Страница:
Желая устранить тень недоверия, Валет откровенно рассказал собственную историю и изложил свои планы: забросить родные места точно так же, как на дороге в Ла-Уг он отказался от мести ради спасения умиравшего ребенка. Гийом понял все, что тот рассказал ему, и принял его план, ведь новый друг предлагал ему Индию и неизведанные моря, через которые туда лежал путь. Разве можно было устоять перед таким простором?
Когда Гийом выздоровел, зима разразилась все потопляющими дождями. Тогда они покинули Барфлер, дом старика Кино и вновь очутились на большой дороге. На рыдванах, таратайках и дилижансах они пересекли Котантен и Бретань, пока не попали в странный город, сплошь состоявший из строек, арсеналов и складов, занимавших больше места, чем покрытые сланцем или черепицей дома. Город этот, где хлопотали двадцать тысяч человек (цифра внушительная для того времени) трепетал флагами всего мира со встававших на шпринг кораблей и источал непривычные запахи грузов, появлявшихся из их трюмов. Он был вотчиной всемогущественной Индийской компании, благодаря которой Жан Валет проплавал долгих три года. Город назывался Л'Орьян (По-французски L'Orient означает Восток. — Прим, перев.)…
Впрочем, то было не первое его путешествие и, зная, какое будущее может благодаря Компании открыться ему и его подопечному, он, понятно, вернулся сюда. Две недели спустя, они поднялись на борт флейта «Масиак» — довольно крупного корабля, направлявшегося в Пондишери с грузом саржи, льняной ткани, вин, ликеров, зеркал и часов. Валет занял привычное место канонира, а Гийому, поскольку у него было образование, поручили вести журнал судового врача и помогать ему по мере своих сил. 17 апреля 1760 года длинная океанская волна поднялась перед золотым львом, вздыбившимся на носу корабля…
Воспоминания Гийома неожиданно рассеялись как дым: выпрямившись в полный рост, выставляя напоказ подъем ноги, в комнату словно довольный кот вошел Феликс, распространяя вокруг себя веселый, но сложный запах рома и ирисового мыла.
— Как ты меня находишь? — спросил он, занимая выгодную позу, заставившую Гийома улыбнуться и даже присвистнуть.
— Праздник для глаз!.. Так это и есть то самое диво, заказанное в Париже? Да ты, должно быть, разорился!
— Может быть, во сегодня вечером я хочу произвести впечатление. Ты увидишь, что игра стоила свеч. И пожалеешь о своих сапогах…
В украшавшем камин трюмо он с удовлетворением осмотрел свою элегантную фигуру в прекрасно сидевшем на ней сатиновом платье темно-красного цвета, которое шло к его смуглой коже и черным глазам. Темно-каштановые волосы были прикрыты не менее великолепным белым париком, гармонировавшим с алансонским (По имени города Алансон, знаменитого своими кружевами. — Прим, перев.) кружевом, пенившимся у него на груди. Золотое шитье и золотые пуговицы делали еще богаче этот придворный костюм, поверх которого висела голубая лента Святого Людовика.
— Я ни о чем не буду жалеть, — сказал Гийом, осушив стакан и поднимаясь. В потускневшем зеркале возник его образ: облаченная в строгий черный бархат фигура контрастировала с обликом друга. Края его одежды были обшиты сутажем — простой рисунок начинался на высоком воротнике и спускался до самого низа куртки, обегая рукава. Но нежно мерцавший на кружевном жабо крупный изумруд, дополнений еще одним, украшавшим правую руку под белой пеной манжеты, мог сравниться по стоимости с самым богатым особняком в городе.
— Теперь пошли! — заключил он и взял с кресла широкий плащ с тройным воротником…
Минуту спустя мужчины входили в просторную гостиную отеля Меснильдо. Молчание, сопровождавшее их от самого порога, красноречиво свидетельствовало о любопытстве ожидавших людей. При их приближении фигуры замирали, разговоры становились тише, превращаясь в шепот, а они тем временем шли по нежным розам, изображенным на ковре: состоявший из букетов рисунок привел их прямо к обитому перламутровым шелком диванчику, на котором сидели две женщины и смотрели, как они подходят. У Гийома возникло странное ощущение, будто он находится в королевском дворце и идет к трону, но для него это не явилось неожиданностью: небольшой церемониал наверняка подготовили заблаговременно.
Младшая из женщин — ей было, по-видимому, от двадцати пяти до тридцати лет — встала и обняла Феликса.
— Добро пожаловать, милый кузен! После столь долгих приключений вам, должно быть, приятно возвратиться в наш старый город, где все, поверьте, живо интересовались вашими подвигами…
— Весьма скромными, дорогая кузина, коль скоро я имел счастье остаться в живых и теперь вас приветствовать. Заслуга в этом принадлежит прежде всего господину бальи де Сюфрану, под чьим командованием я имел честь служить, — это он покрыл себя лаврами на Коромандельском берегу, в Тринкомали и в Гонделуре…
Экзотические названия прозвенели под мерцающим хрусталем люстр, отразившем их в сторону присутствующих. Отвернувшись от Феликса, прекрасная хозяйка дома — она действительно была красива, бела и стройна и обладала гордыми чертами и холодными глазами, смотревшими из-под водруженной на голове вызывающей напудренной прически, — обратилась к Гийому:
— Вы тоже принимали участие в этих боях, сударь?
— Да, и мне посчастливилось, сударыня, правда, в роли простого волонтера. Господин де Керсозон, командовавший «Брильянтом», на котором служил мой друг Феликс, милостиво согласился взять меня на борт, чтобы я мог принять участие в сражении, и я ему бесконечно признателен. Как, впрочем, и вам за то, что вы соизволили заговорить со мной, не дожидаясь, пока меня вам представят.
— Дружба, связывающая вас с моим двоюродным братом, служит для меня достаточной рекомендацией. Однако я ценю ваше желание соблюдать приличия. Феликс, будьте любезны!
Молодой человек поклонился:
— Для меня это удовольствие, которое лишь я один могу себе позволить, поскольку, мой дорогой Гийом, ты здесь никого не знаешь. Позвольте, кузина, вам представить господина Тремэна, чья шпага весьма кстати выручила меня из одного очень затруднительного положения на улицах Порто-Ново, и который затем оказал мне гостеприимства во дворце своего приемного отца.
Слово это повергло присутствующих в приятный трепет, а в их глазах появилось вопросительное выражение. Жанна дю Меснильдо взяла на себя труд выразить всеобщее недоумение, протягивая при этом руку для поцелуя:
— Во дворце? Ваш… приемный отец, что же — принц?
