Страница:
- Да, - откликнулся Недоля. - И смотрите, как работают... Смотрите, как нужен народу наш мотор...
Бережков счастливо рассмеялся.
- Ну, это ты, Федор, того... Такому дяде, наверное, наплевать на все моторы.
Он показал на проезжавшего мимо небритого возницу в папахе, который, сунув под мышку рукавицы, свертывал толстыми, запачканными землей пальцами цигарку махорки.
- А между тем, философски говоря, - улыбаясь, продолжал Бережков, смысл его жизни, быть может, именно в том, что он служит созданию мотора. В том-то, Федя, и чудо, что всех этих мужичков, никогда не помышлявших о моторах, взяли крепкой рукой за ворот, стащили с русской печи, и вот...
Родионов стоял неподалеку. Внезапно его шея покраснела. Он круто повернулся.
- Не говорите пошлостей!
Бережков увидел его странно взметнувшиеся светлые брови, вспыхнувшее негодованием лицо. Недоля потупился и пошел в сторону.
- Куда ты? - растерянно выговорил Бережков.
Недоля лишь ускорил шаг.
- Неужели вы не понимаете, - с неутихающей резкостью быстро говорил Родионов, - что ему стало за вас стыдно!
- Дмитрий Иванович, я... Я только...
- Вы только сказали, что смысл жизни этих людей, - резко жестикулируя, Родионов показал вокруг, - в том, чтобы сделать ваш мотор. Подумаешь, существует этакий гений Бережков, а все эти мужички, как вы их изволили назвать, живут лишь для его мотора! Чудовищно! Постыдно! Они поднялись, чтобы разделаться с вековым угнетением, совершили величайшую в истории революцию, воевали за нее, лили кровь, голодали, валялись в тифах и все-таки выдержали, прогнали армии четырнадцати стран. И теперь работают, строят заводы на своей земле. Ради чего? Чтобы доставить удовольствие или, если вам угодно, творческое удовлетворение Бережкову? Черта с два! Им действительно наплевать на это, если только... Если только вы сами не служите народу! И, философски говоря, товарищ Бережков, смысл вашей жизни именно в том, что вы, желаете этого или не желаете, служите им, этим мужичкам, о которых позволили себе с таким пренебрежением говорить.
- Дмитрий Иванович, я... Я, конечно же...
- Вы, конечно же, наговорили вздору! Народ для мотора! Какая чепуха!
Бережков стоял, пытаясь улыбнуться, как провинившийся, пристыженный школьник. Родионов оборвал свою отповедь. Некоторое время он молчал. Вскинувшиеся брови опустились, краска возмущения схлынула с загорелого лица.
Рассказав мне об этом эпизоде, Бережков задумчиво проговорил:
- Можно ли это миновать в нашем романе? Нет, мой друг, нельзя. Вы должны знать все. Ваш герой был таким дураком, или, литературно выражаясь, настолько ограниченным, что никак не мог даже, как видите, уже не в первые годы революции глубоко понять, казалось бы, самую простую вещь: самую суть социализма - освобождение человека от гнета эксплуатации. Меня захватывали другие стороны нашей великой революции: патриотизм, невероятный размах индустриализации, дерзновенность пятилетки и так далее. А ее глубочайшая человеческая сущность, основа всех наших чудес, - это было последнее, что я осознал в социализме. К сожалению, приходится в этом признаваться... Вернемся теперь, мой друг, на площадку.
32
По дороге приближалась легковая машина. Родионов посмотрел туда и совсем иным тоном, будто и не было вспышки, сказал:
- Нуте-с... Это, кажется, Алексей Николаевич, за нами.
С подножки автомобиля соскочил Новицкий, директор Моторстроя.
- Дмитрий Иванович, здравствуйте! - весело закричал он. - Почему без предупреждения? Хотели застичь врасплох? Пожалуйста, вот и застигли... А, и товарищ Бережков! Здравствуйте, милости просим...
Пожав руку Родионову, он ударил ладонью по протянутой ладони Бережкова и крепко ее стиснул.
- Давно вас, Алексей Николаевич, сюда жду. Скоро переберетесь? Я ему, Дмитрий Иванович, уже и кабинет оштукатурил. Только где же мотор? Давайте, давайте, а то не поспеете за нами.
Новицкий был на два-три года моложе Бережкова, но теперь никто не назвал бы его молодым. Кожаное черное пальто, такое же, как у Родионова, не скрывало грузноватости. Его, видимо, увлекала работа: карие глаза, как и прежде, были очень живыми, но под ними набухли небольшие мешки. Сеточка красных жилок в белках глаз, краснота век были печатью многомесячного недосыпания.
- Нуте-с, как ваше здоровье? - спросил Родионов, внимательно вглядываясь в Новицкого. - Как сердце?
- О здоровье, Дмитрий Иванович, будем говорить, когда пустим завод. Тогда уеду лечиться... Этак месяца на два в санаторий. Позволите?
- Конечно.
- Боюсь, что для меня сразу найдется новая ударная задачка. Садитесь... - Новицкий раскрыл дверцу машины. - Дмитрий Иванович, с вашего разрешения, сначала повезу вас подкрепиться...
- Нет, благодарю вас...
- Тогда командуйте... Куда поедем? Что вы хотели бы посмотреть прежде всего? Или позвольте, я сам, Дмитрий Иванович, покажу вам стройку...
- Давайте-ка, Павел Денисович, попросту пройдемся.
- Охотно...
Они пошли по дороге. Новицкий рядом с Родионовым, Бережков сзади. Посматривая по сторонам, задумавшись, он время от времени прислушивался к сильному баску Новицкого.
- ...Сейчас гоню шинный туннель, - объяснял Новицкий. Высоковольтный ток дам мостовым кранам точно по графику: первого мая. И немедленно начну монтировать оборудование.
- ...Складируем, Дмитрий Иванович, неплохо. Сам это проверяю ежедневно. Не хотите ли туда проехать? Но уже вырисовывается, Дмитрий Иванович, угроза некомплектности. Я вам завтра вышлю рапортичку.
- ...Базу создали. Это, Дмитрий Иванович, выполнено. Имеем теперь свой лесокомбинат, свои подсобные заводы: ремонтно-механический, бетонный, кирпичный, котельный...
- ...С дорогами трудно. Транспорт режет, Дмитрий Иванович. Да, узкую колею веду... Но не хватает подкладок, костылей. Прошу вас, Дмитрий Иванович, в Москве нажать.
- ...Ограда? Это тяжелый объект, Дмитрий Иванович. Ограда встанет нам ровнехонько в миллион рублей. С весны возьмемся... Нет, только из железобетона. Самый дешевый и надежный материал.
Бережков шел, порой ловя эти долетавшие до него слова, глядя на приближающиеся корпуса цехов. Его снова охватывал восторг. Боже мой, какой завод! Миллион рублей ограда!
