Страница:
– Что-что? – не понял я.
– Во Францию поедешь? – повторила она, цепляя на вилку ломтик жареной картошки.
– Зачем?
Она посмотрела на меня взглядом сержанта, во время парада заметившего на кителе новобранца пылинку.
– К ней на свадьбу.
Внимание, Джеймс Бонд. Мне Лидия не говорила, что свадьба будет во Франции, почему же ей сказала?
– А откуда ты узнала, что она выходит замуж во Франции? – брякнул я. В общем, ничего странного в том, что Лидии в последнее время не удавалось перекинуться с нами словом. С самой смерти Фарли мы с Джерардом полностью зациклились на себе – точнее, на Элис. И все же могла бы улучить минуту ради такого случая.
– Ее спросила.
– Просто, как все гениальное, – признал я.
Сам я до сих пор не научился слушать других, а вот человек, оказывается, не только умеет слушать, а еще и вопросы задавать.
– Надеюсь, я не сболтнула лишнего?
– Нет, что ты.
– Его зовут Эрик, он дизайнер, наполовину француз.
– Хорошо, – кивнул я. – Просто замечательно.
Об этом, скорее всего, Лидия мне говорила сама, хотя точно не помню.
– Лидия чудесная, правда? – продолжала Элис. – Побольше бы таких женщин. Для молодых она – образец для подражания.
– Не для тебя, надеюсь, – проронил я, бросая нервный взгляд на блюдо с остатками жареной картошки и задаваясь вопросом, не умрет ли Элис от обжорства.
– Ну почему же – она успешно делает карьеру, с ней интересно, она умна. Что тут плохого?
«Она толстая», – чуть не вырвалось у меня, но, слава богу, я был еще не настолько пьян.
– Нет, конечно, ничего. Ты права.
– А кто для тебя образец для подражания? – спросила она с видом студентки театрального училища, которой задали изобразить «очарование». Я был рад уйти от темы Лидии, хотя желание злословить у меня отнюдь не пропало. Противиться ему в состоянии легкого опьянения было просто невозможно.
– Я думал, образцы для подражания нужны только темнокожим и матерям-одиночкам, – сказал я, зная, что рискую сморозить глупость, но алкогольные пары честно делали свое дело, и страх ошибки быстро прошел.
– Прости, как? – переспросила Элис, явно заподозрив меня в немодном и, что еще важнее, неприемлемом расизме.
– О потребности чернокожих в образцах для подражания еще можно иногда услышать, а о белых представителях среднего класса – никогда. Вот я и думал, что мы легко отделались и обойдемся без них.
По телевизору об этом много болтают. Когда-то меня удивил один из друзей отца, сказавший, что черной молодежи нужны образцы для подражания. По крайней мере, так я понял его слова о том, что мы должны сделать некоторых из них примером для остальных, но, возможно, я ошибся. Рабочий класс в смысле расовой терпимости вряд ли может считаться истиной в первой инстанции.
– У вас их больше, чем у кого-либо.
Элис скрестила руки на груди; как известно, это недобрый знак.
– Например? – искренне опешил я.
– Премьер-министр, промышленные магнаты, любой, кто имеет власть…
– Для меня они не образцы. Я не хочу быть похожим на премьер-министра, – честно ответил я. Не в моих силах столько времени нравиться всем, даже имея в своем распоряжении ядерные ракеты и войска специального назначения.
– Но это показывает, чего может добиться такой, как ты, если только захотеть.
– Показывает, что возможно быть жопой.
По первому бранному слову за вечер я понял, что пьянею быстро. Не то чтобы я вообще не сквернословил, просто я не делаю этого, когда стараюсь показать себя с лучшей стороны, хотя на футбольном матче двух слов не могу связать без междометий.
– Но есть же у тебя кумиры?
– Кумиры и образцы для подражания – разные вещи. В детстве у меня было два кумира – Мохаммед Али и Дэвид Боуи, но я вовсе не хотел стать первым чемпионом в тяжелом весе, совместившим радикальные политические взгляды с жутковатым гримом и пристрастием к кокаину, – изрек я. Правда, именно изрек. В наше время люди редко что-либо изрекают, но я изрек.
Тогда, в детстве, я пытался заниматься боксом и играть в группах, иногда одновременно. Понадобилось десять лет, чтобы понять, что музыкальных талантов стать новым Дэвидом Боуи, или даже новым Дэвидом Дрэго, у меня не хватит (не ищите его, его просто не существовало). К счастью, бокс быстро помогает вам уяснить ваши физические недостатки. Я порхал, как кирпич, и жалил, как детский крем. Однако в школе негаснущие фонари под глазами снискали мне славу уличного бойца. Никогда не понимал, почему синяки и шрамы – признак крутизны. Может, крутой тот, кто вас ими награждает? Странно, у мальчишек на этот счет свое мнение.
Как часто говаривала моя няня после десятой безуспешной попытки узнать у меня, что я хочу на обед, – жаль, что нет чемпионата мира по трепу. Я бы выиграл легко. Озвучивать свое мнение любят все, и заставить себя слушать – тоже, но у меня это просто болезнь какая-то. Волна опьянения накрыла меня, и я почувствовал, как развязывается язык. Выше я отмечал, что ни одна женщина в здравом уме не интересуется политикой (еще одно определение для громко говорящих мужчин), но внимание Элис окрыляло…
Увы, мой последний опыт серьезной политической дискуссии относился к середине 80-х годов, когда политика была в моде, поэтому я несколько отстал от жизни в смысле насущных вопросов типа гибели социализма и загнивания капитализма. С тех пор я продвинулся в своем развитии, но не сильно. Тогда совсем не понимал, как можно находить смешной мужскую дружбу или мечтать об автомобиле. Точнее, понимал, но предпочитал помалкивать.
– Образцы для подражания – то, чего желаешь другим, если тебе не нравится их поведение. На самом деле это тот же расизм. Вот тебе, например, нужен образец для подражания, нужно, чтобы кто-то подавал тебе пример?
– Нет, – ответила Элис, – но…
Но меня уже несло, и я перебил ее:
– Верно. Черной молодежи образцы для подражания не нужны, а нужны равные экономические возможности. Почему некоторые белые считают, что стать премьер-министром возможно? Потому что так оно и есть. А почему я не считаю? Потому, что для меня это не так. Почему черные не верят, что смогут стать юристами или промышленными магнатами? Потому что, несмотря на редкие исключения, для них этот путь закрыт. Пока нет равных возможностей, не будет и образцов для подражания, а потом они не понадобятся. Далее…
– Но… – сказала Элис.