— Никоим образом, мадам, хотя он и обладал душой принца. Человек, которого мне было так тяжело потерять в прошлом году, был простым негоциантом. Прослужив довольно долго в Индийской компании, он завел собственное дело. А расположение богатого майсурского наместника Хэйдера-Али помогло ему нажить состояние.
— Вы родились там, сударь?
— Нет, сударыня. Я родился в Квебеке…
— В Квебеке? В Новой… Я хотела сказать, в Канаде?
— Вы правильно выразились: я родился в Новой Франции. Я уехал из нее еще ребенком, после того как умер мой отец и англичане прогнали нас…
Гийом подумал было, что допрос несколько затянулся, как вдруг пожилая дама, по-прежнему сидевшая на диване, решила, что о ней порядком забыли. Высоким аристократическим голосом она проговорила:
— Вот интересный человек! Довольно его задерживать, моя милая Жанна, уступите мне его ненадолго!
Через минуту, расположившись рядом с ней среди удобных подушек, Гийом отвечал на вопросы старейшей гостьи и наиболее знатной дамы — Франсуазы-Шарлотты, вдовствующей маркизы д'Аркур, чей великолепный дворец находился рядом с дворцом Меснильдо. Очевидно, она была чрезвычайно важной особой, и путешественник это инстинктивно чувствовал. Причиной тому, конечно же, было не имя, ничего ему не говорившее, а все остальное: ее манера держаться, непринужденность, безупречное изящество черных кружев, в которые были облачены ее руки вплоть до самых пальцев, украшенных восхитительными кольцами, а также неподражаемая придворная манера говорить, бывшая для нее естественной, — эта женщина бывала в Версале и, должно быть, привыкла к королевскому обхождению. Вопросы ее хоть и были скромными, касались больше личности гостя, нежели его происхождения, и быстро вызвали у Гийома ощущение неловкости.
— Вы оказываете мне большую честь, интересуясь моей персоной, сударыня. Больше, чем я того заслуживаю. Вы, вероятно, не слышали, что я не отношусь к знатному роду. Моя фамилия…
— ..одна из добрых старых нормандских фамилий, древних и простых, с которыми наши предки связали названия земель. Вас зовут Тремэн? Чудесно! Так вот, меня раньше звали Майяр, подобно всем этим Губервилям, Бомонам. А нашу хозяйку звали Жалло.. Что ничуть не мешает ей быть внучатой племянницей маршала де Турвиля…
— Жалло… дворянского рода, я думаю?
— Бесспорно! Так может случиться и с вашими потомками. Надо же быть чьим-то предком… и было бы жаль, если у вас совсем не будет детей. Ну, полноте, — добавила она со смехом, легонько постучав кончиком веера по руке собеседника, — что это вы насупились? Я в том возрасте, когда могу, не боясь последствий, сказать мужчине, что он мне нравится, так что мы еще увидимся. А теперь уступите-ка место молодому Варанвилю. Никогда бы не поверила, что эта буйная голова сошьет себе однажды костюм героя…
Гийом встал, поцеловал выступавшие из кружевной митенки белые пальцы и отступил на два шага, вновь очутившись рядом с хозяйкой дома. Она тотчас же завладела его рукой.
— Пройдемтесь вместе по салону! Вам надо познакомиться с моими друзьями. Феликс сказал мне, что вы намереваетесь поселиться в наших краях?
— Возможно… если им удастся меня удержать!
— Вы говорите так, будто речь идет о женщине! — удивилась она.
— До некоторой степени так оно и есть, и я рад, что вы так хорошо уловили мою мысль. Со страной живут так же, как со своей женой: нужно быть уверенным в том, что это нравится настолько, чтобы с годами ничего не изменилось… Уже дважды мне приходилось отказываться от страны, которую любил. Больше я не имею права ошибаться…
Бледные глаза молодой женщины, еще недавно холодные и равнодушные, с теплотой заглянули в волевые глаза собеседника.
— Я уверена, что наша Нормандия сумеет вас покорить. В ней столько очарования! Для этого, быть может, хватит всего одной нормандки?.. Ах да, это мой муж!
Добрые четверть часа Гийом раскланивался: одним целовал руки, другим пожимал их согласно английской моде, которая начала утверждаться по эту сторону Ла-Манша. Он услышал разные имена и почти ни одного не удержал в памяти, кроме фамилии красивого дворянина, изящного и жеманного, которого хозяйка дома представила ему так: «Господин де Вобадон, на следующий год станет нашим зятем…». Гийом в шутку удивился:
— Если позволите, сударыня, вы слишком молоды, чтобы иметь дочь на выданье.
— Она тоже, так ей всего тринадцать лет. В настоящее время она в пансионе бенедиктинок в Кутансе. Но на следующий год мы ее отдадим замуж. Великолепная партия… и он обожает нашу Шарлотту!
— Она, вероятно, похожа на мать, — сказал Гийом с непринужденной вежливостью. Поскольку он вернулся из Индии, где девушек часто отдают замуж, лишь только они достигают зрелости, его не поразил нежный возраст невесты, и все же история эта внушала ему смутное отвращение. То ли из-за самодовольного вида «партии», то ли из-за удовлетворенного выражения лица, с которым он сам прохаживался по гостиной, как у себя дома.
Это была действительно великолепная комната. Ее старинная роскошь была характерным признаком давно сложившегося состояния и представлялась глазу художника куда более привлекательной, чем более поздние золотые украшения. Деревянная обшивка стен легкого зеленого тона, украшенная резьбой с мягкой позолотой, служила нежным мерцающим обрамлением для больших портретов наряженных для бала мужчин и женщин, оживавших в свете бесчисленных свечей. Созданию прелестной атмосферы способствовала и мебель с выгнутыми ножками и нежной шелковой обивкой на пухлых сиденьях. В углу стоял большой, расписанный веселыми персонажами клавесин, рядом с ним — позолоченная арфа, украшенная букетом из листьев. Во всем ощущались дыхание роскоши и вкус, которые ни в чем не уступали тому, что путешественник повидал в Париже в домах, куда его недавно водил Феликс. Так что, будь юная Шарлотта лишь наполовину красавицей по сравнению со своей матерью, невеста от этого ничуть не становилась менее привлекательной…
Гости собирались пройти к столу, когда выездной лакей неожиданно объявил:
— Господин граф де Нервиль! Мадемуазель Агнес де Нервиль!..
