Страница:
— Все эти елейные старые девы воображают, что стоит лишь указать путь на Небеса и познать волю Господа, как тотчас удастся справиться с любым злом! — проворчала Роза. — Жизнь бедной Агнес и так безрадостна, но в тот вечер, у госпожи дю Меснильдо, отцу удалось превратить будущее дочери в кошмар.
— Ловкий ход, если я правильно вас понял?
— Тут не над чем шутить. В конце ужина несчастная узнала, что скоро выходит замуж.
— Это и есть ваше дурное известие? По-моему, на том же самом ужине было решено, что ей никогда не удастся этого сделать.
— Все быстро меняется, когда речь заходит об интересах господина де Нервиля. Он вдруг отыскал зятя. Беда в том, что претендент годится ей в отцы, если не в дедушки! Ведь он решил отдать ее за барона д'Уазкура. Но я должна вам объяснить! Вы его не знаете.
Будто в свете молнии Гийом мысленно увидел партнера Нервиля, этого пергаментного, изборожденного морщинами старика, на котором золота было навешено, как на мантии епископа.
— Знаю. И даже у него выиграл несколько луидоров… Эдакая разнаряженная развалина в широком, как плащ, парике?
— Совершенно верно. Он самый. Согласитесь, что Агнес было от чего лить слезы! Выйти замуж за человека, который на шестьдесят лет старше, вы представляете? Да хоть сотканного из золота!
— Представляю, как легко им будет кормить своих детей, — съязвил Гийом, не подозревая о том, что перефразирует слова Людовика XI. — Брак будет фиктивным, вот и все!
— Фиктивным? Вы хотели сказать, грязным! Этот голубчик получил воспитание при дворе регента. Говорят, что он привозит в свой замок девушек из Шербурга и Гранвиля, и что иногда даже пропадают крестьянки…
Таинственная, полная драматизма интонация Розы заставила ее собеседника улыбнуться.
— Что-то вы ударились в сказки! Хотите, чтобы я поверил в Синюю Бороду?
— Вас одного это забавляет! — воскликнула Роза с возмущением. — Надо быть Раулем де Нервилем, чтобы согласиться отдать свое дитя в лапы старому пауку. Тетушка моя целый день от возмущения падает в обмороки, и я вынуждена жить в запахе нашатыря. Должна, кстати, заметить, что госпожа маркиза д'Аркур была весьма шокирована и не скрыла своего чувства от недостойного отца. Она даже собирается уведомить об этом своего кузена, господина губернатора Нормандии, чтобы он вмешался, прекрасно зная о том, что это бесполезно…
— Отчего же?
— Потому что старик Уазкур знает, как себя обезопасить: он сделал Полиньяк своей хорошей подругой…
— Можно узнать, кто такая Полиньяк?
— Временами все же довольно тяжело говорить с человеком, приехавшим прямо из Индии! — вздохнула девушка. — Да будет вам известно, сударь, что Ла Полиньяк — это фаворитка королевы, с которой она делает что хочет, так что губернатору и в голову не придет рисковать своим авторитетом при дворе ради того, чтобы помешать кому-то уложить нежную девственницу в постель со старым сатиром, который всего три недели назад был в Версале. Вот почему я к вам приехала.
— Ко мне? — спросил Тремэн, опешив. — Но что я, по-вашему, могу сделать? Вы сами только что сказали, что я прибыл с конца света, и ваш мир для меня совершенно чужой.
— Я с этим не спорю! Но меня никто не переубедит в том, что если и есть человек, который в состоянии помешать этому браку, так это вы, и никто другой!
— Ах вот как? А с какой стати, осмелюсь узнать?
Мадемуазель де Монтандр окинула взглядом дерзко вылепленные черты спутника и задержалась на его потемневших глазах, в которых вспыхнула искорка зарождавшегося гнева, — это не предвещало ничего хорошего для тех, кто его знал. К девушке это, разумеется, не относилось, но она была слишком чуткой, чтобы не насторожиться.
— Сама не знаю, — ответила она простодушно. — Это, верно, поначалу может показаться странным, что я обращаюсь к вам… однако чем дольше я об этом думаю, тем больше уверена, что не ошиблась. Агнес можете помочь только вы…
— Но почему же, наконец? Да вы в своем уме?
— Будьте вежливы, пожалуйста! Вот будет мило, если мы станем врагами, когда я выйду замуж за Феликса… Нет, я не сумасшедшая… или, хорошо, пусть так, но тогда скажите, за что вы так не любите Рауля де Нервиля?
Гийом был поражен, но не подал виду и лишь пожал плечами.
— Нелепица! Я не люблю этого… незнакомого человека?
— Мало сказать: вы его ненавидите, он вызывает в вас отвращение. — Кто вам это внушил?
— Вы сами! Как все гордые и смелые люди, вы не боитесь за свои глаза, и они вас выдали: в тот вечер вы каждый раз на него смотрели так, будто хотели его убить. Да и он, кстати, вас не любит, но не знает почему: просто он не глуп и чует опасность.
Никогда не отличавшийся большим терпением Тремэн почувствовал, что начинает выходить из себя. Юная и слишком уверенная в себе особа начинала его чрезмерно раздражать.
— Ладно! — сказал он резко. — Допустим, что вы правы! Я ненавижу этого человека, мне надо свести с ним счеты, я вынашиваю зловещие планы, — все, что хотите! Но в таком случае дайте мне хотя бы один разумный довод в пользу того, чтобы я вдруг пожелал прийти на помощь его дочери!
В смотревших на него снизу доверчивых глазах светилась бесконечная искренность.
— Да потому что, если вы даже не были им от рождения, и не носите громкого имени, вы все равно дворянин, и одновременно герой романа, а подобный персонаж ни при каких обстоятельствах не бросит бедную девушку, готовую утопиться. Именно так может поступить Агнес…
— Где-то я слышал одну поговорку: «Мух уксусом не травят». Вы весьма проворны, мадемуазель. Даже слишком! Однако прежде, чем я провожу вас к вашей лошади, извольте ответить на один вопрос: как, по-вашему, я должен был бы поступить… если бы принял участие в ваших планах?
— Как и любой достойный человек, которому есть, в чем упрекнуть себе подобного: вызвать его на дуэль и убить!
— Так просто? К несчастью, существуют некоторые помехи вашему проекту. Во-первых, и, разумеется, если я последую вашему предложению, граф де Нервиль никогда не согласится иметь дело с Гийомом Тремэном. Затем, мне совершенно не понятно, каков мог бы быть повод для дуэли.
