Страница:
Правда, морское путешествие несколько успокоило его рану. Благодаря дувшему почти без перерыва норд-весту и вопреки довольно ощутимому шторму недалеко от Уэсана океан удалось пересечь за три недели. Довольно быстро, и даже чересчур — так показалось юному путешественнику, которого ни качка, ни большие волны не заставили даже побледнеть, в то время как у его попутчиков, особенно у Матильды, лица от всех испытаний становились зелеными. Невзирая на неудобства, запахи и скудную кормежку, он чувствовал себя на корабле как дома, а экипаж и солдаты относились к нему по-дружески. Надеясь в душе на невероятное событие, которое заставило бы «Элизу» повернуть назад в Квебек, он желал, чтобы путешествие продлилось несколько месяцев, как, впрочем, это иногда и случалось. Увы, Гийому пришлось смириться с реальностью: 17 октября флейт судовладельца Дюбуа вошел в бухту Сен-Мало и пришвартовался к пристани Сен-Луи.
От разочарования не осталось и следа: старый город корсаров, окруженный надменными укреплениями с возвышающимися над ними изящными слуховыми окнами под высокими черепичными крышами, откуда кто-то словно подглядывал за всем, что происходит в порту, с первого взгляда поразил воображение Гийома — от него веяло могуществом и богатством. Жерла пушек были во все стороны нацелены из этого удивительного города, во время прилива превращавшегося в остров. Причал, куда возвращавшиеся из Квебека ступили нетвердой ногой, ломился от разных товаром бочонки с вином из Испании и Португалии, глиняные кувшины с растительным маслом, тюки с пряностями и даже груз индиго, который портовые рабочие сносили с большого корабля, только что прибывшего из Санта-Доминго. Стоял прекрасный осенний вечер: лучи заходящего солнца усиливали все краски и запахи, отчего мальчику показалось, что он сошел на берег какой-то волшебной страны.
Как и любой житель Новой Франции, он знал, что первооткрыватель Жак Картье был родом из Сен-Мало и что город этот был в некотором смысле матерью канадских городов. Однако очарование Гийома было на миг прервано горьким замечанием Матильды:
— Посмотри, Гийом, на все это богатство, на это изобилие!.. Неужели эти люди не могли нам немного помочь, избавить нас от голодной смерти, а ведь мы на них так надеялись!
— Мы будем жить далеко отсюда?
— Да. Тем лучше! В наших краях люди в роскоши не купаются, но зато они благороднее…
Однако прием, оказанный Бенжаменом Дюбуа и его супругой, несколько смягчил обиду молодой женщины. Письмо Бугенвиля возымело чудесное действие, так что в красивом гранитном доме, построенном в начале века недалеко от Больших ворот, да и во владении на берегу реки Ранс обоих беженцев принимали как родственников. Измученная путешествием, Матильда смогла отдохнуть и набраться сил. А Гийом, который, несмотря на лишения, умудрился еще подрасти, распускался словно цветок под лучами солнца в шумной и веселой атмосфере Сен-Мало, где большую часть времени он проводил в порту, слушая рассказы моряков, от которых веяло всеми ароматами далеких островов, Индии, Африки. Или же часами наблюдал за тем, как море то расширяло, то делало более узкой тонкую пуповину — Сийон, — эту якорную цепь, державшую город на приколе у земли Бретани. Гийом был зачарован игрой волн, и ему иногда казалось, что он видит, как рвется связь и каменный корабль выходит в открытое море, направляясь к великим южным океанам.
Увлечение его была столь явным, что, когда Матильда заговорила о скором отъезде в Котантен, господин Дюбуа предложил оставить сына ему, чтобы он научил его морскому делу, поскольку был уверен, что сделает из него капитана или даже судовладельца. Она отказалась.
— Раз он не может оставаться канадцем, пусть будет нормандцем, как его предки. Здесь вы все бретонцы…
— Не все! Один мой коллега и друг, Шарль Сюркуф де Мэзонев, родом из окрестностей Картере, в Котантене.
— Быть может, но при мысли расстаться с ним…
— Зачем разлучаться? Вы могли бы остаться здесь! Жена с вами подружилась, дом большой, а меня часто не бывает…
Матильда сжала губы — она так всегда делала, когда настаивала на своем.
— Очень любезно с вашей стороны, но мне нужно вернуться домой. Видите ли, я только об этом и думаю со дня смерти моего дорогого мужа. Кроме Гийома, у меня никого нет. Поймите, я хотела бы, чтобы он оставался со мной как можно дольше!
— Я понимаю, но получится ли? Мальчик — прирожденный моряк. Поверьте, я знаю в этом толк и не думаю, что вам удастся его долго удерживать…
— В Сен-Васт море нас окружает почти так же, как здесь. Гийом им насытится…
Бенжамен Дюбуа опустил флаг, но не сдался окончательно:
— Ладно, увозите его! Но мое предложение остается в силе. Если призвание вашего сына проявится — а я в этом Уверен, — вы мне его пришлете. Тогда посмотрим, как с ним быть.
Матильда несколько поспешила проститься, и теперь надо было ехать. Чтобы поменьше колесить, решено было Добраться морем до Гранвиля, так как стояла хорошая прохладная погода. Доехав оттуда до Кутанса, они пересели на дилижанс, который через Лесэ, ла Э-дю-Пюи и Сен-Совер-ле-Виконт довез их до Валони — этот красивый и богатый город с многочисленными дворянскими резиденциями и изящными монастырями прозвали «малым Версалем». Там, к великому сожалению Матильды, пришлось заночевать в скромной гостинице. Она негодовала от того, что не могла в тот же вечер добраться до дома, и, если бы погода резко не испортилась, была готова преодолеть оставшиеся четыре лье пешком.
Гийому путешествие показалось скучным, да и страна приводила в уныние. Они пересекали мрачные песчаные равнины, сине-зеленые болота, над которыми в тоске плакало небо, деревни с покрытыми соломой крышами, над которыми возвышались то шпиль церкви, то квадратная, либо зубчатая колокольня, — хмурые пустынные места, сменившиеся, наконец, глухими лесами, подступавшими к дороге черной непроницаемой стеной. Море исчезло из виду. Напрасно Матильда повторяла, что оно вновь скоро покажется — Гийом не мог поверить, что оно предстанет перед ним еще более прекрасным, чем он его видел до сих пор. Под бесконечным, пронизывающим душу дождем Гийом уже не верил, что когда-нибудь увидит морскую даль.
Продавец устриц — именно для них предназначалась его повозка — был молчалив, хотя и кидал на путешественников полные любопытства взгляды. В Нормандии люди не очень-то разговорчивы: если задаешь слишком много вопросов, можешь показаться невоспитанным. В начале пути посмотрев на Матильду, он лишь спросил:
— Не дочь ли вы солевара Матье Амеля?
