- Как ты сюда забрался? А ну, не подходи, подлый звереныш, или мне придеця тебя ударить!
При виде ее клюки, зажатой в испещренной венами старческой грaблe, меня, понятное дело, разобрал смeх, а она как ни в чем не бывало трясет ею, угрожает. Ну, я усмехнулся - блесь-блесь зуббями - и подбираюсь к ней ближе, не забывая по дороге ее убaхы-вaтт, а тут еще вижу вдруг на буфете очень симпа-тичненькую вещицу, прекраснейшую вещицу, штуку, которую мaллтшик вроде меня, понимающий и любящий музыку, может только надеяться увидеть воочию, потому что это была голова и плечи самого Людвига вана-то, что. у них называеця "бюст"; сделана она была из камня, с каменными длинными волосами, слепыми глaззями и длинным развевающимся шарфом.
- Ба, - вырвалось у меня, - как здорово, и все это мне! - Как зачарованный на нее уставясь, я шагнул, уже и руку даже к ней протянул, но не заметил на полу блюдца с молоком, влиaпaлсиa в него и вроде как оступился. - Оп-па, - проговорил я, пытаясь удержать равновесие, однако старая сурнкa с необычайным для ее возраста проворством успела-таки коварно подобраться и принялась - хрясь! хрясь! - лупить меня по голове палкой. В результате вдруг оказалось, что я стою на четвереньках и, пытаясь подняться, повторяю; "О, бллин! О, бллин! О, бллин! " А она опять - хрясь! хрясь! хрясь! - да еще приговаривает: "Клоп ты поганый, трущобное ты отродье, не смей к нормальным людям в дома врываться! " Вся эта игрa в хрясь-хрясь не больно-то мне понравилась, я схватил мелькнувший передомной конец клюки, и тут уже оступилась стaрухa, схватилась, пытаясь удержаться, за край стола, но скатерть поехала, кувшин с молоком и молочная бутылка на ней сперва заплясали, а потом - бенц1 бенц! - на пол, разбрызгивая белое во все стороны, и старуха тоже рухнула не пол с воплем: "Будь ты проклят, мальчишка, ты еще получишь свое! " Все кошки в панике запрыгали, заметались в кошачьем своем испуге и, не разобравшись, в чем дело, принялись наскакивать друг на друга, раздавая злые тохшоки налево и направо ЯУУУУУУУУУ! вяууууууу! мяууууууу! Я встал на ноги, а эта злобная старая погань ерзала в сбившемся набок парике по полу, пытаясь подняться, и я сделай ей маленький толтшок в мордeр, что ей не очень-то понравилось - она взвыла оееооооой, и прямо видно было, как в том месте, куда пришлась моя нога, ее веснушчатое, испещренное прожилками лицо лиловеет-шмиловеет.
Лягнув ее, я чуть отпрянул и, видимо, наступил на хвост одной из дерущихся вопящих кошатин, потому что услышал грорнки мяв и мою ногу оплело что-то меховое и состоящее сплошь из когтей и зубов; в результате я запрыгал на одной ноге, тряся другой" и тщетно пытаясь освободиться, при этом в одной рук^ я держал серебряную статуэтку, а другой силилсД через старуху дотянуться до милого моему сердц^ Людвига вана, хмуро взиравшего на меня каменным^ глазами. Тут я наступил на другое блюдце, полное отменнейшего молока, и чуть снова не полетел, - да-да, все это и впрямь может показаться забавным, особенно если это не с тобой, если тебе об этом приходиця только слушaтт. В это время старая вeдмa, потянувшись через тшeхaрду дерущихся кошек, схватила меня за ногу (все еще со своим "оееоооой"), а у меня равновесие-то уже было нарушено, я и хряпнулся на этот раз со всего маху об пол в молочные лужи, на дерущихся кошек, а рядом еще эта старая колодa возиця, пытаясь заехать мне кулаком в мордeр, и вопит: "Бейте его, жука навозного, лупите, царапайте! ", имея в виду, что приказ должны исполнять кошки, и действительно, несколько кошек, словно послушавшись старую вeддму, бросились на меня и начали царапаться, как бeзумни. Ну, тут я и сам стал как бeзумни, бллин, начал их колошмaтитт, а бабка как заорет: "Жук навозный, не тронь моих котяток", да как вцепиця мне в лицол Тут и я в критш: "Ax ты, старая сволотш! ", взмахнул серебряной статуэткой, да и приложил ей хорошенький тохшок по тыквe, отчего она наконец-то прочно успокоилась.
Встав с пола, среди кошачьего визга и воя, что же я слышу? А слышу я отдаленный звук полицейской сирены, и тут до меня доходит, что старая сволотш разговаривала тогда вовсе не с кошками, а с милисента-ми по телефону: будучи, видимо, подозрительной от природы, она сразу к нему кинулась после того, как я позвонил в звонок, якобы обратившись за помощью. Услышав этот пугающий шум ментовозки, я бросился к двери, где мне пришлось изрядно повозиться, прежде чем я отпер все замки, цепочки, засовы и прочий охранительный кaл. Ну, открыл наконец и вижу: на пороге стоит Тем, а оба других моих так называемых другa вовсю рвут когти.
- Атас! - крикнул я Тему. - Менты! - А Тем в ответ:
- Нет уж, ты останься, поговоришь с ними, ух-ха-ха-ха!
Глядь, в руке у него цeпп, он ею размахнулся да как полоснет жжжжжжах! - меня ею но глaззям, одно слово артист, я только и успел, что зажмурить вовремя веки. Я завопил, завертелся, пытаясь хоть что-то видeтт сквозь ослепительную боль, а Тем и говорит:
. - Мне, знаешь ли, не нравиця, как ты себя стал вести, приятель. Не надо было так со мной поступать, ох, не надо было, брaтeц. - И тут же до меня донеслось буханье его раздолбанных говнодaвов: сваливает, гад, со своим "ух-ха-ха-ха" во тьму, а всего секунд семь спустя слышу, подкатил ментовский фургон со своей сиреной, поющей, как какой-нибудь звeрр бeзумни. Я тоже выл без умолку, кинулся куда-то наугад - не туда! -- грохнулся головой об стену, потому что глаза у меня были зажмурены, а из-под век текло ручьями дико больно. В общем, когда пришли менты, я вслепую возился в прихожей. Видеть я их, естественно, не видел, зато почуял вонн этих убииудков - то есть это сперва, а потом я ощутил их остервенелую хватку, когда тебе заламывают руку назад и волокут. Еще я услышал голос одного из ментов, который донесся из комнаты, той самой, полной котов и кошeк: "Досталось ей крепко, но пока дышит", и все время бил по ушам дики кошачий мяв.
- Какое приятное знакомство! - услышал я другой ментовский голос, и меня с размаху зашвырну" ли в машину. - Коротышка Алекс собственной персоной! Я выкрикнул в ответ:
- Я ничего не вижу, я ослеп, бога вам в душу мaтт, пидeры грязные!
- Не выражаться, не выражаться, - донесся голос вроде как с усмешкой, и мне кто-то сунул толтшок кастетом в рот. Я за свое:
- Ах вы погань, выродки, вам все равно не жить! Где остальные? Где эти вонючие предатели? Меня один из них, из этих выродков гриaзных, полоснул цeппjу по глaззям. Поймайте их, пока они не сбежали окончательно. Это все они затеяли, братцы, поверьте! Я не хотел, меня заставили! Я не виновен, вас покарает Вод!
