Белгарион Берен. Тени сумерек

   — Хрен! — возразил Мельхар. Берен удивился, до чего похоже начинают вести себя люди и гномы в подпитии. — О том, чтобы заменить самострел в бою, разговора не было. Разговор был какой? можно ли пружиной делать того же самого, что и лучком? А чего делает лучок? Стреляет. А эта штука? Она тоже стреляет. Стало быть, делает то же самое.
   — Мельхар, — эльф покачал пальцем перед лицом. — Ты играешь словами. Разве это называется «стрелять»?
   — А как же, козла тебе в плавильню, это называется?
   — Это не стрельба, Мельхар. Ты мог бы пустить болт просто рукой — и сказал бы, что выиграл? Это не оружие.
   — Оружие.
   — Нет, не оружие…
   — А я грю, саламандру тебе в горн, что оружие.
   — А зачем мы спорим?
   — Как это зачем?
   — Я говорю, зачем мы спорим, если у нас есть судья?
   Оба с интересом уставились на Берена.
   — Князь Берен, — спросил Мельхар. — Рассуди нас: это оружие или нет?
   — Рассуди, — повторил Кальмегил. Берен еще ни разу в жизни не видел ни одного эльфа таким пьяным. — Ты бы пошел с ним в битву?
   — Не, — ответил он. — Не пошел бы.
   — Вот! — Кальмегил поднял палец. — Вот…
   — Но в другое дело — пошел бы, — кивнул Берен. — Хорошая штука. Можно спрятать под плащ… В сапог…
   — Дзынь! — и прострелить себе ногу, — эльф махнул рукой.
   — Какой прострелить? — обиделся Мельхар. — Стопор надежный как гора!
   — Это оружие, — как можно тверже сказал Берен.
   — Но не оружие воина, — почти жалобно возразил Кальмегил. — Оно не пробьет доспеха. Оно рассчитано на незащищенного человека. Это оружие убийцы…
   — А я и есть, — проворчал Берен. — Будь у меня такая штука…
   Кальмегил лицом и всем телом изобразил возмущение.
   — Тогда бери, — гном сделал широкий жест. — Дарю.
   — Сп… асибо, — Берен подгреб короткорылый самострел к себе.
   — Оружие? — заглядывая ему в глаза, спросил гном.
   — Оружие, — решительно кивнул Берен.
   — П… одкуп судьи, — Кальмегила, похоже, разобрала та же икота.
   — А если б не оружие, он бы и не к… упился, — резонно возразил гном. — П… роклятая икавка… Выпьем.
   — Воды, — сказал Кальмегил.
   — Хрен, — отрезал гном.
   Все трое хватили неразбавленного норпейха. Кальмегил задохнулся.
   — Бе… рен, — сказал он. — Нельзя же так… Поверь мне, это плохое питье… Из него выпарены все жизненные соки… Одна горючая влага да горькие масла… Оно даже не идет…
   — Идет-идет, — Берен снова пнул его ногой под столом. — Может, пива, лорд Кальмегил?
   — Пива, — согласился эльф.
   — Как ты, человек? — спросил Мельхар. — Еще не желаешь в кроватку?
   — Разве что ты сейчас предоставишь мне мою vanimelde… И Сильмарилл для ее р-родителя.
   — Тс-с! — Кальмегил оторвался от кружки повел пальцем перед глазами. — Сильмариллы — это страшная тайна. Никто не должен знать, что мы идем за Сильмариллами.
   — А я никому и не скажу, — гном бахнул себя в грудь, гул пошел по всему залу. — Бороды мне лишиться — никому!
   — Это — хорошо, — кивнул Кальмегил, и предложил: — Выпьем?
   Берен не подал виду, что крайне изумлен этим предложением, исходящим от эльфа.
   Слуги наполнили кубки.
   — Чтоб мы и в пирушке и в драке ложились последними. Хху! — Мельхар перевернул кубок в рот.