— Тогда забудьте о дуэли. Есть тысяча способов убить человека…
— ..и очутиться в петле? У меня другие планы, мадемуазель де Монтандр, и если случилось так, что мне нужно свести счеты с господином де Нервилем, то уж позвольте мне самому выбрать способ и сделать это, когда я сочту нужным. Интересно знать, — прибавил он, изменив тон, — не за тем ли вы сюда приехали, чтобы отстаивать и свои интересы? Говорят, этот человек влюблен в вас и решительно хочет на вас жениться…
Девушка покраснела от внезапной вспышки гнева.
— На мне не женятся, сударь! Я круглая сирота и полностью завишу от своей тетки… иначе говоря, ни от кого. И я вас уже посвящала в свои планы на этот счет. Довольно об этом!.. А от вас я ожидала больше понимания, благородства… Лучше бы вы сказали мне, что бедняжка Агнес вам не нравится.
— Речь не об этом. Но, по существу, вы правы: я совершенно равнодушен к вашей подруге…
— Куда же смотрят ваши глаза? Она ведь красива, в ней много достоинств, но вы, как и все мужчины, под невзрачным серым оперением не можете угадать будущего лебедя. Вы могли бы претендовать на ее руку…
— ., даже если бы она меня привлекала, я не сделал бы этого по двум причинам: чтобы не получить оскорбительный отказ…
— Который послужил бы поводом для того, чтобы призвать к ответу отца! — договорила Роза, верная своей идее. Она чуть не вывела Гийома из себя, но тот уже давно научился владеть собой. Отойдя на несколько шагов, он удостоил неосторожное существо ледяной улыбкой.
— Какое юное упрямое создание! Вам следовало бы внимательнее слушать то, что вам говорят. Так вот, я хочу сказать: если бы я даже был страстно влюблен в мадемуазель де Нервиль, что, впрочем, не угодно Богу, то предпочел бы скрыться, чтобы не поддаваться искушению на ней жениться.
— Это было бы глупо!
— Вы думаете?.. Есть одна деталь, о которой вы не подумали, потому что она ваша подруга и вы ее любите: дело в том, что она — дочь подлеца, и я готов биться об заклад, что наряду с теми великими достоинствами, которые вы ей приписываете, в ней найдутся и какие-нибудь недостатки отца. Ни за что на свете я не хотел бы иметь детей, хоть в чем-то похожих на этого уб…
Он вовремя остановился, но у Розы был прекрасный слух.
— Что вы хотели сказать? На этого у… держу пари: «убийцу»?
Гийом не ответил. С бесстрастным лицом он неожиданно подал свою сжатую в кулак руку девушке, чтобы она могла на нее опереться.
— Могу я вас проводить, мадемуазель? Время идет, и девушке неприлично задерживаться в доме, где нет женщин.
Роза, казалось, не замечала его руки. К удивлению Тремэна, она опустила голову. За белым пером треуголки на миг скрылись ее лицо и подступившие к глазам слезы…
— Тем хуже! — прошептала она. — Простите меня за то, что я вам докучаю… Всего вам хорошего, господин Тремэн! Увидимся шестнадцатого апреля, как вы обещали…
Приподняв свою длинную юбку, из-под которой показались сапожки, она подбежала к тому месту, где ее ожидал конюх, поставила носок на его руку, легко поднялась в седло и, развернув коня, во весь опор поскакала под вязами по ведущей к воротам дорожке. Ее недовольство красноречиво выразилось в бешеном галопе, а озадаченный Гийом наблюдал за ней до тех пор, пока пыль не улеглась.
Феликс вернулся усталый и озабоченный. Его друг без труда догадался, отчего складка залегла между его бровей: наследство наверняка оказалось меньше, чем он ожидал!.. Заставить его в этом сознаться было нелегко. Но в конце концов он согласился, что рассчитывать он может лишь на свою землю и на то, что сможет на ней вырастить, если, разумеется, ему удастся ее эффективно использовать. Работы по приведению замка в порядок придется отложить минимум на два года…
— С этим можно и подождать, если, конечно, ты не собираешься жениться, — заметил Тремэн, предусмотрительно не предлагая свою помощь. — Спасибо старушке Мари, здесь и так не плохо…
— Безусловно, но вернемся к интересующему тебя вопросу. Как я и думал, свободными землями в Ла-Пернель распоряжается маркиз де Легаль, это ему принадлежит Ридовиль — деревенька, расположенная между Ла-Пернель и Сен-Васт, там сейчас чинят церковь. Пять лет назад она досталась ему в наследство от его тетки мадемуазель де Бове, и он, возможно, согласится продать имение, в котором примерно пятьсот арпанов (Арпан — старая французская земельная мера, которая в разных местах соответствовала от 35 до 50 акров. — Прим, перев.) земли. Гийом поморщился.
— Это немного! Едва хватит для парка и небольшой фермы. Мне бы хотелось побольше…
Феликс вытаращил глаза.
— Зачем, Бог мой? Тебе ведь совершенно не обязательно крестьянствовать, как мне, — добавил он с легкой горечью.
— Не забывай, весьма выгодный брак зависит лишь от тебя. Ладно, ладно! Не будем больше об этом!.. Я же собираюсь немного заняться разведением рогатого скота, но в основном лошадей. А еще подумываю о том, чтобы построить верфи и снаряжать свои собственные корабли. Со временем это может быть тебе выгодно. Как видишь, у меня нет ни малейшего намерения сидеть сложа руки и проедать состояние отца Валета. И тем более забыть про море!.. А пятьсот арпанов…
— Ты можешь потом увеличить свои владения! Здесь люди не очень-то богаты. Религиозные войны и англичане многих разорили, да еще многолетняя чума…
— Я позабочусь о том, чтобы никто не сожалел о моем появлении в этих краях. Буду хорошо платить тем, кто станет на меня работать.
— Благое намерение, но, кстати, должен предупредить тебя насчет дворянского титула: если ты станешь владельцем части Ла-Пернель, не надейся прибавить ее к своему отчеству. Маркиз наверняка захочет сохранить за собой привилегии сеньора.
— Ну и что? Все равно, как и другие окрестные поместья, о которых ты мне говорил, мое владение будет носить свое прежнее имя, и я не собираюсь прибавлять его к своему. Меня вполне устраивает имя, которое завещал мне родной отец, и если я его удлиню, мне будет казаться, что я надел карнавальную маску. Итак, готов ли ты проводить меня завтра к маркизу? Если мы поладим, останется лишь доставить сюда необходимую сумму…
Состояние Тремэна было разумно распределено между парижским банком Ле-Культе и судовладельческой компанией его старого друга из Сен-Мало Бенжамена Дюбуа, а часть хранилась в тайнике, устроенном в колодце домика на берегу Ране недалеко от Сен-Сервана, где жил верный ему человек — великолепный Потантен. Покинув флот, он ушел в отставку и занимался огородом, дожидаясь, пока Гийом не найдет себе, наконец, пристанище там, где ему заблагорассудится.
