Страница:
— Много ли тебе надо? — с усмешкой заметил Стас, нагибаясь, чтобы поднять выроненную сигарету. — Кусок глины — и ты уже счастлива.
— Это не просто глина — это… — руки Киры исполнили в воздухе некий торжественно-взбалмошный танец. Вика вырвала у себя сдавленный всхлип.
— Ей-богу, слезы наворачиваются от созерцания таких трогательных родственных отношений.
Стас закурил, прищуренными глазами глядя на нее сквозь дым.
— Только не слезы — от них бывает плесень, а у нас ее и так предостаточно. Кира, надеюсь, я заслужил того, чтобы вальяжно развалиться в кресле и ничего не делать хотя бы пару часов?
— Ты так говоришь, будто я немилосердно изнуряю тебя трудом с утра до вечера, — укоризненно заметила Кира, выходя из гостиной в обнимку с чайником.
Когда она вернулась с бокалами, Стас и Вика оживленно и вполне дружелюбно беседовали, причем благосклонный взгляд Стаса то и дело соскальзывал с лица Вики в ее декольте. Кира придвинула себе стул и принялась разливать вино, сжав губы и с неудовольствием ощущая подступающее неприятное чувство, что она тут немного лишняя. Она рассеянно слушала Вику, рассказывавшую о своих поликлинических буднях, о коллегах, о том, как какой-то шутник недавно принес и выпустил возле терапевтических кабинетов живого краба, и как тот, в ужасе бегая взад-вперед, вспугнул длинную очередь престарелых пациенток, а одна из них сослепу приняла краба за огромного паука и в результате вместо ожидавшегося диагноза ОРВИ отправилась в кардиологию с легким сердечным приступом. Стас тоже что-то рассказывал, но его Кира уже слушала плохо, почти не участвуя в дальнейшем разговоре. Недавняя находка не давала ей покоя. Кто были те люди на фотографиях, что связывало их с Верой Леонидовной и почему она прятала эти снимки? На фотографиях ведь не было ничего особенного — только лица, но почему-то бабушка очень не хотела, чтобы эти лица кто-то увидел. И что значат эти странные надписи? Хмурясь, она размышляла над этим до тех пор, пока Стас не встряхнул ее за плечо и не спросил с легкой тревогой:
— Что с тобой? Тебе плохо?
Кира покачала головой, с усилием загнала в глубину подсознания назойливые мысли и подключилась к беседе. Постепенно она оживилась, и руки вновь начали привычно танцевать в воздухе, а язык обретать остроту, и до конца вечера они с Викой успели три раза самозабвенно поругаться, используя такие эпитеты в адрес друг друга, что Стас только качал головой с выражением начинающего психиатра, выслушивающего редкий по своей оригинальности параноидальный бред.
Наблюдая за братом, Кира заметила, что Вика ему понравилась. Если внутренний мир Мининой и вызывал у него множественные замечания, то ее внешний облик явно пришелся Стасу по вкусу. Что ж, с одной стороны Кира его честно предупредила, с другой, лучше пусть будет встречаться с Викой, знакомой чуть ли не с первого класса и проверенной подругой, чем с какой-нибудь левой барышней, которая может и брата против нее настроить, да и на квартирку глаз положить. Вика — так Вика.
Тем не менее, когда Вика деликатным тоном сообщила, что уже поздно и ей пора, неохотно поднялась и пошла в прихожую собираться, Стас остался сидеть в кресле, глядя перед собой с совершенно скучающим видом, чем Киру очень удивил.
— Эй, джентльмен, ты разве не проводишь девушку на остановку?
Стас взглянул на нее с неожиданной странной тоской, тут же сменившейся усталостью, потом произнес ровным голосом:
— Да остановка в двух шагах отсюда.
— Ну и что?! На улице такая темень… знаешь, сколько всякого сброда шастает?! — Кира чуть понизила голос. — Кроме того, мне показалось, что Вика тебе понравилась.
— Понравилась, — безжизненно отозвался Стас, потом резко встал и повернулся к Кире. — Ты тоже пойдешь?
— Нет, зачем? Или ты один боишься? — лукаво спросила она, и на мгновение в глазах брата снова мелькнула та странная тоска — и исчезла так стремительно, что Кира даже не поняла, видела ли ее вообще.
— Хозяева-а-а! — закричала Вика из коридора. — Позвольте откланяться!
— Виктория, подождите, неужели вы думаете, что мы вас так невежливо отпустим! — вдруг громко сказал Стас и пошел прочь из гостиной. — Разрешите со всем уважением сопроводить вас до маршрутной кареты!
Вика со смешком неразборчиво что-то ответила. Кира недоуменно посмотрела вслед уходящему Стасу, тряхнула головой и заспешила следом.
Вика, уже одетая, стояла возле входной двери и с несказанным удовольствием наблюдала, как Стас обувается. Потом подняла голову и заговорщически подмигнула Кире, и та внезапно почувствовала раздражение. Небось подруга не выглядела бы такой самоуверенной чаровницей, если б знала о недавних речах якобы покоренного братишки.
Ты нравишься ему, Вика. И ему это очень не нравится.
Господи, чушь какая!
Минина присела в церемонном реверансе и с улыбкой сделала Кире ручкой.
— Преспасибо за приятнейший вечер. Как неохотно покидать мне ваши покои, но требуется немного сна, ибо завтра ждут меня в большом количестве очаровательные сопливые мужчины и прочие пациенты. До встречи, многоликий Фердинанд!
— Счастливого пути, Кривелло Первозданный. С нетерпением буду ждать момента, когда вновь протиснется в эту дверь оспенный и замшелый лик твой, распространяя вокруг амбре медицинского спирта и старых повязок. Ступай и не забывай блюсти свою чистую нравственность.
— Вы обе совершенно ненормальные, — подытожил Стас, отпирая дверь. — Я заработаю хорошие деньги, сдавая вас в аренду факультету психологии и показывая на ярмарках. Кир, я не беру ключ, так что постарайся не заснуть до моего прихода.
— При условии, что ты придешь сегодня.
Стас слегка поджал губы, взглянув на нее с легкой укоризной, и вышел вслед за довольно улыбающейся Викой, и, отворачиваясь от закрывающейся двери, Кира вдруг почему-то почувствовала себя так, словно только что совершила предательство.
Только вот кого она предала?
