Барроклифф Марк. Подружка №44

   – Сейчас оденусь, – сказал я. Принимая во внимание, что десять секунд назад она разглядывала меня во всей моей неприкрытости, точно товар на рынке, я все еще очень стеснялся обнажаться перед нею.
   Как и ожидалось, она ответила в том духе, что так лучше.
   – Иди сюда, – позвал я, рассчитывая на малую толику человеческого тепла перед тем, как меня ожгут ремнем по заднице.
   Она шагнула ко мне, и мы поцеловались. Одной рукой я по-прежнему придерживал полотенце.
   Затем расстегнул верхнюю пуговку на ее блузке и запустил другую руку в лифчик. Рука Элис скомкала мое полотенце – именно там, где я больше всего этого ждал, причем довольно сильно. Я подставил ладонь ей под грудь, сжал пальцами сосок, чуть не застонав от боли давно сдерживаемого желания. Не переставая целовать Элис, я хотел в то же время видеть ее грудь, поэтому, сколько мог, скосил глаза вниз, но, увы, так ничего и не увидел, кроме собственной руки, на которой было написано «Джерард», чтобы не забыть позвонить ему, и подумал, что есть пабы, где за такое убивают.
   Затем я отпустил руку, державшую полотенце, хотя Элис все еще держала его своей; прижал ее к себе обеими руками и крепко поцеловал – поцеловал страстно и властно, а не как спаниель, пытающийся вылизать из банки остатки джема. Элис отвела мою руку от своей груди и легонько шлепнула меня по щеке.
   – Противный, – тихо сказала она сквозь зубы.
   – Я тебя хочу, – сказал я, что было неоригинально, зато прекрасно передавало всю полноту и размах моих чувств.
   – Тогда придется немного подождать, ладно? – кровожадно улыбнулась она, отступая назад и оправляя блузку. Полотенце так и не упало на пол. – Не надо мне было тебе показываться, а то заводишься с полоборота.
   «При том, что я сейчас испытываю, ты сильно рискуешь», – хотел ответить я, но счел за благо пока обойтись без откровенных намеков на свои мужские качества и решил припомнить ей это, как только попытается мне что-нибудь не позволить. «Нам ведь уже было хорошо вместе», – взмолюсь я. А ей, между прочим, скорее всего, нравится, когда ее умоляют.
   Я надел штаны, чистую черную футболку с треугольным вырезом (так лицо кажется тоньше), влез в ботинки (кроссовки – атрибут подростка, признак слабости характера; так написано в моей книжке), кинул в рюкзак плащ.
   – А плащ зачем? – спросила Элис.
   – Вдруг погода испортится, – сказал я, и мы вышли. Небо было чистое, бледно-голубое, и жара не спадала.
   – Говоришь совсем как Джерард.
   – Лучше проверь, достаточно ли у тебя денег. Не хочу, чтобы мне пришлось потом платить за все самому. Вот как сказал бы Джерард.
   Мы пообедали в пиццерии рядом с гостиницей, прикончив за трапезой два кувшина белого вина. Элис, которая, насколько мне известно, знала итальянский, предоставила мне делать заказ, поскольку не хотела вступать ни в какие объяснения с маниакально-внимательным официантом, который норовил подливать ей вина после каждого глотка.
   – Как думаешь, взял бы он с тебя деньги за обед, если б ты предложила с ним переспать? – спросил я.
   – За это, дорогой, мне одного обеда мало, – ответила она, игриво пнув меня под столом.
   Из пиццерии мы направились к площади Св. Марка. В вапореттоя заплатил за двоих – не из страха, что нас поймают с использованными билетами, но на случай, если господь бог, придя в ветхозаветное настроение, из-за моей мелкой нечестности заставит Элис через минуту бросить меня или, что еще хуже, внушит ей никогда не ложиться со мной в постель.
