- В шею, в шею, в шею, - попытался я крикнуть им вслед, но получилось опять только пык да мык. Тем не менее троица политиков удалилась. И я удалился тоже, только не туда, куда они, а во тьму, освещаемую лишь обрывочными видениями, которые непонятно даже, можно ли называть снами, бллин. Типа, например, такого, в котором из моего тела вроде как выливают нечто наподобие грязной воды и заливают туда снова чистую. А потом пошли очень даже приятные и бaл-дежныje сны, где я угоняю чей-то автомобиль, а потом еду в нем по белу свету, и всех по дороге сшибаю и давлю, и слышу, как они издают предсмертные кри-тшки, а во мне ни боли от этого, ни тошноты. А еще были сны про сунн-вынн с дeвотшкaми - как я швыряю их наземь и насильно зaсaживajу, а вокруг все стоят, хлопают в ладоши и подбадривают меня, как бeзумни. А потом я снова проснулся, и как раз па и ма пришли навестить их больного сына, причем ма прямо ревет белугой. Говорить я к этому времени стал уже лучше, так что смог сказать им:
- Ну-ну-ну-ну, что за дела? Вы почему решили, что я хочу вас видeтт?
А папа и говорит, этак пристыженно: - Мы про тебя в газетах прочли, сын. Там сказано, что с тобой обошлись очень несправедливо. Что правительство довело тебя до самоубийства. В этом ведь и наша вина есть - в какой-то мере. Я только хочу сказать, сын, что наш дом - это твой дом. Тем временем мама все выла и уу-хуу-хуухала, и вид у нее был прямо оторви да выбрось. Я и говорю:
- А как же насчет вашего нового сына Джо? Ведь он такой правильный, умненький-благоразумненький, небось жалко расставаться-то? А ма отвечает:
- Ой, Алекс, Алекс, ой-ей-ей-ей) - Так что папе пришлось пояснить:
- Такая, понимаешь ли, скверная с ним произошла штука. Он повздорил с полицейскими, и они его отделали.
- Да ну? - отозвался я. - Правда? Такой прямо добропорядочный тшeловeк, подумать только! Это вы меня будд здоров как озадачили. - Да он стоял себе, никому зла не делал, - сказал папа. - А полицейский велел ему проходить и не задерживаться. Он, понимаешь ли, на углу стоял, ждал свою девушку. Они его прогонять стали, а он сказал, что имеет право стоять, где хочет, и тогда они на него набросились и отделали его почем зря.
- Ужас, - сказал я. - Просто ужас. И где же теперь этот бедняга?
- Ууу-хуу-хуу, - взвыла мать. - Доо-моой-хуу-хуу-еехал.
- Да, - подтвердил отец. - Он уехал в свой родной город выздоравливать. И работа его перешла кому-то другому.
- Стало быть, - уточнил я, - вы хотите, чтобы я снова поселился дома и чтобы все стало, как прежде?
- Да, сынок, - ответил мой папапа. - Прошу тебя, пожалуйста.
- Я подумаю, - отозвался я. - Я хорошенько об этом подумаю.
- Уу-хуу-хуу, -- не унималась мать. - Да заткнись ты, - прикрикнул на нее я, - или я тебе так сейчас выдам, что повод повыть у тебя найдеця куда серьезнее. По зубам как врeжу! - Говорю, а сам чувствую, бллин, что от слов от этих самых мне вроде как легче становиця, снова вроде как свежая кровь по жилам зaструятшилa. Я задумался. Получалось, что для того, чтобы мне становилось лучше, я, выходит, должен становиться хуже.
- Не надо так говорить с родной матерью, сын, - сказал мой папапа. Все же ты через нее в этот мир пришел.
- Да уж, - говорю, - тоже мне мир - гррaзныи и подтыр. - После чего я плотно закрыл глаза, будто бы мне больно, и сказал: - Теперь уходите. Насчет возвращения я подумаю. Но теперь все должно быть совсем по-другому.
- Конечно, сын, - сказал отец. - Все, как ты скажешь.
- И тогда уж сразу договоримся, кто в доме главный.
- Уу-хуу-хуу, - опять взвыла мать. - хорошо, сын, - сказал папапа. - Все будет так, как ты захочешь. Только выздоравливай.
Когда они ушли, я полежал, думая о всяких разных вeсfшaх, в голове проносились всякие разные картины, а потом пришла (спа-медсестричка, и когда она стала расправлять на моей кровати простыни, я спросил ее: - Давно я здесь валяюсь? - Что-нибудь неделю или около, - отвечает. - И что со мной делали?
- Ну, - говорит, - у вас все кости были переломаны, масса ушибов, тяжелое сотрясение мозга и большая потеря крови. Пришлось повозиться, чтобы все это привести в порядок, такое само не заживает, верно?
- А с головой, - говорю, - мне что-нибудь делали? То есть, в смысле, в мозгах у меня не копались?
- Если что с вами и делали, - отвечает, - так только то, что вам на пользу.
А через пару дней ко мне вошли двое моложавых вeков, по виду вроде врачей; вошли, сладенько так улыбаясь, и принесли с собой книжку с картинками. Один из них говорит:
- Нам надо, чтобы вы посмотрели эти картинки и сказали нам, что вы о них думаете, ладно?
- Что за дела, корeшa? - отозвался я. - Какие еще новые бeзумни идеи решили вы на мне отрабатывать? - На это оба смущенно заусмехались, а потом сели по обеим сторонам кровати и раскрыли книжку. На первой странице была фотография птичьего гнезда с яйцами.
- Ну? - проговорил один из докторов. - Птичье гнездо, - сказал я. - Полно яиц. Очень мило.
- И что бы вы хотели с ним сделать? - спросил другой.
- Ну, - говорю, - расквасить, естественно. Взять его да и шваркнуть об стену или об камень, а потом поглядеть, как там все яйца в лепешку будут.
- Неплохо, неплохо, - закивали оба и перевернули страницу. Открылась картинка с большой такой птицей, которая павлин называеця, и хвост у него распущен, разноцветный такой, наглый донельзя. - Ну? - спрашивают.
- Я бы хотел, - говорю, - выдергать у него из хвоста все перья, чтобы он орал, как резаный. А то вон какой наглый, гад.
- Неплохо, - сказали они оба в один голос. - Неплохо, неплохо. - И давай листать страницы дальше. Где были на картинках симпатичные дeвотшки, я говорил, что хотел бы сделать им добрый старый сунн-вынн, а заодно и помордовaтт хорошенько. Попалась картинка, где человеку въехали сапогом в мордeр и в разные стороны брызжет кровь; я сказал, что хотел бы ему добавить. А еще была картинка, где нaгои друг нашего тюремного свища тащил в гору крест, и я сказал, что пошел бы следом с молотком и гвоздями. И снова: "Неплохо, неплохо". Я говорю; - К чему все это?
- Глубокая гипнопедия, - отвечает один (или какое-то словцо наподобие, точно не помню). - Похоже, вы выздоровели.
- Выздоровел? - возмутился я. - Валяюсь тут плашмя на койке, а вы говорите - выздоровел? Поцелуй меня в яму, вот что, корeш!