— Прежде чем мы покончим с денежными вопросами, — продолжал Гийом, — я хотел тебя кое о чем попросить. Неизвестно, сколько продлится строительство моего жилища; ты можешь приютить меня до тех пор, пока я смогу там жить?
— Что за вопрос? Ты здесь у себя дома, ты же знаешь.
— Чудесно! Если я здесь как дома, то позволь мне с помощью Мари и Фелисьена кое-что привести в порядок. Я решительно отказываюсь, чтобы ты за меня платил…
— Это смешно! — запротестовал Феликс. — За одного человека…
— Одного человека? Я приглашу рабочих: плотников, каменотесов, кровельщиков и т, д. Всех надо кормить. Твоим слугам потребуется помощь… Ну как, согласен?
— В таком случае конечно! — вздохнул Феликс. — Я повторяю: будь как дома…
Гийом одарил своего друга чуточку насмешливой улыбкой, делавшей его похожим на фавна. Он, разумеется, совершенно не собирался наводнять Варанвиль чужими людьми, но нескольких человек было ему достаточно, чтобы незаметно поправить финансы, а заодно и состояние дома.
Дело провели ловко. Неделю спустя Гийом Тремэн подписал документы на право владения шестьюстами арпанами леса и целины, которые он только что приобрел. В первую очередь он позаботился о том, чтобы, как того требовал обычай (о нем ему напомнил нотариус), отправиться в Монтебург и преподнести дар аббатству Нотр-Дам-де-л'Этуаль, некогда основанному Гийомом Завоевателем. Возвращаясь из небольшого путешествия, он радовался. Благодаря своему приобретению и только что совершенному поступку он вновь осознал себя неотъемлемой частью страны, как когда-то он ощущал себя в Канаде и чего никогда не чувствовал в Индии. Это была не просто страна, ведь именно здесь испокон веку жили, любили, страдали, трудились, познавая радость и горе, его предки. Своими костями они удобрили эту землю, в которой и он сам когда-нибудь обретет покой. Он чувствовал, как при этих мыслях расправляются его корни. Но прежде всего он думал о своей матери, о Матильде, душа которой, где бы она пи находилась, должно быть, радовалась его возвращению.
Неожиданно там, где начиналась узкая дорога, он заметил веху с едва державшейся на ней табличкой. Деревянная стрелка указывала на Нервиль. Гийомом вдруг овладело желание взглянуть на логово своего врага, и он направил Али по обсаженной живой изгородью ухабистой дороге, пока не заметил над рощицей зубцы квадратной башни и две серые каменные караулки. Он остановился и несколько мгновений рассматривал крыши. Подъезжать к самому замку он не собирался: проклятое жилище его не интересовало. Внутри, наверное, было так же душно, как в смертельных объятиях зыбучих песков, и, войдя туда, можно было замарать себя больше, чем вступив в навоз… Но в памяти всплыло бледное лицо девушки с глазами, полными слез. Он ощутил жалость. Это юное существо, еще ребенок, находился под гнетом стольких преступлений! Несомненно, она и сама была жертвой, и Гийом поклялся, что, когда настанет час расплаты, он постарается, насколько возможно, пощадить ее. Но большего от него пусть не требуют!..
Решив, что он довольно насмотрелся, он чуть ли не на месте развернул Али и поскакал по разбитой дороге так, что комья земли полетели из-под копыт крупной черной лошади.
С высоты холма он вновь увидел море. Близившееся к закату солнце покрыло его золотой глазурью, и в этой картине Гийом увидел добрый знак. Когда он очистит от яда эту прекрасную землю, здесь так хорошо будет жить!
Глава VII
— Ловкий ход, если я правильно вас понял?
— Тут не над чем шутить. В конце ужина несчастная узнала, что скоро выходит замуж.
— Это и есть ваше дурное известие? По-моему, на том же самом ужине было решено, что ей никогда не удастся этого сделать.
— Все быстро меняется, когда речь заходит об интересах господина де Нервиля. Он вдруг отыскал зятя. Беда в том, что претендент годится ей в отцы, если не в дедушки! Ведь он решил отдать ее за барона д'Уазкура. Но я должна вам объяснить! Вы его не знаете.
Будто в свете молнии Гийом мысленно увидел партнера Нервиля, этого пергаментного, изборожденного морщинами старика, на котором золота было навешено, как на мантии епископа.
— Знаю. И даже у него выиграл несколько луидоров… Эдакая разнаряженная развалина в широком, как плащ, парике?
— Совершенно верно. Он самый. Согласитесь, что Агнес было от чего лить слезы! Выйти замуж за человека, который на шестьдесят лет старше, вы представляете? Да хоть сотканного из золота!
— Представляю, как легко им будет кормить своих детей, — съязвил Гийом, не подозревая о том, что перефразирует слова Людовика XI. — Брак будет фиктивным, вот и все!
— Фиктивным? Вы хотели сказать, грязным! Этот голубчик получил воспитание при дворе регента. Говорят, что он привозит в свой замок девушек из Шербурга и Гранвиля, и что иногда даже пропадают крестьянки…
Таинственная, полная драматизма интонация Розы заставила ее собеседника улыбнуться.
— Что-то вы ударились в сказки! Хотите, чтобы я поверил в Синюю Бороду?
— Вас одного это забавляет! — воскликнула Роза с возмущением. — Надо быть Раулем де Нервилем, чтобы согласиться отдать свое дитя в лапы старому пауку. Тетушка моя целый день от возмущения падает в обмороки, и я вынуждена жить в запахе нашатыря. Должна, кстати, заметить, что госпожа маркиза д'Аркур была весьма шокирована и не скрыла своего чувства от недостойного отца. Она даже собирается уведомить об этом своего кузена, господина губернатора Нормандии, чтобы он вмешался, прекрасно зная о том, что это бесполезно…
— Отчего же?
— Потому что старик Уазкур знает, как себя обезопасить: он сделал Полиньяк своей хорошей подругой…
— Можно узнать, кто такая Полиньяк?