   До Дворца дожей мы добрались только в шестом часу вечера. Толпа туристов немного схлынула по сравнению с тем, что было утром. Сумерки еще не успели сгуститься, но нежно-голубое небо уже скрылось за темными тучами.
   Мы гуляли переулочками за площадью, ходили по крохотным мостикам над каналами, смотрели вниз на гондолы и романтически рассуждали, сколько может стоить это удовольствие.
   – Смотри, – сказала Элис.
   Я послушно посмотрел. Под нами проплывала гондола, набитая молодыми здоровенными толстяками с видеокамерами. Судя по стрижкам, то были немцы, которые собрались на какой-нибудь пивной фестиваль, или небогатые англичане откуда-то с севера страны. Прически и у парней, и у девушек были такие, будто деньги у них кончились, пока их стригли, поэтому волосы на макушках топорщились коротким ежиком, а на плечи падали длинные нечесаные патлы. Один из юношей был в кожаном жилете.
   – Потонут? – спросил я с надеждой, но без особой уверенности.
   – Нет, смотри, у них там «Макдоналдс».
   Действительно, вдоль борта изящной лодочки выстроились пять коричневых бумажных пакетов с эмблемой. Не хватало только орущего магнитофона с записями классики рока.
   – Ах, как романтично, – вздохнул я, целуя Элис. Она ущипнула меня за брюхо, отчего я, во-первых, почувствовал себя очень толстым, во-вторых, охнул от боли и, в-третьих, опять завелся. Любовь выше разумения.
   А то, думается мне, была любовь. Я много раз слышал от родителей, что, встретив свою судьбу, тут же пойму это, но до сих пор со мною такого не случалось. Мне было очень приятно оказаться в Венеции с Элис, которая мне нравилась, но, спроси меня кто-нибудь, почему я с ней, мне не пришло бы в голову ответить, как я ответил бы обычно: «Потому что она нормально выглядит, нам нормально вдвоем, и я ей нравлюсь».
   С Элис я сказал бы: «Она красивая, с ней весело, она умеет видеть во мне все самое лучшее и дает мне свободу быть собой». Последнее исключительно важно. Ничто так не отравляет совместного счастья, как недостаток подобной свободы. Когда ваша девушка не верит, что вы прибьете полочку в ванной после того, как досмотрите футбол, а уверена, что вы просто отлыниваете, или постоянно ставит вам в вину попытки казаться умным и веселым. Может, так оно и есть, но что предложить взамен: быть глупым и скучным? Венди, ты читаешь эти строки? Ладно, хватит о зеленом винограде, но ты ведь поняла, что я имею в виду.
   Элис мне подходила, потому что ей не было со мной плохо. Она легко мирилась с моими пьяными разглагольствованиями, плоскими шутками, сентиментальностью во всем, от спортивных кумиров до животных. Мало того что мирилась – она была способна считать все это милым и забавным. Предположим, роман наш только начался, мы встретились всего лишь во второй раз, поэтому она могла убедить себя, что я неловок и глуп оттого, что волнуюсь, но все равно для начала неплохо.
   Разумеется, кое-что в ней я хотел бы изменить, кое в чем серьезно сомневался. Да, сейчас она сногсшибательно красива, но я видел, во что превратилась в шестьдесят лет Брижит Бардо. Поэтому я не знал, будет ли так всегда. Она неглупа, остроумна, и мне это нравится, но уже закрадывались подозрения, что с Лидией мне было бы веселее, воспринимай я ее как женщину. Как с этим быть, неясно: остроумие либо есть, либо нет, его не воспитаешь. Тем не менее я был готов великодушно простить ей данный недостаток ввиду прочих несомненных достоинств. Потом, с беседами за полночь получилось как-то смазанно. Хоть собеседник она интересный, нерядовой, понимания с полуслова между нами не возникло. Но я был уверен, что смогу достичь этого при помощи хорошего курса литературы и правильной музыки – не для себя, разумеется, а для нее. Если не считать всего перечисленного, я определенно был влюблен. В данный момент.