– Далее, – продолжал я, распаляясь от звука собственного голоса, – белые, предлагающие себя в качестве образцов для подражания, абсолютно для этого непригодны. Разве можно смотреть снизу вверх на взывающих к богу, декларирующих семейные ценности политиков, которые не в состоянии справиться с простым делом – например, без лишнего шума сходить к проститутке? Не знаю, кто сейчас на самом деле живет в семье, кроме провинциальных чудаков. Они представления не имеют, как живут нормальные люди.
Я знал, что некрасиво отдуваюсь, брызжу слюной, но остановиться уже не мог. Было бы проще удержать во рту пчелиный рой, чем остановить словоизвержение. У любого мужчины в процессе опьянения всегда наступает момент, когда ничто так не завораживает, как собственная точка зрения. Некоторым, и не в последнюю очередь мне, для этого не нужно даже пива. Пиво – не более чем повод, один из многих. Довольно будет, если кто-то поздоровается с тобой или просто станет рядом на остановке автобуса.
А лучший способ усугубить ваш полемический пыл – просьба замолчать. Она подливает масло праведного гнева в огонь спора. Если кто-нибудь просит мужчину успокоиться, тот не воспринимает себя как пивного зануду, которому лучше жевать, чем говорить. В собственных глазах он – герой-бунтарь против мракобесных агентов ФБР, одинокий голос разума, взывающий во тьме, тот, кто видел все раньше, чем стало слишком поздно, трепетный огонь правды в затхлом болоте вежливого равнодушия. Он не портит вечер и не хамит в ответ на ваш вопрос о новой работе общего знакомого – он открывает вам глаза на новую Англию. Этим мужчиной был я.
– И эти люди говорят нам, что наркотики опасны, а войны – нет, что деньги надо тратить на оперу и балет, на прихоти жалкой кучки эстетов, но при этом почти век твердят, что, если б нам было позволено покупать спиртное после одиннадцати вечера, весь мир уже скатился бы в пропасть. Эти люди…
– Но что можешь сделать лично ты? – спросила Элис с таким лицом, будто искала что-то и никак не могла найти.
– Сделать? – усмехнулся я. – Ничего я не буду делать. За что мы платим политикам?
Я возмущенно грохнул бокалом об стол, и пара рядом с нами поспешно отвернулась. Я понимал их. Сейчас я тоже не хотел бы сидеть рядом с собою. Элис смотрела на меня тоскливо, будто уже представляла себе обшарпанный салон такси, в котором поедет домой. Она наклонилась ко мне, причем мы чуть не стукнулись лбами, и с ослепительной, манящей улыбкой произнесла:
– Ты такой смешной.
И ласково хлопнула меня по груди.
«Господи, – подумал я, – да она создана для меня!»
11
– Во Францию поедешь? – повторила она, цепляя на вилку ломтик жареной картошки.
– Зачем?
Она посмотрела на меня взглядом сержанта, во время парада заметившего на кителе новобранца пылинку.
– К ней на свадьбу.
Внимание, Джеймс Бонд. Мне Лидия не говорила, что свадьба будет во Франции, почему же ей сказала?
– А откуда ты узнала, что она выходит замуж во Франции? – брякнул я. В общем, ничего странного в том, что Лидии в последнее время не удавалось перекинуться с нами словом. С самой смерти Фарли мы с Джерардом полностью зациклились на себе – точнее, на Элис. И все же могла бы улучить минуту ради такого случая.
– Ее спросила.
– Просто, как все гениальное, – признал я.
Сам я до сих пор не научился слушать других, а вот человек, оказывается, не только умеет слушать, а еще и вопросы задавать.
– Надеюсь, я не сболтнула лишнего?
– Нет, что ты.
– Его зовут Эрик, он дизайнер, наполовину француз.
– Хорошо, – кивнул я. – Просто замечательно.
Об этом, скорее всего, Лидия мне говорила сама, хотя точно не помню.
– Лидия чудесная, правда? – продолжала Элис. – Побольше бы таких женщин. Для молодых она – образец для подражания.
– Не для тебя, надеюсь, – проронил я, бросая нервный взгляд на блюдо с остатками жареной картошки и задаваясь вопросом, не умрет ли Элис от обжорства.
– Ну почему же – она успешно делает карьеру, с ней интересно, она умна. Что тут плохого?
«Она толстая», – чуть не вырвалось у меня, но, слава богу, я был еще не настолько пьян.
– Нет, конечно, ничего. Ты права.
– А кто для тебя образец для подражания? – спросила она с видом студентки театрального училища, которой задали изобразить «очарование». Я был рад уйти от темы Лидии, хотя желание злословить у меня отнюдь не пропало. Противиться ему в состоянии легкого опьянения было просто невозможно.
– Я думал, образцы для подражания нужны только темнокожим и матерям-одиночкам, – сказал я, зная, что рискую сморозить глупость, но алкогольные пары честно делали свое дело, и страх ошибки быстро прошел.
– Прости, как? – переспросила Элис, явно заподозрив меня в немодном и, что еще важнее, неприемлемом расизме.
– О потребности чернокожих в образцах для подражания еще можно иногда услышать, а о белых представителях среднего класса – никогда. Вот я и думал, что мы легко отделались и обойдемся без них.
По телевизору об этом много болтают. Когда-то меня удивил один из друзей отца, сказавший, что черной молодежи нужны образцы для подражания. По крайней мере, так я понял его слова о том, что мы должны сделать некоторых из них примером для остальных, но, возможно, я ошибся. Рабочий класс в смысле расовой терпимости вряд ли может считаться истиной в первой инстанции.
– У вас их больше, чем у кого-либо.
Элис скрестила руки на груди; как известно, это недобрый знак.
– Например? – искренне опешил я.
– Премьер-министр, промышленные магнаты, любой, кто имеет власть…
– Для меня они не образцы. Я не хочу быть похожим на премьер-министра, – честно ответил я. Не в моих силах столько времени нравиться всем, даже имея в своем распоряжении ядерные ракеты и войска специального назначения.
– Но это показывает, чего может добиться такой, как ты, если только захотеть.
– Показывает, что возможно быть жопой.
По первому бранному слову за вечер я понял, что пьянею быстро. Не то чтобы я вообще не сквернословил, просто я не делаю этого, когда стараюсь показать себя с лучшей стороны, хотя на футбольном матче двух слов не могу связать без междометий.
– Но есть же у тебя кумиры?