   Берен, подавляя тошноту, вцепился в хлеб. Похоже, гном и в самом деле намерен лечь последним… Может, сейчас? Нет, рано…
   На государя Мельхара, как и на большинство гномов в подпитии, нашел приступ говорливости и бахвальства. Это еще можно было бы стерпеть, не потеряй он окончательно чувство меры и не начни рассказывать такое, чего ни в каких сказках не выдумаешь. Ладно, байку про морийское серебро, кольчуга из которого выдерживает любой удар, а весит при том не более тяжелой латницы — он когда-то слышал. Но вот байка о том, что далеко к югу за Морией никогда не бывает зимы и среди гиритрона блещут нимросы (44), а на деревьях в роще созревают золотые яблоки, которые сами собой, без ножа, распадаются на дольки. А люди в тех краях, заливался гном, с лица черны, как древесный уголь.
   На такую басню можно было ответить только правдой, но такой, которая заткнет ее за пояс. И Берен с удовольствием принялся рассказывать, что слышал от мудрых: некогда, проходя через земли далеко к востоку от Мглистых Гор, беоринги повстречали диковинное племя:
   — С виду — люди как люди, но росточка вот такого, — он показал четыре фута от земли. — Как дети.
   — Знаю, — отмахнулся гном. — Нибин-наугрим, гномы-малютки. Отребье.
   — Н-не, — Берен с оттенком торжества в голосе покачал пальцем. — Не гномы вовсе. Мы поначалу тоже думали. Однако ж. Бород у них не растет. Лица гладкие даже у старых. И ноги волосатые.
   — Эка диво — ноги волосатые. У меня, к примеру, тоже волосатые…
   — Да нет. Не такие волосатые. Не как у всех мужчин. Совсем. Наподобие заячьих или собачьих.
   — Ну, ты даешь, — подался назад гномий король. — Ну ты сочиняешь, князь — мне за тобой не угнаться.
   — Я? Сочиняю? А кто тут про черно… чернолицых рассказывал?
   — Дак я-то правду говорил!
   — И я правду.
   — Да ну! И от кого ж ты ее знаешь? На собственные глаза-то ты видел своих, с собачьими ногами?
   — А ты — свои головешки ходячие?
   — Мир полон таких вещей, — вклинился в начинающийся спор Кальмегил, — которые порой даже мудрец не может увидеть во сне.
   — Точно, — согласился гном. — Лучше выпьем.
   Выпили.
   Берен обнаружил вдруг, что рассказывает гному о тролле, которого убил его дед, Брегор Бешеный, причем гном одновременно рассказывает ему о найденном им в юности изумруде, и при этом обоих, похоже, такой разговор вполне устраивает.
   — …Быков душил, а людей так жрал…
   — …Тесно там, грю, и жарко, как у балрога в заднице…
   — …Дед туда-сюда, смотрит — потерялся…
   — …Я туда-сюда — ну, думаю, чушка свинцовая — застрял…
   — …Вокруг никого, если не считать тролля…
   — …А снизу пышет жаром и воняет — дракон, как пить дать…
   — …И тут он выходит — здоровенный что твой дуб…
   — …А как глаза попривыкли, смотрю прямо перед носом — сверкает… Вот такой, в кулак…
   — …Лег дед и притаился в камнях…
   — …А размахнуться негде — хоть плачь, хоть смейся, хоть зубами выковыривай… И драконом несет…
   — …И прямо через него перешагивает… Понял тут дед, что сегодня Тулкас прямо на него смотрит… И рубит тролля ровно через то место, где ноги вместе сходятся…
   Гном вдруг умолк и подозрительно посмотрел на Берена.
   — Зачем мне твой дед, князь? Я про этого тролля от него сто раз слышал. Ну, раза три — это точно. Ты про себя расскажи.
   Не дожидаясь помощи слуги, он открыл трубку и плеснул и себе, и Берену.
   — Выпьем.
   — Чтоб нам только так и встречаться, — уже с некоторым усилием проговорил Берен.
   Выпили. Берен знал, что, если ему сейчас понадобится в отхожее место, то своими ногами он не дойдет — придется опираться на плечи оруженосцев. На его счастье, голова у него была крепче ног.
