Белгарион Берен. Тени сумерек

   — По справедливости? — Берен фыркнул. — Много чести собаке.
   Полкувшина… Не слишком торопиться… Полкувшина.
   Мучительные полчаса…
   Есть.
   Пошатываясь, он поднялся из-за стола. Ухватился за кресло, чтобы сделать шаг. Поймал удивленный взор Илльо — и это я тут только что так споро рубился? Ага, я. Он самый я.
   — Эй ты, рыжий, как тебя там… Фили?
   — Гили, сударь.
   — Да, Гили. Посвети мне.
   Тхуринэйтель вздохнула с облегчением — она не любила сопровождать его туда, куда даже короли ходят пешком. Приятного мало — слушать, как его рвет.
   А его и впрямь мутило.
   — Слушай и запоминай, Руско, — прошептал он, навалившись на паренька, когда они вышли во двор. — Государь Финрод в плену у Саурона, в заложниках. Саурон думает, что теперь я совсем ручной. Ты останешься здесь дня на три, а потом я тебя поколочу и выгоню. Я должен много тебе рассказать, а ты запомнишь и отправишься в Химринг. Все остается в силе между мной, Маэдросом и Фингоном. Когда они выступят, здесь будет мятеж.
   — А Государь? — в ужасе выдохнул Гили, останавливаясь. — А Айменел?
   — Молчи, дуралей, — Берен стиснул его плечи, и Гили услышал слезы в голосе лорда. — Молчи…

Глава 14. Зима

   Тьма кромешная… Недолго и свалиться вниз, сломав шею. Вот было бы обидно…
   Да нет, чушь. Он никогда не свалился бы с этих ступенек. Он, ползавший по ним, когда был еще слишком мал, чтобы ходить… Мать рассказывала, что поначалу, взбираясь на эти лестницы на четвереньках, он дрожал как осиновый лист. Дрожал, а все равно лез, и, взобравшись, принимался орать, потому что не знал как спуститься. Мысль о том, что спускаться надо задом вперед, в головенку не входила. Один раз попробовал вперед лицом — и, ясное дело, скатился кубарем… Чудом не погиб и ничего не сломал себе — Валар берегут младенцев и пьяниц.
   …А все-таки зря он даже свечи не запалил.
   На самом верху голова и плечи уперлись в деревянный створ. Берен приналег, люк сдвинулся — и горец оказался на крыше западной башни.
   Светать еще не начало. Отлитые из лунного олова, белели горы. Покатые, мохнатые спины Эмин-на-Тон, не шевелясь, застыли под снегом, точно медведи в берлогах. Во все остальные стороны тянулась и пропадала во мраке лесистая долина — и Берен мог только знать, но не мог видеть, как на западе пики Криссаэгрим вспарывают отвисшие животы снежных туч; как на юге Эред Горгор вонзаются в густую синь; как на Востоке Гвайр громоздят гранит на гранит, выстраивая невысокую, но отвесную стену. Дортонион, сердце Белерианда, сам по себе был крепостью. Финрод это знал, доверяя его во владение своим братьям, и знал Саурон, вторгаясь сюда после того, как передовые заставы на Ард-Гален смел огонь. Пока темные сидят в Дортонионе, эльфы ничего не сделают. Отобьют атаку Саурона на Хитлум — он подготовит еще одну. И еще одну… Столько, сколько нужно — укрепившись за стенами этих гор, наглухо закрыв Ущелье Сириона, надежно защищая два прохода, через которые только и можно провести войско: Анах и Ладрос.
   Саурон начал строить оборонительные укрепления в разломе Анах и отстраивать замок Кэллаган — но потом понял, что людей ему не хватит для наступления, и обе стройки забросил, ограничившись тем, что в Анах обрушил в одном месте дорогу, а при Кэллагане обновил укрепления Барахира. Но даже так — туго придется тем, кто будет вести сюда войска, если не…
   Если защитникам этих долин не ударят в спину.