– Кумиры и образцы для подражания – разные вещи. В детстве у меня было два кумира – Мохаммед Али и Дэвид Боуи, но я вовсе не хотел стать первым чемпионом в тяжелом весе, совместившим радикальные политические взгляды с жутковатым гримом и пристрастием к кокаину, – изрек я. Правда, именно изрек. В наше время люди редко что-либо изрекают, но я изрек.
Тогда, в детстве, я пытался заниматься боксом и играть в группах, иногда одновременно. Понадобилось десять лет, чтобы понять, что музыкальных талантов стать новым Дэвидом Боуи, или даже новым Дэвидом Дрэго, у меня не хватит (не ищите его, его просто не существовало). К счастью, бокс быстро помогает вам уяснить ваши физические недостатки. Я порхал, как кирпич, и жалил, как детский крем. Однако в школе негаснущие фонари под глазами снискали мне славу уличного бойца. Никогда не понимал, почему синяки и шрамы – признак крутизны. Может, крутой тот, кто вас ими награждает? Странно, у мальчишек на этот счет свое мнение.
Как часто говаривала моя няня после десятой безуспешной попытки узнать у меня, что я хочу на обед, – жаль, что нет чемпионата мира по трепу. Я бы выиграл легко. Озвучивать свое мнение любят все, и заставить себя слушать – тоже, но у меня это просто болезнь какая-то. Волна опьянения накрыла меня, и я почувствовал, как развязывается язык. Выше я отмечал, что ни одна женщина в здравом уме не интересуется политикой (еще одно определение для громко говорящих мужчин), но внимание Элис окрыляло…
Увы, мой последний опыт серьезной политической дискуссии относился к середине 80-х годов, когда политика была в моде, поэтому я несколько отстал от жизни в смысле насущных вопросов типа гибели социализма и загнивания капитализма. С тех пор я продвинулся в своем развитии, но не сильно. Тогда совсем не понимал, как можно находить смешной мужскую дружбу или мечтать об автомобиле. Точнее, понимал, но предпочитал помалкивать.
– Образцы для подражания – то, чего желаешь другим, если тебе не нравится их поведение. На самом деле это тот же расизм. Вот тебе, например, нужен образец для подражания, нужно, чтобы кто-то подавал тебе пример?
– Нет, – ответила Элис, – но…
Но меня уже несло, и я перебил ее:
– Верно. Черной молодежи образцы для подражания не нужны, а нужны равные экономические возможности. Почему некоторые белые считают, что стать премьер-министром возможно? Потому что так оно и есть. А почему я не считаю? Потому, что для меня это не так. Почему черные не верят, что смогут стать юристами или промышленными магнатами? Потому что, несмотря на редкие исключения, для них этот путь закрыт. Пока нет равных возможностей, не будет и образцов для подражания, а потом они не понадобятся. Далее…
– Но… – сказала Элис.
– Далее, – продолжал я, распаляясь от звука собственного голоса, – белые, предлагающие себя в качестве образцов для подражания, абсолютно для этого непригодны. Разве можно смотреть снизу вверх на взывающих к богу, декларирующих семейные ценности политиков, которые не в состоянии справиться с простым делом – например, без лишнего шума сходить к проститутке? Не знаю, кто сейчас на самом деле живет в семье, кроме провинциальных чудаков. Они представления не имеют, как живут нормальные люди.
Я знал, что некрасиво отдуваюсь, брызжу слюной, но остановиться уже не мог. Было бы проще удержать во рту пчелиный рой, чем остановить словоизвержение. У любого мужчины в процессе опьянения всегда наступает момент, когда ничто так не завораживает, как собственная точка зрения. Некоторым, и не в последнюю очередь мне, для этого не нужно даже пива. Пиво – не более чем повод, один из многих. Довольно будет, если кто-то поздоровается с тобой или просто станет рядом на остановке автобуса.
А лучший способ усугубить ваш полемический пыл – просьба замолчать. Она подливает масло праведного гнева в огонь спора. Если кто-нибудь просит мужчину успокоиться, тот не воспринимает себя как пивного зануду, которому лучше жевать, чем говорить. В собственных глазах он – герой-бунтарь против мракобесных агентов ФБР, одинокий голос разума, взывающий во тьме, тот, кто видел все раньше, чем стало слишком поздно, трепетный огонь правды в затхлом болоте вежливого равнодушия. Он не портит вечер и не хамит в ответ на ваш вопрос о новой работе общего знакомого – он открывает вам глаза на новую Англию. Этим мужчиной был я.
– И эти люди говорят нам, что наркотики опасны, а войны – нет, что деньги надо тратить на оперу и балет, на прихоти жалкой кучки эстетов, но при этом почти век твердят, что, если б нам было позволено покупать спиртное после одиннадцати вечера, весь мир уже скатился бы в пропасть. Эти люди…
– Но что можешь сделать лично ты? – спросила Элис с таким лицом, будто искала что-то и никак не могла найти.
– Сделать? – усмехнулся я. – Ничего я не буду делать. За что мы платим политикам?
Я возмущенно грохнул бокалом об стол, и пара рядом с нами поспешно отвернулась. Я понимал их. Сейчас я тоже не хотел бы сидеть рядом с собою. Элис смотрела на меня тоскливо, будто уже представляла себе обшарпанный салон такси, в котором поедет домой. Она наклонилась ко мне, причем мы чуть не стукнулись лбами, и с ослепительной, манящей улыбкой произнесла:
– Ты такой смешной.
И ласково хлопнула меня по груди.
«Господи, – подумал я, – да она создана для меня!»
11
СТУПЕНЬ ШЕСТАЯ
Наутро на моем автоответчике было сообщение от меня самого с напоминанием спросить Лидию о ее помолвке. За ним следовало еще одно, тоже от меня, намного более пьяным голосом: позвонить насчет завещания Фарли. Мы уже полтора месяца назад передали бумаги в суд, но, к моему удивлению, там тянули до сих пор, хотя, разумеется, сами эти лоботрясы уверяли, что сбились с ног, только бы скорее ввести нас в права наследования.
Обратный путь от Элис был труден. День выдался пасмурный, в метро была ужасная жара, воздух подземки конденсировался на коже каплями жира. Преодолев все возможные преграды – задержки поездов, пьяных, бьющие в нос запахи женских духов и мужского пота, – я добрался до дома. Наверное, все было бы в порядке, если б не коктейль «Малибу», выпитый мною по приходе к Элис. Страшную сухость в горле удачно дополнял ничем не перешибаемый привкус кокоса. Этот вкус был похож на гостя, который, переночевав после вечеринки в чужой квартире, завтракает с хозяевами и не знает, уйти или посидеть еще. Каждый резкий рывок поезда угрожал немедленным принятием решения по данному вопросу и непосредственным его обнародованием.
