Бек Александр. Талант (Жизнь Бережкова)

   - Полицию! Полицию!
   А Родионов стоял, сведя брови, не опуская глаз, с неожиданно поднявшимся вихром на голове. Но его подхватили руки друзей, его быстро вывели из здания.
   В ту ночь он не ночевал дома. И не только в ту ночь. Пришлось долго скрываться у товарищей. Многое теперь зазвучало для него по-иному: социализм, революция, партия. Он вошел в партию, стал профессиональным революционером-большевиком и остался таким навсегда.
   Во время мировой войны в форме солдата, всегда выбритый, подтянутый, отлично владеющий винтовкой и пулеметом, он по-прежнему был работником партии, организатором и пропагандистом революции. В октябре 1917 года солдат Родионов командовал восставшими военными частями в городе Казани. В гражданскую войну был комиссаром и членом Революционного военного совета на фронтах, а в дальнейшем был назначен начальником Военно-Воздушных Сил нашей страны.
   И вот он на заседании, посвященном советскому авиамотору.
   Ничто не укрылось от Родионова. Он видел, как Шелест сжал руку Бережкова. Весь этот мир конструкторов, создателей машин, ему, Родионову, был тогда еще не вполне ясен. Что это за люди? Как они творят? Почему до сих пор все их попытки кончались неудачей? В чем тут разгадка?
   И он вмешался, он сказал:
   - Продолжайте, товарищ Бережков.
   И добавил, будто слегка подталкивая остановившегося Бережкова:
   - Нуте-с, нуте-с...
   11
   Как уже говорилось, это несколько нетерпеливое "нуте-с" было характерным словечком Родионова. Оно не превратилось у него в омертвевший невыразительный придаток, а как бы жило в его речи. Самые разные оттенки от ласки до гнева - Родионов умел вкладывать в свое "нуте-с".
   По тону Родионова, по его позе, по живому взгляду Бережков ощутил, что тот не только узнал его, но с интересом, с доверием ждет его слов. Именно это - благожелательность, доверие, которое он прочел во внимательных умных глазах, - особенно на него подействовало. Ему сразу стало легко в этом зале; кровь, прилившая к лицу, несколько схлынула; вновь проступили черты бережковской врожденной улыбки. Он красочно, в подробностях и даже в лицах, описал сторожку - "избушку", где целую зиму ютился институт, чугунную, раскаленную печку, стреляющие чертежные столы. Его рассказ порой вызывал смех, он тоже смеялся со всеми.
   - Однако, товарищи, это не только смешно, - продолжал он. - Это грустно. Это невыносимо. Пусть товарищ Родионов извинит, но я скажу: это постыдно для нас, для Военно-Воздушного Флота. А здесь произносят приятные слова о возросшей культуре проектирования. Нет, говоря по правде, мы, конструкторы АДВИ, испытываем кошмарную, мучительную задержку роста.
   На миг Бережков очень явственно, словно сквозь невидимый увеличитель, увидел Новицкого на одном из кресел за председательским столом. Удобно облокотившись, Новицкий слушал со спокойной, снисходительной усмешкой. Но Бережков уже чувствовал свое право громко и требовательно говорить в этом зале. И он говорил:
   - Я абсолютно убежден, что мы сможем сконструировать чудеснейшие вещи, дивные моторы, которые займут первые места в мировом соревновании. Но надо дать нам, конструкторам, возможность работать в полную силу. У нас нет современных испытательных стендов, нет многих мерительных приборов, мы так и не знаем, например, что делается внутри цилиндра. Мне, к сожалению, не дано распоряжаться государственными средствами...
   В зале засмеялись...
   - Да, - энергично подтвердил Бережков, - я распорядился бы с размахом.
   Шелест сидел, поглядывая уже одобрительно и с некоторым удивлением на стоящего рядом Бережкова. Август Иванович не раз намеревался сам поговорить с таким напором о нуждах института, но все откладывал: в его натуре для этого, видимо, чего-то не хватало.