— Да, действительно!
— Та, что уехала к дикарям и вышла замуж?
— За десять лет люди мало меняются, и вы сразу меня узнали, Селестен Кло. К чему же вопросы?
— Чтобы быть уверенным! Что бы вы ни говорили, за десять лет человек меняется. А малыш кто такой?
— Мой сын, Гийом Тремэн. Его отец умер, дом наш сгорел. И вот мы возвращаемся на родину.
— Увидите, что многое изменилось…
Вместо продолжения он лишь прищелкнул языком, обращаясь к лошади. Но умолк он ненадолго, ведь надо было как-то скоротать время в пути. Поэтому вскоре Селестен Кло вновь заговорил:
— В ваших краях, кажется, воюют?
— Да. Англичане заняли Квебек, и нас выгнали. А поскольку люди из этих мест нам не помогли…
— Англичане? Тьфу!.. Дурные люди!
Длинный плевок, мастерски отправленный точно в центр лужи, выразил ту меру презрения, с которым разносчик устриц относился к британской нации. Подумав немного, он бросил:
— А с какой стати было вам помогать? Будто нам делать нечего! Надо вам сказать, что в прошлом году англичане и здесь побывали…
— Англичане приходили сюда?
— Не совсем. Тем, кто живет в Шербурге, пришлось с ними столкнуться… И это было малоприятно!
— Да как же так? В городе есть пушки, редуты, он хорошо защищен!
— В том-то и дело! Редуты да батареи на каждом шагу. Только вот они не стали атаковать в лоб. Сперва высадились в Урвиле и подошли с суши. Шербург не смог себя защитить. Да еще тот, кто держал город с моря, не нашел ничего лучшего, как отступить, сметая защитников на своем пути… Умник…
— Не умник, а предатель! — возмущенно воскликнул Гийом. — Нас тоже предали. А что… они все еще там?
— Да что ты, малыш! Пробыли с неделю: вошли в город восьмого августа, а ушли семнадцатого. Но что они натворили! Мало того, что им выложили пятьдесят тысяч фунтов; они дома все разграбили, сняли все колокола в аббатстве и с церкви Троицы… кроме одного — кюре удалось его спасти.
— Это ужасно! — прошептала напуганная Матильда.
— Если бы только это! Они сожгли стоявшие в порту корабли. Разбили то, что имеет отношение к навигации, и в довершение взорвали все, что король приказал построить: для оборудования порта: дамбы, большой шлюз, разводной мост, причалы. Все взлетело на воздух!..
— Да они просто бандиты! — воскликнул Гийом. — Когда я вырасту, они у меня попляшут! Клянусь!
— Довольно, Гийом! — оборвала его мать. — О таких вещах нельзя говорить вслух!
— Можно, если о них думают. И я буду верен клятве. Пока буду жив!.. Скажите, месье Кло, зачем же англичане приходили в Шербург, если они там не остались?
— Чтобы остаться, им потребовалась бы оккупационная армия. И потом они просто хотели разрушить построенные королем сооружения, благодаря которым Шербург наконец превратился в настоящий порт для кораблей хоть немного крупнее, чем рыбачьи лодки. Двадцать лет труда! Вот ведь ужас!.. Слушайте, а вы случайно не из Акадии?
— Нет, — ответила Матильда. — Мы из Квебека. Акадия тоже в Канаде, но довольно далеко от нас. Еще несколько лет назад англичане захватили ее и выселили оттуда всех жителей…
Селестен опять сплюнул и похлопал рука об руку, пытаясь их согреть.
— По-моему, эти собаки-краснокафтанники еще не все вернули, потому что в январе они тут выбросили на берег человек с тысячу бедных людей, полумертвых от болезней и нищеты, да еще в Шербурге, где есть было нечего, да еще после случившегося несчастья выдалась особенно суровая зима…
— Акадийцы? Здесь рядом? — обрадовался Гийом. — Вы слышите, мама? Есть друзья, может быть, двоюродные братья дядюшки Адама… Нам нужно будет с ними встретиться…
— Успокойся, Гийом! Нам следует позаботиться о нашем собственном будущем. Позже, конечно, попробуем к ним съездить, — рассеянно добавила Матильда, думая о другом…
— Тем более что вам, пожалуй, не легко будет их разыскать! Добрая половина померла, едва приехав. Другие перебиваются как могут…
— Значит, для них тоже ничего не сделали? — промолвила Матильда с горечью.
— Когда у самого ничего нет, много ли отдашь? — строго поправил Селестен. — Жителей Шербурга не в чем упрекнуть! Они вели себя по-христиански и поделились с беднягами всем, чем могли… Нехорошо так судить! Тем более что по вашему виду не скажешь, что вы в таком же положении, как несчастные акадийцы.
На сей раз Матильда не стала возражать. Она знала, что жена Селестена — страшная болтунья, и не желала больше откровенничать. Гийому тоже больше не хотелось разговаривать, и, прижавшись к матери, он постарался уснуть. Прямая, однообразная дорога представлялась ему бесконечной. И все меньше ему хотелось увидеть то, что их ожидало в конце пути.
Однако от вырвавшегося у матери восклицания он открыл глаза, и ему показалось, что он грезит. Повозка поднялась на последнюю возвышенность, стоявшие плотной стеной деревья неожиданно расступились, и открылся необъятный вид на море: ненадолго очистившееся от серых влажных лохмотьев небо придавало ему перламутровый оттенок. Дорога пошла вниз, будто спешила погрузиться в эту отливающую жемчугом бездну, у края которой вытянулся городок. На фоне моря и неба, слившихся воедино в мерцающем свете, ненадолго выступили мачты кораблей и позолоченные конусы сторожевых башен. Потом все исчезло. Порыв ветра грубо надвинул огромное серое облако, словно хозяйка, перекинувшая через веревку мокрое одеяло. Волшебный пейзаж исчез.
— Ты видел, Гийом? — ликовала Матильда, не скрывавшая больше своей радости. — Ты видел, какая красота?
Утверждать обратное означало бы кривить душой, но мальчик не успел ничего сказать, так как спутник вновь заговорил:
— А где мне вас высадить? У солеварни?
— Конечно. Мы, естественно, пойдем к отцу.
— Его нет в живых, мэтра Матье…
— Я знаю. Квебек отсюда далеко, но мы все же получал довольно регулярные известия. Мой брат, надеюсь, примет нас…
— Его тоже нет! Со дня Святого Михаила!..