   Озорная задумка родилась в этой голове, и Берен с удовольствием ей поддался. С самым нешутейным видом он начал пересказывать историю о том, как ранил самого Саурона. Правду сказать, он сомневался в том, что раненый им громадный черный волколачище — сам Саурон; ничто не говорило в пользу этого — кроме того нестерпимого, животного ужаса, который тварюка распространяла вокруг себя. Однако же, никто из волколаков к себе не располагает — просто этот был больше и сильнее других, да какой-то особенно злобный дух горел в его глазах…
   — …И в окрестностях Гвайра мы встретились. До того я преследовал, а он уходил… Но когда увидели — он меня, я — его… Все обратно повернулось… это… кинулся он. Ростом — с коня, зубищи — м-мать моя честная женщина, что твои гвозди… А я… это… Нож… И копье… Все…
   — И что?
   — Копье — дрянь… Древко гнутое… Т-торопился… В плечо ему — раз! Здар-ровый… Зубами за древко… Хрясь — и пополам!
   — Поклянись, что не врешь.
   — Чтоб я сдох. Я бежать. Он за мной, понимаешь? Хромает, а идет. Слышу — воет… Своих созывает… И тут я, государь, смекнул, что не простой это волколак… Простой — не будет раненый по следу идти… Я в скалы… Успею — моя судьба, не достанут. Не успею — сожрут…
   Берен надолго замолчал, вроде бы как собираясь с мыслями.
   — Ну? — не выдержал король гномов.
   — П-полез, — Берен стукнул кулаком по столу. — А в Гвайре я сроду не лазил. Ни одной скалы не знаю… Сорвусь — крышка. Лезу… А холодно, собаки его рви… Пальцы задубели… Гляжу вниз — тварюка уже там… Сидит, стерво, рану лижет и на меня зенки таращит; а достать — уже никак…
   — А дальше?
   — Лезу, — уперто проговорил Берен. — Лезу, лезу, лезу… Пальцы в кровь содрал… Гляжу — мать моя честная женщина! — внизу уже трое. И тут у меня ногу свело… Сорвался я и х-х-хху-у-у! — вниз.
   С этими словами Берен ударил по столу ладонью, а потом со стуком ткнулся в доски стола головой.
   Краем глаза он увидел, что гном изумленно смотрит на него. Попытался выпрямиться и подпереть щеку ладонью. Голова была тяжелой и на руке не держалась.
   — Ну и что?
   — Чего что?
   — Чем кончилось?
   — Чего кончилось?
   — Тьфу ты! Сорвался, упал — и что?
   — Упал? А-а-а, упал… Насмерть, — сообщив это, он снова упал лицом вниз — но не на стол, а на сгиб своего локтя.
   Мельхар какое-то время потрясенно молчал, потом в крайнем недоумении спросил:
   — Как насмерть?
   Берену уже не удавалось перебороть смех или сделать вид, что это пьяная икота. Вытирая слезы и содрогаясь от хохота всем телом, он поднял голову и откинулся на спинку кресла.
   — Ты меня купил, — с какой-то почти детской обидой сказал король Ногрода.
   — Я тебя купил, — сквозь смех согласился Берен.
   — Ты меня купил… Я думал, что ты уже лыка не вяжешь, а ты так меня купил!
   — Купил, — шепотом ответил Берен — от смеха свело живот и говорить в голос он не мог.
   — Нет! — Мельхар грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнул бочонок и вздрогнул Кальмегил. — Нет, ты меня не купил! А ну, пьем дальше.
   — За что? — Берен взял из руки мельхарова слуги стакан.
   — За всех наших друзей. Хху!!!
   «Ой, как мне плохо…» — Берен решил, что пора. Больше неразбавленного норпейха он не выдержит…
   — Налей воды, парень, — протянул он стакан Руско. — Твои повара, государь Мельхар, знают как развести горнило у человека в глотке. Ветчина славная, но как же пить охота…
   — И мне, малый, — гном подставил стакан под кувшин. — Твоя правда, пряная ветчина любит много пива…
   Берен пригубил, усиленно изображая, что жадно пьет. Мельхар и в самом деле опорожнил свой стакан.