   - Все это, товарищи, к сожалению, вовсе не смешно! - продолжал Бережков. - Нельзя, чтобы в нашем государстве авиационные моторы проектировались в таких условиях. И тем более недопустимо называть это возросшей культурой проектирования.
   Бережков сел. В зале снова прозвучал голос Родионова:
   - Верно ли, товарищ Новицкий, что институт находится в таком безобразном состоянии, как сейчас здесь говорилось?
   Новицкий выслушал стоя.
   - Дело в том, Дмитрий Иванович, что институт нам не подведомствен.
   - Нуте-с... Что из того?
   Новицкий промолчал. В тишине Родионов встал, чтобы заключить заседание. Бережков второй раз в своей жизни слышал, как тот выступает: коротко, ясно, не повышая голоса, не торопясь. Чувствовалось - что он скажет, то и будет.
   - Что из того? - повторил Родионов. - Сделаем его подведомственным. Если мы, люди Воздушного Флота, не позаботимся об институте, который проектирует авиационные моторы, кто же будет заботиться о нем? Мы познакомились с проектом, немного познакомились с конструкторами. Они, как показало обсуждение, стремятся и умеют работать. Умеют также, - Родионов кинул взгляд на Бережкова, - постоять за себя. Необходимо помочь институту, снабдить его лучшими современными приборами, обеспечить конструкторов всей нужной им литературой, всерьез двинуть ремонт эдания.
   Он приостановился, подумал, произнес свое "нуте-с", будто кого-то подгоняя, и продолжал:
   - Эти расходы мы включим в смету Военно-Воздушного Флота. Выделим также некоторое количество валюты. Займитесь этим, товарищ Новицкий. Подготовьте мне на подпись необходимые документы.
   Это было решение, которое он, начальник Военно-Воздушных Сил, принял и объявил на месте. На этом, никак не закругляя выступления, он оборвал свое слово.
   Заседание кончилось. Из большого здания на Варварке, где помещалось Управление Венно-Воздушных Сил, конструкторы АДВИ выходили победителями. Улица мягко светилась в теплых лучах вечернего низкого солнца. Близ подъезда стояла девушка с большой корзиной цветов. Бережков подбежал к ней. Вновь заправив в петлицу букетик, он с вызовом обернулся к Шелесту, поджидавшему его.
   - Хорош, хорош, - произнес Шелест. - Самый подходящий вид для нежного свидания. Что же, бегите, очаровывайте хоть всю Москву.
   - Август Иванович, ну, как я выступал?
   - Потрясающе! - с довольной улыбкой сказал Шелест. - Одно слово: по-бережковски.
   - По-бережковски? Как государственный муж, а?
   Бережков счастливо засмеялся. Он тогда еще сам не понимал, как много правды было в этой его шутке.
   12
   Рассказ Бережкова о дальнейшей судьбе мотора "АДВИ-100" продолжался так:
   - Проект был утвержден. Постройка опытного экземпляра "АДВИ-100" была поручена моторному заводу на Днепре, на Украине, заводу, ранее принадлежавшему французам. Там выпускались моторы конструкции "Испано". Мы с торжеством отправили туда проект, все семьдесят листов.
   Однако на заводе не приняли наших синек, заявив, что по таким чертежам нельзя строить. Действительно, имелся повод забраковать наш материал. В то время мы в институте еще не добились полного порядка в изготовлении рабочих чертежей. Не всегда указывали допуски при обработке, порядок сборки и т. д. Несколько раз проект путешествовал из Москвы на Украину и обратно, несколько раз мы ездили на завод, спорили с пеной у рта, возвращались измочаленными, злыми, заново изображали все детали, стремясь удовлетворить требования завода, опять везли листы туда, но постройка не начиналась. Страшно сказать, целый год ушел на то, что мы ездили и переругивались.