— Временами все же довольно тяжело говорить с человеком, приехавшим прямо из Индии! — вздохнула девушка. — Да будет вам известно, сударь, что Ла Полиньяк — это фаворитка королевы, с которой она делает что хочет, так что губернатору и в голову не придет рисковать своим авторитетом при дворе ради того, чтобы помешать кому-то уложить нежную девственницу в постель со старым сатиром, который всего три недели назад был в Версале. Вот почему я к вам приехала.
— Ко мне? — спросил Тремэн, опешив. — Но что я, по-вашему, могу сделать? Вы сами только что сказали, что я прибыл с конца света, и ваш мир для меня совершенно чужой.
— Я с этим не спорю! Но меня никто не переубедит в том, что если и есть человек, который в состоянии помешать этому браку, так это вы, и никто другой!
— Ах вот как? А с какой стати, осмелюсь узнать?
Мадемуазель де Монтандр окинула взглядом дерзко вылепленные черты спутника и задержалась на его потемневших глазах, в которых вспыхнула искорка зарождавшегося гнева, — это не предвещало ничего хорошего для тех, кто его знал. К девушке это, разумеется, не относилось, но она была слишком чуткой, чтобы не насторожиться.
— Сама не знаю, — ответила она простодушно. — Это, верно, поначалу может показаться странным, что я обращаюсь к вам… однако чем дольше я об этом думаю, тем больше уверена, что не ошиблась. Агнес можете помочь только вы…
— Но почему же, наконец? Да вы в своем уме?
— Будьте вежливы, пожалуйста! Вот будет мило, если мы станем врагами, когда я выйду замуж за Феликса… Нет, я не сумасшедшая… или, хорошо, пусть так, но тогда скажите, за что вы так не любите Рауля де Нервиля?
Гийом был поражен, но не подал виду и лишь пожал плечами.
— Нелепица! Я не люблю этого… незнакомого человека?
— Мало сказать: вы его ненавидите, он вызывает в вас отвращение. — Кто вам это внушил?
— Вы сами! Как все гордые и смелые люди, вы не боитесь за свои глаза, и они вас выдали: в тот вечер вы каждый раз на него смотрели так, будто хотели его убить. Да и он, кстати, вас не любит, но не знает почему: просто он не глуп и чует опасность.
Никогда не отличавшийся большим терпением Тремэн почувствовал, что начинает выходить из себя. Юная и слишком уверенная в себе особа начинала его чрезмерно раздражать.
— Ладно! — сказал он резко. — Допустим, что вы правы! Я ненавижу этого человека, мне надо свести с ним счеты, я вынашиваю зловещие планы, — все, что хотите! Но в таком случае дайте мне хотя бы один разумный довод в пользу того, чтобы я вдруг пожелал прийти на помощь его дочери!
В смотревших на него снизу доверчивых глазах светилась бесконечная искренность.
— Да потому что, если вы даже не были им от рождения, и не носите громкого имени, вы все равно дворянин, и одновременно герой романа, а подобный персонаж ни при каких обстоятельствах не бросит бедную девушку, готовую утопиться. Именно так может поступить Агнес…
— Где-то я слышал одну поговорку: «Мух уксусом не травят». Вы весьма проворны, мадемуазель. Даже слишком! Однако прежде, чем я провожу вас к вашей лошади, извольте ответить на один вопрос: как, по-вашему, я должен был бы поступить… если бы принял участие в ваших планах?
— Как и любой достойный человек, которому есть, в чем упрекнуть себе подобного: вызвать его на дуэль и убить!
— Так просто? К несчастью, существуют некоторые помехи вашему проекту. Во-первых, и, разумеется, если я последую вашему предложению, граф де Нервиль никогда не согласится иметь дело с Гийомом Тремэном. Затем, мне совершенно не понятно, каков мог бы быть повод для дуэли.
— Тогда забудьте о дуэли. Есть тысяча способов убить человека…
— ..и очутиться в петле? У меня другие планы, мадемуазель де Монтандр, и если случилось так, что мне нужно свести счеты с господином де Нервилем, то уж позвольте мне самому выбрать способ и сделать это, когда я сочту нужным. Интересно знать, — прибавил он, изменив тон, — не за тем ли вы сюда приехали, чтобы отстаивать и свои интересы? Говорят, этот человек влюблен в вас и решительно хочет на вас жениться…
Девушка покраснела от внезапной вспышки гнева.
— На мне не женятся, сударь! Я круглая сирота и полностью завишу от своей тетки… иначе говоря, ни от кого. И я вас уже посвящала в свои планы на этот счет. Довольно об этом!.. А от вас я ожидала больше понимания, благородства… Лучше бы вы сказали мне, что бедняжка Агнес вам не нравится.
— Речь не об этом. Но, по существу, вы правы: я совершенно равнодушен к вашей подруге…
— Куда же смотрят ваши глаза? Она ведь красива, в ней много достоинств, но вы, как и все мужчины, под невзрачным серым оперением не можете угадать будущего лебедя. Вы могли бы претендовать на ее руку…
— ., даже если бы она меня привлекала, я не сделал бы этого по двум причинам: чтобы не получить оскорбительный отказ…
— Который послужил бы поводом для того, чтобы призвать к ответу отца! — договорила Роза, верная своей идее. Она чуть не вывела Гийома из себя, но тот уже давно научился владеть собой. Отойдя на несколько шагов, он удостоил неосторожное существо ледяной улыбкой.
— Какое юное упрямое создание! Вам следовало бы внимательнее слушать то, что вам говорят. Так вот, я хочу сказать: если бы я даже был страстно влюблен в мадемуазель де Нервиль, что, впрочем, не угодно Богу, то предпочел бы скрыться, чтобы не поддаваться искушению на ней жениться.
— Это было бы глупо!
— Вы думаете?.. Есть одна деталь, о которой вы не подумали, потому что она ваша подруга и вы ее любите: дело в том, что она — дочь подлеца, и я готов биться об заклад, что наряду с теми великими достоинствами, которые вы ей приписываете, в ней найдутся и какие-нибудь недостатки отца. Ни за что на свете я не хотел бы иметь детей, хоть в чем-то похожих на этого уб…
Он вовремя остановился, но у Розы был прекрасный слух.
— Что вы хотели сказать? На этого у… держу пари: «убийцу»?
Гийом не ответил. С бесстрастным лицом он неожиданно подал свою сжатую в кулак руку девушке, чтобы она могла на нее опереться.
— Могу я вас проводить, мадемуазель? Время идет, и девушке неприлично задерживаться в доме, где нет женщин.