- Подождите, - сказал его приятель. - Теперь уже недолго осталось.
Я ждал, бллин, а заодно поправлялся, а заодно уплетал за обе щеки всякие там яйца-шмяйца, тосты-шмосты, запивая их чаем с молоком, и вот настал день, когда мне сказали, что ко мне пришел очень-очень необыкновенный посетитель.
- Но кто? - допытывался я, пока поправляли белье на постели и причесывали мне гриву - повязку с головы уже сняли, и волосы начали отрастать.
- Увидите, увидите, - вот все, что мне отвечали. И я наконец увидел. В полтретьего дня палату заполонили фотографы и газетчики с блокнотами, карандашами и прочей мурнеи. Они чуть ли не в трубы трубили, встречая великого и важного вeкa, который должен был посетить вашего скромного повествователя. Он пришел, и, конечно же, это оказался не кто иной, как министр нутряных, или внутряных, или каких еще там дел; он был одет по последней моде и вовсю поигрывал интонациями своего хорошо поставленного начальственного баса. Щелк, щелк, бац - ожили фотокамеры, как только он подал мне рукeр поздороваться. Я говорю:
- Так-так-так-так. Что за дела, корeш, чего при-персиa?
Похоже, никто меня толком не пони, но один говорит:
- Смотри, парень, не забывай, с кем говоришь, это министр!
- В гробу я видал, - чуть ли не гавкнул я ему в ответ, - и тебя, и твоего министра.
- Ну ладно, ладно, - торопливо вклинился внутря-кой. - Он говорит со мной как друг, верно, сынок?
- Ага, я всем друг, - отвечаю, - кроме тех, кому враг.
- А кому ты враг? - спросил министр, и все газетчики схватились за свои блокноты. - Скажи нам, мой мальчик.
- Моим врагам, - отвечаю, - всем тем, кто плохо себя ведет со мной.
- Что ж, - сказал Миквнудел, присаживаясь на край моей койки. - Мы, то есть все правительство, членом которого я являюсь, хотели бы, чтобы ты считал нас своими друзьями. Да-да, друзьями. Мы ведь помогли тебе, вылечили, правда же? Тебя поместили & лучшую клинику. Мы никогда тебе не желали зла, не то что некоторые другие, кто и желал, и воплощал это желание в реальных действиях. Я думаю, ты знаешь, о ком я говорю.
- Да-да-да-да, - продолжал он. - Есть люди, которые хотели бы использовать тебя, да-да, использовать в своих политических целях. Они были бы счастливы, да, счастливы, если бы ты умер, потому что думают, будто им удалось бы это свалить на правительство. Думаю, ты знаешь, кто эти люди.
- Есть такой человек, - после паузы вновь заговорил МВД, - некий Ф. Александр, сочинитель подрывной литературы, так вот он как раз и жаждал твоей крови. Прямо с ума сходил, до чего ему хотелось всадить тебе нож в спину. Но ты уже можешь не бояться. Мы его изолировали.
- Но мы с ним вроде как покорeшaлисс"- сказал я. - Он был мне как мать родная.
- Видишь ли, он узнал, что ты когда-то нехорошо поступил с ним. Во всяком случае, - сразу поправил сам себя МВД, - он думает, что узнал это. Он вбил себе в голову, что из-за тебя умер один очень близкий и дорогой ему человек.
- Вы это к тому, - проговорил я, - что ему рассказал кто-то?
- Просто он вбил это себе в голову, - сказал МВД. - Он стал опасен. Мы изолировали его для его же собственного блага. Ну и, - добавил он, для твоего тоже.
- Спасибо, - сказал я. - Большое спасибо. - Когда тебя выпишут, продолжал министр, - тебе ни о чем беспокоиться не придеця. Мы все предусмотрели. У тебя будет хорошая работа и хорошая зарплата. Потому что ты нам помогаешь. - Разве? - удивился я.
- Мы ведь всегда помогаем своим друзьям, верно? - Тут он снова взял меня за руку, кто-то крикнул: "Улыбочку! ", я, как бeзумни, без единой мысли в бaш-кe осклабился, и - щелк, бум, трах - заработали фоторепортеры, снимая меня с Минвнуделом в обнимку. - Молодец, - похвалил меня великий деятель. - Ты хороший парень. Вот, это тебе в подарок.
Подарок - сияющий полированный ящик - тут же внесли в дверь, и я сразу понял, что это такое. Стереоустановка. Ее поставили рядом с кроватью, соединили шнуры, и какой-то вeк из свиты министра включил ее в розетку.
- Ну, кого поставим? - спросил очкастый диaдиa, тасуя передо мной целую стопку пластинок в глянцевых роскошных обертках. - Моцарта? Бетховена? Шенбер-га? Карла Орфа?
- Девятую, - сказал я. - Мою любимую Девятую. И Девятая зазвучала, бллин. Народ на цыпочках, молча стал расходиться, а я лежал с закрытыми глазами и слушал восхитительную музыку. "Ты хороший, хороший парень", тронув меня за плечо, проговорил министр и вышел. Какой-то вeк, оставшийся последним, сказал: "Вот, здесь подпиши". Я открыл глaззя и подписал, а что подписал - без понятия, да и не желал я, бллин, ничего пони мaтт. После этого меня оставили наедине с великолепием Девятой Людвига вана.
О, какой это был кaиf, какой бaлдеж! Когда началось скерцо, мне уже виделось, как я, радостный, легконогий, вовсю полосую вопящий от ужаса белый свет по мордeр своей верной очень-очень опасной бритвои. А впереди была еще медленная часть, а потом еще та, где поет хор. Я действительно выздоровел.
- Ну, что же теперь, а?
Теперь представьте себе меня, вашего скромного повествователя, с тремя корeшaми - Леном, Риком и Бугаем, которого так прозвали за толстую бытшjу шею и громкий бы+ши критш - гыыыыыыыыы! Сидим, стало быть, в молочном баре "коровa", шевеля мозгои насчет того, куда бы убить вечер - подлый такой, холодный и сумрачный зимний вечер, хотя и сухой. Вокруг народ в о^пaдe - тaс+шaциa от молока плюс велосет, синтемеск, дренкром и всяких прочих шиу-тшeк, от которых идет тихий бaлдеж, и ты минут пятнадцать чувствуешь, что сам Господь Бог со всем его святым воинством сидит у тебя в левом ботинке, а сквозь мозг проскакивают искры и фейерверки. Номы не это пили, мы пили "молоко с ножами", как это у нас называлось, - от него идет fортш, и хочеця дрaцинг, хочеця гaситт кого-нибудь по полной программе, одного всей кодлои, но это я уже объяснял в самом начале.
