Страница:
Естественно, что реакционные эпохи больше интересуются не благородством, а преданностью, не душевной стойкостью, а готовностью делать, чего велят. Реакционные эпохи с обожанием и щедростью взыскуют прохвостов, доносчиков, бездарностей, фразеров, свистунов, клеветников, перебежчиков, барабанщиков, запевал, подпевал, подлипал, готовых кого угодно возносить, кого угодно поносить, оборотней, шепчущих дома одно, в департаменте кричащих другое, болтунов, шаркунов, льстецов.
Был ли "хорошим человеком" Грибоедов? На это нельзя ответить: "Какое это имеет значение? Нас интересует то, что он написал "Горе от ума". И Тынянов не отвечал: "Вам нравится "Горе от ума"? Ну вот и отлично. Ясно, что такую комедию мог написать только хороший человек".
Тынянов говорит о том, что люди, пережившие разгром революции, искали новых путей. Эти пути были трудными и противоречивыми. Трудность их была в том, что люди шли не назад за уже известной истиной, а вперед, где все неизвестно. Грибоедов понимал противоестествен-ность и невозможность дальнейшего крепостного владения крестьянами - а это была основная проблема первого шестидесятилетия русской истории XIX столетия - и после разгрома восстания не стал лучше думать о крепостном праве. Единственной объективно-исторической возможностью в русских условиях конца 20-х годов было выведение России на буржуазную дорогу. "Проект учреждения Российской Закавказской компании" эту дорогу настойчиво рекомендовал. Крестьянам, которых должны были согнать на плантации компании, по-видимому, не стало бы лучше, чем на помещичьей барщине в Тверской губернии, и Грибоедов это хорошо знал. Но Грибоедов, в отличие от большинства своих современников, в том числе и многих декабристов, знал, что буржуазная стадия в русском историческом процессе неизбежна. Человек со способностями государственными понимал пути исторического развития. Социолог он был превосходный.
Превосходные социологи могут быть мягкими или жесткими людьми. Социология здесь ни при чем.
Когда превосходный социолог Грибоедов выезжал из Тебриза, один персиянин, горько тряхнув головой, сказал другому: "Сахтыр". Грибоедову перевели: "Жестокое сердце". Но еще до "Смерти Вазир-Мухтара", в тихом "Кюхле", не ожесточившийся человек, а добрый его друг Вилли, заключенный в одиночную камеру, вспоминая о нем, спрашивает: "Сердце как? Неужели так углем и осталось?" В "Смерти Вазир-Мухтара" Тынянов утверждает: осталось. Великий писатель, человек со способностями государственными дружил с Булгариным и, вероятно, отцом булгаринских детей был он. Разорял поверженную страну тоже он. Человек определенных качеств в определенных исторических условиях делает только то, что он может делать.
Неожиданность книги, в которой герой - великий писатель и человек способностей государственных - дружит с Булгариным и разоряет поверженную страну, была в значительной степени кажущейся. "Вазир-Мухтар" из светлого кольца, образованного "Кюхлей" и "Пушкиным", не выпал.
Для того чтобы понять единство творческого пути Тынянова и сделать нечто большее, чем членение этого творческого пути на периоды и этапы, нужно не разводить руками и удивляться, а внимательно прочесть "Кюхлю".
* * *
При внимательном чтении "Кюхли" обнаруживается, что книга состоит из двух не очень похожих и очень неравноценных частей. Рубеж проходит приблизительно посередине. Первые же главы романа могли вызвать предположение, что Тынянов будет и впредь писать интересные книги для детей старшего возраста. Стилистическая инерция первой половины была так сильна, что вторая половина съедалась ею, и то, что именно она содержала истоки "Смерти Вазир-Мухтара", осталось незамеченным. Мажорная тональность и конструктивная ясность первой половины в очень тяжелых обстоятельствах явились в "Пушкине" с его вынужденной и бедной простотой. В "Кюхле" заложено все или по крайней мере очень многое из того, что впоследствии стало "зрелым Тыняновым". Но это "все" .шло не по одной, а по двум дорогам.
Человек интонирует свою речь не только в зависимости от того, что он говорит, но и в зависимости от того, с кем он говорит. Тынянов в первых главах "Кюхли" так интонирует свою речь, как будто он разговаривает с пятнадцатилетним читателем. С главы "Декабрь" это пропадает, и писатель начинает говорить как взрослый со взрослым. Роман получился из-за неудачи и из-за того, что автор не справился с книжкой для детей и стал писать, как умеет. Во время работы Тынянов приобретал опыт и передумывал книгу. Детская биографическая книжка была осмыслена в другую концепцию и в другой жанр. То, что это первая книга, чувствуется явственно.
Стилистическая неоднородность романа связана с технологическими причинами, с тем, что автор учился на своем же произведении. Конец "Кюхли" оказался мало похож на начало. Второй роман стилистически больше тяготеет ко второй половине романа о Кюхельбекере, чем конец первого к его же началу. Первая половина "Кюхли" не поражает ни открытиями, ни особенной выразительностью. Но как только писатель подходит к восстанию, повествовательная манера меняется, и мы явственно слышим будущего автора "Смерти Вазир-Мухтара". Художественное мастерство второй половины "Кюхли" стало уровнем, на котором написаны лучшие его вещи. Даже такие, как "Смерть Вазир-Мухтара" и "Подпоручик Киже".
Стилистическая общность второй половины "Кюхли" и "Вазир-Мухтара" связана в некоторой степени с общностью материала обоих романов, но ни в какой степени не исчерпывается ею. Во второй половине "Кюхли" главным становится восстание, последствия которого определили тональность "Смерти Вазир-Мухтара".
Тема восстания и поражения резко меняет темп книги, а новый, чрезвычайно замедленный темп приводит к более обстоятельному моделированию. Первые семь глав (180 страниц) книги охватывают события четырнадцати лет, три главы (90 страниц) - два месяца. Тринадцать глав (150 страниц) "Смерти Вазир-Мухтара" посвящены событиям, протекающим в год с небольшим.
Поспешность последних двух глав "Кюхли", в которых на сорока страницах укладывается двадцать лет, приводит к тому, что конец романа производит впечатление post scriptum'a.
А вмеете с тем "Кюхля" начинается с детства героя и кончается его смертью. В романе проходит целая человеческая жизнь, тридцать пять лет русской истории, из них двадцать лет после восстания.