Роза, казалось, не замечала его руки. К удивлению Тремэна, она опустила голову. За белым пером треуголки на миг скрылись ее лицо и подступившие к глазам слезы…
— Тем хуже! — прошептала она. — Простите меня за то, что я вам докучаю… Всего вам хорошего, господин Тремэн! Увидимся шестнадцатого апреля, как вы обещали…
Приподняв свою длинную юбку, из-под которой показались сапожки, она подбежала к тому месту, где ее ожидал конюх, поставила носок на его руку, легко поднялась в седло и, развернув коня, во весь опор поскакала под вязами по ведущей к воротам дорожке. Ее недовольство красноречиво выразилось в бешеном галопе, а озадаченный Гийом наблюдал за ней до тех пор, пока пыль не улеглась.
Феликс вернулся усталый и озабоченный. Его друг без труда догадался, отчего складка залегла между его бровей: наследство наверняка оказалось меньше, чем он ожидал!.. Заставить его в этом сознаться было нелегко. Но в конце концов он согласился, что рассчитывать он может лишь на свою землю и на то, что сможет на ней вырастить, если, разумеется, ему удастся ее эффективно использовать. Работы по приведению замка в порядок придется отложить минимум на два года…
— С этим можно и подождать, если, конечно, ты не собираешься жениться, — заметил Тремэн, предусмотрительно не предлагая свою помощь. — Спасибо старушке Мари, здесь и так не плохо…
— Безусловно, но вернемся к интересующему тебя вопросу. Как я и думал, свободными землями в Ла-Пернель распоряжается маркиз де Легаль, это ему принадлежит Ридовиль — деревенька, расположенная между Ла-Пернель и Сен-Васт, там сейчас чинят церковь. Пять лет назад она досталась ему в наследство от его тетки мадемуазель де Бове, и он, возможно, согласится продать имение, в котором примерно пятьсот арпанов (Арпан — старая французская земельная мера, которая в разных местах соответствовала от 35 до 50 акров. — Прим, перев.) земли. Гийом поморщился.
— Это немного! Едва хватит для парка и небольшой фермы. Мне бы хотелось побольше…
Феликс вытаращил глаза.
— Зачем, Бог мой? Тебе ведь совершенно не обязательно крестьянствовать, как мне, — добавил он с легкой горечью.
— Не забывай, весьма выгодный брак зависит лишь от тебя. Ладно, ладно! Не будем больше об этом!.. Я же собираюсь немного заняться разведением рогатого скота, но в основном лошадей. А еще подумываю о том, чтобы построить верфи и снаряжать свои собственные корабли. Со временем это может быть тебе выгодно. Как видишь, у меня нет ни малейшего намерения сидеть сложа руки и проедать состояние отца Валета. И тем более забыть про море!.. А пятьсот арпанов…
— Ты можешь потом увеличить свои владения! Здесь люди не очень-то богаты. Религиозные войны и англичане многих разорили, да еще многолетняя чума…
— Я позабочусь о том, чтобы никто не сожалел о моем появлении в этих краях. Буду хорошо платить тем, кто станет на меня работать.
— Благое намерение, но, кстати, должен предупредить тебя насчет дворянского титула: если ты станешь владельцем части Ла-Пернель, не надейся прибавить ее к своему отчеству. Маркиз наверняка захочет сохранить за собой привилегии сеньора.
— Ну и что? Все равно, как и другие окрестные поместья, о которых ты мне говорил, мое владение будет носить свое прежнее имя, и я не собираюсь прибавлять его к своему. Меня вполне устраивает имя, которое завещал мне родной отец, и если я его удлиню, мне будет казаться, что я надел карнавальную маску. Итак, готов ли ты проводить меня завтра к маркизу? Если мы поладим, останется лишь доставить сюда необходимую сумму…
Состояние Тремэна было разумно распределено между парижским банком Ле-Культе и судовладельческой компанией его старого друга из Сен-Мало Бенжамена Дюбуа, а часть хранилась в тайнике, устроенном в колодце домика на берегу Ране недалеко от Сен-Сервана, где жил верный ему человек — великолепный Потантен. Покинув флот, он ушел в отставку и занимался огородом, дожидаясь, пока Гийом не найдет себе, наконец, пристанище там, где ему заблагорассудится.
— Прежде чем мы покончим с денежными вопросами, — продолжал Гийом, — я хотел тебя кое о чем попросить. Неизвестно, сколько продлится строительство моего жилища; ты можешь приютить меня до тех пор, пока я смогу там жить?
— Что за вопрос? Ты здесь у себя дома, ты же знаешь.
— Чудесно! Если я здесь как дома, то позволь мне с помощью Мари и Фелисьена кое-что привести в порядок. Я решительно отказываюсь, чтобы ты за меня платил…
— Это смешно! — запротестовал Феликс. — За одного человека…
— Одного человека? Я приглашу рабочих: плотников, каменотесов, кровельщиков и т, д. Всех надо кормить. Твоим слугам потребуется помощь… Ну как, согласен?
— В таком случае конечно! — вздохнул Феликс. — Я повторяю: будь как дома…
Гийом одарил своего друга чуточку насмешливой улыбкой, делавшей его похожим на фавна. Он, разумеется, совершенно не собирался наводнять Варанвиль чужими людьми, но нескольких человек было ему достаточно, чтобы незаметно поправить финансы, а заодно и состояние дома.
Дело провели ловко. Неделю спустя Гийом Тремэн подписал документы на право владения шестьюстами арпанами леса и целины, которые он только что приобрел. В первую очередь он позаботился о том, чтобы, как того требовал обычай (о нем ему напомнил нотариус), отправиться в Монтебург и преподнести дар аббатству Нотр-Дам-де-л'Этуаль, некогда основанному Гийомом Завоевателем. Возвращаясь из небольшого путешествия, он радовался. Благодаря своему приобретению и только что совершенному поступку он вновь осознал себя неотъемлемой частью страны, как когда-то он ощущал себя в Канаде и чего никогда не чувствовал в Индии. Это была не просто страна, ведь именно здесь испокон веку жили, любили, страдали, трудились, познавая радость и горе, его предки. Своими костями они удобрили эту землю, в которой и он сам когда-нибудь обретет покой. Он чувствовал, как при этих мыслях расправляются его корни. Но прежде всего он думал о своей матери, о Матильде, душа которой, где бы она пи находилась, должно быть, радовалась его возвращению.