   Я захотел бы остаться с нею, даже не будучи влюбленным. И даже если бы она мне не нравилась. Такие девушки попадаются слишком редко, чтобы при встрече с ними я учитывал собственные капризы. И потом, даже с Эмили я провел целый год, хотя вряд ли был в нее влюблен.
   Эмили, с ее безупречной фигурой – по меркам Месопотамии каменного века. Эмили, чьи ученые друзья до одури резались в «Крепости и драконы» и пытались рассуждать, какие в прогрессивных рок-альбомах умные тексты. Вообще-то я слишком жесток. Первые несколько месяцев Эмили была вполне для меня привлекательна.
   Когда мы познакомились, никаких прогулок по Венеции у нас не было и в помине, равно как и волнений, нравлюсь ли я ей, а она – мне. Встретились мы на вечеринке. Она продала мне две таблетки «Экстази», и остаток вечера мы танцевали и трахались как заведенные – причем и то и другое в раздевалке. Наутро отправились в центр Лондона и опять напились до чертиков. В воскресенье, в половине одиннадцатого вечера, очумев от выпивки и собственного трепа, я сказал: «Дорогая, все было прелестно, а теперь не желаете ли проследовать со мной в семейное гнездо?» – и перспектива вернуться домой, пусть не к себе, привела ее в бурный восторг. По словам Джерарда, мы не давали ему спать до 4.37 утра, на что я попросил его уточнить время. В тот понедельник мы так и не встали, работу прогуляли и с тех пор встречались почти ежедневно. Сегодня впервые с момента ее отъезда в Антарктиду я поймал себя на мысли, как там она.
   Элис взяла меня за руку.
   – О чем думаешь?
   – Что давно так хорошо не проводил время.
   Я накрыл ее вторую руку своей и чмокнул в нос, потому что, во-первых, он оказался ко мне ближе всего, а во-вторых, то был повод взглянуть на ее грудь. Прежние путешествия с другими девушками остались позади, жалкие и несовершенные. Я ощутил приятную грусть из-за упущенного времени, но меня будоражили новые возможности. Я хотел сказать Элис, что никогда не знал ничего лучшего, потому что сказать об этом нужно было, но решил не торопить события. Может, все еще и неправда.
   Кроме того, меня слегка тревожила собственная серьезность в присутствии Элис. Шутовство – моя вторая натура, я должен отпускать остроумные замечания насчет гондольеров, втихаря потешаться над ресторанной публикой, вообще хохмить. Но этим занималась она: смеялась над другими туристами, вышучивала мои перепалки с Джерардом, а я почему-то не мог отвечать ей в том же духе. Мне почему-то хотелось говорить ей, что она моя единственная; хотелось крикнуть: «Стоп! Сейчас же подпишись здесь, под обещанием быть моей навечно, а тогда я смогу принимать тебя как должное, что для нас обоих намного интереснее».
   Мы почти три часа кружили узкими улочками. Я устал и был готов выпить снова. Над нами низко нависало ненастное, черное небо, все в грозовых тучах, подсвеченных бледными ореолами фонарей; ветер раздувал полосатые маркизы ресторанов и баров. Вода в каналах казалась темнее и глубже, а огоньки в окнах пиццерий – особенно золотыми и уютными.
   Я задрал голову к небу, тяжело набрякшему дождем, и сказал:
   – Вот видишь, не зря я захватил плащ.
   Легко представить себе, какая ссора на тему «Ну конечно, ты всегда прав» могла бы разразиться после таких слов. Но Элис только улыбнулась.
   – Да уж, верно. Молодец, что захватил, не то я промокла бы насквозь.
   И я, хоть и побаивался уступать ее явно властным наклонностям, с радостью и охотой отдал плащ ей. Значит, то была любовь.
