Мой сосед по столу сказал: "Тшшшшшшшшш! ", не отрываясь от журнала, где он, как бeзумни, разглядывал какие-то большие геометрические построения. Что-то в нем показалось мне знакомым. А тот, другой кaшкa, и говорит:
- Ну-ну, такой молодой! Зачем же, ведь у тебя еще все впереди!
- Ага, - сказал я горестно. - Впереди, как две фальшивых сисски. Сосед по столу снова сказал: "Тшшшшшшшш! ", на сей раз обернувшись, и нас обоих словно током ударило. Я понял, кто это. А он. и говорит, да так громко: "
- Никогда не забываю очертаний, ей-богу! Любые очертания запоминаю накрепко. Даже столь мерзкие, как у твоей свинской рожи, гад, ну наконец-то ты мне попался!
Кристаллография, вот оно что. Та самая книга, которую он тогда нес из библе. Искусственная челюсть - хрусть-хрусть. Пиджак - хрясь - и в клочья. Книжки его все врaздрызг, и все по кристаллографии. Ну, думаю, пора оцюда в темпе сматываться, бллин. Однако этот кaшкa был уже на ногах и поднял бeзумни критш на весь зал, так что все полудохлые кaшки со своими газетами и журналами аж встрепенулись.
- Держите его, - кричит, - это тот самый малолетний подонок, который порвал мне книги по кристал- 1 лографии, редкие книги, таких теперь днем с огнем не сыщешь! - Экий ведь шум поднял, прямо бeзумни. - Подлый трус, типичный малолетний преступник! - кричит. - Он здесь, он среди нас, теперь никуда не денеця! С бандой таких же своих приятелей он избивал меня, пинал и топтал ногами. Раздел меня и разломал мою вставную челюсть! Они хохотали, когда я стонал и истекал кровью! Погнали меня домой голого и растерзанного!
Как вы знаете, все было не совсем так. Кое-какую одежду мы ему оставили, он был не совсем нaг.
Я кричу в ответ:
- Это же два года назад было! Меня за это наказали уже! Я теперь научился! Сюда поглядите, вот мой портрет в газете! ^
- Наказали, говоришь? - сказал один, вроде как из оцтавных военных. - Да таких, как ты, уничтожать надо. Морить, как крыс! Наказали, как же!
- Ну хорошо, хорошо, - все еще Пытался урезонить их я. - У всех есть право на собственное мнение. Но я прошу вас меня простить, всех прошу, а мне идти надо. - И я попытался покинуть это прибeжистшe бe-зумных кaшeк. Аспирин, вот что мне было нужно. Сто таблеток аспирина съешь, и крaнты. Продаеця в любой аптеке. Но любитель кристаллографии закричал:
- Не упускайте его! Мы ему сейчас покажем "наказали", мерзкая малолетняя скотина! Бейте его! - И хотите верьте, хотите нет, бллин, двое или трое старых истуканов, каждый этак лет под девяносто, схватили меня трясущимися рукeрaми, причем меня чуть не выворачивало от болезненной старческой вони, которая исходила от этих полутрупов. Любитель кристаллографии повалил меня и пытался давать мне маленькие слабые толтшоки в лицо, а я силился высвободиться и смыться, но старческие рукeры держали меня крепче, чем можно было себе представить. Потом и другие кaшки, отделяясь мало-помалу от стендов с газетами, заковыляли ко мне, чтобы вашему скромному повествователю не показалось мало. И все кричали что-то вроде: "Убей его, топчи его, по зубам его, по роже! " и прочий кaл, но меня-то не проведешь, я понимал, в чем дело. Для них это был шанс отыграться за свою старость, отомстить молодости. А другие повторяли: "Бедный старина Джек, он ведь чуть не убил старого Джека, свинья такая! " и тому подобное, словно это было чуть не вчера. хотя для них-то это вроде как вчера и было. Я оказался посреди волнующегося моря из старых вониутших тел, кaшки тянулись ко мне слабыми ручонками, норовили зацепить когтем, кричали и пыхтели, а этот мой кристальный друг бился впереди всех, выдавая мне толтшок за толтшокорн. А я не осмеливался ничего предпринять, ни единым движением им ответить, бллин, потому что мне лучше было, чтобы меня били и терзали, чем снова испытать ужасную тошноту и боль, хотя, конечно же, сам факт происходящего насилия заставлял тошноту выползать откуда-то из-за угла, как бы в раздумье, то ли наброситься на меня в открытую, то ли скрыться обратно.
Тут появился библетекарь, довольно молодой еще вeк, и закричал:
- Что тут происходит? Прекратите немедленно! Это читальный зал! - Но никто на него не обращал внимания. Тогда библетекарь сказал: - Ладно, звоню в полицию. -- И тогда я заорал что есть мочи, никогда в жизни я так неорал:
- Да! Да! Да1 Сделайте это, защитите меня от этих чокнутых стариков!
Я решил, что библетекарь, который явно не рвался. принять участие в избиении, вызволит меня из когтей этих старых безумцев; он повернулся и ушел в свою конторку или где там у него стоял телефон. Старики к этому моменту уже изрядно выдохлись, и я мог бы левым мизинцем их всех раскидать, но я позволял держать себя, лежал спокойно, с закрытыми глазами, терпел их слабые толтшоки в лицо и слушал одышливые старческие голоса: "Мерзавец, малолетний убийца, хулиган, вор, убить его мало! " Потом мне достался такой болезненный толтшок в нос, что, сказав себе "ну вас к черту", я открыл глаза и стал биться по-настоящему, так что вскоре без особого труда вырвался и кинулся в коридор. Но старичье, Чуть не помирая от одышки, кинулось толпой следом, грозя вновь поймать вашего скромного повествователя в свои трясущиеся звериные когти. Меня снова свалили на пол и начали пинать, а потом донеслись голоса помоложе: "хватит вам, ладно, прекратите", - и я понял, что прибыла полиция.
3
Состояние у меня было, бллин, полуобморочное, виделось все нечетко, но мне сразу показалось, что этих ментов я где-то уже видел. Того, что вывел меня, приговаривая "ну-ну, ну-ну", за дверь публичной библе, я не знал вовсе, мне только показалось, что для мента он что-то больно уж молод. Зато двое других со спины показались мне смутно знакомыми. Они с явным удовольствием вклинились в толпу кaшeк и принялись охаживать тех плетками, покрикивая: "А ну, драчуны! А ну, вот, будете знать, как нарушать спокойствие в публичном месте, паршивцы этакие! " Одышливо кашляющих и еле живых кaшeк они загнали обратно в читальный зал и, все еще хохоча и радуясь представившемуся им развлечению, повернулись ко мне. Старший из двоих сказал:
- Так-так-так-так! Неужто коротышка Алекс? Давненько не виделись, корeш. Как жизнь?