Отпирая дверь, я уже не чаял, как содрать с себя выходные шмотки и залезть под душ.
Прослушав сообщения на автоответчике – в том числе одно от Лидии с просьбой перезвонить, – я бросился в ванную и включил так называемый «мощный душ», вместо сильных водяных струй создающий в ванной мощную паровую завесу, так что невозможно понять, намокли вы под ним или просто еще больше вспотели. Тем не менее свое дело он сделал – смыл с меня корку пропахшей табачным дымом и пивным перегаром грязи. Я был чист: благодаря лимонному мылу Джерарда противный зуд сменился приятным покалыванием во всем теле; грейпфрутовый шампунь, когда-то забытый Лидией, привел в порядок мои волосы и успокоил душу.
Где-то мне даже не хотелось, чтобы похмелье проходило. Оно возвышало меня, будто усталость после тяжкого, но важного испытания. Головная боль, порванный пиджак, противный запах пива, рубашка в пятнах – все это были трофеи большой ночной охоты, вмятины на доспехах, подтверждение того, что дракон моих страхов повержен. Главное, от меня все еще исходил аромат Элис – головокружительная смесь ее духов и сигарет «Силк Кат» с привкусом губной помады и вина.
Пес, как всегда, торчал в ванной и смотрел, как я принимаю душ. Джерард так и не объявился, и я решил, что за ночь псина изголодалась по общению, а может, просто изголодалась. Даже после того, как я его покормил, он продолжал требовать внимания настойчивее, чем обычно. Вылезая из ванны, я погладил его по голове, сказал:
– Для тебя, Фриц, война окончена. Гуляй.
Затем представил себе на собачьей шее голову Джерарда и отослал животное восвояси.
Я часто побеждал: в спорте, в словесных поединках, даже выигрывал в лотерею. Но всегда только в мечтах. Я точно знал, как отреагирую на победу, как с непроницаемым лицом пройду сквозь ликующий строй товарищей по команде, забив решающий гол в финальной игре; как один уйду домой, вместо того чтобы пить с остальными игроками, с огромным отрывом обойдя их в игре интеллектуальной; как возьму чек, молча кивну и исчезну в ночи. Я на вершине и своим торжеством делиться ни с кем не захочу. В действительности получилось именно так, как я и ожидал: никаких воплей и прыжков, размахивания руками и биения себя в грудь, а лишь спокойная вера в себя, в то, что я способен на все, что мое прикосновение наделено странной властью исцелять или разрушать, что мои движения быстрее и точнее, чем у тех, из стада.
Лучше могло быть только одно: если б я взял ее в эту же ночь. Не ради впечатлений, ощущений, вкуса и вида; в отложенном наслаждении есть особая прелесть. Чувствовать рядом ее тело, целовать ее, как будто мне снова пятнадцать лет, я невинен и не знаю большего счастья. Да, так оно и было. Ее поцелуи не обжигали, а оживляли губы, наполняли тело энергией, но скорее не сексуальной, а духовной. Нет, я искал не сильных ощущений, а твердых гарантий. Хотя она дала мне хороший задаток, проспав всю ночь подле меня, мне было бы спокойнее, если б она заплатила по счету полностью и увела меня из магазина.
Я понял, что у нас все получится, когда по дороге домой «на чашку кофе» она толкнула меня в кусты. То была кульминация вечера здорового юмора, начатого с нашей шуточной драки в ресторане, продолженного моей стандартной шуткой «только после вас» при посадке в такси (когда девушка делает шаг к машине, чтобы сесть, я тоже выступаю вперед и делаю вид, будто сгоняю ее с места – в общем, чтобы понять, это надо видеть) и ее попытками дать мне сдачи по дороге к дому. Когда я наконец поймал ее за обе руки, она толкнула меня спиной в кусты. Ощущение было как после победного рывка через финишную прямую, несмотря на то что пиджак я порвал и вдобавок сильно стукнулся головой.
Сейчас, в ярко освещенной, белой ванной комнате я нащупал шишку на затылке. Да, это был не сон.
Я внимательно оглядел себя в зеркале – опять толстею. Доходя до определенной степени свинства, я перестаю быть похож на мужика, – по крайней мере, на лицо. Превращение не из приятных. Я не напоминаю ни дородную уличную женщину викторианской эпохи, ни здоровую, кровь с молоком, деревенскую деваху. При весе в сто кило я становлюсь какой-то рыхлый и рассыпчатый, похожий на слегка нарумяненную матрону, недогримированную комическую старуху, приличную даму с дряблым подбородком и мужем-подкаблучником, который ходит за покупками, надев ее лицо; даму, наперечет знающую всех соседей на своей улице и мечтающую пойти на курсы икебаны, как только приведет в порядок нервы. В общем, я не очень себе нравлюсь.
Я инстинктивно поднял руку, прижав предплечье к груди, чтобы подчеркнуть бицепс, и резко повернул голову вправо, отчего кожа на лице натянулась туже. Так у меня проступает некое сходство с Керком Дугласом в молодости.
Нацеловавшись вдосталь, мы легли в кровать. Странно, на самом деле мне даже не хотелось спать с Элис. В детстве за обедом я всегда съедал сначала горошек, потом тушеные коренья, картофельное пюре, а жареную картошку оставлял напоследок. Затем ел мясо, приберегая самое вкусное – хрящики – под конец. Вот так я теперь хотел сближаться с Элис – наслаждаться горошком, предвкушая восхитительное мясо. Заранее прошу прощения у возмущенных феминисток и просто порядочных людей, но что было, то было.
И хорошо, потому что она сразу же ясно дала мне понять, что спать со мной намерена только в буквальном смысле слова, а не вести активный образ жизни до рассвета. Вообще-то к женщине, отказавшейся от секса на первом свидании, я особого уважения не испытываю: либо ее система ценностей несовместима с моими принципами, либо своим отказом она рассчитывает распалить меня. Подобное не по мне.
Что же касается Элис, то, думаю, она хотела просто побыть рядом со мною, чего, как ни странно, хотел от нее и я: заснуть, вдыхая ее аромат, и проснуться в ее тепле. Начать роман с дружбы казалось так свежо и ново; будто мы знаем, что нравимся друг другу, а постельный вопрос можно решить и потом. Почти все мои предыдущие романы развивались в строго обратном направлении: вечер, выпивка, мой выпендреж, затем постель и от трех до шести месяцев на размышления, в результате чего мы понимаем, что совершенно друг другу не подходим.