   Теперь, поднявшись в гору от площади Св. Захария, мы вышли как раз к Дворцу дожей, пробежали по мостику и увидели какой-то ресторан. Над горизонтом беззвучно полыхнула молния, озарив небо голубым и сиреневым. Дождя еще не было, но по воде пошла крупная рябь, и проходящие вапореттиугрожающе закачались на волнах вверх-вниз. Я представил себе, как бы коренные венецианцы, заметив, с каким тревожным лицом я думаю о предстоящем возвращении домой, сказали: «Разве это качка? Вот мы вам покажем настоящую качку». Совсем как я сам говорю: «Разве это давка? Вот я вам покажу давку», когда в Лондоне туристы бледнеют при виде переполненного вагона подземки.
   Я остановился, не спеша входить под затканный листьями навес ресторанчика «La Nuova Perla», сказав, что хочу сначала посмотреть меню. На самом дале я хотел посмотреть на Элис на фоне Венеции во время надвигающейся бури. Над лагуной вспыхнула багровая молния. Город с его огнями померк, небо стало неживым, будто картонная декорация. В сполохах грозы Элис казалась призрачной, бестелесной, словно она появилась с одной вспышкой молнии, а со следующей может исчезнуть.
   – Зарницы, – сказала Элис. – В первый раз такое вижу.
   – Слишком хороши для настоящих.
   – Это как?
   – Красиво так же, только не промокнешь.
   – Что не особенно меня прельщает.
   Она легонько шлепнула меня по заду, резко оборвав мои романтические размышления. Увы, я на секунду забыл про ее сексуальные отклонения.
   – Не понял юмора, – сказал я.
   – Не утруждай этим свою большую уродливую голову, – ответила она, и я подумал, что она уже второй раз так говорит. Все-таки мы похожи намного больше, чем мне казалось сначала.
   Мы сели под навесом, чтобы любоваться грозой над морем. Нервная официантка, которую я непременно соблазнил бы, не будь я с Элис, принесла нам напитки. Да, это что-то новое. Подобно большинству мужчин, исключая Джерарда, я так или иначе обращаю внимание на семьдесят процентов женщин моего возраста или младше. Не начать заигрывать с хорошенькой итальяночкой лет семнадцати – для меня дело неслыханное.
   – Немного банально, правда? – спросил я, кивнув на небо.
   – Что? – не поняла Элис.
   – Молния и все такое.
   Я имел в виду, что о грозе во время любовного свидания вполне можно прочесть в каком-нибудь романе девятнадцатого века, но не хотел говорить Элис о своих чувствах из страха спугнуть ее. Слово «любовь» на столь ранней стадии наших отношений казалось мне слишком сильным и рискованным.
   Она смотрела на улицу, через канал. Теперь мы то и дело слышали гром, причем раскаты раздавались все ближе. «Вот оно что, – подумал я, – не успею я затащить ее в постель, как ее поразит молния».
   – Ты прав, – сказала она, – банальность, штамп. – И рассмеялась. – Не хватает только цыгана со скрипкой и тебя на коленях передо мной.
   – Чего это мне вставать на колени?
   – Мужчины! – воскликнула Элис. – Где ваша романтика?
   – Ничего особенно романтичного здесь не вижу, – буркнул я, отметив, с каким нажимом она произнесла слово «романтика».
   Нашу беседу прервала официантка, просившая войти в помещение, так как начинался град. Я ответил, что нам и здесь уютно. Стометровая колокольня казалась мне надежным естественным громоотводом. Большая группа молодых американцев за соседним столиком нашего спокойствия не разделяла. По первой же просьбе они быстренько поднялись и потопали внутрь.
   – И этот народ дал нам Рэмбо, – к моей искренней радости, проронила Элис.
   Мне хотелось спросить ее о той книжке в рюкзаке. Поразмыслив, я решил, что лучше сразу дать ей знать о моем отношении к сценарию «поглядим, мальчик мой, улучшат ли твое поведение шесть горячих», но опасался показаться слишком прямолинейным и недалеким. Поэтому мне надо было вызвать на откровенность ее. Например, невзначай бросить: «Да, моя госпожа» – и посмотреть, как она отреагирует. Проявлять непримиримость к садомазохизму тоже не нужно, чтобы она не подумала, будто я считаю ее ненормальной.