Внезапно Родионов остановился перед невзрачным длинным бараком, сбитым из нестроганых досок, с небольшими, запотевшими изнутри окнами.
- А это что у вас?
- Это, Дмитрий Иванович, времянка... Скоро ее выбросим.
- А что там?
- Рабочая столовка.
- Вот как... Нуте-с, посмотрим.
33
В холодноватом помещении пахло щами. Под потолком стлался пар, заколыхавшийся, когда раскрылась дверь. Столы почти не были заняты, еще не настал час обеденного перерыва. Лишь несколько рабочих, не раздевшись, что-то ели из жестяных мисок. У самой двери, за столом, преграждавшим вход, сидела девушка в валенках, в пальто, в шерстяном платке и читала растрепанную книжку. Перед ней была навалена груда деревянных ложек. Не отрываясь от книги, она машинально нашарила и сунула Родионову ложку. Он нахмурился, взял, произнес:
- Странный порядок...
Девушка подняла взор и оторопела.
- Странный порядок, - повторил Родионов. - Для чего, собственно, вы тут сидите с этими ложками?
Запинаясь, она объяснила, что каждый, уходя из столовой, обязан сдать ложку. И показала большую плетеную корзину на столе, куда их следовало бросать.
- И вы здесь контролируете, чтобы рабочий, не дай бог, не унес вот эту деревяшку?
- Да...
Бережков увидел, что шея Родионова опять покраснела. Вынув из кармана совершенно чистый платок, Родионов протер полученную ложку. На полотне остался чуть заметный слой жира: ложка была плохо вымыта. Он повернулся к Новицкому. Брови круто взметнулись.
- Вам хотелось бы обедать здесь, товарищ Новицкий?
Несколько рабочих, сидевших неподалеку, заинтересованно прислушивались. Кто-то торопливо вышел из-за дощатой перегородки в глубине и нерешительно остановился.
- Дмитрий Иванович, - негромко ответил Новицкий, - во-первых, я столовыми не занимаюсь. Это дело кооперации...
- Не мое дело? И это говорит член партии, директор, коммунист?
- Дмитрий Иванович, - по-прежнему негромко, но твердо перебил Новицкий. - Вы могли бы сказать мне все это в кабинете, а не здесь...
Родионов сдержался. Не вымолвив больше ни слова, он бросил ложку в корзину на столе и зашагал к выходу. На воле Новицкий сказал:
- Должен повиниться, Дмитрий Иванович, я ни разу не бывал в этой столовой. Не находил времени...
- И очень плохо. Позор проверять эти несчастные ложки! И содержать столовую в такой грязи! Детские ясли у вас на стройке есть?
- Да...
- Но вы и там, наверное, ни разу не были?
- Не побывал, Дмитрий Иванович.
- Нуте-с, поедемте туда... А затем в партийный комитет... Вы и там, думается, не частый гость?
Новицкий промолчал.
У барака стояла легковая машина, которая ранее, когда они шли, медленно следовала за ними. Родионов обратился к Бережкову:
- Алексей Николаевич, вы, пожалуйста, пройдитесь по цехам. Все осмотрите по-хозяйски... Встретимся... - Отогнув кожаный обшлаг, Родионов взглянул на часы. - Встретимся, если не возражаете, через два часа вот там, у заводоуправления.
Он указал на очень заметное, четырехэтажное, уже оштукатуренное и частью застекленное здание в центре площадки. Потом сел с Новицким в машину. Она тронулась.
34
Ровно через два часа тот же облупленный пофыркивающий автомобиль подкатил к четырехэтажной коробке заводоуправления.
Фасад был залит мартовским солнцем, перевалившим за полдень. С крыши, обросшей сосульками, сбрасывали тяжелый, напитанный влагой снег. Широкое крыльцо из тесаных плит серого камня вело к главному входу: там уже были навешены массивные дубовые двери, еще не выкрашенные, а только зашпаклеванные. В некоторых окнах уже блестели стекла, забрызганные жидким мелом. А боковое крыльцо еще было забрано лесами. Шаткий наклонный настил из пары досок пока заменял здесь ступени. По этому настилу строители то и дело вкатывали с разбегу тачки или таскали носилки с цементом, известью, песком.
- Где же наш Бережков? - произнес Родионов, выйдя из машины и оглядываясь.
Новицкий ответил:
- Наверное, увлекся и про все забыл... Слишком импульсивная натура.
- А это неплохо... Нуте-с...
Сейчас родионовское "нуте-с" вызывало на разговор. Новицкий сдержанно пожал плечами. Но в ту же минуту появился Бережков. Он вышел из здания, сбежал по главному крыльцу, взволнованно направился к Родионову:
- Дмитрий Иванович, меня зарезали!
Его энергичный вид - слегка разрумянившиеся на ветру щеки, сдвинутая немного набекрень меховая шапка, черненый полушубок, туго перехваченный ремнем, испачканный на плечевом шве известкой, - его вид так противоречил возгласу, что Родионов улыбнулся.
- Кто вас тут обидел?
- Форменным образом зарезали! Я обошел завод...
- Нуте-с, нуте-с...
- Прекрасный завод! Необыкновенный завод! Но для работы главного конструктора не создано абсолютно никаких условий.
- Какие же вам нужны условия? - сухо спросил Новицкий.
- Конструкторское бюро загнали в какой-то закоулок.
- Закоулок в двести пятьдесят квадратных метров.
- А мне нужно в несколько раз больше.
- Ого! Может быть, все это здание?
- Нет, другое... Которого еще здесь нет... Дмитрий Иванович, это страшное наше упущение. Где мы будем изучать мотор? Где наша испытательная станция? Главному конструктору необходимо свое здание. И оно должно быть самым лучшим, самым чудесным на заводе.
- Вот, - усмехнулся Новицкий, - поскакал в царство фантастики.
- Нет, почему же? - проговорил Родионов. - Послушаем его.
- Я, Дмитрий Иванович, категорически настаиваю на отдельном здании. Иначе мы сами зарежем наш мотор! Ведь он должен с каждым годом развиваться, совершенствоваться. Над ним надо работать! Но где же я буду этим заниматься? Где буду экспериментировать?
И Бережков возбужденно описал здание, которое ему виделось в воображении, - со специальными лабораториями, где можно создавать искусственно разреженную атмосферу, чтобы изучать поведение мотора на различных высотах, с небывалыми рентгеновскими установками, которые насквозь просвечивали бы работающий двигатель, и так далее и так далее. Невольно улыбаясь, Родионов опять, как и под Новый год, у ревущего мотора, вглядывался в конструктора с каким-то особым интересом.
- Павел Денисович, нуте-с, что вы можете возразить по существу?
- Ей-богу, с удовольствием бы все это построил, - весело ответил Новицкий. - И перетащил бы сюда весь институт Шелеста. Но мне дан проект. Для меня это закон. И я не могу строить того, что придет в голову мне или такому фантазеру, как наш уважаемый Алексей Николаевич... У нас, как на всяком современном заводе, есть контрольные лаборатории...