   — Дорогой гость, — сказал гном, вытирая усы и отдуваясь. — Я тебя покину, иначе вот-вот лопну. Без меня не пей.
   — Не дерзну, — кивнул Берен.
   Мельхар выбрался из-за стола и, поддерживаемый юным гномом, направился к двери.
   Хмель сразил его на пороге.
   «Вода любит воду», — вспомнил Берен слова Кальмегила. Покосившись на эльфа, он увидел, как тот грустно улыбается.
   Неразбавленный норпейх действительно не пьянит — слишком крепок. Можно выпить довольно много — и захмелеть не более чем от обычного эля. Но если после четвертой-пятой доли выпить воды или пива — хмелеешь так же мгновенно, как теряешь сознание от удара по черепу.
   Юный гном не удержал своего государя — и тот завалился на спину, стукнувшись головой об пол.
   Теперь, одержав победу в этом глупом поединке, Берен стыдился того унижения, которому подверг короля гномов — настолько, насколько вообще пьяный способен чувствовать стыд. Немного утешало то, что выпить воды все равно придется и ему — никуда не денешься.
   Юный гном крикнул на помощь — и несколько слуг, прибежав, подняли Мельхара на руки. Свидетелей береновой победы было достаточно. Берен, «последний устоявший», взял со стола кувшин с водой и, опираясь о стол, поднялся.
   — Нимрос, подставь плечо.
   Юноша, высокий и крепкий, шагнул вперед и дал Берену о себя опереться.
   — Тебе помочь? — спросил эльф.
   — Не надо.
   — Скажи, если я выпью воды — со мной будет то же самое?
   — Ты ж сам сказал — вода любит воду…
   — Но я пока не знаю, насколько любит… Что за безумие… Зачем я принял участие в этом самоистязании?
   — Ты мне крепко помог. Государь Мельхар стремился от тебя не отставать.
   Берен сделал два шага, стараясь не особенно виснуть на юном барде.
   — Веди меня туда, куда не дошел король Мельхар. Руско, неси воду, — князь ткнул кувшин в руки своего оруженосца. — В «Наставлениях юным» сказано, что недостойно блевать на стол… Когда я, Руско, был твоих лет, мне все хотелось спросить у сочинителя: а под стол — достойно? Жаль, сочинитель помер давно… Да теперь и самому ясно, что когда подступает — о достоинстве не думаешь. Донести бы до места… А ты, Нимрос, держи меня, чтобы я сам не ухнул… куда Махал шлак сливает… Ишь устроились, дети снисхождения — водичка бежит все время… Интересно, кто у кого выучился — эльфы у них или они у эльфов?
   Нимрос прислонил своего князя к стене, чтобы перевести дыхание. Потом они продолжили путь. Берен болтал не переставая и остановиться не мог.
   — Вот кто бы мне сказал, отчего норпейх развязывает мне язык, а пиво завязывает? Что бы нам поспорить о пиве… Нет, нет, на пиве я не устоял бы… Намо, хранитель правды, свидетель — эта победа далась мне не легче прочих — Нимрос, как насчет сложить о ней песню? Сам знаю, не нужно… Стоять!
   Этого можно было не говорить — они пришли.
   — Воды, Руско! — Берен выдернул из рук Гили кувшин, осушил его, проливая на грудь и на плечи и уронил — бронза с колокольным звоном покатилась по камням.
   — Отсюда вы меня понесете, — сообщил Берен и еле успел развернуться к дыре, под которой действительно бежал ручей — его вывернуло. Раз и другой и третий.
   — Глупая была затея, — простонал он. — Тридцать фунтов… Все равно глупая…
   — Руско, еще воды, — сказал Нимрос, удерживая его за шиворот от позорнейшего падения. Впрочем, Берен уже не чувствовал стыда — вода сделала свое дело, огненный эль помрачал его разум с быстротой неимоверной.
