Бек Александр. Талант (Жизнь Бережкова)

   Бережков закричал в трубку:
   - Повторите, Август Иванович, не разобрал... Скорее выбирайтесь, Август Иванович... Ждем, ждем... Не открываем бала. Что? Почему я так кричу? Простите, до сих пор уши забиты... Да, гудит, гудит... Что? Какой американец? Как?
   Бережков опять замахал рукой, хотя все вокруг молчали.
   - Что? Не знаю никаких американцев! - кричал он. - Кто? Как фамилия? Вейл? Первый раз слышу... Что? Гостиница "Националы"? А, рыжий Боб!.. Боб Вейл! Разыскал вас? Хочет меня видеть? Что? Имеет разрешение? Стоит у телефона рядом с вами? Давайте, я с ним поговорю.
   Бережков хохотал в трубку, слушая американца и, в свою очередь, напоминая разные подробности их встречи, со дня которой минуло уже почти полтора десятилетия. Все с интересом прислушивались. Бережков, конечно, уже не однажды рассказывал молодежи АДВИ о всяких своих приключениях, в том числе и о встрече с американцем Бобом Вейлом. И вот теперь из мира бережковских сказаний этот почти легендарный Боб вдруг заявился собственной персоной и, пожалуйста, где-то стоит у телефона. Закончив разговор, Бережков поднялся, улыбающийся, возбужденный, с лукавыми огоньками в сощуренных глазах, и объявил всем:
   - Товарищи, неожиданная новость: к Августу Ивановичу каким-то образом добрался американец, американский инженер, мистер Роберт Вейл, которого я когда-то знал. Сейчас Август Иванович приведет его сюда. Прошу, товарищи, соблюдать дипломатическую вежливость.
   Выйдя из "дежурки", Бережков потолкался по залу, сообщая всем новость, предупреждая о необходимости любезной встречи, потом надел шапку, кожаную куртку на меху, распахнул дверь-калитку, снова впустив все заглушающий рокот, и зашагал к мотору.
   26
   Четверть часа спустя раскрылись ворота института и по двору, слабо освещенному двумя-тремя фонарями, к испытательной станции подкатила машина директора. Приехали Шелест и заокеанский гость. Роберт Вейл выскочил первым, Август Иванович степенно сошел, указал американцу путь и, отворив дверь, пропустил гостя вперед.
   Попав под Новый год в фантастическую обстановку разукрашенного производственного зала, где вдобавок к иллюминации пылало синим огнем разверстое окно газовой печи, американец казался здесь тоже театральным, феерическим. Он был одет в светло-желтое пальто, в непривычные для нашего взгляда брюки-бриджи, стянутые вокруг икр и свисающие, как шаровары. Из-под фетровой широкополой шляпы виднелась ярко-рыжая, цвета моркови, шевелюра. Усики были тонкими, подбритыми сверху. Он слегка прихрамывал. Под большими желтовато-дымчатыми стеклами очков искрились маленькие лукавые глазки. Однако в ту минуту, пожалуй, еще никто не разглядел этих подозрительно знакомых глаз.
   Ничем не выдавая своего соучастия, Шелест любезно предложил мистеру Вейлу проследовать дальше в зал. Американец проследовал. С широкой добродушной улыбкой он оглядывал молодые лица, явно ища Бережкова. И вдруг кинулся к почтенному бухгалтеру, восседавшему с гармоникой на разметочной плите, заключил его в объятия, радостно крича на ломаном русском языке:
   - Мой дорогой друг! Мистер Бережков!
   Огорошенный ветеран института пытался высвободиться, растолковать ошибку, но под общий смех американец его тискал, с размаху хлопал по плечу, дружески наградил тумаком в бок. Наконец недоразумение разъяснилось. Экспансивный Боб всплеснул руками, извинился и... Американец, несомненно, был парень не промах. Не растерявшись, он мигом вытащил из кармана пальто небольшую книжку. В руках невинно пострадавшего оказался бесплатный прейскурант фирмы "Гермес", со звездным флагом Соединенных Штатов на обложке.