В объятиях Элис мне казалось, что мы – компоненты страшной взрывчатки, смешивающиеся медленно и осторожно, чтобы не взлететь на воздух от слияния.
В половине второго ночи я предъявил ей билеты в Венецию, выдав заранее подготовленную версию о победе в конкурсе «Ивнинг стандард». Не думаю, чтобы она поверила, но ее искренний восторг меня удивил. Она сказала, что с радостью побывает там еще раз, что можно поехать на островки и там спрятаться от туристских орд. Я-то против туристских орд ничего не имею: если люди едут, значит, место того стоит. Вслух сказал, что надо непременно посетить площадь Святого Марка, ибо понимал: там в «Макдоналдсе» продают пиво, и следует проверить, такое же оно дерьмовое, как все остальное, или нет.
Элис ответила, что непременно надо пойти на футбол, посмотреть «Венецию», потому что они выиграли серию «В» итальянской лиги. Я обалдел – на дворе июнь, какой футбол, – но пришел в восторг от предложения. Увы, она созналась, что шутит. На футболе она была с прежним своим другом и, видимо, чуть не умерла со скуки.
Еще она сказала, что взять отгул в понедельник ей нетрудно, и я тут же вспомнил, что сам еще не придумал для своего шефа, Адриана, никаких объяснений отсутствия на рабочем месте в рабочий день. В нашем деле многое держится на доверии, на том, что ты будешь делать, что сказал и когда сказал. «Невероятно мотивированные» трудоголики среднего класса работают от шестидесяти до семидесяти часов в неделю, легко и непринужденно перекрывая необходимый минимум. Для меня же, воспитанного в традициях умеренной безответственности, доверие – приглашение к обману. На телевидении любую работу можно сделать за двадцать часов в неделю, если не размениваться на мелочи, а я был не прочь пожертвовать и чем-нибудь существенным ради отдыха.
Почти весь вечер мы с Элис выдумывали, какое журналистское расследование мне предъявить Адриану в качестве уважительной причины. Ей, убежденной и добросовестной деловой женщине, сама идея прогула казалась восхитительно ужасной, и она помирала от смеха, предлагая версии одну нелепее другой. Мне даже стало интересно, что она скажет, когда поймет, как часто я не выхожу на работу без всякой уважительной причины.
Бездумная пьяная болтовня – верный знак того, что приближается время ложиться в постель. Знаю, потом все сказанное покажется полной чушью, но тогда, по-моему, впервые в жизни я торопился закончить фразу, только чтобы скорее услышать голос собеседника. Ее слова доставляли мне почти физическое удовольствие; ее голос наполнял меня сладостным чувством возвращения домой. Он был как горячая грелка в холодную ночь или прохладный душ в жару. Вот вам пожалуйста: она сделала это с Фарли, а теперь и со мной тоже. Он договорился до «мечтательной» – теперь я лепечу «сладостно» и по-щенячьи кувыркаюсь у ревущего огня, радуясь теплу. И это еще весьма приблизительное определение для того, что я переживал.
Знаю, я в состоянии найти слова для описания своих ощущений, но ровно настолько, насколько сумею спросить, как пройти к вокзалу, заблудившись в каком-нибудь французском городке. Я знаю достаточно, чтобы остро понимать собственные недостатки. Подарить мне любовь – все равно что подарить набор отверток: вещь, конечно, нужная, но вот что с ней делать? Любви мне Элис не предлагала, а лишь разбудила во мне это чувство, и в тот момент оно казалось мне безупречным. Вот только теперь кажется неуклюжим и мелким.
Нет, не подумайте, я не стыжусь себя. Разве можно стыдиться того, что влюбился, как спрашивается в пошлых песенках. Но чувствовал я себя так, будто в собственном доме все переставил и теперь ничего не могу найти с первой попытки. Беда в том, что любовь нарушает привычный образ мыслей, вытесняет цинизм, прогоняет скуку, делает неуместной беспечность – в общем, превращает меня в кого-то другого. Я становлюсь человеком, согласным получить в подарок кружку с мультяшным рыжим котом Гарфилдом. Клянусь, я пришел бы в восторг, подари мне Элис плюшевого мишку с надписью « Я тибя лублу». Признавать подобное горько и трудно.
Наверное, для того и нужны мальчишники. Это способ сказать друзьям и себе самому, что на внешность купилась только женщина, но не ты. Ты по-прежнему глушишь пиво литрами, эта женщина тебя не изменила. И не изменит, если тебе очень не повезет.
На практическом, более знакомом мне уровне затащить Элис в постель было делом непростым. Без должной смекалки можно просидеть всю ночь, дожидаясь, пока тебе предложат пойти спать. Трепаться до рассвета я вполне могу в компании себе подобных, но с красивой девушкой это представляется пустой тратой времени и сил.
Ясное дело, она не могла предложить мне пойти лечь, поскольку это означало бы больше, чем она собиралась дать. Я тоже не мог, потому что лишь отчаявшимся старым девам нравится столь прямолинейный подход. Поэтому в конце концов я сказал: «Мне пора», имея в виду, разумеется: «Я мечтаю остаться».
Она ответила: «Давай», что значило: «Ничего, помучайся еще немного».
Пиджак я надевал с такой скоростью и рвением, будто во дворе меня дожидается готовая к выезду пожарная бригада.
Мы поцеловались на пороге, я вынул из кармана двухфунтовую бумажку и спросил, есть ли поблизости стоянка такси, прекрасно зная, что она у метро и дорога до дома станет мне в добрых восемь фунтов. Элис тронула меня за плечо и сказала:
– Если хочешь, можешь остаться. Переночуешь на диване.
– Ты серьезно? – спросил я, молниеносно скинув пиджак и шагнув обратно. Я знал так же хорошо, как и Элис, что никакого дивана в квартире нет. Поскольку она переехала совсем недавно, там вообще ничего не было, кроме пары кресел.
После еще нескольких обжигающих поцелуев и недолгих раздумий, где мне все-таки спать, она сказала, что я могу лечь в ее постель. Предложи это любая другая девушка, счастью моему не было бы предела. Вот Джерард говорит, что по первому разу всегда нервничает, сможет ли соответствовать ожиданиям девушки и не окажется ли у нее каких-нибудь скрытых изъянов – особенно ему неприятна неправильной формы ареола, кружок темной кожи вокруг соска. Я, как правило, подобных тревог не знаю, но Элис была исключением из правила.