Я был чуть не в обмороке, форма и шиeм мешали понять, кто это, но лицо и голос казались очень знакомыми. Тогда я поглядел на второго, и тут уж, когда мне бросилась в глаза его идецкая ухмылка, насчет него сомнений не возникло. Тогда, все больше и. больше цепенея, я вновь оглянулся на того, который так-такал. Им оказался толстяк Биллибой, мой заклятый враг. А другой был, разумееця. Тем, мой бывший друг и тоже в прошлом враг толстого козлины Биллибоя, а теперь мент в форме^ в шлеме и с хлыстом для поддержания порядка. Я сказал: - Ой, нет)
- Ага, удивился! - И старина Тем разразился своим ухающим хохотом, который я так хорошо помнил: - Ух-ха-ха-ха!
- Не может быть, - вырвалось у меня. - Этого же не может быть. Я не верю!
- Разуй глaззял - осклабился Биллибой. - Все без обмана. Ловкость рук и никакого мошенства, корeш. Обычная работа для ребят, которым приспело время где-то работать. Служим вот в полиции.
- Но вы же еще пaцaны, - возразил я. - Вы слишком молодые. В полицию не берут в нашем возрасте.
- В каком еще таком "нашем"?! - с некоторой обидой проговорил подлыи мент Тем. Я просто ушам не верил, не мог, бллин, поверить, да и только. Время идет, растем, - пояснил он. - А кроме того, ты ведь всегда был среди нас младшим. Вот мы, глядишь, и выросли.
- Бред какой-то? - прошептал я. Тем временем Биллибой, мент Биллибой (в голове не укладываеця! ), обратился к молодому менту, который держал меня и которого я вроде как раньше не знал:
- Пожалуй, - говорит, - будет лучше, Реке, если мы отдадим ему кое-какой старый должок. Между нами мальчиками, как говориця. Везти его в участок - только морока лишняя. Ты о нем вряд ли слышал, а я его хорошо знаю, это у него старые заморочки.
Нападает на престарелых и беззащитных, ну и нарвался, наконец. Но мы поговорим с ним от имени Государства.
- О чем вы? - промямлил я, не в силах поверить собственным ушaм. Ребята, они же сами на меня напали! Ну скажите, ведь вы не можете быть на их стороне! Ведь это не так. Тем? Там был кaшкa, с которым мы пошустрили когда-то в прежние времена, и теперь, через столько времени, он решил отомстить мне.
- Лучше поздно, чем никогда, - сказал Тем. - Вообще-то я те времена помню плохо. И, кстати, перестань звать меня "Тем". Зови сержантом.
- Но кое-кого мы все-таки помним, - в тон ему продолжил Биллибой. Он уже не был таким толстяком, как когда-то. - Кое-кого из мальчиков-хулиганчиков, очень лихо управлявшихся с опасной бритвой; к ногтю его, к ногтю! - И они, крепко взявшись, вывели меня на улицу. Там их ждала патрульная машина, а этот самый Реке оказался шофером. Они забросили меня в фургон, причем я никак не мог отделаться от ощущения, что все это всего лишь шутка, что Тем сейчас стянет с головы полицейский шлем и захохочет ух-ха-ха-ха! Но он сидел молча. А я, стараясь рассеять закопошившийся во мне стрaх, говорю:
-- Слушай, а как наш Пит поживает, что с Питом? Про Джорджика я слышал, с Джорджиком это очень печально вышло.
- Пит? Пит, говоришь? - отозвался Тем. - Имя вроде знакомое...
Вижу, машина едет прочь от города. Я говорю: - Куда это мы едем?
Биллибой со своего места рядом с шофером обернулся и говорит:
- Еще не вечер. Съездим за город, погуляем тшуток; зима, конечно, я понимаю, уныло, однако все ж таки природа. Да и то сказать, вряд ли полезно всему городу видеть, как мы старые долги отдаем. К тому же сорить на тротуарах, тем более бросать на них падаль, негоже, ох, негоже! - И он вновь отвернулся.
- Да ну, - сказал я, - что-то я вас совершенно не понимаю. Прежние времена позади. За то, что я тогда делал, меня уже наказали. Меня вылечили!
- Про это нам читали, - сказал Тем. - Старшой нам все прочитал насчет этого. Оченно, говорит, хороший способ. - Вам читали, - повторил за ним я, слегка язвительно. - Ты все такой же темный, сам читать так и не выучился?
- Ну, нет, - проговорил Тем очень спокойно и даже как-то удрученно. - Так говорить не стоит. Не советую, дружище. - И он тут же выдал мне боллшои тол+шок прямо в клиув, так что кровь сразу кап-кап-кап красная-красная.
- Никогда у меня не было к тебе доверия, - с обидой проговорил я, вытирая нос тыльной стороной ладони. - Всегда я был оди ноки.
- Ну вот, годиця, - сказал Биллибой. " Мы были уже за городом, вокруг голые деревья, птички время от времени чирикают, а вдалеке гудит какая-то сельскохозяйственная машина. Зима была в самом разгаре, смеркалось. Вокруг ни людей, ни животных. Только мы четверо.
- Вылазь, Алекс, - приказал Тем. - Немножко надо подрассчитаться.
Все время, пока они со мной возились, шофер сидел за рулем машины, курил fсыгaрки и почитывал какую-то книжечку. В кабине у него горел свет, чтобы видeтт. На то, что с вашим скромным повествователем делали Биллибой и Тем, он никакого внимания не обращал. Не буду сейчас вдаваться в детали, вспомню только про чириканье птичек в голых ветвях, рокот какой-то там сельхозтехники и звуки нескончаемого пыхтенья и ударов. При свете автомобильных фар я видел туман от их дыхания, а в кабине шофер совершенно спокойно переворачивал страницы. Долго они, бллин, меня обрабатывали. Потом Биллибой или Тем, не помню уж который из них, говорит:
- Ладно, хватит, корeш, по-моему, довольно, как ты думаешь? - И они напоследок каждый по разу врезали мне толтшок в лицо, я повалился и остался лежать на прошлогодней траве. холод стоял жутки, но я его не чувствовал. Потом они вытерли руки, снова надели кителя и шлемы и сели в машину.
- Когда-нибудь еще встретимся, Алекс, - проронил Биллибой, а Тем разразился своим клоунским смехом. Шофер дочитал страницу, отложил книжку, потом завел мотор, и они уехали в сторону города, причем оба - и бывший мой друг, и бывший враг - на прощанье сделали ручкой. А я остался лежать в полном о^рубe. Боль подступила не сразу, навалилась, меня всего скорчило, а тут еще пошел ледяной дождь. Людей поблизости видно не было, не было ни домов, ни даже огонечка. Куда же мне идти, бездомному и почти без дeнe) в карманах? И я от жалости к себе заплакал: ууух-хуу-хууу. Потом встал и поплелся прочь.