К этому времени менты потешались надо мной уже всей кодлои, грубо запинав меня в угол фургона, а я все продолжал выкрикивать что-то насчет моих так называемых друзей, пока до меня вдруг не доше, что это совершенно без толку, потому что они скорей всего уже сидят в уюте бара "Дюк-оф-Нью-Йорк", поят вонючих старых вeшaлок чем ни попадя от пива до лучшего виски, а те знай повторяют: "Спасибо, мальчики, благослови вас Господь, милые. Вы здесь сидели все время, это как Бог свят! Ни на минуточку никуда не отлучались, ей-ей! "
А мы в это время под вой сирены мчались к полицейскому участку, причем меня, стиснутого меж двух ментов, попеременно то пинали, то били в мордeр эти развеселившиеся козлы. Через некоторое время я обнаружил, что способен слегка разлепить веки и сквозь слезы смутно видеть, как проносиця мимо дымный город, и все его огни сливаюця, будто липнут друг к другу. Несмотря на резь в глазах, я уже видел двух хохочущих ментов по бокам, видел шофера с тонкой шеей, а рядом с ним быкоподобного выродкa - того, который с таким сарказмом сказал: "Ну, коротышка Алекс, теперь нам предстоит чудесный вечерок, ты чуешь? " Я говорю:
- Откуда вы знаете, как меня зовут, паршивые вонючие козлы? Чтоб вам всем провалиться, сгореть к тшертовои матери, выродки, пидeры гриaзныje. - Они все над этим похохотали, а потом один из ментов стал крутить мне ухо. Толстый, который рядом с водителем, отвечает:
- Дак ведь коротышку Алекса с его дружками кто ж не знает! Довольно большую известность пребрел наш юный коротышка Алекс!
- Это те, другие! - продолжал я кри+шинг. - Джорджик, Пит и Тем. Они и не друзья мне вовсе, эти зaсрaнцы.
- Что ж, - произнес толстый, - теперь у тебя целый вечер впереди, все сможешь рассказать и про лихие вылазки этих юных джентльменов, и про то, как они сбивали с пути истинного бедного невинного коротышку Алекса. - В это время послышался звук другой сирены, но проехавшая мимо машина шла в обратном направлении.
- Это за ними, за этими зaсрaнцaми, что ли? - спросил я. - Ваши козлы их уже сцапали?
- Это, - сказал тот, с бычьей шеей, - "скорая помощь". А вызвали ее к твоей жертве, отвратный ты, подлый негодяй.
- Это все они, - вскри+шивaл я, превозмогая резь в глaззях. - Они пьют сейчас в баре "Дюк-оф-Нью-Йорк". Заберите их, черт бы вас взял, пидeры вонючие! - Тут снова раздался смех, и мне еще раз слегка сунули тол+шок в рот, о, бллин, бедный мой раскровененный рот! Вскоре мы подъехали к ментовской, пинками и ударами мне помогли выбраться из машины, на ступеньках участка вновь ждал меня изрядный толтшок, и я понял, что ничего похожего на справедливость, на честную игру от этих подлых гaдов, тшерт бы побрал их, не дождешься.
7
Меня втащили волоком в ярко освещенную свежепобеленную контору, в которой стояла жуткая вонн, как бы от смеси блевотины с пивом, хлоркой и уборной, а исходила она из зарешеченных камер по соседству. Было слышно, как некоторые из плeнных орут, ругаюця в своих камерах, некоторые поют, причем мне показалось, будто я разобрал слова одного из них:
Будем вместе мы, моя милая, хоть ушла ты далеко.
Однако тут же раздались голоса ментов, призывающих всех заткнуться, раздался даже тот ни с чем не сравнимый звук, когда кому-то делают стрaшни fол+шок, после чего избитый взвыл: "Ааааааааоооооо", и его голос был похож на вскритш пьяной старой птицы, а не мужчины. В конторe со мной было четверо ментов, они шумно прихлебывали тшaи, большой чайник с которым стоял посреди стола, и все они чавкали и громко рыгали, поднося ко рту свои огромные мерзкие кружки. Чаю они мне не предложили. А предложили мне всего лишь старое загаженное зеркало, чтоб поглядеться, и я действительно был уже не тот симпатичный юный ваш повествователь, а просто жутт что такое: распухший пот, красные глaззя, да и нос тоже слегка покалеченный. Они от души веселились, видя мой испуг, а один говорит: "Такой только в пьяном кошмаре присниця! " Потом пришел главный мент, сверкая звездами на погонах, дескать, вот какой я великий-превеликий, увидел меня и сказал: "Гм". Тут все началось по-серьезному. Я говорю:
- Вы не дождетесь от меня ни одного словa, пока я не увижу своего адвоката. Законы я знаю, выродки поганые. - Конечно же, это вызвало у всех громкий смeх, а мент со звездами сказал:
- Отлично, отлично, ребята, начнем с того, чтоб показать ему, что мы, во-первых, тоже законы знаем, а во-вторых, что знание законов это еще не все. - У него был голос свецкого джентльмена, говорил он с этакой утомленной ленцой и при этом кивнул и дружески улыбнулся тому, похожему на быка толстому убииудку. Толстый снял китель, так что стало еще виднее его пивное брюхо, вразвалку подошел ко мне, и когда он открыл рот в зловещей усмешке, я почувствовал вонн чая с молоком, который он только что пил. Для мента он был не слишком-то хорошо выбрит, на рубашке под мышками виднелись разводья застарелого пота, а когда подошел еще ближе, от него пахнуло чем-то вроде серы из ушей. Потом он сжал в кулак вонючую свою красную ручищу и сунул его мне в поддых - низость какая! - а все остальные менты, кроме главного, хохотали в свое удовольствие, тогда как главный продолжал только утомленно и скучающе ухмыляться. Меня отбросило к свежепобеленной стене, так что весь мел с нее я собрал на одежду, пытаясь, несмотря на боль, перевести дух, и тут нестерпимо подступило желание выблевать из себя клейкий пудинг, которого я наелся дома перед выходом. Но таких вeстшeи я не терпел: как это? наблевать по всему полу? Ну нет; и я сдержался. Потом вижу, этот жирный молотила обернулся к своим ментовским друзьям, чтобы еще раз хорошенько порадоваться с ними вместе; я мигом размахнулся правой ногой и, пока ему не успели крикнуть, предупредить, треснул его со всех сил по голени. Ах, как он завизжал, как запрыгал!
Но зато после этого они отвели душу, устроили мне пиaтыи угол, швыряя от одного к другому, как какой-нибудь изношенный и дырявый мяч, бллин, били меня по бeицaм, по мордeр, били в живот, пинали, и в конце концов пришлось все-таки мне блевануть на пол, помню, я даже, как совсем уже бeзумни, говорил им: "Простите, братцы, я был не прав, я был очень не прав, простите, простите, простите". Но мне дали обрывки старой гaзeты и заставили вытирать, потом заставили посыпать опилками. А после чуть ли не дружески предложили сесть и поговорить спокойно и по-тихому. Потом посмотреть на меня зашел П. Р. Дельтоид, спустился из своего кабинета, который был у него здесь же, в этом же здании. Он выглядел усталым, гриaзным, приблизился ко мне и говорит:
- А, достукался, Алекс! Н-да. Впрочем, я так и думал. Ах ты Боже мой! - Тут он повернулся к ментам со словами: - Привет, инспектор. Привет, сержант. Привет, привет всем. Что ж, моя веревочка на этом рвеця, н-да. Ах ты Боже ж мой, что за вид у парня, что за вид! Поглядите, на кого он похож!
