- Да-да, конечно, сэр, - ответил я. - Большое спасибо, сэр. Я все время старался исправиться, правда, сэр. Я^благодарен всем, кто заметил это.
- Ох, не за что, - со вздохом качнул головой комендант. - Это не награда. Далеко не награда. Вот, подпиши бумагу. Здесь говориця, что ты просишь, чтобы остаток срока тебе заменили на то, что тут обозначаеця как - странное, однако, название! - исправительное лечение. Подпишешь?
- Конечно, обязательно подпишу, сэр, - сказал я. - И большое вам спасибо. - Сразу же мне выдали чернильный карандаш, и я подписал свою фамилию, сделав еще в конце красивый росчерк. Комендант откинулся в кресле.
- ха-арошо. Ну, собственно, вот и все, наверное. Опять ожил начальник охраны. - С ним хочет поговорить тюремный священник, сэр.
Меня вывели вон и повели по коридорам к боковой часовне, причем на этот раз один из вертухаев все время норовил тохшокнух меня то по затылку, то по спине, однако делал это неуверенно, а может, просто ленился. В общем, прошли через зал часовни, поднялись к контeрe свища, впихнули меня внутрь. Свищ сидел за столом, распространяя вокруг себя сильную мужскую вонн крепких цыгaрок и хорошего виски. Посидел-посидел и говорит;
- Ну, номер 6655321, садись, - И вертухаям: - Подождите в коридоре, ладно? - Они вышли. Тогда он очень серьезно и доверительно заговорил со мной: - Слушай, я хочу, чтобы ты понял одно, малыш: от меня это не исходит никоим образом. Если бы мой протест имел смысл, я бы протестовал, но протестовать смысла нет. Тут дело не только в том, что это бы мне испортило карьеру, но и в том, что мой слабый голос ничего не значит по сравнению с громовым рыком из неких высших политических сфер. Я достаточно ясно выражаюсь? - Мне было как раз ничего не ясно, но я кивнул, дескать, да, да. - Затрагиваюця очень трудные этические проблемы, - продолжал он. - Тебя, номер 6655321, собирак")гся превратить в хорошего мальчика. Больше никогда у тебя не возникнет желания совершить акт насилия или нарушить каким бы то ни было образом порядок в Государстве. Я надеюсь, ты понял, о чем речь. Я надеюсь, ты идешь на это, абсолютно ясно все сознавая. Я отвечаю:
- Ну, ведь приятно же быть хорошим, сэр. - А сам внутри смеюсь-потешаюсь, бллин. А он говорит:
- Может быть, и вовсе не так уж приятно быть хорошим, малыш 6655321. Может быть, просто ужасно быть хорошим. И, говоря это тебе, я понимаю, каким это звучит противоречием. Я знаю, у меня от этого будет много бессонных ночей. Что нужно Господу? Нужно ли ему добро или выбор добра? Быть может, человек, выбравший зло, в чем-то лучше человека доброго, но доброго не по своему выбору? Это глубокие и трудные вопросы, малыш 6655321. Но тебе я хочу сказать сейчас лишь одно: если в будущем настанет такой час, когда ты вспомнишь этот день, вспомнишь меня, нижайшего и скромнейшего из прислужников Божиих, молю тебя, не думай плохо обо мне в сердце своем, не думай, будто я каким-либо образом связан с тем, что должно с тобой случиться. И, кстати, раз уж речь зашла о молениях, я с грустью понимаю, что и молиться за тебя бессмысленно. Ты уходишь в пространства, где молитва не имеет силы. Ужасная, ужасная штука, если вдуматься. Правда, в некотором смысле, избрав путь, лишающий тебя возможности этического выбора, ты определенным образом и в самом деле совершаешь выбор. Так что мне об этом еще думать и думать. В общем, номер 6655321, я еще буду думать, и да поможет нам всем Господь! - И тут он заплакал. Впрочем, я не обратил на это большого внимания, бллин, я про себя только потешался, потому что видел: свищ здорово приложилсиa к бутылке виски; вот и опять он вынул из ящика стола бутылку и принялся наливать себе изрядную порцию в гриaзни захватанный стакан. осушил его и говорит: - Может, все к лучшему, кто знает. Пути Господни неисповедимы, - и запел громким, хорошо поставленным голосом псалом. Затем дверь отворилась, вошли вертухаи, чтобы охaстшитт меня обратно в вонючую камеру, но старый евищ, не прерываясь, продолжал петь свой* псалом.
В общем, на следующее утро пришло время прощаться с Гостюрьмой, и мне было даже слегка грустновато, как это всегда бывает, когда покидаешь место, к которому кое-как все ж таки привык. Но путь мой оказался не далек, бллин. Пинками и затрещинами меня погнали к новому белому зданию на другой стороне двора, в который нас выводили на прогулки. Здание было новехонькое, в нем стоял клейкий такой запах новостройки, от которого даж^ мурашки бежали по коже. Я стоял в дико огромном пустом вестибюле, привыкая к новым запахам-к ним мой нос очень даже чуток. Пахло вроде как больницей, а человек, которому вертухаи меня передали, был в белом халате - значит, видимо, врач. Он за меня расписался, а один из зверюг вертухаев, которые привели меня, и говорит:
- Вы за ним смотрите, сэр. Он как был мерзавцем и громилой, так и опять им станет, а то, что все время к тюремному капеллану подлизывался да Библию читал, так это притворство! - Но новый тшeловeк с красивыми голубыми глaззями, которые вроде как смеялись, когда он говорил, ответил ему:
- Нет-нет, трудностей у нас не предвидиця. Мы ведь будем друзьями, не правда ли? - И он одарил меня такой лучезарной улыбкой, в которой участвовали не только его глaззя, но и красиво очерченный рот, блеснувший белизной зуббjeв, - такой улыбкой, что я вроде как сразу ему поверил. Между тем он передал меня другому человеку в халате - видимо, рангом пониже, хотя и этот был очень вежлив, и меня ввели в чудненькую чистенькую комнатку с занавесками, настольной лампой, кроватью - надо же, это все мне, мне одному! При этом ваш скромный повествователь дико про себя потешался, решив, что все-таки он большой вeзунтшик. Мне велели снять ужасную тюремную робу и дали замечательный пижамный костюм, бллин, бледно-зеленый и даже сшитый по последней моде. Кроме того, дали чудесный теплый халат и мягкие тапочки, чтобы не ходить босикорн, так что я подумал: "Ну, Алекс, ну, парень, ну, бывший номер 6655321, четко ты вписaлсиa, безошибочно. Здесь прямо не жизнь, а сказка! "
После того как мне дали большую тшaшку настоящего хорошего кофе и несколько старых газет и журналов, чтобы мне не скучно было завтракать, пришел первый вeк в белом халате - тот, который за меня вроде как расписался, и говорит:
- Ба, вот вы где! - Что, в общем-то, было довольно глупо, но почему-то глупо не прозвучало - настолько этот вeк был приветлив. - Меня зовут, - сказал он, - доктор Браном. Я ассистент доктора Бродского. С вашего разрешения, я бы хотел провести небольшой осмотр - так, на всякий случай, - и вынул из правого кармана старенький стетоскоп. - Надо ведь убедиться, что вы в форме, не правда ли? Надо, а как же! - А я, лежа с задранной на груди пижамой, пока он выслушивал и выстукивал, спрашиваю:
- А что именно, сэр, вы собираетесь со мной здесь делать?