"Вазир-Мухтар", действие которого происходит после восстания, хронологически не продолжает первый роман, а вписывается в него. Период "Вазир-Мухтара" укладывается в десять страниц "Кюхли". На этих страницах рассказана история с письмом, полученным Пушкиным от Кюхельбекера, и история с письмом Кюхельбекера Грибоедову, которое Грибоедов не получил, потому что оно попало в III отделение, и еще потому, что адресат был растерзан в Тегеране за два месяца двадцать дней до того, как это письмо было написано. Кроме того, на этих же страницах приводится письмо Дуни, в котором рассказано о чтении Пушкиным в присутствии Грибоедова трагедии "Борис Годунов".
"Смерть Вазир-Мухтара", развивая стилистические линии первого романа, тоже претерпевает едва заметную стилистическую эволюцию: первая глава написана в несколько ином повествовательном ключе, нежели остальные двенадцать. Первая глава - традиционная экспозиция, с естественными сюжетными связями, с простыми и логичными мотивировками, она описательна и портретна. Но экспозиционность главы мнимая: люди, которых экспонирует автор, больше в романе не появятся, они нужны для того, чтобы осветить главного героя и показать, как изменилось время. Изменение времени показывается с помощью проекции настоящего этих людей па грибоедовское воспоминание о них. Так сравниваются до- и последекабрьская эпохи. Стилистическое отличие обоих романов подобно политическому отличию обеих эпох.
Романы связываются друг с другом мостиком эпиграфов и фразами, в которых даны формулы эпох.
Словами о друге в эпиграфе заканчивается "Кюхля", и словами о друге тоже в эпиграфе начинается "Смерть Вазир-Мухтара". Единственный эпиграф "Кюхли":
Как друг, обнявший молча друга
Перед изгнанием его,
помещен в конце романа и связан с дружбой Кюхельбекера и Пушкина. Эпиграф к первой главке "Вазир-Мухтара" - "Величайшее несчастье, когда нет истинного друга. Грибоедов. Письмо к Булгарину" - связан с дружбой Грибоедова с Булгариным*. Уже одни имена - в первом романс Пушкин, во втором - Булгарин - обращают на себя внимание подчеркнутой противопоставленностью. Фразами, в которых даны формулы эпох, начинается второй роман, и эпохи противопоставлены друг другу с такой же явностью, как и имена в эпиграфах. Пролог "Вазир-Мухтара" построен на полярном несходстве и враждебности двух эпох. Первая - это эпоха "Кюхли".
* Тынянов ошибся: эта фраза не из письма к Булгарину, а из письма к Катенину. Ошибка симптоматичная в пору "Вазир-Мухтара" (А. С. Грибоедов. Сочинения, стр. 546).
Главное, что связывает оба романа, - это тема разгрома восстания и последствий этого разгрома. Глава о восстании переводит роман в другую тональность. Здесь "Кюхля" стилистически переламывается. Ее последовательная повествовательность уступает место отступлением, осложненной метафоричности и многозначительности, в которых угадываются истоки "Вазир-Мухтара". Стилистическая напряженность второй половины "Кюхли" мотивирована материалом: поражение восстания, побег, крепость, Сибирь. Стилистика "Смерти Вазир-Мухтара" значительно менее непосредственно реагирует на материал и отражает не частные изменения его, а авторскую концепцию эпохи. Сравнительно с "Кюхлей" она задана и априорна. Стилистические комбинации "Вазир-Мухтара" определяются медленным развитием эпизода (что уже характерно для центральной части "Кюхли"), установлением тождества автора и героя, резким повышением роли подтекста, то есть обобщением, извлечением из повествова-тельной единицы повышенного значения. Сравнение двух эпизодов "Кюхли" и "Вазир-Мухтара", построенных на одном и том же материале, показывает сходство и отличие стилистических решений обоих романов. Это можно проследить на истории вюртембергских сектаторов.
Случай с вюртембергскими сектаторами в "Кюхле" изложен как любопытная история, как анекдот, и назначение эпизода непритязательно: он должен прибавить еще одну черточку в характеристике Ермолова. Большего от него и не требуется. В "Вазир-Мухтаре" все это выглядит совсем иначе.
Вот что об этом рассказано в "Кюхле".
"Капитан рассказал раз, как Ермолов образумил немецких сектаторов. Сектаторы жили в Вюртемберге. Они верили, что второе пришествие приближается, что бог придет через Грузию, из Турции или из Персии. Их выселили в Россию и поселили на Кавказе. Тогда Ермолов предложил им выбрать доверенных, отправить в Персию и Турцию и удостовериться, началось ли там пришествие. Через месяц депутачы вернулись, измученные, ободранные, голодные. С тех нор в немецкой колонии в пришествие больше не верили".
А вот эта история, рассказанная в "Смерти Вазир-Мухтара".
"Прямо стоял Александр Сергеевич перед незнакомым немцем с рыжими пышными усами.
- Exellenz, - сказал немец, - я бедный сектатор вюртембергский. Мы высланы сюда. Сегодня кончаю я свой карантин. Я знаю, что вы едете в Персию.
- Что вам нужно? - тихо спросил Грибоедов.
- Мы веруем в пришествие Христа из Персии. И если вы, Exellenz, услышите о нем там, напишите мне об этом. Я прошу вас как бедный человек. Меня зовут Мейер.
Прямо стоял Александр Сергеевич перед бедным немцем с пышными рыжими усами.
Он сказал по-немецки очень серьезно:
- Дайте мне ваш адрес, господин Мейер, и если я встречу в Персии den lieben Gott, я скажу ему, чтоб он сам написал вам письмецо. Но знаете ли вы по-еврейски?
- Нет, - сказал немец, и усы его раздулись, как паруса.
- В таком случае, я сильно сомневаюсь, что der Hebe Gott знает по-немецки. Вы, верно, не поймете друг друга.
И немец пошел прочь мерным шагом".
Отличие первого эпизода от второго в том, что первый участвует в повествовании как второстепенное действующее лицо: он нужен не сам по себе, а для того, чтобы охарактеризовать одного из героев произведения. Это анекдот. В романе он самостоятельного значения не имеет и нужен только для характеристики знаменитого генерала. Знаменитый генерал - Ермолов. В "Вазир-Мухтаре" о таких анекдотах сказано: "Когда генерал входил в славу, должно было передавать его остроты. Если их не было, их выдумывали или пользовались старыми, и все, зная об этом, принимали, однако, остроты за подлинные, потому что иначе это было бы непризнанием славы. Так было с Ермоловым, так теперь было с Паскевичем".