Гийом услышал произнесенное имя, но не подал виду. К тому же это неожиданное посещение вовсе не удручило его, а, напротив, наполнило какой-то дикой радостью. Воистину судьба к нему была благосклонна, коль скоро в первый же вечер послала ему человека, которому он поклялся отомстить по всем правилам, хотя в тот миг пока довольно плохо представлял себе, как именно: его следовало уничтожить так, чтобы не отвечать ни перед каким правосудием, кроме как перед Богом. Сегодняшний вечер давал ему возможность изучить врага, который не мог и подозревать, какая опасность для него таилась в этом элегантном собрании надушенных гостей.
Оставив на столике свой наполненный до середины фужер с шампанским, Гийом подошел к Феликсу, которому весьма досаждала какая-то молодая особа в зеленом сатиновом платье, своей свежестью и округлостью напоминающая салат-латук: она вцепилась в пуговицу на его сюртуке и, казалось, была готова держать ее до скончания века. Гийом поклонился:
— Прошу прощения, мадам, но я, к несчастью, должен лишить — всего лишь на миг! — господина де Варанвиля милейшей собеседницы. Тысяча извинений, Феликс, но…
— Я скажу, смогу ли тебя простить, когда узнаю, в чем дело! — проговорил Феликс с нарочитой строгостью и, едва они с другом укрылись за арфой, облегченно вздохнул.
— Ради Бога, не оставляй меня больше! Похоже, это создание остановило на мне свой выбор. Еще немного, и она назвала бы мне свое приданое. Никогда еще я не чувствовал себя в такой опасности. Надеюсь, за столом меня посадили не рядом с ней!..
— Надо верить в свою звезду! Скажи: ты знаешь этого Нервиля, который только что вошел?
— К сожалению, да. Мы с ним даже связаны небольшим родством, так как его покойная супруга была мне кузиной. Он тебя интересует?
— Больше, чем ты можешь себе представить. Дело в том, что если тебе и удалось довольно легко меня уговорить обосноваться в этих местах, то в значительной мере благодаря ему…
Озадаченная мина молодого человека вызвала у Гийома улыбку.
— А я-то думал, благодаря нашей дружбе, — проворчал Феликс.
— Не волнуйся, моя дружба к тебе свята. Ты мне брат, о котором я мог лишь мечтать. Но свята и ненависть, которую я питаю к этому человеку.
— Да разве это возможно? Ты его никогда не видел…
— Видел. Единственный раз: в ту ночь, когда он убил мою мать и оставил меня умирать в бухте Ла-Уг.
Де Варанвиль так вытаращил свои черные глаза, что Тремэн поспешил добавить:
— Не думай, я не сошел с ума! Я знаю что говорю. Если раньше я тебе не рассказал эту историю, то лишь потому, что не знал, когда ехал в Котантен, что стало с этим человеком по прошествии двадцати пяти лет. Он мог давно умереть. Теперь я получил ответ на свой вопрос…
Рука молодого человека сдавила локоть друга. Всегда готовое улыбнуться лицо Феликса помрачнело, словно на него опустилась туча.
— Я далек от мысли подвергать сомнению то, что ты говоришь, но нам нельзя обсуждать это здесь. Вечером, когда мы вернемся домой, у нас будет достаточно времени. Но умоляю тебя, остерегайся этого человека: это жалкое существо, безудержный игрок, прогнивший от пороков и долгов. После возвращения я узнал о нем самые невероятные слухи, которыми полнится округа. Я тебе все расскажу. Но сегодня я хотел бы, чтобы ты его избегал…
— Будет так, как решит хозяйка…
И в самом деле, просили к столу, и настал момент проводить к нему дам. Будучи героем бала, Феликс удостоился чести вести маркизу д'Аркур, в то время как Гийому поручили хозяйку дома. Он сел слева от нее, так как справа место было занято Варанвилем, оказавшимся в безопасности между нею и пожилой дамой.
С другой стороны от Гийома очутилась та самая молодая особа в зеленом, которой так понравился его друг. Поначалу он чувствовал себя неловко, но первое впечатление рассеялось, когда он, к большому удивлению, обнаружил, что, несмотря на излишнюю болтливость, она была совершенно очаровательной. У нее были красивые каштановые волосы, круглое лицо с ямочками, прекрасный цвет лица, глаза того же цвета, что и ее платье, и пухленькие ручки, украшенные на запястьях черной бархатной перевязью, которую дополняла такая же лента у основания шеи с привешенным к ней букетиком цветов. Именно на него она и была похожа: букет распустившихся цветов в вазе, казавшейся слишком круглой. Узнав, что ее зовут Роза де Монтандр (Montendre по-французски созвучно сочетанию «mon tendre», что означает «мой нежный». — Прим, перев.), Гийом не удержался и заметил:
— Какое милое имя! И как вам оно идет! Оно будто создано для вас — Благодарю! Вы, по крайней мере, галантны! Не уверена, что ваш приятель меня так же ценит…
— Ну что вы! Он бы вас до сих пор не покинул, если бы я так бесцеремонно у вас его не забрал…
— Ой ли!.. Да он не мог убежать раньше, потому что я крепко его держала! Он уже пытался улизнуть.
— Вы так думаете?
Она рассмеялась, показав зубки молочного цвета, и глаза ее весело заискрились.
— О, уверена! Не знаю, что со мной произошло, но мне показалось, что если я его выпущу, то… никогда уже не смогу быть счастлива на этой земле… Не смотрите на меня так: по правде, я говорю вам странные вещи, не так ли?
— Да, пожалуй. Вы давно знакомы с Феликсом?
— О, нет! Я увидела его впервые.
— Впервые?.. И… он сразу стал вам так… дорог?
— Ну да! — просто отвечала Роза. — Я знаю, что хорошо воспитанная девушка не стала бы объясняться так., напрямую, но в ту самую минуту, когда я осознала свои чувства к господину де Варанвилю, мне показалась, что вы верный друг.
— Я бесконечно польщен столь добрым суждением.
— Правда? Однако тут нет большой лести. Вы ужасно обольстительный мужчина… да, да! Гораздо больше, чем ваш друг, и было бы совершенно логично, если бы я влюбилась именно в вас. Но вышло так, что это он…
— То, что называют внезапным чувством?
— Бесспорно, и я ничего не могу поделать. В нем есть что-то умильное, детское. Даже сегодня, когда он в центре праздника, он чуточку похож на мальчика, нарядившегося в шляпу и нацепившего шпагу своего отца, чтобы казаться большим! Решительно, я его обожаю, можете ему об этом сказать.