Коллектив ей попался разновозрастный, относительно добродушный, но неспокойный. Все время что-то происходило, крутились мелкие безобидные интриги, постоянно приходил кто-нибудь из примыкающего морзавода или других сопутствующих контор, выспрашивал, рассказывал, сидел или шатался взад-вперед по помещению, жалуясь на жуткую нехватку времени. Приходилось немало бегать по городу с разнообразными бумажками, но немало приходилось и сидеть за компьютером, и под вечер первое время с непривычки болела голова от долетавших с территории верфи оглушительных механических звуков, но Кира быстро привыкла, поскольку сидеть за компьютером было чертовски увлекательно, ведь работу можно было прекрасно совмещать и с другими полезными занятиями, например игрой по сети с коллегами в буйные стрелялки-догонялки вроде «Квейка» или старого доброго «Дума», или прогулками по Интернету. Правда эти прогулки, несмотря на кучу разнообразных защитных программ, то и дело заканчивались плачевно для компьютера, и тогда следовало придать лицу жалостное выражение и агонизирующим шепотом позвать программиста Егора Михеева, который прибежит, садистски потирая руки, и примется за работу, цензурно ругая жалких, хоть и очень симпатичных юзеров, которые вечно что-нибудь да словят, потому что, разумеется, все делают неправильно.
Егор, младше Киры ровно на год, высокий, худощавый шатен с ярко-голубыми, чуть навыкате глазами и приятными чертами лица, исполненными милого, простодушного недоумения, был мастером объяснять, как что-либо в этой жизни делать правильно. И его слушали — слушали очень внимательно и беспрекословно принимали его слова на веру — во всем, что так или иначе было связано с компьютерами, ибо во всем, что касалось компьютеров, Егор был волшебником, чародеем и прочими магическими лицами. За это его ценили несказанно, и больше него из сотрудников конторы получал только начальник. Во всем же, что касалось повседневной жизни, Егор ухитрялся устраивать совершенно невообразимую путаницу, хотя был твердо убежден, что поступает совершенно правильно. Он обожал давать советы, устраивать чужие сердечные дела и задумывать интриги, улучшившие бы жизнь или благосостояние того или иного человека, но горе было тому, кто по незнанию или неопытности поддавался на его уговоры и следовал его предписаниям, поскольку немедленно заваривалась такая каша, которую с трудом удавалось расхлебать всей конторой. Первое время Кира удивлялась тому, что Михеева до сих пор не убили, но и сама, однажды попав из-за него в довольно глупую ситуацию, ограничилась лишь короткой словесной выволочкой, о которой тут же забыла. Злиться на Егора было совершенно невозможно. Кроме того, у него было такое отзывчивое сердце. И все в конторе были ему должны. Поэтому в бытовых вопросах к нему всего лишь относились, как к милому несмышленому дитяти, и когда он глубокомысленно изрекал: «Эх, вы! Смотрите, как надо!» — сбегались все, чтобы узнать, как точно не надо.
Как-то само собой вышло, что у них с Кирой быстро сложились милые и легкие приятельские отношения. Если отложить в сторону ужасные советы и тягу к бестолковым интригам, Михеев был интересным собеседником, имел при себе прорву смешных историй (большей частью происходивших с ним самим) и всегда знал, где и как достать что угодно, имеющее отношение к компьютерным игрушкам, программному обеспечению или литературе. В обеденный перерыв они вместе бегали в магазин, после работы иногда попивали пиво или вино в маленьком тихом баре, да и возвращаться домой им было по дороге, только Егор выходил на две остановки раньше. В этих отношениях не было абсолютно ничего такого, чтобы коллеги имели основание многозначительно приподнимать брови. Михееву вполне хватало общения. Он никогда не делал Кире никаких намеков, не пытался за ней ухаживать или приглашать на свидание. Первое время Кире даже казалось, что программист ее побаивается, но вскоре Егор в ответ на какую-то ее шпильку на эту тему заявил, что ему безумно нравится с ней общаться, а постель бы все это, скорее всего, испортила. И прежде, чем Кира успела съязвить по поводу его самоуверенности, перевел разговор на другое и больше никогда к этому не возвращался. Кира мысленно только пожала плечами. В конце концов, ее такое положение вещей вполне устраивало. Вскоре он стал неотъемлемой частью ее дневной жизни, и она то и дело давала Михееву советы по поводу его очередной девушки. С девушками Егору не везло, хотя иногда Киру посещала мысль, что это девушкам не везло с Егором.
Как и предсказывал Стас, ее график сильно сдвинулся. Если раньше Кира ложилась не раньше часа ночи, то теперь она ложилась самое позднее в половине двенадцатого, иногда же начинала безудержно зевать уже и в десять вечера, и пару раз заснула прямо в кресле. Кира приписывала это нервам и резкой смене обстановки — работы хватало, но она вовсе не была такой уж утомительной, чтобы к вечеру валиться с ног.
Вставала она, впрочем, ненамного раньше, чем обычно. Просыпаться было очень тяжело, лень было даже пытаться открывать глаза, поэтому чаще всего ее будил Стас — вначале деликатным стуком в дверь, потом скромным покрикиванием в щель между створкой и косяком, а уж затем — невежливым и шумным вламыванием в обитель гордой одинокой девицы, криками в ухо и щекотанием ее голых пяток, вследствие чего в комнате неизменно поднимался бедлам, спать после которого уже решительно не хотелось. Совершив это действие, брат с чувством выполненного долга отправлялся доедать завтрак, после чего с неохотой отбывал на работу, которая заключалась в том, что он с раннего утра возил в микроавтобусике туда-сюда товары и своего хозяина — заслуженного предпринимателя, которому принадлежало несколько алкогольно-бакалейно-бытовохимических магазинчиков. Удобно было это тем, что Стас мог брать для себя с Кирой товары по оптовой цене, но возвращался с работы он поздно, часто — в плохом настроении, о причинах которого не распространялся, не скрывая, впрочем, что работа ему не особенно нравится. Несмотря на усталость, спать он ложился намного позже Киры, подолгу засиживаясь в гостиной. Кира знала, что он там что-то пишет, но узнать, что именно, ей так и не удалось — свои записи Стас старательно прятал, а рыться в его вещах было, по мнению Киры, недостойно. Поэтому она оставила его в покое. Все равно узнает, рано или поздно.
Пока брат поглощал на кухне завтрак собственного приготовления, являвшийся, на взгляд Киры, примером садистского отношения к хорошим продуктам, сама она, окончательно проснувшись с помощью холодной воды, натягивала спортивный костюм и буквально выталкивала из квартиры саму себя, которая в последнее время стала непозволительно ленивой и на улицу не желала. В подъезде она потягивалась в последний раз и отправлялась на пробежку, которая, обычно, занимала около получаса.