- Насилие порождает насилие, - сказал главный мент тоном святоши. Он оказывал сопротивление аресту.
- Рвеця моя веревочка, н-да, - вновь посетовал П. Р. Дельтоид. Глянул на меня своими холоднющими глaззями так, словно я стал вещью, не был уже избитым, окровавленным и очень усталым тшeловeком. - Похоже, завтра мне придеця присуцтвовать на суде.
- Это не я, корeш, то есть сэр, - проговорил я со слезой в голосе. - Замолвите там за меня словечко, сэр, пожалуйста, я не такой плохой! Меня обманом завлекли мои дружки, сэр.
- Соловьем поет, прямо разливаеця, - с усмешкой проговорил главный мент. - И песня такая жалостная, того и гляди все растаем.
- Я скажу свое слово, - ледяным тоном пообещал П. Р. Дельтоид. Завтра буду там, не волнуйся.
- Если хотите ему пару раз врезать, нас не стес-. няйтесь, - сказал главный мент. - Его подержат. Надо же как вас опять подвели!
И тут П. Р. Дельтоид сделал то, чего я никак не ожидал от такого человека, как он, от человека, которому положено превращать всяких плохишeи вроде меня в пaи-мaллfшиков, особенно при том, что вокруг было полно ментов. Он подошел чуть ближе и плюнул. Да-да, плюнул. Плюнул мне прямо в лицо, а потом вытер свой обслюнявленный рот тыльной стороной ладони. А я принялся тереть, тереть, вытирать оплеванное (ицо кровавым платком, на разные лады повторяя: "Благодарю вас, сэр, спасибо вам большое, сэр, вы очень добры ко мне, сэр, спасибо". После этого П. Р. Дельтоид вышел, не сказав больше ни слова.
Теперь мусора принялись составлять протокол моего допроса, чтобы я его потом подписал, а я подумал, ну и пусть, будь оно все проклято, если эти выродки стоят на стороне Добра, тогда я с удовольствием займу противоположную позицию.
- Ладно, - сказал я им, - убииудки гриaзныje, пидeры вонючие. Пишите, пишите все до конца. Я не собираюсь больше ползать тут на бриухe, мерзкие вы гады. Откуда хотите, чтобы я начал, поганые животные? С того момента, когда меня последний раз выпустили из исправительной школы? хорошо же, начнем оттуда. - И я как пошел, как пошел им выдавать - выкладывал и выкладывал, а стенографист, тихий человечек с испуганным лицом, совсем не похожий на мента, исписывал страницу за страницей. Я выдал им по полной программе: избиения, крaстинг, дрaцинг, делишки с добрым старым сунн-вынн, все в кутшу вплоть до последней вeстши с участием богатой старой птицы и ее вопящих котов и кошeк. И уж я постарался, чтобы мои так называемые друзья были замазаны, что называеця, ро уши. Когда я закончил, стенографист, казалось, вот-вот свалиця в обморок, бедный ^aшкa. Главный мент участливо сказал ему:
- Ну, молодец, сынок, отдохни теперь, попей чайку, потом зажми покрепче нос и перепечатай всю эту грязь и мерзость в трех экземплярах. Потом дадим ~их нашему симпатичному юному другу на подпись. А тебе, повернулся он в мою сторону, - сейчас покажут твои апартаменты с водопроводом и всеми удобствами. Ну, взяли, - это он уже обращался к двоим самым здоровущим ментам, причем голос у него стал опять утомленным. Уберите его.
Меня опять скрутили, поволокли, награждая по дороге пинками и затрещинами, и вбросили в камеру к десяти или двенадцати другим плeнным, многие из которых были пьяны. Были среди них действительно лижaсныje, звероподобные существа - один с полностью сгнившим носом и ртом, отверстым, как пустая черная дыра, другой валялся на полу и храпел, а изо рта у него непрестанно сочилась какая-то слизь, третий весь свой кaл откладывал себе в штaны. Тут же оказались двое, видимо, голубых, которым я вроде как приглянулся, один прыгнул на меня сзади, и пришлось устроить ужасный дрaцинг - действительно ужасный, потому что от напавшего исходила жуткaя вонн, как бы смесь гнилого болота с дешевой парфюмерией, такая гадкая, что мне вновь захотелось блевануть, только желудок теперь у меня уже пуст был, бллин. Потом руки распускать стал другой голубой, и между ними разгорелась крикливая свара по поводу того, кому из них достанеця моя плотт. Поднялся ужасный шум, явились двое ментов с дубинками, слегка обработали ими голубых, и те затихли, спокойно уселись, глядя в пространство, причем но лицу одного из них - кап-кап-кап - стекала каплями кровь. В камере были нары, но мест на них не оказалось. Я залез на верхний ярус (ярусов было четыре) и нашел там храпящего пьяного кaшку, заброшенного туда, по всей вероятности, ментами. Короче, скинул я его обратно вниз (он был не очень тяжелый), и он рухнул на какого-то другого толстого пьяницу, лежавшего на полу; в результате оба проснулись, подняли критш и затеяли бессильную и жалкую толкотню друг с другом. А я улегся на вонючие нары и, несмотря на боль во всем теле, забылся тяжелым сном. Однако это получился вроде как и не сон, а какой-то переход в другой, Лучший мир. И в этом Другом, лучшем мире, бллин, я оказался вроде как на широкой поляне среди цветов и деревьев, и там же был вроде как козел с человеческим лицом, играющий вроде как на флейте. И тут, как солнце, восстал сам Людвиг ван с лицом громовержца, с длинными волосами и развевающимся шарфом, и я услышал Девятую, заключительную ее часть, только слова в ней слегка смешались и переменились, причем как-то так сами собой, как, впрочем, и положено во сне: И тут, прежде даже чем он объяснил мне, я понял, в чем дело. Старая пти+сa, разводившая у себя дома целыми выводками котов и кошeк, преставилась в одной из городских больниц, отошла в лучший мир. Я токшокнул ее чуть сильней, чем надо. Что ж, значит, - все. Мне вспомнились ее коты и кошки, подумалось, как они, небось, мяукают теперь, молока просят, а им fиг- во всяком случае от старой хозяйки они больше его не получат. Так что - все. Ну, натворил делов. А ведь мне еще только пятнадцать.
Выше огненных созвездий, Брат, верши жестокий пир, Всех убей, кто слаб и сир, Всем по мордeр - вот возмездье! В зад пинай вониутши мир!
Но музыка была та, это я твердо знал, проснувшись через две, а может, через десять минут, а может, через двадцать часов, или дней, или лет - часы у меня давно отняли. Внизу, словно за десятки миль от меня, стоял мент, он тыкал меня длинной палкой с острием на конце и говорил:
- Проснись, сынок. Проснись, красавчик. Проснись, теперь начнуця настоящие неприятности.
- Кто? Что? Почему^ Куда? Что такое? - Внутри у меня звучала мелодия "Оды к радости" из Девятой, звучала чисто и мощно. Мент продолжал:
- Спускайся, узнаешь. Тебе тут хорошенькие ново-стишки подоспели, сынок.