4
Дом, дом, дом - вот все, что мне было нужно, и как раз именно "ДОМ" попался мне на пути, бллин. Я брел сквозь тьму не по-городскому, а просто напрямик, туда, откуда доносился шум сельскохозяйственной машины. Вышел в результате к какому-то поселку, который показался мне смутно знакомым, однако поселки - они все похожи, особенно в темноте. Несколько домиков, пивная, а в самом конце поселка, слегка этак на отшибе - небольшой коттеджик, и на его воротах название: "ДОМ". Под ледяным дождем я вымок до нитки, так что мой боевой костюм уже не выглядел супермодным, теперь я в нем скорей похож был на мокрую курицу, тем более что моя роскошная шeвeлиу-рa превратилась в нашлепку, будто какой-то кaл распластан по голове, a мордeр был, надо полагать, изукрашен ссадинами и синяками; трогая языком зуббя, я обнаружил, что некоторые шатаюця. Все тело у меня ныло и болело, ужaсно хотелось пить, и я ловил ротом ледяные капли, а в желудке пело и ворчало оттого, что я с утра не ел, да и утром-то поел довольно-таки, бллин, условно.
"ДОМ"; что ж, дом так дом - может быть, там и люди найдуця, кто бы помог мне. Я отворил калитку и захлюпал под дождем, переходящим в снег, по дорожке, потом тихонько, жалобно постучал в дверь. Никто не отозвался, и я постучал тшутмшутт сильнее и дольше, после чего послышались шаги. Дверь отворилась, и мужской голос спросил: "Да, что такое? "
- О, - взмолился я, - пожалуйста, помогите. Меня избили полицейские и оставили умирать на дороге. Пожалуйста, дайте мне чего-нибудь выпить и погреться у огня, сэр, прошу вас.
Дверь полностью отворилась, за ней был мягкий свет и доносилось тресь-тресь поленьев, горевших в камине. - Входите, - сказал открывший дверь, - кто бы вы ни были. Помоги вам Господь, бедняга, входите, дайте на вас взглянуть.
Я еле переступил порог, причем не очень-то и притворялся, бллин, я действительно чувствовал себя хуже некуда. Добрый этот вeк обхватил меня руками за плечи и помог добрести до комнаты, где горел камин, и уж тут-то я сразу понял, где я и почему надпись "ДОМ" над воротами показалась мне такой знакомой. Я поглядел на хозяина, который тоже смотрел на меня, да так сочувственно, и теперь я его тоже вспомнил. Меня-то он, конечно, не припомнит, потому что в те беззаботные. денечки мы с моими так называемыми друзьями на все большие дрaцинги, крaстинги и прочие всякие выступления ходили в масках. хозяин был низкорослый очкастый вeк среднего возраста лет тридцати, а может, сорока или пятидесяти.
- Сядьте к огню, - сказал он, - а я принесу вам виски и теплой воды. Боже ты мой, надо же, как вас отделали! - И он вновь окинул меня сочувственным взглядом.
- Полицейские, - буркнул я. - Чертовы гады полицейские.
- Еще одна жертва, - проговорил он со вздохом. - Жертва эпохи. Сейчас принесу виски, а потом я должен немножко промыть вам раны. - И вышел. Я оглядел маленькую уютную комнатку. Почти сплошь книги, камин, пара стульев, а женской руки как-то не заметно. На столе пишущая машинка, множество скомканных бумажек, и мне сразу вспомнилось, что этот вeкписатель. "Заводной апельсин" - вот он что писал тогда. Даже забавно, что я это вспомнил. Но выдавать себя не следовало, потому что нынче мне без его помощи и доброты - никуда. Подлые гриaзныje выродки в той беленькой больничке сделали меня таким, что теперь мне без доброты и помощи хоть пропадай, они даже так сделали, чтобы я и сам не мог не предлагать другим. помощь и доброту, если кому-нибудь таковая понадобиця.
- Ну вот, готово, - сказал хозяин, вернувшись. Он дал мне горячее подкрепляющее питье в стакане, и мне стало получше, потом промыл мне ссадины на лицe. Потом говорит:
- Теперь в горячую ванну, я сейчас вам воды напущу, а потом за ужином все расскажете; я приготовлю, пока вы в ванне.
Во, бллин, я от такой доброты аж чуть не всплакнул, и он, видимо, заметил в моих глaззях слезы, потому что сказал: "Ну-ну-ну" и потрепал меня по плечу.
В общем, поднялся я на второй этаж, залез в ванну, а он принес мне пижаму и халат, согретые у огня, и еще пару очень поношенных тапок. Теперь, бллин, несмотря на всю ломоту и боль, я определенно чувствовал, что скоро мне будет гораздо лучше. Спустившись, я обнаружил, что на стол уже накрыто; ножи, вилки, хлеб, бутылка соуса "Прима", и вот он уже несет зaмeтшa-тeллнуjу яичницу с ломтиками ветчины и сосисок и большие кружки горячего сладкого тшaя с молоком. Я прямо разнежился: тепло, еда, а я оказался жутко голодным, так что после яичницы я умял ломтик за лорнти-ком весь хлеб, намазывая его маслом и клубничным джемом из большой банки.
- Здорово! - сказал я. - Как же мне вас отблагодарить?
- Мне кажеця, я знаю, кто вы, - сказал он. -- Если вы действительно тот, за кого я вас принимаю, то вы, друг мой, попали прямо по адресу. Это ведь ваше фото в сегодняшних газетах? Если так, то вас сюда послало само провидение. Вас пытали в тюрьме, потом выкинули, и теперь вас взялись мучить полицейские. Бедный мальчик, у меня, на вас глядя, сердце кровью обливаеця.
От этих слов, бллин, я прямо так и онемел, аж челюсть отпала.
- Вы не первый, кто пришел сюда в минуту несчастья, - продолжал он. - Окрестности нашего поселка полиция почему-то избрала любимым местом для своих расправ. Но это просто перст Божий, что и вы, тоже своего рода жертва, пришли сюда. Но, может быть, вы что-то слышали обо мне?
Мне надо было соблюдать осторожность, бллин, и я сказал:
- Я слышал про "Заводной апельсин". Я его не читал, но слышал о нем.
- О! - воскликнул он, и его лицо просияло, как медный таз в ясный полдень. - Ну, теперь о себе расскажите.