   Берен усмехнулся, вспомнив, как он додумался до своего же собственного плана. Однако и тогда, и сейчас, в плане было слабое место, которого он, размышляя летом, не брал в счет.
   Заложники на Тол-ин-Гаурхот.
   Самое смешное было то, что он и вправду не нарушал договора — ведь тот был недействителен, Берен подписывал его якобы «в здравом уме и твердой памяти», а на самом-то деле было не так… Но вряд ли Саурон обратит внимание на этакую крючкотворскую тонкость. Вот Берен и взобрался в эту черную рань на башню, не запалив даже плохонького светильника — позавчера Тхурингвэтиль, насосавшись его крови, опять улетела к хозяину, рыцарята спят, а в тишине и в холоде зимнего утра хорошо думается. Нужно только слегка приложиться к фляге…
   Берен откупорил фляжку, плеснул себе в рот, и, зажевав вино горстью снега, сообразил: а ведь он и в самом деле нуждается в выпивке. Не прикидывается, а нуждается.
   Он вспотел, хотя даже под меховым плащом было совсем не жарко. Вот с какой стороны он и не ждал опасности. Он боялся чего угодно: что Илльо или Тхурингвэтиль проникнут в его мысли, что Руско поймают черные или под горячую руку казнит Маэдрос, что за какой-то его мгновенный промах кто-то из заложников заплатит головой — и вот об этом только он ни разу не подумал: что к тому времени, как надо будет действовать, он вправду сопьется.
   Первым побуждением было швырнуть фляжку с башни вниз — и послушать, как она будет громыхать, восемьдесят футов вдоль стены и еще шестьсот — с обрыва. Но нет. Проклятье. Если он резко бросит пить, рыцарята что-то заподозрят. Он должен пить при них… Но не должен пить при них больше, чем это нужно для запаха… И не должен пить в их отсутствие. Но теперь искушение будет настоящим…
   Проклятье!
   Было от чего хотеть напиться. Он тревожился не только о Финроде и о себе — теперь еще и о Руско. Сейчас — середина нарвайн, по северному счету — конец иллайн, месяца Совы. Руско ушел через четыре дня после Солнцестояния. Сейчас, если с ними — о, боги, услышьте меня! — ничего не случилось, они с Аваном должны уже выйти в Химлад. А Рандир должен добраться до своих владений и найти там старосту по имени Лэймар…
   Если он вообще захочет что-либо делать, узнав о гибели своего отца… Хорошенький же груз взвалил он на плечи Руско, вкупе со всем прочим.
   Берен зажмурился. Сейчас, когда он знал, что не спятил и не предал, стало полегче. Сейчас он видел выход — даже для Финрода. Но выход был — уже игольного глазка, и чудо будет, если они смогут проскочить в этот глазок…
   Бежать из Каргонда нужно так, чтобы побега не заметили два-три дня. Дело даже не в погоне, скрываться не впервой — а в том чтобы они не сообразили послать вестника к Саурону.
   Но это невозможно — бежать так, чтобы побега не заметили. Он не имеет права отрываться от надзирателей дольше, чем на полчаса. Будь здесь Тхурингвэтиль — он не рискнул бы даже выползти сюда, на крышу.
   Единственный выход — бежать так, чтобы тебя считали мертвым. И чтобы невозможно было с ходу разобраться, самоубийство это, убийство или несчастный случай. Конечно, лучше всего было бы обставить это как убийство и свалить все на Болдога. Подбросить улику, говорящую о его виновности. Пусть не очень крепкую — но такую, чтобы в первое время ни о ком ином и не подумали. Однако следует брать в расчет и то, что такой возможности не будет.
   Конечно, Саурон все равно сможет казнить пленников… Остается питать надежду лишь на то, что в суматохе выступления к Хитлуму ему будет не до того, да еще на то, что он понимает, как важны Финрод и Нарготронд. Даже если он поубивает всех остальных (Эдрахил! Айменел! Кальмегил! Нэндил! Десять ножей в сердце!) — он будет щадить Финрода сколько сможет, Берен готов был голову прозакладывать за это.