- Мне надобно не то!
- Во всяком случае, Дмитрий Иванович, проект обсуждался много раз, и никто об этом не просил.
- А я прошу!
- Хорошо, - сказал Родионов. - Дадим вам свое здание.
И опять, как всегда, когда он говорил, почувствовалось; что он скажет, то и будет.
- Дадим, Павел Денисович, все, - продолжал Родионов, - о чем просит конструктор мотора. В этом нельзя жаться, ибо дело идет... - он помолчал, - о мировом соревновании. Проект надо соответствующим образом дополнить...
- Я сам все начерчу! - воскликнул Бережков.
35
Втроем они вернулись к тепляку электростанции. Солнце еще грело, но стало неослепительным, чуть золотистым. Впадины оврагов потемнели. Пора, пора было ехать! Обогнав спутников, Бережков энергично шагал к аэросаням. Родионов еще раз оглянулся на завод, потом посмотрел вдаль на белую равнину лугового берега, где виднелась деревенька, почти утонувшая в сугробах, глубоко втянул воздух, напитанный запахом талого снега, быстро нагнулся, сгреб белый, легко лепящийся комок и запустил в Бережкова. Снежок угодил в плечо. Бережков обернулся. Следующий ловко нацеленный удар пришелся ему пониже уха. Кусочки снега попали за шиворот.
- А-а-а! - крикнул Бережков. - И мы это умеем!
Снежки градом полетели в Родионова. Первый - мимо, второй - мимо, третий - в шапку, четвертый, - ага! - четвертый, кажется, в ухо. Бережков опять испустил боевой клич и, наступая, хватал на ходу покрасневшими мокрыми руками снег, бросал и бросал без передышки, чтобы заставить Родионова показать спину. Однако Родионов, пригнувшись, легко увертываясь, отвечал меткими ударами. Черт возьми! Бережков остановился, повел шеей, за ворот опять поползли холодные струйки. Ну нет! Хоть вы, Дмитрий Иванович, и командующий авиацией, но... Бац! Бац! Бац! По кожаному черному пальто Родионова забарабанили снежки.
Из-за тепляка появился Новицкий. Увидев сражение, он побежал по целине, зашел во фланг Бережкову и, немного запыхавшись, стал его обстреливать. Бережков попятился.
- Наша берет, Дмитрий Иванович! - закричал Новицкий.
Но Родионов вдруг метнул в него снежок.
- Алексей Николаевич, вперед! Зададим директору! Бей формалиста!
Бережков расхохотался. Атакованный с двух сторон, Новицкий пустился было наутек, увяз в снегу, сел и поднял руки. Родионов подошел к Бережкову.
- Славно! - сказал он. - Теперь, дружище, едем.
36
- Далее я вам с прискорбием изложу, - продолжал свое повествование Бережков, - трагический финал истории "Д-24".
Представьте, прошел март, апрель и май, пролетело лето, подступила еще одна зима, приближался следующий Новый год, уже 1931-й, завод был уже совершенно готов к пуску, там уже шло опробование термических печей, прессов, паровых молотов; мастера-токари налаживали в прекрасном механическом цехе всякие умные машины, станки-автоматы, специально заказанные для изготовления деталей "Д-24"; уже ежедневно гоняли вхолостую главную сборочную ленту и все малые конвейеры, но... Но вот вам положение: завод есть, мотора нет!
Во время монтажа оборудования Шелест и я часто вылетали на завод, предъявляли свои требования монтажникам, решали вместе с ними всякие сложные вопросы; ко мне там уже привыкли обращаться, как к главному конструктору, даже здание испытательной станции, о котором я просил, уже высилось на краю завода, однако - проклятье! - мотор-то ведь все еще не был доведен.
Минул год, как мы его построили, этот самый "АДВИ-800", или "Д-24". Вы знаете, как чудесно он работал, как легко принимал форсировку, показывая мощность сверх проектной, но до нормы государственного испытания, то есть до пятидесяти часов непрерывного хода, мы никак не могли дотянуть. Перестав ездить на завод, забросив и многие другие дела, я снова отдался лишь мотору. Нас опять мучили бесчисленные задержки выполнения наших заказов на предприятиях Авиатреста. Приходилось по многу раз просить, кричать, учинять скандалы, чтобы на каком-нибудь заводе нам выточили партию валиков, клапанов или поршней. Поверьте, я шел на то, чтобы клянчить у Подрайского, засевшего в Авиатресте, всякую необходимейшую мелочь. Ведь в процессе тончайшей доводки требуются, без преувеличения, тысячи новых деталей. Постоянно мотор попусту простаивал, пока мы выцарапывали нужные части. Мы, работники АДВИ, изводились из-за этого. В вынужденном безделье мы теряли драгоценнейшие дни. У нас буквально крали время.
И все-таки, несмотря на эти изматывающие непрестанные мелкие подвохи, мы довели мотор до такого состояния, когда вполне определились точки, над которыми еще следовало работать.
Нас, например, резали поломки клапанов. Наш "Д-24", как мы говорили, "плевался клапанами". Вот мотор отлично идет, крутится десять часов, двадцать часов, и вдруг на форсированном ходу тот или иной цилиндр выходит из строя. Машина хрипит и свистит, резко падает мощность. Мы уже знали, что означает этот проклятый дикий свист. Останавливаем, смотрим. Там, где в ряд расположены клапаны цилиндров, в одном месте чернеет дыра. Весь мотор цел, лишь вырвало клапан. Мы потом часами искали этот оторванный клапан и находили где-нибудь на краю двора или на улице: бывало, он отлетал чуть ли не на четверть километра.
Все ждали, что мы вот-вот скажем: мотор готов для государственного испытания. А он по-прежнему "плевался клапанами", по-прежнему на двадцатом, на двадцать третьем, на двадцать восьмом часу работы начинал адски свистеть.
Мы ощупью, экспериментально, искали форму клапана, чертили все по-новому и по-новому эту деталь, отсылали заказы Авиатресту, и из нас снова выматывали жилы.
И проходили недели, проходили месяцы, а мы все еще не могли рапортовать: мотор готов!
37
- Нам несколько раз предоставляли отсрочки, - продолжал Бережков, помогали. Дошло до того, что командующий авиацией сам занимался тем, чтобы выполнение наших заказов не задерживалось.
Но все сроки истекли. На Волге стоял новый, поистине грандиозный, первоклассный, полностью оборудованный завод авиационных моторов, стоял в бездействии из-за нас. Правительство не могло больше ждать. Было принято решение отказаться от нашего мотора и переоборудовать завод для выпуска иностранной модели. У немцев, у фирмы "ЛМГ", были куплены чертежи авиадвигателя, тогда самого мощного в Европе. Фирма обязалась передать вместе с чертежами и все так называемые операционные карточки, то есть всю технологию производства, и принимала гарантию за выпуск моторов.