Я кое-как слез, весь затекший, с ломотой в костях и совершенно сонный, так что пока мент, от которого дико несло сыром и луком, выпихивал меня из загаженной храпящей камеры и гнал по коридорам, внутри у меня все звучала и звучала сверкающая музыка: "Радость, пламя неземное... " Потом мы вошли в какую-то чистенькую контору с машинками и цветами на столах, и там сидел за начальственным столом главный мент, который хмуро смотрел на мое заспанное лицо леденящим взором. Я говорю:
- Ну-ну-ну-ну. Что так соскучился по мне, а корeш? Какого fигa в этот час, среди тишайшей нотши?
- Даю тебе десять секунд, - сказал он, - чтобы ты убрал с физеномии эту идецкую ухмылку. Потом выслушаешь.
- Чего-чего? - со смешком проговорил я. - Тебе все мало? Меня избили до полусмерти, плюнули мне в хaриу, заставили признаться в стольких преступлениях, что не успевали записывать, а потом бросили среди каких-то бeзлимцeв и вониутших пидeров в гриaзнои камере! У тебя что, новая пытка для меня припасена, ты, выродок!
- Ты сам ее себе припас, - серьезно проговорил он. - Клянусь, мне не хотелось бы, чтобы ты от нее спятил.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
- Ну, что же теперь, а? Ладно, поехали, начинаю самую жалостную, даже трагическую часть своей истории, о братья мои и други единственные, которая разворачивалась в гостюрьме номер 84-ф. Вряд ли вам так уж захотелось бы слушать полностью ужaсни и поqaни рассказ о том, какой был у отца припадок, как он бился о стену, богохульствуя и покрывая рукeры ссадинами и синяками, о том, как у матери перекосило рот от плача оооооой-оооооооой-оооооой, когда она подняла критш о единственном сыне, родной кровиночке, который так всем изгадил жизни. Потом был суд нижней инстанции, проходивший в старом мрачном здании магистрата, где говорились всякие жесткие слова о вашем друге и скромном повествователе, - это было уже потом, после всех злобных поношений, побоев и плевков, которыми его наградили П. Р. Дельтоид с ментами, будь они все прокляты. Потом его держали в грязной камере среди вониутших извращенцов и прeступников. Потом суд более высокой инстанции, уже с адвокатами и присяжными, и, надо сказать, там тоже говорились всякие пакости, причем весьма торжественным тоном, а потом - "Виновен! ", и после слов "четырнадцать лет" критш моей мамы "УУУУУУухууухуухууууууу", блпин. И вот я сижу, два года уже сижу с тех пор, как меня пинками, под лязганье запоров впихнули в гостюрьму 84-ф, одетого по последней арестанцкой моде, то есть в комбинезон цвета кaлa, да еще и с пришитыми над тикалкой на грудь и на спину номерами, так что как ни повернись, перед вами номер 6655321, а вовсе не Алекс, ваш юный друг. - Ну, что же теперь, а? Ничего облагораживающего в том, чтобы сидеть два года в гриaзнои клетке человеческого зверинца, конечно же. не было, а были одни побои, тохшоки ее стороны зверюг надзирателей, и было знакомство с миром вонючих злобных заключенных, среди которых оказалось полно настоящих извращенцов, готовых в любой момент наложить лапу на соблазнительного юного мальчика вроде вашего покорного слуги. И была необходимость работать в мастерских, делать спичечные коробки и ходить, ходить, ходить по двору вроде как для разминки, а по вечерам иногда какой-то старый вeк, с виду как бы учитель, читал лекции о жуках или о Млечном Пути, а еще, бывало,. на тему "Загадки и чудеса снежинок" - это вообще смeх, потому что сразу вспоминался тот раз, когда мы сделали толтшок кaшкe, вышедшему из публичной библе зимней нотшjу, в те времена, когда мои корeшa еще не стали предателями, а я был счастлив и свободен. Об этих своих бывших друзьях я здесь услышал всего один раз, когда навестить меня пришли па и ма и рассказали мне, что Джорджика уже нет. Да, погиб, бллин. Мертв, как собачий кaл на дороге. Джорджик привел остальных двоих в дом к какому-то очень богатому вeку, они ему сделали толтшок, зaгaсили и попинали еще на полу, и Джорджик начал делать рaздрызг занавесям и подушкам, а старина Тем стал бить какие-то очень дорогие безделушки статуи и тому подобное, а этот избитый богач взъярился, как бeзумни, и бросился на них с тяжелым железным прутом. рaздрaж придал ему какую-то нечеловеческую силу, Тем и Пит выскочили в окно, а Джорджик споткнулся о ковер, и хозяин грохнул его этой кошмарной железиной по тыквe, тут и конец пришел хитрюге Джорджику. Старого убийцу оправдали: мол, самооборона, что было совершенно правильно и справедливо. Вообще, то, что Джорджик убит, хотя и спустя год с лишним, после того как сдал меня ментам, по мне, было правильно, нормально и даже вроде как промысел Божий. - Ну, что же теперь, а? Дело было в боковой часовне воскресным утром; тюремный свищ наставлял нас в Законе Божием. Моей обязанностью было управляться со стареньким проигрывателем, ставить торжественную музыку перед и после, а также в середине службы, когда полагаеця петь гимны. Я был во внутреннем приделе боковой часовни (всего их в гостюрьме 84-ф было четыре), неподалеку от того места, где стояли надзиратели м вертухаи с их винтовками и подлейшими синещекими отje+ыми - хaриaми, и мне хорошо было видно слушавших Закон Божий зеков, сидевших внизу в своих комбинезонах цвета кaлa; от них подымалась особая какая-то грязная вонн, причем не то чтобы они были действительно немытые, не в том дело, это была особая необычайно гадкая вонн, которая исходит только от преступников, бллин, - вроде как пыльный такой, тусклый запах безнадежности. И я подумал, что от меня, видимо, тоже такой запах, поскольку я уже настоящий зек, хотя и очень еще молодой. Так что мне, понятное дело, очень важно было как можно скорее покинуть этот вонючий гриaзни зверинец. Впрочем, как вы поймете, если вам не надоест читать, вскоре я его и впрямь покинул.
- Ну, что же теперь, а? - вопросил тюремный свищ в третий раз. Либо пойдет карусель тюрьма-свобода-тюрьма-свобода, причем для большинства из вас в основном тюрьма и лишь чуть-чуть свободы, либо вы прислушаетесь к Священному писанию и поймете, что нераскаявшихся грешников ждут кары еще и в том, грядущем мире после всех мытарств этого. Сборище отпетых идетов, вот вы кто (большинство, конечно), продающих первородство за жалкую миску холодной похлебки. Возбуждение, связанное с кражей, с насилием, влечение к легкой жизни - стоит ли эта игра свеч, когда у вас есть веские доказательства - да, да, неопровержимые свидетельства того, что ад существует? Я знаю, знаю, друзья мои, на меня снисходили озарения, и в видениях я познал, что существует место мрачнее любой тюрьмы, жарче любого пламени земного огня, и там души нераскаявшихся преступных грешников вроде вас... и нечего мне тут хихикать, что за смешки, будь вы неладны, прекратить смех!.. Да, вроде вас, говорю, вопят от бесконечной непереносимой боли, задыхаясь от запаха нечистот, давясь раскаленными экскрементами, при этом кожа их гниет и отпадает, а во чреве бушует огонь, пожирающий лопающиеся кишки. Да, да, да, я знаю!