- Ну, - проговорил доктор Браном, прикладывая к моей спине холодный стетоскоп, - в принципе ничего особенного. Просто покажем вам кое-какие фильмы.
- Фильмы? - удивился я. Я не мог поверить собственным ушaм, бллин, и вы понимаете почему. - Вы имеете в виду, - еще раз переспросил я, - что я буду вроде как в кино ходить?
- Это особые фильмы, - уточнил " доктор Бра-ном. - Очень специфические. Первый сеанс будет сегодня после обеда. Да, - произнес он, выпрямляясь, - похоже, вы вполне здоровы и в хорошей форме. Разве что немного потеряли в весе. Из-за тюремной пищи. Можете застегнуть пижаму. После каждой еды один укольчик в руку. Не повредит. - Я почувствовал прилив благодарности к симпатичному доктору Браному. Спрашиваю:
- Это что будет, сэр, витамины? - Что-то вроде, - душeвно и дружески улыбаясь, сказал он. - Один укольчик каждый раз после еды. - С этими словами- он вышел. А я лежал на кровати, радуясь такой райской жизни, и читал оставленные мне журналы - "Уорлдспорт", "Синни" (журнал для любителей кино) и "Гоул". Потом я откинулся на подушку, прикрыл qиaззя и стал думать о том, до чего же здорово будет выйти на свободу и как днем ?> стану ходить на какую-нибудь непыльную работенку (из школьного-то возраста я уж немного вырос), а там, глядишь, новая шaикa подбереця для ночных вылазок, и первое наше дeло будет изловить старину Тема с Питом, если до них еще не добрались менты. На этот раз буду смотрeтт в оба, чтоб не попасться. Мне ведь дают такой шанс - мне, который совершил убийство и все прочее, так что просто даже нечестно было бы: на меня столько сил потратили, фильмы, от которых я стану пaи-мaллтшикорн, показывали, и после этого взять и снова попасться! Внутренне я дико потешался над наивностью всех этих спeцов, а когда мне принесли завтрак, да еще и на подносе, вообще чуть голову напрочь не отхохотaл. Как раз тот самый вeк, который провожал меня в палату из вестибюля, его мне и принес, да еще говорит:
- А вы тут, я смотрю, хорошо устроились, это приятно.
жрaтшкa, которая была на подносе, оказалась добротной и аппетитной два-три ломтикa горячего ростбифа с картофельным пюре и овощами, мороженое и горячий тшaи в красивой тшaшкe. Прилагалась даже одна цыгaркa и коробок с одной спичкой в нем. Так что, похоже, жизнн мне улыбалась, бллин. Затем, примерно через полчаса, когда я, полусонный, лежал на кровати, вошла медсестра, очень даже симпатичная кисa с большими грудиaми (их я не лицезрел уже два года), при ней был поднос со шприцем. Я говорю:
- А, витамины, что ли? - и подмигнул ей, но она не обратила внимания. Сразу же вколола мне иглу в левую руку, и - пшшш - в мышцу пошел витамин. После этого она удалилась - клик-клак, клик-клак туфельками на высоких каблучках. Потом появился тот санитар в белом халате, катя перед собой кресло на колесах. Эта деталь меня слегка удивила. Я говорю:
- Слышь, корeш, это еще зачем? Я и сам дойду, если куда итти надо. Но он не согласился.
- Лучше, - говорит, - я вас отвезу. - И впрямь, бллин, спустив ноги с кровати, я обнаружил, что меня слегка пошатывает. Неужто действительно сказываеця тюремный нeдокорм, о котором говорил доктор Бра-ном? Ничего, витамины после каждой еды быстренько поставят меня тор+шком. Тут и сомневаться нечего.
4
Помещение, куда меня привезли, было вроде кинозала, но такого, каких я прежде не видывал. Одна стена была, как водиця, скрыта серебристым экраном, в стене напротив виднелись квадратные отверстия для луча проектора, и по всему помещению - стереодинамики. При этом у правой стены стоял пульт с какими-то маленькими шкалами и циферблатами, а посреди пола, обращенное к экрану, стояло что-то вроде зубоврачебного кресла, все опутанное всевозможными проводами,. и мне пришлось на него переползать при поддержке еще одного санитара в белом халате. Потом я заметил, что пониже отверстий для проекторов в стене вроде как окошко с матовым стеклом; мне показалось, что за ним движуця чьи-то тени, и я даже услышал, как кто-то там поперхнулся; кaшл-кaшл-кaши. Но потом я уже ничего не замечал, всецело поглощенный тем, до чего я слаб, - обстоятельство, которое я приписал внезапному переходу от скудной тюремной жрaт-шки к хорошей и калорийной, да еще и к витаминным уколам.
- Отлично, - сказал санитар, привезший меня в кресле. - Я тебя покидаю. Начнут, как только придет доктор Бродский. Надеюсь, тебе понравиця. - По правде говоря, бллин, в тот вечер мне вовсе не хотелось смотреть фильм. Как-то настроения не было. Куда больше удовольствия доставила бы мне небольшая такая спиaтшкa на кровати в тишине, спокойствии и оди нотшeствe. Какой-то я был вялый.
Потом пошли вeстши и вовсе необычайные; один из мeдбрaттjeв пристегнул мне голову ремнем к подголовнику, напевая при этом себе под нос какой-то популярный эстрадный кaл.
- Это еще зачем? - говорю. Санитар прервал на секунду свое пение и ответил мне, что это затем, чтобы зафиксировать мне голову и заставить смотреть на экран. - Послушайте, - удивился я. - Я ведь и сам хочу смотреть на экран. Для этого меня сюда притащили, так почему бы мне не посмотреть? - На это второй мeд-брaт (всего их было трое, причем еще была одна кисa, сидевшая у приборного пульта) только усмехнулся. И пояснил:
- Как знать. Ох, ничего заранее не скажешь! Ты уж поверь нам, приятель. Так будет лучше. - И тут обнаружилось, что они и руки, и ноги мне пристегивают к специальным захватам кресла. Это мне показалось слегка бeзумни, но я не стал препяцтвовать им в том, что они делали. Если через две недели я буду свободным как ветер мaллтшипaлкшикорн, то до той поры я готов стерпеть многое, бллин. Одна вeс^ш мне, правда, здорово не понравилась - это когда мне защемили кожу лба какими-то зажимами, чтобы у меня верхние веки поднялись и не опускались, как бы я ни старался. Попытавшись усмехнуться, я сказал:
- Ничего себе, обaлдeнныje, видaтт, вы мне фильмы показывать собираетесь, если так настаиваете, чтобы я. смотрел их. - На что один из санитаров с улыбкой ответил:
- обaлдeнныje? Что ж, ты, брат, прав. Увидишь - обалдеешь, это точно! - И надел мне на голову вроде как шлем со множеством бегущих от него проводоч-ков, а к животу и к тикалке присобачил какие-то присоски, и тоже с проводами. хлопнула дверь, и вошел, видимо, кто-то очень важный, судя по тому, как замерли его подчиненные в белых халатах. Тут я впервые увидел доктора Бродского. Он был маленького роста, толстенький, с густой шапкой курчавых волос, в толстых очках, сидевших на носу типа кaртошкa. Костюм его, распространявший слабый запашок операценной, был, однако, шикaрни и дико моднющий. Рядом с Бродским стоял и доктор Браном с улыбкой от уха до уха - видимо, он так старался меня ободрить.