Кира бегала к морю одной и той же дорогой каждое утро, пропуская только воскресенья, когда позволяла себе валяться в кровати, сколько вздумается. Ранним утром во дворе было пустынно и особенно тихо, и эту прозрачную, невесомую тишину нарушало только редкое шуршание дворницкой метлы, да сонное, полупьяное бормотание бомжовского сообщества, неизменно собиравшегося кружком возле люка, что-то жевавшего, пересчитывавшего мелочь и звенящего пакетами с добытыми бутылками. Кира не помнила такого утра, чтобы бомжи не оказались на своем месте — они давно стали такой же неотъемлемой частью двора, как и сам люк, и густые кусты сирени рядом с ним. К двенадцати часам дня бомжи расползались кто куда и больше не появлялись, но ранним утром вновь оказывались на своем месте в полном составе — двое пожилых мужчин с испитыми лицами и глазами тоскующих философов, еще один помоложе, с большим животом, густыми усами и постоянно шарящим по сторонам взглядом, и две женщины, одной из которых было далеко за пятьдесят, другая же возрастом лишь слегка переваливала за тридцать. Ни одну из них Кира ни разу не видела хотя бы относительно трезвой. Пожилая бомжиха поутру всегда безучастно сидела в кругу сотоварищей, тупо глядя перед собой заплывшими глазами, молодая же была более деятельной, часто бродила вокруг, и, пробегая через двор, Кира не раз с улыбкой слушала, как та пристает к машущей метлой дворничихе — дородной даме в темно синем халате, надетом поверх пальто.
— Зин, а Зин! Дай помести! Ну дай метлу помести!
— Да пошла ты!.. — неизменно отзывалась дворничиха, окутывая добровольную помощницу облаком пыли. — Не мешай!
— Ну дай помести, Зин! Дай метлу, Зин!
Обладательница метлы быстро выходила из себя и начинала громко и во всех подробностях отправлять кренящуюся к земле и хихикающую бомжиху в известные места, но Кира никогда не дослушивала до конца — к тому моменту она уже скрывалась за углом соседнего дома.
По дороге к морю Кира всегда встречала одних и тех же людей, и вскоре начала узнавать их, привыкла к ним, и они тоже быстро привыкли видеть каждое утро неторопливо бегущую девушку в синем спортивном костюме, с собранными в длинный хвост волосами, мотавшимися при движении от плеча к плечу. Многие начали с ней здороваться. В большинстве своем это были собачники, выгуливавшие своих питомцев или такие же любители пробежаться с утреца к морю. Но первым человеком, которого она практически неизменно встречала, выбегая на сквозную дорогу, тянущуюся до самых распахнутых ворот пляжа, был «майор», в одиночестве возвращавшийся со своей ежедневной утренней прогулки. Несмотря на то, что до восхода солнца еще было довольно далеко, «майор» всегда был в своих больших темных очках, придававших ему мрачный, нелюдимый вид. Постукивая тростью по асфальту и припадая на больную ногу, он неспешно проходил мимо, и Кира часто на бегу смотрела ему вслед. «Мак-Наббс» казался ей фигурой не только трагической, но и на редкость загадочной, и ей бы очень хотелось узнать, кем он был в молодости. От соседей она уже знала, что его зовут Вадим Иванович Князев, что живет он в соседнем доме около двух с половиной лет, что вроде как военный в отставке, ведет тихий одинокий образ жизни и вроде как где-то подрабатывает, но никто не знал, где именно. Во всяком случае, приработок этот явно был не самым плохим — всякий раз, когда Кира видела «майора» во дворе за шахматами или газетой, он покуривал сигару — и отнюдь не дешевую.
Вначале Вадим Иванович просто сдержанно здоровался с ней, но постепенно они начали обмениваться парой-тройкой фраз, и вскоре Кира слегка пересмотрела уже сложившийся в ее голове образ — во-первых, «майор» не был молчалив, как книжный Мак-Наббс, во-вторых, непохоже, чтоб он был таким уж добродушным. Теперь в ее представлении он больше смахивал на майора из поздней отечественной постановки «Детей капитана Гранта» в исполнении Гостюхина. Старик Князев, по ее мнению, был одним из лучших обитателей двора, и она бы предпочла, чтобы он, а не Антонина Павловна, соседствовал бы с ними по площадке. Он бывал язвителен, иногда даже грубоват, но он никогда не о чем не расспрашивал, от него не тянуло, как от большинства здесь, неким пугливым любопытством и он явно был не из тех, кто заглядывает в чужие окна.
Пробегая через пляжные ворота, Кира спрыгивала за бордюр и некоторое время бродила по гальке, вдыхая холодный запах соли и водорослей, глядя на изломанный скалистый мыс и дальше — туда, где серое небо сливалось с морем. Еще далеко было до той поры, когда даже в такой ранний час на берегу будет не протолкнуться от отдыхающих, и будут гомон и плеск, и запахи станут куда как менее приятными, но пока пусты были деревянные топчаны и волны тихо шуршали по гальке, и никто не нарушал гамом прозрачный утренний воздух. Шумные автомобили рисовались чем-то призрачным, и мало кто бродил вдоль темной каймы выброшенных морем водорослей в этот час, и Кира стояла и слушала плеск волн, и за этим плеском чудилось размеренное неспешное биение сердца мира. Скоро наступит длинный сезон ветров, и море будет реветь и биться о скалы, вонзаясь когтистыми пенными лапами в гальку, и уволакивать ее за собой, и снова вышвыривать на берег. Она уже почти забыла, как это выглядит. Пока же погода была сырой, холодной, но ровной, и море казалось обманчиво мирным и сонным.
А потом на горизонте проступала бледно-розовая полоска, густела, наливалась, разбухала, переходя в густо-алый, и Кира поворачивалась и возвращалась на длинную асфальтовую дорогу, ведшую к дому, и бежала по ней, слушая стук подошв своих кроссовок и звуки расцветающего утра. Прогулка заканчивалась — прогулка, чем-то напоминавшая театральное действо, отыграв которое актеры возвращаются в свои жизни, к своим морокам и к своим тайнам.
Когда Кира открывала дверь, квартира была уже пуста, да и ей вскоре пора было уходить — оставались только душ и мыльная пена с душистым запахом магнолии, завтрак под последние новости, макияж, прическа и одежда — под музыку, чаще всего «Nightwish» или итальянскую эстраду. А потом — дорога на работу, в дневную жизнь, состоящую из беготни, компьютера, болтовни с коллегами и Михеева.