Гийом чуть не поперхнулся слоеным пирогом.
— Вы хотите, чтобы я…
— Конечно! — промолвила мадемуазель де Монтандр с обезоруживающей улыбкой. — Так будет гораздо приличнее, чем если я сделаю это сама. Ах, да!.. Можете также добавить, что я готова выйти за него замуж, как только он осознает, что мы созданы друг для друга.
И, оставив Гийома перед его тарелкой — великолепный севрский фарфор, наполненный восхитительными вещами, — невообразимая Роза принялась за свою, а затем повернулась к соседу с другой стороны, который с радостью с ней заговорил…
Слегка обескураженный решительностью этой удивительной молодой особы, Гийом благословил миг предоставленной ему передышки. За столом, украшенным розами, золоченым серебром и хрусталем с золотой гравировкой, завязался общий разговор. Он вращался вокруг обширных работ, которые были начаты два года назад по приказу короля Людовика XVI, с тем чтобы превратить Шербург в крупный военный порт, способный обеспечить Франции полный контроль над движением судов по Ла-Маншу и защитить, наконец, Нижнюю Нормандию от набегов англичан. Среди гостей был господин де Сесар, главный инженер дорожного ведомства финансового округа Руана. Ему принадлежала идея сооружения огромной дамбы из наполненных камнями кессонов, которую строили между островом Пеле и фортом Керкевиль. Понятно, что внимание сидевших за столом было довольно долго приковано к инженеру. И лишь Гийома интересовал исключительно человек, весьма кстати появившийся в его поле зрения, как будто для того, чтобы подсказать ему, как себя вести.
Господин де Нервиль, судя по всему, ужасно скучал. Время от времени он изящным движением прикрывал зевающий рот своей красивой рукой. Или же небрежно направлял на кого-нибудь лорнет, висевший на черной ленте поверх шитого золотом костюма из вишневой тафты. Гийом тоже не раз становился объектом изучения, которое длилось лишь несколько секунд, но повторялось все чаще; по-видимому, это объяснялось притягательной силой его взгляда, становившегося все более настойчивым.
Человек заметно нервничал, будучи не в силах угадать, чего от него хочет незнакомец. Гийом тем временем старался определить возраст де Нервиля. По всей вероятности, около пятидесяти пяти, хотя он выглядел моложе, несмотря на темные мешки под глазами неопределенного цвета. Профиль его мог бы быть восхитительным: чуть ли не греческий нос переходил в лоб, казавшийся еще более широким из-за прически по последней версальской моде — припудренные в серый тон волосы, — но мягкий подбородок лишал его лицо претензии на истинное благородство. Что касается рта, то он был таким тонким, прямолинейным и сомкнутым, что походил на шрам от сабли. Костюм был очень богат, и многочисленные, украшенные бриллиантами кольца сверкали на пальцах графа.
И тогда Гийом заметил разительный контраст между ним и пришедшей вместе с ним девушкой, бывшей наверняка его дочерью… Но он желал в этом удостовериться. Целых пять минут он машинально отвечал на расспросы госпожи дю Меснильдо о его жизни в Индии, и особенно о «дворце» его приемного отца, пока он вдруг не нашел легкий способ повернуть разговор в другое русло.
— Краски там более насыщенные и теплые, чем в любой другой стране. Даже самые бедные женщины одеваются в яркие цвета, часто в простую хлопчатобумажную ткань, но прекрасно дополняют пейзаж, живые цветы или диковинных птиц…
— Не хотите ли вы сказать что здешние женщины вам кажутся бледными?
— Упаси Бог, сударыня! Все сидящие за этим столом, чудесно и очень мило наряжены. Кроме одной, пожалуй, и это жаль, ведь она так молода. Она, вероятно, бедная родственница или будущая монашенка?
Он посмотрел через стол, туда, где между канонессой с лентой и придворным аббатом в черном шелке сидела интересовавшая его особа. Госпожа дю Меснильдо проследила его взгляд и вздохнула:
— Бедная Агнес! Скажем так, она и первое, и может стать вторым. Только вот, чтобы поступить в хороший монастырь, нужно приданое. А я не представляю, где она его возьмет. Посмотрите-ка на ее серое шелковое платье! Я его на ней видела раз двадцать, а раньше его носила ее бедная мать.
— Как же это? Разве она пришла не с тем блестяще одетым вельможей, у которого такие крупные бриллианты?..
— Я бы не поклялась, что они все настоящие, но Рауль де Нервиль дорожит своим видом. Он очень хотел бы жениться во второй раз, чтобы поправить замок — он здесь недалеко и в ужасном состоянии. Дело в том, что, если бы он не был из столь крупного поместья, его и вовсе перестали бы приглашать, поскольку это довольно дурной субъект: он часто бывал при дворе, но и посещал столичные игорные заведения, где оставил большую часть прекрасного состояния.
— Не лучше ли было подумать о том, как пристроить свою дочь? Она довольно мила.
— Да, она очаровательна, хотя от нее едва добьешься двух слов. Отец таскает ее с собой повсюду, где надеется встретить женщину, на которой с удовольствием бы женился: между прочим, его дочь вместе с ней воспитывалась в Кутансе, где, кстати, находится и моя дочь, но, несмотря на объединяющую их дружбу, у Розы определенно нет ни малейшего желания выходить замуж за Нервиля. Даром что он хорошо выглядит!..
— Роза?
— Ваша соседка, мадемуазель де Монтандр. Он интересуется ею, потому что она очень богата…
Несмотря на то, что она заметно понизила голос, женщина, о которой они говорили, довольно ловко управлявшаяся с фаршированным голубем, засмеялась:
— Очень мило, моя дорогая Жанна! Вас послушать, так мною можно заинтересоваться лишь благодаря бабушкиному наследству?
— Вы не дали мне договорить.
— Вам нелегко было бы это сделать! Во всяком случае, я считаю, что мои прелести — истинные или нет — заслуживают другого ценителя, а не соблазнителя, за спиной которого шушукаются, да еще который заставил свою жену умереть с тоски… а теперь, пожалуй, надеется отправить туда же и свою дочь.
— Зачем же вы тогда у них бываете? Понятно, что у господина де Нервиля зародилась некоторая надежда. Тем более что в вашем роду женщины охотно выходят за мужчин много старше их самих.
Вежливое лицо девушки выразило полное изумление.