   Его желудок еще дважды завязался узлом, выжимая остатки гномьей трапезы, нерастворившийся огненный эль и горькую желчь — а потом он почувствовал как в губы ткнулась солоноватая бронза: Руско принес еще воды. Несколько глотков — и Берен потерял сознание.
   Очнулся он на постели, раздетый и вроде бы даже умытый. Гили дремал рядом, в кресле, поджав одну ногу и склонившись лбом на колено. На столике перед ним стоял кувшин, немного еды, под кроватью — хе! — таз.
   Берен сел, подавив стон. Голова болела, брюхо, естественно, тоже. Пьяным он себя не чувствовал, но знал: глоток-другой воды — и он опять окосеет.
   Он поднялся с постели, держась за столбик алькова. Руско моментально проснулся. В его улыбке Берен прочел без всякого осанвэ: «Есть глупости, которые никто за тебя не сделает».
   — Попробуй скажи что-нибудь, — проворчал он, показывая кулак. — Вот только попробуй…
 

* * *

 
   Сколько молотов зазвенело о наковальни после договора и памятной пирушки, сколько гномьих кузниц выполняло заказ — Берен не знал, но на третий день после попойки ему принесли образец самострела.
   — Тетиву сам натянешь, князь? — спросил Мельхар. — Или подмогнуть?
   — Не надо, — Берен вставил ногу в стремя, поддел тетиву крюком и, разгибаясь, оттянул ее назад, до стопора. Вложил стрелу. Прицелился в пустой бочонок, указанный государем как мишень. Спустил тетиву.
   Стрела не вышибла чоп, как он хотел, а прошила обе стенки насквозь.
   — Руки дрожат? — мрачно спросил король гномов. — Вот, выпей.
   — Это что? — спросил Берен, глядя на дымящуюся струйку густо-черной жидкости, наливаемую слугой из кувшинчика.
   — Это кава, — с гордостью сказал гном. — Ее собирают те самые люди с черными лицами, в которых ты не поверил. Зерна ее приходят сюда через седьмые руки, и стоят мне золота по своему весу. Ты — первый из людей, который попробует этого напитка. Не рассказывай потом, что Мельхар скуп.
   — Не буду, — пообещал Берен, отхлебнув обжигающего, бодряще-горького питья.
   Правду сказать, напиток не показался ему стоящим золота по весу заварки. И это лишний раз доказывало, что там, где дело касается королевского достоинства и желания пустить пыль в глаза, гномы скупердяями не бывают.
   Изготовление остальной тысячи самострелов и припасов к ним заняло меньше двух седмиц. Видимо, у гномов многое было в состоянии полуготовности — когда кто-то приходил с заказом, оставалось только доделать.
   Летнее солнцестояние они встретили еще на торжище в Ногроде, но на третий день уже двигались с обозом в сторону моста через Аскар, что гномы построили у Сарн Атард. Укрытое холстиной и переложенное сеном, на возах дремало оружие.
   Переехав через мост, они двинулись гномьим трактом через степь, к Аросу — той самой дорогой, которую Гили проделал с купеческим обозом три луны назад. Тогда он шел пешком за возом, в самодельных опорках и полукафтане из самого грубого сукна; сейчас он ехал по левую руку от Берена, держа его копье и щит; на нем был шлем, по-эльфйски повязанный платком, кольчуга и хороший плащ, крепкие и красивые сапоги, у седла приторочена лютня. Тогда Алдад хотел сделать его своим рабом — а сейчас ему пришлось бы при виде их поезда снять шапку и посторониться, убирая свой обоз с дороги — господа рохиры не желали плестись в хвосте у торговцев.
