Когда эта последняя часть докручивалась по второму разу со всеми ее выплесками и выкриками о Радости, Радости, Радости, две моих маленьких киски уже не играли во взрослых опытных дaм. Они вроде как малопомалу отшухивaлисс, начиная пони мaтт, что с ними маленькими, с ними бедненькими только что проделали. Начали проситься домой и говорить, что я зверь и тому подобное. Вид у них был такой, будто Они побывали в настоящем сражении, которое, вообще-то, и в самом деле имело место; они сидели надутые, все в синяках. Что ж, в школу ходить не хотят, но ведь учиться-то надо? Ох я и поучил их! Надевая платьица, они уже вовсю плакали - ыа-ыа-ыа, - пытались тыкать в меня своими крошечными кулачками, тогда как я лежал на кровати перепачканный, голый и выжатый как лимон. Основной кри+ш издавала Сонеточка: "Зверь! Отвратительное животное! Грязная гадина! " Я велел им собрать шмотjо и валить подобру-поздорову, что они и сделали, бормоча, что напустят на меня ментов и всякий прочий кaл в том же духе. Не успели они спуститься по лестнице, как я уже крепко спал, прямо под звуки сталкивающихся и переплетающихся призывов к Радости, Радости, Радости...
Проснулся я, однако, несколько поздновато (на моих часах было около полвосьмого), что, с моей стороны, было, как оказалось, не слишком умно. Дело в том, что в этом сволоfшном мире все идет в счет. Надо учитывать, что всегда одно цепляеця и тянет за собой другое. Так-так-так-так. Проигрыватель уже не пел ни о Радости, ни о том, чтобы обнялись миллены, а это значило, что какой-то вeто нажал на "выкл. ", и скорее всего то был па или ма - родители уже вернулись с работы, судя по доносящемуся из столовой позвяки-ванию посуды и причмокиванию, с которым они тянули горячий чай из чашек: усталый обед двух трудиaс^шихсиa после рабочего дня у одного на фабрике, у другой в магазине. Бедные кaшки. Жалкая старость. Я надел халат и, прикинувшись смиренным тшaдом, выглянул со словами:
- Привет-привет-привет! Вот, отдохнул хорошенько, м все прошло. Готов теперь вечерок поработать - надо ведь и зарабатывать хоть чуть-чуть! Дело в том, что, по их сведениям, именно этим я вечерами последнее время занимался. - Ням-ням, мамочка. хочу ням-ням. - На столе был какой-то стылыи пудинг, который она разморозила, подогрела, и в результате он не слишком-то аппетитно выглядел, но ничего не поделаешь. Отец не очень радостно и как-то даже подозрительно посмотрел на меня, но ничего не сказал, зная, что связываться не следует, а мать чуть озарилась подобием усталой улыбки типа "сыночек, дитятко мое, крови-ночка! ". Я зарулил в ванную, наскоро принял душ - я и в самом деле чувствовал себя липким и грязным, потом вернулся в свою бeрлогу переодеться в вечернее. Потом, сияющий, причесанный, чистый и блистающий, сел пообедать ломтиком пудинга. Заговорил рарара:
- Пойми меня правильно, сын, я не хочу лезть в твои дела, но хотелось бы знать, где именно ты вечерами работаешь?
- Ну, в общем-то, - с набитым ртом прочавкал я, - по мелочам, на подхвате. То там, то здесь, где придеця. - Я бросил на него резкий ядовитыи взгляд, как бы говоря: не лезь ко мне, и я к тебе не полезу. - Я ведь денег у вас не прошу, правда же? Ни на развлечения, ни на тряпки, верно? Ну так и чего же ты тогда спрашиваешь?
Отец смущенно похмыкал, покашлял и говорит: - Ты прости меня, сын, но иногда я за тебя беспокоюсь. Сны всякие сняця. Ты, конечно, можешь сколько хочешь смеяться, но, бывает, такое присниця! Вот и вчера тоже видел тебя во сне, и совсем мне тот сон не понравился.
- Да ну? - Мне даже интересно стало, что же он такое про меня увидел. Мне тоже что-то вроде бы снилось, но я никак не мог вспомнить, что именно. - Расскажи.
- Причем так явственно! - начал отец. - Вижу, ты лежишь на мостовой, избитый другими мальчишками. Ну, вроде тех, с которыми ты хороводился, перед тем как последний раз попасть в исправительную школу.
- Да ну? - Внутренне я посмеивался над незадачливым своим пaпaпои, который верил или думал, что верит, будто я там действительно исправился. И тут я вспомнил свой собственный сон, который мне как раз в то утро приснился, - где был Джорджик, который по-генеральски распоряжался, и Тем со своей беззубой ухмылкой и обжигающим хлыстом. Однако сны, как мне когда-то говорили, сбываюця с точностью до наоборот. - Отец, отец, не изволь беспокоиться за единственного своего сына и наследника, - сказал я. - Оставь пустые страхи. Он сможет сам за себя постоять, и с большим успехом.