— Ради всех святых, уж не хотите ли вы сравнить вашего Нервиля с супругом моей кузины Флоры? Он не только обольстителен, умен и совершенно очарователен — она к тому же от него без ума! — но помимо всего прочего, он великий человек, герой да еще ученый…
Когда Гийом выздоровел, зима разразилась все потопляющими дождями. Тогда они покинули Барфлер, дом старика Кино и вновь очутились на большой дороге. На рыдванах, таратайках и дилижансах они пересекли Котантен и Бретань, пока не попали в странный город, сплошь состоявший из строек, арсеналов и складов, занимавших больше места, чем покрытые сланцем или черепицей дома. Город этот, где хлопотали двадцать тысяч человек (цифра внушительная для того времени) трепетал флагами всего мира со встававших на шпринг кораблей и источал непривычные запахи грузов, появлявшихся из их трюмов. Он был вотчиной всемогущественной Индийской компании, благодаря которой Жан Валет проплавал долгих три года. Город назывался Л'Орьян (По-французски L'Orient означает Восток. — Прим, перев.)…
Впрочем, то было не первое его путешествие и, зная, какое будущее может благодаря Компании открыться ему и его подопечному, он, понятно, вернулся сюда. Две недели спустя, они поднялись на борт флейта «Масиак» — довольно крупного корабля, направлявшегося в Пондишери с грузом саржи, льняной ткани, вин, ликеров, зеркал и часов. Валет занял привычное место канонира, а Гийому, поскольку у него было образование, поручили вести журнал судового врача и помогать ему по мере своих сил. 17 апреля 1760 года длинная океанская волна поднялась перед золотым львом, вздыбившимся на носу корабля…
Воспоминания Гийома неожиданно рассеялись как дым: выпрямившись в полный рост, выставляя напоказ подъем ноги, в комнату словно довольный кот вошел Феликс, распространяя вокруг себя веселый, но сложный запах рома и ирисового мыла.
— Как ты меня находишь? — спросил он, занимая выгодную позу, заставившую Гийома улыбнуться и даже присвистнуть.
— Праздник для глаз!.. Так это и есть то самое диво, заказанное в Париже? Да ты, должно быть, разорился!
— Может быть, во сегодня вечером я хочу произвести впечатление. Ты увидишь, что игра стоила свеч. И пожалеешь о своих сапогах…
В украшавшем камин трюмо он с удовлетворением осмотрел свою элегантную фигуру в прекрасно сидевшем на ней сатиновом платье темно-красного цвета, которое шло к его смуглой коже и черным глазам. Темно-каштановые волосы были прикрыты не менее великолепным белым париком, гармонировавшим с алансонским (По имени города Алансон, знаменитого своими кружевами. — Прим, перев.) кружевом, пенившимся у него на груди. Золотое шитье и золотые пуговицы делали еще богаче этот придворный костюм, поверх которого висела голубая лента Святого Людовика.
— Я ни о чем не буду жалеть, — сказал Гийом, осушив стакан и поднимаясь. В потускневшем зеркале возник его образ: облаченная в строгий черный бархат фигура контрастировала с обликом друга. Края его одежды были обшиты сутажем — простой рисунок начинался на высоком воротнике и спускался до самого низа куртки, обегая рукава. Но нежно мерцавший на кружевном жабо крупный изумруд, дополнений еще одним, украшавшим правую руку под белой пеной манжеты, мог сравниться по стоимости с самым богатым особняком в городе.
— Теперь пошли! — заключил он и взял с кресла широкий плащ с тройным воротником…
Минуту спустя мужчины входили в просторную гостиную отеля Меснильдо. Молчание, сопровождавшее их от самого порога, красноречиво свидетельствовало о любопытстве ожидавших людей. При их приближении фигуры замирали, разговоры становились тише, превращаясь в шепот, а они тем временем шли по нежным розам, изображенным на ковре: состоявший из букетов рисунок привел их прямо к обитому перламутровым шелком диванчику, на котором сидели две женщины и смотрели, как они подходят. У Гийома возникло странное ощущение, будто он находится в королевском дворце и идет к трону, но для него это не явилось неожиданностью: небольшой церемониал наверняка подготовили заблаговременно.
Младшая из женщин — ей было, по-видимому, от двадцати пяти до тридцати лет — встала и обняла Феликса.
— Добро пожаловать, милый кузен! После столь долгих приключений вам, должно быть, приятно возвратиться в наш старый город, где все, поверьте, живо интересовались вашими подвигами…
— Весьма скромными, дорогая кузина, коль скоро я имел счастье остаться в живых и теперь вас приветствовать. Заслуга в этом принадлежит прежде всего господину бальи де Сюфрану, под чьим командованием я имел честь служить, — это он покрыл себя лаврами на Коромандельском берегу, в Тринкомали и в Гонделуре…
Экзотические названия прозвенели под мерцающим хрусталем люстр, отразившем их в сторону присутствующих. Отвернувшись от Феликса, прекрасная хозяйка дома — она действительно была красива, бела и стройна и обладала гордыми чертами и холодными глазами, смотревшими из-под водруженной на голове вызывающей напудренной прически, — обратилась к Гийому:
— Вы тоже принимали участие в этих боях, сударь?
— Да, и мне посчастливилось, сударыня, правда, в роли простого волонтера. Господин де Керсозон, командовавший «Брильянтом», на котором служил мой друг Феликс, милостиво согласился взять меня на борт, чтобы я мог принять участие в сражении, и я ему бесконечно признателен. Как, впрочем, и вам за то, что вы соизволили заговорить со мной, не дожидаясь, пока меня вам представят.
— Дружба, связывающая вас с моим двоюродным братом, служит для меня достаточной рекомендацией. Однако я ценю ваше желание соблюдать приличия. Феликс, будьте любезны!
Молодой человек поклонился:
— Для меня это удовольствие, которое лишь я один могу себе позволить, поскольку, мой дорогой Гийом, ты здесь никого не знаешь. Позвольте, кузина, вам представить господина Тремэна, чья шпага весьма кстати выручила меня из одного очень затруднительного положения на улицах Порто-Ново, и который затем оказал мне гостеприимства во дворце своего приемного отца.
Слово это повергло присутствующих в приятный трепет, а в их глазах появилось вопросительное выражение. Жанна дю Меснильдо взяла на себя труд выразить всеобщее недоумение, протягивая при этом руку для поцелуя:
— Во дворце? Ваш… приемный отец, что же — принц?