Неожиданно там, где начиналась узкая дорога, он заметил веху с едва державшейся на ней табличкой. Деревянная стрелка указывала на Нервиль. Гийомом вдруг овладело желание взглянуть на логово своего врага, и он направил Али по обсаженной живой изгородью ухабистой дороге, пока не заметил над рощицей зубцы квадратной башни и две серые каменные караулки. Он остановился и несколько мгновений рассматривал крыши. Подъезжать к самому замку он не собирался: проклятое жилище его не интересовало. Внутри, наверное, было так же душно, как в смертельных объятиях зыбучих песков, и, войдя туда, можно было замарать себя больше, чем вступив в навоз… Но в памяти всплыло бледное лицо девушки с глазами, полными слез. Он ощутил жалость. Это юное существо, еще ребенок, находился под гнетом стольких преступлений! Несомненно, она и сама была жертвой, и Гийом поклялся, что, когда настанет час расплаты, он постарается, насколько возможно, пощадить ее. Но большего от него пусть не требуют!..
Решив, что он довольно насмотрелся, он чуть ли не на месте развернул Али и поскакал по разбитой дороге так, что комья земли полетели из-под копыт крупной черной лошади.
С высоты холма он вновь увидел море. Близившееся к закату солнце покрыло его золотой глазурью, и в этой картине Гийом увидел добрый знак. Когда он очистит от яда эту прекрасную землю, здесь так хорошо будет жить!
Глава VII
ВЫДУМКИ РОЗЫ
Гийом ступал по земле своего владения.
Сунув руки в карманы, он шагал по длинной, поросшей деревьями площадке, на неровной земле которой встанет его дом, и искал для него подходящее место. Послезавтра молодой архитектор Франсуа Клеман (его очень рекомендовал маркиз де Легаль) приступит к первым замерам, и сегодня Тремэн решил впервые обойти свои владения, никого не взяв в свидетели, кроме Али. Оставленный возле молодого бука, конь пощипывал его листья, кося глаз на ходившего из стороны в сторону хозяина.
Было совершенно ясно, что любоваться необычайной панорамой захочется из возможно большею числа окон. Однако, объезжая округу в поисках жилища, которое больше всего соответствовало бы его мечтам, Гийом заметил, что с учетом господствующих ветров почти все поместья и замки были ориентированы на юг или юго-восток, впрочем, господин Клеман наверняка знал об этой особенности.
Амбиции нового «сеньора» выросли вместе с ним. Несмотря на клятву, которую он дал в тот страшный сентябрьский день 1759 года, когда поджег дом убитого отца, восстановить дом На Семи Ветрах в том виде, как его построил двоюродный дедушка Ришар, было невозможно. Тем более не могло идти речи о дворце наподобие того, в котором Жан Валет жил в Индии! Будущее жилище Гийом представлял себе просторным и светлым, но простым, сложенным из Прекрасного белого валонского камня. Не то чтобы он презирал серый гранит, одевший многочисленные дворянские усадьбы, но навсегда отверг его лишь потому, что из него сложен замок Нервиль. Еще он представлял себе высокие окна и большую пологую крышу, увенчанную широкими трубами и украшенную модным элегантным фронтоном и изящными слуховыми окнами, а также красивый сад с ковром удивительно тонкой зеленой травы, о которой с грустью вспоминал в Пондишери или в Порто-Ново, так как она была связана с проведенным в Канаде детством. Предстояло срубить много деревьев, но он посадит другие, неизвестных здесь пород, например, пихты и лиственницы, а еще красные клены, — даже если придется везти их издалека, дальше, чем из глубины Котантена, где находилось поместье одного крупного сеньора, герцога де Куани, который, как рассказывали, выращивал редкие виды благодаря довольно мягкому климату… И, конечно же, будут конюшни, добротные и просторные, для Али и других лошадей. Еще будет…
Гийом засмеялся. Он был похож на ребенка, получившего самую замечательную игрушку: он видел наяву все, что рисовало ему воображение. Другой, менее скромный наблюдатель, чем его конь, решил бы, что он сошел с ума, но отчасти так оно и было: ему нужна была короткая передышка, прежде чем он возьмется за предстоящую ему тяжелую работу. И никто не узнает, что скрытный, сдержанный Тремэн может резвиться, смеяться и напевать, как мальчишка! К тому же было такое прекрасное утро!..
Никто? Это было не совсем так. Обернувшись, чтобы оценить расстояние от своего будущего дома до церквушки, он неожиданно заметил спешившую к нему черную фигуру. Это был старый священник, его белые волосы развевались под круглой шляпой. По всей видимости, он вышел из часовни и заметил утреннего посетителя. Когда он заговорил, любезная улыбка смягчила его довольно интересное, четко прорисованное лицо с множеством морщин. Живые карие глаза и легкая походка говорили о внутренней молодости пожилого человека.
— Если не ошибаюсь, вы господин Тремэн, новый владелец этих полосок земли?
— Да, но позвольте выразить удивление. Откуда вам известно, что я их приобрел? Акты о продаже подписаны не далее как вчера…
— Прежде разрешите представиться: я аббат де Ла Шенье, священник в Ла-Пернель, но живу не здесь, а в доме священника в Ридовиле, где служит мой друг, кюре Фереоль-Левавасер. Разумеется, после вашего первого посещения господин маркиз ввел нас в курс дела.
— Черт возьми! — воскликнул Гийом, насторожившись. — Могу я узнать, как вы восприняли новость?
— Ну… как нельзя лучше. Вы, как я слышал, большой путешественник, и, кажется, исповедуете ту же веру, что и мы: в противном случае господин де Легаль не согласился бы продать. Тем не менее вам нетрудно будет понять, что поскольку я отвечаю за души, то желал бы поближе познакомиться со своим будущим соседом.
— Едва ли, ведь вы здесь не живете.
— Не станем играть словами, тем паче лукавить. Я могу быть вам полезен, если вы захотите получше узнать тех, кто будет жить рядом с вами. Люди они простые, некоторые очень бедны, и вера служит им большой подмогой. Я обязан защищать их душевный покой. А вы вернулись из стран, населенных неверными…
Гийом засмеялся.
— Всего лишь из Индии, как и многие другие жители этих мест, чьи профессии связаны с морем. Это не значит, что я почитаю Шиву, Вишну или Аллаха! Я родился в Канаде, в старой доброй нормандской семье. Вас это утешает?
Его тон был вызывающим. Господин де Ла Шенье был слишком умен, чтобы не почувствовать, что задел человека, совершенно не похожего на тех, с кем имел дело целыми днями. Он приветливо улыбнулся и взял руки Гийома в свои.
— Я допустил неловкость и умоляю вас меня простить. И от всей души говорю вам: добро пожаловать в Ла-Пернель! Мне хотелось бы поговорить с вами о далекой Канаде, где у меня были родственники, но я их, увы, никогда больше не видел. Хотите, я покажу вам нашу старую часовню? Надеюсь вас там видеть хотя бы по воскресеньям.