   Нас выводили из себя разные придирки. На заводе, например, никогда не видели цилиндров с воздушными головками и уперлись на том, что такие головки невозможно сделать. Мы доказывали свое, нервничали, требовали, но на заводе наших чертежей все-таки не принимали. Нам не терпелось скорее узреть наше творение в металле, а вместо этого... Вместо этого мы теряли в препирательствах месяц за месяцем.
   - Вы не представляете, - восклицал Бережков, - какой пыткой был этот год для нас!
   Как-то в этот год, во времена тяжбы с заводом, Шелест пригласил Бережкова в свой кабинет. Институт уже перешел в отремонтированное двухэтажное здание, где имелись мастерские, исследовательско-испытательная станция, большой чертежный зал и кабинет директора, обставленный дубовой мебелью.
   Перед Шелестом на письменном столе находился объемистый сверток, в котором под оберткой угадывались книги; поверх лежал кому-то адресованный голубой конверт.
   - Садитесь, Алексей Николаевич, - произнес Шелест. - Вы похудели. Но ничего. Перечерчивание проекта вы, слава богу, кончили. И я по-прежнему верю в вашу энергию.
   - От этого перечерчивания, Август Иванович, у меня начались по ночам кошмары.
   - А я, дорогой, приготовил вам лекарство.
   - Какое же?
   - Командировку. Проедетесь, попутешествуете на Украину. Хочу послать вас снова на завод.
   - Снова в атаку?
   - Нет. На этот раз я предложу вашему вниманию иной план военных действий. Видите ли... - Шелест стал серьезен. - Думается, мы в значительной степени сами виноваты, что у нас так испорчены отношения с заводом. Нельзя бесконечно переругиваться. Надо подействовать на людей иначе. Вы большой психолог, вы легко меня поймете.
   Профессор смотрел ласково и хитро. Бережков с достоинством кивнул.
   - Поезжайте еще раз туда, - продолжал Шелест. - Но будьте мудры, как змий. Плените, очаруйте там одного человека, и, я уверен, дело пойдет.
   - Кого же?
   - Главного инженера.
   - Пленял, - сказал со вздохом Бережков.
   - Попытайтесь снова. Найдите тонкие ходы. Захватите с собой вот что...
   Шелест развернул лежащий перед ним сверток.
   - Тут для него много интересного, - говорил он. - Ведь это знающий, талантливый, в прошлом даже блестящий инженер. Если не ошибаюсь, он свободно говорит на трех или четырех языках. Смотрите, что вы ему повезете...
   Под раскрытой оберточной бумагой заблестело тисненное золотом на переплете название французского журнала, специально посвященного проблемам моторов. Это был полный годовой комплект. Шелест откинул крышку переплета. На чистой первой странице было написано его рукой: "Дорогому Владимиру Георгиевичу, нежному поклоннику и рыцарю моторов от огрубевшего старого моторщика, скромному труду которого посвящена разносная рецензия в этом журнале".
   Бережков знал эту рецензию. В последнем томе своего курса Шелест критически разобрал высказывания иностранных теоретиков по вопросу об основных принципах конструирования авиационных моторов, установил в ряде случаев поверхностность, неясность, а порой и небеспристрастность суждений и впервые последовательно и подробно обосновал идею жесткости мотора. Французский журнал ответил раздраженной высокомерной рецензией.
   - Жаль расставаться с этой реликвией, - проговорил Шелест. - Разрушаю к тому же собственную библиотеку. Теперь буду пользоваться институтским экземпляром. Вы покажите ему вот что... Нет, нет, я имею в виду не рецензию. - Шелест говорил, быстро листая том. - Вот... Видите, у французов на этом чертеже изображены такие же самые головки, которые мы ввели в нашу конструкцию. Пусть же он взглянет на них, растает и сделает для нас...
   - О, это я ему сумею поднести!
   У Бережкова уже заиграла фантазия, он увидел в воображении предстоящую встречу.
   - А вот тут, - продолжал Шелест, - головки совсем другого рода.