   Итак, допустим, у него будет два-три дня. За это время нужно сделать так, чтобы вестник к Саурону не попал. Самый быстрый из вестников — Тхурингвэтиль. Значит, все должно происходить в ее отсутствие. Потом она прилетит и узнает, что ее подопечный мертв. А потом… Илльо однажды в своих мыслях сказал это, не закрывшись — когда армия Хэлгор выступит, Тхурингвэтиль полетит докладывать об этом Морготу. Значит, и о смерти своего подопечного она доложит тоже… Это даст еще два дня. Но затем… Затем нужно сделать так, чтобы через долину Хогг не проскочила ни одна зараза.
   Ярн Берен, а не попробовать ли тебе вычерпать ситом Тарн Аэлуин? Это будет проще…
   Он не заметил, как светает. Когда поднял глаза, небо уже поблекло, а над западным его краем пылала зубчатая полоса — вершины Криссаэгрим. Они первыми ловили солнце, когда оно восходило, и последними отпускали, когда оно садилось.
   Берен, ухватившись за край зубца руками, оперся ногой о нижний торец бойницы и взобрался на зубец, как делал в юности. Страха высоты в нем и во всем его роду не было. Сев на край, он свесил ногу, другую подогнул. Чтобы согреться, отхлебнул из фляги. Позволил это себе.
   Он знал теперь, что сладит с искушением и будет готов действовать, когда это нужно. Сдаться означало бы предать Финрода, живого или мертвого.
   Теперь второе — Мэрдиган, Леод, этот рыжий Риан и другие, чьи близкие в заложниках. Их верность будет обретена, если заложников удастся освободить. Или если…
   Если слуги Саурона убьют их в нарушение своих обещаний. Нет, о нет…
   Берен вспомнил свой разговор с Мэрдиганом.
   Мэрдиган командовал орудийным корнаном, тридцатью двумя метательными машинами, шестнадцать из которых метали копья, восемь — камни по крутой дуге и еще восемь были исполинскими пороками для пробивания крепостных ворот и стен. Перед своим уходом из Дортониона Берен застал последние испытания этих страшных орудий — они пристреливались по развалинам замка Хардингов. Давно сожранная изнутри пожаром, башня обрушилась, едва выдержав пять попаданий. Стены Барад-Эйтель были много крепче, но упорному многодневному обстрелу сдались бы и они.
   Мэрдиган родился, когда Аулэ отвернулся на мгновение от своих гномов и зачем-то кинул взгляд в сторону людей Дортониона. Иначе Берен не мог объяснить сообразительную, почти гномью мастеровитость его рук. С детства Финвег мастерил маленькие водяные мельницы и хитрые ловушки на птиц и зверей. Ему достаточно было кинуть на устройство взгляд, самое большее — ощупать руками — чтобы понять, как оно работает. В семнадцать лет он выстроил настоящую запруду и настоящую водяную мельницу — а его отец велел своим людям принести ручные мельницы к нему в замок и замостил ими двор. Люди кинулись с жалобой к Бреголасу, и пока тот думал, что делать, крестьяне спалили мельницу Мэрдигана и разобрали свои мельницы обратно. Оруженосцу Мэрдигана по ходу дела крепко намяли бока, и между Мэрдиганом и его крестьянами едва не началась кровная вражда — по счастью, оруженосец выжил. Обе стороны подали жалобу Бреголасу. Берен помнил ссору между отцом и дядей: Барахир считал, что содеянное Мар-Мэрдиганом подпадает под действие Беоровой Правды, запрещающей брать у человека в залог не только мельницу, но даже один жернов — а значит, крестьяне не должны понести наказания. Насколько же хуже, тихо и яростно говорил он, отобрать мельницы, чтобы ссыпать себе в карман не только законную десятину лорда, но и лишнюю долю сверх того! Бреголас спорил, что закон запрещает только брать мельницу в залог — и правильно, ведь семья должника не должна голодать; но если лорд на свои средства выстроил мельницу, сберег женщинам долгие часы труда — то отчего же он не имеет права брать плату за помол? Брать плату имеет право, настаивал Барахир, а отбирать мельницы — не имеет. Пусть люди своей волей решают, хотят они молоть зерно сами или отдавать на мельницу лорда.