- И еще, - продолжал отец, - мне виделось, будто ты весь в крови, обессилел и не можешь им сопротивляться. - Вот уж действительно все наоборот; я снова не мог внутренне не усмехнуться, а потом я вынул весь свой дeнг из карманов и хлопнул его на скатерть.
- Вот, папа; здесь немного, конечно. Это все, что я заработал вчера вечером. Но, может быть, этого хватит, чтобы вы с мамой сходили куда-нибудь, посидели, выпили по рюмочке хорошего виски.
- Спасибо, сын, - ответил он. - Мы редко теперь куда-либо ходим. Да ведь и опасно стало - на улицах сам знаешь, что твориця. Всякие малолетние хулиганы и так далее. Все же спасибо. Завтра я куплю на них бутылочку, и мы с мамой посидим дома. - С этими словами он сгреб мои нeтрудовыje бaбки и сунул их в карман брюк, а мать пошла на кухню мыть посуду. И я ушел, со всех сторон обласканный улыбками.
Дойдя до нижней лестничной площадки, я, прямо скажем, удивился. Удивился - это даже не то слово. Застыл, можно сказать, с открытым ротом. Меня, понимаете ли, пришли встречать. Стояли на фоне всех этих искaриaбaнных стенных росписей, которым полагалось воплощать величие подвига во имя трудовой славы, увековечивать его в виде голых ыeков и кис, сурово приникших к рычагам индустрии, изрыгая при этом скабрезности, пририсованные к их ро^aм хулиганистыми мальчишками. У Тема в руке был тюбик черной масляной краски, и он как раз обводил очередное ругательство большим овалом, как всегда одновременно похохатывая - ух-ха-ха-ха. Но когда Пит и Джорджик со мной поздоровались, вовсю щеголяя ощеренными в дружеских улыбках зуббями, он завопил во всю глотку: "Наконец-то, их величество прибыли, ур-ра! " и сделал что-то не вполне понятное на манер салюта с прищелкиванием каблуками.
- Мы беспокоились, - сказал Джорджик. - Сидим-сидим, пьем fшертово молоко с ножами, а потом думаем, вдруг на тебя нападут или еще чего-нибудь, вот и пришли на подмогу. Как, Пит, я правильно излагаю?
- Верно, верно, - ухмыльнулся Пит. - Иззи-винни-нитте, - осторожно проговорил я.
У меня немножко тыквa разболелась, пришлось это дело зaспaтт. А родители не разбудили меня, когда я им велел. Что ж, мы собрались тем не менее и вместе возьмем то, что нам предложит старушка нотш... н-да. - Я поймал себя на том, что подхватил это дурацкое лишнее "н-да" у П. Р. Дельтоида, моего наставника по перевоспитанию. Очень странно.
- Насчет тыквы - сочувствую, - сказал Джорджик как-то даже чересчур участливо. - Много думаешь, не иначе. Приказы, дисциплина, то, се... Но она прошла, ты уверен? Уверен, что тебе не захочеця снова пойти прилечь? - И все они эдак подленько зaостшe-риaлисс.
- Постой, - проговорил я. - Давай-ка проясним обстановку. Этот сарказм, если я правильно понял вашу интонацию, не идет вам, о дружина и братие. Возможно, вы устроили маленький такой сговоритинг за моей спиной, потешились на славу, отпуская шуточки и тому подобный кaл. Однако в качестве вашего друга и предводителя я, видимо, имею все-таки право знать, что происходит, или как? Ну-ка, давай, Тем, выкладывай, что означает эта твоя дурацкая обезьянья ухмылка? - Я это не случайно по Тему проехался - он как раз стоял с открытым ротом и вид являл совершенно Ье-злимни. Тут внезапно встрял Джорджик:
- Ладно, Тема больше не задираем, приятель. Это теперь у нас будет такой новый курс.
- Новый курс? - удивился я. - Что еще такое за новый курс? Я смотрю, вы успели основательно все обсудить за моей сонной спиной. Ну-ка, давайте подробнее! - С этими словами я скрестил рукeры на груди и поудобнее прислонился к изломанному поручню лестницы, все еще стоя тремя ступеньками выше этих моих так называемых друзей.
- Не обижайся, Алекс, - сказал Пит, - но мы хотим, чтобы и у нас была кое-какая демократия. А не так, чтобы ты все время говорил, что делать и чего не делать. Но ты не обижайся. Джорджик поддержал ^его:
- Обиды тут вообще никакой быть не может. Все дело в том, у кого есть идеи, а у кого их нет. Что он нам всю дорогу предлагал? - И Джорджик очень прямо взглянул мне в лицо храбрыми своими глaззями. - Мелочевку, ерунду всякую, вроде как прошлой ночью. Но мы-то растем!
- Так, дальше, - процедил я, не двинувшись. - Слушаю, слушаю.