   В пачке книг вместе с комплектом специального журнала оказались художественные альбомные издания, тоже привезенные из-за границы. Шелест раскрыл один альбом и стал бережно переворачивать страницы. Там были представлены французские художники конца прошлого века.
   - Он обожает эти вещи, - говорил Шелест. - Пусть полюбуется, понаслаждается. Дарить ему их я не собираюсь, но вам это поможет завоевать его душу. Сложная миссия, Алексей Николаевич, но ведь вы у нас...
   - Еду! - вскричал Бережков. - Лягу костьми, но обворожу этого черта.
   13
   Несколько дней спустя, в ближайшее же воскресенье, Бережков вышел из поезда на станции Заднепровье, близ которой находился завод. Он нарочно прибыл сюда в праздничный день, чтобы явиться к главному инженеру на дом. Однако, зная, как тот неумолим в вопросах этикета. Бережков не решился вломиться к нему без приглашения.
   На вокзале он долго крутил ручку телефона, упорно добиваясь соединения сначала с городом, потом с квартирой. Аппарат был очень старый, дореволюционного выпуска фирмы "Эриксон", в громоздком деревянном футляре, укрепленном на стене. Такие аппараты давно уже вывелись в столице, но ими еще пользовались в провинциальных городах. По остаткам исцарапанного, кое-где вовсе облезшего лака еще можно было представить, как блестел когда-то, лет двадцать назад, светло-коричневым глянцем этот ящичек. В трубке что-то трещало, заглушенно слышались чьи-то голоса, потом вдруг, как бы ни с того ни с сего, контакт прерывался, пропадал всякий живой звук, даже слабое гудение тока. Бережков осмотрел трубку, нашел разболтанный, шатающийся винт со сработанной нарезкой, потянулся было в карман за перочинным ножом с разными отвертками, но... Но улыбнулся и присвистнул.
   - Ларец с секретом, - пробормотал он и, попросту прижав пальцем винт, снова стал звонить.
   Наконец сквозь шумы и треск в трубке раздалось:
   - Слушаю...
   Наш герой почти пропел:
   - Владимир Георгиевич?
   - Да. Кто говорит?
   - Владимир Георгиевич, я только что с поезда. У меня к вам письмо из Москвы.
   - От кого?
   Бережков предпочел пока избежать ответа. Он слегка оттянул винтик. Тотчас в мембране стало мертвенно тихо. Снова нажав, он продолжал взывать:
   - Алло! Алло!.. Владимир Георгиевич, вы?
   - Да. Вас плохо слышно.
   - Письмо в голубом конверте! - кричал Бережков. - И книга для вас с надписью. Разрешите, я вам привезу.
   Однако главный инженер завода, видимо, оберегал свой воскресный отдых. Он сухо сказал:
   - Извините, сейчас у меня доктор... Я попросил бы...
   Бережков решил не услышать продолжения этой фразы. Снова чуть двинулся винтик в его пальцах. Через секунду он опять кричал:
   - Алло! Алло!.. Книга для вас с надписью: "Нежному поклоннику и рыцарю".
   - Как, как?
   - "Нежному поклоннику и рыцарю".
   - Но от кого же?
   - Владимир Георгиевич, я не могу кричать об этом на всю станцию. Разрешите к вам заехать.
   - Но вы-то кто?
   - Что? Что? Я ничего не слышу.
   - Я спрашиваю: с кем имею честь?
   - Да, адрес есть.
   - С кем имею честь?
   - Лошадей? Не беспокойтесь, доеду на извозчике.
   - Фу... Ну, приезжайте.
   Опустив трубку, Бережков тоже выдохнул:
   - Фу-у-у... Техника на грани фантастики.
   Благодарно взглянув на исцарапанный, давно отслуживший свое аппарат, он обратился с шутливой речью к ожидающим у телефона, достал перочинный нож и, используя подручные средства, то есть переставив с места на место некоторые винтики, закрепил контакт.