Каждый из нас четверых был одет по последней моде, что в то время означало пару широченных штанов и просторную, сияющую черным лаком кожаную кур+eнн, надетую на рубашку с открытым воротом, под которым намотан шейный платок. Еще в то время было модно брить тыкву, чтобы посередине все было лысо, a волосниa только по бокам. Что же касаеця обувки, тут ничего нового не наметилось: все те же мощные говно-дaвы, чтобы пинаться. - Ну, что же теперь, а? Я был как бы за главаря в нашей четверке, корeшa видели во мне предводителя, но мне иногда казалось, что Бугай втихaриa подумывает о том, чтобы взять верх, - ведь он такой большой и сильный и у него такой громкий критш на тропе войны. Однако все идеи исходили от вашего скромного повествователя, бллин, а кроме того, играло свою роль и то, что я был вроде как, знаменитость; все-таки фото в газетах, статьи про меня и всякий прочий кaл. К тому же я куда как лучше всех был устроен в смысле работы - служил в наценальном архиве грамзаписи, в музыкальном отделе, и в конце каждой недели карманы у меня ломились от бaбок, да еще и диски имел бесплатно для моего собственного услаждения.
В тот вечер в "коровe" собралось множество вeков, кис, дeвотшeк и мaллтшиков, которые пили, смеялись и посреди разговора выпaдaли, разражаясь чем-нибудь вроде "Горгорская приятуха, когда червяк вдрызг на-тюльпанит по кабыздохам", а из динамиков стереуста-новки несся всякий эстрадный кaл типа Неда Ахимоты, который тогда как раз пел "Эх, денек, ух, денек, йе-йе-йе". У бара стояли три дeво+шки, прикинутые по последней моде нaд+сaтых: длинные нечесаные пaтлы, крашенные в белый цвет, накладные груди, торчащие вперед на полметра, и коротюсенькие юбчонки в обтяжку с торчащими из-под них беленькими кружавчи-ками, на которые все поглядывал Бугай, вновь и вновь повторяя: "Эй вы, пошли к тем лошадкам, есть шанс проехаться, ну, хоть троим из нас. Все равно ведь Лену это не нужно. Пускай сидит тут, своему богу молиця". А Лен не соглашался; "нafиг-нafиг, как же тогда дух товарищества, как же тогда один за всех и все за одного, а, дружище? " Я же, ощутив одновременно дикуjу усталость и вместе с тем щекочущий прилив энергии, сказал:
- Ноги-ноги-ноги!
- Куда? - спросил Рик, у которого лицо было как у лягушки.
- Да так, поглядим просто, что там происходит в стране великих возможностей, - ответил я. Но при этом, бллин, я ощущал ужасную скуку и какую-то вроде как безнадежность, причем это уже не в первый раз так бывало за последние дни. Я повернулся к ближайшему хaныгe - он сидел на бархатном сиденье, которое вкруговую шло вдоль стен зaвeдeния, к тому то есть, кто бормотал в оfпaдe, и врeзaл ему - хрясь, хрясь, хрясь - в пузо. Но он ничего не почувствовал, бллин, и продолжал бормотать свое: "Катиця, катиця колба-синой псиной балбарбасиной, а может дулдырдуби-ной? " С тем мы и выкатились в зимнюю необъятную нотш.
Пошли сперва по бульвару Марганита, ментов видно не было, поэтому, когда нам встретился стaри кaшкa, который как раз отошел от кеска, где он покупал газету, я сказал Бугаю: "Давай, Бугаек, прояви способности, коли желаешь". Все чаще и чаще в последнее время я только отдавал распоряжения, а потом отходил назад поглядеть, как их выполняют. Ну, Бугай врeзaл ему бац, бац, бац, - другие двое повалили и с хохотом принялись пинать, а потом мы дали ему уползти, стеная и голося, к месту проживания. Бугай говорит;
- Как насчет стаканчика чего-нибудь покрепче для сугрeвa, а, Алекс? Потому что мы были уже совсем близко от бара "Дюк-оф-Нью-Йорк". Другие двое закивали -- да, да, - а сами на меня смотрят, дескать, как я к этому отнесусь. Я тоже кивнул, и мы двинулись. Заходим, сидят те же старые птицы, или, по-нашему, сурнки или бaбушки, про которых в начале было, и сразу же они завели свое:
- Добрый вечер, ребятки, дай Бог вам здоровья, мальчики, и какие же вы чудные, и какие хорошие, - а сами ждут, когда мы скажем: "Ну, что девушкам заказать? " Бугай позвонил в колоко), и пришел официант, на ходу вытирая рукeры о гриaзни фартук.
- Капусту на стол, ребята! - скомандовал Бугай, звякнув вынутой из карманов горстью монет. - Виски для нас и то же самое старым бaбушкaрн. Годиця? А я говорю:
- К черту. Пускай на свои пьют. - Не знаю, что на меня накатило, но в последние дни я что-то был не в себе. Какая-то злость вступила в голову, хотелось, чтобы деньги мои оставались при мне, мне их зачем-то вроде как копить приспичило. Бугай удивился: - Что за дела, корeш? Что это с нашим Алексом? - Да ну к черту, - скривился я. - Не знаю. Сам не знаю. С нашим Алексом то, что он не хочет швыряться деньгами, которые с таким трудом заработал, вот и все.
- Заработал? - вскинулся Рик. - Заработал? Да ведь их же не надо зарабатывать, и ты это сам лучше нашего знаешь, старина. Брать, и все тут, просто вроде как брать, да и все. - И он громко расхохотался, так что я увидел, что два или три из его зуббjeв были порченые.
- Это, - проговорил я, - надо еще подумать. - Однако, видя, как эти бaбуси прямо аж трясуця в предвкушении бесплатной выпивки, я вроде как пожал плечами, вынул капусту из кармана, где у меня монеты были вперемешку с бумажками, и бросил - дeнг-дeнг-хруст-дeнг - их все на стол.
- Значит, всем виски? - сказал официант. Но я зачем-то возразил:
- Нет, парень, мне только маленькую пива. - На что Лен, озабоченно нахмурившись, отозвался так:
- Ну, ты, бллин, вaш-тшeee! - И, плюнув на ладонь, потянулся приложить ее к моему лбу - дескать, аж шипит, до чего перегрелся, но я рыкнул на него, как злой пес, чтобы он это дело бросил. - хорошо, хорошо, не буду, - сказал он. - Все путем. Все, как скажешь. - А Бугай в это время, открыв рот, уставился на фото, которое я случайно вытащил из кармана вместе с деньгами. - Так-так-так-так, - говорит. - А мы и не знали.
- Дай сюда! - рявкнул я и выхватил у него фотографию. Я и сам не знаю, как она попала ко мне в карман, однако я ее зачем-то собственноручно вырезал ножницами из старой газеты, а изображен на ней был младенец. Младенец чего-то там гулюкал, на губах у него пузырилось молоко, - в общем, вид у него был такой, будто он радуеця всем и каждому; он был нaг и весь подернут складчатым жирком, потому что это был очень упитанный младенец. Тут начались смeшки, попытки вырвать у меня фотку, так что пришлось снова рявкнуть, выхватить у них этот кусок газеты, после чего я разодрал его на множество мелких обрывков, которые снежинками полетели на пол. Тут подоспело виски, и бaбушки опять принялись нас благословлять, желать нам здоровья и долголетия, провозглашая нас всяческую хвалу и прочий кaл. А одна из них, вся морщинистая и без единого зуба во ввалившемся рту, сказала:
- Не надо рвать деньги, сынок. Если они не нужны тебе, отдай друзьям, - что с ее стороны было очень смело. Но Рик ей ответил:
- Это вовсе не деньги были, бaбушкa. Это была картинка с младенчиком-симпампунчиком. А я говорю:
- Просто я что-то уставать стал, вот и все. А что младенец - так это сами вы младенцы, вся ваша кодиa. Все бы вам хихикать да насмехаться, а если бить людям мордeр, так только трусливо, когда вам не могут дать сдачи.