- Все готово? - спросил доктор Бродский одыш-ливым голосом. Какие-то люди отозвались, рапортуя готовность, - сперва в отдалении, потом поближе, а потом послышалось тихое жужжанье, что-то включили, значит. Но вот гаснет свет, и ваш покорный слуга, скромный ваш повествователь, сидит испуганный и оди ноки, не в силах ни шевельнуться, ни закрыть глaззя. Наконец под громкий, бьющий по ушaм и по нервам треск атмосферных помех, начался фильм. На экране возникло изображение, не предваренное ни названием, ни указанием на изготовившую фильм киностудию. Появилась улица, самая обыкновенная, каких сотни в любом городе, время ночное, горят фонари. Снято вроде как профессенально - никаких мельканий, никаких приставших к оптике шерстинок и грязи, которые порой то и дело скачут по экрану на домашнем просмотре у дворового кинолюбителя-порнографиста. Музыка нарастает, дико зловеще. Затем на улице появляеця кaшкa, очень стaри, а на него наскакивают двое модно одетых мальчиков (с моих времен мода несколько изменилась: до сих пор еще носили узкие штаны, но галстуки бабочкой уже отошли, теперь в ходу были галстуки типа сeледкa), и эти мальчики начинают с ним шустритт. Слышаця его вскритши и стоны, очень натуральные, и различаеця даже пыхтенье и хаканье мальчиков, которые его бьют. Мальчики делают из этого вeкa настоящую котлету - трах, трах, трах его кулаками, одежду на нем рaздрызг, рaздрызг, а потом, обнаженного, его еще сaпогои, сaпого! (он лежит уже весь в крови и грязи, сваленный в придорожную канаву), после чего, конечно же, мaллтшики скоренько рвут когти. Потом крупным планом тыквa этого избитого вeкa; красиво струиця красная кровь. Забавно, но почему-то в реальности все цвета вроде как не такие яркие и настоящие, как на экране.
Но все время, пока я смотрел, все более и более явственным становилось у меня ощущение недомогания, которое я списывал на тюремный нeдокорм и на то, что мой желудок не вполне готов еще к здешней сытной жрaтшкe и витаминам. Однако я пытался от этого отвлечься, сосредоточив свое внимание на следующем фильме, который начался сразу же за первым без всякого перерыва. В этот раз на экране сразу появилась молоденькая кисa, с которой проделывали добрый старый сунн-вынн - сперва один мальчик, потом другой, потом третий и четвертый, причем из динамиков несся ее истошный критш пополам с печальной и трагической музыкой. Все было очень и очень реалистично, хотя, если как следует вдуматься, то диву дашься, как могут люди соглашаться, чтобы с ними такое проделывали на съемках, более того, даже вообразить трудно, чтобы киностудии типа "Гуд" или "Госфильм" могли такое снимать и не вмешиваться в происходящее. Так что скорее всего это был очень искусный монтаж или комбинированные съемки, или как там у них подобные вeстши называюця. Но сделано было очень реалистично. Так что, когда очередь дошла до шестого или седьмого мaлкшикa, который, ухмыляясь и похохатывая, зaсaдил, и дeвотшкa зашлась от критшa, вторя жуткои музыке на звуковой дорожке, меня начало подташни-вать. По всему телу пошли боли, временами я чувствовал, что вот-вот меня вытошнит, и подступила тоска, бллин, оттого что меня привязали и я не могу шевельнуться в кресле. Когда эта часть фильма подошла к концу, от пульта управления до меня донесся голос доктора Бродского: "Реакция на уровне двенадцати с половиной? Что ж, это обнадеживает".
Потом без перехода пошел следующий ломтик фильма; на этот раз показывали просто человеческое лицо, очень вроде как бледное, которое удерживали неподвижным и делали с ним всякие пакостные вeстши. Меня слегка прошиб пот, в кишкaх все болело, ужасно мучила жажда, в голове стучало бух-бух-бух, и хотелось только одного: не видеть, не видеть этого, иначе стошнит. Но я не мог закрыть глаза, и даже скосив зрачки в сторону, я не мог отвести их с линии огня этого фильма. Так что, хочешь не хочешь, я видел все - все, что делалось с этим лицом, и слышал кошмарные исходящие от него критши. Я говорил себе, что это не может быть взаправду, но муки мои не уменьшались. Меня всего корчили спазмы, но стошнить почему-то не удавалось, и я смотрел, как сперва бритвой вырезали глаз, потом полоснули по щеке, потом - вжик-вжик-вжик по всему лицу, и красная кровь брызнула на линзу объектива. Потом плоскогубцами по одному выдергивали зубы, и такой пошел критш, такие потоки крови, что это просто немыслимо. Потом послышался довольный голос доктора Бродского: "Замечательно, великолепно! "
Следующий ломтик фильма посвящался тому, как старую женщину, хозяйку лавки, под громкий смех пинает ногами кодиa парней, которые потом громят и поджигают лавку. Показано, как бедная старая птицa, вопя и стеная, пытаеця ползком выбраться из пламени, но мaллтшики сломали ей ногу, и она не может двинуться с места. В результате ее охватывает ревущее пламя, ее искаженное страданием, умоляющее лицо проглядывает сквозь огонь и исчезает, после чего доносиця самый громкий, кошмарный и душераздирающий крхш, какой только может вырваться из человеческой глотки. Теперь я уже определенно должен был блeвaнутт, и я закричал;
- Меня тошнит! Пожалуйста, дайте мне стошнить! Ради Бога, принесите мне что-нибудь, во что стошнить! Но доктор Бродский в ответ: - Это только твое воображение. Тебе не о чем беспокоиться. Следующий фильм, поехали. Должно быть, это была какая-то шутка, потому что следом из темноты донесся вроде как смех. После чего меня заставили смотреть отвратительнейшую ленту о японских пытках. Речь шла о войне 1939-1945 годов, и там солдат прибивали к столбам гвоздями, разводили под ними костры, отрезали им бeицы, а одному отрубили голову мечом, и, пока голова с живыми глaззями и го-том еще катилась, он продолжал бежать, извергая из шеи фонтан крови, а потом упал, и все это под громкий смех японцев. Резь в животе, головная боль и жажда мучили меня невыносимо, причем все это как бы наваливалось на меня с экрана. Я закричал:
- Остановите! Пожалуйста, остановите фильм! Я не могу больше. - И голос доктора Бродского:
- Остановить? Как ты сказал, остановить? Ну что ты, мы еще только начали. - И он с остальными вместе громко рассмеялся.