Я понимал, что другого выхода нет. В эти последние месяцы меня порой удивляло или, вернее, трогало, что нас так терпеливо ждут, дают и дают нам время, приостановив пуск Волжского завода. Я ощущал, что наш недоведенный мотор задерживает, подобно пробке на шоссе, движение всей страны; был внутренне подготовлен к решению, о котором вам только что сказал, и все-таки оно на меня обрушилось, как страшное личное несчастье.
Ведь мотор был для меня ставкой всей жизни. Не удался мотор - значит, не удалась жизнь. Кроме того, поймите, конструктору, человеку творчества, присуще чувство, которое на страницах нашей книги однажды уже было названо словом "материнство". И как бы мать ни была подготовлена к тому, что дитя умрет, надежда не покидает ее до последней минуты.
Мне очень смутно, какими-то отдельными проблесками, помнится день, когда я узнал, что на "Д-24" поставлен крест.
Помню, Август Иванович пришел в мой кабинет. Я слушал доклад дежурного инженера, рассматривал листки миллиметровки, ночные показания самопишущих приборов о работе мотора. А он, наш мотор, ровно гудел за окном. На моем столе лежали разные его детали, то уже побывавшие в работе, сломанные или обнаружившие преждевременный износ, то совсем новые, матовые после обточки. Я подал Августу Ивановичу одну деталь, зная, что она заинтересует его. Он повертел стальную вещицу и, не взглянув на нее, молча положил на стол. Жест был таков, что я сразу все понял. Отпустил инженера. Спросил:
- Кончено?
Шелест стал говорить, но я расслышал, воспринял лишь одно: да, с мотором все покончено, мы не успели. Некоторое время, вероятно, сидел как оглушенный. Не могу вспомнить, как я встал, как очутился у окна, но последующий момент запечатлелся.
Я стоял, прислонившись к косяку окна, и смотрел на Шелеста, а он, присев на ручку кресла, обращался ко мне, говорил. Я заставил себя вслушаться. Ассигнования, расширение... О чем он? Дошло: институт решено расширить, будут выстроены новые производственные корпуса АДВИ, где через два-три года... Эх, через два-три года! Но сегодня или завтра мы вынесем в сарай, в могилу, наш мотор, навсегда похороненный.
Боже мой, но ведь вот же он - гудит за окном, живет! Я коснулся пальцами оконного стекла - оно вибрировало; ухо уловило его дребезжание, которое мы в институте по привычке перестали замечать. Так неужели же все кончено? И уже ничего невозможно сделать? Неправда, невозможного не существует! Спасать мотор, спасать! Далее опять слепое пятно в памяти. Знаю одно, я кинулся к Родионову. Как, на чем я к нему ехал или, может быть, попросту шагал, как попал в приемную, с кем там объяснялся - все это выпало, не помню.
Новый проблеск - кабинет Родионова. Длинная комната, которую когда-то я вам уже описывал. Очень много окон. Вдоль стен - модели советских самолетов. И вдруг в глаза бросилось то, чего раньше я здесь не видел. На специальной подставке, на высоком стальном стержне, была укреплена модель мотора. Я сразу узнал конструкцию Петра Никитина, наш первый отечественный авиамотор в сто лошадиных сил. Никитин дожал-таки свою машину, довел до государственного испытания, до серийного выпуска. Я был поглощен собственным несчастьем, но на миг мне стало страшно по-иному. Представьте себе эту картину: десятки самолетов разных типов, вплоть до крупнейших воздушных кораблей, сконструированных и построенных в нашей стране, и среди них один-единственный моторчик мощностью всего в сто сил. И модель нашего "Д-24" не будет здесь стоять. У страны, которая так устремилась вперед, по-прежнему нет отечественного мощного авиамотора. Мы опять вынуждены купить заграничную марку. Дмитрий Иванович, нельзя с этим мириться! Дмитрий Иванович, ведь вы же сами говорили о сражении моторов! Нельзя, нельзя, тысячу раз нельзя позволить, чтобы нас побили!
Это была истерика - я не могу подобрать другого слова.
Родионов в военном френче спокойно меня слушал, не перебивая, лишь изредка вставляя свое "нуте-с". В интонации, как мне чудилось, звучало: "К делу, к делу! Что вы предлагаете?" Но я ничего не предлагал. Я попросту прибежал к нему в отчаянии. Помню его ясный ответ. Сражение за советский сверхмощный мотор, сказал он, вовсе не проиграно. Мы идем к этой же цели. Выкладываем большие деньги немцам, но пустим завод, освоим технику. Сейчас мы покупаем у них время, платим золотом за время. Ваш институт мы реконструируем или, вернее, выстроим заново, вооружим конструкторов. И снова в атаку! Нуте-с...
В этом словечке мне опять послышалось: "Что вы предлагаете?"
- Дмитрий Иванович, я вас прошу... Дайте мне еще неделю. Только одну неделю.
- Что же можно сделать за неделю?
- Не знаю. Наверное, ничего. Но я сделаю.
- Что?
- Решу эту проклятую задачу. Что-нибудь придумаю. Приду через неделю к вам и доложу: мотор готов для государственного испытания.
- Алексей Николаевич, неужели вы считаете это возможным?
- Нет. Соберите тысячу специалистов, и все ответят в один голос: нет! Я тоже на таком консилиуме сказал бы: нет! И все-таки я сделаю!
В этот миг взгляд Родионова вдруг переменился. Я заметил, что он снова, как бывало, смотрит на меня с каким-то особым интересом, с необычайной теплотой. Он мне поверил. Может быть, всего на одну минуту, но поверил. Показалось, даже радостно вспыхнул.
- Алексей Николаевич, если бы это было так... Скажите, что вам нужно?
- Ничего. Я должен думать. И через неделю буду вам рапортовать.
- Идет.
Он встал и протянул мне руку.
Надо уходить. Вероятно, отчаяние опять выразилось на моем лице.
Родионов улыбнулся:
- Не убивайтесь! Ведь мы же с вами побывали в переделках...
Я насторожился. О чем он?
- Вспомним Кронштадт... Первый штурм не удался, а вторым мы его взяли... Нуте-с...
Воля, вера, призыв прозвучали в этом "нуте-с"...
38
Но Бережков ничего не придумал, не смог спасти мотор.
- Это были мучительные дни, - рассказывал он. - Я часами сидел, сжав лоб, будто стараясь что-то выдавить из черепной коробки, какую-нибудь гениальную идею. Или шел к холодному замолкшему мотору, который после очередной поломки был так и оставлен на стенде, под навесом. К нему уже никто не прикасался. Все в институте уже знали, что наше недоведенное творение оказалось за бортом. Ко мне относились бережно, не приставая с расспросами или с делами, ничем не отвлекая от мыслей, и, наверное, еще ожидали от меня чуда.