Иногда по дороге к остановке ей навстречу попадалась странная пара — мрачно-злобная девушка панковского вида с глазами накрашенными так густо, что они казались черными дырами, пробитыми в бледном овале лица, и высокая худощавая женщина в цветастом летнем платье, выглядывающем из-под расходящихся пол потертого пальто. Они гуляли взад и вперед в небольшом, примыкавшем к остановке парке, и женщина, чьи движения были какими-то ломанными, дерганными, постоянно заливалась тонким детским смехом, улыбалась так, как улыбаются только акулы и американские кинозвезды, и смотрела вокруг, словно человек, впервые оказавшийся на улице. В руках она всегда держала выцветшую косынку, которую то и дело принималась наматывать на голову, и девушка каждый раз злобно дергала ее за руку и визгливо говорила:
— Мама, не позорьтесь!
О них Кира практически ничего не знала — даже их имен. Знала только, что они живут в соседнем доме, который слева, знала, что женщина, мягко говоря, сильно не в себе, а мрачная девушка — ее дочь. Соседи утверждали, что она законченная наркоманка, и ждет не дождется мамашиной смерти, чтобы полностью распоряжаться квартирой. Впрочем, это Киру мало интересовало. У нее было полно дел, сутки были забиты почти полностью, если не считать одной их части — короткой, но очень и очень важной. Отрезка времени между окончанием работы и возникновением желания отправиться спать. Очень значимого отрезка времени, который назывался вечером.
Вечера были пустыми, проходили тихо и незаметно, и большую часть этих вечеров Кира была предоставлена самой себе. Стас был не в счет, кроме того, он часто уходил гулять с Викой, очаровавшей-таки скептического историка. Правда, к девяти-десяти часам вечера он неизменно возвращался, приводя этим Киру в некоторое недоумение. Пока что он ни разу не пришел поздно и не остался у Вики на ночь, хотя Кире было прекрасно известно, что их отношения уже давно, как говорили раньше, «вышли за грани приличий», и Вика, то ли по рассеянности, то ли намеренно передала Кире парочку подробностей, которые были более чем пикантны.
Кроме Вики друзей в этом городе у Киры пока не было. На работе она ни с кем, кроме Егора, еще не сдружилась (веселая болтовня на курилке не в счет), но у Михеева были свои вечера, и разделять их с ним Кира не считала ни нужным, ни правильным. Кира не сомневалась, что вскорости наступят перемены, и она найдет себе милого молодого человека, с которым будет нескучно проводить вечера… а пока она играла на фортепиано, читала и пыталась придумать новую вазу или аромолампу, но отчего-то пока в голову ничего не лезло, пальцы лепили из пластилина либо что-то банальное, либо что-то совершенно нелепое, и, злясь, она сминала только что созданное в бесформенный комок.
Было скучно, серо и безмятежно.
Так подошел к концу март.
Маленький кипарисно-туевый парк уже накрыла привычная густая тьма. Фонари здесь включали очень редко, и ночь в парке казалась первобытной, нежилой, словно маршрутка примчала Киру на окраину города, а может и дальше — где нет людей и жилья, а есть только мрак, бесформенные глыбы кустов, окружающие узкую выщербленную дорожку, и уходящие вверх конусы деревьев. В пасмурные вечера люди сливались с темнотой, и на их присутствие указывали только голоса и звук шагов, и лишь когда они проходили совсем близко, Кира могла их увидеть. Многие шли поодиночке, и, держась за свою сумочку, она настороженно вглядывалась в скользящие мимо молчаливые тени. Конечно, куда как спокойней было бы позвонить Стасу — вполне вероятно, он уже дома и мог бы ее встретить. Но звонить ему Кира не хотела. Не то, чтобы она тяготилась его обществом — нет, Стаса она обожала, но… его было слишком много. Он был утром и вечером. Он был в каждый выходной. Он проводил с ней куда как больше времени, чем с Викой. Он был замечательным, но его опека иногда начинала ее раздражать. Похоже, Стас никак не мог привыкнуть, что Кира — не несмышленое дитя, с которым он расстался когда-то, а взрослая двадцатипятилетняя девица, которую вовсе не надо за руку переводить через дорогу.
Дорожка свернула направо, огибая колючую чащу кустов, и каблуки Киры застучали по старым разбитым плитам, из которых кое-где торчали голые, словно обглоданные прутья арматуры. Она сразу же сошла на полоску земли рядом, покрытой сухой прошлогодней травой, хорошо помня, что здесь метров на пятнадцать вперед нет ни камней, ни коварных ямок. Идти стало чуть посветлее и поспокойней — впереди, сразу за проезжей дорогой, словно маячок, приветливо светился бакалейно-пивной ларек, за ним же громоздились дома, и сквозь ветви огромных старых акаций виднелись россыпи освещенных окон.
Сегодня, выходя из «топика» и спускаясь по лестнице, Кира вначале размышляла о своих скучных вечерах и об объявлении, которое увидела утром в троллейбусе: «Объявляется набор в школу бального и современного танца «Киммерия». Приглашаются все желающие». Сбор должен был состояться через несколько дней. Может, попробовать сходить? Если оплата не очень высокая и занятия в подходящее время, то почему бы и нет? По вечерам ей пока все равно нечего делать, кроме того, ей всегда хотелось хоть немного научиться классическим танцам. Отчего-то ей вдруг с огорчением вспомнился выпускной, когда в школьном дворе несколько ее одноклассников танцевали вальс, а она только стояла и смотрела, потому как танцевать вальс совершенно не умела. И когда одна из подруг за несколько дней до выпускного пыталась ее научить, ничего не вышло, — то ли подруга была плохим учителем, то ли Кира бестолковой ученицей…
— Это не просто глина — это… — руки Киры исполнили в воздухе некий торжественно-взбалмошный танец. Вика вырвала у себя сдавленный всхлип.
— Ей-богу, слезы наворачиваются от созерцания таких трогательных родственных отношений.
Стас закурил, прищуренными глазами глядя на нее сквозь дым.
— Только не слезы — от них бывает плесень, а у нас ее и так предостаточно. Кира, надеюсь, я заслужил того, чтобы вальяжно развалиться в кресле и ничего не делать хотя бы пару часов?
— Ты так говоришь, будто я немилосердно изнуряю тебя трудом с утра до вечера, — укоризненно заметила Кира, выходя из гостиной в обнимку с чайником.