5
Я не хочу описывать, бллин, остальные ужасные вeстши, которые меня заставили просмотреть в тот вечер. Все эти головастые докторы Бродские и Брано-мы и все прочие в белых халатах - вы помните, там ведь была еще и дeвотшкa, которая крутила ручки на приборном пульте, - все они, по-моему, куда гаже и отвратнее любого из прeс+упников в Гостюрьме. Ну в самом деле: я ведь даже и помыслить не мог бы, чтобы кому-то пришло в голову делать такие фильмы, которые меня заставляли смотреть привязанным к креслу, да еще с насильно открытыми глaззями. Все, что я мог делать, это поднимать критш, чтобы выключили, выключили, отчасти перекрывая этим шум драк, резни и музыку, которая это сопровождала. Можете себе представить мое облегчение, когда, просмотрев последний отрывок, услышал я голос доктора Бродского, который со скучающим зевком произнес: "Ну, пожалуй, для первого дня довольно, как вы считаете, доктор Браном? " Включили свет, а мою голову все еще 1 распирало буханье словно бы какой-то огромной машины, производящей боль, во рту был кaл и сухость, и такое чувство, будто я сейчас выблиуjу всю жрaтшку, которая съедена мной, бллин, с тех пор как я был младенцем.
- Ладно, - сказал доктор Бродский, - пусть отправляеця обратно в постель. - Затем он вроде как потрепал меня по плечу и говорит: - НепДохо, неплохо. Очень многообещающее начало. - И, во весь - о^ осклабившись, поплелся вон; доктор Браном пошел следом, однако перед уходом одарил меня дружелюбной и участливой улыбкой, словно он со всем происходящим не имеет ничего общего, а втянут в это силком', так же как я.
В общем, отвязали они меня от кресла, освободили кожу над глазами, чтобы я мог открывать и закрывать их, и я их закрыл - о, бллин, какая боль и буханье было у меня в голове! - а потом меня перевалили в кресло-каталку и повезли в палату, причем мeдбрaт, который меня вез, все время бубнил себе под нос какой-то эстрадный кaл, так что я не выдержал и говорю: "Заткнись, ты1" - но он только усмехнулся и ответил: "Брось, ерунда, парень", - и запел еще громче. Ну, положили меня в постель, я чувствовал себя боллным и разбитым, но спать не мог, однако вскоре почувствовал, что скоро вроде как почувствую, что скоро почувствую себя вроде как чуть лучше, а потом мне принесли чашку свежего горячего тшaя с молоком и с сахаром, и когда я его выпил, пришло ощущение, что этот ужасный кошмар вроде как отошел в прошлое и кончился. А затем пришел улыбчивый и доброжелательный доктор Браном. Он говорит:
- Ну, по моим расчетам вам уже должно стать лучше. Правильно?
- Сэр... - преодолевая слабость, отозвался я. Как-то я не вполне пони, что он имел в виду, говоря о расчетах, потому что когда ты болeн и начинаешь чувствовать себя лучше, это твое личное дело, и никакие расчеты тут ни при чем. Он сел, весь такой дико располагающий и дружелюбный, на край кровати и сказал:
- Доктор Бродский вами доволен. У вас очень положительная реакция. Завтра, разумееця, будет два сеанса, утренний и вечерний, так что могу себе представить, какой вы будете к концу дня измотанный. Но нам надо жать на все педали, чтобы вас вылечить. - А я говорю:
- Вы к тому, чтобы мне снова?.. Чтобы я снова смотрел на?.. О нет, простонал я. - Это ужасно!
- Разумееця, ужасно, - улыбнулся доктор Браном. - Насилие ужасающая штука. Этому-то вы у нас и учитесь. Ваше тело этому учиця.
- Но я все же не понимаю, - проговорил я. - Не понимаю, почему мне так плохо от этого. Раньше мне никогда от этого плохо не делалось. Раньше было как раз наоборот. Я в смысле, что когда я делал это или смотрел на это, я чувствовал себя как раз хорошо. Не понимаю, что такое... почему... какого fигa...
- Жизнь - удивительная штука, - сказал Браном тоном святоши. Процессы жизни, устройство человеческого организма - кому дано полностью постигнуть эти чудеса? Доктор Бродский, конечно же, выдающийся человек. С вами происходит то, что и должно происходить с каждым нормальным, здоровым человеческим существом, наблюдающим действие сил зла, работу разрушительного начала. Вас делают нормальным, вас делают здоровым.
- Во-первых, мне этого не нужно, - сказал я. - Во-вторых, я вообще не понимаю. Я чувствую себя совершенно больным от того, что вы со мной делаете.
- Разве вы сейчас плохо себя чувствуете? - спросил он со своей дружелюбной улыбкой от ухa до ухa. - Вы пьете чай, отдыхаете, спокойно беседуете с другом - вам сейчас может быть только хорошо!
Слушая его, я осторожненько попробовал вновь ощутить боль и тошноту в голове и во всем теле, но нет, бллин, действительно я чувствовал себя хорошо и даже проголодался.
- Не могу взять в толк, - сказал я. - Вы, видимо, специально что-то делаете, чтобы мне было так скверно. - И я в раздумье нахмурился.
- Вам только что было плохо, - сказал он, - потому что вы выздоравливаете. Когда человек здоров, он отзываеця на зло чувством страха и дурноты. Вы выздоравливаете, вот и все. Завтра к этому времени вы будете еще здоровее. - Затем он похлопал меня по коленке и вышел, а я задумался, силясь разгадать эту головоломку. Похоже было, что провода и всякие прочие штуки, которые они цепляли к моему телу, заставляли меня чувствовать себя больным, и все это сплошной подвох. Я все еще силился найти разгадку и подумывал уже о том, не лучше ли будет завтра вообще воспротивиться их попыткам привязать меня к креслу и затеять с ними настоящий дрawинг - есть же у меня все-таки какие-то права! - когда ко мне вошел еще один человек. Это был улыбчивый стaр! кaшкa, который назвался представителем комиссии по социальной интеграции бывших заключенных; он принес с собой множество бумажек тт бланков.
- Куда, - обратился он ко мне, - вы пойдете, когда окажетесь на свободе?
Я, по правде говоря, как-то даже не думал о таких вещах, и вообще до меня только теперь начало доходить, что очень скоро я буду свободен как вольный ветер, и тут же я осознал, что это произойдет только в том случае, если я буду идти у них на поводу и не стану затевать дрawинг, критшинг, не буду ни от чего отказываться и так далее. Я говорю: - Ну, домой пойду. Назад к своим прeдкaрн. - К вашим - кому? - Он не очень-то вjeзжaл в жаргон нaдцaтых, поэтому я пояснил: - В свой родной дом, к родителям. Понятно, - отозвался он. - А когда у вас в последний раз с ними было свидание?