- Гляди-ка ты, - отозвался Рик, - а мы-то думали, что как раз ты у нас по этой части и есть главный вождд и учитель. Ты просто заболел, видать, вот и все, корeш.
Я поглядел на стакан помойного пива, стоявший передо мной на столе, и, чуть не блeвaнув, с возгласом "Аааааааах" вылил всю эту пенистую вонючую мотшу на пол. Одна из старых птиц даже привстала: - Сам не пьешь, зачем же продукт портить? - Слушайте, корeшa, - сказал я. - Что-то я сегодня не в духе. Почему, отчего - я и сам не знаю, но ничего не попишешь. На дело нынче пойдете сами, втроем, а я оцтегивajусс. Завтра встретимся там же, в то же время, и надеюсь, что настроение у меня будет получше.
- Надо же! - сказал Бугай. - Жалко, жалко. - Но мне-то видно было, как заблестели его глaззя, потому что нынче ночью он будет у них главным. Власть, власть, всем нужна власть. - А может, отложим на завтра? неохотно проговорил он. - Ну, в смысле, что на сегодня планировали. крaстинг в лавке на Гагарина-стрит. Ты бы там здорово приподниaлсиa, корeш.
- Нет, - сказал я. - Ничего не откладывайте. Действуйте сами, по своему усмотрению. А теперь, - вздохнул я, - все, ухожу. - И я поднялся со стула. - И куда пойдешь? - спросил Рик. - Пока бeз пониaтия, отвечаю. - Побуду немного оди ноки, подумаю, что к чему.
бaбушки пораженно провожали меня взглядами - чего, мол, это с ним, угрюмый какой-то весь, совсем не тот шустрый и веселый мaллтшипaллтшик, каким мы его помним. Но я, выдохнув напоследок; "А, к тшертуи", распахнул дверь и вышел один на улицу.
Было темно, задувал резкий и острый, как нож, ветер, людей вокруг почти не было. Только ездили туда-сюда патрульные машины с жестокими мусорами, да на перекрестках там и сям парами стояли, переминаясь от холода с ноги на ногу, совсем молоденькие менты, и в морозном воздухе видны были струйки пара от их дыхания. Думаю, что и впрямь крaстинг и дрaцинг на улицах пошел на убыль: больно уж мусора жестоко обходились с теми, кого удасця поймать, зато между ментами и хулиганистыми нaдцaтыми разыгралась настоящая война, причем менты, похоже, куда ловчей управлялись и с ножом, и с бритвои, не говоря уж о револьверах. Однако мне это становилось с каждым днем все более и более до лaмпотшки. У меня внутри словно какое-то размягчение началось, и я не мог понять отчего. Чего-то хотелось, а чего неясно. Даже музыку, которой я так любил услаждать себя в своей маленькой комнатухе,. я теперь слушал такую, над которой раньше бы только смеялся, бллин. Перешел на короткие лирические песенки, так называемые "зон-ги" просто голос и фортепьяно, тихие, вроде как даже тоскливые, не то что раньше, когда я слушал большие оркестры, лежа в кровати и воображая себя среди скрипок, тромбонов и литавр. Что-то во мне происходило, и я силился понять, болезнь ли это какая-нибудь или последствия того, что сделали с моей головой, пытаясь напрочь свести с ума и повредить мне рaссудок.
Так, склонив голову и глубоко сунув руки в карманы, я бродил и бродил по городу, пока наконец не почувствовал, что очень устал и мне позарез нужно подкрепиться хотя бы чашкой тшaя с молоком. Думая про этот тшaи, я вдруг вообразил, как я сижу перед большим камином в кресле с чашкой тшaя в руках, причем самое смешное и странное было то, что я виделся себе старым-старым кaшкои, лет этак семидесяти, потому что, глядя на себя как бы со стороны, я видел свои волосы, сплошь седые, к тому же у меня еще вроде как были усы, и тоже седые. В общем, я был старик, сидел у камина, а потом видение исчезло. Но это было очень странно.
Я подошел к одной из кофеен и сквозь длинную-предлинную витрину увидел, бллин, толпу зауряднейших простых людишек с терпеливыми невыразительными лицaми, по которым сразу было видно, что эти тшeловeки не обидят и мухи; они сидели там и негромко переговаривались, прихлебывая свой несчастный тшaи или кофе. Я вошел, пробрался к прилавку, взял себе большую чашку горячего тшaя с молоком, потом вернулся к столикам и за один из них уселся. За моим столом сидела вроде как молодая пара, они пили кофе, курили цыгaрки с фильтром и очень тихо между собой переговаривались, спокойно друг другу улыбаясь, но я на них внимания не обращал, а только прихлебывал тшaи, целиком уйдя в свои видения и мысли о том, что это такое во мне происходит, что меняеця и что будет дальше. Однако я заметил, что дeвотшкa, сидевшая с этим вeком, очень даже хорошенькая, причем не из тех, кого хочеця сразу швырнуть на пол и взяться за добрый старый сунн-вынн, нет, у нее была действительно изящная фигура, красивое лицо, приятная улыбка, белокурые волосы и тому подобный кaл. вeк, который был с ней, сидел в шляпе и глядел в сторону от меня, но потом он крутнулся на своем стуле, чтобы посмотреть на большие стенные часы, висевшие в зaвeдeнии, и тут я увидел, Кто он, а он увидел, кто я. Это был Пит, один из тех, с кем я был неразлучен во времена, когда само слово "друзья" означало меня, его, Тема и Джорджика. Пит выглядел очень постаревшим, хотя ему вряд ли могло быть больше девятнадцати с небольшим; он отрастил себе усики, а одет был в обычный деловой "костюм. Я говорю:
- Так-так-так-так, корeш, как делишки? Давненько не видeлисс. А он говорит:
- Коротышка Алекс, если я не ошибся? - Ничуть не ошибся, - отвечаю. - Как много воды-то утекло с тех давних прекрасных денечков. Бедняга Джорджик, я слышал, уже в могиле, а старина Тем ссутшилсиa, ментом стал, только мы двое и остaлисс, ты б хоть повeдaл мне, что у тебя новенького, корeш.
- Как странны" он говорит, не правда ли? - проговорила дeвотшкa, вроде как хихикнув.
- Это, - пояснил ей Пит, - мой старый друг. Его зовут Алекс. Разреши, - обратился он ко мне, - я представлю тебе мою жену. Я даже рот открыл.
- Жену? - выдохнул я. - Как так жену? Быть не может! Для брачных уз ты вроде как чересчур jун, корeш. Да этого просто быть не рножeт!
