- У нас своя квартирка, - сказал Пит. - Работаю в страховой фирме Госфлота, денег, правда, платят маловато, но со временем все образуеця, это точно. А Джорджина...
- Как-как? - проговорил я, все еще ошарашенно разевая рот. Жена Пита (жена, бллин! ) снова хихикнула.
- Джорджина, - повторил Пит. - Она тоже работает. Машинисткой - ну, на машинке печатает. Ничего, кое-как перебиваемся. - А я на него, бллин, как уставился, так и глаз не могу отвести. Он вроде как и ростом стал повыше, и даже голос стал взрослый, и вообще.
- Ты бы, - сказал Пит, - зашел к нам как-нибудь, посидели бы. А ты по-прежнему совсем мальчишкой смотришься, несмотря на все твои злоключения. Да-да-да, мы про тебя все читали. хотя ты ведь и впрямь еще совсем молод.
- Мне восемнадцать, - сказал я. - Только что исполнилось.
- Восемнадцать, говоришь? - Пит поднял брови. - Ого. Так-так-так. Ну, нам пора. - И он бросил на эту свою Джорджину нежный и влюбленный взгляд, взял ее руку в свои, и она тоже на него поглядела так, что прямо о, бллин! - Пока, - бросил мне напоследок Пит, - мы спешим к Грегу на вечеринку. - К Грегу?
- А, ну конечно! - улыбнулся Пит. - Ты ведь не можешь знать его, естественно. При тебе его еще не было. Ты исчез, и тут появился Грег. Он иногда вечеринки небольшие устраивает. Так, чепуха: коктейли, салонные игры. Но очень мило, очень прилично. Как бы это тебе объяснить - безобидно, что ли.
- Ага, - отозвался я. -- Безобидно. Что ж, я это пони мajу. бaлдежнaя тусовкa. - И снова эта самая Джорджина захихикала над моей манерой выражаться. А потом они рука об руку отправились заниматься своими вониутшими салонными играми у этого Грега, кто бы он ни был. А я остался в оди нотшeствe допивать тшaи, который уже остывал, остался думать и удивляться.
Наверное, в этом все дело, думал я. Наверное, я просто слишком стар становлюсь для той жизни, бллин, которую вел все это время. Восемнадцать это совсем немало. В восемнадцать лет у Вольфганга Ама-деуса уже написаны были концерты, симфонии, оперы, оратории и всякий прочий кaл... хотя нет, не кaл, а божественная музыка. Потом еще Феликс М. со своей увертюрой "Сон в летнюю ночь". Дай другие. Еще был французский поэт, которого положил на музыку Бен-джи Бритт - у того вообще все стихи к пятнадцати годам, бллин, уже были написаны. Артюр его звали. Стало быть, восемнадцать лет - это не такой уж и молодой возраст. Но мне-то теперь что делать?
Выйдя из кофейни, я долго слонялся по отчаянно холодным зимним улицам, и передо мной возникали все новые и новые видения, разворачиваясь и сменяя друг друга, будто в газетных комиксах. Вот ваш скромный повествователь возвращаеця с работы домой, а его там ждет накрытый стол и горячий обед, причем подает его этакая кисa, вся довольная и радостная и вроде как любящая. Но хорошенько разглядеть ее мне не удавалось, бллин, и я не мог представить себе, кто это такая. Однако вдруг возникало очень ясное ощущение, что если я перейду из комнаты, где горит камин и накрыт стол, в соседнюю, то там как раз и обнаружу то,
Но теперь, после всех событий, я не jун, о нет, бллин, уже не jун больше! Алекс стал большой, бллин, вырос наш Алекс.
Туда, куда я теперь пойду, бллин, я пойду оди ноки, вам туда со мной нельзя. Наступит завтра, расцветут fсвeтуjотшки, еще раз провернеця гадкая вониутшaя земля, опять взойдет луна и звезды, а ваш старый друг Алекс отправиця искать себе пару и всякий прочий кaл. Все-таки сволочной этот мир, гриaзни, подии и вониуfши, бллин. Так что попрощайтесь со своим jуным другорн. А всем остальным в этой истории сотворим салют, сыграв им на губах самую красноречивую в мире музыку: пыр-дыр-дыр-дыр. И пусть они целуют меня в яму. Но ты, о мой сочувственный читатель, вспоминай иногда коротышку Алекса, каким ты его запомнил. Аминь. И всякий прочий кaл.