— С радостью, но вам придется подождать, пока я сюда перееду, — сказал Гийом, к которому вернулось хорошее настроение.
Беседуя, мужчины направились к краю утеса, где стояла церковь. Аббат показал на видневшуюся невдалеке скалу в форме стула.
— Вас интересует история нашего края?
— Разумеется! Мне было девять лет, когда я стал свидетелем гибели Новой Франции. Затем мне посчастливилось сражаться с англичанами на Коромандельском побережье бок о бок с господином де Сюфраном. Из меня выйдет плохой прихожанин, господин аббат, потому что мне так и не удалось избавиться от злости на англичан! И вы тут бессильны!
— К сожалению, вы не одиноки! Последние нападения британцев на наши берега оставили в людях страшную злобу. Вместе с тем…
— Неужели станете их оправдывать? Что вы знаете о тридцатилетних муках акадийцев, о грабежах, страданиях и бесчисленных невзгодах, которые не перестают сеять англичане… Не смотрите на меня так, господин аббат, я предупреждал, что я необычный христианин…
— Это ваше право, во неужели мы никогда не покончим с братоубийственными войнами? Именно Нормандия, сын мой, покорила Англию, а не наоборот…
— Я знаю. Воспоминания моих родителей стоили многих книг…
— Смотрите! — продолжал священник, не обращая внимания на его последние слова, и подошел к краю обрыва. — Вы видите Барфлер? Там герцог Гийом садился на корабль, отправляясь на завоевание Великобритании, и в том же самом порту, во времена зависимости от Лондона, сошел на берег не один английский король. Иногда их ожидали неудачи, как, например, во время страшной Столетней войны: надеясь поправить положение в Гиени, в 1346 году здесь высадился Эдуард III со своим сыном, Черным принцем, и посвятил его в рыцари вон в той церкви в Кетеу, которая у наших ног…
— Я плохо знаю историю Франции, — прервал его Тремэн, — но если мне предстоит узнать ее здесь, то надеюсь, что она будет больше соответствовать моим вкусам. Вы собирались показать мне какую-то скалу… Что это, еще напоминание об англичанах?
На сей раз засмеялся аббат.
— Да… только ложное. Вы слыхали о сражении при Ла-Уг?
— Я всего лишь моряк, сударь, но об этом мне известно: в тот страшный день, подчиняясь глупому приказу Людовика XIV, желавшего вновь посадить на трон зловещего Якова II Стюарта, изгнанного голландским губернатором, великий Турвиль был вынужден пожертвовать лучшими кораблями Франции на глазах у проклятого короля, который уж не знаю из какого наблюдательного пункта смотрел, как гибнут французские моряки. Уж не с вашей ли скалы? Если да, то мои каменотесы обрушат ее…
— Вам не придется мучиться, потому что король никогда на ней не сидел, так как находился гораздо южнее, в замке Киневиль. Но если история Ла-Уг вас интересует, мы можем о ней говорить сколько угодно, — добавил он, раскрасневшись, и глаза его заблестели. — Должен признаться, что грозная и одновременно замечательная история, в которой наши покрыли себя отчаянной славой великих катастроф, увлекает меня с детства… Мне удалось собрать некоторые воспоминания… — неожиданно прибавил он дружеским, доверительным тоном.
— В таком случае, — заключил Тремэн, — я думаю, что мы станем друзьями. К тому же…
Он не договорил. Подойдя к паперти, чья ветхость пряталась под разросшимся плющом, Гийом остановился.
— Мне нужно кое о чем вас спросить, господин де Ла Шенье, для меня это чрезвычайно важно… Вы хотите, чтобы мы остались на улице, или предпочитаете войти?
— Входите, если вам угодно. Лучше, если Бог нас услышит: его это касается в первую очередь…
Аббат толкнул тяжелую створку двери, и она заскрипела. Гийом снял шляпу и переступил через каменный порог…
Сунув руки в карманы, он шагал по длинной, поросшей деревьями площадке, на неровной земле которой встанет его дом, и искал для него подходящее место. Послезавтра молодой архитектор Франсуа Клеман (его очень рекомендовал маркиз де Легаль) приступит к первым замерам, и сегодня Тремэн решил впервые обойти свои владения, никого не взяв в свидетели, кроме Али. Оставленный возле молодого бука, конь пощипывал его листья, кося глаз на ходившего из стороны в сторону хозяина.
Было совершенно ясно, что любоваться необычайной панорамой захочется из возможно большею числа окон. Однако, объезжая округу в поисках жилища, которое больше всего соответствовало бы его мечтам, Гийом заметил, что с учетом господствующих ветров почти все поместья и замки были ориентированы на юг или юго-восток, впрочем, господин Клеман наверняка знал об этой особенности.
Амбиции нового «сеньора» выросли вместе с ним. Несмотря на клятву, которую он дал в тот страшный сентябрьский день 1759 года, когда поджег дом убитого отца, восстановить дом На Семи Ветрах в том виде, как его построил двоюродный дедушка Ришар, было невозможно. Тем более не могло идти речи о дворце наподобие того, в котором Жан Валет жил в Индии! Будущее жилище Гийом представлял себе просторным и светлым, но простым, сложенным из Прекрасного белого валонского камня. Не то чтобы он презирал серый гранит, одевший многочисленные дворянские усадьбы, но навсегда отверг его лишь потому, что из него сложен замок Нервиль. Еще он представлял себе высокие окна и большую пологую крышу, увенчанную широкими трубами и украшенную модным элегантным фронтоном и изящными слуховыми окнами, а также красивый сад с ковром удивительно тонкой зеленой травы, о которой с грустью вспоминал в Пондишери или в Порто-Ново, так как она была связана с проведенным в Канаде детством. Предстояло срубить много деревьев, но он посадит другие, неизвестных здесь пород, например, пихты и лиственницы, а еще красные клены, — даже если придется везти их издалека, дальше, чем из глубины Котантена, где находилось поместье одного крупного сеньора, герцога де Куани, который, как рассказывали, выращивал редкие виды благодаря довольно мягкому климату… И, конечно же, будут конюшни, добротные и просторные, для Али и других лошадей. Еще будет…
Гийом засмеялся. Он был похож на ребенка, получившего самую замечательную игрушку: он видел наяву все, что рисовало ему воображение. Другой, менее скромный наблюдатель, чем его конь, решил бы, что он сошел с ума, но отчасти так оно и было: ему нужна была короткая передышка, прежде чем он возьмется за предстоящую ему тяжелую работу. И никто не узнает, что скрытный, сдержанный Тремэн может резвиться, смеяться и напевать, как мальчишка! К тому же было такое прекрасное утро!..