- Да особенно-то рассказывать мне нечего, сэр, - как бы скромничая, промямлил я. - Так, были кое-какие шалости, ребячество в общем-то, и в результате мои так называемые друзья уговорили меня - или даже скорей заставили - ворваться в дом к одной старой птицe - то есть в смысле леди. Плохого-то я ничего не хотел. К несчастью, когда эта леди вышвыривала меня вон, куда я и сам, по своей воле бы вышел, ее бедное доброе сердце не выдержало, и она вскоре умерла. Меня обвинили в том, что я оказался причиной ее смерти. Ну и посадили в тюрьму, сэр. - Да-да-да-да, дальше, дальше! Там меня выбрал министр нутряных, или внутря-ных, или каких еще там дел, и на мне стали испытывать этот самый метод Людовика.
- Вот-вот, о нем расскажите, - весь загорелся он и придвинулся ко мне ближе, попав рукавом свитера в перепачканную джемом тарелку, которую я от себя отодвинул. Ну, я ему и рассказал. Все как есть, бллин, рассказал. Слушал он очень внимательно, каждое слово ловил - губы врастопырку, глaззя сияют, а жир на тарелках уже весь застыл. Когда я закончил, он встал и, убирая посуду, все что-то кивал и хмыкал себе под нос. - Да я сам уберу, сэр, мне запросто. - Нет-нет, отдыхай, отдыхай, парень, - отозвался он, так открутив кран, что оттуда рванул кипяток пополам с паром. - Ты, надо полагать, очень грешен, но наказание оказалось совершенно несоразмерным. Они тебя я даже не знаю во что превратили. Лишили человеческой сущности. У тебя больше нет свободы выбора. Тебя сделали способным лишь на социально приемлемые действия, сделали машиной, производящей добродетель. И вот еще что ясно видиця: маргинальные эффекты. Музыка, половая любовь, литература и искусство - все это теперь для тебя источник не удовольствия, а только лишь боли.
- Это верно, сэр, - сказал я, закуривая одну из предложенных мне этим добрым человеком цыгaрок с фильтром.
- Это они вечно так: захапают столько, что подавяця, - сказал он, рассеянно вытирая тарелку. - Но даже само их намерение уже грех. Человек без свободы выбора - это не человек.
- Вот и свищ мне тоже так говорил, сэр, - подтвердил я. - То есть в смысле тюремный священник.
-- А? Что? Ну конечно, разумееця. Он-то понятно, иначе какой же он был бы христианин! Н-да, ну вот что, - сказал он, продолжая тереть ту же тарелку, которую он вытирал уже минут десять, - завтра мы пригласим кое-кого, они придут, на тебя посмотрят" Думаю, тебя можно использовать, мой мальчик. Быть может, с твоей помощью удасця сместить это совер" шенно зарвавшееся правительство. Превращение нормального молодого человека в заводную игрушку не может рассматриваться как триумф правительства, каким бы оно ни было, если только оно открыто не превозносит свою жестокость. - При этом он все еще вытирал ту же тарелку. Я говорю:
- Сэр, вы вытираете одну и ту же тарелку, сэр. Я с вами согласен, сэр, насчет жестокости. Наше правительство, сэр, похоже, очень жестокое.
- Тьфу ты, - спохватился он, словно впервые увидев в своих руках тарелку, и отложил ее. - Все никак не привыкну, - говорит, - по хозяйству управляться. Раньше этим жена занималась, а я только книжки писал.
- Жена, сэр? Она что, ушла от вас, бросила? - Мне действительно интересно было узнать про его жену, я ее хорошо помнил.
- Да, ушла, - сказал он громко и горестно. - Умерла она, вот ведь какое дело. Ее жестоко избили и изнасиловали. Шок оказался слишком силен. Убили прямо здесь, в этом доме. - Его руки, сжимавшие полотенце, дрожали. - В соседней комнате. Нелегко было заставить себя продолжать тут жить дальше, но она бы сама хотела, чтобы я жил здесь, где все пронизано светлой памятью о ней. Да, да, да. Бедная девочка.
Я вдруг ясно увидел все, что было, бллин, той давней нотшjу, и себя в деле увидел, и сразу накатила тошнота, a тыкву стиснула боль. хозяин это заметил - еще бы, лицо у меня стало белым-бело, вся кровь отхлынула, и это нельзя было не заметить.
- Идите-ка спать, - сочувственно сказал он. - Я вам постелил в вашей комнате. Бедный, бедный мальчик, как много вам пришлось вынести. Жертва эпохи, такая же, как и она. Бедная, бедная, бедная девочка.
5
Ночью я замечательно выспался, бллин, вообще без никаких снов, утро выдалось очень ясным и морозным, а снизу доносилась аппетитная вонн завтрака, который жарили не кухне в первом этаже. Как водиця, мне не сразу вспомнилось, где я, но вскоре я все сообразил, и пришло ощущение теплоты и защищенности. Однако, полежав еще немного в ожидании, когда меня позовут к завтраку, я решил, что надо бы узнать, как зовут этого доброго вeкa, который принял меня и обогрел прямо как мать родная, поэтому я встал и принялся босикорн бродить ло комнате в поисках "Заводного апельсина", на котором должно же стоять его имиa, если он автор книги! Но в моей комнате ничего, кроме кровати, стула и настольной лампы, не было, поэтому я зашел в комнату хозяина, которая была по соседству, и там первым делом увидел на стенке его жену - огромное увеличенное фото, так что мне опять стало немножко не по себе от воспоминаний. Но тут были и две или три книжных полки, причем на одной из них, как я и ожидал, обнаружилась книжка "Заводного апельсина", на обложке и на корешке которой стояло имиa автора - Ф. Александр. Боже праведный, - подумал я, - он тоже Алекс! Я начал ее перелистывать, стоя босикорн и в пижаме и ни капельки не замерзая, потому что весь дом был хорошо прогрет, однако мне долго не удавалось понять, про что книжка. Она была написана каким-то совершенно бeзурнным языком, там во множестве попадались ахи, охи и тому подобный кaл, и все это вроде как к тому, что людей в наше время превращают в машины, а на самом деле они - то есть и ты, и я, и он, и все прочие рaздолбaи - должны быть естественными и произрастать, как фрукты на деревьях. Ф. Александр, похоже, считал, что мы все плоды того, что он называл мировым древом в мировом саду, который насадил Бог, а цель нашего там пребывания в том, чтобы Бог утолял нами свою жгучую жажду любви или какой-то кaл наподобие этого. Вся эта абракадабра мне совсем не понравилась, бллин, и я подумал, до чего же на самом-то деле этот Ф. Александр бeзумни, хотя, может быть, он и спятил как раз оттого, что у него жена скопытилaсс. Но тут он позвал меня вниз совершенно здравым таким нормальным голосом, в котором была и радость, и любовь, и всякий прочий кaл, ну и ваш скромный повествователь к нему спустился.