— Никоим образом, мадам, хотя он и обладал душой принца. Человек, которого мне было так тяжело потерять в прошлом году, был простым негоциантом. Прослужив довольно долго в Индийской компании, он завел собственное дело. А расположение богатого майсурского наместника Хэйдера-Али помогло ему нажить состояние.
— Вы родились там, сударь?
— Нет, сударыня. Я родился в Квебеке…
— В Квебеке? В Новой… Я хотела сказать, в Канаде?
— Вы правильно выразились: я родился в Новой Франции. Я уехал из нее еще ребенком, после того как умер мой отец и англичане прогнали нас…
Гийом подумал было, что допрос несколько затянулся, как вдруг пожилая дама, по-прежнему сидевшая на диване, решила, что о ней порядком забыли. Высоким аристократическим голосом она проговорила:
— Вот интересный человек! Довольно его задерживать, моя милая Жанна, уступите мне его ненадолго!
Через минуту, расположившись рядом с ней среди удобных подушек, Гийом отвечал на вопросы старейшей гостьи и наиболее знатной дамы — Франсуазы-Шарлотты, вдовствующей маркизы д'Аркур, чей великолепный дворец находился рядом с дворцом Меснильдо. Очевидно, она была чрезвычайно важной особой, и путешественник это инстинктивно чувствовал. Причиной тому, конечно же, было не имя, ничего ему не говорившее, а все остальное: ее манера держаться, непринужденность, безупречное изящество черных кружев, в которые были облачены ее руки вплоть до самых пальцев, украшенных восхитительными кольцами, а также неподражаемая придворная манера говорить, бывшая для нее естественной, — эта женщина бывала в Версале и, должно быть, привыкла к королевскому обхождению. Вопросы ее хоть и были скромными, касались больше личности гостя, нежели его происхождения, и быстро вызвали у Гийома ощущение неловкости.
— Вы оказываете мне большую честь, интересуясь моей персоной, сударыня. Больше, чем я того заслуживаю. Вы, вероятно, не слышали, что я не отношусь к знатному роду. Моя фамилия…
— ..одна из добрых старых нормандских фамилий, древних и простых, с которыми наши предки связали названия земель. Вас зовут Тремэн? Чудесно! Так вот, меня раньше звали Майяр, подобно всем этим Губервилям, Бомонам. А нашу хозяйку звали Жалло.. Что ничуть не мешает ей быть внучатой племянницей маршала де Турвиля…
— Жалло… дворянского рода, я думаю?
— Бесспорно! Так может случиться и с вашими потомками. Надо же быть чьим-то предком… и было бы жаль, если у вас совсем не будет детей. Ну, полноте, — добавила она со смехом, легонько постучав кончиком веера по руке собеседника, — что это вы насупились? Я в том возрасте, когда могу, не боясь последствий, сказать мужчине, что он мне нравится, так что мы еще увидимся. А теперь уступите-ка место молодому Варанвилю. Никогда бы не поверила, что эта буйная голова сошьет себе однажды костюм героя…
Гийом встал, поцеловал выступавшие из кружевной митенки белые пальцы и отступил на два шага, вновь очутившись рядом с хозяйкой дома. Она тотчас же завладела его рукой.
— Пройдемтесь вместе по салону! Вам надо познакомиться с моими друзьями. Феликс сказал мне, что вы намереваетесь поселиться в наших краях?
— Возможно… если им удастся меня удержать!
— Вы говорите так, будто речь идет о женщине! — удивилась она.
— До некоторой степени так оно и есть, и я рад, что вы так хорошо уловили мою мысль. Со страной живут так же, как со своей женой: нужно быть уверенным в том, что это нравится настолько, чтобы с годами ничего не изменилось… Уже дважды мне приходилось отказываться от страны, которую любил. Больше я не имею права ошибаться…
Бледные глаза молодой женщины, еще недавно холодные и равнодушные, с теплотой заглянули в волевые глаза собеседника.
— Я уверена, что наша Нормандия сумеет вас покорить. В ней столько очарования! Для этого, быть может, хватит всего одной нормандки?.. Ах да, это мой муж!
Добрые четверть часа Гийом раскланивался: одним целовал руки, другим пожимал их согласно английской моде, которая начала утверждаться по эту сторону Ла-Манша. Он услышал разные имена и почти ни одного не удержал в памяти, кроме фамилии красивого дворянина, изящного и жеманного, которого хозяйка дома представила ему так: «Господин де Вобадон, на следующий год станет нашим зятем…». Гийом в шутку удивился:
— Если позволите, сударыня, вы слишком молоды, чтобы иметь дочь на выданье.
— Она тоже, так ей всего тринадцать лет. В настоящее время она в пансионе бенедиктинок в Кутансе. Но на следующий год мы ее отдадим замуж. Великолепная партия… и он обожает нашу Шарлотту!
— Она, вероятно, похожа на мать, — сказал Гийом с непринужденной вежливостью. Поскольку он вернулся из Индии, где девушек часто отдают замуж, лишь только они достигают зрелости, его не поразил нежный возраст невесты, и все же история эта внушала ему смутное отвращение. То ли из-за самодовольного вида «партии», то ли из-за удовлетворенного выражения лица, с которым он сам прохаживался по гостиной, как у себя дома.
Это была действительно великолепная комната. Ее старинная роскошь была характерным признаком давно сложившегося состояния и представлялась глазу художника куда более привлекательной, чем более поздние золотые украшения. Деревянная обшивка стен легкого зеленого тона, украшенная резьбой с мягкой позолотой, служила нежным мерцающим обрамлением для больших портретов наряженных для бала мужчин и женщин, оживавших в свете бесчисленных свечей. Созданию прелестной атмосферы способствовала и мебель с выгнутыми ножками и нежной шелковой обивкой на пухлых сиденьях. В углу стоял большой, расписанный веселыми персонажами клавесин, рядом с ним — позолоченная арфа, украшенная букетом из листьев. Во всем ощущались дыхание роскоши и вкус, которые ни в чем не уступали тому, что путешественник повидал в Париже в домах, куда его недавно водил Феликс. Так что, будь юная Шарлотта лишь наполовину красавицей по сравнению со своей матерью, невеста от этого ничуть не становилась менее привлекательной…
Гости собирались пройти к столу, когда выездной лакей неожиданно объявил:
— Господин граф де Нервиль! Мадемуазель Агнес де Нервиль!..