   - На память! На память! Наша фирма! - восклицал гость.
   Он безукоризненно продолжал свою роль, хотя многие, конечно, уже догадались о шутке. Вновь оглядевшись, он вопросительно повернулся к Шелесту. Тот с самым серьезным лицом выразил предположение, что Бережков находится у мотора. Боб тотчас оживился:
   - А, мотор! Мотор! - с нерусским ударением заговорил он. - Мотор твоего друга!
   Потом он по-английски попросил о чем-то Шелеста. Август Иванович выслушал, любезно кивнул и, подняв руку, сказал всем:
   - Товарищи, пойдемте с нами. Посмотрим, как понравится американцу наш мотор...
   И вот гурьба молодежи, наскоро одевшейся, уже распознавшей, чьи глазки скрыты под очками, окружает на морозе под навесом новогоднего американца. Мотор ревет, сотрясается земля, из выхлопных труб бьет острое пламя, а мистер Роберт Вейл совсем не восхищен. Его подвижная физиономия неодобрительно кривится, он наклоняется, проводит пальцем по корпусу мотора и поднимает этот палец, вымазанный черным маслом. Да, в "Д-24" пока есть этот изъян: прокладки кое-где пропускают масло. Пренебрежительно махнув рукой, американец отворачивается, вытирает платком палец и вдруг, снова обретя экспансивность, выхватывает из кармана еще один прейскурант фирмы "Гермес". Здесь, во всепоглощающем гуле, нельзя ничего произнести, ничего расслышать, но Боб энергично жестикулирует, демонстрирует звездный флаг на обложке прейскуранта и выразительно изображает размах - размах американской техники. Затем откидывает обложку и показывает снимок мотора. Он ударяет по странице пятерней: "Вот, господа, это мотор!" Он ждет восторгов, но все хохочут. Все знают, что последняя модель "Гермеса" уже далеко превзойдена в мощности вот этой машиной, еще не доведенной, еще пропускающей масло, но уже живущей, рокочущей во дворе института! И только теперь мнимый американец выпрямляется, срывает с себя шляпу и парик, сдергивает очки и, хохоча со всеми, театрально кланяется.
   27
   Вскоре Бережков, уже без парика, в своей меховой шапке, в кожаной куртке, снова наведался к мотору. Собственно говоря, он мог бы спокойно оставаться в зале станции, ибо приборы, находящиеся там, показывали отличную ровную работу, равномерную нагрузку всех цилиндров, но его все-таки тянуло сюда, под навес. Хотелось снова видеть вылетающие из шестнадцати патрубков огненные лезвия, вглядеться в каждое, распознать по характеру выхлопа, как ведет себя цилиндр.
   Присев на табурет, он ощутил, как под деревянными ножками дрожит мерзлая земля. Во всем мире еще нет авиационного мотора такой мощности. Как чудесно он гудит! Бережков закрыл глаза, пытаясь уловить какие-либо дисгармонические стуки. Нет, ничего не стучало. Прошел ровно год с того вечера, когда... В памяти всплыл этот вечер; всплыло худощавое лицо с крупной родинкой на конце носа, с бледноватой незагоревшей полоской вверху лба, лицо человека, который всегда держится так прямо, Родионова, начальника Военно-Воздушных Сил страны. Тогда, чуть подавшись к лампе под зеленым абажуром, этот человек раскрыл том Ленина с потрепавшимися уголками переплета и прочел оттуда: "...Погибнуть или на всех парах устремиться вперед. Так поставлен вопрос историей..." И в те минуты там, в кабинете Родионова, год тому назад Бережкова вдруг залихорадило, затрясло так же, как... как сейчас на этом дрожащем табурете. Потом... Бережков улыбнулся, вспоминая, как он выскочил, словно ошпаренный, с новогоднего вечера у Ганьшина и побежал по улицам ночной Москвы: чертить, чертить!