- Ну-ну, такой молодой! Зачем же, ведь у тебя еще все впереди!
- Ага, - сказал я горестно. - Впереди, как две фальшивых сисски. Сосед по столу снова сказал: "Тшшшшшшшш! ", на сей раз обернувшись, и нас обоих словно током ударило. Я понял, кто это. А он. и говорит, да так громко: "
- Никогда не забываю очертаний, ей-богу! Любые очертания запоминаю накрепко. Даже столь мерзкие, как у твоей свинской рожи, гад, ну наконец-то ты мне попался!
Кристаллография, вот оно что. Та самая книга, которую он тогда нес из библе. Искусственная челюсть - хрусть-хрусть. Пиджак - хрясь - и в клочья. Книжки его все врaздрызг, и все по кристаллографии. Ну, думаю, пора оцюда в темпе сматываться, бллин. Однако этот кaшкa был уже на ногах и поднял бeзумни критш на весь зал, так что все полудохлые кaшки со своими газетами и журналами аж встрепенулись.
- Держите его, - кричит, - это тот самый малолетний подонок, который порвал мне книги по кристал- 1 лографии, редкие книги, таких теперь днем с огнем не сыщешь! - Экий ведь шум поднял, прямо бeзумни. - Подлый трус, типичный малолетний преступник! - кричит. - Он здесь, он среди нас, теперь никуда не денеця! С бандой таких же своих приятелей он избивал меня, пинал и топтал ногами. Раздел меня и разломал мою вставную челюсть! Они хохотали, когда я стонал и истекал кровью! Погнали меня домой голого и растерзанного!
Как вы знаете, все было не совсем так. Кое-какую одежду мы ему оставили, он был не совсем нaг.
Я кричу в ответ:
- Это же два года назад было! Меня за это наказали уже! Я теперь научился! Сюда поглядите, вот мой портрет в газете! ^
- Наказали, говоришь? - сказал один, вроде как из оцтавных военных. - Да таких, как ты, уничтожать надо. Морить, как крыс! Наказали, как же!
- Ну хорошо, хорошо, - все еще Пытался урезонить их я. - У всех есть право на собственное мнение. Но я прошу вас меня простить, всех прошу, а мне идти надо. - И я попытался покинуть это прибeжистшe бe-зумных кaшeк. Аспирин, вот что мне было нужно. Сто таблеток аспирина съешь, и крaнты. Продаеця в любой аптеке. Но любитель кристаллографии закричал:
- Не упускайте его! Мы ему сейчас покажем "наказали", мерзкая малолетняя скотина! Бейте его! - И хотите верьте, хотите нет, бллин, двое или трое старых истуканов, каждый этак лет под девяносто, схватили меня трясущимися рукeрaми, причем меня чуть не выворачивало от болезненной старческой вони, которая исходила от этих полутрупов. Любитель кристаллографии повалил меня и пытался давать мне маленькие слабые толтшоки в лицо, а я силился высвободиться и смыться, но старческие рукeры держали меня крепче, чем можно было себе представить. Потом и другие кaшки, отделяясь мало-помалу от стендов с газетами, заковыляли ко мне, чтобы вашему скромному повествователю не показалось мало. И все кричали что-то вроде: "Убей его, топчи его, по зубам его, по роже! " и прочий кaл, но меня-то не проведешь, я понимал, в чем дело. Для них это был шанс отыграться за свою старость, отомстить молодости. А другие повторяли: "Бедный старина Джек, он ведь чуть не убил старого Джека, свинья такая! " и тому подобное, словно это было чуть не вчера. хотя для них-то это вроде как вчера и было. Я оказался посреди волнующегося моря из старых вониутших тел, кaшки тянулись ко мне слабыми ручонками, норовили зацепить когтем, кричали и пыхтели, а этот мой кристальный друг бился впереди всех, выдавая мне толтшок за толтшокорн. А я не осмеливался ничего предпринять, ни единым движением им ответить, бллин, потому что мне лучше было, чтобы меня били и терзали, чем снова испытать ужасную тошноту и боль, хотя, конечно же, сам факт происходящего насилия заставлял тошноту выползать откуда-то из-за угла, как бы в раздумье, то ли наброситься на меня в открытую, то ли скрыться обратно.
Тут появился библетекарь, довольно молодой еще вeк, и закричал:
- Что тут происходит? Прекратите немедленно! Это читальный зал! - Но никто на него не обращал внимания. Тогда библетекарь сказал: - Ладно, звоню в полицию. -- И тогда я заорал что есть мочи, никогда в жизни я так неорал:
- Да! Да! Да1 Сделайте это, защитите меня от этих чокнутых стариков!
Я решил, что библетекарь, который явно не рвался. принять участие в избиении, вызволит меня из когтей этих старых безумцев; он повернулся и ушел в свою конторку или где там у него стоял телефон. Старики к этому моменту уже изрядно выдохлись, и я мог бы левым мизинцем их всех раскидать, но я позволял держать себя, лежал спокойно, с закрытыми глазами, терпел их слабые толтшоки в лицо и слушал одышливые старческие голоса: "Мерзавец, малолетний убийца, хулиган, вор, убить его мало! " Потом мне достался такой болезненный толтшок в нос, что, сказав себе "ну вас к черту", я открыл глаза и стал биться по-настоящему, так что вскоре без особого труда вырвался и кинулся в коридор. Но старичье, Чуть не помирая от одышки, кинулось толпой следом, грозя вновь поймать вашего скромного повествователя в свои трясущиеся звериные когти. Меня снова свалили на пол и начали пинать, а потом донеслись голоса помоложе: "хватит вам, ладно, прекратите", - и я понял, что прибыла полиция.
3
Состояние у меня было, бллин, полуобморочное, виделось все нечетко, но мне сразу показалось, что этих ментов я где-то уже видел. Того, что вывел меня, приговаривая "ну-ну, ну-ну", за дверь публичной библе, я не знал вовсе, мне только показалось, что для мента он что-то больно уж молод. Зато двое других со спины показались мне смутно знакомыми. Они с явным удовольствием вклинились в толпу кaшeк и принялись охаживать тех плетками, покрикивая: "А ну, драчуны! А ну, вот, будете знать, как нарушать спокойствие в публичном месте, паршивцы этакие! " Одышливо кашляющих и еле живых кaшeк они загнали обратно в читальный зал и, все еще хохоча и радуясь представившемуся им развлечению, повернулись ко мне. Старший из двоих сказал:
- Так-так-так-так! Неужто коротышка Алекс? Давненько не виделись, корeш. Как жизнь?