Матильда побледнела и посмотрела на соседа с выражением ужаса. Он объявил ей новость так же бесстрастно, как мог бы сообщить, почем были устрицы на последнем базаре.
— Что произошло? — спросила она.
Человек пожал плечами, и голова его словно зарылась в овчину.
— Грибы! Огюст их слишком любил! Набрал их недалеко отсюда со своим сыном. Так вот неудачно вышло…
— Отравился грибами? — вскричала Матильда, давая выход своему горю. — Это невозможно! Огюст разбирался в них так же хорошо, как доктор Тостен.
— Я говорю, что знаю. Конечно, это большое горе, но я всегда думал, что пища эта не лучшая из того, что дал нам Господь. Надо остерегаться, а Огюст, в общем, не придавал этому значения.
— А другим ничего не было?
— Вроде бы Симона немного приболела, но, надо думать, она меньше съела. А малышам хоть бы что!
Матильда закрыла глаза, пытаясь совладать с собой. Она очень любила старшего брата, который всегда был добрым и ласковым, пока не зашла речь о браке с человеком из-за океана. Бог свидетель — она рассчитывала на него тогда, надеясь, что он защитит, помешает отцу отправить ее в Канаду, но, как ни странно, Огюст сделал все наоборот, так что Матильде пришлось противостоять воле обоих мужчин. Ей даже показалось, что и отец, и сын желали ее скорейшего отъезда, и никогда она так и не поняла, почему перед самым отъездом, горячо прижав ее к себе, брат шепнул ей на ухо: «Знаю, что ты разочарована, но когда-нибудь ты поймешь, что мы согласились расстаться с тобой только ради твоего блага…»
Расспрашивать было некогда. Матильде оставалось довольствоваться этим слабым утешением. Ответа она не нашла, а теперь и вовсе не от кого было его ждать. Поразмыслив, Матильда пришла к выводу, что речь шла об очень простой вещи — все объяснялось положением того, за которого ее выдавали замуж, ведь стать женой врача, человека обеспеченного, в глазах родственников сулило счастье. Тем более что доктор не просил приданого, и поэтому наследство мэтра солевара в целости и сохранности переходило Огюсту: в то время он собирался жениться на дочери пекаря из Барфлера, в которую влюбился на ярмарке в Кетеу.
Свадьбу брата сыграли примерно через полгода после того, как Матильда вышла за доктора в Квебеке, и тогда она даже была рада, что не присутствовала на ней. Не то чтобы Симона Амет ей не нравилась — она была с ней едва знакома. Просто между ними не было той симпатии, которая притягивает одну девушку к другой, такой же молодой. Тогда это не имело значения; главное, чтобы Огюст был счастлив, и письмо, которое он прислал, было тому подтверждением.
Лишь теперь, по мере того как поворачивались колеса повозки, Матильда чувствовала, как незаметно угасал ее восторг, вернуться к брату и неожиданно свалиться на голову его жене, почти для нее чужой, — далеко не одно и то же. Правда, существовала давняя традиция гостеприимства, уважаемая по всей Нормандии, и прием ей был обеспечен, но это совсем другое дело.
И еще она думала о брате. Боль утраты сжимала ей сердце. Святой Михаил — это 29 сентября; значит, все произошло совсем недавно, когда они с Гийомом еще плыли на корабле… Что ожидает ее в доме, который раньше был ей родным?
Внезапная молчаливость матери, ее бледность беспокоили Гийома; его мучил вопрос, что они собираются делать в этой стране, где ничего или почти ничего не осталось от их семьи. Он вдруг схватил ее за плечо.
— Вернемся в Сен-Мало, мама. Там у нас есть друзья!
— В Сен-Васт у твоей матери тоже есть друзья, мальчик, — отрезал продавец устриц. — Вполне понятно, что она хочет здесь побывать. Тут, знаешь, все немного родственники. Ей здесь будет привычнее… да и что ей делать среди бретонцев!
Матильда ответила бледной улыбкой. — Он прав, Гийом! Я привезла тебя сюда, чтобы ты смог вновь обрести корни нашей семьи. Вот увидишь, тебе здесь понравится…
Понимая, что делать нечего, мальчик отстал. Запустив руку под куртку, затем под рубашку, он нащупал подаренный Конокой коготь. Гийом привык так делать, когда вдруг чувствовал, что теряет мужество, или просто хотел заплакать. Он еще не знал, что с того момента, когда паруса «Элизы» со скрипом взлетели на мачты, в голове Матильды постоянно крутилось имя Альбена — мужчины, которого она никогда не переставала любить и на встречу с которым так надеялась…
Когда повозка подъехала к порту, опустилась ночь. Из-за плотного, как туман, моросящего дождя нельзя было ничего толком разглядеть. Три-четыре фонаря плясали на ветру, ничего не освещая. Прошли два солдата — голова втянута в плечи, треуголка на носу, — и их силуэты исчезли словно привидения. Огни, правда, светились в редких окнах низких домов, многие из которых были простыми хижинами. За исключением кабачка, где было посветлее, жизнь, казалось, покинула небольшую набережную, рядом с которой едва видневшиеся корабли со скрипом натягивали перлини (некоторые из них привязали к стоявшим тут же пушкам). Сен-Васт был всего лишь небольшим рыбачьим поселком. Море отвоевало у него часть суши, и почти вся земля принадлежала королю, распорядившемуся укрепить Ла Уг и остров Татиу. Всего тут было около двух тысяч душ, которые подчинялись одновременно Королевскому флоту, Фекамскому аббатству и местному кюре.
Проехав через порт, повозка выехала на дорогу, защищенную насыпью из земли и камней, сложенных вдоль залива, где находились соляные рудники. Соль, так же как и устрицы, была основным богатством городка Сен-Васт. Все, что там добывали, делилось пополам между Фекамским аббатством и несколькими частными владельцами. Жители затерянного на краю света порта могли гордиться тем, что употребляли в пищу лишь белую соль (полбуасо (Буасо — старинная мера сыпучих тел, равная 12, 5 литра — Прим, перев.) в год на человека!), которую добывали на двадцати двух рудниках, между поселком и Ридовилем. Оставшуюся соль продавал «приемщик с безменом», удерживавший четверть дохода в пользу короны.
Проехали еще немного, обогнули стену замка и, наконец, достигли края соляных копей, возле которых возвышался дом под красивой сланцевой крышей. Позади него виднелся небольшой сад.
— Вот вы и вернулись! — объявил Селестен. — Теперь я с вами прощаюсь, а то мне тоже хочется поскорее в тепло. Что-то вдруг стало свежо.
И вправду, подул ветер. Он разогнал тучи, но воздух сделался заметно холоднее.