Бережков счастливо рассмеялся.
- Ну, это ты, Федор, того... Такому дяде, наверное, наплевать на все моторы.
Он показал на проезжавшего мимо небритого возницу в папахе, который, сунув под мышку рукавицы, свертывал толстыми, запачканными землей пальцами цигарку махорки.
- А между тем, философски говоря, - улыбаясь, продолжал Бережков, смысл его жизни, быть может, именно в том, что он служит созданию мотора. В том-то, Федя, и чудо, что всех этих мужичков, никогда не помышлявших о моторах, взяли крепкой рукой за ворот, стащили с русской печи, и вот...
Родионов стоял неподалеку. Внезапно его шея покраснела. Он круто повернулся.
- Не говорите пошлостей!
Бережков увидел его странно взметнувшиеся светлые брови, вспыхнувшее негодованием лицо. Недоля потупился и пошел в сторону.
- Куда ты? - растерянно выговорил Бережков.
Недоля лишь ускорил шаг.
- Неужели вы не понимаете, - с неутихающей резкостью быстро говорил Родионов, - что ему стало за вас стыдно!
- Дмитрий Иванович, я... Я только...
- Вы только сказали, что смысл жизни этих людей, - резко жестикулируя, Родионов показал вокруг, - в том, чтобы сделать ваш мотор. Подумаешь, существует этакий гений Бережков, а все эти мужички, как вы их изволили назвать, живут лишь для его мотора! Чудовищно! Постыдно! Они поднялись, чтобы разделаться с вековым угнетением, совершили величайшую в истории революцию, воевали за нее, лили кровь, голодали, валялись в тифах и все-таки выдержали, прогнали армии четырнадцати стран. И теперь работают, строят заводы на своей земле. Ради чего? Чтобы доставить удовольствие или, если вам угодно, творческое удовлетворение Бережкову? Черта с два! Им действительно наплевать на это, если только... Если только вы сами не служите народу! И, философски говоря, товарищ Бережков, смысл вашей жизни именно в том, что вы, желаете этого или не желаете, служите им, этим мужичкам, о которых позволили себе с таким пренебрежением говорить.
- Дмитрий Иванович, я... Я, конечно же...
- Вы, конечно же, наговорили вздору! Народ для мотора! Какая чепуха!
Бережков стоял, пытаясь улыбнуться, как провинившийся, пристыженный школьник. Родионов оборвал свою отповедь. Некоторое время он молчал. Вскинувшиеся брови опустились, краска возмущения схлынула с загорелого лица.
Рассказав мне об этом эпизоде, Бережков задумчиво проговорил:
- Можно ли это миновать в нашем романе? Нет, мой друг, нельзя. Вы должны знать все. Ваш герой был таким дураком, или, литературно выражаясь, настолько ограниченным, что никак не мог даже, как видите, уже не в первые годы революции глубоко понять, казалось бы, самую простую вещь: самую суть социализма - освобождение человека от гнета эксплуатации. Меня захватывали другие стороны нашей великой революции: патриотизм, невероятный размах индустриализации, дерзновенность пятилетки и так далее. А ее глубочайшая человеческая сущность, основа всех наших чудес, - это было последнее, что я осознал в социализме. К сожалению, приходится в этом признаваться... Вернемся теперь, мой друг, на площадку.
32
По дороге приближалась легковая машина. Родионов посмотрел туда и совсем иным тоном, будто и не было вспышки, сказал:
- Нуте-с... Это, кажется, Алексей Николаевич, за нами.
С подножки автомобиля соскочил Новицкий, директор Моторстроя.
- Дмитрий Иванович, здравствуйте! - весело закричал он. - Почему без предупреждения? Хотели застичь врасплох? Пожалуйста, вот и застигли... А, и товарищ Бережков! Здравствуйте, милости просим...
Пожав руку Родионову, он ударил ладонью по протянутой ладони Бережкова и крепко ее стиснул.
- Давно вас, Алексей Николаевич, сюда жду. Скоро переберетесь? Я ему, Дмитрий Иванович, уже и кабинет оштукатурил. Только где же мотор? Давайте, давайте, а то не поспеете за нами.
Новицкий был на два-три года моложе Бережкова, но теперь никто не назвал бы его молодым. Кожаное черное пальто, такое же, как у Родионова, не скрывало грузноватости. Его, видимо, увлекала работа: карие глаза, как и прежде, были очень живыми, но под ними набухли небольшие мешки. Сеточка красных жилок в белках глаз, краснота век были печатью многомесячного недосыпания.
- Нуте-с, как ваше здоровье? - спросил Родионов, внимательно вглядываясь в Новицкого. - Как сердце?
- О здоровье, Дмитрий Иванович, будем говорить, когда пустим завод. Тогда уеду лечиться... Этак месяца на два в санаторий. Позволите?
- Конечно.
- Боюсь, что для меня сразу найдется новая ударная задачка. Садитесь... - Новицкий раскрыл дверцу машины. - Дмитрий Иванович, с вашего разрешения, сначала повезу вас подкрепиться...
- Нет, благодарю вас...
- Тогда командуйте... Куда поедем? Что вы хотели бы посмотреть прежде всего? Или позвольте, я сам, Дмитрий Иванович, покажу вам стройку...
- Давайте-ка, Павел Денисович, попросту пройдемся.
- Охотно...
Они пошли по дороге. Новицкий рядом с Родионовым, Бережков сзади. Посматривая по сторонам, задумавшись, он время от времени прислушивался к сильному баску Новицкого.
- ...Сейчас гоню шинный туннель, - объяснял Новицкий. Высоковольтный ток дам мостовым кранам точно по графику: первого мая. И немедленно начну монтировать оборудование.
- ...Складируем, Дмитрий Иванович, неплохо. Сам это проверяю ежедневно. Не хотите ли туда проехать? Но уже вырисовывается, Дмитрий Иванович, угроза некомплектности. Я вам завтра вышлю рапортичку.
- ...Базу создали. Это, Дмитрий Иванович, выполнено. Имеем теперь свой лесокомбинат, свои подсобные заводы: ремонтно-механический, бетонный, кирпичный, котельный...
- ...С дорогами трудно. Транспорт режет, Дмитрий Иванович. Да, узкую колею веду... Но не хватает подкладок, костылей. Прошу вас, Дмитрий Иванович, в Москве нажать.
- ...Ограда? Это тяжелый объект, Дмитрий Иванович. Ограда встанет нам ровнехонько в миллион рублей. С весны возьмемся... Нет, только из железобетона. Самый дешевый и надежный материал.
Бережков шел, порой ловя эти долетавшие до него слова, глядя на приближающиеся корпуса цехов. Его снова охватывал восторг. Боже мой, какой завод! Миллион рублей ограда!