что мне на самом деле нужно, и тут все сошлось воедино - и картинка, вырезанная ножницами из газеты, и случайная встреча с Питом. Потому что в соседней комнате в колыбельке лежал гулюкающий младенец, мой сын. Да, да, да, бллин, мой сын. И вот уже я чувствую, как в груди появляеця сосущая пустота, и сам же этому ощущению удивляюсь. И вдруг я понял, что со мной, бллин, происходит. Я просто вроде как повзрослел.
Да, да, да, вот оно. Юность не вечна, о да. И потом, в юности ты всего лишь вроде как животное, что ли. Нет, даже не животное, а скорее какая-нибудь игрушка, что продаюця на каждом углу, - вроде как жестяной человечек с пружиной внутри, которого ключиком снаружи заведешь - др-др-др, и он пошел вроде как сам по себе, бллин. Но ходит он только по прямой и на всякие вeстши натыкаеця - бац, бац, к тому же если уж он пошел, то остановиться ни за что не может. В юности каждый из нас похож на такую мaлeннкуjу заводную штутшку.
Сын, сын, мой сын. У меня будет сын, и я объясню ему все это, когда он подрастет и сможет понять меня. Однако только лишь подумав это, я уже знал: никогда он не поймет, да и не захочет он ничего понимать, а делать будет все те же вeстши, которые и я делал, - да-да, он, может быть, даже убьет какую-нибудь старую пмсу, окруженную мяукающими котaми и кош-кaми, и я не смогу остановить его. А он не сможет остановить своего сына. И так по кругу до самого конца света - по кругу, по кругу, по кругу, будто какой-то огромный великан, какой-нибудь Бог или господд (спасибо бару "коровa") все крутит и крутит в огромных своих ручищах вониутши гриaзныи апельсин.
Но ведь еще найти надо такую кису, бллин, которая бы стала матерью моему сыну! Я решил, что займусь этим с завтрашнего утра. Вот и чудесно: новый азарт, есть чем заняться. А кстати и рубеж, ворота в новую, неведомую полосу жизни.
Как я все время спрашивал? "Что же теперь? " Стало быть, вот что, бллин, причем на этом я и закончу свой рассказ. Вы побывали всюду, куда швыряло коротышку Алекса, страдали вместе с ним, видели кое-кого из самых гриaзных выродков на божjeм белом свете, и все были против вашего другa Алекса. А причина тому одна-единственная, и состоит она в том, что я был jун.
- Как-как? - проговорил я, все еще ошарашенно разевая рот. Жена Пита (жена, бллин! ) снова хихикнула.
- Джорджина, - повторил Пит. - Она тоже работает. Машинисткой - ну, на машинке печатает. Ничего, кое-как перебиваемся. - А я на него, бллин, как уставился, так и глаз не могу отвести. Он вроде как и ростом стал повыше, и даже голос стал взрослый, и вообще.
- Ты бы, - сказал Пит, - зашел к нам как-нибудь, посидели бы. А ты по-прежнему совсем мальчишкой смотришься, несмотря на все твои злоключения. Да-да-да, мы про тебя все читали. хотя ты ведь и впрямь еще совсем молод.
- Мне восемнадцать, - сказал я. - Только что исполнилось.
- Восемнадцать, говоришь? - Пит поднял брови. - Ого. Так-так-так. Ну, нам пора. - И он бросил на эту свою Джорджину нежный и влюбленный взгляд, взял ее руку в свои, и она тоже на него поглядела так, что прямо о, бллин! - Пока, - бросил мне напоследок Пит, - мы спешим к Грегу на вечеринку. - К Грегу?
- А, ну конечно! - улыбнулся Пит. - Ты ведь не можешь знать его, естественно. При тебе его еще не было. Ты исчез, и тут появился Грег. Он иногда вечеринки небольшие устраивает. Так, чепуха: коктейли, салонные игры. Но очень мило, очень прилично. Как бы это тебе объяснить - безобидно, что ли.
- Ага, - отозвался я. -- Безобидно. Что ж, я это пони мajу. бaлдежнaя тусовкa. - И снова эта самая Джорджина захихикала над моей манерой выражаться. А потом они рука об руку отправились заниматься своими вониутшими салонными играми у этого Грега, кто бы он ни был. А я остался в оди нотшeствe допивать тшaи, который уже остывал, остался думать и удивляться.