Мое знакомство с сексом прошло пять определенных стадий. Тот, кто учится водить машину, тоже испытывает нечто похожее. На первой стадии (бессознательное невежество) я пребывал в возрасте шестнадцати лет, со своей первой в жизни девушкой. Я начал решительно и бесстрашно, не озаботясь такими мелочами, как любовная игра и легкие ласки, и к делу приступил через полминуты после встречи на автобусной остановке (что примерно то же самое, как жать на газ, не сняв машину с ручного тормоза). Помню, что целовался я страстно, как переполненный чувствами бульдог.
Вторая стадия, осознанное невежество, сменила первую минуты через две. Даже в шестнадцать лет, обладая чувствительностью и сообразительностью носорога, понимаешь, что так визжать во время полового акта девушки не должны. Кроме того, мой пыл несколько утих от вопроса: «Так ты что, не умеешь?»
Третья стадия, стадия осознанного опыта, подразумевала умение правильно проделать все с начала до конца с застывшим от старания лицом подростка, ставящего в гараж семейный автомобиль под бдительным оком мамы. Я, высунув язык от усердия, начинал с верхов, ловя момент, когда можно будет перейти к низам, и, если все в порядке, трогал с места, следя за скоростью и поминутно взглядывая в зеркало. Теперь я всецело сосредотачивался на том, чтобы доставить удовольствие ей, и мне было важнее произвести на нее хорошее впечатление, которое она донесет до своих подруг, чем проявлять бешеную страсть.
Четвертая стадия, бессознательный опыт, или скука, – это когда все получается само собой. Не думая об основных приемах операции, я ощутил свободу экспериментировать, самовыражаться, отдаваться страсти, хотя страсти как раз не отдавался. В какой-то момент я обнаружил, что хочу закончить дело побыстрее, чтобы встать, посмотреть в записи «Матч дня» или какие-нибудь занятные безделушки в комнате девушки. Это все равно что мчать по скоростному шоссе и вдруг заметить, что пропустил поворот, и как проехал последние четыре мили, не помнишь.
Пятая стадия, сознательное бездействие, – обычное состояние почти всех автомобилистов мужского пола. Это реакция на стадию четвертую. Дойдя до нее, вы возвращаетесь прямехонько к стадии первой, и в постели становитесь отъявленным эгоистом, только без откровенной подростковой грубости. Вам интересно, как далеко зайдет сама девушка, что сделает, чтобы ублажить вас. После сорока с лишним женщин мой уровень технического мастерства таков, что я способен бестрепетно спуститься на первую стадию, пусть иронично и умудренно, со словами: «Это не для тебя, а для меня», и запретить своей даме испытывать оргазм, хотя, разумеется, искренне хочу, чтобы он у нее случился. Этот изощренный садизм девушкам даже нравится: безумные, но управляемые страсти сейчас в большой моде. Примерно то же самое бывает, когда на шоссе приближаешься к какому-нибудь старому пердуну, ползущему в среднем ряду со скоростью шестьдесят в час, обходишь его на третьей космической, а затем ударяешь по тормозам прямо у него перед носом. Это нехорошо, нечестно, но, ребята, сколько удовольствия! Не вздумайте только пробовать, если права получили вчера.
Обратный путь от Элис был труден. День выдался пасмурный, в метро была ужасная жара, воздух подземки конденсировался на коже каплями жира. Преодолев все возможные преграды – задержки поездов, пьяных, бьющие в нос запахи женских духов и мужского пота, – я добрался до дома. Наверное, все было бы в порядке, если б не коктейль «Малибу», выпитый мною по приходе к Элис. Страшную сухость в горле удачно дополнял ничем не перешибаемый привкус кокоса. Этот вкус был похож на гостя, который, переночевав после вечеринки в чужой квартире, завтракает с хозяевами и не знает, уйти или посидеть еще. Каждый резкий рывок поезда угрожал немедленным принятием решения по данному вопросу и непосредственным его обнародованием.
Отпирая дверь, я уже не чаял, как содрать с себя выходные шмотки и залезть под душ.
Прослушав сообщения на автоответчике – в том числе одно от Лидии с просьбой перезвонить, – я бросился в ванную и включил так называемый «мощный душ», вместо сильных водяных струй создающий в ванной мощную паровую завесу, так что невозможно понять, намокли вы под ним или просто еще больше вспотели. Тем не менее свое дело он сделал – смыл с меня корку пропахшей табачным дымом и пивным перегаром грязи. Я был чист: благодаря лимонному мылу Джерарда противный зуд сменился приятным покалыванием во всем теле; грейпфрутовый шампунь, когда-то забытый Лидией, привел в порядок мои волосы и успокоил душу.
Где-то мне даже не хотелось, чтобы похмелье проходило. Оно возвышало меня, будто усталость после тяжкого, но важного испытания. Головная боль, порванный пиджак, противный запах пива, рубашка в пятнах – все это были трофеи большой ночной охоты, вмятины на доспехах, подтверждение того, что дракон моих страхов повержен. Главное, от меня все еще исходил аромат Элис – головокружительная смесь ее духов и сигарет «Силк Кат» с привкусом губной помады и вина.
Пес, как всегда, торчал в ванной и смотрел, как я принимаю душ. Джерард так и не объявился, и я решил, что за ночь псина изголодалась по общению, а может, просто изголодалась. Даже после того, как я его покормил, он продолжал требовать внимания настойчивее, чем обычно. Вылезая из ванны, я погладил его по голове, сказал:
– Для тебя, Фриц, война окончена. Гуляй.
Затем представил себе на собачьей шее голову Джерарда и отослал животное восвояси.
Я часто побеждал: в спорте, в словесных поединках, даже выигрывал в лотерею. Но всегда только в мечтах. Я точно знал, как отреагирую на победу, как с непроницаемым лицом пройду сквозь ликующий строй товарищей по команде, забив решающий гол в финальной игре; как один уйду домой, вместо того чтобы пить с остальными игроками, с огромным отрывом обойдя их в игре интеллектуальной; как возьму чек, молча кивну и исчезну в ночи. Я на вершине и своим торжеством делиться ни с кем не захочу. В действительности получилось именно так, как я и ожидал: никаких воплей и прыжков, размахивания руками и биения себя в грудь, а лишь спокойная вера в себя, в то, что я способен на все, что мое прикосновение наделено странной властью исцелять или разрушать, что мои движения быстрее и точнее, чем у тех, из стада.
Лучше могло быть только одно: если б я взял ее в эту же ночь. Не ради впечатлений, ощущений, вкуса и вида; в отложенном наслаждении есть особая прелесть. Чувствовать рядом ее тело, целовать ее, как будто мне снова пятнадцать лет, я невинен и не знаю большего счастья. Да, так оно и было. Ее поцелуи не обжигали, а оживляли губы, наполняли тело энергией, но скорее не сексуальной, а духовной. Нет, я искал не сильных ощущений, а твердых гарантий. Хотя она дала мне хороший задаток, проспав всю ночь подле меня, мне было бы спокойнее, если б она заплатила по счету полностью и увела меня из магазина.