Назначение этого эпизода не выходит за пределы назначения анекдотов о генералах, входящих в славу, эпизод идет в одном абзаце с двумя другими историями, рассказанными между прочим, рассказывает его человек, в романе значения не имеющий, и Грибоедов при этом только присутствует.
Случай с вюртембергскими сектаторами в "Кюхле" имеет частное и не очень большое значение и с главной линией романа не связан.
Но в "Смерти Ваэир-Мухтара" эта история приобретает особую роль, она разрушает устойчивую систему анекдота, к славе знаменитых генералов отношения не имеет и связывается с основными тематическими линиями произведения.
Сразу же становится очевидным, что это не "любопытная история", не "рассказ", а именно эпизод из жизни главного действующего лица. Эпизод связан с основной тематической линией героя. Основная тематическая линия это одиночество в безбрежном всечеловеческом, вселенском, великом и вечном непонимании. Эпизод построен и включен в текст как самостоятельная повествовательная единица, он важен как факт, как характеристика главного действующего лица и как тема.
Этим эпизодом заканчивается главка, и то, что он вынесен в конец главки, подчеркивает ответственность роли, которая на него возложена: эпизод завершает и формулирует тему. Вся предшествующая часть главы строится на нарастании темы неудачи, отчаяния, одиночества и непонимания.
Окружение эпизода подчеркнуто драматическое: в главке, предшествующей ему, рассказано о гибели последнего, что осталось, - проекта, в двух главках, следующих за ним, - о болезни (подозревается чума). Вторая главка кончается так: "Он понял, что не существует", После гибели главного дела, после того, как "ничего больше не сохранилось. Ушло, пропало", начинается пир. Пир идет в карантине, во время чумы. На пиру - изменники, предатели и мерзавцы. Пьяные сползают под стол, попахивает дракой и дуэлью. Тогда Грибоедова вызывают из палатки. Одна сцена отбита от другой пейзажем. Пейзаж Тынянов пишет такой: "Звезды были старые, как женщины после дурной ночи". И сразу - эпизод с вюртембергским сектатором. Эпизод закончен, и Грибоедов возвращается в палатку. В палатке - пир. А кругом война и чума. Эпизод выделен перенесением места действия (из палатки на воздух). После того как гибнет главное дело, человек начинает думать, что все на свете прах, пустота, смерть и всечеловеческое непонимание. Люди, не понимающие друг друга, не понимают бога, и бог не понимает их.
Пустяк и шутка - немец не знает по-еврейски, а бог - по-немецки превращаются у Тынянова во всеобщее, всечеловеческое непонимание. В другом романе это бы и осталось пустяком и шуткой (в "Кюхле" история с сектаторами и была обычным анекдотом о знаменитом полководце), но в этом, одном из точнейших романов русской литературы, с его повышенной взвешенностью слова, с его подчеркнутой многозначительностью, шутка превращается в трагедию всечеловеческого непонимания.
Эпизоды с вюртембергскими сектаторами, рассказанные в "Кюхле" и в "Смерти Вазир-Мухтара", построены на одном материале, но сходства у них не больше, чем у разных вещей, сделанных из одного материала, - автомобиля и ведра, станции метро и мраморной Афродиты.
На одном и том же материале в разных романах Тынянов строит ряд эпизодов. Делает он это часто, и это естественно, потому что во всех его романах много общих действующих лиц и действие происходит в одно время (кроме "Смерти Вазир-Мухтара" и "Пушкина"). Главные действующие лица одного романа в другом становятся второстепенными, второстепенные - главными. Особенно это заметно при сравнении "Кюхли" с "Пушкиным", в которых совпадают уже не отдельные эпизоды, а целые периоды жизни героев. Но сходство общих эпизодов в "Кюхле" и "Вазир-Мухтаре" часто исчерпывается лишь общностью материала - явлением, не имеющим непосредственного отношения к стилистическим решениям. Стилистическая общность "Кюхли" и "Смерти Вазир-Мухтара" в другом.
Функция и конструкция эпизода в "Кюхле" иные, нежели в "Вазир-Мухтаре". В первом романе эпизод эмпиричен и служит почти всегда не теме, а характеру. (В "Кюхле" вообще преобладает характер над темой.) Большое количество вводных эпизодов романа связано с выявлением черт характера действующих лиц. Вводный Эпизод существует как локальная повествовательная единица и развития не получает. Им выявляется какая-то черта характера. Характеры действующих лиц представляют собой сумму черт, накопленных в эпизодах. Так эпизод встречи царя с медвежонком в Царскосельском саду должен показать царя, кокетничающего храбростью, трусом; встреча Кюхли с великим князем - рассеянность Кюхли и надменность великого князя и т. д. "Был в лицее дядька Зернов Александр Павлович..." Идет портрет Зернова Александра Павловича - "редкого урода". "И вот по всему лицею ходила эпиграмма..." Следует пушкинская Эпиграмма "Двум Александрам Павловичам". Это "случаи", "истории", "картинки быта", "колоритные подробности". Эпизод в "Кюхле" представляет собой простейшую одноклеточную новеллу. Новеллы связываются друг с другом героями носителями новелл. В "Вазир-Мухтаре" эпизод обобщен, развит в серию, связан с другими. Он превращен в символ и провиденциальный знак.
Развитие сюжета в первом романе построено на сцеплении случаев, от случая к случаю. Однажды встретились Кюхельбекер и Одоевский... Раз Грибоедов сказал Кюхельбекеру... "Однажды" и "раз" рассыпаны по всей книге, они повторяются через каждые несколько страниц, их десятки. Почти всегда они начинают новый эпизод, и поэтому в большинстве случаев стоят в начале абзаца. "Капитан рассказал раз..." "Раз Грибоедов сказал Вильгельму..." "Однажды Вильгельм и Александр..." Это подряд на трех страницах. "Лист однажды сказал Вильгельму..." "Выезжая однажды, Вильгельм встретил..." Это на одной странице. "Раз Пушкин спросил у Жуковского..." "Однажды у Рылеева Кюхля застал Пущина..." "Однажды его зазвал Дельвиг..." "Однажды пришел к Вильгельму Пущин..." "Однажды Вильгельм встретил у тетки Брейткопф Дуню Пушкину..." "Раз заехал он к тетке Брейткопф..." И так далее. Сюжет первых глав романа в значительной степени организован на незатейливой поэтике "Жил-был Кюхля".