Я был чуть не в обмороке, форма и шиeм мешали понять, кто это, но лицо и голос казались очень знакомыми. Тогда я поглядел на второго, и тут уж, когда мне бросилась в глаза его идецкая ухмылка, насчет него сомнений не возникло. Тогда, все больше и. больше цепенея, я вновь оглянулся на того, который так-такал. Им оказался толстяк Биллибой, мой заклятый враг. А другой был, разумееця. Тем, мой бывший друг и тоже в прошлом враг толстого козлины Биллибоя, а теперь мент в форме^ в шлеме и с хлыстом для поддержания порядка. Я сказал: - Ой, нет)
- Ага, удивился! - И старина Тем разразился своим ухающим хохотом, который я так хорошо помнил: - Ух-ха-ха-ха!
- Не может быть, - вырвалось у меня. - Этого же не может быть. Я не верю!
- Разуй глaззял - осклабился Биллибой. - Все без обмана. Ловкость рук и никакого мошенства, корeш. Обычная работа для ребят, которым приспело время где-то работать. Служим вот в полиции.
- Но вы же еще пaцaны, - возразил я. - Вы слишком молодые. В полицию не берут в нашем возрасте.
- В каком еще таком "нашем"?! - с некоторой обидой проговорил подлыи мент Тем. Я просто ушам не верил, не мог, бллин, поверить, да и только. Время идет, растем, - пояснил он. - А кроме того, ты ведь всегда был среди нас младшим. Вот мы, глядишь, и выросли.
- Бред какой-то? - прошептал я. Тем временем Биллибой, мент Биллибой (в голове не укладываеця! ), обратился к молодому менту, который держал меня и которого я вроде как раньше не знал:
- Пожалуй, - говорит, - будет лучше, Реке, если мы отдадим ему кое-какой старый должок. Между нами мальчиками, как говориця. Везти его в участок - только морока лишняя. Ты о нем вряд ли слышал, а я его хорошо знаю, это у него старые заморочки.
Нападает на престарелых и беззащитных, ну и нарвался, наконец. Но мы поговорим с ним от имени Государства.
- О чем вы? - промямлил я, не в силах поверить собственным ушaм. Ребята, они же сами на меня напали! Ну скажите, ведь вы не можете быть на их стороне! Ведь это не так. Тем? Там был кaшкa, с которым мы пошустрили когда-то в прежние времена, и теперь, через столько времени, он решил отомстить мне.
- Лучше поздно, чем никогда, - сказал Тем. - Вообще-то я те времена помню плохо. И, кстати, перестань звать меня "Тем". Зови сержантом.
- Но кое-кого мы все-таки помним, - в тон ему продолжил Биллибой. Он уже не был таким толстяком, как когда-то. - Кое-кого из мальчиков-хулиганчиков, очень лихо управлявшихся с опасной бритвой; к ногтю его, к ногтю! - И они, крепко взявшись, вывели меня на улицу. Там их ждала патрульная машина, а этот самый Реке оказался шофером. Они забросили меня в фургон, причем я никак не мог отделаться от ощущения, что все это всего лишь шутка, что Тем сейчас стянет с головы полицейский шлем и захохочет ух-ха-ха-ха! Но он сидел молча. А я, стараясь рассеять закопошившийся во мне стрaх, говорю:
-- Слушай, а как наш Пит поживает, что с Питом? Про Джорджика я слышал, с Джорджиком это очень печально вышло.
- Пит? Пит, говоришь? - отозвался Тем. - Имя вроде знакомое...
Вижу, машина едет прочь от города. Я говорю: - Куда это мы едем?
Биллибой со своего места рядом с шофером обернулся и говорит:
- Еще не вечер. Съездим за город, погуляем тшуток; зима, конечно, я понимаю, уныло, однако все ж таки природа. Да и то сказать, вряд ли полезно всему городу видеть, как мы старые долги отдаем. К тому же сорить на тротуарах, тем более бросать на них падаль, негоже, ох, негоже! - И он вновь отвернулся.
- Да ну, - сказал я, - что-то я вас совершенно не понимаю. Прежние времена позади. За то, что я тогда делал, меня уже наказали. Меня вылечили!
- Про это нам читали, - сказал Тем. - Старшой нам все прочитал насчет этого. Оченно, говорит, хороший способ. - Вам читали, - повторил за ним я, слегка язвительно. - Ты все такой же темный, сам читать так и не выучился?
- Ну, нет, - проговорил Тем очень спокойно и даже как-то удрученно. - Так говорить не стоит. Не советую, дружище. - И он тут же выдал мне боллшои тол+шок прямо в клиув, так что кровь сразу кап-кап-кап красная-красная.
- Никогда у меня не было к тебе доверия, - с обидой проговорил я, вытирая нос тыльной стороной ладони. - Всегда я был оди ноки.
- Ну вот, годиця, - сказал Биллибой. " Мы были уже за городом, вокруг голые деревья, птички время от времени чирикают, а вдалеке гудит какая-то сельскохозяйственная машина. Зима была в самом разгаре, смеркалось. Вокруг ни людей, ни животных. Только мы четверо.
- Вылазь, Алекс, - приказал Тем. - Немножко надо подрассчитаться.
Все время, пока они со мной возились, шофер сидел за рулем машины, курил fсыгaрки и почитывал какую-то книжечку. В кабине у него горел свет, чтобы видeтт. На то, что с вашим скромным повествователем делали Биллибой и Тем, он никакого внимания не обращал. Не буду сейчас вдаваться в детали, вспомню только про чириканье птичек в голых ветвях, рокот какой-то там сельхозтехники и звуки нескончаемого пыхтенья и ударов. При свете автомобильных фар я видел туман от их дыхания, а в кабине шофер совершенно спокойно переворачивал страницы. Долго они, бллин, меня обрабатывали. Потом Биллибой или Тем, не помню уж который из них, говорит:
- Ладно, хватит, корeш, по-моему, довольно, как ты думаешь? - И они напоследок каждый по разу врезали мне толтшок в лицо, я повалился и остался лежать на прошлогодней траве. холод стоял жутки, но я его не чувствовал. Потом они вытерли руки, снова надели кителя и шлемы и сели в машину.
- Когда-нибудь еще встретимся, Алекс, - проронил Биллибой, а Тем разразился своим клоунским смехом. Шофер дочитал страницу, отложил книжку, потом завел мотор, и они уехали в сторону города, причем оба - и бывший мой друг, и бывший враг - на прощанье сделали ручкой. А я остался лежать в полном о^рубe. Боль подступила не сразу, навалилась, меня всего скорчило, а тут еще пошел ледяной дождь. Людей поблизости видно не было, не было ни домов, ни даже огонечка. Куда же мне идти, бездомному и почти без дeнe) в карманах? И я от жалости к себе заплакал: ууух-хуу-хууу. Потом встал и поплелся прочь.