При виде ее клюки, зажатой в испещренной венами старческой грaблe, меня, понятное дело, разобрал смeх, а она как ни в чем не бывало трясет ею, угрожает. Ну, я усмехнулся - блесь-блесь зуббями - и подбираюсь к ней ближе, не забывая по дороге ее убaхы-вaтт, а тут еще вижу вдруг на буфете очень симпа-тичненькую вещицу, прекраснейшую вещицу, штуку, которую мaллтшик вроде меня, понимающий и любящий музыку, может только надеяться увидеть воочию, потому что это была голова и плечи самого Людвига вана-то, что. у них называеця "бюст"; сделана она была из камня, с каменными длинными волосами, слепыми глaззями и длинным развевающимся шарфом.
- Ба, - вырвалось у меня, - как здорово, и все это мне! - Как зачарованный на нее уставясь, я шагнул, уже и руку даже к ней протянул, но не заметил на полу блюдца с молоком, влиaпaлсиa в него и вроде как оступился. - Оп-па, - проговорил я, пытаясь удержать равновесие, однако старая сурнкa с необычайным для ее возраста проворством успела-таки коварно подобраться и принялась - хрясь! хрясь! - лупить меня по голове палкой. В результате вдруг оказалось, что я стою на четвереньках и, пытаясь подняться, повторяю; "О, бллин! О, бллин! О, бллин! " А она опять - хрясь! хрясь! хрясь! - да еще приговаривает: "Клоп ты поганый, трущобное ты отродье, не смей к нормальным людям в дома врываться! " Вся эта игрa в хрясь-хрясь не больно-то мне понравилась, я схватил мелькнувший передомной конец клюки, и тут уже оступилась стaрухa, схватилась, пытаясь удержаться, за край стола, но скатерть поехала, кувшин с молоком и молочная бутылка на ней сперва заплясали, а потом - бенц1 бенц! - на пол, разбрызгивая белое во все стороны, и старуха тоже рухнула не пол с воплем: "Будь ты проклят, мальчишка, ты еще получишь свое! " Все кошки в панике запрыгали, заметались в кошачьем своем испуге и, не разобравшись, в чем дело, принялись наскакивать друг на друга, раздавая злые тохшоки налево и направо ЯУУУУУУУУУ! вяууууууу! мяууууууу! Я встал на ноги, а эта злобная старая погань ерзала в сбившемся набок парике по полу, пытаясь подняться, и я сделай ей маленький толтшок в мордeр, что ей не очень-то понравилось - она взвыла оееооооой, и прямо видно было, как в том месте, куда пришлась моя нога, ее веснушчатое, испещренное прожилками лицо лиловеет-шмиловеет.
Лягнув ее, я чуть отпрянул и, видимо, наступил на хвост одной из дерущихся вопящих кошатин, потому что услышал грорнки мяв и мою ногу оплело что-то меховое и состоящее сплошь из когтей и зубов; в результате я запрыгал на одной ноге, тряся другой" и тщетно пытаясь освободиться, при этом в одной рук^ я держал серебряную статуэтку, а другой силилсД через старуху дотянуться до милого моему сердц^ Людвига вана, хмуро взиравшего на меня каменным^ глазами. Тут я наступил на другое блюдце, полное отменнейшего молока, и чуть снова не полетел, - да-да, все это и впрямь может показаться забавным, особенно если это не с тобой, если тебе об этом приходиця только слушaтт. В это время старая вeдмa, потянувшись через тшeхaрду дерущихся кошек, схватила меня за ногу (все еще со своим "оееоооой"), а у меня равновесие-то уже было нарушено, я и хряпнулся на этот раз со всего маху об пол в молочные лужи, на дерущихся кошек, а рядом еще эта старая колодa возиця, пытаясь заехать мне кулаком в мордeр, и вопит: "Бейте его, жука навозного, лупите, царапайте! ", имея в виду, что приказ должны исполнять кошки, и действительно, несколько кошек, словно послушавшись старую вeддму, бросились на меня и начали царапаться, как бeзумни. Ну, тут я и сам стал как бeзумни, бллин, начал их колошмaтитт, а бабка как заорет: "Жук навозный, не тронь моих котяток", да как вцепиця мне в лицол Тут и я в критш: "Ax ты, старая сволотш! ", взмахнул серебряной статуэткой, да и приложил ей хорошенький тохшок по тыквe, отчего она наконец-то прочно успокоилась.
Встав с пола, среди кошачьего визга и воя, что же я слышу? А слышу я отдаленный звук полицейской сирены, и тут до меня доходит, что старая сволотш разговаривала тогда вовсе не с кошками, а с милисента-ми по телефону: будучи, видимо, подозрительной от природы, она сразу к нему кинулась после того, как я позвонил в звонок, якобы обратившись за помощью. Услышав этот пугающий шум ментовозки, я бросился к двери, где мне пришлось изрядно повозиться, прежде чем я отпер все замки, цепочки, засовы и прочий охранительный кaл. Ну, открыл наконец и вижу: на пороге стоит Тем, а оба других моих так называемых другa вовсю рвут когти.
- Атас! - крикнул я Тему. - Менты! - А Тем в ответ:
- Нет уж, ты останься, поговоришь с ними, ух-ха-ха-ха!
Глядь, в руке у него цeпп, он ею размахнулся да как полоснет жжжжжжах! - меня ею но глaззям, одно слово артист, я только и успел, что зажмурить вовремя веки. Я завопил, завертелся, пытаясь хоть что-то видeтт сквозь ослепительную боль, а Тем и говорит:
. - Мне, знаешь ли, не нравиця, как ты себя стал вести, приятель. Не надо было так со мной поступать, ох, не надо было, брaтeц. - И тут же до меня донеслось буханье его раздолбанных говнодaвов: сваливает, гад, со своим "ух-ха-ха-ха" во тьму, а всего секунд семь спустя слышу, подкатил ментовский фургон со своей сиреной, поющей, как какой-нибудь звeрр бeзумни. Я тоже выл без умолку, кинулся куда-то наугад - не туда! -- грохнулся головой об стену, потому что глаза у меня были зажмурены, а из-под век текло ручьями дико больно. В общем, когда пришли менты, я вслепую возился в прихожей. Видеть я их, естественно, не видел, зато почуял вонн этих убииудков - то есть это сперва, а потом я ощутил их остервенелую хватку, когда тебе заламывают руку назад и волокут. Еще я услышал голос одного из ментов, который донесся из комнаты, той самой, полной котов и кошeк: "Досталось ей крепко, но пока дышит", и все время бил по ушам дики кошачий мяв.
- Какое приятное знакомство! - услышал я другой ментовский голос, и меня с размаху зашвырну" ли в машину. - Коротышка Алекс собственной персоной! Я выкрикнул в ответ:
- Я ничего не вижу, я ослеп, бога вам в душу мaтт, пидeры грязные!
- Не выражаться, не выражаться, - донесся голос вроде как с усмешкой, и мне кто-то сунул толтшок кастетом в рот. Я за свое:
- Ах вы погань, выродки, вам все равно не жить! Где остальные? Где эти вонючие предатели? Меня один из них, из этих выродков гриaзных, полоснул цeппjу по глaззям. Поймайте их, пока они не сбежали окончательно. Это все они затеяли, братцы, поверьте! Я не хотел, меня заставили! Я не виновен, вас покарает Вод!