   Бреголас согласился дополнить закон такой правдой, но не без скрипа. Берен был уже достаточно взрослым, чтобы понять, почему упирается дядя: если бы затея Мэрдигана-старшего удалась, а крестьяне были наказаны, многие лорды, в чьих уделах есть реки, построили бы запруды и мельницы, и с этого дела можно было бы взять новую подать… Но для Барахира справедливость была важней выгоды, а настаивать на своем он умел…
   Финвег Фин-Мэрдиган все-таки отстроил свое детище, но по новой правде было запрещено заставлять крестьян носить зерно на помол, а своей волей никто не пришел, ибо жители Гвайра славятся трудолюбием и скупостью.
   В командиры армии «Хэлгор» Финвег попал благодаря своему отцу. На рудниках Ангбанда, куда оба угодили после Браголлах, старший Мэрдиган испугался, что черная работа убьет сына и рассказал, какие золотые у него голова и руки. Он хотел устроить сына на чистую работу, а вышло, что тот попал в застенок.
   Из Мэрдигана вытянули все, что он знал, а потом, вконец сломанного, подлечили и велели показать умение: заново навести Ангродовы Гати для штурма Минас-Тирит.
   Когда он справился с заданием, ему позволили свидеться с семьей. И после этого дали кое-какую свободу и назначили командиром орудийного корнана. Он должен был построить орудия для битвы в поле и орудия для осады.
   И он сделал это, и сделал хорошо. Под его началом служили главным образом такие же, как он, вчерашние рабы с убитой гордостью, с родичами в заложниках. Берен знал, что эти люди не примут его сторону так легко. В них гнев почти убит страхом. А еще — нужно что-то делать с волчьим отрядом, назначенным стеречь орудийников…
   При встрече с Мэрдиганом, улучив момент, он небрежно бросил:
   — Помнишь наш последний разговор?
   — Разговор? — Мэрдиган и бровью не повел — так научился скрывать свои мысли. — При нашей последней встрече ты главным образом стонал.
   — Врешь. Не стонал я.
   — Ты сам не слышал, был в полубеспамятстве. Стрела в бедре — не шутка.
   — Ну так я о другом разговоре. О судьбе.
   — А, да… — равнодушно сказал Мэрдиган. В ту ночь, когда Берен приставил нож к его горлу, с уст обоих слетело слово «судьба». — Ну, и кто из нас оказался прав?
   — Я, — улыбнулся Берен краем рта.
   Мэрдиган снова не повел и бровью. Тогда он сказал: «Если ты и выживешь в горах, то не сможешь собрать армию». «Смогу», — ответил ему Берен.
   — Пусть так, — Мэрдиган тоже криво усмехнулся. — За Фрекарта спасибо. Он был гад.
   Фрекарта ненавидели даже те, кто, подобно ему, перешел на службу к северянам — в отличие от них, сделавших это из страха за жизни родных, или сломленных пытками и рабской участью, Фрекарт сделал это добровольно. За день до битвы при Кэллагане он покинул ряды горцев и перешел с небольшим отрядом к Саурону.
   Мэрдиган немного помолчал, потом добавил:
   — За эту мразь я тебе прощаю то, что было между нами.
   — Это теперь ничего не значит, — вздохнул Берен.
   Эрвег, присутствовавший при разговоре, конечно, пристал с расспросами, что все это значит, и Берен с показной неохотой объяснил, что Финвег Мар-Мэрдиган был братом жены Уртела Фин-Брогана, старшим братом которого был Борвег Мар-Броган. Если бы у Борвега не было детей, все унаследовал бы Уртел с женой, но так вышло, что Борвег женился на Андис, дочери Крегана-Полутролля. Уртелу это не понравилось, и он очень обрадовался, когда прознал, что Андис крутит с юным Береном. Он выслеживал их так и сяк, и когда, наконец, готов был предъявить обвинение в прелюбодействе (а это значило, что Борвег ради своей чести должен прогнать жену, чего Уртелу только и надо было) — и тут Берен к чему-то придрался, вызвал его на поединок и убил. Жена его, ясное дело, не простила этого княжичу, и долго трепала Финвегу душу, чтобы он отомстил за шурина. Финвег был не такой дурак чтобы убивать княжьего племянника, но и Маэндис могла прогрызть спину кому угодно. Так что у Мэрдигана была причина Берена не любить.