Селестен помог Матильде спуститься, а Гийом уже спрыгнул на землю, с недоверием покосившись на мерцающие в темноте копи. Затем он помог продавцу устриц снять чемоданчик и положить его у двери. Жестом матроны Матильда протянула ему монету, на что человек ответил было отрицательным жестом, но все же положил деньги в карман. После чего решил еще немного постараться для своих пассажиров и постучал в дверь…
— Эй, Симона Амель! К вам приехали.
Не дожидаясь ответа, он вскарабкался на свою тележку, развернул лошадь и растворился в сырой ночи. Некоторое время не было ничего слышно, кроме шума моря, хотя после того, как дядюшка Кло позвал хозяйку, в доме раздался какой-то звук, но потом все стихло. Внутри горел свет, значит, кто-то был дома.
Подождав немного, Матильда постучала сама.
— Откройте, пожалуйста! Это я, Матильда, сестра Огюста…
На сей раз послышался угрюмый голос:
— Кто это?
— Матильда Тремэн, урожденная Амель… Я ваша золовка, Симона, и вернулась из Новой Франции…
На сей раз послышался возглас, однако в нем не было ничего радостного. И опять тишина, от которой терпение путешественницы лопнуло.
— Ну откройте же, наконец! Почему вы не открываете?
Звякнула щеколда. Красный отблеск света изнутри упал на прибывших. Перед ними стояла женщина небольшого роста со светлыми волосами, насколько можно было разглядеть из-под широкого чепца. Возле нее стояли дети, мальчик и девочка, похожие на близнецов: одинакового роста, с одинаковыми золотистыми волосами и глазами цвета голубого фарфора. Они крепко держались за руки.
Женщина могла бы показаться весьма красивой, если бы выражение ее лица было мягче, но в таких же голубых, как у детей, глазах, устремленных на путешественников, странным образом отсутствовало тепло.
— Кто, вы сказали, такая?
— Сестра Огюста. Матильда Тремэн. Это мой сын Гийом.
Через приоткрытую дверь Симона Амель спросила:
— А зачем вы сюда приехали? Новая Франция далеко…
— Но не настолько, чтобы вы не знали о том, что там произошло! Страной завладели англичане, а я, к несчастью, потеряла мужа. И вот я вернулась к брату в надежде, что он нам поможет…
— Смотрите: мы все в трауре! Он покинул нас два месяца назад…
— Я знаю. Селестен Кло, который привез нас из Валони, сказал нам. Мне очень тяжело из-за всего, что произошло, но разве поэтому нас нужно держать на пороге дома, принадлежавшего моему отцу?
— Теперь он мой и моих детей. Что касается вас, то никак не пойму, с какой стати вы вернулись. Разве вы мало причинили зла?
— Я? Зла?.. Но кому?
— Не прикидывайтесь! Вы прекрасно знаете, почему отец отдал вас замуж за того приятеля и отправил к дикарям. Хотя это и не принесло ему удачи, несчастному!
— Да о чем же вы говорите? — воскликнула ошеломленная Матильда, начинавшая терять терпение. — Мы будто говорим на разных языках.
— Может, и так, но я не желаю вас видеть у себя в доме. Я потеряла моего Огюста. Не по вашей вине, согласна, но если люди узнают, что вы находитесь у меня, нам, пожалуй, не легко будет остаться в живых, ни мне, ни моим детям! Так что убирайтесь отсюда!
Матильда понимала все меньше и меньше. По всей видимости, гнев женщины происходил от глубокого, чуть ли не животного страха, который неизвестно отчего передавался путешественнице и делал ее беззащитной. Если она была в деревне столь нежеланным гостем, то почему же Селестен Кло ничего ей не сказал?
— Вы хотите, чтобы мы ушли? — наконец выговорила она с трудом. — Но куда же мы пойдем в такую погоду?
— Это меня не касается. Есть гостиница, прошу вас, уходите!
— У нас, — вставил Гийом, — никогда не отказываются впустить путешественников!..
— У тебя, сорванец, как я погляжу, хорошо язык подвешен! — сказала Симона. — Даже слишком хорошо для твоего возраста. Как бы там ни было, я делаю то, что мне нравится, и не хочу, чтобы вы здесь оставались!
Прежде чем те, кого она прогоняла, успели произнести хоть слово, госпожа Амель уже закрыла дверь. Щелкнул замок, потом повернули ключ, и до них долетел детский голос:
— Это злые люди, мама?
На что мать уверенно отвечала:
— Да, люди, которых лучше не принимать, и я надеюсь, что они уйдут. Но все равно я запрещаю вам рассказывать кому бы то ни было о том, что они приходили! Вы меня поняли?
Бешенство овладело Гийомом. Со всей силы он набросился на дверь и стал колотить по ней кулаками.
— Это вы — злые люди! — крикнул он. — И когда-нибудь об этом пожалеете!
Потом он повернулся к матери — ноги ее подкосились, и она упала на старую каменную тумбу, прислоненную к стене.
— Пойдемте, мама! Здесь нельзя оставаться — слишком холодно!
— Куда же мы пойдем?
— В гостиницу, конечно. Дождь перестал, но дует ветер.
— У нас мало денег, ты знаешь?
— На одну ночь наверняка хватит, а завтра посмотрим. Он был прав, и Матильда это знала. Однако она была не в силах покинуть дом, воспоминание о котором поддерживало ее после смерти мужа. Приехать из такой дали, чтобы тебя выбросили на улицу словно нищенку! Хуже всего было то, что она ничего не могла понять, ведь, сколько она себя помнила, Матильда никогда никому не причинила ни малейшего зла. И вот какая-то Симона обошлась с ней, как с чумной или прокаженной!
Она больше не двигалась, тогда Гийом наклонился и взял ее под руку, пытаясь приподнять. Безуспешно: силы и мужество, казалось, и вовсе покинули ее. Но надо было уходить! На кого она была похожа, сидя прямо на земле перед дверью, которую ей не захотели открыть? Мальчик был в гневе, он злился на скверную женщину, ведь она, увы, приходилась ему еще и теткой, хотел он этого или нет. Ее дом был столь же неприступен, как и высокие башни, очертания которых он заметил еще из порта. Оставив Матильду в изнеможении, он ухватился за одну из ручек сундучка, собираясь потянуть за нее, но он оказался слишком тяжел для девятилетнего ребенка.
— Ну и оставайтесь здесь, на этом камне! — строго заявил он. — Я ухожу. Я не хочу, чтобы нас здесь увидели. Мне было бы стыдно! Завтра мы вернемся в Сен-Мало!