Гийом услышал произнесенное имя, но не подал виду. К тому же это неожиданное посещение вовсе не удручило его, а, напротив, наполнило какой-то дикой радостью. Воистину судьба к нему была благосклонна, коль скоро в первый же вечер послала ему человека, которому он поклялся отомстить по всем правилам, хотя в тот миг пока довольно плохо представлял себе, как именно: его следовало уничтожить так, чтобы не отвечать ни перед каким правосудием, кроме как перед Богом. Сегодняшний вечер давал ему возможность изучить врага, который не мог и подозревать, какая опасность для него таилась в этом элегантном собрании надушенных гостей.
Оставив на столике свой наполненный до середины фужер с шампанским, Гийом подошел к Феликсу, которому весьма досаждала какая-то молодая особа в зеленом сатиновом платье, своей свежестью и округлостью напоминающая салат-латук: она вцепилась в пуговицу на его сюртуке и, казалось, была готова держать ее до скончания века. Гийом поклонился:
— Прошу прощения, мадам, но я, к несчастью, должен лишить — всего лишь на миг! — господина де Варанвиля милейшей собеседницы. Тысяча извинений, Феликс, но…
— Я скажу, смогу ли тебя простить, когда узнаю, в чем дело! — проговорил Феликс с нарочитой строгостью и, едва они с другом укрылись за арфой, облегченно вздохнул.
— Ради Бога, не оставляй меня больше! Похоже, это создание остановило на мне свой выбор. Еще немного, и она назвала бы мне свое приданое. Никогда еще я не чувствовал себя в такой опасности. Надеюсь, за столом меня посадили не рядом с ней!..
— Надо верить в свою звезду! Скажи: ты знаешь этого Нервиля, который только что вошел?
— К сожалению, да. Мы с ним даже связаны небольшим родством, так как его покойная супруга была мне кузиной. Он тебя интересует?
— Больше, чем ты можешь себе представить. Дело в том, что если тебе и удалось довольно легко меня уговорить обосноваться в этих местах, то в значительной мере благодаря ему…
Озадаченная мина молодого человека вызвала у Гийома улыбку.
— А я-то думал, благодаря нашей дружбе, — проворчал Феликс.
— Не волнуйся, моя дружба к тебе свята. Ты мне брат, о котором я мог лишь мечтать. Но свята и ненависть, которую я питаю к этому человеку.
— Да разве это возможно? Ты его никогда не видел…
— Видел. Единственный раз: в ту ночь, когда он убил мою мать и оставил меня умирать в бухте Ла-Уг.
Де Варанвиль так вытаращил свои черные глаза, что Тремэн поспешил добавить:
— Не думай, я не сошел с ума! Я знаю что говорю. Если раньше я тебе не рассказал эту историю, то лишь потому, что не знал, когда ехал в Котантен, что стало с этим человеком по прошествии двадцати пяти лет. Он мог давно умереть. Теперь я получил ответ на свой вопрос…
Рука молодого человека сдавила локоть друга. Всегда готовое улыбнуться лицо Феликса помрачнело, словно на него опустилась туча.
— Я далек от мысли подвергать сомнению то, что ты говоришь, но нам нельзя обсуждать это здесь. Вечером, когда мы вернемся домой, у нас будет достаточно времени. Но умоляю тебя, остерегайся этого человека: это жалкое существо, безудержный игрок, прогнивший от пороков и долгов. После возвращения я узнал о нем самые невероятные слухи, которыми полнится округа. Я тебе все расскажу. Но сегодня я хотел бы, чтобы ты его избегал…
— Будет так, как решит хозяйка…
И в самом деле, просили к столу, и настал момент проводить к нему дам. Будучи героем бала, Феликс удостоился чести вести маркизу д'Аркур, в то время как Гийому поручили хозяйку дома. Он сел слева от нее, так как справа место было занято Варанвилем, оказавшимся в безопасности между нею и пожилой дамой.
С другой стороны от Гийома очутилась та самая молодая особа в зеленом, которой так понравился его друг. Поначалу он чувствовал себя неловко, но первое впечатление рассеялось, когда он, к большому удивлению, обнаружил, что, несмотря на излишнюю болтливость, она была совершенно очаровательной. У нее были красивые каштановые волосы, круглое лицо с ямочками, прекрасный цвет лица, глаза того же цвета, что и ее платье, и пухленькие ручки, украшенные на запястьях черной бархатной перевязью, которую дополняла такая же лента у основания шеи с привешенным к ней букетиком цветов. Именно на него она и была похожа: букет распустившихся цветов в вазе, казавшейся слишком круглой. Узнав, что ее зовут Роза де Монтандр (Montendre по-французски созвучно сочетанию «mon tendre», что означает «мой нежный». — Прим, перев.), Гийом не удержался и заметил:
— Какое милое имя! И как вам оно идет! Оно будто создано для вас — Благодарю! Вы, по крайней мере, галантны! Не уверена, что ваш приятель меня так же ценит…
— Ну что вы! Он бы вас до сих пор не покинул, если бы я так бесцеремонно у вас его не забрал…
— Ой ли!.. Да он не мог убежать раньше, потому что я крепко его держала! Он уже пытался улизнуть.
— Вы так думаете?
Она рассмеялась, показав зубки молочного цвета, и глаза ее весело заискрились.
— О, уверена! Не знаю, что со мной произошло, но мне показалось, что если я его выпущу, то… никогда уже не смогу быть счастлива на этой земле… Не смотрите на меня так: по правде, я говорю вам странные вещи, не так ли?
— Да, пожалуй. Вы давно знакомы с Феликсом?
— О, нет! Я увидела его впервые.
— Впервые?.. И… он сразу стал вам так… дорог?
— Ну да! — просто отвечала Роза. — Я знаю, что хорошо воспитанная девушка не стала бы объясняться так., напрямую, но в ту самую минуту, когда я осознала свои чувства к господину де Варанвилю, мне показалась, что вы верный друг.
— Я бесконечно польщен столь добрым суждением.
— Правда? Однако тут нет большой лести. Вы ужасно обольстительный мужчина… да, да! Гораздо больше, чем ваш друг, и было бы совершенно логично, если бы я влюбилась именно в вас. Но вышло так, что это он…
— То, что называют внезапным чувством?
— Бесспорно, и я ничего не могу поделать. В нем есть что-то умильное, детское. Даже сегодня, когда он в центре праздника, он чуточку похож на мальчика, нарядившегося в шляпу и нацепившего шпагу своего отца, чтобы казаться большим! Решительно, я его обожаю, можете ему об этом сказать.
Гийом чуть не поперхнулся слоеным пирогом.