- Ох, не за что, - со вздохом качнул головой комендант. - Это не награда. Далеко не награда. Вот, подпиши бумагу. Здесь говориця, что ты просишь, чтобы остаток срока тебе заменили на то, что тут обозначаеця как - странное, однако, название! - исправительное лечение. Подпишешь?
- Конечно, обязательно подпишу, сэр, - сказал я. - И большое вам спасибо. - Сразу же мне выдали чернильный карандаш, и я подписал свою фамилию, сделав еще в конце красивый росчерк. Комендант откинулся в кресле.
- ха-арошо. Ну, собственно, вот и все, наверное. Опять ожил начальник охраны. - С ним хочет поговорить тюремный священник, сэр.
Меня вывели вон и повели по коридорам к боковой часовне, причем на этот раз один из вертухаев все время норовил тохшокнух меня то по затылку, то по спине, однако делал это неуверенно, а может, просто ленился. В общем, прошли через зал часовни, поднялись к контeрe свища, впихнули меня внутрь. Свищ сидел за столом, распространяя вокруг себя сильную мужскую вонн крепких цыгaрок и хорошего виски. Посидел-посидел и говорит;
- Ну, номер 6655321, садись, - И вертухаям: - Подождите в коридоре, ладно? - Они вышли. Тогда он очень серьезно и доверительно заговорил со мной: - Слушай, я хочу, чтобы ты понял одно, малыш: от меня это не исходит никоим образом. Если бы мой протест имел смысл, я бы протестовал, но протестовать смысла нет. Тут дело не только в том, что это бы мне испортило карьеру, но и в том, что мой слабый голос ничего не значит по сравнению с громовым рыком из неких высших политических сфер. Я достаточно ясно выражаюсь? - Мне было как раз ничего не ясно, но я кивнул, дескать, да, да. - Затрагиваюця очень трудные этические проблемы, - продолжал он. - Тебя, номер 6655321, собирак")гся превратить в хорошего мальчика. Больше никогда у тебя не возникнет желания совершить акт насилия или нарушить каким бы то ни было образом порядок в Государстве. Я надеюсь, ты понял, о чем речь. Я надеюсь, ты идешь на это, абсолютно ясно все сознавая. Я отвечаю:
- Ну, ведь приятно же быть хорошим, сэр. - А сам внутри смеюсь-потешаюсь, бллин. А он говорит:
- Может быть, и вовсе не так уж приятно быть хорошим, малыш 6655321. Может быть, просто ужасно быть хорошим. И, говоря это тебе, я понимаю, каким это звучит противоречием. Я знаю, у меня от этого будет много бессонных ночей. Что нужно Господу? Нужно ли ему добро или выбор добра? Быть может, человек, выбравший зло, в чем-то лучше человека доброго, но доброго не по своему выбору? Это глубокие и трудные вопросы, малыш 6655321. Но тебе я хочу сказать сейчас лишь одно: если в будущем настанет такой час, когда ты вспомнишь этот день, вспомнишь меня, нижайшего и скромнейшего из прислужников Божиих, молю тебя, не думай плохо обо мне в сердце своем, не думай, будто я каким-либо образом связан с тем, что должно с тобой случиться. И, кстати, раз уж речь зашла о молениях, я с грустью понимаю, что и молиться за тебя бессмысленно. Ты уходишь в пространства, где молитва не имеет силы. Ужасная, ужасная штука, если вдуматься. Правда, в некотором смысле, избрав путь, лишающий тебя возможности этического выбора, ты определенным образом и в самом деле совершаешь выбор. Так что мне об этом еще думать и думать. В общем, номер 6655321, я еще буду думать, и да поможет нам всем Господь! - И тут он заплакал. Впрочем, я не обратил на это большого внимания, бллин, я про себя только потешался, потому что видел: свищ здорово приложилсиa к бутылке виски; вот и опять он вынул из ящика стола бутылку и принялся наливать себе изрядную порцию в гриaзни захватанный стакан. осушил его и говорит: - Может, все к лучшему, кто знает. Пути Господни неисповедимы, - и запел громким, хорошо поставленным голосом псалом. Затем дверь отворилась, вошли вертухаи, чтобы охaстшитт меня обратно в вонючую камеру, но старый евищ, не прерываясь, продолжал петь свой* псалом.
В общем, на следующее утро пришло время прощаться с Гостюрьмой, и мне было даже слегка грустновато, как это всегда бывает, когда покидаешь место, к которому кое-как все ж таки привык. Но путь мой оказался не далек, бллин. Пинками и затрещинами меня погнали к новому белому зданию на другой стороне двора, в который нас выводили на прогулки. Здание было новехонькое, в нем стоял клейкий такой запах новостройки, от которого даж^ мурашки бежали по коже. Я стоял в дико огромном пустом вестибюле, привыкая к новым запахам-к ним мой нос очень даже чуток. Пахло вроде как больницей, а человек, которому вертухаи меня передали, был в белом халате - значит, видимо, врач. Он за меня расписался, а один из зверюг вертухаев, которые привели меня, и говорит:
- Вы за ним смотрите, сэр. Он как был мерзавцем и громилой, так и опять им станет, а то, что все время к тюремному капеллану подлизывался да Библию читал, так это притворство! - Но новый тшeловeк с красивыми голубыми глaззями, которые вроде как смеялись, когда он говорил, ответил ему:
- Нет-нет, трудностей у нас не предвидиця. Мы ведь будем друзьями, не правда ли? - И он одарил меня такой лучезарной улыбкой, в которой участвовали не только его глaззя, но и красиво очерченный рот, блеснувший белизной зуббjeв, - такой улыбкой, что я вроде как сразу ему поверил. Между тем он передал меня другому человеку в халате - видимо, рангом пониже, хотя и этот был очень вежлив, и меня ввели в чудненькую чистенькую комнатку с занавесками, настольной лампой, кроватью - надо же, это все мне, мне одному! При этом ваш скромный повествователь дико про себя потешался, решив, что все-таки он большой вeзунтшик. Мне велели снять ужасную тюремную робу и дали замечательный пижамный костюм, бллин, бледно-зеленый и даже сшитый по последней моде. Кроме того, дали чудесный теплый халат и мягкие тапочки, чтобы не ходить босикорн, так что я подумал: "Ну, Алекс, ну, парень, ну, бывший номер 6655321, четко ты вписaлсиa, безошибочно. Здесь прямо не жизнь, а сказка! "
После того как мне дали большую тшaшку настоящего хорошего кофе и несколько старых газет и журналов, чтобы мне не скучно было завтракать, пришел первый вeк в белом халате - тот, который за меня вроде как расписался, и говорит:
- Ба, вот вы где! - Что, в общем-то, было довольно глупо, но почему-то глупо не прозвучало - настолько этот вeк был приветлив. - Меня зовут, - сказал он, - доктор Браном. Я ассистент доктора Бродского. С вашего разрешения, я бы хотел провести небольшой осмотр - так, на всякий случай, - и вынул из правого кармана старенький стетоскоп. - Надо ведь убедиться, что вы в форме, не правда ли? Надо, а как же! - А я, лежа с задранной на груди пижамой, пока он выслушивал и выстукивал, спрашиваю:
- А что именно, сэр, вы собираетесь со мной здесь делать?