   Он опять притронулся к картеру мотора, ощутил пальцами горячее живое трепетание. Год назад это было мыслью, мечтой, фантазией, а теперь вот она, фантазия, гудит, сотрясая землю. Он достал часы, взглянул, машинально поднес к уху, не уловил тиканья и еще раз взглянул: секундная стрелка мерно двигалась. Бережков усмехнулся - к мощности этого гула он еще и сам не мог привыкнуть. Пусть же разносится по Москве под Новый год этот будто водопадный рев, такой, какого Москва никогда еще не слышала. А в наступающем году - до него осталось всего четверть часа - моторы "Д-24" поднимут в небо самые большие, самые быстрые в мире самолеты.
   Из-под края навеса виднелось звездное небо, табуретка дрожала, длинные острия пламени стлались по ветру, и Бережкову чудилось, что он несется сквозь пространства, мчится на локомотиве или на корабле времени. Двор института, слабо освещенный фонарями, казался очень далеким. Уносясь, Бережков смотрел туда со своего корабля, будто через какой-то оптический инструмент: все было видно, но ни единый звук не доходил.
   ...Вот из проходной будки вышел сторож, беззвучно хлопнул дверью, направился к воротам, что вели на улицу, открыл их. Возникли лучи фар, и во двор беззвучно въехала легковая машина. Чья она? Откуда? Автомобиль еще не совсем остановился, а кто-то в темноватой военной шинели, в военной шапке, в сапогах легким упругим движением спрыгнул на снег. Кто же это? Странно, как он прямо держится. Неужели Родионов? Да, это был он, начальник Военно-Воздушных Сил Союза. И уже шагал к навесу, на пламя выхлопов, на рев мотора.
   28
   Новый год встречали у мотора.
   Родионов стоял у ярко освещенной панели, где по приборам можно было видеть, как работает "Д-24", но сейчас, сдержанно улыбаясь, смотрел не на приборы, а на молодых конструкторов, которые, захватив стаканы и бутылки, покинули теплый зал.
   Шелест прокричал на ухо Бережкову:
   - Сбросьте газ до малого!
   И показал на часы. Две стрелки уже почти слились у двенадцати. Не полагаясь на свой голос, Шелест еще и жестами скомандовал, чтобы мотор гудел потише. Кто-то откупорил вино.
   Первый стакан Недоля, смущаясь, протянул Родионову. Тот снял перчатку, взял стакан. Губы командующего авиацией шевельнулись. Шелест угадал, что это было всегдашнее родионовское "нуте-с", теперь поощрительное, даже ласковое.
   - Снизьте обороты! - опять прокричал Шелест Бережкову. - И давайте тост.
   Он жестами изобразил, что предоставляет слово главному конструктору.
   Держа в левой руке поданный ему стакан вина, Бережков сжал рычажок управления газом. Стрелка на одном из приборов говорила, что сейчас на этом ровном режиме мотор развивает мощность около семисот лошадиных сил. Бережков взглянул на прибор, взглянул вокруг на всех, кто здесь, на морозе, на ветру, ждал новогоднего тоста, вскинул голову и со счастливыми блестящими глазами потянул рукоятку, потянул не вниз, а добавил оборотов. Послушно двинулась стрелка - семьсот пятьдесят, восемьсот, восемьсот двадцать... Ого, как легко принимает мотор форсировку! Наверное, на всех ближайших улицах в домах задрожали стекла. Наверное, за празднично накрытыми столами многие прислушались, переглянулись: кто же в такую минуту, ровно в полночь, когда часы отбивают двенадцать, приветствует Москву словно новогодним тостом? Кто? Восемьсот сорок, восемьсот пятьдесят... Это советский авиационный мотор! Слушай, Москва, слушай! Может, и Ленинград услышит? Восемьсот шестьдесят, восемьсот семьдесят... Бережков не решился дальше набирать мощность, она и так поднялась куда выше проектной. Показав на приборы, на мотор, взмахнув рукой ввысь, к звездному небу, он безмолвно предложил выпить.