Наверное, в этом все дело, думал я. Наверное, я просто слишком стар становлюсь для той жизни, бллин, которую вел все это время. Восемнадцать это совсем немало. В восемнадцать лет у Вольфганга Ама-деуса уже написаны были концерты, симфонии, оперы, оратории и всякий прочий кaл... хотя нет, не кaл, а божественная музыка. Потом еще Феликс М. со своей увертюрой "Сон в летнюю ночь". Дай другие. Еще был французский поэт, которого положил на музыку Бен-джи Бритт - у того вообще все стихи к пятнадцати годам, бллин, уже были написаны. Артюр его звали. Стало быть, восемнадцать лет - это не такой уж и молодой возраст. Но мне-то теперь что делать?
Выйдя из кофейни, я долго слонялся по отчаянно холодным зимним улицам, и передо мной возникали все новые и новые видения, разворачиваясь и сменяя друг друга, будто в газетных комиксах. Вот ваш скромный повествователь возвращаеця с работы домой, а его там ждет накрытый стол и горячий обед, причем подает его этакая кисa, вся довольная и радостная и вроде как любящая. Но хорошенько разглядеть ее мне не удавалось, бллин, и я не мог представить себе, кто это такая. Однако вдруг возникало очень ясное ощущение, что если я перейду из комнаты, где горит камин и накрыт стол, в соседнюю, то там как раз и обнаружу то,
Но теперь, после всех событий, я не jун, о нет, бллин, уже не jун больше! Алекс стал большой, бллин, вырос наш Алекс.
Туда, куда я теперь пойду, бллин, я пойду оди ноки, вам туда со мной нельзя. Наступит завтра, расцветут fсвeтуjотшки, еще раз провернеця гадкая вониутшaя земля, опять взойдет луна и звезды, а ваш старый друг Алекс отправиця искать себе пару и всякий прочий кaл. Все-таки сволочной этот мир, гриaзни, подии и вониуfши, бллин. Так что попрощайтесь со своим jуным другорн. А всем остальным в этой истории сотворим салют, сыграв им на губах самую красноречивую в мире музыку: пыр-дыр-дыр-дыр. И пусть они целуют меня в яму. Но ты, о мой сочувственный читатель, вспоминай иногда коротышку Алекса, каким ты его запомнил. Аминь. И всякий прочий кaл.
что мне на самом деле нужно, и тут все сошлось воедино - и картинка, вырезанная ножницами из газеты, и случайная встреча с Питом. Потому что в соседней комнате в колыбельке лежал гулюкающий младенец, мой сын. Да, да, да, бллин, мой сын. И вот уже я чувствую, как в груди появляеця сосущая пустота, и сам же этому ощущению удивляюсь. И вдруг я понял, что со мной, бллин, происходит. Я просто вроде как повзрослел.
Да, да, да, вот оно. Юность не вечна, о да. И потом, в юности ты всего лишь вроде как животное, что ли. Нет, даже не животное, а скорее какая-нибудь игрушка, что продаюця на каждом углу, - вроде как жестяной человечек с пружиной внутри, которого ключиком снаружи заведешь - др-др-др, и он пошел вроде как сам по себе, бллин. Но ходит он только по прямой и на всякие вeстши натыкаеця - бац, бац, к тому же если уж он пошел, то остановиться ни за что не может. В юности каждый из нас похож на такую мaлeннкуjу заводную штутшку.
Сын, сын, мой сын. У меня будет сын, и я объясню ему все это, когда он подрастет и сможет понять меня. Однако только лишь подумав это, я уже знал: никогда он не поймет, да и не захочет он ничего понимать, а делать будет все те же вeстши, которые и я делал, - да-да, он, может быть, даже убьет какую-нибудь старую пмсу, окруженную мяукающими котaми и кош-кaми, и я не смогу остановить его. А он не сможет остановить своего сына. И так по кругу до самого конца света - по кругу, по кругу, по кругу, будто какой-то огромный великан, какой-нибудь Бог или господд (спасибо бару "коровa") все крутит и крутит в огромных своих ручищах вониутши гриaзныи апельсин.
Но ведь еще найти надо такую кису, бллин, которая бы стала матерью моему сыну! Я решил, что займусь этим с завтрашнего утра. Вот и чудесно: новый азарт, есть чем заняться. А кстати и рубеж, ворота в новую, неведомую полосу жизни.
Как я все время спрашивал? "Что же теперь? " Стало быть, вот что, бллин, причем на этом я и закончу свой рассказ. Вы побывали всюду, куда швыряло коротышку Алекса, страдали вместе с ним, видели кое-кого из самых гриaзных выродков на божjeм белом свете, и все были против вашего другa Алекса. А причина тому одна-единственная, и состоит она в том, что я был jун.