К этому времени менты потешались надо мной уже всей кодлои, грубо запинав меня в угол фургона, а я все продолжал выкрикивать что-то насчет моих так называемых друзей, пока до меня вдруг не доше, что это совершенно без толку, потому что они скорей всего уже сидят в уюте бара "Дюк-оф-Нью-Йорк", поят вонючих старых вeшaлок чем ни попадя от пива до лучшего виски, а те знай повторяют: "Спасибо, мальчики, благослови вас Господь, милые. Вы здесь сидели все время, это как Бог свят! Ни на минуточку никуда не отлучались, ей-ей! "
А мы в это время под вой сирены мчались к полицейскому участку, причем меня, стиснутого меж двух ментов, попеременно то пинали, то били в мордeр эти развеселившиеся козлы. Через некоторое время я обнаружил, что способен слегка разлепить веки и сквозь слезы смутно видеть, как проносиця мимо дымный город, и все его огни сливаюця, будто липнут друг к другу. Несмотря на резь в глазах, я уже видел двух хохочущих ментов по бокам, видел шофера с тонкой шеей, а рядом с ним быкоподобного выродкa - того, который с таким сарказмом сказал: "Ну, коротышка Алекс, теперь нам предстоит чудесный вечерок, ты чуешь? " Я говорю:
- Откуда вы знаете, как меня зовут, паршивые вонючие козлы? Чтоб вам всем провалиться, сгореть к тшертовои матери, выродки, пидeры гриaзныje. - Они все над этим похохотали, а потом один из ментов стал крутить мне ухо. Толстый, который рядом с водителем, отвечает:
- Дак ведь коротышку Алекса с его дружками кто ж не знает! Довольно большую известность пребрел наш юный коротышка Алекс!
- Это те, другие! - продолжал я кри+шинг. - Джорджик, Пит и Тем. Они и не друзья мне вовсе, эти зaсрaнцы.
- Что ж, - произнес толстый, - теперь у тебя целый вечер впереди, все сможешь рассказать и про лихие вылазки этих юных джентльменов, и про то, как они сбивали с пути истинного бедного невинного коротышку Алекса. - В это время послышался звук другой сирены, но проехавшая мимо машина шла в обратном направлении.
- Это за ними, за этими зaсрaнцaми, что ли? - спросил я. - Ваши козлы их уже сцапали?
- Это, - сказал тот, с бычьей шеей, - "скорая помощь". А вызвали ее к твоей жертве, отвратный ты, подлый негодяй.
- Это все они, - вскри+шивaл я, превозмогая резь в глaззях. - Они пьют сейчас в баре "Дюк-оф-Нью-Йорк". Заберите их, черт бы вас взял, пидeры вонючие! - Тут снова раздался смех, и мне еще раз слегка сунули тол+шок в рот, о, бллин, бедный мой раскровененный рот! Вскоре мы подъехали к ментовской, пинками и ударами мне помогли выбраться из машины, на ступеньках участка вновь ждал меня изрядный толтшок, и я понял, что ничего похожего на справедливость, на честную игру от этих подлых гaдов, тшерт бы побрал их, не дождешься.
7
Меня втащили волоком в ярко освещенную свежепобеленную контору, в которой стояла жуткая вонн, как бы от смеси блевотины с пивом, хлоркой и уборной, а исходила она из зарешеченных камер по соседству. Было слышно, как некоторые из плeнных орут, ругаюця в своих камерах, некоторые поют, причем мне показалось, будто я разобрал слова одного из них:
Будем вместе мы, моя милая, хоть ушла ты далеко.
Однако тут же раздались голоса ментов, призывающих всех заткнуться, раздался даже тот ни с чем не сравнимый звук, когда кому-то делают стрaшни fол+шок, после чего избитый взвыл: "Ааааааааоооооо", и его голос был похож на вскритш пьяной старой птицы, а не мужчины. В конторe со мной было четверо ментов, они шумно прихлебывали тшaи, большой чайник с которым стоял посреди стола, и все они чавкали и громко рыгали, поднося ко рту свои огромные мерзкие кружки. Чаю они мне не предложили. А предложили мне всего лишь старое загаженное зеркало, чтоб поглядеться, и я действительно был уже не тот симпатичный юный ваш повествователь, а просто жутт что такое: распухший пот, красные глaззя, да и нос тоже слегка покалеченный. Они от души веселились, видя мой испуг, а один говорит: "Такой только в пьяном кошмаре присниця! " Потом пришел главный мент, сверкая звездами на погонах, дескать, вот какой я великий-превеликий, увидел меня и сказал: "Гм". Тут все началось по-серьезному. Я говорю:
- Вы не дождетесь от меня ни одного словa, пока я не увижу своего адвоката. Законы я знаю, выродки поганые. - Конечно же, это вызвало у всех громкий смeх, а мент со звездами сказал:
- Отлично, отлично, ребята, начнем с того, чтоб показать ему, что мы, во-первых, тоже законы знаем, а во-вторых, что знание законов это еще не все. - У него был голос свецкого джентльмена, говорил он с этакой утомленной ленцой и при этом кивнул и дружески улыбнулся тому, похожему на быка толстому убииудку. Толстый снял китель, так что стало еще виднее его пивное брюхо, вразвалку подошел ко мне, и когда он открыл рот в зловещей усмешке, я почувствовал вонн чая с молоком, который он только что пил. Для мента он был не слишком-то хорошо выбрит, на рубашке под мышками виднелись разводья застарелого пота, а когда подошел еще ближе, от него пахнуло чем-то вроде серы из ушей. Потом он сжал в кулак вонючую свою красную ручищу и сунул его мне в поддых - низость какая! - а все остальные менты, кроме главного, хохотали в свое удовольствие, тогда как главный продолжал только утомленно и скучающе ухмыляться. Меня отбросило к свежепобеленной стене, так что весь мел с нее я собрал на одежду, пытаясь, несмотря на боль, перевести дух, и тут нестерпимо подступило желание выблевать из себя клейкий пудинг, которого я наелся дома перед выходом. Но таких вeстшeи я не терпел: как это? наблевать по всему полу? Ну нет; и я сдержался. Потом вижу, этот жирный молотила обернулся к своим ментовским друзьям, чтобы еще раз хорошенько порадоваться с ними вместе; я мигом размахнулся правой ногой и, пока ему не успели крикнуть, предупредить, треснул его со всех сил по голени. Ах, как он завизжал, как запрыгал!
Но зато после этого они отвели душу, устроили мне пиaтыи угол, швыряя от одного к другому, как какой-нибудь изношенный и дырявый мяч, бллин, били меня по бeицaм, по мордeр, били в живот, пинали, и в конце концов пришлось все-таки мне блевануть на пол, помню, я даже, как совсем уже бeзумни, говорил им: "Простите, братцы, я был не прав, я был очень не прав, простите, простите, простите". Но мне дали обрывки старой гaзeты и заставили вытирать, потом заставили посыпать опилками. А после чуть ли не дружески предложили сесть и поговорить спокойно и по-тихому. Потом посмотреть на меня зашел П. Р. Дельтоид, спустился из своего кабинета, который был у него здесь же, в этом же здании. Он выглядел усталым, гриaзным, приблизился ко мне и говорит:
- А, достукался, Алекс! Н-да. Впрочем, я так и думал. Ах ты Боже мой! - Тут он повернулся к ментам со словами: - Привет, инспектор. Привет, сержант. Привет, привет всем. Что ж, моя веревочка на этом рвеця, н-да. Ах ты Боже ж мой, что за вид у парня, что за вид! Поглядите, на кого он похож!