Внезапно Родионов остановился перед невзрачным длинным бараком, сбитым из нестроганых досок, с небольшими, запотевшими изнутри окнами.
- А это что у вас?
- Это, Дмитрий Иванович, времянка... Скоро ее выбросим.
- А что там?
- Рабочая столовка.
- Вот как... Нуте-с, посмотрим.
33
В холодноватом помещении пахло щами. Под потолком стлался пар, заколыхавшийся, когда раскрылась дверь. Столы почти не были заняты, еще не настал час обеденного перерыва. Лишь несколько рабочих, не раздевшись, что-то ели из жестяных мисок. У самой двери, за столом, преграждавшим вход, сидела девушка в валенках, в пальто, в шерстяном платке и читала растрепанную книжку. Перед ней была навалена груда деревянных ложек. Не отрываясь от книги, она машинально нашарила и сунула Родионову ложку. Он нахмурился, взял, произнес:
- Странный порядок...
Девушка подняла взор и оторопела.
- Странный порядок, - повторил Родионов. - Для чего, собственно, вы тут сидите с этими ложками?
Запинаясь, она объяснила, что каждый, уходя из столовой, обязан сдать ложку. И показала большую плетеную корзину на столе, куда их следовало бросать.
- И вы здесь контролируете, чтобы рабочий, не дай бог, не унес вот эту деревяшку?
- Да...
Бережков увидел, что шея Родионова опять покраснела. Вынув из кармана совершенно чистый платок, Родионов протер полученную ложку. На полотне остался чуть заметный слой жира: ложка была плохо вымыта. Он повернулся к Новицкому. Брови круто взметнулись.
- Вам хотелось бы обедать здесь, товарищ Новицкий?
Несколько рабочих, сидевших неподалеку, заинтересованно прислушивались. Кто-то торопливо вышел из-за дощатой перегородки в глубине и нерешительно остановился.
- Дмитрий Иванович, - негромко ответил Новицкий, - во-первых, я столовыми не занимаюсь. Это дело кооперации...
- Не мое дело? И это говорит член партии, директор, коммунист?
- Дмитрий Иванович, - по-прежнему негромко, но твердо перебил Новицкий. - Вы могли бы сказать мне все это в кабинете, а не здесь...
Родионов сдержался. Не вымолвив больше ни слова, он бросил ложку в корзину на столе и зашагал к выходу. На воле Новицкий сказал:
- Должен повиниться, Дмитрий Иванович, я ни разу не бывал в этой столовой. Не находил времени...
- И очень плохо. Позор проверять эти несчастные ложки! И содержать столовую в такой грязи! Детские ясли у вас на стройке есть?
- Да...
- Но вы и там, наверное, ни разу не были?
- Не побывал, Дмитрий Иванович.
- Нуте-с, поедемте туда... А затем в партийный комитет... Вы и там, думается, не частый гость?
Новицкий промолчал.
У барака стояла легковая машина, которая ранее, когда они шли, медленно следовала за ними. Родионов обратился к Бережкову:
- Алексей Николаевич, вы, пожалуйста, пройдитесь по цехам. Все осмотрите по-хозяйски... Встретимся... - Отогнув кожаный обшлаг, Родионов взглянул на часы. - Встретимся, если не возражаете, через два часа вот там, у заводоуправления.
Он указал на очень заметное, четырехэтажное, уже оштукатуренное и частью застекленное здание в центре площадки. Потом сел с Новицким в машину. Она тронулась.
34
Ровно через два часа тот же облупленный пофыркивающий автомобиль подкатил к четырехэтажной коробке заводоуправления.
Фасад был залит мартовским солнцем, перевалившим за полдень. С крыши, обросшей сосульками, сбрасывали тяжелый, напитанный влагой снег. Широкое крыльцо из тесаных плит серого камня вело к главному входу: там уже были навешены массивные дубовые двери, еще не выкрашенные, а только зашпаклеванные. В некоторых окнах уже блестели стекла, забрызганные жидким мелом. А боковое крыльцо еще было забрано лесами. Шаткий наклонный настил из пары досок пока заменял здесь ступени. По этому настилу строители то и дело вкатывали с разбегу тачки или таскали носилки с цементом, известью, песком.
- Где же наш Бережков? - произнес Родионов, выйдя из машины и оглядываясь.
Новицкий ответил:
- Наверное, увлекся и про все забыл... Слишком импульсивная натура.
- А это неплохо... Нуте-с...
Сейчас родионовское "нуте-с" вызывало на разговор. Новицкий сдержанно пожал плечами. Но в ту же минуту появился Бережков. Он вышел из здания, сбежал по главному крыльцу, взволнованно направился к Родионову:
- Дмитрий Иванович, меня зарезали!
Его энергичный вид - слегка разрумянившиеся на ветру щеки, сдвинутая немного набекрень меховая шапка, черненый полушубок, туго перехваченный ремнем, испачканный на плечевом шве известкой, - его вид так противоречил возгласу, что Родионов улыбнулся.
- Кто вас тут обидел?
- Форменным образом зарезали! Я обошел завод...
- Нуте-с, нуте-с...
- Прекрасный завод! Необыкновенный завод! Но для работы главного конструктора не создано абсолютно никаких условий.
- Какие же вам нужны условия? - сухо спросил Новицкий.
- Конструкторское бюро загнали в какой-то закоулок.
- Закоулок в двести пятьдесят квадратных метров.
- А мне нужно в несколько раз больше.
- Ого! Может быть, все это здание?
- Нет, другое... Которого еще здесь нет... Дмитрий Иванович, это страшное наше упущение. Где мы будем изучать мотор? Где наша испытательная станция? Главному конструктору необходимо свое здание. И оно должно быть самым лучшим, самым чудесным на заводе.
- Вот, - усмехнулся Новицкий, - поскакал в царство фантастики.
- Нет, почему же? - проговорил Родионов. - Послушаем его.
- Я, Дмитрий Иванович, категорически настаиваю на отдельном здании. Иначе мы сами зарежем наш мотор! Ведь он должен с каждым годом развиваться, совершенствоваться. Над ним надо работать! Но где же я буду этим заниматься? Где буду экспериментировать?
И Бережков возбужденно описал здание, которое ему виделось в воображении, - со специальными лабораториями, где можно создавать искусственно разреженную атмосферу, чтобы изучать поведение мотора на различных высотах, с небывалыми рентгеновскими установками, которые насквозь просвечивали бы работающий двигатель, и так далее и так далее. Невольно улыбаясь, Родионов опять, как и под Новый год, у ревущего мотора, вглядывался в конструктора с каким-то особым интересом.
- Павел Денисович, нуте-с, что вы можете возразить по существу?
- Ей-богу, с удовольствием бы все это построил, - весело ответил Новицкий. - И перетащил бы сюда весь институт Шелеста. Но мне дан проект. Для меня это закон. И я не могу строить того, что придет в голову мне или такому фантазеру, как наш уважаемый Алексей Николаевич... У нас, как на всяком современном заводе, есть контрольные лаборатории...