- Ну, - проговорил доктор Браном, прикладывая к моей спине холодный стетоскоп, - в принципе ничего особенного. Просто покажем вам кое-какие фильмы.
- Фильмы? - удивился я. Я не мог поверить собственным ушaм, бллин, и вы понимаете почему. - Вы имеете в виду, - еще раз переспросил я, - что я буду вроде как в кино ходить?
- Это особые фильмы, - уточнил " доктор Бра-ном. - Очень специфические. Первый сеанс будет сегодня после обеда. Да, - произнес он, выпрямляясь, - похоже, вы вполне здоровы и в хорошей форме. Разве что немного потеряли в весе. Из-за тюремной пищи. Можете застегнуть пижаму. После каждой еды один укольчик в руку. Не повредит. - Я почувствовал прилив благодарности к симпатичному доктору Браному. Спрашиваю:
- Это что будет, сэр, витамины? - Что-то вроде, - душeвно и дружески улыбаясь, сказал он. - Один укольчик каждый раз после еды. - С этими словами- он вышел. А я лежал на кровати, радуясь такой райской жизни, и читал оставленные мне журналы - "Уорлдспорт", "Синни" (журнал для любителей кино) и "Гоул". Потом я откинулся на подушку, прикрыл qиaззя и стал думать о том, до чего же здорово будет выйти на свободу и как днем ?> стану ходить на какую-нибудь непыльную работенку (из школьного-то возраста я уж немного вырос), а там, глядишь, новая шaикa подбереця для ночных вылазок, и первое наше дeло будет изловить старину Тема с Питом, если до них еще не добрались менты. На этот раз буду смотрeтт в оба, чтоб не попасться. Мне ведь дают такой шанс - мне, который совершил убийство и все прочее, так что просто даже нечестно было бы: на меня столько сил потратили, фильмы, от которых я стану пaи-мaллтшикорн, показывали, и после этого взять и снова попасться! Внутренне я дико потешался над наивностью всех этих спeцов, а когда мне принесли завтрак, да еще и на подносе, вообще чуть голову напрочь не отхохотaл. Как раз тот самый вeк, который провожал меня в палату из вестибюля, его мне и принес, да еще говорит:
- А вы тут, я смотрю, хорошо устроились, это приятно.
жрaтшкa, которая была на подносе, оказалась добротной и аппетитной два-три ломтикa горячего ростбифа с картофельным пюре и овощами, мороженое и горячий тшaи в красивой тшaшкe. Прилагалась даже одна цыгaркa и коробок с одной спичкой в нем. Так что, похоже, жизнн мне улыбалась, бллин. Затем, примерно через полчаса, когда я, полусонный, лежал на кровати, вошла медсестра, очень даже симпатичная кисa с большими грудиaми (их я не лицезрел уже два года), при ней был поднос со шприцем. Я говорю:
- А, витамины, что ли? - и подмигнул ей, но она не обратила внимания. Сразу же вколола мне иглу в левую руку, и - пшшш - в мышцу пошел витамин. После этого она удалилась - клик-клак, клик-клак туфельками на высоких каблучках. Потом появился тот санитар в белом халате, катя перед собой кресло на колесах. Эта деталь меня слегка удивила. Я говорю:
- Слышь, корeш, это еще зачем? Я и сам дойду, если куда итти надо. Но он не согласился.
- Лучше, - говорит, - я вас отвезу. - И впрямь, бллин, спустив ноги с кровати, я обнаружил, что меня слегка пошатывает. Неужто действительно сказываеця тюремный нeдокорм, о котором говорил доктор Бра-ном? Ничего, витамины после каждой еды быстренько поставят меня тор+шком. Тут и сомневаться нечего.
4
Помещение, куда меня привезли, было вроде кинозала, но такого, каких я прежде не видывал. Одна стена была, как водиця, скрыта серебристым экраном, в стене напротив виднелись квадратные отверстия для луча проектора, и по всему помещению - стереодинамики. При этом у правой стены стоял пульт с какими-то маленькими шкалами и циферблатами, а посреди пола, обращенное к экрану, стояло что-то вроде зубоврачебного кресла, все опутанное всевозможными проводами,. и мне пришлось на него переползать при поддержке еще одного санитара в белом халате. Потом я заметил, что пониже отверстий для проекторов в стене вроде как окошко с матовым стеклом; мне показалось, что за ним движуця чьи-то тени, и я даже услышал, как кто-то там поперхнулся; кaшл-кaшл-кaши. Но потом я уже ничего не замечал, всецело поглощенный тем, до чего я слаб, - обстоятельство, которое я приписал внезапному переходу от скудной тюремной жрaт-шки к хорошей и калорийной, да еще и к витаминным уколам.
- Отлично, - сказал санитар, привезший меня в кресле. - Я тебя покидаю. Начнут, как только придет доктор Бродский. Надеюсь, тебе понравиця. - По правде говоря, бллин, в тот вечер мне вовсе не хотелось смотреть фильм. Как-то настроения не было. Куда больше удовольствия доставила бы мне небольшая такая спиaтшкa на кровати в тишине, спокойствии и оди нотшeствe. Какой-то я был вялый.
Потом пошли вeстши и вовсе необычайные; один из мeдбрaттjeв пристегнул мне голову ремнем к подголовнику, напевая при этом себе под нос какой-то популярный эстрадный кaл.
- Это еще зачем? - говорю. Санитар прервал на секунду свое пение и ответил мне, что это затем, чтобы зафиксировать мне голову и заставить смотреть на экран. - Послушайте, - удивился я. - Я ведь и сам хочу смотреть на экран. Для этого меня сюда притащили, так почему бы мне не посмотреть? - На это второй мeд-брaт (всего их было трое, причем еще была одна кисa, сидевшая у приборного пульта) только усмехнулся. И пояснил:
- Как знать. Ох, ничего заранее не скажешь! Ты уж поверь нам, приятель. Так будет лучше. - И тут обнаружилось, что они и руки, и ноги мне пристегивают к специальным захватам кресла. Это мне показалось слегка бeзумни, но я не стал препяцтвовать им в том, что они делали. Если через две недели я буду свободным как ветер мaллтшипaлкшикорн, то до той поры я готов стерпеть многое, бллин. Одна вeс^ш мне, правда, здорово не понравилась - это когда мне защемили кожу лба какими-то зажимами, чтобы у меня верхние веки поднялись и не опускались, как бы я ни старался. Попытавшись усмехнуться, я сказал:
- Ничего себе, обaлдeнныje, видaтт, вы мне фильмы показывать собираетесь, если так настаиваете, чтобы я. смотрел их. - На что один из санитаров с улыбкой ответил:
- обaлдeнныje? Что ж, ты, брат, прав. Увидишь - обалдеешь, это точно! - И надел мне на голову вроде как шлем со множеством бегущих от него проводоч-ков, а к животу и к тикалке присобачил какие-то присоски, и тоже с проводами. хлопнула дверь, и вошел, видимо, кто-то очень важный, судя по тому, как замерли его подчиненные в белых халатах. Тут я впервые увидел доктора Бродского. Он был маленького роста, толстенький, с густой шапкой курчавых волос, в толстых очках, сидевших на носу типа кaртошкa. Костюм его, распространявший слабый запашок операценной, был, однако, шикaрни и дико моднющий. Рядом с Бродским стоял и доктор Браном с улыбкой от уха до уха - видимо, он так старался меня ободрить.