- Насилие порождает насилие, - сказал главный мент тоном святоши. Он оказывал сопротивление аресту.
- Рвеця моя веревочка, н-да, - вновь посетовал П. Р. Дельтоид. Глянул на меня своими холоднющими глaззями так, словно я стал вещью, не был уже избитым, окровавленным и очень усталым тшeловeком. - Похоже, завтра мне придеця присуцтвовать на суде.
- Это не я, корeш, то есть сэр, - проговорил я со слезой в голосе. - Замолвите там за меня словечко, сэр, пожалуйста, я не такой плохой! Меня обманом завлекли мои дружки, сэр.
- Соловьем поет, прямо разливаеця, - с усмешкой проговорил главный мент. - И песня такая жалостная, того и гляди все растаем.
- Я скажу свое слово, - ледяным тоном пообещал П. Р. Дельтоид. Завтра буду там, не волнуйся.
- Если хотите ему пару раз врезать, нас не стес-. няйтесь, - сказал главный мент. - Его подержат. Надо же как вас опять подвели!
И тут П. Р. Дельтоид сделал то, чего я никак не ожидал от такого человека, как он, от человека, которому положено превращать всяких плохишeи вроде меня в пaи-мaллfшиков, особенно при том, что вокруг было полно ментов. Он подошел чуть ближе и плюнул. Да-да, плюнул. Плюнул мне прямо в лицо, а потом вытер свой обслюнявленный рот тыльной стороной ладони. А я принялся тереть, тереть, вытирать оплеванное (ицо кровавым платком, на разные лады повторяя: "Благодарю вас, сэр, спасибо вам большое, сэр, вы очень добры ко мне, сэр, спасибо". После этого П. Р. Дельтоид вышел, не сказав больше ни слова.
Теперь мусора принялись составлять протокол моего допроса, чтобы я его потом подписал, а я подумал, ну и пусть, будь оно все проклято, если эти выродки стоят на стороне Добра, тогда я с удовольствием займу противоположную позицию.
- Ладно, - сказал я им, - убииудки гриaзныje, пидeры вонючие. Пишите, пишите все до конца. Я не собираюсь больше ползать тут на бриухe, мерзкие вы гады. Откуда хотите, чтобы я начал, поганые животные? С того момента, когда меня последний раз выпустили из исправительной школы? хорошо же, начнем оттуда. - И я как пошел, как пошел им выдавать - выкладывал и выкладывал, а стенографист, тихий человечек с испуганным лицом, совсем не похожий на мента, исписывал страницу за страницей. Я выдал им по полной программе: избиения, крaстинг, дрaцинг, делишки с добрым старым сунн-вынн, все в кутшу вплоть до последней вeстши с участием богатой старой птицы и ее вопящих котов и кошeк. И уж я постарался, чтобы мои так называемые друзья были замазаны, что называеця, ро уши. Когда я закончил, стенографист, казалось, вот-вот свалиця в обморок, бедный ^aшкa. Главный мент участливо сказал ему:
- Ну, молодец, сынок, отдохни теперь, попей чайку, потом зажми покрепче нос и перепечатай всю эту грязь и мерзость в трех экземплярах. Потом дадим ~их нашему симпатичному юному другу на подпись. А тебе, повернулся он в мою сторону, - сейчас покажут твои апартаменты с водопроводом и всеми удобствами. Ну, взяли, - это он уже обращался к двоим самым здоровущим ментам, причем голос у него стал опять утомленным. Уберите его.
Меня опять скрутили, поволокли, награждая по дороге пинками и затрещинами, и вбросили в камеру к десяти или двенадцати другим плeнным, многие из которых были пьяны. Были среди них действительно лижaсныje, звероподобные существа - один с полностью сгнившим носом и ртом, отверстым, как пустая черная дыра, другой валялся на полу и храпел, а изо рта у него непрестанно сочилась какая-то слизь, третий весь свой кaл откладывал себе в штaны. Тут же оказались двое, видимо, голубых, которым я вроде как приглянулся, один прыгнул на меня сзади, и пришлось устроить ужасный дрaцинг - действительно ужасный, потому что от напавшего исходила жуткaя вонн, как бы смесь гнилого болота с дешевой парфюмерией, такая гадкая, что мне вновь захотелось блевануть, только желудок теперь у меня уже пуст был, бллин. Потом руки распускать стал другой голубой, и между ними разгорелась крикливая свара по поводу того, кому из них достанеця моя плотт. Поднялся ужасный шум, явились двое ментов с дубинками, слегка обработали ими голубых, и те затихли, спокойно уселись, глядя в пространство, причем но лицу одного из них - кап-кап-кап - стекала каплями кровь. В камере были нары, но мест на них не оказалось. Я залез на верхний ярус (ярусов было четыре) и нашел там храпящего пьяного кaшку, заброшенного туда, по всей вероятности, ментами. Короче, скинул я его обратно вниз (он был не очень тяжелый), и он рухнул на какого-то другого толстого пьяницу, лежавшего на полу; в результате оба проснулись, подняли критш и затеяли бессильную и жалкую толкотню друг с другом. А я улегся на вонючие нары и, несмотря на боль во всем теле, забылся тяжелым сном. Однако это получился вроде как и не сон, а какой-то переход в другой, Лучший мир. И в этом Другом, лучшем мире, бллин, я оказался вроде как на широкой поляне среди цветов и деревьев, и там же был вроде как козел с человеческим лицом, играющий вроде как на флейте. И тут, как солнце, восстал сам Людвиг ван с лицом громовержца, с длинными волосами и развевающимся шарфом, и я услышал Девятую, заключительную ее часть, только слова в ней слегка смешались и переменились, причем как-то так сами собой, как, впрочем, и положено во сне: И тут, прежде даже чем он объяснил мне, я понял, в чем дело. Старая пти+сa, разводившая у себя дома целыми выводками котов и кошeк, преставилась в одной из городских больниц, отошла в лучший мир. Я токшокнул ее чуть сильней, чем надо. Что ж, значит, - все. Мне вспомнились ее коты и кошки, подумалось, как они, небось, мяукают теперь, молока просят, а им fиг- во всяком случае от старой хозяйки они больше его не получат. Так что - все. Ну, натворил делов. А ведь мне еще только пятнадцать.
Выше огненных созвездий, Брат, верши жестокий пир, Всех убей, кто слаб и сир, Всем по мордeр - вот возмездье! В зад пинай вониутши мир!
Но музыка была та, это я твердо знал, проснувшись через две, а может, через десять минут, а может, через двадцать часов, или дней, или лет - часы у меня давно отняли. Внизу, словно за десятки миль от меня, стоял мент, он тыкал меня длинной палкой с острием на конце и говорил:
- Проснись, сынок. Проснись, красавчик. Проснись, теперь начнуця настоящие неприятности.
- Кто? Что? Почему^ Куда? Что такое? - Внутри у меня звучала мелодия "Оды к радости" из Девятой, звучала чисто и мощно. Мент продолжал:
- Спускайся, узнаешь. Тебе тут хорошенькие ново-стишки подоспели, сынок.