   Родионов поднял свой стакан, подошел к Бережкову, чокнулся с ним. Бережков никогда еще не видел у строгого и, казалось бы, суховатого Дмитрия Ивановича таких сияющих глаз. И не только сияющих. Родионов с нежностью и с каким-то особым интересом вглядывался в конструктора, словно прозревая в этот миг что-то очень редкое, необыкновенное.
   Толкаясь, чокаясь, беззвучно крича, ничего не слыша и все-таки друг друга понимая, все выпили здравицу, возглашенную без слов, - за свою страну, за авиацию, за мотор.
   Кто-то крикнул, показал:
   - Качать!
   Кинулись к Шелесту и Бережкову. Молодые руки подняли и понесли под открытое небо пятидесятилетнего профессора, по трудам которого училось и это поколение, основателя АДВИ, - улыбающегося, слабо протестующего, придерживающего фетровую серую шляпу. А Бережков, кивнув на приборы, решительно отстранил всех. Потянув обратно легко поддающуюся рукоятку, он плавно перевел "Д-24" на прежний режим. Затем еще убавил газ. Рев постепенно сменился легким рокотом. Теперь уже можно было, пожалуй, и расслышать голос. Да, прекрасная машина. Сейчас она отлично выдержала форсировку. О, как понадобится летчику в любом трудном маневре эта "приемистость" мотора, способность почти мгновенно увеличивать обороты, отдавать полную мощность.
   Потом Бережкова все-таки качали. Осмелев, молодежь добралась и до Родионова. Его, командующего авиацией, в строгой темно-синей шинели, тоже подкидывали и мягко ловили и снова подкидывали десятки рук.
   А "Д-24" гудел. Родионов опять подошел к мотору, постоял, наклонился к Шелесту и что-то прокричал. Бережков, смеясь, подставил ухо.
   - Когда же он сломается? - весело крикнул Родионов.
   - Сломается, не беспокойтесь! - так же весело заорал в ответ Бережков.
   Он уже не был птенцом в своем деле, твердо знал, что поломки еще будут, и запасся терпением, упорством, ультраупорством, по его выражению, чтобы доводить, доводить мотор.
   - Оставайтесь с нами до утра! - прокричал он Родионову. - Тогда, может быть, дождетесь...
   Родионов отрицательно повел головой.
   Он так и не дождался поломки. Еще некоторое время он побыл у мотора, зашел в зал испытательной станции, потом попрощался со всеми и уехал.
   Мотор действительно сломался лишь к утру, беспрерывно проработав четырнадцать с половиной часов. Для истории сохранилась краткая деловая запись об этом в журнале дежурных инженеров АДВИ, помеченная уже утренней датой: первым января 1930 года.
   29
   Несколько дней спустя Шелест привез в институт радостную весть. Высшими правительственными органами было принято решение: завод авиационных моторов, строящийся на берегу Волги, предназначить для серийного выпуска "Д-24". Шелест вскоре выезжал за границу в составе специальной комиссии, которой поручили заказать и закупить оборудование нового завода. Авиатресту было дано распоряжение изготовлять вне всякой очереди на своих предприятиях по заказам АДВИ все, что в процессе доводки мотора потребуется институту.
   В связи с отъездом Шелеста Бережкову, как главному конструктору АДВИ, предложили временно замещать директора. Бережков наотрез отказался, даже когда ему позвонил Родионов.
   - Не могу, Дмитрий Иванович, избавьте. А то меня непременно будут судить за кошмарнейшие преступления по службе.
   - Почему так?
   - Потому что у меня сейчас сомнамбулическое состояние.
   - Какое?
   - Сомнамбулическое. Я абсолютно невменяем. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не понимаю, кроме...
   - Кроме мотора?
   - Да. Я теперь, как пуля, устремлен только к одной цели: довести мотор.