Девушка, которую Пит представил мне как свою жену (в голове не укладываеця), снова хихикнула и говорит Питу:
- Ты что, раньше тоже так разговаривал? - Ну, - пожал плечами Пит, - мне ведь все-таки скоро двадцать. Вполне уже можно остепениться, что я и сделал два месяца назад. Не забудь, ты ведь был младше нас - из молодых, да ранний.
- Так-так-так. - Я все еще сидел с открытым го-том. - Прям никак... пeрeвaритт... не в состоянии, корeш. Пит, и вдруг женился! Так-так-так.
- Ну-ну-ну-ну, что за дела? Вы почему решили, что я хочу вас видeтт?
А папа и говорит, этак пристыженно: - Мы про тебя в газетах прочли, сын. Там сказано, что с тобой обошлись очень несправедливо. Что правительство довело тебя до самоубийства. В этом ведь и наша вина есть - в какой-то мере. Я только хочу сказать, сын, что наш дом - это твой дом. Тем временем мама все выла и уу-хуу-хуухала, и вид у нее был прямо оторви да выбрось. Я и говорю:
- А как же насчет вашего нового сына Джо? Ведь он такой правильный, умненький-благоразумненький, небось жалко расставаться-то? А ма отвечает:
- Ой, Алекс, Алекс, ой-ей-ей-ей) - Так что папе пришлось пояснить:
- Такая, понимаешь ли, скверная с ним произошла штука. Он повздорил с полицейскими, и они его отделали.
- Да ну? - отозвался я. - Правда? Такой прямо добропорядочный тшeловeк, подумать только! Это вы меня будд здоров как озадачили. - Да он стоял себе, никому зла не делал, - сказал папа. - А полицейский велел ему проходить и не задерживаться. Он, понимаешь ли, на углу стоял, ждал свою девушку. Они его прогонять стали, а он сказал, что имеет право стоять, где хочет, и тогда они на него набросились и отделали его почем зря.
- Ужас, - сказал я. - Просто ужас. И где же теперь этот бедняга?
- Ууу-хуу-хуу, - взвыла мать. - Доо-моой-хуу-хуу-еехал.
- Да, - подтвердил отец. - Он уехал в свой родной город выздоравливать. И работа его перешла кому-то другому.
- Стало быть, - уточнил я, - вы хотите, чтобы я снова поселился дома и чтобы все стало, как прежде?
- Да, сынок, - ответил мой папапа. - Прошу тебя, пожалуйста.
- Я подумаю, - отозвался я. - Я хорошенько об этом подумаю.
- Уу-хуу-хуу, -- не унималась мать. - Да заткнись ты, - прикрикнул на нее я, - или я тебе так сейчас выдам, что повод повыть у тебя найдеця куда серьезнее. По зубам как врeжу! - Говорю, а сам чувствую, бллин, что от слов от этих самых мне вроде как легче становиця, снова вроде как свежая кровь по жилам зaструятшилa. Я задумался. Получалось, что для того, чтобы мне становилось лучше, я, выходит, должен становиться хуже.
- Не надо так говорить с родной матерью, сын, - сказал мой папапа. Все же ты через нее в этот мир пришел.
- Да уж, - говорю, - тоже мне мир - гррaзныи и подтыр. - После чего я плотно закрыл глаза, будто бы мне больно, и сказал: - Теперь уходите. Насчет возвращения я подумаю. Но теперь все должно быть совсем по-другому.
- Конечно, сын, - сказал отец. - Все, как ты скажешь.
- И тогда уж сразу договоримся, кто в доме главный.
- Уу-хуу-хуу, - опять взвыла мать. - хорошо, сын, - сказал папапа. - Все будет так, как ты захочешь. Только выздоравливай.
Когда они ушли, я полежал, думая о всяких разных вeсfшaх, в голове проносились всякие разные картины, а потом пришла (спа-медсестричка, и когда она стала расправлять на моей кровати простыни, я спросил ее: - Давно я здесь валяюсь? - Что-нибудь неделю или около, - отвечает. - И что со мной делали?
- Ну, - говорит, - у вас все кости были переломаны, масса ушибов, тяжелое сотрясение мозга и большая потеря крови. Пришлось повозиться, чтобы все это привести в порядок, такое само не заживает, верно?
- А с головой, - говорю, - мне что-нибудь делали? То есть, в смысле, в мозгах у меня не копались?
- Если что с вами и делали, - отвечает, - так только то, что вам на пользу.
А через пару дней ко мне вошли двое моложавых вeков, по виду вроде врачей; вошли, сладенько так улыбаясь, и принесли с собой книжку с картинками. Один из них говорит:
- Нам надо, чтобы вы посмотрели эти картинки и сказали нам, что вы о них думаете, ладно?
- Что за дела, корeшa? - отозвался я. - Какие еще новые бeзумни идеи решили вы на мне отрабатывать? - На это оба смущенно заусмехались, а потом сели по обеим сторонам кровати и раскрыли книжку. На первой странице была фотография птичьего гнезда с яйцами.
- Ну? - проговорил один из докторов. - Птичье гнездо, - сказал я. - Полно яиц. Очень мило.
- И что бы вы хотели с ним сделать? - спросил другой.
- Ну, - говорю, - расквасить, естественно. Взять его да и шваркнуть об стену или об камень, а потом поглядеть, как там все яйца в лепешку будут.
- Неплохо, неплохо, - закивали оба и перевернули страницу. Открылась картинка с большой такой птицей, которая павлин называеця, и хвост у него распущен, разноцветный такой, наглый донельзя. - Ну? - спрашивают.
- Я бы хотел, - говорю, - выдергать у него из хвоста все перья, чтобы он орал, как резаный. А то вон какой наглый, гад.
- Неплохо, - сказали они оба в один голос. - Неплохо, неплохо. - И давай листать страницы дальше. Где были на картинках симпатичные дeвотшки, я говорил, что хотел бы сделать им добрый старый сунн-вынн, а заодно и помордовaтт хорошенько. Попалась картинка, где человеку въехали сапогом в мордeр и в разные стороны брызжет кровь; я сказал, что хотел бы ему добавить. А еще была картинка, где нaгои друг нашего тюремного свища тащил в гору крест, и я сказал, что пошел бы следом с молотком и гвоздями. И снова: "Неплохо, неплохо". Я говорю; - К чему все это?
- Глубокая гипнопедия, - отвечает один (или какое-то словцо наподобие, точно не помню). - Похоже, вы выздоровели.
- Выздоровел? - возмутился я. - Валяюсь тут плашмя на койке, а вы говорите - выздоровел? Поцелуй меня в яму, вот что, корeш!
- Подождите, - сказал его приятель. - Теперь уже недолго осталось.
Я ждал, бллин, а заодно поправлялся, а заодно уплетал за обе щеки всякие там яйца-шмяйца, тосты-шмосты, запивая их чаем с молоком, и вот настал день, когда мне сказали, что ко мне пришел очень-очень необыкновенный посетитель.
- Но кто? - допытывался я, пока поправляли белье на постели и причесывали мне гриву - повязку с головы уже сняли, и волосы начали отрастать.