Скрип дерева по застывшей земле отвлек Матильду. Вздохнув, она с трудом поднялась и взялась за ношу. Почувствовав, что она ухватилась за другую ручку, Гийом улыбнулся:
— Мы обязательно найдем, где укрыться! Вам нужно поесть горячего супа… а потом отдохнуть!
Новые интонации сына рассеяли мрак тоски и разочарования, в котором Матильда двигалась словно в дурном сне. Он рассуждал как человек, решивший взять все в свои руки, и от этого ей стало легче: неожиданно она почувствовала себя под защитой покровительственной силы, хотя и ругала себя за минутную слабость.
От разочарования не осталось и следа: старый город корсаров, окруженный надменными укреплениями с возвышающимися над ними изящными слуховыми окнами под высокими черепичными крышами, откуда кто-то словно подглядывал за всем, что происходит в порту, с первого взгляда поразил воображение Гийома — от него веяло могуществом и богатством. Жерла пушек были во все стороны нацелены из этого удивительного города, во время прилива превращавшегося в остров. Причал, куда возвращавшиеся из Квебека ступили нетвердой ногой, ломился от разных товаром бочонки с вином из Испании и Португалии, глиняные кувшины с растительным маслом, тюки с пряностями и даже груз индиго, который портовые рабочие сносили с большого корабля, только что прибывшего из Санта-Доминго. Стоял прекрасный осенний вечер: лучи заходящего солнца усиливали все краски и запахи, отчего мальчику показалось, что он сошел на берег какой-то волшебной страны.
Как и любой житель Новой Франции, он знал, что первооткрыватель Жак Картье был родом из Сен-Мало и что город этот был в некотором смысле матерью канадских городов. Однако очарование Гийома было на миг прервано горьким замечанием Матильды:
— Посмотри, Гийом, на все это богатство, на это изобилие!.. Неужели эти люди не могли нам немного помочь, избавить нас от голодной смерти, а ведь мы на них так надеялись!
— Мы будем жить далеко отсюда?
— Да. Тем лучше! В наших краях люди в роскоши не купаются, но зато они благороднее…
Однако прием, оказанный Бенжаменом Дюбуа и его супругой, несколько смягчил обиду молодой женщины. Письмо Бугенвиля возымело чудесное действие, так что в красивом гранитном доме, построенном в начале века недалеко от Больших ворот, да и во владении на берегу реки Ранс обоих беженцев принимали как родственников. Измученная путешествием, Матильда смогла отдохнуть и набраться сил. А Гийом, который, несмотря на лишения, умудрился еще подрасти, распускался словно цветок под лучами солнца в шумной и веселой атмосфере Сен-Мало, где большую часть времени он проводил в порту, слушая рассказы моряков, от которых веяло всеми ароматами далеких островов, Индии, Африки. Или же часами наблюдал за тем, как море то расширяло, то делало более узкой тонкую пуповину — Сийон, — эту якорную цепь, державшую город на приколе у земли Бретани. Гийом был зачарован игрой волн, и ему иногда казалось, что он видит, как рвется связь и каменный корабль выходит в открытое море, направляясь к великим южным океанам.
Увлечение его была столь явным, что, когда Матильда заговорила о скором отъезде в Котантен, господин Дюбуа предложил оставить сына ему, чтобы он научил его морскому делу, поскольку был уверен, что сделает из него капитана или даже судовладельца. Она отказалась.
— Раз он не может оставаться канадцем, пусть будет нормандцем, как его предки. Здесь вы все бретонцы…
— Не все! Один мой коллега и друг, Шарль Сюркуф де Мэзонев, родом из окрестностей Картере, в Котантене.
— Быть может, но при мысли расстаться с ним…
— Зачем разлучаться? Вы могли бы остаться здесь! Жена с вами подружилась, дом большой, а меня часто не бывает…
Матильда сжала губы — она так всегда делала, когда настаивала на своем.
— Очень любезно с вашей стороны, но мне нужно вернуться домой. Видите ли, я только об этом и думаю со дня смерти моего дорогого мужа. Кроме Гийома, у меня никого нет. Поймите, я хотела бы, чтобы он оставался со мной как можно дольше!
— Я понимаю, но получится ли? Мальчик — прирожденный моряк. Поверьте, я знаю в этом толк и не думаю, что вам удастся его долго удерживать…
— В Сен-Васт море нас окружает почти так же, как здесь. Гийом им насытится…
Бенжамен Дюбуа опустил флаг, но не сдался окончательно:
— Ладно, увозите его! Но мое предложение остается в силе. Если призвание вашего сына проявится — а я в этом Уверен, — вы мне его пришлете. Тогда посмотрим, как с ним быть.
Матильда несколько поспешила проститься, и теперь надо было ехать. Чтобы поменьше колесить, решено было Добраться морем до Гранвиля, так как стояла хорошая прохладная погода. Доехав оттуда до Кутанса, они пересели на дилижанс, который через Лесэ, ла Э-дю-Пюи и Сен-Совер-ле-Виконт довез их до Валони — этот красивый и богатый город с многочисленными дворянскими резиденциями и изящными монастырями прозвали «малым Версалем». Там, к великому сожалению Матильды, пришлось заночевать в скромной гостинице. Она негодовала от того, что не могла в тот же вечер добраться до дома, и, если бы погода резко не испортилась, была готова преодолеть оставшиеся четыре лье пешком.
Гийому путешествие показалось скучным, да и страна приводила в уныние. Они пересекали мрачные песчаные равнины, сине-зеленые болота, над которыми в тоске плакало небо, деревни с покрытыми соломой крышами, над которыми возвышались то шпиль церкви, то квадратная, либо зубчатая колокольня, — хмурые пустынные места, сменившиеся, наконец, глухими лесами, подступавшими к дороге черной непроницаемой стеной. Море исчезло из виду. Напрасно Матильда повторяла, что оно вновь скоро покажется — Гийом не мог поверить, что оно предстанет перед ним еще более прекрасным, чем он его видел до сих пор. Под бесконечным, пронизывающим душу дождем Гийом уже не верил, что когда-нибудь увидит морскую даль.
Продавец устриц — именно для них предназначалась его повозка — был молчалив, хотя и кидал на путешественников полные любопытства взгляды. В Нормандии люди не очень-то разговорчивы: если задаешь слишком много вопросов, можешь показаться невоспитанным. В начале пути посмотрев на Матильду, он лишь спросил:
— Не дочь ли вы солевара Матье Амеля?
— Да, действительно!
— Та, что уехала к дикарям и вышла замуж?
— За десять лет люди мало меняются, и вы сразу меня узнали, Селестен Кло. К чему же вопросы?
— Чтобы быть уверенным! Что бы вы ни говорили, за десять лет человек меняется. А малыш кто такой?