   Джерард, наверное, подошел бы к делу иначе. Для него секс означает близость, нежность и ощущение любви. И, что еще важнее, возможность быть самим собой. Любые ролевые игры приводят его в крайнее замешательство. Он бы ни в какую не согласился разыгрывать сцену между жестокой госпожой-всадницей и непокорным конюхом. Это лишь напомнило бы ему, что у него аллергия на лошадей.
   – Элис, – заговорил я, вздрогнув, когда крупная градина проскочила сквозь навес прямо мне за шиворот, – надеюсь, тебя не рассердит то, что я сейчас скажу, но сегодня, когда ты попросила меня достать из рюкзака твое белье…
   – Ты почувствовал странное возбуждение? – округлив свои колдовские зеленые глаза, перебила Элис.
   – Возможно, – продолжал я, – но, главное, я нашел в твоем рюкзаке очень интересную книгу.
   – Вот как? – Элис резко выпрямилась, и лицо ее посуровело.
   – Я только подумал, не увлекаешься ли ты такими вещами? Ну, ты понимаешь…
   – И что же? – надменно проронила она, глядя на меня сверху вниз.
   – Наверное, увлекаешься, и хорошо. Понимаешь, я и сам… Эти сцены…
   О каких сценах я говорил, сам не знаю. Почему соврал, что увлекаюсь неизвестно чем, – тоже. Звучало это так, будто почти все свое свободное время я радостно сижу в клетке под замком, страдающая бешенством матки домохозяйка из Чингфорда кормит меня сушеными каракатицами, а я подобострастно киваю и лепечу: «Спасибо, спасибо». Хотя нет, я знаю, почему я так сказал. Меня подтолкнуло то, что я просто не могу смириться, если чего-нибудь не знаю. То же самое происходило, когда я читал Лидии лекцию о курганах Стоунхенджа, а мой дядя Дэйв рвался учить Лоуренса Оливье основам актерского мастерства. Если Элис много знала о садомазохизме, внутренний голос ревниво шептал мне, что я должен знать еще больше. Даже сдавшись, мне все равно надо быть на высоте…
   Официантка опять стала упрашивать нас зайти под крышу. Я взглянул в лицо Элис, но никаких признаков радости по поводу своих признаний не обнаружил. Мы вошли в зал, нашли столик у окна, чтобы видеть канал. Град обрушивался на тротуар, будто никакого навеса над ним не было и в помине; тяжелые ледяные горошины отскакивали от столика, за которым только что сидели мы. Принеся нам пасту, официантка показала рукой на окно и засмеялась, будто хотела сказать: «Вот видите».
   – Что тебе нравится? – спросил я у Элис, надеясь, что никаких дополнительных приспособлений ей не потребуется.
   – Что всем, – отрезала она и опять выставила кончик языка между зубами, отчего у меня по спине пробежала дрожь.
   И закурила, не обращая никакого внимания на еду.
   – Как в книжке? – уточнил я. Насколько я помнил по расказам Лидии, Жюстина, героиня романа де Сада, до конца повествования дожила.
   – Разве не ты должен мне сказать?
   Град со всей силы лупил по столикам, гром, казалось, гремел прямо над нами. Две официантки зачарованно смотрели в темноту за окном. Должно быть, видеть такое им доводилось нечасто.
   Элис глубоко затянулась сигаретой, похожая на героиню французского Сопротивления, но только не настоящую, грубую и простую, отчаянно смелую, наводившую ужас на оккупантов, а киношную, голливудскую. Не забыть написать что-нибудь на эту тему, когда разберусь с Эмили.
   Обалдев от ее красоты и от бури, я не сразу понял, что она имела в виду.
   – А ты сам не скажешь?
   – Ладно. А ты кто?