Стилистические решения близких по материалу эпизодов в двух первых романах не похожи, но это доказывает только то, что первая половина "Кюхли", из которой взят эпизод с вюртембергскими сектаторами, не похожа на "Смерть Вазир-Мухтара". На "Вазир-Мухтара" похожа вторая половина романа, точнее - четыре центральных главы: "Декабрь", "Петровская площадь", "Побег", "Крепость".
В конце "Кюхли" все настойчивее появляются мотивы и темы, в которых угадываются истоки "Смерти Вазир-Мухтара". Связи романов очень скоро выходят за пределы только общности материала и расширяются до сходной стилистической разработки. В то же время стилистическая разработка еще остается в ограниченных нормах "Кюхли", и все, что из первого романа потом попадет во второй, претерпит серьезные изменения. Изменения окажутся связанными с повышением смысловых значений, случай из "Кюхли" станет в "Вазир-Мухтаре" событием, реальная мотивировка превратится в общий закон, эпизод будет развит в тематическую линию и закономерность, факт потеряет связь с реальным местом и временем и станет внеисторическим знаком, роль и количество действующих лиц, враждебных главному герою, повысятся, недоразумение с человеком, похожим на героя, разовьется в таинственную тему двойника.
Стилистическая общность романов связана с темой восстания и поражения. Стилистическая общность не в бытовом, а тематическом материале, интонировании речи, замедленности повествовательного темпа, моделированности описания и настойчивого проведения темы революции, которая должна освободить человека, а художник - это только свободный человек.
Первая половина "Кюхли" полна людьми, описанными подробно, с портретами и адресами. Люди входят в роман, как в гостиную. Автор докладывает о них:
"С Булгариным разговаривали двое каких-то незнакомых. Один был прекрасно одет, строен, черные волосы были тщательно приглажены, узкое лицо изжелта-бледно, и небольшие глаза за очками были черны как уголь. Говорил он тихо и медленно. Другой, некрасивый, неладно сложенный, с пышно взбитыми на висках темными волосами, с задорным коком над лбом, с небрежно повязанным галстуком, был быстр, порывист и говорил громко...
- Кондратий Федорович...
- Александр Сергеевич Грибоедов..."
"Рылеев жил у Синего моста, в доме Российско-Американской торговой компании, секретарем которой он был".
"Якубович... мрачный, громадный, на своем черном карабахском жеребце напоминал Вильгельму какой-то монумент, виденный им в Париже".
"Якубович жил у Красного моста на углу Мойки в просторной роскошной квартире".
Сразу же после разгрома восстания количество людей, окружавших Кюхельбекера, начинает быстро убывать.
В последний раз о большом количестве людей упомянуто в связи с конфирмацией приговора 10 июля 1826 года, за три дня до казни вождей. В романе об этом сказано глухо. Подчеркнуто, что воспоминание приходит во сне, в бреду. Потом - десять лет в одиночке и еще десять лет в Сибири.
Это вторая половина романа, и люди в ней появляются редко и помалу, и только в дни, отмеченные особым значением: когда он женится и когда умирает. "Нет друзей. В могиле Рылеев, в могиле Грибоедов, в могиле Дельвиг, Пушкин".
Во второй половине романа он одинок. Люди редеют, и портреты утрачивают подробности. В портрете прописаны лишь седина и морщины, которые провело по человеческому лицу время.
"У избы стоит высокий, сухой человек в нагольном тулупе и сгребает снег. Лицо у него изможденное и суровое. Борода с проседью... Высокий человек - Миша (брат. - А. Б.).
- Эх, борода у тебя седая, - говорит Миша Вильгельму".
Как постарели люди и как постарел роман.
Но одиночество в "Кюхле" не то же самое, что в "Вазир-Мухтаре", и разница ощутима из-за отличности мотивировок.
Об одиночестве Кюхельбекера сказано еще в начале романа - о будущем одиночестве. Сказано Пушкиным: "Ни друга, ни подруги не знать тебе вовек"*
Пушкинские слова производят удручающее впечатление на Вильгельма, и помнит он их долго. Накануне отъезда из России, где поэт не нашел себе пристанища, он вспомнил: "Ни подруги, ни друга не знать тебе вовек".
И снова вспомнил в стихах, написанных перед возвращением или вскоре после возвращения из Европы**:
Ни подруги и ни друга
Не иметь тебе вовек!***
Но пушкинская фраза в романе дана с мотивировкой: "Люблю тебя, как брата, Кюхля, но, когда меня не станет, вспомни мое слово: ни друга, ни подруги не знать тебе вовек. У тебя тяжелый характер".
* Это прозаическое переложение полутора стихов из лицейского стихотворения Пушкина "Тошней идиллии и холодней, чем ода".
** В романе сказано, что это "последние стихи, которые Вильгельм написал перед путешествием". В действительности же они были написаны в 1821 году - перед возвращением или вскоре по возвращении из Европы. Стихи цитируются только в первых изданиях романа.
*** В. К. Кюхельбекер. Лирика и поэмы, т. I. Л., "Советский писатель", 1939, стр. 55. Эти строки читаются так:
Ни любовницы, ни друга
Не иметь тебе вовек!
И одиночество наступило. Оно наступило раньше, чем не стало Пушкина, а тяжелый характер к этому отношения не имел.
Пушкин говорил об одиночестве меж людей. То, что его ждет одиночество без людей, не могли предвидеть ни Пушкин, ни он сам. И вот оно наступило: побег, крепость, Сибирь. И оказывается, что это не то одиночество, о котором сказал Пушкин. Оказывается, что пушкинского одиночества нет, что он все время с друзьями, что у него не тяжелый характер. В одиночке и на смертном одре он все время с друзьями. Воспоминания о близких так живы, что граница между воспоминанием о человеке и реальным человеком стирается. Человек-воспоминание заносится в его жизнь прежней привязанностью. Узник назначает встречи воспоминаниям, свидания памяти. Он устраивает приемы: в лицейские годовщины и в дни именин друзей. Сам он тоже не сидит на месте: он ездит в Париж и Царское Село, в лицей. В минуты перед смертью он видит юного Пушкина.
Одиночество Вазир-Мухтара иное. Грибоедов вспоминает друзей и пишет письма с просьбой о помощи им. Но друзья в какой-то другой реальности между ним и друзьями непроходимая пропасть времени. Он одинок.