— Мой сын, Гийом Тремэн. Его отец умер, дом наш сгорел. И вот мы возвращаемся на родину.
— Увидите, что многое изменилось…
Вместо продолжения он лишь прищелкнул языком, обращаясь к лошади. Но умолк он ненадолго, ведь надо было как-то скоротать время в пути. Поэтому вскоре Селестен Кло вновь заговорил:
— В ваших краях, кажется, воюют?
— Да. Англичане заняли Квебек, и нас выгнали. А поскольку люди из этих мест нам не помогли…
— Англичане? Тьфу!.. Дурные люди!
Длинный плевок, мастерски отправленный точно в центр лужи, выразил ту меру презрения, с которым разносчик устриц относился к британской нации. Подумав немного, он бросил:
— А с какой стати было вам помогать? Будто нам делать нечего! Надо вам сказать, что в прошлом году англичане и здесь побывали…
— Англичане приходили сюда?
— Не совсем. Тем, кто живет в Шербурге, пришлось с ними столкнуться… И это было малоприятно!
— Да как же так? В городе есть пушки, редуты, он хорошо защищен!
— В том-то и дело! Редуты да батареи на каждом шагу. Только вот они не стали атаковать в лоб. Сперва высадились в Урвиле и подошли с суши. Шербург не смог себя защитить. Да еще тот, кто держал город с моря, не нашел ничего лучшего, как отступить, сметая защитников на своем пути… Умник…
— Не умник, а предатель! — возмущенно воскликнул Гийом. — Нас тоже предали. А что… они все еще там?
— Да что ты, малыш! Пробыли с неделю: вошли в город восьмого августа, а ушли семнадцатого. Но что они натворили! Мало того, что им выложили пятьдесят тысяч фунтов; они дома все разграбили, сняли все колокола в аббатстве и с церкви Троицы… кроме одного — кюре удалось его спасти.
— Это ужасно! — прошептала напуганная Матильда.
— Если бы только это! Они сожгли стоявшие в порту корабли. Разбили то, что имеет отношение к навигации, и в довершение взорвали все, что король приказал построить: для оборудования порта: дамбы, большой шлюз, разводной мост, причалы. Все взлетело на воздух!..
— Да они просто бандиты! — воскликнул Гийом. — Когда я вырасту, они у меня попляшут! Клянусь!
— Довольно, Гийом! — оборвала его мать. — О таких вещах нельзя говорить вслух!
— Можно, если о них думают. И я буду верен клятве. Пока буду жив!.. Скажите, месье Кло, зачем же англичане приходили в Шербург, если они там не остались?
— Чтобы остаться, им потребовалась бы оккупационная армия. И потом они просто хотели разрушить построенные королем сооружения, благодаря которым Шербург наконец превратился в настоящий порт для кораблей хоть немного крупнее, чем рыбачьи лодки. Двадцать лет труда! Вот ведь ужас!.. Слушайте, а вы случайно не из Акадии?
— Нет, — ответила Матильда. — Мы из Квебека. Акадия тоже в Канаде, но довольно далеко от нас. Еще несколько лет назад англичане захватили ее и выселили оттуда всех жителей…
Селестен опять сплюнул и похлопал рука об руку, пытаясь их согреть.
— По-моему, эти собаки-краснокафтанники еще не все вернули, потому что в январе они тут выбросили на берег человек с тысячу бедных людей, полумертвых от болезней и нищеты, да еще в Шербурге, где есть было нечего, да еще после случившегося несчастья выдалась особенно суровая зима…
— Акадийцы? Здесь рядом? — обрадовался Гийом. — Вы слышите, мама? Есть друзья, может быть, двоюродные братья дядюшки Адама… Нам нужно будет с ними встретиться…
— Успокойся, Гийом! Нам следует позаботиться о нашем собственном будущем. Позже, конечно, попробуем к ним съездить, — рассеянно добавила Матильда, думая о другом…
— Тем более что вам, пожалуй, не легко будет их разыскать! Добрая половина померла, едва приехав. Другие перебиваются как могут…
— Значит, для них тоже ничего не сделали? — промолвила Матильда с горечью.
— Когда у самого ничего нет, много ли отдашь? — строго поправил Селестен. — Жителей Шербурга не в чем упрекнуть! Они вели себя по-христиански и поделились с беднягами всем, чем могли… Нехорошо так судить! Тем более что по вашему виду не скажешь, что вы в таком же положении, как несчастные акадийцы.
На сей раз Матильда не стала возражать. Она знала, что жена Селестена — страшная болтунья, и не желала больше откровенничать. Гийому тоже больше не хотелось разговаривать, и, прижавшись к матери, он постарался уснуть. Прямая, однообразная дорога представлялась ему бесконечной. И все меньше ему хотелось увидеть то, что их ожидало в конце пути.
Однако от вырвавшегося у матери восклицания он открыл глаза, и ему показалось, что он грезит. Повозка поднялась на последнюю возвышенность, стоявшие плотной стеной деревья неожиданно расступились, и открылся необъятный вид на море: ненадолго очистившееся от серых влажных лохмотьев небо придавало ему перламутровый оттенок. Дорога пошла вниз, будто спешила погрузиться в эту отливающую жемчугом бездну, у края которой вытянулся городок. На фоне моря и неба, слившихся воедино в мерцающем свете, ненадолго выступили мачты кораблей и позолоченные конусы сторожевых башен. Потом все исчезло. Порыв ветра грубо надвинул огромное серое облако, словно хозяйка, перекинувшая через веревку мокрое одеяло. Волшебный пейзаж исчез.
— Ты видел, Гийом? — ликовала Матильда, не скрывавшая больше своей радости. — Ты видел, какая красота?
Утверждать обратное означало бы кривить душой, но мальчик не успел ничего сказать, так как спутник вновь заговорил:
— А где мне вас высадить? У солеварни?
— Конечно. Мы, естественно, пойдем к отцу.
— Его нет в живых, мэтра Матье…
— Я знаю. Квебек отсюда далеко, но мы все же получал довольно регулярные известия. Мой брат, надеюсь, примет нас…
— Его тоже нет! Со дня Святого Михаила!..
Матильда побледнела и посмотрела на соседа с выражением ужаса. Он объявил ей новость так же бесстрастно, как мог бы сообщить, почем были устрицы на последнем базаре.
— Что произошло? — спросила она.
Человек пожал плечами, и голова его словно зарылась в овчину.
— Грибы! Огюст их слишком любил! Набрал их недалеко отсюда со своим сыном. Так вот неудачно вышло…
— Отравился грибами? — вскричала Матильда, давая выход своему горю. — Это невозможно! Огюст разбирался в них так же хорошо, как доктор Тостен.