   - Вот, вот... И надо устремить весь институт к этой же цели... Кто же проведет это практически? Мне подумалось: конструктор мотора.
   - Конечно, конструктор! - пылко воскликнул Бережков.
   Родионов рассмеялся:
   - Нуте-с... Нуте-с, пуля... Договорились. Жму вашу руку.
   - Подождите, Дмитрий Иванович. Решайте, как хотите, лишь бы я знал только мотор, лишь бы меня от этого не отвлекали.
   - А кто будет отвечать?
   - Не знаю, Дмитрий Иванович, как это выйдет юридически, но ведь я все равно отвечаю за свою вещь всей своей судьбой.
   Родионов помолчал, потом сказал:
   - Хорошо. Что-нибудь придумаем. Занимайтесь мотором.
   Комиссия по закупке оборудования, снабженная всеми чертежами, вскоре уехала. Предварительно были просмотрены многие десятки прейскурантов-каталогов машиностроительных фирм, разработаны спецификации. Бережков принимал в этом самое деятельное участие, внес массу предложений, сопровождая их моментальными набросками на полях каталогов или на любом попавшемся под руку листе бумаги. Проводив Шелеста, он продолжал с коллективом АДВИ улучшать мотор.
   Однажды ему снова позвонил Родионов. Расспросив о работе, Родионов сказал:
   - Алексей Николаевич, у меня к вам предложение: вылететь со мной завтра на площадку завода. Пора вам пройтись по цехам, где будет выпускаться ваш мотор, окинуть все хозяйским взглядом.
   - А у меня, - живо ответил Бережков, - есть встречное предложение. Что вы скажете о поездке туда на аэросанях? Славно промчимся, Дмитрий Иванович.
   - С двумя-тремя приключениями в пути?
   - Что вы! Никогда.
   - Уж никогда ли?
   - Дмитрий Иванович, я, конечно, не принимаю в расчет уму непостижимых случаев.
   Родионов улыбнулся, держа трубку. В эти дни, когда мощный советский авиамотор был уже, казалось, создан, он охотно шел на шутку, подшучивал над Бережковым.
   - А почему, собственно, нам не испытать и приключений? - сказал он. Нуте-с... Кто нам это запретил?
   - Испытаем! - воскликнул Бережков. - Ручаюсь, испытаем. У меня ни один пробег еще не обходился без чего-нибудь невероятного...
   - Не хотелось бы, Алексей Николаевич, только одного...
   - Чего?
   - Уму непостижимо засесть где-нибудь в сугробе.
   - Никогда! Какие же теперь сугробы? Март. Самый дивный наст. Ничего чудеснее нет на свете.
   - А сани в путь готовы?
   - В АДВИ, Дмитрий Иванович, они всегда готовы.
   - Что же, тогда завтра в шесть утра буду на Лефортовском плацу.
   Бережков разыскал в мастерских Недолю. Там опять внимательно перебирали мотор.
   - Федя, за дело!
   Младший инженер-конструктор недоуменно посмотрел.
   - Федя, завтра едем!
   - Куда, Алексей Николаевич?
   - На Волгу, на аэросанях.
   - Зачем?
   - На завод, где будет выпускаться наш мотор. Надо проверить, все ли там в порядке... Оглядеть все по-хозяйски.
   Бережков с удовольствием повторял слова, только что услышанные от Родионова. Он послал Недолю подготовить сани к поездке. Теперь молодое поколение АДВИ быстро завладевало в институте всем. Недоля, как некогда и Бережков, жадно работал и в конструкторском бюро, и в мастерских, увлекался и аэросанями, проектируя для них с двумя товарищами свой первый собственный мотор.
   30
   Нет, в пути ничего не приключилось.