- Мне надобно не то!
- Во всяком случае, Дмитрий Иванович, проект обсуждался много раз, и никто об этом не просил.
- А я прошу!
- Хорошо, - сказал Родионов. - Дадим вам свое здание.
И опять, как всегда, когда он говорил, почувствовалось; что он скажет, то и будет.
- Дадим, Павел Денисович, все, - продолжал Родионов, - о чем просит конструктор мотора. В этом нельзя жаться, ибо дело идет... - он помолчал, - о мировом соревновании. Проект надо соответствующим образом дополнить...
- Я сам все начерчу! - воскликнул Бережков.
35
Втроем они вернулись к тепляку электростанции. Солнце еще грело, но стало неослепительным, чуть золотистым. Впадины оврагов потемнели. Пора, пора было ехать! Обогнав спутников, Бережков энергично шагал к аэросаням. Родионов еще раз оглянулся на завод, потом посмотрел вдаль на белую равнину лугового берега, где виднелась деревенька, почти утонувшая в сугробах, глубоко втянул воздух, напитанный запахом талого снега, быстро нагнулся, сгреб белый, легко лепящийся комок и запустил в Бережкова. Снежок угодил в плечо. Бережков обернулся. Следующий ловко нацеленный удар пришелся ему пониже уха. Кусочки снега попали за шиворот.
- А-а-а! - крикнул Бережков. - И мы это умеем!
Снежки градом полетели в Родионова. Первый - мимо, второй - мимо, третий - в шапку, четвертый, - ага! - четвертый, кажется, в ухо. Бережков опять испустил боевой клич и, наступая, хватал на ходу покрасневшими мокрыми руками снег, бросал и бросал без передышки, чтобы заставить Родионова показать спину. Однако Родионов, пригнувшись, легко увертываясь, отвечал меткими ударами. Черт возьми! Бережков остановился, повел шеей, за ворот опять поползли холодные струйки. Ну нет! Хоть вы, Дмитрий Иванович, и командующий авиацией, но... Бац! Бац! Бац! По кожаному черному пальто Родионова забарабанили снежки.
Из-за тепляка появился Новицкий. Увидев сражение, он побежал по целине, зашел во фланг Бережкову и, немного запыхавшись, стал его обстреливать. Бережков попятился.
- Наша берет, Дмитрий Иванович! - закричал Новицкий.
Но Родионов вдруг метнул в него снежок.
- Алексей Николаевич, вперед! Зададим директору! Бей формалиста!
Бережков расхохотался. Атакованный с двух сторон, Новицкий пустился было наутек, увяз в снегу, сел и поднял руки. Родионов подошел к Бережкову.
- Славно! - сказал он. - Теперь, дружище, едем.
36
- Далее я вам с прискорбием изложу, - продолжал свое повествование Бережков, - трагический финал истории "Д-24".
Представьте, прошел март, апрель и май, пролетело лето, подступила еще одна зима, приближался следующий Новый год, уже 1931-й, завод был уже совершенно готов к пуску, там уже шло опробование термических печей, прессов, паровых молотов; мастера-токари налаживали в прекрасном механическом цехе всякие умные машины, станки-автоматы, специально заказанные для изготовления деталей "Д-24"; уже ежедневно гоняли вхолостую главную сборочную ленту и все малые конвейеры, но... Но вот вам положение: завод есть, мотора нет!
Во время монтажа оборудования Шелест и я часто вылетали на завод, предъявляли свои требования монтажникам, решали вместе с ними всякие сложные вопросы; ко мне там уже привыкли обращаться, как к главному конструктору, даже здание испытательной станции, о котором я просил, уже высилось на краю завода, однако - проклятье! - мотор-то ведь все еще не был доведен.
Минул год, как мы его построили, этот самый "АДВИ-800", или "Д-24". Вы знаете, как чудесно он работал, как легко принимал форсировку, показывая мощность сверх проектной, но до нормы государственного испытания, то есть до пятидесяти часов непрерывного хода, мы никак не могли дотянуть. Перестав ездить на завод, забросив и многие другие дела, я снова отдался лишь мотору. Нас опять мучили бесчисленные задержки выполнения наших заказов на предприятиях Авиатреста. Приходилось по многу раз просить, кричать, учинять скандалы, чтобы на каком-нибудь заводе нам выточили партию валиков, клапанов или поршней. Поверьте, я шел на то, чтобы клянчить у Подрайского, засевшего в Авиатресте, всякую необходимейшую мелочь. Ведь в процессе тончайшей доводки требуются, без преувеличения, тысячи новых деталей. Постоянно мотор попусту простаивал, пока мы выцарапывали нужные части. Мы, работники АДВИ, изводились из-за этого. В вынужденном безделье мы теряли драгоценнейшие дни. У нас буквально крали время.
И все-таки, несмотря на эти изматывающие непрестанные мелкие подвохи, мы довели мотор до такого состояния, когда вполне определились точки, над которыми еще следовало работать.
Нас, например, резали поломки клапанов. Наш "Д-24", как мы говорили, "плевался клапанами". Вот мотор отлично идет, крутится десять часов, двадцать часов, и вдруг на форсированном ходу тот или иной цилиндр выходит из строя. Машина хрипит и свистит, резко падает мощность. Мы уже знали, что означает этот проклятый дикий свист. Останавливаем, смотрим. Там, где в ряд расположены клапаны цилиндров, в одном месте чернеет дыра. Весь мотор цел, лишь вырвало клапан. Мы потом часами искали этот оторванный клапан и находили где-нибудь на краю двора или на улице: бывало, он отлетал чуть ли не на четверть километра.
Все ждали, что мы вот-вот скажем: мотор готов для государственного испытания. А он по-прежнему "плевался клапанами", по-прежнему на двадцатом, на двадцать третьем, на двадцать восьмом часу работы начинал адски свистеть.
Мы ощупью, экспериментально, искали форму клапана, чертили все по-новому и по-новому эту деталь, отсылали заказы Авиатресту, и из нас снова выматывали жилы.
И проходили недели, проходили месяцы, а мы все еще не могли рапортовать: мотор готов!
37
- Нам несколько раз предоставляли отсрочки, - продолжал Бережков, помогали. Дошло до того, что командующий авиацией сам занимался тем, чтобы выполнение наших заказов не задерживалось.
Но все сроки истекли. На Волге стоял новый, поистине грандиозный, первоклассный, полностью оборудованный завод авиационных моторов, стоял в бездействии из-за нас. Правительство не могло больше ждать. Было принято решение отказаться от нашего мотора и переоборудовать завод для выпуска иностранной модели. У немцев, у фирмы "ЛМГ", были куплены чертежи авиадвигателя, тогда самого мощного в Европе. Фирма обязалась передать вместе с чертежами и все так называемые операционные карточки, то есть всю технологию производства, и принимала гарантию за выпуск моторов.