Когда она вернулась с бокалами, Стас и Вика оживленно и вполне дружелюбно беседовали, причем благосклонный взгляд Стаса то и дело соскальзывал с лица Вики в ее декольте. Кира придвинула себе стул и принялась разливать вино, сжав губы и с неудовольствием ощущая подступающее неприятное чувство, что она тут немного лишняя. Она рассеянно слушала Вику, рассказывавшую о своих поликлинических буднях, о коллегах, о том, как какой-то шутник недавно принес и выпустил возле терапевтических кабинетов живого краба, и как тот, в ужасе бегая взад-вперед, вспугнул длинную очередь престарелых пациенток, а одна из них сослепу приняла краба за огромного паука и в результате вместо ожидавшегося диагноза ОРВИ отправилась в кардиологию с легким сердечным приступом. Стас тоже что-то рассказывал, но его Кира уже слушала плохо, почти не участвуя в дальнейшем разговоре. Недавняя находка не давала ей покоя. Кто были те люди на фотографиях, что связывало их с Верой Леонидовной и почему она прятала эти снимки? На фотографиях ведь не было ничего особенного — только лица, но почему-то бабушка очень не хотела, чтобы эти лица кто-то увидел. И что значат эти странные надписи? Хмурясь, она размышляла над этим до тех пор, пока Стас не встряхнул ее за плечо и не спросил с легкой тревогой:
— Что с тобой? Тебе плохо?
Кира покачала головой, с усилием загнала в глубину подсознания назойливые мысли и подключилась к беседе. Постепенно она оживилась, и руки вновь начали привычно танцевать в воздухе, а язык обретать остроту, и до конца вечера они с Викой успели три раза самозабвенно поругаться, используя такие эпитеты в адрес друг друга, что Стас только качал головой с выражением начинающего психиатра, выслушивающего редкий по своей оригинальности параноидальный бред.
Наблюдая за братом, Кира заметила, что Вика ему понравилась. Если внутренний мир Мининой и вызывал у него множественные замечания, то ее внешний облик явно пришелся Стасу по вкусу. Что ж, с одной стороны Кира его честно предупредила, с другой, лучше пусть будет встречаться с Викой, знакомой чуть ли не с первого класса и проверенной подругой, чем с какой-нибудь левой барышней, которая может и брата против нее настроить, да и на квартирку глаз положить. Вика — так Вика.
Тем не менее, когда Вика деликатным тоном сообщила, что уже поздно и ей пора, неохотно поднялась и пошла в прихожую собираться, Стас остался сидеть в кресле, глядя перед собой с совершенно скучающим видом, чем Киру очень удивил.
— Эй, джентльмен, ты разве не проводишь девушку на остановку?
Стас взглянул на нее с неожиданной странной тоской, тут же сменившейся усталостью, потом произнес ровным голосом:
— Да остановка в двух шагах отсюда.
— Ну и что?! На улице такая темень… знаешь, сколько всякого сброда шастает?! — Кира чуть понизила голос. — Кроме того, мне показалось, что Вика тебе понравилась.
— Понравилась, — безжизненно отозвался Стас, потом резко встал и повернулся к Кире. — Ты тоже пойдешь?
— Нет, зачем? Или ты один боишься? — лукаво спросила она, и на мгновение в глазах брата снова мелькнула та странная тоска — и исчезла так стремительно, что Кира даже не поняла, видела ли ее вообще.
— Хозяева-а-а! — закричала Вика из коридора. — Позвольте откланяться!
— Виктория, подождите, неужели вы думаете, что мы вас так невежливо отпустим! — вдруг громко сказал Стас и пошел прочь из гостиной. — Разрешите со всем уважением сопроводить вас до маршрутной кареты!
Вика со смешком неразборчиво что-то ответила. Кира недоуменно посмотрела вслед уходящему Стасу, тряхнула головой и заспешила следом.
Вика, уже одетая, стояла возле входной двери и с несказанным удовольствием наблюдала, как Стас обувается. Потом подняла голову и заговорщически подмигнула Кире, и та внезапно почувствовала раздражение. Небось подруга не выглядела бы такой самоуверенной чаровницей, если б знала о недавних речах якобы покоренного братишки.
Ты нравишься ему, Вика. И ему это очень не нравится.
Господи, чушь какая!
Минина присела в церемонном реверансе и с улыбкой сделала Кире ручкой.
— Преспасибо за приятнейший вечер. Как неохотно покидать мне ваши покои, но требуется немного сна, ибо завтра ждут меня в большом количестве очаровательные сопливые мужчины и прочие пациенты. До встречи, многоликий Фердинанд!
— Счастливого пути, Кривелло Первозданный. С нетерпением буду ждать момента, когда вновь протиснется в эту дверь оспенный и замшелый лик твой, распространяя вокруг амбре медицинского спирта и старых повязок. Ступай и не забывай блюсти свою чистую нравственность.
— Вы обе совершенно ненормальные, — подытожил Стас, отпирая дверь. — Я заработаю хорошие деньги, сдавая вас в аренду факультету психологии и показывая на ярмарках. Кир, я не беру ключ, так что постарайся не заснуть до моего прихода.
— При условии, что ты придешь сегодня.
Стас слегка поджал губы, взглянув на нее с легкой укоризной, и вышел вслед за довольно улыбающейся Викой, и, отворачиваясь от закрывающейся двери, Кира вдруг почему-то почувствовала себя так, словно только что совершила предательство.
Только вот кого она предала?