- Увидите, увидите, - вот все, что мне отвечали. И я наконец увидел. В полтретьего дня палату заполонили фотографы и газетчики с блокнотами, карандашами и прочей мурнеи. Они чуть ли не в трубы трубили, встречая великого и важного вeкa, который должен был посетить вашего скромного повествователя. Он пришел, и, конечно же, это оказался не кто иной, как министр нутряных, или внутряных, или каких еще там дел; он был одет по последней моде и вовсю поигрывал интонациями своего хорошо поставленного начальственного баса. Щелк, щелк, бац - ожили фотокамеры, как только он подал мне рукeр поздороваться. Я говорю:
- Так-так-так-так. Что за дела, корeш, чего при-персиa?
Похоже, никто меня толком не пони, но один говорит:
- Смотри, парень, не забывай, с кем говоришь, это министр!
- В гробу я видал, - чуть ли не гавкнул я ему в ответ, - и тебя, и твоего министра.
- Ну ладно, ладно, - торопливо вклинился внутря-кой. - Он говорит со мной как друг, верно, сынок?
- Ага, я всем друг, - отвечаю, - кроме тех, кому враг.
- А кому ты враг? - спросил министр, и все газетчики схватились за свои блокноты. - Скажи нам, мой мальчик.
- Моим врагам, - отвечаю, - всем тем, кто плохо себя ведет со мной.
- Что ж, - сказал Миквнудел, присаживаясь на край моей койки. - Мы, то есть все правительство, членом которого я являюсь, хотели бы, чтобы ты считал нас своими друзьями. Да-да, друзьями. Мы ведь помогли тебе, вылечили, правда же? Тебя поместили & лучшую клинику. Мы никогда тебе не желали зла, не то что некоторые другие, кто и желал, и воплощал это желание в реальных действиях. Я думаю, ты знаешь, о ком я говорю.
- Да-да-да-да, - продолжал он. - Есть люди, которые хотели бы использовать тебя, да-да, использовать в своих политических целях. Они были бы счастливы, да, счастливы, если бы ты умер, потому что думают, будто им удалось бы это свалить на правительство. Думаю, ты знаешь, кто эти люди.
- Есть такой человек, - после паузы вновь заговорил МВД, - некий Ф. Александр, сочинитель подрывной литературы, так вот он как раз и жаждал твоей крови. Прямо с ума сходил, до чего ему хотелось всадить тебе нож в спину. Но ты уже можешь не бояться. Мы его изолировали.
- Но мы с ним вроде как покорeшaлисс"- сказал я. - Он был мне как мать родная.
- Видишь ли, он узнал, что ты когда-то нехорошо поступил с ним. Во всяком случае, - сразу поправил сам себя МВД, - он думает, что узнал это. Он вбил себе в голову, что из-за тебя умер один очень близкий и дорогой ему человек.
- Вы это к тому, - проговорил я, - что ему рассказал кто-то?
- Просто он вбил это себе в голову, - сказал МВД. - Он стал опасен. Мы изолировали его для его же собственного блага. Ну и, - добавил он, для твоего тоже.
- Спасибо, - сказал я. - Большое спасибо. - Когда тебя выпишут, продолжал министр, - тебе ни о чем беспокоиться не придеця. Мы все предусмотрели. У тебя будет хорошая работа и хорошая зарплата. Потому что ты нам помогаешь. - Разве? - удивился я.
- Мы ведь всегда помогаем своим друзьям, верно? - Тут он снова взял меня за руку, кто-то крикнул: "Улыбочку! ", я, как бeзумни, без единой мысли в бaш-кe осклабился, и - щелк, бум, трах - заработали фоторепортеры, снимая меня с Минвнуделом в обнимку. - Молодец, - похвалил меня великий деятель. - Ты хороший парень. Вот, это тебе в подарок.
Подарок - сияющий полированный ящик - тут же внесли в дверь, и я сразу понял, что это такое. Стереоустановка. Ее поставили рядом с кроватью, соединили шнуры, и какой-то вeк из свиты министра включил ее в розетку.
- Ну, кого поставим? - спросил очкастый диaдиa, тасуя передо мной целую стопку пластинок в глянцевых роскошных обертках. - Моцарта? Бетховена? Шенбер-га? Карла Орфа?
- Девятую, - сказал я. - Мою любимую Девятую. И Девятая зазвучала, бллин. Народ на цыпочках, молча стал расходиться, а я лежал с закрытыми глазами и слушал восхитительную музыку. "Ты хороший, хороший парень", тронув меня за плечо, проговорил министр и вышел. Какой-то вeк, оставшийся последним, сказал: "Вот, здесь подпиши". Я открыл глaззя и подписал, а что подписал - без понятия, да и не желал я, бллин, ничего пони мaтт. После этого меня оставили наедине с великолепием Девятой Людвига вана.
О, какой это был кaиf, какой бaлдеж! Когда началось скерцо, мне уже виделось, как я, радостный, легконогий, вовсю полосую вопящий от ужаса белый свет по мордeр своей верной очень-очень опасной бритвои. А впереди была еще медленная часть, а потом еще та, где поет хор. Я действительно выздоровел.
- Ну, что же теперь, а?
Теперь представьте себе меня, вашего скромного повествователя, с тремя корeшaми - Леном, Риком и Бугаем, которого так прозвали за толстую бытшjу шею и громкий бы+ши критш - гыыыыыыыыы! Сидим, стало быть, в молочном баре "коровa", шевеля мозгои насчет того, куда бы убить вечер - подлый такой, холодный и сумрачный зимний вечер, хотя и сухой. Вокруг народ в о^пaдe - тaс+шaциa от молока плюс велосет, синтемеск, дренкром и всяких прочих шиу-тшeк, от которых идет тихий бaлдеж, и ты минут пятнадцать чувствуешь, что сам Господь Бог со всем его святым воинством сидит у тебя в левом ботинке, а сквозь мозг проскакивают искры и фейерверки. Номы не это пили, мы пили "молоко с ножами", как это у нас называлось, - от него идет fортш, и хочеця дрaцинг, хочеця гaситт кого-нибудь по полной программе, одного всей кодлои, но это я уже объяснял в самом начале.
Каждый из нас четверых был одет по последней моде, что в то время означало пару широченных штанов и просторную, сияющую черным лаком кожаную кур+eнн, надетую на рубашку с открытым воротом, под которым намотан шейный платок. Еще в то время было модно брить тыкву, чтобы посередине все было лысо, a волосниa только по бокам. Что же касаеця обувки, тут ничего нового не наметилось: все те же мощные говно-дaвы, чтобы пинаться. - Ну, что же теперь, а? Я был как бы за главаря в нашей четверке, корeшa видели во мне предводителя, но мне иногда казалось, что Бугай втихaриa подумывает о том, чтобы взять верх, - ведь он такой большой и сильный и у него такой громкий критш на тропе войны. Однако все идеи исходили от вашего скромного повествователя, бллин, а кроме того, играло свою роль и то, что я был вроде как, знаменитость; все-таки фото в газетах, статьи про меня и всякий прочий кaл. К тому же я куда как лучше всех был устроен в смысле работы - служил в наценальном архиве грамзаписи, в музыкальном отделе, и в конце каждой недели карманы у меня ломились от бaбок, да еще и диски имел бесплатно для моего собственного услаждения.