Я понимал, что другого выхода нет. В эти последние месяцы меня порой удивляло или, вернее, трогало, что нас так терпеливо ждут, дают и дают нам время, приостановив пуск Волжского завода. Я ощущал, что наш недоведенный мотор задерживает, подобно пробке на шоссе, движение всей страны; был внутренне подготовлен к решению, о котором вам только что сказал, и все-таки оно на меня обрушилось, как страшное личное несчастье.
Ведь мотор был для меня ставкой всей жизни. Не удался мотор - значит, не удалась жизнь. Кроме того, поймите, конструктору, человеку творчества, присуще чувство, которое на страницах нашей книги однажды уже было названо словом "материнство". И как бы мать ни была подготовлена к тому, что дитя умрет, надежда не покидает ее до последней минуты.
Мне очень смутно, какими-то отдельными проблесками, помнится день, когда я узнал, что на "Д-24" поставлен крест.
Помню, Август Иванович пришел в мой кабинет. Я слушал доклад дежурного инженера, рассматривал листки миллиметровки, ночные показания самопишущих приборов о работе мотора. А он, наш мотор, ровно гудел за окном. На моем столе лежали разные его детали, то уже побывавшие в работе, сломанные или обнаружившие преждевременный износ, то совсем новые, матовые после обточки. Я подал Августу Ивановичу одну деталь, зная, что она заинтересует его. Он повертел стальную вещицу и, не взглянув на нее, молча положил на стол. Жест был таков, что я сразу все понял. Отпустил инженера. Спросил:
- Кончено?
Шелест стал говорить, но я расслышал, воспринял лишь одно: да, с мотором все покончено, мы не успели. Некоторое время, вероятно, сидел как оглушенный. Не могу вспомнить, как я встал, как очутился у окна, но последующий момент запечатлелся.
Я стоял, прислонившись к косяку окна, и смотрел на Шелеста, а он, присев на ручку кресла, обращался ко мне, говорил. Я заставил себя вслушаться. Ассигнования, расширение... О чем он? Дошло: институт решено расширить, будут выстроены новые производственные корпуса АДВИ, где через два-три года... Эх, через два-три года! Но сегодня или завтра мы вынесем в сарай, в могилу, наш мотор, навсегда похороненный.
Боже мой, но ведь вот же он - гудит за окном, живет! Я коснулся пальцами оконного стекла - оно вибрировало; ухо уловило его дребезжание, которое мы в институте по привычке перестали замечать. Так неужели же все кончено? И уже ничего невозможно сделать? Неправда, невозможного не существует! Спасать мотор, спасать! Далее опять слепое пятно в памяти. Знаю одно, я кинулся к Родионову. Как, на чем я к нему ехал или, может быть, попросту шагал, как попал в приемную, с кем там объяснялся - все это выпало, не помню.
Новый проблеск - кабинет Родионова. Длинная комната, которую когда-то я вам уже описывал. Очень много окон. Вдоль стен - модели советских самолетов. И вдруг в глаза бросилось то, чего раньше я здесь не видел. На специальной подставке, на высоком стальном стержне, была укреплена модель мотора. Я сразу узнал конструкцию Петра Никитина, наш первый отечественный авиамотор в сто лошадиных сил. Никитин дожал-таки свою машину, довел до государственного испытания, до серийного выпуска. Я был поглощен собственным несчастьем, но на миг мне стало страшно по-иному. Представьте себе эту картину: десятки самолетов разных типов, вплоть до крупнейших воздушных кораблей, сконструированных и построенных в нашей стране, и среди них один-единственный моторчик мощностью всего в сто сил. И модель нашего "Д-24" не будет здесь стоять. У страны, которая так устремилась вперед, по-прежнему нет отечественного мощного авиамотора. Мы опять вынуждены купить заграничную марку. Дмитрий Иванович, нельзя с этим мириться! Дмитрий Иванович, ведь вы же сами говорили о сражении моторов! Нельзя, нельзя, тысячу раз нельзя позволить, чтобы нас побили!
Это была истерика - я не могу подобрать другого слова.
Родионов в военном френче спокойно меня слушал, не перебивая, лишь изредка вставляя свое "нуте-с". В интонации, как мне чудилось, звучало: "К делу, к делу! Что вы предлагаете?" Но я ничего не предлагал. Я попросту прибежал к нему в отчаянии. Помню его ясный ответ. Сражение за советский сверхмощный мотор, сказал он, вовсе не проиграно. Мы идем к этой же цели. Выкладываем большие деньги немцам, но пустим завод, освоим технику. Сейчас мы покупаем у них время, платим золотом за время. Ваш институт мы реконструируем или, вернее, выстроим заново, вооружим конструкторов. И снова в атаку! Нуте-с...
В этом словечке мне опять послышалось: "Что вы предлагаете?"
- Дмитрий Иванович, я вас прошу... Дайте мне еще неделю. Только одну неделю.
- Что же можно сделать за неделю?
- Не знаю. Наверное, ничего. Но я сделаю.
- Что?
- Решу эту проклятую задачу. Что-нибудь придумаю. Приду через неделю к вам и доложу: мотор готов для государственного испытания.
- Алексей Николаевич, неужели вы считаете это возможным?
- Нет. Соберите тысячу специалистов, и все ответят в один голос: нет! Я тоже на таком консилиуме сказал бы: нет! И все-таки я сделаю!
В этот миг взгляд Родионова вдруг переменился. Я заметил, что он снова, как бывало, смотрит на меня с каким-то особым интересом, с необычайной теплотой. Он мне поверил. Может быть, всего на одну минуту, но поверил. Показалось, даже радостно вспыхнул.
- Алексей Николаевич, если бы это было так... Скажите, что вам нужно?
- Ничего. Я должен думать. И через неделю буду вам рапортовать.
- Идет.
Он встал и протянул мне руку.
Надо уходить. Вероятно, отчаяние опять выразилось на моем лице.
Родионов улыбнулся:
- Не убивайтесь! Ведь мы же с вами побывали в переделках...
Я насторожился. О чем он?
- Вспомним Кронштадт... Первый штурм не удался, а вторым мы его взяли... Нуте-с...
Воля, вера, призыв прозвучали в этом "нуте-с"...
38
Но Бережков ничего не придумал, не смог спасти мотор.
- Это были мучительные дни, - рассказывал он. - Я часами сидел, сжав лоб, будто стараясь что-то выдавить из черепной коробки, какую-нибудь гениальную идею. Или шел к холодному замолкшему мотору, который после очередной поломки был так и оставлен на стенде, под навесом. К нему уже никто не прикасался. Все в институте уже знали, что наше недоведенное творение оказалось за бортом. Ко мне относились бережно, не приставая с расспросами или с делами, ничем не отвлекая от мыслей, и, наверное, еще ожидали от меня чуда.