   К десяти часам утра они вынеслись к Волге. Бережков заложил крутой вираж. Сани, накренившись, прочертили одним полозом по снежной целине красивую, геометрически точную кривую. С раскрасневшимся счастливым лицом Бережков оглянулся на Родионова, сидевшего в пассажирском отделении, поймал веселый взгляд, кивок и вовсю пустил сани по нехоженой белой глади русла, обозначенной высоким берегом с глубокими тенями оврагов. Мартовское солнце уже пригревало, в кабинке потеплело. Наметенные вьюгой, затвердевшие маленькие гребешки снега, заметные только вблизи, нескончаемо выраставшие навстречу, уже подтаивали, стали хрупкими, чуть ноздреватыми.
   Жмурясь от искрящейся белизны, прижав ногой до предела педаль газа, свободно положив руки на руль, почти не управляя, Бережков отдавался удовольствию неимоверно быстрого скольжения, что можно ощутить, лишь летя с горы на лыжах или вот так, мчась по насту на аэросанях, когда, будто утратив вес, не проламывая подмерзшей легкой корки, полозья оставляют только след. И вдруг...
   Ни в одном своем рассказе о пробеге на аэросанях Бережков не мог обойтись без такого "вдруг". Я ожидал, что он, по своей манере, выдержит интригующую паузу, поднимет палец, посмакует мое нетерпение. Нет, он повествовал с воодушевлением, глаза блестели.
   - И вдруг, - повторил он, - я вздрогнул. Поверите ли, это тоже был один из потрясающих моментов моей жизни! Догадались, что произошло? Завод! Мы увидели завод!
   Как-то сразу, за какой-то излучиной реки взгляду Бережкова, взгляду всех, кто несся с ним на аэросанях, открылась площадка Моторстроя. Крутизна берега несколько заслоняла ее; еще не было видно взрытой земли, движения по дорогам, работ. Казалось, очертания огромного завода, смягченные далью, поднялись прямо из снегов. Предстали ряды кирпичных труб, кое-где еще не выведенных доверху; длинные остовы крыш, еще не застланных, ажурных; силуэт башенного крана; темные контуры градирен и газгольдеров; железные переплеты эстакад; электростанция в фанерном тепляке с характерными короткими черными трубами, похожими на пароходные. Над самой высокой строительной мачтой реяло по ветру красное полотнище.
   С каждой секундой завод приближался, становился явственнее. Вот уже можно различить вонзившиеся в голубое небо острия громоотводов на кирпичных трубах; поворачивается подъемная стрела, несущая над крышами по воздуху стальную балку; чернеют фигурки верхолазов; на крыше заклепывают стропила; блеснули здесь и там молнии электрической сварки.
   Бережкова била дрожь. Ведь это же завод для его мотора! Уже много месяцев подряд Бережков занимался утомительной доводкой; мозг был сосредоточен на тысяче мелочей, на какой-нибудь ничтожной кривизне, эллипсности валов, которую им следовало придать для долгой службы, на мельчайших зазорах, измеряемых сотыми долями миллиметра, что тоже надо было отыскать, поймать нескончаемыми опытами. Каждый день одно и то же: просмотры диаграмм температуры и прочих показаний всех самопишущих приборов, демонтаж мотора, смена деталей, настройка. И на следующий день опять: нелады с маслоподачей, перегрев, клапаны, подшипники, прокладки... И только в редкие минуты, как-нибудь под вечер, мечты.
   А тут перед ним не в мечтах, а наяву, среди снегов, на крутом берегу русской великой реки раскинулся на несколько километров завод, который будет выпускать эти моторы, самые мощные авиадвигатели в мире.
   Рядом с Бережковым сидел Недоля в черной жеребковой куртке, в меховой шапке со спущенными, завязанными у подбородка ушами. Он тоже смотрел на завод, подавшись к ветровому стеклу. Ему стало жарко. Дернув тесемки, он снял шапку, смахнул тыльной стороной ладони легкую испарину на лбу. Пробившиеся где-то струйки ветра чуть трепали его светлые волосы. Бережков взглянул на него. Вот также, наклонившись вперед, прильнув к пулемету, Федя сидел рядом с Бережковым ровно девять лет тому назад, когда они мчались на аэросанях по льду Финского залива. Впереди и по бокам вскипали белые взбросы битого льда и воды от рвущихся тяжелых снарядов. И теперь вдали на берегу вдруг возник такой же, только черный, взмет: на стройке рвали землю.