   — И вот только сейчас он тебя простил? — фыркнул Эрвег. Берен только пожал плечами.
   Эти два месяца Мэрдиган, должно быть, провел, раздираемый мучительным страхом и мыслями: сказал Берен Саурону о том, что его планы выданы Мэрдиганом Беорингу или не сказал? Если не сказал — то как ему это удалось? А если сказал — то почему Мэрдигана до сих пор не схватили и не поволокли в пыточную? Он должен был уже смертельно устать бояться…
   Что он услышал? Что он понял? Как улучить минуту для того, чтобы наедине сказать друг другу главное?
   — Руско, — прошептал он беззвучно, глядя на парящие над темнотой крылатые льды Криссаэгрим. — Возвращайся, малый. Ты мне смертельно нужен.
   …Сначала были тихие шаги внизу, потом — скрип лестницы, и потом осторожное:
   — Берен?
   Он обернулся — из люка по пояс высунулась Этиль.
   — Ты оставил его открытым, — немного виновато сказала она, поднимаясь.
   — Это чтоб вы знали, где меня искать.
   — Не сиди там, — она заметила фляжку в его руке. — Особенно если пьешь.
   — Хорошо, — он встал на зубце, спиной к пропасти.
   — Берен! — Этиль тихо и укоризненно ахнула, когда увидела, что он опирается на одни носки, свесив пятки над бездной. Потом она затаила дыхание, видимо, боясь, что сейчас он сорвется.
   — Ни трезвый, ни пьяный я отсюда не упаду, — он прыжком оказался рядом с ней. — Гляди, как здесь хорошо. Разве эта земля не стоит того, чтобы ради нее умереть?
   Этиль огляделась — видимо, чтобы сделать ему приятное.
   — Кстати, о смерти, — сказала она. — Орк умер этой ночью.
   — Какой орк? — Берен вовремя спохватился, что нужно сыграть пьяное «А-чего-вчера-было-то?».
   — Ты не помнишь?
   Он покачал головой и прочел на ее лице живейшее отвращение.
   — Орк, в которого ты запустил скатой.
   — Только не говори, что я попал.
   — В спину. Он бежал от тебя, Берен. Бежал…
   — Вот проклятье… Верно, я принял его за крысу.
   — Как можно орка принять за крысу?
   — За здоровенную крысу.
   — Не оправдывайся. Тебе просто уже все равно, кого и за что убивать. Ты превращаешься… в Болдога.
   — Ужели? — Берен снова хлобыстнул норпейха и заел горстью снега. — А разве не этого хотел от меня Тху?
   — Ты сам знаешь, что не этого. Тебе была предложена высокая честь, Берен…
   — Я говорил, что я ее недостоин.
   — Да. Теперь я вижу. Спускайся, тебя ждут к столу, — обдав его презрением с головы до ног, она спустилась в люк.
   Заложники, думал он. Прежде чем думать, как их вытащить, нужно хотя бы вытянуть у Илльо — где они…
 

* * *

 
   Переступая порог аулы замка Химринг, Гили дрожал, как осиновый лист, хотя в зале было натоплено, а высокие окна, пустые летом, были заставлены узорными переплетами со стеклом разных цветов — Гили не знал, как это называется, но это было очень красиво. Стены завесили коврами и шкурами, а под ногами шелестел толстый слой резаного камыша.
   Лорд Маэдрос сидел в резном кресле, обе руки — настоящая и железная — покоились на украшениях подлокотников, головах химерных зверей с телом кошки, крыльями летучей мыши и мордами змей. Темно-рыжие волосы были гладко расчесаны и схвачены венцом из черненого серебра с черными камнями. На плечах лежала соболиная накидка.