В тот вечер в "коровe" собралось множество вeков, кис, дeвотшeк и мaллтшиков, которые пили, смеялись и посреди разговора выпaдaли, разражаясь чем-нибудь вроде "Горгорская приятуха, когда червяк вдрызг на-тюльпанит по кабыздохам", а из динамиков стереуста-новки несся всякий эстрадный кaл типа Неда Ахимоты, который тогда как раз пел "Эх, денек, ух, денек, йе-йе-йе". У бара стояли три дeво+шки, прикинутые по последней моде нaд+сaтых: длинные нечесаные пaтлы, крашенные в белый цвет, накладные груди, торчащие вперед на полметра, и коротюсенькие юбчонки в обтяжку с торчащими из-под них беленькими кружавчи-ками, на которые все поглядывал Бугай, вновь и вновь повторяя: "Эй вы, пошли к тем лошадкам, есть шанс проехаться, ну, хоть троим из нас. Все равно ведь Лену это не нужно. Пускай сидит тут, своему богу молиця". А Лен не соглашался; "нafиг-нafиг, как же тогда дух товарищества, как же тогда один за всех и все за одного, а, дружище? " Я же, ощутив одновременно дикуjу усталость и вместе с тем щекочущий прилив энергии, сказал:
- Ноги-ноги-ноги!
- Куда? - спросил Рик, у которого лицо было как у лягушки.
- Да так, поглядим просто, что там происходит в стране великих возможностей, - ответил я. Но при этом, бллин, я ощущал ужасную скуку и какую-то вроде как безнадежность, причем это уже не в первый раз так бывало за последние дни. Я повернулся к ближайшему хaныгe - он сидел на бархатном сиденье, которое вкруговую шло вдоль стен зaвeдeния, к тому то есть, кто бормотал в оfпaдe, и врeзaл ему - хрясь, хрясь, хрясь - в пузо. Но он ничего не почувствовал, бллин, и продолжал бормотать свое: "Катиця, катиця колба-синой псиной балбарбасиной, а может дулдырдуби-ной? " С тем мы и выкатились в зимнюю необъятную нотш.
Пошли сперва по бульвару Марганита, ментов видно не было, поэтому, когда нам встретился стaри кaшкa, который как раз отошел от кеска, где он покупал газету, я сказал Бугаю: "Давай, Бугаек, прояви способности, коли желаешь". Все чаще и чаще в последнее время я только отдавал распоряжения, а потом отходил назад поглядеть, как их выполняют. Ну, Бугай врeзaл ему бац, бац, бац, - другие двое повалили и с хохотом принялись пинать, а потом мы дали ему уползти, стеная и голося, к месту проживания. Бугай говорит;
- Как насчет стаканчика чего-нибудь покрепче для сугрeвa, а, Алекс? Потому что мы были уже совсем близко от бара "Дюк-оф-Нью-Йорк". Другие двое закивали -- да, да, - а сами на меня смотрят, дескать, как я к этому отнесусь. Я тоже кивнул, и мы двинулись. Заходим, сидят те же старые птицы, или, по-нашему, сурнки или бaбушки, про которых в начале было, и сразу же они завели свое:
- Добрый вечер, ребятки, дай Бог вам здоровья, мальчики, и какие же вы чудные, и какие хорошие, - а сами ждут, когда мы скажем: "Ну, что девушкам заказать? " Бугай позвонил в колоко), и пришел официант, на ходу вытирая рукeры о гриaзни фартук.
- Капусту на стол, ребята! - скомандовал Бугай, звякнув вынутой из карманов горстью монет. - Виски для нас и то же самое старым бaбушкaрн. Годиця? А я говорю:
- К черту. Пускай на свои пьют. - Не знаю, что на меня накатило, но в последние дни я что-то был не в себе. Какая-то злость вступила в голову, хотелось, чтобы деньги мои оставались при мне, мне их зачем-то вроде как копить приспичило. Бугай удивился: - Что за дела, корeш? Что это с нашим Алексом? - Да ну к черту, - скривился я. - Не знаю. Сам не знаю. С нашим Алексом то, что он не хочет швыряться деньгами, которые с таким трудом заработал, вот и все.
- Заработал? - вскинулся Рик. - Заработал? Да ведь их же не надо зарабатывать, и ты это сам лучше нашего знаешь, старина. Брать, и все тут, просто вроде как брать, да и все. - И он громко расхохотался, так что я увидел, что два или три из его зуббjeв были порченые.
- Это, - проговорил я, - надо еще подумать. - Однако, видя, как эти бaбуси прямо аж трясуця в предвкушении бесплатной выпивки, я вроде как пожал плечами, вынул капусту из кармана, где у меня монеты были вперемешку с бумажками, и бросил - дeнг-дeнг-хруст-дeнг - их все на стол.
- Значит, всем виски? - сказал официант. Но я зачем-то возразил:
- Нет, парень, мне только маленькую пива. - На что Лен, озабоченно нахмурившись, отозвался так:
- Ну, ты, бллин, вaш-тшeee! - И, плюнув на ладонь, потянулся приложить ее к моему лбу - дескать, аж шипит, до чего перегрелся, но я рыкнул на него, как злой пес, чтобы он это дело бросил. - хорошо, хорошо, не буду, - сказал он. - Все путем. Все, как скажешь. - А Бугай в это время, открыв рот, уставился на фото, которое я случайно вытащил из кармана вместе с деньгами. - Так-так-так-так, - говорит. - А мы и не знали.
- Дай сюда! - рявкнул я и выхватил у него фотографию. Я и сам не знаю, как она попала ко мне в карман, однако я ее зачем-то собственноручно вырезал ножницами из старой газеты, а изображен на ней был младенец. Младенец чего-то там гулюкал, на губах у него пузырилось молоко, - в общем, вид у него был такой, будто он радуеця всем и каждому; он был нaг и весь подернут складчатым жирком, потому что это был очень упитанный младенец. Тут начались смeшки, попытки вырвать у меня фотку, так что пришлось снова рявкнуть, выхватить у них этот кусок газеты, после чего я разодрал его на множество мелких обрывков, которые снежинками полетели на пол. Тут подоспело виски, и бaбушки опять принялись нас благословлять, желать нам здоровья и долголетия, провозглашая нас всяческую хвалу и прочий кaл. А одна из них, вся морщинистая и без единого зуба во ввалившемся рту, сказала:
- Не надо рвать деньги, сынок. Если они не нужны тебе, отдай друзьям, - что с ее стороны было очень смело. Но Рик ей ответил:
- Это вовсе не деньги были, бaбушкa. Это была картинка с младенчиком-симпампунчиком. А я говорю:
- Просто я что-то уставать стал, вот и все. А что младенец - так это сами вы младенцы, вся ваша кодиa. Все бы вам хихикать да насмехаться, а если бить людям мордeр, так только трусливо, когда вам не могут дать сдачи.