   На привокзальной площади, куда он вышел с небольшим чемоданом, раскинулось рыночное торжище. Он там потолкался; съел для подкрепления душевных и телесных сил здесь же на солнышке добрый кусок холодца, несколько пышных оладий, все это запил горшочком сметаны, затем подрядил извозчика и на старенькой дребезжащей пролетке направился к полю предстоящей ему схватки, в дом инженера Любарского.
   14
   Городок растянулся вдоль Днепра. Скоро завиднелась сияющая речная гладь, даже издали прохладная. Бережков сказал извозчику:
   - К воде, дядя! Помыться.
   По тропинке он сбежал с чемоданом к Днепру. Там он искупался, кувыркаясь и ныряя, проделывая всяческие номера, которые помнились с детства, со дней азартных мальчишеских состязаний на воде. Потом, высыхая на солнце, он побрился у своего чемодана и облачился во все свежее: в белоснежные проутюженные брюки, в белые туфли, в легкую рубашку "фантазия". В заключение Бережков положил на руку светлый летний пиджак и с удовлетворением оглядел себя в зеркале реки.
   - Теперь, дядя, не пыли, - попросил он, вновь усевшись на пролетку.
   В городе было много зелени, палисадников, садов. В стороне, на фоне бледно-голубого неба, высилась черная железная труба завода. В тот день, в воскресенье, труба не дымила, но Бережков, рассеянно блуждая вокруг взглядом, нет-нет да и поглядывал туда. На этом заводе, где он уже не раз побывал с чертежами, должны были дать жизнь его детищу, воплотить в металл проект мотора, но все оттягивали и оттягивали это, без конца требуя переделки чертежей, терзая его душу.
   Дом главного инженера, с красивой остроконечной крышей, с балконами и башенкой, с тонкими мачтами радиоантенны, стоял на прекрасном участке, над Днепром. Отпустив извозчика, Бережков с волнением приоткрыл калитку и ступил на аллею, посыпанную речным желтым песком. Из-за цветущих деревьев доносились заглушенные удары теннисного мячика. Слышались женские голоса. Бережков направился туда. Скоро сквозь просветы в зелени он увидел играющих. Главный инженер сражался против двух женщин. Весь в белом, с закатанными рукавами, загорелый, стройный не по летам, с бородкой клинышком, в которой тонкими блестками вспыхивали на солнце две-три серебряные нити, Любарский легко бегал по площадке, с силой посылая "резаные", как говорят спортсмены, низкие мячи.
   - Доктор, - прозвучал его голос, - вам подавать.
   Смуглая, несколько тяжеловатая для этой игры женщина улыбнулась ему. "Э, - подумал Бережков, - вот какой у тебя доктор!"
   В паре с доктором играла девушка, - по-видимому, дочь инженера. Скрытый кустами, Бережков наблюдал, не решаясь шагнуть дальше. Его вдруг охватила робость. В предыдущие приезды он уже бывал с чертежами "АДВИ-100" в служебном кабинете у Любарского, волновался, доказывал, настаивал, но главный инженер в неизменно корректной манере, от которой Бережков еще более бесился, всегда умел его "отшить".
   "Выставит! - размышлял Бережков, глядя на Любарского и невольно, глазом старого спортсмена, оценивая его искусные сильные удары. Обязательно в два счета выставит!.. Ну, была не была, вперед!"
   Набравшись решимости, он выступил из зеленой засады, скромно поклонился и проговорил:
   - Здравствуйте...
   Игра прервалась.
   - А, это вы?! - протянул Любарский.
   Бережков ощутил, что интонация была уничтожающей. Казалось, все его хитрости Любарский разгадал с одного взгляда. Некстати улыбаясь, Бережков стоял с чемоданом в руке под этим прищуренным взглядом. Главный инженер не спешил нарушить молчание.
   - Присядьте, - предложил он наконец, указывая на скамейку. - Прошу вас подождать одну минуту.
   И, обернувшись к женщинам, другим тоном воскликнул:
   - Одну минуту для победы! Доктор, продолжайте. Я готов...