   По правую и по левую руку от него сидели еще четверо братьев-Феанорингов — Маглор и Карантир, Амрод и Амрос. Еще десятка полтора эльфов заняли места у стен — лорды Маэдроса, его высшие советники.
   Под суровыми взглядами пятерых братьев Руско смешался и едва не споткнулся.
   — Держись, — тихо сквозь зубы бросил ему Хардинг.
   Хардинг поверил, Гортон — нет.
   Гили остановился на подобающем расстоянии, поднял голову и выдержал взгляд Маэдроса. И лишь после этого поклонился.
   — Я… рад приветствовать хозяина этого замка, — сказал он. — От имени своего господина, Берена сына Барахира из рода Беорова.
   — Я помню тебя, юный оруженосец, — сказал огненный нолдо. — И сказать, что рад тебя видеть, не могу. Я не знаю даже, стоит ли выслушивать дело, с которым твой господин прислал тебя, ибо среди нас есть такие, кто не счел нужным разговаривать с послом предателя…
   Карантир выпрямился так, что сразу сделалось ясно, кто именно требовал прогнать Гили взашей, не выслушав.
   — Но за тебя поручился Хардинг, и ради моего верного вассала я тебя выслушаю. Чем быстрее ты все изложишь, тем лучше для тебя. И советую говорить только правду. Мы сможем узнать, когда ты лжешь.
   — Я быстро, лорд Маэдрос. — кивнул Гили. — Тут не о чем долго говорить. Мой господин сделал то, что сделал не ради Сильмарилла, как об этом болтают орки, а ради жизни государя Финрода. Саурон держит короля в заложниках, угрожая ему пытками и смертью, если князь Берен не будет выполнять условия соглашения, навязанного ему.
   Среди советников пронеся легкий шепот.
   — Ты поверил ему? — спросил Маэдрос у Хардинга.
   — Да, мой лорд. Государь Финрод пропал без вести, и ниоткуда не пришло вестей о его пленении, казни или переправке в Ангбанд. Потому я решил, что насчет заложника — правда.
   — Как странно… Прежде Моргот торопился сообщить, что в руках у него важный заложник, — Маэдрос прикрыл глаза. — Отчего же сейчас не идет ни единого слуха об этом?
   — Саурон не желает возмущать нас прежде, чем осуществит свои планы, — предположил Амрод.
   — Возможно, — голос Карантира был звонок как медь. — Но что это меняет? По доброй воле Берен служит или по принуждению, неважно. Он изменник. Если Саурон заставил его, угрожая Финроду — а я в это пока не поверил — то это всего лишь слабость смертного. Мы не играем в игры с заложниками, жаль, твоему лорду это неизвестно. Каждый эльф знает, что ни на одно предложение Саурона и Моргота нельзя соглашаться, ни на каких условиях.
   Гили вспомнил свой сон в горах и прикусил губу. Государь Финрод, такой мудрый, красивый и светлый…
   — Наверное, вы правы, лорд Карантир, — тихо сказал он. — Но, как я знаю своего лорда — для него государь был вроде… отца или брата. Нам, людям, другой раз проще поступиться честью, чем знать, что мучается брат. Зовите это слабостью, если хотите.
   Кровь прихлынула к лицу Карантира, растекаясь от высоких скул до самых корней волос и кончика носа. Казалось, он готов вскочить с места, но Маглор сказал несколько слов на языке Амана — и Карантир остался неподвижен, хотя лицо его пламенело от гнева.
   — Чем бы ни оправдывал ты своего лорда, — сказал Маэдрос. — и как бы ни назвал его поступок, Союз действительно предан. Саурону известны наши намерения, значит, он хозяин положения.
   — То-то и оно, что неизвестны, лорд Маэдрос, — покачал головой Гили. — Он ничего не узнал.