Мотивировки одиночества в "Кюхле" связаны с естественно отобранным реальным материалом - судьбой героя: побегом, крепостью, Сибирью, а в "Вазир-Мухтаре" со специальным отбором материала, связанным с авторской убежденностью в том, что поражение восстания, эпоха реакции не только растаптывает человеческую душу, но и разрушает естественные связи между человеком и другими людьми.
Был ли "хорошим человеком" Грибоедов? На это нельзя ответить: "Какое это имеет значение? Нас интересует то, что он написал "Горе от ума". И Тынянов не отвечал: "Вам нравится "Горе от ума"? Ну вот и отлично. Ясно, что такую комедию мог написать только хороший человек".
Тынянов говорит о том, что люди, пережившие разгром революции, искали новых путей. Эти пути были трудными и противоречивыми. Трудность их была в том, что люди шли не назад за уже известной истиной, а вперед, где все неизвестно. Грибоедов понимал противоестествен-ность и невозможность дальнейшего крепостного владения крестьянами - а это была основная проблема первого шестидесятилетия русской истории XIX столетия - и после разгрома восстания не стал лучше думать о крепостном праве. Единственной объективно-исторической возможностью в русских условиях конца 20-х годов было выведение России на буржуазную дорогу. "Проект учреждения Российской Закавказской компании" эту дорогу настойчиво рекомендовал. Крестьянам, которых должны были согнать на плантации компании, по-видимому, не стало бы лучше, чем на помещичьей барщине в Тверской губернии, и Грибоедов это хорошо знал. Но Грибоедов, в отличие от большинства своих современников, в том числе и многих декабристов, знал, что буржуазная стадия в русском историческом процессе неизбежна. Человек со способностями государственными понимал пути исторического развития. Социолог он был превосходный.
Превосходные социологи могут быть мягкими или жесткими людьми. Социология здесь ни при чем.
Когда превосходный социолог Грибоедов выезжал из Тебриза, один персиянин, горько тряхнув головой, сказал другому: "Сахтыр". Грибоедову перевели: "Жестокое сердце". Но еще до "Смерти Вазир-Мухтара", в тихом "Кюхле", не ожесточившийся человек, а добрый его друг Вилли, заключенный в одиночную камеру, вспоминая о нем, спрашивает: "Сердце как? Неужели так углем и осталось?" В "Смерти Вазир-Мухтара" Тынянов утверждает: осталось. Великий писатель, человек со способностями государственными дружил с Булгариным и, вероятно, отцом булгаринских детей был он. Разорял поверженную страну тоже он. Человек определенных качеств в определенных исторических условиях делает только то, что он может делать.
Неожиданность книги, в которой герой - великий писатель и человек способностей государственных - дружит с Булгариным и разоряет поверженную страну, была в значительной степени кажущейся. "Вазир-Мухтар" из светлого кольца, образованного "Кюхлей" и "Пушкиным", не выпал.
Для того чтобы понять единство творческого пути Тынянова и сделать нечто большее, чем членение этого творческого пути на периоды и этапы, нужно не разводить руками и удивляться, а внимательно прочесть "Кюхлю".
* * *
При внимательном чтении "Кюхли" обнаруживается, что книга состоит из двух не очень похожих и очень неравноценных частей. Рубеж проходит приблизительно посередине. Первые же главы романа могли вызвать предположение, что Тынянов будет и впредь писать интересные книги для детей старшего возраста. Стилистическая инерция первой половины была так сильна, что вторая половина съедалась ею, и то, что именно она содержала истоки "Смерти Вазир-Мухтара", осталось незамеченным. Мажорная тональность и конструктивная ясность первой половины в очень тяжелых обстоятельствах явились в "Пушкине" с его вынужденной и бедной простотой. В "Кюхле" заложено все или по крайней мере очень многое из того, что впоследствии стало "зрелым Тыняновым". Но это "все" .шло не по одной, а по двум дорогам.
Человек интонирует свою речь не только в зависимости от того, что он говорит, но и в зависимости от того, с кем он говорит. Тынянов в первых главах "Кюхли" так интонирует свою речь, как будто он разговаривает с пятнадцатилетним читателем. С главы "Декабрь" это пропадает, и писатель начинает говорить как взрослый со взрослым. Роман получился из-за неудачи и из-за того, что автор не справился с книжкой для детей и стал писать, как умеет. Во время работы Тынянов приобретал опыт и передумывал книгу. Детская биографическая книжка была осмыслена в другую концепцию и в другой жанр. То, что это первая книга, чувствуется явственно.
Стилистическая неоднородность романа связана с технологическими причинами, с тем, что автор учился на своем же произведении. Конец "Кюхли" оказался мало похож на начало. Второй роман стилистически больше тяготеет ко второй половине романа о Кюхельбекере, чем конец первого к его же началу. Первая половина "Кюхли" не поражает ни открытиями, ни особенной выразительностью. Но как только писатель подходит к восстанию, повествовательная манера меняется, и мы явственно слышим будущего автора "Смерти Вазир-Мухтара". Художественное мастерство второй половины "Кюхли" стало уровнем, на котором написаны лучшие его вещи. Даже такие, как "Смерть Вазир-Мухтара" и "Подпоручик Киже".
Стилистическая общность второй половины "Кюхли" и "Вазир-Мухтара" связана в некоторой степени с общностью материала обоих романов, но ни в какой степени не исчерпывается ею. Во второй половине "Кюхли" главным становится восстание, последствия которого определили тональность "Смерти Вазир-Мухтара".
Тема восстания и поражения резко меняет темп книги, а новый, чрезвычайно замедленный темп приводит к более обстоятельному моделированию. Первые семь глав (180 страниц) книги охватывают события четырнадцати лет, три главы (90 страниц) - два месяца. Тринадцать глав (150 страниц) "Смерти Вазир-Мухтара" посвящены событиям, протекающим в год с небольшим.
Поспешность последних двух глав "Кюхли", в которых на сорока страницах укладывается двадцать лет, приводит к тому, что конец романа производит впечатление post scriptum'a.
А вмеете с тем "Кюхля" начинается с детства героя и кончается его смертью. В романе проходит целая человеческая жизнь, тридцать пять лет русской истории, из них двадцать лет после восстания.
"Вазир-Мухтар", действие которого происходит после восстания, хронологически не продолжает первый роман, а вписывается в него. Период "Вазир-Мухтара" укладывается в десять страниц "Кюхли". На этих страницах рассказана история с письмом, полученным Пушкиным от Кюхельбекера, и история с письмом Кюхельбекера Грибоедову, которое Грибоедов не получил, потому что оно попало в III отделение, и еще потому, что адресат был растерзан в Тегеране за два месяца двадцать дней до того, как это письмо было написано. Кроме того, на этих же страницах приводится письмо Дуни, в котором рассказано о чтении Пушкиным в присутствии Грибоедова трагедии "Борис Годунов".