4
Дом, дом, дом - вот все, что мне было нужно, и как раз именно "ДОМ" попался мне на пути, бллин. Я брел сквозь тьму не по-городскому, а просто напрямик, туда, откуда доносился шум сельскохозяйственной машины. Вышел в результате к какому-то поселку, который показался мне смутно знакомым, однако поселки - они все похожи, особенно в темноте. Несколько домиков, пивная, а в самом конце поселка, слегка этак на отшибе - небольшой коттеджик, и на его воротах название: "ДОМ". Под ледяным дождем я вымок до нитки, так что мой боевой костюм уже не выглядел супермодным, теперь я в нем скорей похож был на мокрую курицу, тем более что моя роскошная шeвeлиу-рa превратилась в нашлепку, будто какой-то кaл распластан по голове, a мордeр был, надо полагать, изукрашен ссадинами и синяками; трогая языком зуббя, я обнаружил, что некоторые шатаюця. Все тело у меня ныло и болело, ужaсно хотелось пить, и я ловил ротом ледяные капли, а в желудке пело и ворчало оттого, что я с утра не ел, да и утром-то поел довольно-таки, бллин, условно.
"ДОМ"; что ж, дом так дом - может быть, там и люди найдуця, кто бы помог мне. Я отворил калитку и захлюпал под дождем, переходящим в снег, по дорожке, потом тихонько, жалобно постучал в дверь. Никто не отозвался, и я постучал тшутмшутт сильнее и дольше, после чего послышались шаги. Дверь отворилась, и мужской голос спросил: "Да, что такое? "
- О, - взмолился я, - пожалуйста, помогите. Меня избили полицейские и оставили умирать на дороге. Пожалуйста, дайте мне чего-нибудь выпить и погреться у огня, сэр, прошу вас.
Дверь полностью отворилась, за ней был мягкий свет и доносилось тресь-тресь поленьев, горевших в камине. - Входите, - сказал открывший дверь, - кто бы вы ни были. Помоги вам Господь, бедняга, входите, дайте на вас взглянуть.
Я еле переступил порог, причем не очень-то и притворялся, бллин, я действительно чувствовал себя хуже некуда. Добрый этот вeк обхватил меня руками за плечи и помог добрести до комнаты, где горел камин, и уж тут-то я сразу понял, где я и почему надпись "ДОМ" над воротами показалась мне такой знакомой. Я поглядел на хозяина, который тоже смотрел на меня, да так сочувственно, и теперь я его тоже вспомнил. Меня-то он, конечно, не припомнит, потому что в те беззаботные. денечки мы с моими так называемыми друзьями на все большие дрaцинги, крaстинги и прочие всякие выступления ходили в масках. хозяин был низкорослый очкастый вeк среднего возраста лет тридцати, а может, сорока или пятидесяти.
- Сядьте к огню, - сказал он, - а я принесу вам виски и теплой воды. Боже ты мой, надо же, как вас отделали! - И он вновь окинул меня сочувственным взглядом.
- Полицейские, - буркнул я. - Чертовы гады полицейские.
- Еще одна жертва, - проговорил он со вздохом. - Жертва эпохи. Сейчас принесу виски, а потом я должен немножко промыть вам раны. - И вышел. Я оглядел маленькую уютную комнатку. Почти сплошь книги, камин, пара стульев, а женской руки как-то не заметно. На столе пишущая машинка, множество скомканных бумажек, и мне сразу вспомнилось, что этот вeкписатель. "Заводной апельсин" - вот он что писал тогда. Даже забавно, что я это вспомнил. Но выдавать себя не следовало, потому что нынче мне без его помощи и доброты - никуда. Подлые гриaзныje выродки в той беленькой больничке сделали меня таким, что теперь мне без доброты и помощи хоть пропадай, они даже так сделали, чтобы я и сам не мог не предлагать другим. помощь и доброту, если кому-нибудь таковая понадобиця.
- Ну вот, готово, - сказал хозяин, вернувшись. Он дал мне горячее подкрепляющее питье в стакане, и мне стало получше, потом промыл мне ссадины на лицe. Потом говорит:
- Теперь в горячую ванну, я сейчас вам воды напущу, а потом за ужином все расскажете; я приготовлю, пока вы в ванне.
Во, бллин, я от такой доброты аж чуть не всплакнул, и он, видимо, заметил в моих глaззях слезы, потому что сказал: "Ну-ну-ну" и потрепал меня по плечу.
В общем, поднялся я на второй этаж, залез в ванну, а он принес мне пижаму и халат, согретые у огня, и еще пару очень поношенных тапок. Теперь, бллин, несмотря на всю ломоту и боль, я определенно чувствовал, что скоро мне будет гораздо лучше. Спустившись, я обнаружил, что на стол уже накрыто; ножи, вилки, хлеб, бутылка соуса "Прима", и вот он уже несет зaмeтшa-тeллнуjу яичницу с ломтиками ветчины и сосисок и большие кружки горячего сладкого тшaя с молоком. Я прямо разнежился: тепло, еда, а я оказался жутко голодным, так что после яичницы я умял ломтик за лорнти-ком весь хлеб, намазывая его маслом и клубничным джемом из большой банки.
- Здорово! - сказал я. - Как же мне вас отблагодарить?
- Мне кажеця, я знаю, кто вы, - сказал он. -- Если вы действительно тот, за кого я вас принимаю, то вы, друг мой, попали прямо по адресу. Это ведь ваше фото в сегодняшних газетах? Если так, то вас сюда послало само провидение. Вас пытали в тюрьме, потом выкинули, и теперь вас взялись мучить полицейские. Бедный мальчик, у меня, на вас глядя, сердце кровью обливаеця.
От этих слов, бллин, я прямо так и онемел, аж челюсть отпала.
- Вы не первый, кто пришел сюда в минуту несчастья, - продолжал он. - Окрестности нашего поселка полиция почему-то избрала любимым местом для своих расправ. Но это просто перст Божий, что и вы, тоже своего рода жертва, пришли сюда. Но, может быть, вы что-то слышали обо мне?
Мне надо было соблюдать осторожность, бллин, и я сказал:
- Я слышал про "Заводной апельсин". Я его не читал, но слышал о нем.
- О! - воскликнул он, и его лицо просияло, как медный таз в ясный полдень. - Ну, теперь о себе расскажите.