   – Как?
   – Ведущая или ведомая? Госпожа или рабыня?
   Оставалось только надеяться, что подобная дерзость сойдет мне с рук.
   – Не госпожа, – тихо ответила она.
   Значит, мне не придется лаять по-собачьи, визжать, как свинья, и издавать другие неестественные для человеческого существа звуки.
   – А ты?
   – О, я – да, – заявил я с такой готовностью, будто убеждал чиновника паспортного контроля, что паспорт у меня есть.
   – Значит, у нас есть кое-что общее.
   Посмотрев мне прямо в глаза, она ущипнула меня за руку. Я ответил тем же, но сильнее. Она охнула, заерзала, но руку не убрала, а только прошептала:
   – Надеюсь, ты заставишь меня очень пожалеть, что приехала сюда с тобой.
   – Об этом не беспокойся, – сказал я, ущипнув ее еще раз. – Сиди здесь.
   И встал, чтобы пойти в туалет.
   По моему мнению, властные самцы должны изъясняться именно так.
   Возвращаясь обратно, я заметил в нише телефон-автомат. Меня слегка тревожило, как там Джерард, и я решил набрать наш домашний номер, чтобы только услышать голос и сразу повесить трубку.
    – Prego, – сказал в трубке голос Джерарда. Значит, совершенствуется в итальянском. Меня охватило смешанное со злорадством облегчение.
   – Джерард, привет, это я, Гарри.
   Да, я собирался повесить трубку, но передумал.
    – Si? – сказал Джерард.
   – Я звоню проверить, как ты там.
   На таком уровне Джерард явно не владел итальянским, ибо ответил на родном языке.
   – Нормально, – весело сказал он. – А что мне сделается?
   Даже если Джерард искренне радовался, в голосе его звучала мировая скорбь.
   – Все нормально. Даже очень хорошо. Эта история с Элис привела меня в порядок. Сплю как младенец.
   Я беззвучно захихикал.
   – А с Элис не встречаешься?
   – Нет, – отозвался он все так же победоносно, явно провоцируя меня на расспросы.
   – Так что, она тебя послала?
   Я все же сумел задать вопрос, а не констатировать факт.
   – Нет, перенесла встречу на следующую субботу.
   Это мне понравилось уже меньше, но, может, она просто не хочет обижать его немедленным отказом?
   – И куда вы пойдете?
   – Желаешь знать подробности? Мало того что она хочет видеть меня, а не тебя? Давно по носу не щелкали?
   До сего момента я был просто образцом сдержанности, честное слово!
   – Так куда же вы идете?
   – Я пригласил ее в «Бел Свами» и сказал, что она может не заказывать шведский стол, если не захочет.
   После такого заявления мне стало… ну, скажем, во всех отношениях лучше, чем Джерарду.
   – Желаю удачи, – сказал я, увы, не в силах сдержать безумного смеха.
   – Попробуй только мне помешать! Это лучшее, что случалось со мною за много лет.
   Джерард понимал, что при необходимости я тоже могу нарисоваться в субботу вечером в «Бел Свами»: «Ух ты, какая встреча, ничего, если мы к вам присоединимся – я и наша дружная футбольная команда?»
   – Здорово.
   Теперь голос у меня был, будто у десятилетнего школьника, который видит, что учитель вот-вот наступит в собачью кучку.
   – А ты сегодня вечером что делаешь? – с подозрением спросил Джерард.
   Гордость и самообладание подсказывали мне, что шутить больше нельзя. Как друг, как порядочный человек, я обязан открыть ему глаза на правду.
   – Трахаюсь с Элис в Венеции, – скромно признался я, показывая аппарату букву V.
   – Ха – пошел ты – ха!
   – Спокойной ночи, – сказал я и повесил трубку. Тот парень, что жил в нашей квартире раньше, был помешан на технике. Он оставил нам на память телефонный аппарат с кнопкой определителя номера – причем любого номера в любой точке земного шара. Я знал, Джерард не удержится от искушения нажать ее, и улыбнулся, представив себе, как он листает телефонный справочник и с ужасом находит в нем код Венеции.