"Смерть Вазир-Мухтара", развивая стилистические линии первого романа, тоже претерпевает едва заметную стилистическую эволюцию: первая глава написана в несколько ином повествовательном ключе, нежели остальные двенадцать. Первая глава - традиционная экспозиция, с естественными сюжетными связями, с простыми и логичными мотивировками, она описательна и портретна. Но экспозиционность главы мнимая: люди, которых экспонирует автор, больше в романе не появятся, они нужны для того, чтобы осветить главного героя и показать, как изменилось время. Изменение времени показывается с помощью проекции настоящего этих людей па грибоедовское воспоминание о них. Так сравниваются до- и последекабрьская эпохи. Стилистическое отличие обоих романов подобно политическому отличию обеих эпох.
Романы связываются друг с другом мостиком эпиграфов и фразами, в которых даны формулы эпох.
Словами о друге в эпиграфе заканчивается "Кюхля", и словами о друге тоже в эпиграфе начинается "Смерть Вазир-Мухтара". Единственный эпиграф "Кюхли":
Как друг, обнявший молча друга
Перед изгнанием его,
помещен в конце романа и связан с дружбой Кюхельбекера и Пушкина. Эпиграф к первой главке "Вазир-Мухтара" - "Величайшее несчастье, когда нет истинного друга. Грибоедов. Письмо к Булгарину" - связан с дружбой Грибоедова с Булгариным*. Уже одни имена - в первом романс Пушкин, во втором - Булгарин - обращают на себя внимание подчеркнутой противопоставленностью. Фразами, в которых даны формулы эпох, начинается второй роман, и эпохи противопоставлены друг другу с такой же явностью, как и имена в эпиграфах. Пролог "Вазир-Мухтара" построен на полярном несходстве и враждебности двух эпох. Первая - это эпоха "Кюхли".
* Тынянов ошибся: эта фраза не из письма к Булгарину, а из письма к Катенину. Ошибка симптоматичная в пору "Вазир-Мухтара" (А. С. Грибоедов. Сочинения, стр. 546).
Главное, что связывает оба романа, - это тема разгрома восстания и последствий этого разгрома. Глава о восстании переводит роман в другую тональность. Здесь "Кюхля" стилистически переламывается. Ее последовательная повествовательность уступает место отступлением, осложненной метафоричности и многозначительности, в которых угадываются истоки "Вазир-Мухтара". Стилистическая напряженность второй половины "Кюхли" мотивирована материалом: поражение восстания, побег, крепость, Сибирь. Стилистика "Смерти Вазир-Мухтара" значительно менее непосредственно реагирует на материал и отражает не частные изменения его, а авторскую концепцию эпохи. Сравнительно с "Кюхлей" она задана и априорна. Стилистические комбинации "Вазир-Мухтара" определяются медленным развитием эпизода (что уже характерно для центральной части "Кюхли"), установлением тождества автора и героя, резким повышением роли подтекста, то есть обобщением, извлечением из повествова-тельной единицы повышенного значения. Сравнение двух эпизодов "Кюхли" и "Вазир-Мухтара", построенных на одном и том же материале, показывает сходство и отличие стилистических решений обоих романов. Это можно проследить на истории вюртембергских сектаторов.
Случай с вюртембергскими сектаторами в "Кюхле" изложен как любопытная история, как анекдот, и назначение эпизода непритязательно: он должен прибавить еще одну черточку в характеристике Ермолова. Большего от него и не требуется. В "Вазир-Мухтаре" все это выглядит совсем иначе.
Вот что об этом рассказано в "Кюхле".
"Капитан рассказал раз, как Ермолов образумил немецких сектаторов. Сектаторы жили в Вюртемберге. Они верили, что второе пришествие приближается, что бог придет через Грузию, из Турции или из Персии. Их выселили в Россию и поселили на Кавказе. Тогда Ермолов предложил им выбрать доверенных, отправить в Персию и Турцию и удостовериться, началось ли там пришествие. Через месяц депутачы вернулись, измученные, ободранные, голодные. С тех нор в немецкой колонии в пришествие больше не верили".
А вот эта история, рассказанная в "Смерти Вазир-Мухтара".
"Прямо стоял Александр Сергеевич перед незнакомым немцем с рыжими пышными усами.
- Exellenz, - сказал немец, - я бедный сектатор вюртембергский. Мы высланы сюда. Сегодня кончаю я свой карантин. Я знаю, что вы едете в Персию.
- Что вам нужно? - тихо спросил Грибоедов.
- Мы веруем в пришествие Христа из Персии. И если вы, Exellenz, услышите о нем там, напишите мне об этом. Я прошу вас как бедный человек. Меня зовут Мейер.
Прямо стоял Александр Сергеевич перед бедным немцем с пышными рыжими усами.
Он сказал по-немецки очень серьезно:
- Дайте мне ваш адрес, господин Мейер, и если я встречу в Персии den lieben Gott, я скажу ему, чтоб он сам написал вам письмецо. Но знаете ли вы по-еврейски?
- Нет, - сказал немец, и усы его раздулись, как паруса.
- В таком случае, я сильно сомневаюсь, что der Hebe Gott знает по-немецки. Вы, верно, не поймете друг друга.
И немец пошел прочь мерным шагом".
Отличие первого эпизода от второго в том, что первый участвует в повествовании как второстепенное действующее лицо: он нужен не сам по себе, а для того, чтобы охарактеризовать одного из героев произведения. Это анекдот. В романе он самостоятельного значения не имеет и нужен только для характеристики знаменитого генерала. Знаменитый генерал - Ермолов. В "Вазир-Мухтаре" о таких анекдотах сказано: "Когда генерал входил в славу, должно было передавать его остроты. Если их не было, их выдумывали или пользовались старыми, и все, зная об этом, принимали, однако, остроты за подлинные, потому что иначе это было бы непризнанием славы. Так было с Ермоловым, так теперь было с Паскевичем".
Назначение этого эпизода не выходит за пределы назначения анекдотов о генералах, входящих в славу, эпизод идет в одном абзаце с двумя другими историями, рассказанными между прочим, рассказывает его человек, в романе значения не имеющий, и Грибоедов при этом только присутствует.