— Вы хотите, чтобы я…
— Конечно! — промолвила мадемуазель де Монтандр с обезоруживающей улыбкой. — Так будет гораздо приличнее, чем если я сделаю это сама. Ах, да!.. Можете также добавить, что я готова выйти за него замуж, как только он осознает, что мы созданы друг для друга.
И, оставив Гийома перед его тарелкой — великолепный севрский фарфор, наполненный восхитительными вещами, — невообразимая Роза принялась за свою, а затем повернулась к соседу с другой стороны, который с радостью с ней заговорил…
Слегка обескураженный решительностью этой удивительной молодой особы, Гийом благословил миг предоставленной ему передышки. За столом, украшенным розами, золоченым серебром и хрусталем с золотой гравировкой, завязался общий разговор. Он вращался вокруг обширных работ, которые были начаты два года назад по приказу короля Людовика XVI, с тем чтобы превратить Шербург в крупный военный порт, способный обеспечить Франции полный контроль над движением судов по Ла-Маншу и защитить, наконец, Нижнюю Нормандию от набегов англичан. Среди гостей был господин де Сесар, главный инженер дорожного ведомства финансового округа Руана. Ему принадлежала идея сооружения огромной дамбы из наполненных камнями кессонов, которую строили между островом Пеле и фортом Керкевиль. Понятно, что внимание сидевших за столом было довольно долго приковано к инженеру. И лишь Гийома интересовал исключительно человек, весьма кстати появившийся в его поле зрения, как будто для того, чтобы подсказать ему, как себя вести.
Господин де Нервиль, судя по всему, ужасно скучал. Время от времени он изящным движением прикрывал зевающий рот своей красивой рукой. Или же небрежно направлял на кого-нибудь лорнет, висевший на черной ленте поверх шитого золотом костюма из вишневой тафты. Гийом тоже не раз становился объектом изучения, которое длилось лишь несколько секунд, но повторялось все чаще; по-видимому, это объяснялось притягательной силой его взгляда, становившегося все более настойчивым.
Человек заметно нервничал, будучи не в силах угадать, чего от него хочет незнакомец. Гийом тем временем старался определить возраст де Нервиля. По всей вероятности, около пятидесяти пяти, хотя он выглядел моложе, несмотря на темные мешки под глазами неопределенного цвета. Профиль его мог бы быть восхитительным: чуть ли не греческий нос переходил в лоб, казавшийся еще более широким из-за прически по последней версальской моде — припудренные в серый тон волосы, — но мягкий подбородок лишал его лицо претензии на истинное благородство. Что касается рта, то он был таким тонким, прямолинейным и сомкнутым, что походил на шрам от сабли. Костюм был очень богат, и многочисленные, украшенные бриллиантами кольца сверкали на пальцах графа.
И тогда Гийом заметил разительный контраст между ним и пришедшей вместе с ним девушкой, бывшей наверняка его дочерью… Но он желал в этом удостовериться. Целых пять минут он машинально отвечал на расспросы госпожи дю Меснильдо о его жизни в Индии, и особенно о «дворце» его приемного отца, пока он вдруг не нашел легкий способ повернуть разговор в другое русло.
— Краски там более насыщенные и теплые, чем в любой другой стране. Даже самые бедные женщины одеваются в яркие цвета, часто в простую хлопчатобумажную ткань, но прекрасно дополняют пейзаж, живые цветы или диковинных птиц…
— Не хотите ли вы сказать что здешние женщины вам кажутся бледными?
— Упаси Бог, сударыня! Все сидящие за этим столом, чудесно и очень мило наряжены. Кроме одной, пожалуй, и это жаль, ведь она так молода. Она, вероятно, бедная родственница или будущая монашенка?
Он посмотрел через стол, туда, где между канонессой с лентой и придворным аббатом в черном шелке сидела интересовавшая его особа. Госпожа дю Меснильдо проследила его взгляд и вздохнула:
— Бедная Агнес! Скажем так, она и первое, и может стать вторым. Только вот, чтобы поступить в хороший монастырь, нужно приданое. А я не представляю, где она его возьмет. Посмотрите-ка на ее серое шелковое платье! Я его на ней видела раз двадцать, а раньше его носила ее бедная мать.
— Как же это? Разве она пришла не с тем блестяще одетым вельможей, у которого такие крупные бриллианты?..
— Я бы не поклялась, что они все настоящие, но Рауль де Нервиль дорожит своим видом. Он очень хотел бы жениться во второй раз, чтобы поправить замок — он здесь недалеко и в ужасном состоянии. Дело в том, что, если бы он не был из столь крупного поместья, его и вовсе перестали бы приглашать, поскольку это довольно дурной субъект: он часто бывал при дворе, но и посещал столичные игорные заведения, где оставил большую часть прекрасного состояния.
— Не лучше ли было подумать о том, как пристроить свою дочь? Она довольно мила.
— Да, она очаровательна, хотя от нее едва добьешься двух слов. Отец таскает ее с собой повсюду, где надеется встретить женщину, на которой с удовольствием бы женился: между прочим, его дочь вместе с ней воспитывалась в Кутансе, где, кстати, находится и моя дочь, но, несмотря на объединяющую их дружбу, у Розы определенно нет ни малейшего желания выходить замуж за Нервиля. Даром что он хорошо выглядит!..
— Роза?
— Ваша соседка, мадемуазель де Монтандр. Он интересуется ею, потому что она очень богата…
Несмотря на то, что она заметно понизила голос, женщина, о которой они говорили, довольно ловко управлявшаяся с фаршированным голубем, засмеялась:
— Очень мило, моя дорогая Жанна! Вас послушать, так мною можно заинтересоваться лишь благодаря бабушкиному наследству?
— Вы не дали мне договорить.
— Вам нелегко было бы это сделать! Во всяком случае, я считаю, что мои прелести — истинные или нет — заслуживают другого ценителя, а не соблазнителя, за спиной которого шушукаются, да еще который заставил свою жену умереть с тоски… а теперь, пожалуй, надеется отправить туда же и свою дочь.
— Зачем же вы тогда у них бываете? Понятно, что у господина де Нервиля зародилась некоторая надежда. Тем более что в вашем роду женщины охотно выходят за мужчин много старше их самих.
Вежливое лицо девушки выразило полное изумление.
— Ради всех святых, уж не хотите ли вы сравнить вашего Нервиля с супругом моей кузины Флоры? Он не только обольстителен, умен и совершенно очарователен — она к тому же от него без ума! — но помимо всего прочего, он великий человек, герой да еще ученый…