— Я говорю, что знаю. Конечно, это большое горе, но я всегда думал, что пища эта не лучшая из того, что дал нам Господь. Надо остерегаться, а Огюст, в общем, не придавал этому значения.
— А другим ничего не было?
— Вроде бы Симона немного приболела, но, надо думать, она меньше съела. А малышам хоть бы что!
Матильда закрыла глаза, пытаясь совладать с собой. Она очень любила старшего брата, который всегда был добрым и ласковым, пока не зашла речь о браке с человеком из-за океана. Бог свидетель — она рассчитывала на него тогда, надеясь, что он защитит, помешает отцу отправить ее в Канаду, но, как ни странно, Огюст сделал все наоборот, так что Матильде пришлось противостоять воле обоих мужчин. Ей даже показалось, что и отец, и сын желали ее скорейшего отъезда, и никогда она так и не поняла, почему перед самым отъездом, горячо прижав ее к себе, брат шепнул ей на ухо: «Знаю, что ты разочарована, но когда-нибудь ты поймешь, что мы согласились расстаться с тобой только ради твоего блага…»
Расспрашивать было некогда. Матильде оставалось довольствоваться этим слабым утешением. Ответа она не нашла, а теперь и вовсе не от кого было его ждать. Поразмыслив, Матильда пришла к выводу, что речь шла об очень простой вещи — все объяснялось положением того, за которого ее выдавали замуж, ведь стать женой врача, человека обеспеченного, в глазах родственников сулило счастье. Тем более что доктор не просил приданого, и поэтому наследство мэтра солевара в целости и сохранности переходило Огюсту: в то время он собирался жениться на дочери пекаря из Барфлера, в которую влюбился на ярмарке в Кетеу.
Свадьбу брата сыграли примерно через полгода после того, как Матильда вышла за доктора в Квебеке, и тогда она даже была рада, что не присутствовала на ней. Не то чтобы Симона Амет ей не нравилась — она была с ней едва знакома. Просто между ними не было той симпатии, которая притягивает одну девушку к другой, такой же молодой. Тогда это не имело значения; главное, чтобы Огюст был счастлив, и письмо, которое он прислал, было тому подтверждением.
Лишь теперь, по мере того как поворачивались колеса повозки, Матильда чувствовала, как незаметно угасал ее восторг, вернуться к брату и неожиданно свалиться на голову его жене, почти для нее чужой, — далеко не одно и то же. Правда, существовала давняя традиция гостеприимства, уважаемая по всей Нормандии, и прием ей был обеспечен, но это совсем другое дело.
И еще она думала о брате. Боль утраты сжимала ей сердце. Святой Михаил — это 29 сентября; значит, все произошло совсем недавно, когда они с Гийомом еще плыли на корабле… Что ожидает ее в доме, который раньше был ей родным?
Внезапная молчаливость матери, ее бледность беспокоили Гийома; его мучил вопрос, что они собираются делать в этой стране, где ничего или почти ничего не осталось от их семьи. Он вдруг схватил ее за плечо.
— Вернемся в Сен-Мало, мама. Там у нас есть друзья!
— В Сен-Васт у твоей матери тоже есть друзья, мальчик, — отрезал продавец устриц. — Вполне понятно, что она хочет здесь побывать. Тут, знаешь, все немного родственники. Ей здесь будет привычнее… да и что ей делать среди бретонцев!
Матильда ответила бледной улыбкой. — Он прав, Гийом! Я привезла тебя сюда, чтобы ты смог вновь обрести корни нашей семьи. Вот увидишь, тебе здесь понравится…
Понимая, что делать нечего, мальчик отстал. Запустив руку под куртку, затем под рубашку, он нащупал подаренный Конокой коготь. Гийом привык так делать, когда вдруг чувствовал, что теряет мужество, или просто хотел заплакать. Он еще не знал, что с того момента, когда паруса «Элизы» со скрипом взлетели на мачты, в голове Матильды постоянно крутилось имя Альбена — мужчины, которого она никогда не переставала любить и на встречу с которым так надеялась…
Когда повозка подъехала к порту, опустилась ночь. Из-за плотного, как туман, моросящего дождя нельзя было ничего толком разглядеть. Три-четыре фонаря плясали на ветру, ничего не освещая. Прошли два солдата — голова втянута в плечи, треуголка на носу, — и их силуэты исчезли словно привидения. Огни, правда, светились в редких окнах низких домов, многие из которых были простыми хижинами. За исключением кабачка, где было посветлее, жизнь, казалось, покинула небольшую набережную, рядом с которой едва видневшиеся корабли со скрипом натягивали перлини (некоторые из них привязали к стоявшим тут же пушкам). Сен-Васт был всего лишь небольшим рыбачьим поселком. Море отвоевало у него часть суши, и почти вся земля принадлежала королю, распорядившемуся укрепить Ла Уг и остров Татиу. Всего тут было около двух тысяч душ, которые подчинялись одновременно Королевскому флоту, Фекамскому аббатству и местному кюре.
Проехав через порт, повозка выехала на дорогу, защищенную насыпью из земли и камней, сложенных вдоль залива, где находились соляные рудники. Соль, так же как и устрицы, была основным богатством городка Сен-Васт. Все, что там добывали, делилось пополам между Фекамским аббатством и несколькими частными владельцами. Жители затерянного на краю света порта могли гордиться тем, что употребляли в пищу лишь белую соль (полбуасо (Буасо — старинная мера сыпучих тел, равная 12, 5 литра — Прим, перев.) в год на человека!), которую добывали на двадцати двух рудниках, между поселком и Ридовилем. Оставшуюся соль продавал «приемщик с безменом», удерживавший четверть дохода в пользу короны.
Проехали еще немного, обогнули стену замка и, наконец, достигли края соляных копей, возле которых возвышался дом под красивой сланцевой крышей. Позади него виднелся небольшой сад.
— Вот вы и вернулись! — объявил Селестен. — Теперь я с вами прощаюсь, а то мне тоже хочется поскорее в тепло. Что-то вдруг стало свежо.
И вправду, подул ветер. Он разогнал тучи, но воздух сделался заметно холоднее.
Селестен помог Матильде спуститься, а Гийом уже спрыгнул на землю, с недоверием покосившись на мерцающие в темноте копи. Затем он помог продавцу устриц снять чемоданчик и положить его у двери. Жестом матроны Матильда протянула ему монету, на что человек ответил было отрицательным жестом, но все же положил деньги в карман. После чего решил еще немного постараться для своих пассажиров и постучал в дверь…
— Эй, Симона Амель! К вам приехали.