   Бережков сел, рассеянно взглянул на докторскую сумку, которая лежала на скамейке, на дамский велосипед, прислоненный рядом.
   Изволь-ка, очаруй этого Любарского! И с какой стати его очаровывать, лебезить, унижаться перед ним? Ведь Бережков не милости пришел сюда просить! Ведь этому черту, главному инженеру, предписано, приказано построить машину "АДВИ-100". Чего же он отлынивает? И встречает автора конструкции этаким оскорбительным прищуром, словно надоевшего маньяка-изобретателя? Бережков покраснел, еще раз представив себе прищуренный холодный взгляд Любарского и свою, как теперь ему казалось, глупую улыбку. Он смотрел на порхающего по площадке инженера, который уже ничем не проявлял к нему внимания и даже будто забыл про него, - смотрел и злился. Его опять подмывало поскандалить. Но вспомнилось наставление Шелеста: "Будьте мудры, как змий". Да, самое умное - обойтись без драки. "Хорошо, обворожу, черт его возьми! Не будь я Бережков, если не обворожу! Но как? Надо немедленно придумать гениальный ход!"
   15
   Время, однако, убегало, а гениальных ходов Бережков не находил. В прошлом любитель спорта, отчаянный гонщик на мотоциклете, автомобиле, аэросанях, Бережков был когда-то и страстным теннисистом. "Плохие мячи", машинально отметил он, приглядываясь к игре. Один мяч подкатился к нему. Бережков с готовностью вскочил, поднял, попробовал на ощупь - мячик был очень вял. Кинув мяч и снова усевшись, он вдруг со странным вниманием посмотрел на раскрытую врачебную сумку. В ту минуту он еще сам не осознал, чем она его так заинтересовала.
   - Понимаете ли вы толк в шахматной игре? - неожиданно спросил меня в этом месте рассказа Бережков. - Представляете ли, что такое комбинация? Вы глядите на шахматы и не замечаете ее, эту комбинацию, но тем не менее она содержится, таится на доске. Потом вдруг что-то брезжит перед вами, какое-то первое смутное прозрение. Это еще не сама комбинация, но уже ее предчувствие.
   Бережков смотрел на свою шахматную доску, видел скамейку, сумку, сад, велосипед, теннисный корт, взмахи ракетки, тяжело прыгающий мяч, и вдруг перед ним замерцала комбинация или, пользуясь его выражением, может быть, лишь ее предчувствие. Но он на ней не сосредоточился. В мыслях возникали всякие другие ходы.
   Выиграв партию, поклонившись с улыбкой партнершам, Любарский направился к скамье. Подошли и женщины. Бережков поспешил встать.
   - Так... Это, значит, вы?! - произнес прежнюю фразу Любарский. - Что же, пойдемте. - И, обернувшись, добавил: - У дам прошу извинения. Отдохните, пожалуйста, десять минут, пока я не освобожусь.
   Бережкова он не представил. Это явно означало, что он не принимает его как гостя в своем доме. Бережков торопливо заговорил:
   - Нет, это я должен просить извинения. Простите, что я вторгся. Но я только что с поезда, прямо из Москвы.
   - Из Москвы? - переспросила дочь инженера. - Привезли бы нам новые мячи. Я не могу этими играть. Никакого удовольствия.
   - Да, ужаснейшая дрянь, - процедил Любарский. - Не догадались?
   Он по-прежнему разглядывая Бережкова со слегка иронической спокойной усмешкой. Его взгляд словно говорил: "Не хватило у вас, сударь, ловкости на это?" Бережков снова ощутил прилив злости. В этот же миг перед ним в воображении, словно из туманной подводной глубины, взвилась на белый свет, заблистала его выдумка, его комбинация. Уши мгновенно покраснели.
   - Догадался! - выпалил он.
   16
   Ему ответили возгласами:
   - Давайте их! Где же они, ваши мячи?
   - Пожалуйста, здесь!