* * *
С одной стороны удобно, когда твой начальник по совместительству является твоим же довольно близким любящим родственником, то бишь двоюродным дядей. Не обидит, не придерется по малейшему глупому поводу, проследит, чтоб с зарплатой все было в порядке и, конечно же, можно забыть о начальственных сексуальных домогательствах — причине, по которой Кира вылетела с позапрошлой работы, невежливо засветив степлером между глаз ответственному лицу, которое попыталось совершать манипуляции шаловливой рукой в области Кириных ягодиц. Но с другой стороны, Иван Анатольевич отнесся к нахождению племянницы под его начальственным крылом со всей ответственностью, сочтя необходимым возложить на себя обязанности пребывающего в отдалении родителя, тщательно следил за ее работой, обеденным рационом и количеством выкуренных сигарет, а так же блюл нравственность, то и дело гоняя Киру с курилок или скамеек, где она кокетничала с молодыми программистами и инженерами, что ее, разумеется, печалило. Но радовало, что дядя Ваня не афишировал в рабочем коллективе их родственную связь.Коллектив ей попался разновозрастный, относительно добродушный, но неспокойный. Все время что-то происходило, крутились мелкие безобидные интриги, постоянно приходил кто-нибудь из примыкающего морзавода или других сопутствующих контор, выспрашивал, рассказывал, сидел или шатался взад-вперед по помещению, жалуясь на жуткую нехватку времени. Приходилось немало бегать по городу с разнообразными бумажками, но немало приходилось и сидеть за компьютером, и под вечер первое время с непривычки болела голова от долетавших с территории верфи оглушительных механических звуков, но Кира быстро привыкла, поскольку сидеть за компьютером было чертовски увлекательно, ведь работу можно было прекрасно совмещать и с другими полезными занятиями, например игрой по сети с коллегами в буйные стрелялки-догонялки вроде «Квейка» или старого доброго «Дума», или прогулками по Интернету. Правда эти прогулки, несмотря на кучу разнообразных защитных программ, то и дело заканчивались плачевно для компьютера, и тогда следовало придать лицу жалостное выражение и агонизирующим шепотом позвать программиста Егора Михеева, который прибежит, садистски потирая руки, и примется за работу, цензурно ругая жалких, хоть и очень симпатичных юзеров, которые вечно что-нибудь да словят, потому что, разумеется, все делают неправильно.
Егор, младше Киры ровно на год, высокий, худощавый шатен с ярко-голубыми, чуть навыкате глазами и приятными чертами лица, исполненными милого, простодушного недоумения, был мастером объяснять, как что-либо в этой жизни делать правильно. И его слушали — слушали очень внимательно и беспрекословно принимали его слова на веру — во всем, что так или иначе было связано с компьютерами, ибо во всем, что касалось компьютеров, Егор был волшебником, чародеем и прочими магическими лицами. За это его ценили несказанно, и больше него из сотрудников конторы получал только начальник. Во всем же, что касалось повседневной жизни, Егор ухитрялся устраивать совершенно невообразимую путаницу, хотя был твердо убежден, что поступает совершенно правильно. Он обожал давать советы, устраивать чужие сердечные дела и задумывать интриги, улучшившие бы жизнь или благосостояние того или иного человека, но горе было тому, кто по незнанию или неопытности поддавался на его уговоры и следовал его предписаниям, поскольку немедленно заваривалась такая каша, которую с трудом удавалось расхлебать всей конторой. Первое время Кира удивлялась тому, что Михеева до сих пор не убили, но и сама, однажды попав из-за него в довольно глупую ситуацию, ограничилась лишь короткой словесной выволочкой, о которой тут же забыла. Злиться на Егора было совершенно невозможно. Кроме того, у него было такое отзывчивое сердце. И все в конторе были ему должны. Поэтому в бытовых вопросах к нему всего лишь относились, как к милому несмышленому дитяти, и когда он глубокомысленно изрекал: «Эх, вы! Смотрите, как надо!» — сбегались все, чтобы узнать, как точно не надо.
Как-то само собой вышло, что у них с Кирой быстро сложились милые и легкие приятельские отношения. Если отложить в сторону ужасные советы и тягу к бестолковым интригам, Михеев был интересным собеседником, имел при себе прорву смешных историй (большей частью происходивших с ним самим) и всегда знал, где и как достать что угодно, имеющее отношение к компьютерным игрушкам, программному обеспечению или литературе. В обеденный перерыв они вместе бегали в магазин, после работы иногда попивали пиво или вино в маленьком тихом баре, да и возвращаться домой им было по дороге, только Егор выходил на две остановки раньше. В этих отношениях не было абсолютно ничего такого, чтобы коллеги имели основание многозначительно приподнимать брови. Михееву вполне хватало общения. Он никогда не делал Кире никаких намеков, не пытался за ней ухаживать или приглашать на свидание. Первое время Кире даже казалось, что программист ее побаивается, но вскоре Егор в ответ на какую-то ее шпильку на эту тему заявил, что ему безумно нравится с ней общаться, а постель бы все это, скорее всего, испортила. И прежде, чем Кира успела съязвить по поводу его самоуверенности, перевел разговор на другое и больше никогда к этому не возвращался. Кира мысленно только пожала плечами. В конце концов, ее такое положение вещей вполне устраивало. Вскоре он стал неотъемлемой частью ее дневной жизни, и она то и дело давала Михееву советы по поводу его очередной девушки. С девушками Егору не везло, хотя иногда Киру посещала мысль, что это девушкам не везло с Егором.
Как и предсказывал Стас, ее график сильно сдвинулся. Если раньше Кира ложилась не раньше часа ночи, то теперь она ложилась самое позднее в половине двенадцатого, иногда же начинала безудержно зевать уже и в десять вечера, и пару раз заснула прямо в кресле. Кира приписывала это нервам и резкой смене обстановки — работы хватало, но она вовсе не была такой уж утомительной, чтобы к вечеру валиться с ног.
Вставала она, впрочем, ненамного раньше, чем обычно. Просыпаться было очень тяжело, лень было даже пытаться открывать глаза, поэтому чаще всего ее будил Стас — вначале деликатным стуком в дверь, потом скромным покрикиванием в щель между створкой и косяком, а уж затем — невежливым и шумным вламыванием в обитель гордой одинокой девицы, криками в ухо и щекотанием ее голых пяток, вследствие чего в комнате неизменно поднимался бедлам, спать после которого уже решительно не хотелось. Совершив это действие, брат с чувством выполненного долга отправлялся доедать завтрак, после чего с неохотой отбывал на работу, которая заключалась в том, что он с раннего утра возил в микроавтобусике туда-сюда товары и своего хозяина — заслуженного предпринимателя, которому принадлежало несколько алкогольно-бакалейно-бытовохимических магазинчиков. Удобно было это тем, что Стас мог брать для себя с Кирой товары по оптовой цене, но возвращался с работы он поздно, часто — в плохом настроении, о причинах которого не распространялся, не скрывая, впрочем, что работа ему не особенно нравится. Несмотря на усталость, спать он ложился намного позже Киры, подолгу засиживаясь в гостиной. Кира знала, что он там что-то пишет, но узнать, что именно, ей так и не удалось — свои записи Стас старательно прятал, а рыться в его вещах было, по мнению Киры, недостойно. Поэтому она оставила его в покое. Все равно узнает, рано или поздно.