Не дожидаясь ответа, он вскарабкался на свою тележку, развернул лошадь и растворился в сырой ночи. Некоторое время не было ничего слышно, кроме шума моря, хотя после того, как дядюшка Кло позвал хозяйку, в доме раздался какой-то звук, но потом все стихло. Внутри горел свет, значит, кто-то был дома.
Подождав немного, Матильда постучала сама.
— Откройте, пожалуйста! Это я, Матильда, сестра Огюста…
На сей раз послышался угрюмый голос:
— Кто это?
— Матильда Тремэн, урожденная Амель… Я ваша золовка, Симона, и вернулась из Новой Франции…
На сей раз послышался возглас, однако в нем не было ничего радостного. И опять тишина, от которой терпение путешественницы лопнуло.
— Ну откройте же, наконец! Почему вы не открываете?
Звякнула щеколда. Красный отблеск света изнутри упал на прибывших. Перед ними стояла женщина небольшого роста со светлыми волосами, насколько можно было разглядеть из-под широкого чепца. Возле нее стояли дети, мальчик и девочка, похожие на близнецов: одинакового роста, с одинаковыми золотистыми волосами и глазами цвета голубого фарфора. Они крепко держались за руки.
Женщина могла бы показаться весьма красивой, если бы выражение ее лица было мягче, но в таких же голубых, как у детей, глазах, устремленных на путешественников, странным образом отсутствовало тепло.
— Кто, вы сказали, такая?
— Сестра Огюста. Матильда Тремэн. Это мой сын Гийом.
Через приоткрытую дверь Симона Амель спросила:
— А зачем вы сюда приехали? Новая Франция далеко…
— Но не настолько, чтобы вы не знали о том, что там произошло! Страной завладели англичане, а я, к несчастью, потеряла мужа. И вот я вернулась к брату в надежде, что он нам поможет…
— Смотрите: мы все в трауре! Он покинул нас два месяца назад…
— Я знаю. Селестен Кло, который привез нас из Валони, сказал нам. Мне очень тяжело из-за всего, что произошло, но разве поэтому нас нужно держать на пороге дома, принадлежавшего моему отцу?
— Теперь он мой и моих детей. Что касается вас, то никак не пойму, с какой стати вы вернулись. Разве вы мало причинили зла?
— Я? Зла?.. Но кому?
— Не прикидывайтесь! Вы прекрасно знаете, почему отец отдал вас замуж за того приятеля и отправил к дикарям. Хотя это и не принесло ему удачи, несчастному!
— Да о чем же вы говорите? — воскликнула ошеломленная Матильда, начинавшая терять терпение. — Мы будто говорим на разных языках.
— Может, и так, но я не желаю вас видеть у себя в доме. Я потеряла моего Огюста. Не по вашей вине, согласна, но если люди узнают, что вы находитесь у меня, нам, пожалуй, не легко будет остаться в живых, ни мне, ни моим детям! Так что убирайтесь отсюда!
Матильда понимала все меньше и меньше. По всей видимости, гнев женщины происходил от глубокого, чуть ли не животного страха, который неизвестно отчего передавался путешественнице и делал ее беззащитной. Если она была в деревне столь нежеланным гостем, то почему же Селестен Кло ничего ей не сказал?
— Вы хотите, чтобы мы ушли? — наконец выговорила она с трудом. — Но куда же мы пойдем в такую погоду?
— Это меня не касается. Есть гостиница, прошу вас, уходите!
— У нас, — вставил Гийом, — никогда не отказываются впустить путешественников!..
— У тебя, сорванец, как я погляжу, хорошо язык подвешен! — сказала Симона. — Даже слишком хорошо для твоего возраста. Как бы там ни было, я делаю то, что мне нравится, и не хочу, чтобы вы здесь оставались!
Прежде чем те, кого она прогоняла, успели произнести хоть слово, госпожа Амель уже закрыла дверь. Щелкнул замок, потом повернули ключ, и до них долетел детский голос:
— Это злые люди, мама?
На что мать уверенно отвечала:
— Да, люди, которых лучше не принимать, и я надеюсь, что они уйдут. Но все равно я запрещаю вам рассказывать кому бы то ни было о том, что они приходили! Вы меня поняли?
Бешенство овладело Гийомом. Со всей силы он набросился на дверь и стал колотить по ней кулаками.
— Это вы — злые люди! — крикнул он. — И когда-нибудь об этом пожалеете!
Потом он повернулся к матери — ноги ее подкосились, и она упала на старую каменную тумбу, прислоненную к стене.
— Пойдемте, мама! Здесь нельзя оставаться — слишком холодно!
— Куда же мы пойдем?
— В гостиницу, конечно. Дождь перестал, но дует ветер.
— У нас мало денег, ты знаешь?
— На одну ночь наверняка хватит, а завтра посмотрим. Он был прав, и Матильда это знала. Однако она была не в силах покинуть дом, воспоминание о котором поддерживало ее после смерти мужа. Приехать из такой дали, чтобы тебя выбросили на улицу словно нищенку! Хуже всего было то, что она ничего не могла понять, ведь, сколько она себя помнила, Матильда никогда никому не причинила ни малейшего зла. И вот какая-то Симона обошлась с ней, как с чумной или прокаженной!
Она больше не двигалась, тогда Гийом наклонился и взял ее под руку, пытаясь приподнять. Безуспешно: силы и мужество, казалось, и вовсе покинули ее. Но надо было уходить! На кого она была похожа, сидя прямо на земле перед дверью, которую ей не захотели открыть? Мальчик был в гневе, он злился на скверную женщину, ведь она, увы, приходилась ему еще и теткой, хотел он этого или нет. Ее дом был столь же неприступен, как и высокие башни, очертания которых он заметил еще из порта. Оставив Матильду в изнеможении, он ухватился за одну из ручек сундучка, собираясь потянуть за нее, но он оказался слишком тяжел для девятилетнего ребенка.
— Ну и оставайтесь здесь, на этом камне! — строго заявил он. — Я ухожу. Я не хочу, чтобы нас здесь увидели. Мне было бы стыдно! Завтра мы вернемся в Сен-Мало!
Скрип дерева по застывшей земле отвлек Матильду. Вздохнув, она с трудом поднялась и взялась за ношу. Почувствовав, что она ухватилась за другую ручку, Гийом улыбнулся:
— Мы обязательно найдем, где укрыться! Вам нужно поесть горячего супа… а потом отдохнуть!
Новые интонации сына рассеяли мрак тоски и разочарования, в котором Матильда двигалась словно в дурном сне. Он рассуждал как человек, решивший взять все в свои руки, и от этого ей стало легче: неожиданно она почувствовала себя под защитой покровительственной силы, хотя и ругала себя за минутную слабость.