   Изменилось многое. Изменился сам Гили. Сейчас, вернувшись на свою старую дорогу и сделав круг, Руско понимал, насколько иным он стал. Дело было даже не в доспехах и не в новой одежде, и не в коне, и не в том, что он возвысился до княжеского оруженосца — все это было где-то «снаружи», поверх него; а внутри себя он чувствовал какую-то твердость; словно позвоночник усилили стальным прутом, как в одной из сказок горцев, где мать выковала герою железный хребет и железный череп, стальные руки и ноги, чтобы враг не мог поразить его… Сказка заканчивалась печально: героя уходила коварная девица, заставив его съесть хлеб, начиненный иголками, и эти иглы пронзили его сердце.
   Руско покосился на Берена — своего господина, героя, сердце которого было пронзено иглами.
   Все изменилось, но не взгляд, которым Берен окидывал край земли и неба там, где темной, еще тонкой полоской лежал меж небом и землей Дориат. Этот взгляд обещал еще лиги и лиги пути, сражения и смерти, победу и славу. И старая боль была в нем, и нестареющая любовь.

Часть вторая

Глава 9. Осень

   Урожай собрали обильный — одни говорили, оттого, что весной в предгорьях были щедрые дожди, другие — оттого, что ни одна орочья банда не застигла земледельцев на полях во время жатвы. Нынче Бретиль стерегла не тяжелая на подъем Халмирова дружина, а ребята куда более лихие. Неведомо, откуда взялись деньги на то, чтобы собрать и вооружить этакую ватагу — полторы тысячи горцев, главным образом юнцов — но те, кто видел ребят из ватаги вблизи и разговаривал с ними, знали, что командуют там уже тертые вояки.
   Ездили они все на конях, но дрались в пешем строю. Хотя «дрались» — не совсем то слово: попавшиеся им орочьи ватаги они просто расстреливали. Их отряды — по тридцать человек — разъезжали между Миндебом и Малдуином, и если замечали орков на дневке — догоняли и истребляли. А поскольку до Димбара от Анаха или Теснины Сириона никак нельзя дойти, не встав на дневку хотя бы раз, то ни одна орочья шайка не потревожила халадин этим летом.
   Называли себя эти молодцы «Бретильскими драконами». С какой-такой радости им понадобилось брать имя чудовища — неведомо; самым простым объяснением было то, что оружие у большей их части было клеймено свернувшимся драконом, знаком одного из самых больших ногродских цехов.
   Жили они в кошах, на северной границе леса, на берегу Сириона. Командовал ими какой-то Эминдил, звавший себя Безродным, правой рукой его войска верховодил Рандир Фин-Рован, левой — Дарн дин-Креган с Химринга, а серединным знаменем — Брандир Фин-Роган. В самом Бретиле эти люди показывались редко. Лишь однажды их видели всех четверых вместе — зачем-то они приезжали к вождю Халмиру. Один из богатых халадинов, говоривших в совете у Халмира, долго таращился то на Безродного, то на его оруженосца — молчаливого рябого паренька, но так и не решился к ним подойти и заговорить.
   Этой осенью все было спокойно — и никто не удивился, когда Драконы купили пива на всю ораву: им было за что пить.
 

* * *

 
   Там в лесу есть поляна у быстрой реки,
   Цвети, ячмень, цвети!
   Где эльфийские девы сплетают венки,
   Цвети, ячмень, цвети!
   Там волшебные кони пасутся в полях,
   И солдаты пьют за честь короля,
   Цвети, ячмень, цвети! (45)
   Костер горел жарко, песня звучала громко, и Гили, горланя вместе со всеми, впервые радовался своей игре, а не стеснялся ее.
   Конечно, две луны — не срок, чтобы научиться играть на лютне, за две луны можно научиться только «грести по струнам» — самое пристойное из выражений, которыми Берен вознаграждал игру своего оруженосца. Обычно играл Нимрос, а Гили хозяин приказывал петь его песни, потому что голос у Нимроса был слабый… Когда собирались начальники над этим мальчишечьим войском, так и происходило: Нимрос играл, Гили пел. Но здесь, в кругу простых стрелков, то, как играл Гили, ни у кого не вызывало нареканий. Тут не было знакомых с эльфийскими певцами; тут никто не слышал ни Маглора Бледного Господина, ни даже Вилварина — и всем нравилось, как играл Гили.