- Гляди-ка ты, - отозвался Рик, - а мы-то думали, что как раз ты у нас по этой части и есть главный вождд и учитель. Ты просто заболел, видать, вот и все, корeш.
Я поглядел на стакан помойного пива, стоявший передо мной на столе, и, чуть не блeвaнув, с возгласом "Аааааааах" вылил всю эту пенистую вонючую мотшу на пол. Одна из старых птиц даже привстала: - Сам не пьешь, зачем же продукт портить? - Слушайте, корeшa, - сказал я. - Что-то я сегодня не в духе. Почему, отчего - я и сам не знаю, но ничего не попишешь. На дело нынче пойдете сами, втроем, а я оцтегивajусс. Завтра встретимся там же, в то же время, и надеюсь, что настроение у меня будет получше.
- Надо же! - сказал Бугай. - Жалко, жалко. - Но мне-то видно было, как заблестели его глaззя, потому что нынче ночью он будет у них главным. Власть, власть, всем нужна власть. - А может, отложим на завтра? неохотно проговорил он. - Ну, в смысле, что на сегодня планировали. крaстинг в лавке на Гагарина-стрит. Ты бы там здорово приподниaлсиa, корeш.
- Нет, - сказал я. - Ничего не откладывайте. Действуйте сами, по своему усмотрению. А теперь, - вздохнул я, - все, ухожу. - И я поднялся со стула. - И куда пойдешь? - спросил Рик. - Пока бeз пониaтия, отвечаю. - Побуду немного оди ноки, подумаю, что к чему.
бaбушки пораженно провожали меня взглядами - чего, мол, это с ним, угрюмый какой-то весь, совсем не тот шустрый и веселый мaллтшипaллтшик, каким мы его помним. Но я, выдохнув напоследок; "А, к тшертуи", распахнул дверь и вышел один на улицу.
Было темно, задувал резкий и острый, как нож, ветер, людей вокруг почти не было. Только ездили туда-сюда патрульные машины с жестокими мусорами, да на перекрестках там и сям парами стояли, переминаясь от холода с ноги на ногу, совсем молоденькие менты, и в морозном воздухе видны были струйки пара от их дыхания. Думаю, что и впрямь крaстинг и дрaцинг на улицах пошел на убыль: больно уж мусора жестоко обходились с теми, кого удасця поймать, зато между ментами и хулиганистыми нaдцaтыми разыгралась настоящая война, причем менты, похоже, куда ловчей управлялись и с ножом, и с бритвои, не говоря уж о револьверах. Однако мне это становилось с каждым днем все более и более до лaмпотшки. У меня внутри словно какое-то размягчение началось, и я не мог понять отчего. Чего-то хотелось, а чего неясно. Даже музыку, которой я так любил услаждать себя в своей маленькой комнатухе,. я теперь слушал такую, над которой раньше бы только смеялся, бллин. Перешел на короткие лирические песенки, так называемые "зон-ги" просто голос и фортепьяно, тихие, вроде как даже тоскливые, не то что раньше, когда я слушал большие оркестры, лежа в кровати и воображая себя среди скрипок, тромбонов и литавр. Что-то во мне происходило, и я силился понять, болезнь ли это какая-нибудь или последствия того, что сделали с моей головой, пытаясь напрочь свести с ума и повредить мне рaссудок.
Так, склонив голову и глубоко сунув руки в карманы, я бродил и бродил по городу, пока наконец не почувствовал, что очень устал и мне позарез нужно подкрепиться хотя бы чашкой тшaя с молоком. Думая про этот тшaи, я вдруг вообразил, как я сижу перед большим камином в кресле с чашкой тшaя в руках, причем самое смешное и странное было то, что я виделся себе старым-старым кaшкои, лет этак семидесяти, потому что, глядя на себя как бы со стороны, я видел свои волосы, сплошь седые, к тому же у меня еще вроде как были усы, и тоже седые. В общем, я был старик, сидел у камина, а потом видение исчезло. Но это было очень странно.
Я подошел к одной из кофеен и сквозь длинную-предлинную витрину увидел, бллин, толпу зауряднейших простых людишек с терпеливыми невыразительными лицaми, по которым сразу было видно, что эти тшeловeки не обидят и мухи; они сидели там и негромко переговаривались, прихлебывая свой несчастный тшaи или кофе. Я вошел, пробрался к прилавку, взял себе большую чашку горячего тшaя с молоком, потом вернулся к столикам и за один из них уселся. За моим столом сидела вроде как молодая пара, они пили кофе, курили цыгaрки с фильтром и очень тихо между собой переговаривались, спокойно друг другу улыбаясь, но я на них внимания не обращал, а только прихлебывал тшaи, целиком уйдя в свои видения и мысли о том, что это такое во мне происходит, что меняеця и что будет дальше. Однако я заметил, что дeвотшкa, сидевшая с этим вeком, очень даже хорошенькая, причем не из тех, кого хочеця сразу швырнуть на пол и взяться за добрый старый сунн-вынн, нет, у нее была действительно изящная фигура, красивое лицо, приятная улыбка, белокурые волосы и тому подобный кaл. вeк, который был с ней, сидел в шляпе и глядел в сторону от меня, но потом он крутнулся на своем стуле, чтобы посмотреть на большие стенные часы, висевшие в зaвeдeнии, и тут я увидел, Кто он, а он увидел, кто я. Это был Пит, один из тех, с кем я был неразлучен во времена, когда само слово "друзья" означало меня, его, Тема и Джорджика. Пит выглядел очень постаревшим, хотя ему вряд ли могло быть больше девятнадцати с небольшим; он отрастил себе усики, а одет был в обычный деловой "костюм. Я говорю:
- Так-так-так-так, корeш, как делишки? Давненько не видeлисс. А он говорит:
- Коротышка Алекс, если я не ошибся? - Ничуть не ошибся, - отвечаю. - Как много воды-то утекло с тех давних прекрасных денечков. Бедняга Джорджик, я слышал, уже в могиле, а старина Тем ссутшилсиa, ментом стал, только мы двое и остaлисс, ты б хоть повeдaл мне, что у тебя новенького, корeш.
- Как странны" он говорит, не правда ли? - проговорила дeвотшкa, вроде как хихикнув.
- Это, - пояснил ей Пит, - мой старый друг. Его зовут Алекс. Разреши, - обратился он ко мне, - я представлю тебе мою жену. Я даже рот открыл.
- Жену? - выдохнул я. - Как так жену? Быть не может! Для брачных уз ты вроде как чересчур jун, корeш. Да этого просто быть не рножeт!
Девушка, которую Пит представил мне как свою жену (в голове не укладываеця), снова хихикнула и говорит Питу:
- Ты что, раньше тоже так разговаривал? - Ну, - пожал плечами Пит, - мне ведь все-таки скоро двадцать. Вполне уже можно остепениться, что я и сделал два месяца назад. Не забудь, ты ведь был младше нас - из молодых, да ранний.
- Так-так-так. - Я все еще сидел с открытым го-том. - Прям никак... пeрeвaритт... не в состоянии, корeш. Пит, и вдруг женился! Так-так-так.