Никто? Это было не совсем так. Обернувшись, чтобы оценить расстояние от своего будущего дома до церквушки, он неожиданно заметил спешившую к нему черную фигуру. Это был старый священник, его белые волосы развевались под круглой шляпой. По всей видимости, он вышел из часовни и заметил утреннего посетителя. Когда он заговорил, любезная улыбка смягчила его довольно интересное, четко прорисованное лицо с множеством морщин. Живые карие глаза и легкая походка говорили о внутренней молодости пожилого человека.
— Если не ошибаюсь, вы господин Тремэн, новый владелец этих полосок земли?
— Да, но позвольте выразить удивление. Откуда вам известно, что я их приобрел? Акты о продаже подписаны не далее как вчера…
— Прежде разрешите представиться: я аббат де Ла Шенье, священник в Ла-Пернель, но живу не здесь, а в доме священника в Ридовиле, где служит мой друг, кюре Фереоль-Левавасер. Разумеется, после вашего первого посещения господин маркиз ввел нас в курс дела.
— Черт возьми! — воскликнул Гийом, насторожившись. — Могу я узнать, как вы восприняли новость?
— Ну… как нельзя лучше. Вы, как я слышал, большой путешественник, и, кажется, исповедуете ту же веру, что и мы: в противном случае господин де Легаль не согласился бы продать. Тем не менее вам нетрудно будет понять, что поскольку я отвечаю за души, то желал бы поближе познакомиться со своим будущим соседом.
— Едва ли, ведь вы здесь не живете.
— Не станем играть словами, тем паче лукавить. Я могу быть вам полезен, если вы захотите получше узнать тех, кто будет жить рядом с вами. Люди они простые, некоторые очень бедны, и вера служит им большой подмогой. Я обязан защищать их душевный покой. А вы вернулись из стран, населенных неверными…
Гийом засмеялся.
— Всего лишь из Индии, как и многие другие жители этих мест, чьи профессии связаны с морем. Это не значит, что я почитаю Шиву, Вишну или Аллаха! Я родился в Канаде, в старой доброй нормандской семье. Вас это утешает?
Его тон был вызывающим. Господин де Ла Шенье был слишком умен, чтобы не почувствовать, что задел человека, совершенно не похожего на тех, с кем имел дело целыми днями. Он приветливо улыбнулся и взял руки Гийома в свои.
— Я допустил неловкость и умоляю вас меня простить. И от всей души говорю вам: добро пожаловать в Ла-Пернель! Мне хотелось бы поговорить с вами о далекой Канаде, где у меня были родственники, но я их, увы, никогда больше не видел. Хотите, я покажу вам нашу старую часовню? Надеюсь вас там видеть хотя бы по воскресеньям.
— С радостью, но вам придется подождать, пока я сюда перееду, — сказал Гийом, к которому вернулось хорошее настроение.
Беседуя, мужчины направились к краю утеса, где стояла церковь. Аббат показал на видневшуюся невдалеке скалу в форме стула.
— Вас интересует история нашего края?
— Разумеется! Мне было девять лет, когда я стал свидетелем гибели Новой Франции. Затем мне посчастливилось сражаться с англичанами на Коромандельском побережье бок о бок с господином де Сюфраном. Из меня выйдет плохой прихожанин, господин аббат, потому что мне так и не удалось избавиться от злости на англичан! И вы тут бессильны!
— К сожалению, вы не одиноки! Последние нападения британцев на наши берега оставили в людях страшную злобу. Вместе с тем…
— Неужели станете их оправдывать? Что вы знаете о тридцатилетних муках акадийцев, о грабежах, страданиях и бесчисленных невзгодах, которые не перестают сеять англичане… Не смотрите на меня так, господин аббат, я предупреждал, что я необычный христианин…
— Это ваше право, во неужели мы никогда не покончим с братоубийственными войнами? Именно Нормандия, сын мой, покорила Англию, а не наоборот…
— Я знаю. Воспоминания моих родителей стоили многих книг…
— Смотрите! — продолжал священник, не обращая внимания на его последние слова, и подошел к краю обрыва. — Вы видите Барфлер? Там герцог Гийом садился на корабль, отправляясь на завоевание Великобритании, и в том же самом порту, во времена зависимости от Лондона, сошел на берег не один английский король. Иногда их ожидали неудачи, как, например, во время страшной Столетней войны: надеясь поправить положение в Гиени, в 1346 году здесь высадился Эдуард III со своим сыном, Черным принцем, и посвятил его в рыцари вон в той церкви в Кетеу, которая у наших ног…
— Я плохо знаю историю Франции, — прервал его Тремэн, — но если мне предстоит узнать ее здесь, то надеюсь, что она будет больше соответствовать моим вкусам. Вы собирались показать мне какую-то скалу… Что это, еще напоминание об англичанах?
На сей раз засмеялся аббат.
— Да… только ложное. Вы слыхали о сражении при Ла-Уг?
— Я всего лишь моряк, сударь, но об этом мне известно: в тот страшный день, подчиняясь глупому приказу Людовика XIV, желавшего вновь посадить на трон зловещего Якова II Стюарта, изгнанного голландским губернатором, великий Турвиль был вынужден пожертвовать лучшими кораблями Франции на глазах у проклятого короля, который уж не знаю из какого наблюдательного пункта смотрел, как гибнут французские моряки. Уж не с вашей ли скалы? Если да, то мои каменотесы обрушат ее…
— Вам не придется мучиться, потому что король никогда на ней не сидел, так как находился гораздо южнее, в замке Киневиль. Но если история Ла-Уг вас интересует, мы можем о ней говорить сколько угодно, — добавил он, раскрасневшись, и глаза его заблестели. — Должен признаться, что грозная и одновременно замечательная история, в которой наши покрыли себя отчаянной славой великих катастроф, увлекает меня с детства… Мне удалось собрать некоторые воспоминания… — неожиданно прибавил он дружеским, доверительным тоном.
— В таком случае, — заключил Тремэн, — я думаю, что мы станем друзьями. К тому же…
Он не договорил. Подойдя к паперти, чья ветхость пряталась под разросшимся плющом, Гийом остановился.
— Мне нужно кое о чем вас спросить, господин де Ла Шенье, для меня это чрезвычайно важно… Вы хотите, чтобы мы остались на улице, или предпочитаете войти?
— Входите, если вам угодно. Лучше, если Бог нас услышит: его это касается в первую очередь…
Аббат толкнул тяжелую створку двери, и она заскрипела. Гийом снял шляпу и переступил через каменный порог…