Случай с вюртембергскими сектаторами в "Кюхле" имеет частное и не очень большое значение и с главной линией романа не связан.
Но в "Смерти Ваэир-Мухтара" эта история приобретает особую роль, она разрушает устойчивую систему анекдота, к славе знаменитых генералов отношения не имеет и связывается с основными тематическими линиями произведения.
Сразу же становится очевидным, что это не "любопытная история", не "рассказ", а именно эпизод из жизни главного действующего лица. Эпизод связан с основной тематической линией героя. Основная тематическая линия это одиночество в безбрежном всечеловеческом, вселенском, великом и вечном непонимании. Эпизод построен и включен в текст как самостоятельная повествовательная единица, он важен как факт, как характеристика главного действующего лица и как тема.
Этим эпизодом заканчивается главка, и то, что он вынесен в конец главки, подчеркивает ответственность роли, которая на него возложена: эпизод завершает и формулирует тему. Вся предшествующая часть главы строится на нарастании темы неудачи, отчаяния, одиночества и непонимания.
Окружение эпизода подчеркнуто драматическое: в главке, предшествующей ему, рассказано о гибели последнего, что осталось, - проекта, в двух главках, следующих за ним, - о болезни (подозревается чума). Вторая главка кончается так: "Он понял, что не существует", После гибели главного дела, после того, как "ничего больше не сохранилось. Ушло, пропало", начинается пир. Пир идет в карантине, во время чумы. На пиру - изменники, предатели и мерзавцы. Пьяные сползают под стол, попахивает дракой и дуэлью. Тогда Грибоедова вызывают из палатки. Одна сцена отбита от другой пейзажем. Пейзаж Тынянов пишет такой: "Звезды были старые, как женщины после дурной ночи". И сразу - эпизод с вюртембергским сектатором. Эпизод закончен, и Грибоедов возвращается в палатку. В палатке - пир. А кругом война и чума. Эпизод выделен перенесением места действия (из палатки на воздух). После того как гибнет главное дело, человек начинает думать, что все на свете прах, пустота, смерть и всечеловеческое непонимание. Люди, не понимающие друг друга, не понимают бога, и бог не понимает их.
Пустяк и шутка - немец не знает по-еврейски, а бог - по-немецки превращаются у Тынянова во всеобщее, всечеловеческое непонимание. В другом романе это бы и осталось пустяком и шуткой (в "Кюхле" история с сектаторами и была обычным анекдотом о знаменитом полководце), но в этом, одном из точнейших романов русской литературы, с его повышенной взвешенностью слова, с его подчеркнутой многозначительностью, шутка превращается в трагедию всечеловеческого непонимания.
Эпизоды с вюртембергскими сектаторами, рассказанные в "Кюхле" и в "Смерти Вазир-Мухтара", построены на одном материале, но сходства у них не больше, чем у разных вещей, сделанных из одного материала, - автомобиля и ведра, станции метро и мраморной Афродиты.
На одном и том же материале в разных романах Тынянов строит ряд эпизодов. Делает он это часто, и это естественно, потому что во всех его романах много общих действующих лиц и действие происходит в одно время (кроме "Смерти Вазир-Мухтара" и "Пушкина"). Главные действующие лица одного романа в другом становятся второстепенными, второстепенные - главными. Особенно это заметно при сравнении "Кюхли" с "Пушкиным", в которых совпадают уже не отдельные эпизоды, а целые периоды жизни героев. Но сходство общих эпизодов в "Кюхле" и "Вазир-Мухтаре" часто исчерпывается лишь общностью материала - явлением, не имеющим непосредственного отношения к стилистическим решениям. Стилистическая общность "Кюхли" и "Смерти Вазир-Мухтара" в другом.
Функция и конструкция эпизода в "Кюхле" иные, нежели в "Вазир-Мухтаре". В первом романе эпизод эмпиричен и служит почти всегда не теме, а характеру. (В "Кюхле" вообще преобладает характер над темой.) Большое количество вводных эпизодов романа связано с выявлением черт характера действующих лиц. Вводный Эпизод существует как локальная повествовательная единица и развития не получает. Им выявляется какая-то черта характера. Характеры действующих лиц представляют собой сумму черт, накопленных в эпизодах. Так эпизод встречи царя с медвежонком в Царскосельском саду должен показать царя, кокетничающего храбростью, трусом; встреча Кюхли с великим князем - рассеянность Кюхли и надменность великого князя и т. д. "Был в лицее дядька Зернов Александр Павлович..." Идет портрет Зернова Александра Павловича - "редкого урода". "И вот по всему лицею ходила эпиграмма..." Следует пушкинская Эпиграмма "Двум Александрам Павловичам". Это "случаи", "истории", "картинки быта", "колоритные подробности". Эпизод в "Кюхле" представляет собой простейшую одноклеточную новеллу. Новеллы связываются друг с другом героями носителями новелл. В "Вазир-Мухтаре" эпизод обобщен, развит в серию, связан с другими. Он превращен в символ и провиденциальный знак.
Развитие сюжета в первом романе построено на сцеплении случаев, от случая к случаю. Однажды встретились Кюхельбекер и Одоевский... Раз Грибоедов сказал Кюхельбекеру... "Однажды" и "раз" рассыпаны по всей книге, они повторяются через каждые несколько страниц, их десятки. Почти всегда они начинают новый эпизод, и поэтому в большинстве случаев стоят в начале абзаца. "Капитан рассказал раз..." "Раз Грибоедов сказал Вильгельму..." "Однажды Вильгельм и Александр..." Это подряд на трех страницах. "Лист однажды сказал Вильгельму..." "Выезжая однажды, Вильгельм встретил..." Это на одной странице. "Раз Пушкин спросил у Жуковского..." "Однажды у Рылеева Кюхля застал Пущина..." "Однажды его зазвал Дельвиг..." "Однажды пришел к Вильгельму Пущин..." "Однажды Вильгельм встретил у тетки Брейткопф Дуню Пушкину..." "Раз заехал он к тетке Брейткопф..." И так далее. Сюжет первых глав романа в значительной степени организован на незатейливой поэтике "Жил-был Кюхля".
Стилистические решения близких по материалу эпизодов в двух первых романах не похожи, но это доказывает только то, что первая половина "Кюхли", из которой взят эпизод с вюртембергскими сектаторами, не похожа на "Смерть Вазир-Мухтара". На "Вазир-Мухтара" похожа вторая половина романа, точнее - четыре центральных главы: "Декабрь", "Петровская площадь", "Побег", "Крепость".