Я кое-как слез, весь затекший, с ломотой в костях и совершенно сонный, так что пока мент, от которого дико несло сыром и луком, выпихивал меня из загаженной храпящей камеры и гнал по коридорам, внутри у меня все звучала и звучала сверкающая музыка: "Радость, пламя неземное... " Потом мы вошли в какую-то чистенькую контору с машинками и цветами на столах, и там сидел за начальственным столом главный мент, который хмуро смотрел на мое заспанное лицо леденящим взором. Я говорю:
- Ну-ну-ну-ну. Что так соскучился по мне, а корeш? Какого fигa в этот час, среди тишайшей нотши?
- Даю тебе десять секунд, - сказал он, - чтобы ты убрал с физеномии эту идецкую ухмылку. Потом выслушаешь.
- Чего-чего? - со смешком проговорил я. - Тебе все мало? Меня избили до полусмерти, плюнули мне в хaриу, заставили признаться в стольких преступлениях, что не успевали записывать, а потом бросили среди каких-то бeзлимцeв и вониутших пидeров в гриaзнои камере! У тебя что, новая пытка для меня припасена, ты, выродок!
- Ты сам ее себе припас, - серьезно проговорил он. - Клянусь, мне не хотелось бы, чтобы ты от нее спятил.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
- Ну, что же теперь, а? Ладно, поехали, начинаю самую жалостную, даже трагическую часть своей истории, о братья мои и други единственные, которая разворачивалась в гостюрьме номер 84-ф. Вряд ли вам так уж захотелось бы слушать полностью ужaсни и поqaни рассказ о том, какой был у отца припадок, как он бился о стену, богохульствуя и покрывая рукeры ссадинами и синяками, о том, как у матери перекосило рот от плача оооооой-оооооооой-оооооой, когда она подняла критш о единственном сыне, родной кровиночке, который так всем изгадил жизни. Потом был суд нижней инстанции, проходивший в старом мрачном здании магистрата, где говорились всякие жесткие слова о вашем друге и скромном повествователе, - это было уже потом, после всех злобных поношений, побоев и плевков, которыми его наградили П. Р. Дельтоид с ментами, будь они все прокляты. Потом его держали в грязной камере среди вониутших извращенцов и прeступников. Потом суд более высокой инстанции, уже с адвокатами и присяжными, и, надо сказать, там тоже говорились всякие пакости, причем весьма торжественным тоном, а потом - "Виновен! ", и после слов "четырнадцать лет" критш моей мамы "УУУУУУухууухуухууууууу", блпин. И вот я сижу, два года уже сижу с тех пор, как меня пинками, под лязганье запоров впихнули в гостюрьму 84-ф, одетого по последней арестанцкой моде, то есть в комбинезон цвета кaлa, да еще и с пришитыми над тикалкой на грудь и на спину номерами, так что как ни повернись, перед вами номер 6655321, а вовсе не Алекс, ваш юный друг. - Ну, что же теперь, а? Ничего облагораживающего в том, чтобы сидеть два года в гриaзнои клетке человеческого зверинца, конечно же. не было, а были одни побои, тохшоки ее стороны зверюг надзирателей, и было знакомство с миром вонючих злобных заключенных, среди которых оказалось полно настоящих извращенцов, готовых в любой момент наложить лапу на соблазнительного юного мальчика вроде вашего покорного слуги. И была необходимость работать в мастерских, делать спичечные коробки и ходить, ходить, ходить по двору вроде как для разминки, а по вечерам иногда какой-то старый вeк, с виду как бы учитель, читал лекции о жуках или о Млечном Пути, а еще, бывало,. на тему "Загадки и чудеса снежинок" - это вообще смeх, потому что сразу вспоминался тот раз, когда мы сделали толтшок кaшкe, вышедшему из публичной библе зимней нотшjу, в те времена, когда мои корeшa еще не стали предателями, а я был счастлив и свободен. Об этих своих бывших друзьях я здесь услышал всего один раз, когда навестить меня пришли па и ма и рассказали мне, что Джорджика уже нет. Да, погиб, бллин. Мертв, как собачий кaл на дороге. Джорджик привел остальных двоих в дом к какому-то очень богатому вeку, они ему сделали толтшок, зaгaсили и попинали еще на полу, и Джорджик начал делать рaздрызг занавесям и подушкам, а старина Тем стал бить какие-то очень дорогие безделушки статуи и тому подобное, а этот избитый богач взъярился, как бeзумни, и бросился на них с тяжелым железным прутом. рaздрaж придал ему какую-то нечеловеческую силу, Тем и Пит выскочили в окно, а Джорджик споткнулся о ковер, и хозяин грохнул его этой кошмарной железиной по тыквe, тут и конец пришел хитрюге Джорджику. Старого убийцу оправдали: мол, самооборона, что было совершенно правильно и справедливо. Вообще, то, что Джорджик убит, хотя и спустя год с лишним, после того как сдал меня ментам, по мне, было правильно, нормально и даже вроде как промысел Божий. - Ну, что же теперь, а? Дело было в боковой часовне воскресным утром; тюремный свищ наставлял нас в Законе Божием. Моей обязанностью было управляться со стареньким проигрывателем, ставить торжественную музыку перед и после, а также в середине службы, когда полагаеця петь гимны. Я был во внутреннем приделе боковой часовни (всего их в гостюрьме 84-ф было четыре), неподалеку от того места, где стояли надзиратели м вертухаи с их винтовками и подлейшими синещекими отje+ыми - хaриaми, и мне хорошо было видно слушавших Закон Божий зеков, сидевших внизу в своих комбинезонах цвета кaлa; от них подымалась особая какая-то грязная вонн, причем не то чтобы они были действительно немытые, не в том дело, это была особая необычайно гадкая вонн, которая исходит только от преступников, бллин, - вроде как пыльный такой, тусклый запах безнадежности. И я подумал, что от меня, видимо, тоже такой запах, поскольку я уже настоящий зек, хотя и очень еще молодой. Так что мне, понятное дело, очень важно было как можно скорее покинуть этот вонючий гриaзни зверинец. Впрочем, как вы поймете, если вам не надоест читать, вскоре я его и впрямь покинул.
- Ну, что же теперь, а? - вопросил тюремный свищ в третий раз. Либо пойдет карусель тюрьма-свобода-тюрьма-свобода, причем для большинства из вас в основном тюрьма и лишь чуть-чуть свободы, либо вы прислушаетесь к Священному писанию и поймете, что нераскаявшихся грешников ждут кары еще и в том, грядущем мире после всех мытарств этого. Сборище отпетых идетов, вот вы кто (большинство, конечно), продающих первородство за жалкую миску холодной похлебки. Возбуждение, связанное с кражей, с насилием, влечение к легкой жизни - стоит ли эта игра свеч, когда у вас есть веские доказательства - да, да, неопровержимые свидетельства того, что ад существует? Я знаю, знаю, друзья мои, на меня снисходили озарения, и в видениях я познал, что существует место мрачнее любой тюрьмы, жарче любого пламени земного огня, и там души нераскаявшихся преступных грешников вроде вас... и нечего мне тут хихикать, что за смешки, будь вы неладны, прекратить смех!.. Да, вроде вас, говорю, вопят от бесконечной непереносимой боли, задыхаясь от запаха нечистот, давясь раскаленными экскрементами, при этом кожа их гниет и отпадает, а во чреве бушует огонь, пожирающий лопающиеся кишки. Да, да, да, я знаю!