   Ну, так сядем же вместе за праздничный стол -
   Пьяни, ячмень, пьяни!
   Пусть наполнится песнями древний дол -
   Пьяни, ячмень, пьяни!
   И пусть вечность не ждет нас с тобой впереди,
   Нам в веселии должно свой век провести -
   Пьяни, ячмень, пьяни!
   — Руско тебя господин кличет, — ткнули его в спину.
   Это могла быть и шутка — а заодно и способ занять место у огня. Но отмахнуться и послать шутника Гили не мог. Кто угодно, но не он.
   Немножко раздосадованный, он покидал круг пира и песни, а вслед ему летело:
   Пустим по кругу кружку эля!
   Пустим по кругу кружку эля!
   Сложил эту песню Нимрос, совсем недавно — и почти никогда сам ее не пел, хотя среди стрелков ее очень любили. Но так уж вышло, что сдержанный, прохладный Нимрос всеми простыми щитоносцами воспринимался как начальство, а Гили — нет. И оттого если затевали петь «Ячмень», то играть звали Руско.
   Крыша коша была низкой: жилища Драконов представляли собою наполовину землянки. Так что все входящие волей-неволей кланялись.
   Берен сидел возле очага и чертил кончиком ножа на земляном полу. В последние дни он был задумчив и вспыльчив — Гили знал, почему: разведчики, посланные на север, не возвращались. Неужели вернулись? — подумал он; но тут же сообразил, что тогда первым делом хозяин послал бы за Рандиром, Дарном и Брандиром, и, наверное, за Нимросом — чертить карту. А самого Гили вообще не позвали бы. А раз послали за ним, других же никого нет, стало быть, не вести с севера пришли, а Берен от шальной тоски сейчас велит заседлать коня, помчится на восток и будет гонять вдоль границ Дориата…
   — Государь вернулся, — тихо сказал Берен, поднимая голову. В глазах его плясали радостные огоньки.
   — Откуда знаешь, господин? — Гили оглянулся по сторонам, не сидит ли на лавке незамеченный им гонец.
   — Знаю, — ответил Берен. — Сегодня в сумерках поедем к нему. Принеси мне все чистое и сам оденься в новье.
   — Слушаюсь, — Гили вышел из коша.
   Стирала им одна баба с ближайшей заимки — увидела однажды, как мальчишка возюкается в речке с цветной рубахой из тонкого полотна и только что не рвет ее, выругала его и согласилась стирать им троим за дичину. Гили рад был избавиться от этакой работы — не то чтобы он ленился, а просто до того имел дело только с грубым льном и сукном самого простого тканья.
   У этой же бабы Гили держал все нарядные вещи. Потому что Берен надевал первое что под руку подвернется — будь это расшитая тонкая рубаха или грубая некрашеная ряднина; а приспичит — и лез во всем этом в колючие кусты или в болото, затевал бороться или играть в мяч — и все, нет больше рубахи; берись, Руско, за иглу. Так лучше пусть дерет и пачкает суровый лен, чем тонкое полотно, а нарядные вещи полежат в безопасном месте.
   Гили надел сапоги, опоясался скатой, сунул за пазуху пяток яблок на дорогу — и пошел на ближайший хутор.
   — Чистые рубахи вам? — спросил хозяйка. — А чего твой господин в ней делать-то будет, в чистой? Оленьего быка свежевать или по болоту за птицей шнырять?
   — В гости поедет, — сказал Гили. И сразу спохватился: чего это он должен за князя отчитываться перед халадинкой? — Не твоего бабьего ума дело.
   Женщина засмеялась и вынесла их рубахи — те самые, подаренные в Химринге — и полукафтанья тонкого сукна, которые им справила княгиня Эмельдир.
   Вернувшись, он оседлал коней, и они с Береном поехали к речке. На берегу увязали одежду в узлы, перешли Сирион там, где было что-то похожее на брод — саженей двадцать, правда, пришлось проплыть, держась за седла — и на другом берегу оделись в чистое.