В конце "Кюхли" все настойчивее появляются мотивы и темы, в которых угадываются истоки "Смерти Вазир-Мухтара". Связи романов очень скоро выходят за пределы только общности материала и расширяются до сходной стилистической разработки. В то же время стилистическая разработка еще остается в ограниченных нормах "Кюхли", и все, что из первого романа потом попадет во второй, претерпит серьезные изменения. Изменения окажутся связанными с повышением смысловых значений, случай из "Кюхли" станет в "Вазир-Мухтаре" событием, реальная мотивировка превратится в общий закон, эпизод будет развит в тематическую линию и закономерность, факт потеряет связь с реальным местом и временем и станет внеисторическим знаком, роль и количество действующих лиц, враждебных главному герою, повысятся, недоразумение с человеком, похожим на героя, разовьется в таинственную тему двойника.
Стилистическая общность романов связана с темой восстания и поражения. Стилистическая общность не в бытовом, а тематическом материале, интонировании речи, замедленности повествовательного темпа, моделированности описания и настойчивого проведения темы революции, которая должна освободить человека, а художник - это только свободный человек.
Первая половина "Кюхли" полна людьми, описанными подробно, с портретами и адресами. Люди входят в роман, как в гостиную. Автор докладывает о них:
"С Булгариным разговаривали двое каких-то незнакомых. Один был прекрасно одет, строен, черные волосы были тщательно приглажены, узкое лицо изжелта-бледно, и небольшие глаза за очками были черны как уголь. Говорил он тихо и медленно. Другой, некрасивый, неладно сложенный, с пышно взбитыми на висках темными волосами, с задорным коком над лбом, с небрежно повязанным галстуком, был быстр, порывист и говорил громко...
- Кондратий Федорович...
- Александр Сергеевич Грибоедов..."
"Рылеев жил у Синего моста, в доме Российско-Американской торговой компании, секретарем которой он был".
"Якубович... мрачный, громадный, на своем черном карабахском жеребце напоминал Вильгельму какой-то монумент, виденный им в Париже".
"Якубович жил у Красного моста на углу Мойки в просторной роскошной квартире".
Сразу же после разгрома восстания количество людей, окружавших Кюхельбекера, начинает быстро убывать.
В последний раз о большом количестве людей упомянуто в связи с конфирмацией приговора 10 июля 1826 года, за три дня до казни вождей. В романе об этом сказано глухо. Подчеркнуто, что воспоминание приходит во сне, в бреду. Потом - десять лет в одиночке и еще десять лет в Сибири.
Это вторая половина романа, и люди в ней появляются редко и помалу, и только в дни, отмеченные особым значением: когда он женится и когда умирает. "Нет друзей. В могиле Рылеев, в могиле Грибоедов, в могиле Дельвиг, Пушкин".
Во второй половине романа он одинок. Люди редеют, и портреты утрачивают подробности. В портрете прописаны лишь седина и морщины, которые провело по человеческому лицу время.
"У избы стоит высокий, сухой человек в нагольном тулупе и сгребает снег. Лицо у него изможденное и суровое. Борода с проседью... Высокий человек - Миша (брат. - А. Б.).
- Эх, борода у тебя седая, - говорит Миша Вильгельму".
Как постарели люди и как постарел роман.
Но одиночество в "Кюхле" не то же самое, что в "Вазир-Мухтаре", и разница ощутима из-за отличности мотивировок.
Об одиночестве Кюхельбекера сказано еще в начале романа - о будущем одиночестве. Сказано Пушкиным: "Ни друга, ни подруги не знать тебе вовек"*
Пушкинские слова производят удручающее впечатление на Вильгельма, и помнит он их долго. Накануне отъезда из России, где поэт не нашел себе пристанища, он вспомнил: "Ни подруги, ни друга не знать тебе вовек".
И снова вспомнил в стихах, написанных перед возвращением или вскоре после возвращения из Европы**:
Ни подруги и ни друга
Не иметь тебе вовек!***
Но пушкинская фраза в романе дана с мотивировкой: "Люблю тебя, как брата, Кюхля, но, когда меня не станет, вспомни мое слово: ни друга, ни подруги не знать тебе вовек. У тебя тяжелый характер".
* Это прозаическое переложение полутора стихов из лицейского стихотворения Пушкина "Тошней идиллии и холодней, чем ода".
** В романе сказано, что это "последние стихи, которые Вильгельм написал перед путешествием". В действительности же они были написаны в 1821 году - перед возвращением или вскоре по возвращении из Европы. Стихи цитируются только в первых изданиях романа.
*** В. К. Кюхельбекер. Лирика и поэмы, т. I. Л., "Советский писатель", 1939, стр. 55. Эти строки читаются так:
Ни любовницы, ни друга
Не иметь тебе вовек!
И одиночество наступило. Оно наступило раньше, чем не стало Пушкина, а тяжелый характер к этому отношения не имел.
Пушкин говорил об одиночестве меж людей. То, что его ждет одиночество без людей, не могли предвидеть ни Пушкин, ни он сам. И вот оно наступило: побег, крепость, Сибирь. И оказывается, что это не то одиночество, о котором сказал Пушкин. Оказывается, что пушкинского одиночества нет, что он все время с друзьями, что у него не тяжелый характер. В одиночке и на смертном одре он все время с друзьями. Воспоминания о близких так живы, что граница между воспоминанием о человеке и реальным человеком стирается. Человек-воспоминание заносится в его жизнь прежней привязанностью. Узник назначает встречи воспоминаниям, свидания памяти. Он устраивает приемы: в лицейские годовщины и в дни именин друзей. Сам он тоже не сидит на месте: он ездит в Париж и Царское Село, в лицей. В минуты перед смертью он видит юного Пушкина.
Одиночество Вазир-Мухтара иное. Грибоедов вспоминает друзей и пишет письма с просьбой о помощи им. Но друзья в какой-то другой реальности между ним и друзьями непроходимая пропасть времени. Он одинок.
Мотивировки одиночества в "Кюхле" связаны с естественно отобранным реальным материалом - судьбой героя: побегом, крепостью, Сибирью, а в "Вазир-Мухтаре" со специальным отбором материала, связанным с авторской убежденностью в том, что поражение восстания, эпоха реакции не только растаптывает человеческую душу, но и разрушает естественные связи между человеком и другими людьми.