- Все готово? - спросил доктор Бродский одыш-ливым голосом. Какие-то люди отозвались, рапортуя готовность, - сперва в отдалении, потом поближе, а потом послышалось тихое жужжанье, что-то включили, значит. Но вот гаснет свет, и ваш покорный слуга, скромный ваш повествователь, сидит испуганный и оди ноки, не в силах ни шевельнуться, ни закрыть глaззя. Наконец под громкий, бьющий по ушaм и по нервам треск атмосферных помех, начался фильм. На экране возникло изображение, не предваренное ни названием, ни указанием на изготовившую фильм киностудию. Появилась улица, самая обыкновенная, каких сотни в любом городе, время ночное, горят фонари. Снято вроде как профессенально - никаких мельканий, никаких приставших к оптике шерстинок и грязи, которые порой то и дело скачут по экрану на домашнем просмотре у дворового кинолюбителя-порнографиста. Музыка нарастает, дико зловеще. Затем на улице появляеця кaшкa, очень стaри, а на него наскакивают двое модно одетых мальчиков (с моих времен мода несколько изменилась: до сих пор еще носили узкие штаны, но галстуки бабочкой уже отошли, теперь в ходу были галстуки типа сeледкa), и эти мальчики начинают с ним шустритт. Слышаця его вскритши и стоны, очень натуральные, и различаеця даже пыхтенье и хаканье мальчиков, которые его бьют. Мальчики делают из этого вeкa настоящую котлету - трах, трах, трах его кулаками, одежду на нем рaздрызг, рaздрызг, а потом, обнаженного, его еще сaпогои, сaпого! (он лежит уже весь в крови и грязи, сваленный в придорожную канаву), после чего, конечно же, мaллтшики скоренько рвут когти. Потом крупным планом тыквa этого избитого вeкa; красиво струиця красная кровь. Забавно, но почему-то в реальности все цвета вроде как не такие яркие и настоящие, как на экране.
Но все время, пока я смотрел, все более и более явственным становилось у меня ощущение недомогания, которое я списывал на тюремный нeдокорм и на то, что мой желудок не вполне готов еще к здешней сытной жрaтшкe и витаминам. Однако я пытался от этого отвлечься, сосредоточив свое внимание на следующем фильме, который начался сразу же за первым без всякого перерыва. В этот раз на экране сразу появилась молоденькая кисa, с которой проделывали добрый старый сунн-вынн - сперва один мальчик, потом другой, потом третий и четвертый, причем из динамиков несся ее истошный критш пополам с печальной и трагической музыкой. Все было очень и очень реалистично, хотя, если как следует вдуматься, то диву дашься, как могут люди соглашаться, чтобы с ними такое проделывали на съемках, более того, даже вообразить трудно, чтобы киностудии типа "Гуд" или "Госфильм" могли такое снимать и не вмешиваться в происходящее. Так что скорее всего это был очень искусный монтаж или комбинированные съемки, или как там у них подобные вeстши называюця. Но сделано было очень реалистично. Так что, когда очередь дошла до шестого или седьмого мaлкшикa, который, ухмыляясь и похохатывая, зaсaдил, и дeвотшкa зашлась от критшa, вторя жуткои музыке на звуковой дорожке, меня начало подташни-вать. По всему телу пошли боли, временами я чувствовал, что вот-вот меня вытошнит, и подступила тоска, бллин, оттого что меня привязали и я не могу шевельнуться в кресле. Когда эта часть фильма подошла к концу, от пульта управления до меня донесся голос доктора Бродского: "Реакция на уровне двенадцати с половиной? Что ж, это обнадеживает".
Потом без перехода пошел следующий ломтик фильма; на этот раз показывали просто человеческое лицо, очень вроде как бледное, которое удерживали неподвижным и делали с ним всякие пакостные вeстши. Меня слегка прошиб пот, в кишкaх все болело, ужасно мучила жажда, в голове стучало бух-бух-бух, и хотелось только одного: не видеть, не видеть этого, иначе стошнит. Но я не мог закрыть глаза, и даже скосив зрачки в сторону, я не мог отвести их с линии огня этого фильма. Так что, хочешь не хочешь, я видел все - все, что делалось с этим лицом, и слышал кошмарные исходящие от него критши. Я говорил себе, что это не может быть взаправду, но муки мои не уменьшались. Меня всего корчили спазмы, но стошнить почему-то не удавалось, и я смотрел, как сперва бритвой вырезали глаз, потом полоснули по щеке, потом - вжик-вжик-вжик по всему лицу, и красная кровь брызнула на линзу объектива. Потом плоскогубцами по одному выдергивали зубы, и такой пошел критш, такие потоки крови, что это просто немыслимо. Потом послышался довольный голос доктора Бродского: "Замечательно, великолепно! "
Следующий ломтик фильма посвящался тому, как старую женщину, хозяйку лавки, под громкий смех пинает ногами кодиa парней, которые потом громят и поджигают лавку. Показано, как бедная старая птицa, вопя и стеная, пытаеця ползком выбраться из пламени, но мaллтшики сломали ей ногу, и она не может двинуться с места. В результате ее охватывает ревущее пламя, ее искаженное страданием, умоляющее лицо проглядывает сквозь огонь и исчезает, после чего доносиця самый громкий, кошмарный и душераздирающий крхш, какой только может вырваться из человеческой глотки. Теперь я уже определенно должен был блeвaнутт, и я закричал;
- Меня тошнит! Пожалуйста, дайте мне стошнить! Ради Бога, принесите мне что-нибудь, во что стошнить! Но доктор Бродский в ответ: - Это только твое воображение. Тебе не о чем беспокоиться. Следующий фильм, поехали. Должно быть, это была какая-то шутка, потому что следом из темноты донесся вроде как смех. После чего меня заставили смотреть отвратительнейшую ленту о японских пытках. Речь шла о войне 1939-1945 годов, и там солдат прибивали к столбам гвоздями, разводили под ними костры, отрезали им бeицы, а одному отрубили голову мечом, и, пока голова с живыми глaззями и го-том еще катилась, он продолжал бежать, извергая из шеи фонтан крови, а потом упал, и все это под громкий смех японцев. Резь в животе, головная боль и жажда мучили меня невыносимо, причем все это как бы наваливалось на меня с экрана. Я закричал:
- Остановите! Пожалуйста, остановите фильм! Я не могу больше. - И голос доктора Бродского:
- Остановить? Как ты сказал, остановить? Ну что ты, мы еще только начали. - И он с остальными вместе громко рассмеялся.