Пока брат поглощал на кухне завтрак собственного приготовления, являвшийся, на взгляд Киры, примером садистского отношения к хорошим продуктам, сама она, окончательно проснувшись с помощью холодной воды, натягивала спортивный костюм и буквально выталкивала из квартиры саму себя, которая в последнее время стала непозволительно ленивой и на улицу не желала. В подъезде она потягивалась в последний раз и отправлялась на пробежку, которая, обычно, занимала около получаса.
Кира бегала к морю одной и той же дорогой каждое утро, пропуская только воскресенья, когда позволяла себе валяться в кровати, сколько вздумается. Ранним утром во дворе было пустынно и особенно тихо, и эту прозрачную, невесомую тишину нарушало только редкое шуршание дворницкой метлы, да сонное, полупьяное бормотание бомжовского сообщества, неизменно собиравшегося кружком возле люка, что-то жевавшего, пересчитывавшего мелочь и звенящего пакетами с добытыми бутылками. Кира не помнила такого утра, чтобы бомжи не оказались на своем месте — они давно стали такой же неотъемлемой частью двора, как и сам люк, и густые кусты сирени рядом с ним. К двенадцати часам дня бомжи расползались кто куда и больше не появлялись, но ранним утром вновь оказывались на своем месте в полном составе — двое пожилых мужчин с испитыми лицами и глазами тоскующих философов, еще один помоложе, с большим животом, густыми усами и постоянно шарящим по сторонам взглядом, и две женщины, одной из которых было далеко за пятьдесят, другая же возрастом лишь слегка переваливала за тридцать. Ни одну из них Кира ни разу не видела хотя бы относительно трезвой. Пожилая бомжиха поутру всегда безучастно сидела в кругу сотоварищей, тупо глядя перед собой заплывшими глазами, молодая же была более деятельной, часто бродила вокруг, и, пробегая через двор, Кира не раз с улыбкой слушала, как та пристает к машущей метлой дворничихе — дородной даме в темно синем халате, надетом поверх пальто.
— Зин, а Зин! Дай помести! Ну дай метлу помести!
— Да пошла ты!.. — неизменно отзывалась дворничиха, окутывая добровольную помощницу облаком пыли. — Не мешай!
— Ну дай помести, Зин! Дай метлу, Зин!
Обладательница метлы быстро выходила из себя и начинала громко и во всех подробностях отправлять кренящуюся к земле и хихикающую бомжиху в известные места, но Кира никогда не дослушивала до конца — к тому моменту она уже скрывалась за углом соседнего дома.
По дороге к морю Кира всегда встречала одних и тех же людей, и вскоре начала узнавать их, привыкла к ним, и они тоже быстро привыкли видеть каждое утро неторопливо бегущую девушку в синем спортивном костюме, с собранными в длинный хвост волосами, мотавшимися при движении от плеча к плечу. Многие начали с ней здороваться. В большинстве своем это были собачники, выгуливавшие своих питомцев или такие же любители пробежаться с утреца к морю. Но первым человеком, которого она практически неизменно встречала, выбегая на сквозную дорогу, тянущуюся до самых распахнутых ворот пляжа, был «майор», в одиночестве возвращавшийся со своей ежедневной утренней прогулки. Несмотря на то, что до восхода солнца еще было довольно далеко, «майор» всегда был в своих больших темных очках, придававших ему мрачный, нелюдимый вид. Постукивая тростью по асфальту и припадая на больную ногу, он неспешно проходил мимо, и Кира часто на бегу смотрела ему вслед. «Мак-Наббс» казался ей фигурой не только трагической, но и на редкость загадочной, и ей бы очень хотелось узнать, кем он был в молодости. От соседей она уже знала, что его зовут Вадим Иванович Князев, что живет он в соседнем доме около двух с половиной лет, что вроде как военный в отставке, ведет тихий одинокий образ жизни и вроде как где-то подрабатывает, но никто не знал, где именно. Во всяком случае, приработок этот явно был не самым плохим — всякий раз, когда Кира видела «майора» во дворе за шахматами или газетой, он покуривал сигару — и отнюдь не дешевую.
Вначале Вадим Иванович просто сдержанно здоровался с ней, но постепенно они начали обмениваться парой-тройкой фраз, и вскоре Кира слегка пересмотрела уже сложившийся в ее голове образ — во-первых, «майор» не был молчалив, как книжный Мак-Наббс, во-вторых, непохоже, чтоб он был таким уж добродушным. Теперь в ее представлении он больше смахивал на майора из поздней отечественной постановки «Детей капитана Гранта» в исполнении Гостюхина. Старик Князев, по ее мнению, был одним из лучших обитателей двора, и она бы предпочла, чтобы он, а не Антонина Павловна, соседствовал бы с ними по площадке. Он бывал язвителен, иногда даже грубоват, но он никогда не о чем не расспрашивал, от него не тянуло, как от большинства здесь, неким пугливым любопытством и он явно был не из тех, кто заглядывает в чужие окна.
Пробегая через пляжные ворота, Кира спрыгивала за бордюр и некоторое время бродила по гальке, вдыхая холодный запах соли и водорослей, глядя на изломанный скалистый мыс и дальше — туда, где серое небо сливалось с морем. Еще далеко было до той поры, когда даже в такой ранний час на берегу будет не протолкнуться от отдыхающих, и будут гомон и плеск, и запахи станут куда как менее приятными, но пока пусты были деревянные топчаны и волны тихо шуршали по гальке, и никто не нарушал гамом прозрачный утренний воздух. Шумные автомобили рисовались чем-то призрачным, и мало кто бродил вдоль темной каймы выброшенных морем водорослей в этот час, и Кира стояла и слушала плеск волн, и за этим плеском чудилось размеренное неспешное биение сердца мира. Скоро наступит длинный сезон ветров, и море будет реветь и биться о скалы, вонзаясь когтистыми пенными лапами в гальку, и уволакивать ее за собой, и снова вышвыривать на берег. Она уже почти забыла, как это выглядит. Пока же погода была сырой, холодной, но ровной, и море казалось обманчиво мирным и сонным.
А потом на горизонте проступала бледно-розовая полоска, густела, наливалась, разбухала, переходя в густо-алый, и Кира поворачивалась и возвращалась на длинную асфальтовую дорогу, ведшую к дому, и бежала по ней, слушая стук подошв своих кроссовок и звуки расцветающего утра. Прогулка заканчивалась — прогулка, чем-то напоминавшая театральное действо, отыграв которое актеры возвращаются в свои жизни, к своим морокам и к своим тайнам.