   – Заставляешь ждать себя? – спросила Элис, когда я вернулся за столик с довольным лицом папаши, только что видевшего, как несимпатичный ему приятель дочери угодил под автобус.
   Мне хотелось поцеловать ее, сказать, что люблю, что буду любить вечно – по крайней мере, ближайшие лет десять, – но, чтобы раззадорить ее, я решил до конца вечера вести себя властно и грубо.
   – Что ты со мной сделаешь, когда приведешь обратно в номер?
   – Не скажу. Придется тебе самой подумать, – усмехнулся я, сжав ее руку и втайне жалея, что не сообразил заглянуть в книжку. Хоть понятие имел бы, как управляться с розгами бездарному любителю.
   К нашему столику подошла официантка. Я думал – чтобы забрать тарелки, но надежды мои, как выяснилось, были беспочвенны и напрасны.
   – Элис МакНейс? – с хорошим английским произношением спросила она.
   – Да, – откликнулась Элис удивленно.
   – Вас просят к телефону.
   – Не ходи, – сказал я.
   – Интересно, кто бы это мог быть?
   – Кто угодно. Абсолютно кто угодно.
   Элис удивленно выпятила нижнюю губку.
   – Как интересно.
   И поднялась из-за стола.
   – Я тебе запрещаю, – заявил я, решив сыграть на своем амплуа повелителя.
   Как будто не услышав, она аккуратно задвинула стул и пошла к телефону.
   – Ты очень плохая девочка! – с надеждой крикнул я вслед, здраво рассудив, что могу извлечь из этой игры некую выгоду.
   Град за окном прекратился, но над каналом время от времени рокотал гром. О том, что Джерард, при всей своей несообразительности, может перезвонить сюда, я как-то не подумал.
   Прошло полчаса. Я допил до дна свой бокал, затем остатки вина из кувшина, затем осушил бокал Элис и заказал еще кувшин. Мозг молчал, но для издерганных нервов и это было слишком громко. Когда мозг очнулся, то мысли приобрели форму газетных заголовков: «Мужчина лет тридцати найден задушенным в Большом канале», «Спасаясь от нападения своей подружки, английский турист совершает смертельный прыжок в канал», «Вскрытие подтверждает: смерть наступила от удушения». Меня поразила зловещая догадка: может, моя смерть на воде станет второй на совести Элис?
   Из-за грозы и своей внутренней борьбы я не услышал, как вернулась Элис. Не иначе снова приплыла по воздуху.
   – Он назвал меня подлой изменницей.
   – Значит, не так уж сердится, – вяло заметил я. – Тебе было приятно? Тебе ведь нравится, когда тебя обзывают блудливой сукой, верно?
   Памятуя, о чем мы говорили, я не знал, как действуют на нее оскорбления.
   – Ни черта мне не приятно, – отрезала она. – Ты не сказал мне, что позвонил ему.
   – Он был нездоров, и я хотел проверить, все ли у него в порядке.
   – И поэтому разболтал, где ты и с кем?
   – Упомянул вскользь.
   – Как, по-твоему, он это воспринял – плохо?
   – Сказал, что сожжет всю мою одежду и убьет меня, когда я вернусь, так что лучше, чем я предполагал.
   Удобно дружить с Джерардом: даже когда его нет рядом, можно врать о нем, что в голову взбредет.
   – Мне он сказал, что ты хвастался.
   – Я не хвастался. Возможно, я торжествовал, но делал это сдержанно и пристойно.
   – Еще он спросил, не хочу ли я слетать с ним в Венецию недели через две.
   – И что?
   – Я отказалась. Чем еще раз тратиться на билеты, я лучше здесь квартиру сниму. А тебе-то не все равно, что я ему ответила?
   Это меня несколько отрезвило.