- Да особенно-то рассказывать мне нечего, сэр, - как бы скромничая, промямлил я. - Так, были кое-какие шалости, ребячество в общем-то, и в результате мои так называемые друзья уговорили меня - или даже скорей заставили - ворваться в дом к одной старой птицe - то есть в смысле леди. Плохого-то я ничего не хотел. К несчастью, когда эта леди вышвыривала меня вон, куда я и сам, по своей воле бы вышел, ее бедное доброе сердце не выдержало, и она вскоре умерла. Меня обвинили в том, что я оказался причиной ее смерти. Ну и посадили в тюрьму, сэр. - Да-да-да-да, дальше, дальше! Там меня выбрал министр нутряных, или внутря-ных, или каких еще там дел, и на мне стали испытывать этот самый метод Людовика.
- Вот-вот, о нем расскажите, - весь загорелся он и придвинулся ко мне ближе, попав рукавом свитера в перепачканную джемом тарелку, которую я от себя отодвинул. Ну, я ему и рассказал. Все как есть, бллин, рассказал. Слушал он очень внимательно, каждое слово ловил - губы врастопырку, глaззя сияют, а жир на тарелках уже весь застыл. Когда я закончил, он встал и, убирая посуду, все что-то кивал и хмыкал себе под нос. - Да я сам уберу, сэр, мне запросто. - Нет-нет, отдыхай, отдыхай, парень, - отозвался он, так открутив кран, что оттуда рванул кипяток пополам с паром. - Ты, надо полагать, очень грешен, но наказание оказалось совершенно несоразмерным. Они тебя я даже не знаю во что превратили. Лишили человеческой сущности. У тебя больше нет свободы выбора. Тебя сделали способным лишь на социально приемлемые действия, сделали машиной, производящей добродетель. И вот еще что ясно видиця: маргинальные эффекты. Музыка, половая любовь, литература и искусство - все это теперь для тебя источник не удовольствия, а только лишь боли.
- Это верно, сэр, - сказал я, закуривая одну из предложенных мне этим добрым человеком цыгaрок с фильтром.
- Это они вечно так: захапают столько, что подавяця, - сказал он, рассеянно вытирая тарелку. - Но даже само их намерение уже грех. Человек без свободы выбора - это не человек.
- Вот и свищ мне тоже так говорил, сэр, - подтвердил я. - То есть в смысле тюремный священник.
-- А? Что? Ну конечно, разумееця. Он-то понятно, иначе какой же он был бы христианин! Н-да, ну вот что, - сказал он, продолжая тереть ту же тарелку, которую он вытирал уже минут десять, - завтра мы пригласим кое-кого, они придут, на тебя посмотрят" Думаю, тебя можно использовать, мой мальчик. Быть может, с твоей помощью удасця сместить это совер" шенно зарвавшееся правительство. Превращение нормального молодого человека в заводную игрушку не может рассматриваться как триумф правительства, каким бы оно ни было, если только оно открыто не превозносит свою жестокость. - При этом он все еще вытирал ту же тарелку. Я говорю:
- Сэр, вы вытираете одну и ту же тарелку, сэр. Я с вами согласен, сэр, насчет жестокости. Наше правительство, сэр, похоже, очень жестокое.
- Тьфу ты, - спохватился он, словно впервые увидев в своих руках тарелку, и отложил ее. - Все никак не привыкну, - говорит, - по хозяйству управляться. Раньше этим жена занималась, а я только книжки писал.
- Жена, сэр? Она что, ушла от вас, бросила? - Мне действительно интересно было узнать про его жену, я ее хорошо помнил.
- Да, ушла, - сказал он громко и горестно. - Умерла она, вот ведь какое дело. Ее жестоко избили и изнасиловали. Шок оказался слишком силен. Убили прямо здесь, в этом доме. - Его руки, сжимавшие полотенце, дрожали. - В соседней комнате. Нелегко было заставить себя продолжать тут жить дальше, но она бы сама хотела, чтобы я жил здесь, где все пронизано светлой памятью о ней. Да, да, да. Бедная девочка.
Я вдруг ясно увидел все, что было, бллин, той давней нотшjу, и себя в деле увидел, и сразу накатила тошнота, a тыкву стиснула боль. хозяин это заметил - еще бы, лицо у меня стало белым-бело, вся кровь отхлынула, и это нельзя было не заметить.
- Идите-ка спать, - сочувственно сказал он. - Я вам постелил в вашей комнате. Бедный, бедный мальчик, как много вам пришлось вынести. Жертва эпохи, такая же, как и она. Бедная, бедная, бедная девочка.
5
Ночью я замечательно выспался, бллин, вообще без никаких снов, утро выдалось очень ясным и морозным, а снизу доносилась аппетитная вонн завтрака, который жарили не кухне в первом этаже. Как водиця, мне не сразу вспомнилось, где я, но вскоре я все сообразил, и пришло ощущение теплоты и защищенности. Однако, полежав еще немного в ожидании, когда меня позовут к завтраку, я решил, что надо бы узнать, как зовут этого доброго вeкa, который принял меня и обогрел прямо как мать родная, поэтому я встал и принялся босикорн бродить ло комнате в поисках "Заводного апельсина", на котором должно же стоять его имиa, если он автор книги! Но в моей комнате ничего, кроме кровати, стула и настольной лампы, не было, поэтому я зашел в комнату хозяина, которая была по соседству, и там первым делом увидел на стенке его жену - огромное увеличенное фото, так что мне опять стало немножко не по себе от воспоминаний. Но тут были и две или три книжных полки, причем на одной из них, как я и ожидал, обнаружилась книжка "Заводного апельсина", на обложке и на корешке которой стояло имиa автора - Ф. Александр. Боже праведный, - подумал я, - он тоже Алекс! Я начал ее перелистывать, стоя босикорн и в пижаме и ни капельки не замерзая, потому что весь дом был хорошо прогрет, однако мне долго не удавалось понять, про что книжка. Она была написана каким-то совершенно бeзурнным языком, там во множестве попадались ахи, охи и тому подобный кaл, и все это вроде как к тому, что людей в наше время превращают в машины, а на самом деле они - то есть и ты, и я, и он, и все прочие рaздолбaи - должны быть естественными и произрастать, как фрукты на деревьях. Ф. Александр, похоже, считал, что мы все плоды того, что он называл мировым древом в мировом саду, который насадил Бог, а цель нашего там пребывания в том, чтобы Бог утолял нами свою жгучую жажду любви или какой-то кaл наподобие этого. Вся эта абракадабра мне совсем не понравилась, бллин, и я подумал, до чего же на самом-то деле этот Ф. Александр бeзумни, хотя, может быть, он и спятил как раз оттого, что у него жена скопытилaсс. Но тут он позвал меня вниз совершенно здравым таким нормальным голосом, в котором была и радость, и любовь, и всякий прочий кaл, ну и ваш скромный повествователь к нему спустился.