Я понял, что у нас все получится, когда по дороге домой «на чашку кофе» она толкнула меня в кусты. То была кульминация вечера здорового юмора, начатого с нашей шуточной драки в ресторане, продолженного моей стандартной шуткой «только после вас» при посадке в такси (когда девушка делает шаг к машине, чтобы сесть, я тоже выступаю вперед и делаю вид, будто сгоняю ее с места – в общем, чтобы понять, это надо видеть) и ее попытками дать мне сдачи по дороге к дому. Когда я наконец поймал ее за обе руки, она толкнула меня спиной в кусты. Ощущение было как после победного рывка через финишную прямую, несмотря на то что пиджак я порвал и вдобавок сильно стукнулся головой.
Сейчас, в ярко освещенной, белой ванной комнате я нащупал шишку на затылке. Да, это был не сон.
Я внимательно оглядел себя в зеркале – опять толстею. Доходя до определенной степени свинства, я перестаю быть похож на мужика, – по крайней мере, на лицо. Превращение не из приятных. Я не напоминаю ни дородную уличную женщину викторианской эпохи, ни здоровую, кровь с молоком, деревенскую деваху. При весе в сто кило я становлюсь какой-то рыхлый и рассыпчатый, похожий на слегка нарумяненную матрону, недогримированную комическую старуху, приличную даму с дряблым подбородком и мужем-подкаблучником, который ходит за покупками, надев ее лицо; даму, наперечет знающую всех соседей на своей улице и мечтающую пойти на курсы икебаны, как только приведет в порядок нервы. В общем, я не очень себе нравлюсь.
Я инстинктивно поднял руку, прижав предплечье к груди, чтобы подчеркнуть бицепс, и резко повернул голову вправо, отчего кожа на лице натянулась туже. Так у меня проступает некое сходство с Керком Дугласом в молодости.
Нацеловавшись вдосталь, мы легли в кровать. Странно, на самом деле мне даже не хотелось спать с Элис. В детстве за обедом я всегда съедал сначала горошек, потом тушеные коренья, картофельное пюре, а жареную картошку оставлял напоследок. Затем ел мясо, приберегая самое вкусное – хрящики – под конец. Вот так я теперь хотел сближаться с Элис – наслаждаться горошком, предвкушая восхитительное мясо. Заранее прошу прощения у возмущенных феминисток и просто порядочных людей, но что было, то было.
И хорошо, потому что она сразу же ясно дала мне понять, что спать со мной намерена только в буквальном смысле слова, а не вести активный образ жизни до рассвета. Вообще-то к женщине, отказавшейся от секса на первом свидании, я особого уважения не испытываю: либо ее система ценностей несовместима с моими принципами, либо своим отказом она рассчитывает распалить меня. Подобное не по мне.
Что же касается Элис, то, думаю, она хотела просто побыть рядом со мною, чего, как ни странно, хотел от нее и я: заснуть, вдыхая ее аромат, и проснуться в ее тепле. Начать роман с дружбы казалось так свежо и ново; будто мы знаем, что нравимся друг другу, а постельный вопрос можно решить и потом. Почти все мои предыдущие романы развивались в строго обратном направлении: вечер, выпивка, мой выпендреж, затем постель и от трех до шести месяцев на размышления, в результате чего мы понимаем, что совершенно друг другу не подходим.
В объятиях Элис мне казалось, что мы – компоненты страшной взрывчатки, смешивающиеся медленно и осторожно, чтобы не взлететь на воздух от слияния.
В половине второго ночи я предъявил ей билеты в Венецию, выдав заранее подготовленную версию о победе в конкурсе «Ивнинг стандард». Не думаю, чтобы она поверила, но ее искренний восторг меня удивил. Она сказала, что с радостью побывает там еще раз, что можно поехать на островки и там спрятаться от туристских орд. Я-то против туристских орд ничего не имею: если люди едут, значит, место того стоит. Вслух сказал, что надо непременно посетить площадь Святого Марка, ибо понимал: там в «Макдоналдсе» продают пиво, и следует проверить, такое же оно дерьмовое, как все остальное, или нет.
Элис ответила, что непременно надо пойти на футбол, посмотреть «Венецию», потому что они выиграли серию «В» итальянской лиги. Я обалдел – на дворе июнь, какой футбол, – но пришел в восторг от предложения. Увы, она созналась, что шутит. На футболе она была с прежним своим другом и, видимо, чуть не умерла со скуки.
Еще она сказала, что взять отгул в понедельник ей нетрудно, и я тут же вспомнил, что сам еще не придумал для своего шефа, Адриана, никаких объяснений отсутствия на рабочем месте в рабочий день. В нашем деле многое держится на доверии, на том, что ты будешь делать, что сказал и когда сказал. «Невероятно мотивированные» трудоголики среднего класса работают от шестидесяти до семидесяти часов в неделю, легко и непринужденно перекрывая необходимый минимум. Для меня же, воспитанного в традициях умеренной безответственности, доверие – приглашение к обману. На телевидении любую работу можно сделать за двадцать часов в неделю, если не размениваться на мелочи, а я был не прочь пожертвовать и чем-нибудь существенным ради отдыха.
Почти весь вечер мы с Элис выдумывали, какое журналистское расследование мне предъявить Адриану в качестве уважительной причины. Ей, убежденной и добросовестной деловой женщине, сама идея прогула казалась восхитительно ужасной, и она помирала от смеха, предлагая версии одну нелепее другой. Мне даже стало интересно, что она скажет, когда поймет, как часто я не выхожу на работу без всякой уважительной причины.
Бездумная пьяная болтовня – верный знак того, что приближается время ложиться в постель. Знаю, потом все сказанное покажется полной чушью, но тогда, по-моему, впервые в жизни я торопился закончить фразу, только чтобы скорее услышать голос собеседника. Ее слова доставляли мне почти физическое удовольствие; ее голос наполнял меня сладостным чувством возвращения домой. Он был как горячая грелка в холодную ночь или прохладный душ в жару. Вот вам пожалуйста: она сделала это с Фарли, а теперь и со мной тоже. Он договорился до «мечтательной» – теперь я лепечу «сладостно» и по-щенячьи кувыркаюсь у ревущего огня, радуясь теплу. И это еще весьма приблизительное определение для того, что я переживал.