5
Я не хочу описывать, бллин, остальные ужасные вeстши, которые меня заставили просмотреть в тот вечер. Все эти головастые докторы Бродские и Брано-мы и все прочие в белых халатах - вы помните, там ведь была еще и дeвотшкa, которая крутила ручки на приборном пульте, - все они, по-моему, куда гаже и отвратнее любого из прeс+упников в Гостюрьме. Ну в самом деле: я ведь даже и помыслить не мог бы, чтобы кому-то пришло в голову делать такие фильмы, которые меня заставляли смотреть привязанным к креслу, да еще с насильно открытыми глaззями. Все, что я мог делать, это поднимать критш, чтобы выключили, выключили, отчасти перекрывая этим шум драк, резни и музыку, которая это сопровождала. Можете себе представить мое облегчение, когда, просмотрев последний отрывок, услышал я голос доктора Бродского, который со скучающим зевком произнес: "Ну, пожалуй, для первого дня довольно, как вы считаете, доктор Браном? " Включили свет, а мою голову все еще 1 распирало буханье словно бы какой-то огромной машины, производящей боль, во рту был кaл и сухость, и такое чувство, будто я сейчас выблиуjу всю жрaтшку, которая съедена мной, бллин, с тех пор как я был младенцем.
- Ладно, - сказал доктор Бродский, - пусть отправляеця обратно в постель. - Затем он вроде как потрепал меня по плечу и говорит: - НепДохо, неплохо. Очень многообещающее начало. - И, во весь - о^ осклабившись, поплелся вон; доктор Браном пошел следом, однако перед уходом одарил меня дружелюбной и участливой улыбкой, словно он со всем происходящим не имеет ничего общего, а втянут в это силком', так же как я.
В общем, отвязали они меня от кресла, освободили кожу над глазами, чтобы я мог открывать и закрывать их, и я их закрыл - о, бллин, какая боль и буханье было у меня в голове! - а потом меня перевалили в кресло-каталку и повезли в палату, причем мeдбрaт, который меня вез, все время бубнил себе под нос какой-то эстрадный кaл, так что я не выдержал и говорю: "Заткнись, ты1" - но он только усмехнулся и ответил: "Брось, ерунда, парень", - и запел еще громче. Ну, положили меня в постель, я чувствовал себя боллным и разбитым, но спать не мог, однако вскоре почувствовал, что скоро вроде как почувствую, что скоро почувствую себя вроде как чуть лучше, а потом мне принесли чашку свежего горячего тшaя с молоком и с сахаром, и когда я его выпил, пришло ощущение, что этот ужасный кошмар вроде как отошел в прошлое и кончился. А затем пришел улыбчивый и доброжелательный доктор Браном. Он говорит:
- Ну, по моим расчетам вам уже должно стать лучше. Правильно?
- Сэр... - преодолевая слабость, отозвался я. Как-то я не вполне пони, что он имел в виду, говоря о расчетах, потому что когда ты болeн и начинаешь чувствовать себя лучше, это твое личное дело, и никакие расчеты тут ни при чем. Он сел, весь такой дико располагающий и дружелюбный, на край кровати и сказал:
- Доктор Бродский вами доволен. У вас очень положительная реакция. Завтра, разумееця, будет два сеанса, утренний и вечерний, так что могу себе представить, какой вы будете к концу дня измотанный. Но нам надо жать на все педали, чтобы вас вылечить. - А я говорю:
- Вы к тому, чтобы мне снова?.. Чтобы я снова смотрел на?.. О нет, простонал я. - Это ужасно!
- Разумееця, ужасно, - улыбнулся доктор Браном. - Насилие ужасающая штука. Этому-то вы у нас и учитесь. Ваше тело этому учиця.
- Но я все же не понимаю, - проговорил я. - Не понимаю, почему мне так плохо от этого. Раньше мне никогда от этого плохо не делалось. Раньше было как раз наоборот. Я в смысле, что когда я делал это или смотрел на это, я чувствовал себя как раз хорошо. Не понимаю, что такое... почему... какого fигa...
- Жизнь - удивительная штука, - сказал Браном тоном святоши. Процессы жизни, устройство человеческого организма - кому дано полностью постигнуть эти чудеса? Доктор Бродский, конечно же, выдающийся человек. С вами происходит то, что и должно происходить с каждым нормальным, здоровым человеческим существом, наблюдающим действие сил зла, работу разрушительного начала. Вас делают нормальным, вас делают здоровым.
- Во-первых, мне этого не нужно, - сказал я. - Во-вторых, я вообще не понимаю. Я чувствую себя совершенно больным от того, что вы со мной делаете.
- Разве вы сейчас плохо себя чувствуете? - спросил он со своей дружелюбной улыбкой от ухa до ухa. - Вы пьете чай, отдыхаете, спокойно беседуете с другом - вам сейчас может быть только хорошо!
Слушая его, я осторожненько попробовал вновь ощутить боль и тошноту в голове и во всем теле, но нет, бллин, действительно я чувствовал себя хорошо и даже проголодался.
- Не могу взять в толк, - сказал я. - Вы, видимо, специально что-то делаете, чтобы мне было так скверно. - И я в раздумье нахмурился.
- Вам только что было плохо, - сказал он, - потому что вы выздоравливаете. Когда человек здоров, он отзываеця на зло чувством страха и дурноты. Вы выздоравливаете, вот и все. Завтра к этому времени вы будете еще здоровее. - Затем он похлопал меня по коленке и вышел, а я задумался, силясь разгадать эту головоломку. Похоже было, что провода и всякие прочие штуки, которые они цепляли к моему телу, заставляли меня чувствовать себя больным, и все это сплошной подвох. Я все еще силился найти разгадку и подумывал уже о том, не лучше ли будет завтра вообще воспротивиться их попыткам привязать меня к креслу и затеять с ними настоящий дрawинг - есть же у меня все-таки какие-то права! - когда ко мне вошел еще один человек. Это был улыбчивый стaр! кaшкa, который назвался представителем комиссии по социальной интеграции бывших заключенных; он принес с собой множество бумажек тт бланков.
- Куда, - обратился он ко мне, - вы пойдете, когда окажетесь на свободе?
Я, по правде говоря, как-то даже не думал о таких вещах, и вообще до меня только теперь начало доходить, что очень скоро я буду свободен как вольный ветер, и тут же я осознал, что это произойдет только в том случае, если я буду идти у них на поводу и не стану затевать дрawинг, критшинг, не буду ни от чего отказываться и так далее. Я говорю: - Ну, домой пойду. Назад к своим прeдкaрн. - К вашим - кому? - Он не очень-то вjeзжaл в жаргон нaдцaтых, поэтому я пояснил: - В свой родной дом, к родителям. Понятно, - отозвался он. - А когда у вас в последний раз с ними было свидание?