Когда Кира открывала дверь, квартира была уже пуста, да и ей вскоре пора было уходить — оставались только душ и мыльная пена с душистым запахом магнолии, завтрак под последние новости, макияж, прическа и одежда — под музыку, чаще всего «Nightwish» или итальянскую эстраду. А потом — дорога на работу, в дневную жизнь, состоящую из беготни, компьютера, болтовни с коллегами и Михеева.
Иногда по дороге к остановке ей навстречу попадалась странная пара — мрачно-злобная девушка панковского вида с глазами накрашенными так густо, что они казались черными дырами, пробитыми в бледном овале лица, и высокая худощавая женщина в цветастом летнем платье, выглядывающем из-под расходящихся пол потертого пальто. Они гуляли взад и вперед в небольшом, примыкавшем к остановке парке, и женщина, чьи движения были какими-то ломанными, дерганными, постоянно заливалась тонким детским смехом, улыбалась так, как улыбаются только акулы и американские кинозвезды, и смотрела вокруг, словно человек, впервые оказавшийся на улице. В руках она всегда держала выцветшую косынку, которую то и дело принималась наматывать на голову, и девушка каждый раз злобно дергала ее за руку и визгливо говорила:
— Мама, не позорьтесь!
О них Кира практически ничего не знала — даже их имен. Знала только, что они живут в соседнем доме, который слева, знала, что женщина, мягко говоря, сильно не в себе, а мрачная девушка — ее дочь. Соседи утверждали, что она законченная наркоманка, и ждет не дождется мамашиной смерти, чтобы полностью распоряжаться квартирой. Впрочем, это Киру мало интересовало. У нее было полно дел, сутки были забиты почти полностью, если не считать одной их части — короткой, но очень и очень важной. Отрезка времени между окончанием работы и возникновением желания отправиться спать. Очень значимого отрезка времени, который назывался вечером.
Вечера были пустыми, проходили тихо и незаметно, и большую часть этих вечеров Кира была предоставлена самой себе. Стас был не в счет, кроме того, он часто уходил гулять с Викой, очаровавшей-таки скептического историка. Правда, к девяти-десяти часам вечера он неизменно возвращался, приводя этим Киру в некоторое недоумение. Пока что он ни разу не пришел поздно и не остался у Вики на ночь, хотя Кире было прекрасно известно, что их отношения уже давно, как говорили раньше, «вышли за грани приличий», и Вика, то ли по рассеянности, то ли намеренно передала Кире парочку подробностей, которые были более чем пикантны.
Кроме Вики друзей в этом городе у Киры пока не было. На работе она ни с кем, кроме Егора, еще не сдружилась (веселая болтовня на курилке не в счет), но у Михеева были свои вечера, и разделять их с ним Кира не считала ни нужным, ни правильным. Кира не сомневалась, что вскорости наступят перемены, и она найдет себе милого молодого человека, с которым будет нескучно проводить вечера… а пока она играла на фортепиано, читала и пыталась придумать новую вазу или аромолампу, но отчего-то пока в голову ничего не лезло, пальцы лепили из пластилина либо что-то банальное, либо что-то совершенно нелепое, и, злясь, она сминала только что созданное в бесформенный комок.
Было скучно, серо и безмятежно.
Так подошел к концу март.
* * *
Вот уже неделю на работе была запарка, и Кира возвращалась домой не раньше девяти, а то и в десятом часу. Михеев несколько раз доблестно вызывался «сопроводить», но получив непреклонный отказ, успокоился и по-прежнему выходил на своей остановке, сделав на прощанье ручкой. Кире казалось, что Егор и не горел особым рыцарским энтузиазмом — после работы Михееву хотелось домой, к маминым борщам и котлетам, и к «очередной», которая носила небесное имя Ангелина, работала в паспортном столе и имела склочный характер и высокую грудь.Маленький кипарисно-туевый парк уже накрыла привычная густая тьма. Фонари здесь включали очень редко, и ночь в парке казалась первобытной, нежилой, словно маршрутка примчала Киру на окраину города, а может и дальше — где нет людей и жилья, а есть только мрак, бесформенные глыбы кустов, окружающие узкую выщербленную дорожку, и уходящие вверх конусы деревьев. В пасмурные вечера люди сливались с темнотой, и на их присутствие указывали только голоса и звук шагов, и лишь когда они проходили совсем близко, Кира могла их увидеть. Многие шли поодиночке, и, держась за свою сумочку, она настороженно вглядывалась в скользящие мимо молчаливые тени. Конечно, куда как спокойней было бы позвонить Стасу — вполне вероятно, он уже дома и мог бы ее встретить. Но звонить ему Кира не хотела. Не то, чтобы она тяготилась его обществом — нет, Стаса она обожала, но… его было слишком много. Он был утром и вечером. Он был в каждый выходной. Он проводил с ней куда как больше времени, чем с Викой. Он был замечательным, но его опека иногда начинала ее раздражать. Похоже, Стас никак не мог привыкнуть, что Кира — не несмышленое дитя, с которым он расстался когда-то, а взрослая двадцатипятилетняя девица, которую вовсе не надо за руку переводить через дорогу.
Дорожка свернула направо, огибая колючую чащу кустов, и каблуки Киры застучали по старым разбитым плитам, из которых кое-где торчали голые, словно обглоданные прутья арматуры. Она сразу же сошла на полоску земли рядом, покрытой сухой прошлогодней травой, хорошо помня, что здесь метров на пятнадцать вперед нет ни камней, ни коварных ямок. Идти стало чуть посветлее и поспокойней — впереди, сразу за проезжей дорогой, словно маячок, приветливо светился бакалейно-пивной ларек, за ним же громоздились дома, и сквозь ветви огромных старых акаций виднелись россыпи освещенных окон.
Сегодня, выходя из «топика» и спускаясь по лестнице, Кира вначале размышляла о своих скучных вечерах и об объявлении, которое увидела утром в троллейбусе: «Объявляется набор в школу бального и современного танца «Киммерия». Приглашаются все желающие». Сбор должен был состояться через несколько дней. Может, попробовать сходить? Если оплата не очень высокая и занятия в подходящее время, то почему бы и нет? По вечерам ей пока все равно нечего делать, кроме того, ей всегда хотелось хоть немного научиться классическим танцам. Отчего-то ей вдруг с огорчением вспомнился выпускной, когда в школьном дворе несколько ее одноклассников танцевали вальс, а она только стояла и смотрела, потому как танцевать вальс совершенно не умела. И когда одна из подруг за несколько дней до выпускного пыталась ее научить, ничего не вышло, — то ли подруга была плохим учителем, то ли Кира бестолковой ученицей…