Знаю, я в состоянии найти слова для описания своих ощущений, но ровно настолько, насколько сумею спросить, как пройти к вокзалу, заблудившись в каком-нибудь французском городке. Я знаю достаточно, чтобы остро понимать собственные недостатки. Подарить мне любовь – все равно что подарить набор отверток: вещь, конечно, нужная, но вот что с ней делать? Любви мне Элис не предлагала, а лишь разбудила во мне это чувство, и в тот момент оно казалось мне безупречным. Вот только теперь кажется неуклюжим и мелким.
Нет, не подумайте, я не стыжусь себя. Разве можно стыдиться того, что влюбился, как спрашивается в пошлых песенках. Но чувствовал я себя так, будто в собственном доме все переставил и теперь ничего не могу найти с первой попытки. Беда в том, что любовь нарушает привычный образ мыслей, вытесняет цинизм, прогоняет скуку, делает неуместной беспечность – в общем, превращает меня в кого-то другого. Я становлюсь человеком, согласным получить в подарок кружку с мультяшным рыжим котом Гарфилдом. Клянусь, я пришел бы в восторг, подари мне Элис плюшевого мишку с надписью « Я тибя лублу». Признавать подобное горько и трудно.
Наверное, для того и нужны мальчишники. Это способ сказать друзьям и себе самому, что на внешность купилась только женщина, но не ты. Ты по-прежнему глушишь пиво литрами, эта женщина тебя не изменила. И не изменит, если тебе очень не повезет.
На практическом, более знакомом мне уровне затащить Элис в постель было делом непростым. Без должной смекалки можно просидеть всю ночь, дожидаясь, пока тебе предложат пойти спать. Трепаться до рассвета я вполне могу в компании себе подобных, но с красивой девушкой это представляется пустой тратой времени и сил.
Ясное дело, она не могла предложить мне пойти лечь, поскольку это означало бы больше, чем она собиралась дать. Я тоже не мог, потому что лишь отчаявшимся старым девам нравится столь прямолинейный подход. Поэтому в конце концов я сказал: «Мне пора», имея в виду, разумеется: «Я мечтаю остаться».
Она ответила: «Давай», что значило: «Ничего, помучайся еще немного».
Пиджак я надевал с такой скоростью и рвением, будто во дворе меня дожидается готовая к выезду пожарная бригада.
Мы поцеловались на пороге, я вынул из кармана двухфунтовую бумажку и спросил, есть ли поблизости стоянка такси, прекрасно зная, что она у метро и дорога до дома станет мне в добрых восемь фунтов. Элис тронула меня за плечо и сказала:
– Если хочешь, можешь остаться. Переночуешь на диване.
– Ты серьезно? – спросил я, молниеносно скинув пиджак и шагнув обратно. Я знал так же хорошо, как и Элис, что никакого дивана в квартире нет. Поскольку она переехала совсем недавно, там вообще ничего не было, кроме пары кресел.
После еще нескольких обжигающих поцелуев и недолгих раздумий, где мне все-таки спать, она сказала, что я могу лечь в ее постель. Предложи это любая другая девушка, счастью моему не было бы предела. Вот Джерард говорит, что по первому разу всегда нервничает, сможет ли соответствовать ожиданиям девушки и не окажется ли у нее каких-нибудь скрытых изъянов – особенно ему неприятна неправильной формы ареола, кружок темной кожи вокруг соска. Я, как правило, подобных тревог не знаю, но Элис была исключением из правила.
Мое знакомство с сексом прошло пять определенных стадий. Тот, кто учится водить машину, тоже испытывает нечто похожее. На первой стадии (бессознательное невежество) я пребывал в возрасте шестнадцати лет, со своей первой в жизни девушкой. Я начал решительно и бесстрашно, не озаботясь такими мелочами, как любовная игра и легкие ласки, и к делу приступил через полминуты после встречи на автобусной остановке (что примерно то же самое, как жать на газ, не сняв машину с ручного тормоза). Помню, что целовался я страстно, как переполненный чувствами бульдог.
Вторая стадия, осознанное невежество, сменила первую минуты через две. Даже в шестнадцать лет, обладая чувствительностью и сообразительностью носорога, понимаешь, что так визжать во время полового акта девушки не должны. Кроме того, мой пыл несколько утих от вопроса: «Так ты что, не умеешь?»
Третья стадия, стадия осознанного опыта, подразумевала умение правильно проделать все с начала до конца с застывшим от старания лицом подростка, ставящего в гараж семейный автомобиль под бдительным оком мамы. Я, высунув язык от усердия, начинал с верхов, ловя момент, когда можно будет перейти к низам, и, если все в порядке, трогал с места, следя за скоростью и поминутно взглядывая в зеркало. Теперь я всецело сосредотачивался на том, чтобы доставить удовольствие ей, и мне было важнее произвести на нее хорошее впечатление, которое она донесет до своих подруг, чем проявлять бешеную страсть.
Четвертая стадия, бессознательный опыт, или скука, – это когда все получается само собой. Не думая об основных приемах операции, я ощутил свободу экспериментировать, самовыражаться, отдаваться страсти, хотя страсти как раз не отдавался. В какой-то момент я обнаружил, что хочу закончить дело побыстрее, чтобы встать, посмотреть в записи «Матч дня» или какие-нибудь занятные безделушки в комнате девушки. Это все равно что мчать по скоростному шоссе и вдруг заметить, что пропустил поворот, и как проехал последние четыре мили, не помнишь.
Пятая стадия, сознательное бездействие, – обычное состояние почти всех автомобилистов мужского пола. Это реакция на стадию четвертую. Дойдя до нее, вы возвращаетесь прямехонько к стадии первой, и в постели становитесь отъявленным эгоистом, только без откровенной подростковой грубости. Вам интересно, как далеко зайдет сама девушка, что сделает, чтобы ублажить вас. После сорока с лишним женщин мой уровень технического мастерства таков, что я способен бестрепетно спуститься на первую стадию, пусть иронично и умудренно, со словами: «Это не для тебя, а для меня», и запретить своей даме испытывать оргазм, хотя, разумеется, искренне хочу, чтобы он у нее случился. Этот изощренный садизм девушкам даже нравится: безумные, но управляемые страсти сейчас в большой моде. Примерно то же самое бывает, когда на шоссе приближаешься к какому-нибудь старому пердуну, ползущему в среднем ряду со скоростью шестьдесят в час, обходишь его на третьей космической, а затем ударяешь по тормозам прямо у него перед носом. Это нехорошо, нечестно, но, ребята, сколько удовольствия! Не вздумайте только пробовать, если права получили вчера.