   Сразу преобразившись, Бережков хлопнул ладонью по докторской сумке и, сложив на груди руки, вскинул голову.
   - Здесь! - загадочно повторил он. - Для этого в Москву ездить не надобно. Через двадцать минут мы будем играть великолепными мячами. И обещаю вам: с этих пор вы всегда будете иметь чудесные мячи. Дайте мне...
   Он умолк и, посматривая на окружающих, стал закатывать рукава. Он уже проникся несокрушимой верой в свою выдумку, которая только что родилась в нем, уже вел себя, как волшебник, как артист.
   Девушка не выдержала:
   - Что же вам дать?
   - Вот видите, в сумке два медицинских шприца. Я их попрошу.
   Любарский спросил:
   - Два шприца? Зачем?
   - Спрысну эти мячики живой водой!
   - Папа! Доктор! Сейчас же! Посмотрим, как это у него... Простите, как вас зовут?
   Отрекомендовавшись, наш герой спросил:
   - А вас?
   (Однако имени девушки, замечу в скобках, я от Бережкова не узнал. Он стал было рассказывать: "Ее глаза, когда она на меня смотрела..." И попытался своими маленькими глазками изобразить восхищенный женский взгляд. Но спохватился: "Тссс! Об этом ни звука в нашей повести!")
   - Теперь я попрошу, - продолжал командовать он, - велосипедный насос... И немного резинового клея.
   Через минуту Бережков безбоязненно, словно хирург, проколол мяч шприцем, наполненным резиновым клеем. Затем рядом, на расстоянии двух-трех миллиметров, вонзил еще один шприц, соединенный со шлангом насоса.
   - Прошу покачать, - сказал он, бережно поддерживая на весу все сооружение. - Еще! Еще! - Мяч становился упругим, твердел в его руках. Еще! Теперь стоп!
   Осторожно нажав на второй шприц, он ввел каплю клея внутрь мяча. Затем быстро выдернул обе иглы.
   Но публика была разочарована. Из проколов с тонким свистом вышел воздух. Перед зрителями был никому не интересный, продырявленный, никуда не годный мяч. Бережкова бросило в холодный пот. Как так? Почему он оконфузился? Неужели вся выдумка ошибочна? Бережков, однако, не выказал смятения.
   - Не получилось! - победоносно объявил он. - Так и должно быть по закону Аристотеля.
   - Кого? - вырвалось у девушки.
   - Аристотеля! - смело подтвердил Бережков. - И русского естествоиспытателя, изобретателя аэросаней, Пантелеймона Гусина. Прошу внимания! С вашего позволения, беру следующий мяч!
   Все процедуры, уже ранее совершенные над другим мячом были проделаны вновь. В мыслях Бережков лихорадочно доискивался: где же, в чем он допустил ошибку? Опять он осторожно нажимает на шприц с резиновым клеем... Осторожно?.. Может быть, в этом загвоздка? Может быть, он переосторожничал, впустил маловато клея? А ну, нажмем грубей! Вот так... Теперь выдернем обе иглы.
   Подвергшийся операции мяч лежал на ладони Бережкова. Тот ждал: сейчас придется, наверное, услышать тонкий свист воздуха, который вырвется из дырочек... Нет, настороженное ухо не улавливало ничего похожего на такой свист. Маленькое чудо конструктора Бережкова свершилось. Облезший, ослабевший, старый мяч был омоложен, стал упругим. Воздух из него не выходил: клей мгновенно закупорил проколы под сильным давлением изнутри.
   - Пожалуйста! - Бережков с силой бросил мяч об землю и поймал его высоко в воздухе. - Давайте сюда все ваши мячи! Патент оставляю за собой...
   - Патент? Неужели вы это придумали! - воскликнул Любарский.
   - Клянусь, только что придумал.
   - А ну, дайте-ка сюда.
   Он взял у Бережкова оба шприца, с интересом повертел их, принял от дочери следующий вялый мяч и, держа все это перед собой, рассмеялся.