   Наметив трассу подъема, Бережков направил сани вверх по береговому склону. Встающий белый гребень постепенно закрывал стройку. Родионов приподнялся, перегнулся через спинку водительского места, чтобы все-таки видеть завод. Уже только кончики труб маячили над гребнем да колыхался по ветру приближающийся красный флаг. Родионов вдруг потряс Бережкова за плечи и, смеясь, показывая вперед, крикнул, перекрывая гул мотора:
   - А?!
   Так они и взлетели в гору.
   31
   Бережков остановил сани у тепляка электростанции.
   Отсюда в глубь площадки к главным корпусам прокладывали траншею так называемого шинного туннеля. Линия работ просекала еще не застроенное поле. Промерзшую землю отогревали кострами, врубались в нее мотыгами, топорами, ломами, а там, где она не поддавалась и лому, вгоняли кувалдами железные клинья и все-таки откалывали кусок за куском. В пробитые колодцы запальщики закладывали бурки; звучал сигнальный рожок; люди отбегали; черные глыбы с глухим уханьем вздымались в воздух, оседала пыль; землекопы с лопатами и кирками снова шли туда.
   Тогда еще в нашей стране не выпускали ни экскаваторов, ни грузовиков; на всем открытом взору пространстве курсировало лишь несколько грузовых автомобилей, переваливающихся на ухабах с боку на бок; всюду сновали лошаденки; выброшенную землю грабари, бородатые, в крестьянских армяках, в лаптях, кидали лопатами в сани и в телеги.
   По свежему рву вслед за землекопами продвигались плотники и арматурщики. Здесь же на морозе на деревянную опалубку траншеи, на каркас железных прутьев выливали из бадей и утрамбовывали дымящуюся подогретую кашицу бетона. Перекликались то с волжским оканьем, то на украинской "мове", то по-московски акая. Виднелись солдатские папахи еще времен давней войны, кубанки, русские треухи, обтрепанные шлемы-буденовки, татарские стеганые шапки. В одном месте Бережков заметил странную группу в ватных, по-восточному пестрых халатах, в азиатских малахаях. Это были смуглолицые узбеки или казахи. "Вот так Моторстрой, - возбужденно подумал Бережков. - Всю страну подняли ради мотора".
   Родионов в кожаном черном пальто без всяких воинских знаков и в мерлушковой шапке со звездой шел впереди. Недоля, шагавший рядом с Бережковым, оглянулся на тепляк, за которым в затишке под охраной сторожа были оставлены аэросани.
   - Дальше не пойду! - сказал он. - Постою немного здесь, потом займусь санями.
   - Успеется... Пойдем, - коротко кинул Бережков.
   Его влекли длинные корпуса цехов в отдалении. Сквозь светлые пустые проемы окон и ворот можно было видеть, как там, внутри цехов, двигаются паровозы и вагоны. Под остовом крыши покачивалась поднятая на стальных тросах тяжелая тележка мостового крана, которую подтягивали к верхним главным фермам.
   Тропка вывела их к санному пути. Длинной чередой шли груженные землей розвальни. На дорогу сыпались комочки мерзлого суглинка и песка. Полозья давили их, втирали в снег. Вдали показалась легковая машина. Она медленно пробиралась по этой дороге, пролегшей в снежном поле светло-коричневой широкой полосой.
   - Дальше, Алексей Николаевич, не пойду, - опять сказал Недоля.
   И все-таки шагнул поближе к траншее, где кипела работа. Бережков взял его под руку. С минуту они стояли молча. Родионов тоже остановился.
   - Черт возьми, - сказал Бережков, - ведь это чудо. Чудо-завод, а?