   — Мне трудно поверить в это, — эльф сжал пальцами подлокотник. — Саурон не предоставил бы Берену даже относительной свободы, не вывернув того наизнанку. А я знаю, как он умеет допрашивать.
   — Но ты-то сумел молчать, — как бы невзначай бросил Маглор.
   — Я эльф.
   — А он человек. Он из того народа, о котором мы никогда не узнаем всего.
   — Роуэн, — Маэдрос обратился к беорингу. — Почему ты поверил?
   Роуэн тихо кашлянул.
   — На то есть четыре причины, лорд Маэдрос. Первая — я знаю Берена. Он хитер как снежный пардус. Но если он кого-то любит, то ради него согласится дать содрать с себя шкуру. Если кого-то можно нагнуть, угрожая другу или брату — то его. Но если кто-то и способен перехитрить Саурона — то опять же он.
   Последние слова вызвали у Маэдроса усмешку, но он кивнул: продолжай.
   — Вторая причина — то, что все тут на живую нитку нанизано. Они пришли ко мне в дом вчера, оба оборванные и замерзшие дальше некуда, десять раз могли сгинуть, выходя к Аглону зимой… И что они рассказали: что сами сбежали от Драконов и перебрались через Нахар, что рыжий в одиночку дошел до Каргонда и песней снял с Берена заклятие беспамятства, что это заклятие загодя наложил государь Финрод… Да кто поверит в такие россказни? Нет, если бы тут была рука Саурона — он такую бы выдумал байку, что комар носа не подточит. А такая чушь не может не быть правдой. Третья причина — с ними был еще один человек, которого я знаю, Рандир Фин-Рован. Будучи под заклятием, Берен убил его отца, Раутана Мар-Рована. Если бы Фин-Рован был в сговоре — зачем стали бы убивать старого Раутана? А если он не в сговоре — то как Берен мог рассчитывать на его верность после такого? Только если он соблюл верность государю Финроду сам. И четвертая причина, лорд Маэдрос, такая. Если не поверить ему — то останется только сесть и ждать смерти. А уж за ней не придется долго скучать.
   Медноволосый эльф кивнул, сделал знак железной рукой — и Роуэн по этому знаку отошел в сторону. Гили остался один в полукруге феанорингов и их советников, и вопросы посыпались на него, как удары палки тогда, в Барад-Эйтель. Вскоре он не мог сообразить, кто о чем спрашивает.
   — Что за заклятие беспамятства?
   — Я не знаю. У князя было мало времени, чтобы все мне объяснить.
   — Как оно действует?
   — Не знаю.
   — Как его снять?
   — Песней. Ярн назвал мне свою песню.
   — Когда?
   — Осенью, как уходил.
   — Он знал, что попадет в плен?
   — Нет, но боялся этого.
   — Кто сложил заклятие?
   — Наверное, Государь.
   — То есть, доподлинно ты не знаешь?
   — Нет.
   — Почему же ты взялся за это дело?
   — Я верю своему лорду.
   — Как ты попал в Дортонион?
   — Через Нахар.
   — Ты знал дорогу?
   — Нет, но знал Аван.
   — Кто такой Аван?
   — Охотник из дома Дреганов.
   — Ты условился с ним заранее?
   — Ярн условился с нами тремя.
   — Кто третий?
   — Рандир Фин-Рован.
   — Тот, чьего отца убил Берен?
   — Да.
   — Где он?
   — В Дортонионе.
   — Зачем?
   — Ярну надобен человек, который пойдет к верным людям и скажет, что они должны делать.
   — И этот человек — сын того, кого ярн убил?
   — Он сказал, у него не было иного выхода. Разве что взять Рована живым.
   — И тот принял такое оправдание?
   — Да, — Гили сглотнул: ему легче был через горы пройти, чем сказать это Рандиру.
   — Но подтвердить твои слова он не может?
   — Нет.
   — Какое несчастье. Где содержат Берена?
   — В его замке.
   — Без стражи?
   — При нем женщина, с которой ему запрещено разлучаться дольше, чем на полчаса. Она… — Гили снова сглотнул. — Она страшная. Ведьма.