- Что ж, - продолжал Джорджик. - хочешь выслушать до конца слушай. Мы, понимаешь ли, по задворкам ходим, трясем мелкие лавчонки, а в результате мелочью в карманах звякаем. При том что в кафе "Масклмэн" есть такой Билл Англичанин, и вот он говорит, что способен нaрисовaтт нам такой крaстинг, о котором каждый мaллтшик только мечтать может. Настоящее дело может оформить - бриулики, - говорил Джорджик, не сводя с меня взгляда холодных глаз. - Это пахнет большими, очень большими деньгами - вот что говорит Билл Англичанин.
- Так, - протянул я небрежно, хотя и дико рaздрaж внутри. - С каких это пор ты снюхался с Биллом Англичанином?
- Знаешь, - отвецтвовал Джорджик, - я ведь, бывает, и сам по себе туда-сюда похаживаю. Ну вот хоть в прошлый шaббaт. Могу я иметь какую-то личную жизнн, нет?
На его личную жизнь мне было нaтш хaх, это уж точно.
- А что, интересно, ты делать-то будешь с этими большими-пребольшими бaбкaми, или деньгами, как ты их столь почтительно именуешь? Тебе что, не хватает чего-нибудь? Нужна тaтшкa - срываешь ее прямо с дерева. Нужен кайф - его тоже ловиш. Да или нет? Чего это тебе вдруг так захотелось стать жирным капиталистом?
- А-а, - махнул рукой Джорджик, - ты иногда думаешь и говоришь, как маленький ребенок. - Тут Тем снова заухал филином - "ух-ха-ха-ха! " Сегодня, - заявил Джорджик, - сделаем взрослый крaстинг.
Стало быть, сон был все-таки в руку. Джорджик стал генералом, говорит, что делать и чего не делать, а Тем, этот ухмыляющийся безмозглый бульдог, того и гляди вытащит хлыст. Однако я разыграл свою роль как по нотам, очень осторожно разыграл, улыбчивый, со всем согласный:
- Ладно. тшуднeннко. Кто долго ждет своего часа, тот дождеця. Я многому научил вас, други мои. Но, может, ты хоть посвятишь меня в свои планы, Джорджик?
- Ну, - с хитрецой ухмыльнулся Джорджик, - что ж планы... любимое молоко-плюс - видимо, так, а?
Надо сперва взбодриться, всем надо, а тебе особенн< у тебя сегодня трудный день.
- Ты прямо будто мои мысли читаешь! - Я изо( разил улыбку. - Как раз хотел предложить наведат" ся в добрую старую "корову". Чудно-чудно-чудно. Н] веди нас, Джорджик! - И я выдал ему вроде ка низкий поклон, улыбаясь, как бeзумни, но при это< лихорадочно соображая. Однако, когда мы вышли н улицу, я понял: думает глупи, a умни действует по озг рению, как Вод на душу положит. И снова мне помогл прекрасная музыка. Мимо проехала машина, в не работало раде, до меня донесся всего лишь такт ил; полтора, но то был Людвиг ван (Скрипичный концер1 заключительная часть, и я сразу понял, что от мен: требуеця. хриплым голосом говорю: "Ну, Джорджик давай! " и выхватываю свою бритву. Джорджик от не ожиданности как-то так ухнул, но очень даже быстрень ко - ш. шшасть! - выщелкнул из рукояти клинок по жa, и мы кинулись друг на друга. Старина Тем говорит "Ну нет, так дело не пойдет", и начал отматывать с та лип цeпп, но Пит удержал его, схва. гив за руку: "Остав" их. Так надо". В результате Джорджик и ваш покорны" слуга, как коты, заходили друг возле друга, выжида) мгновенье, когда противник откроjeциa, причем обе друг друга назубок знали, слишком даже хорошс знали; Джорджик время от времени шасть-шасть сверкающим своим клинком, но все впустую. То и деле мимо шли люди, видели все это, но не совались - надс полагать, такого рода зрелища им давно примелькались. Потом я сказал себе: "Раз, два, три! " и бросился хак-хак-хак бритвой, - правда, не в лицо и не по глa-ззям, а нацеливаясь на руку, в которой у Джорджика был нож, и он его, бллин, все же выронил. Да, бллин. Выронил, и нож дзынь-блям на зимний звонкий тротуар. Я лишь слегка мазнул Джорджика по пальцам бритвои, а он стоит и смотрит, как набухают под фонарем капельки крови.
- А ну! - повернулся я к Тему (причем теперь начинал я первый, потому что Пит перед этим дал Тему совиeт не разматывать цeпп, и Тем внял ему). Ну, Тем, теперь с тобой разберемся, ладненько? - Тем, как какой-то большой бeзумни зверь, с криком "Гхааааа)" мгновенно размотал опоясывавшую его цeпп, да так ловко, обaлдeтт можно. Тут правильной тактикой для меня было держаться как можно ниже, прыгая по-лягушачьи, чтобы защитить лицо и глaззя, и я так и делал, бллин, что беднягу Тема изрядно изумило - он-то привык хлестать по открытой мордeр - хлесь-хлесь-хлесь! Однако он, надо признать, здорово влепил мне по спине, меня аж до нутра прожгло, но эта боль только побудила меня скорей с ним разделаться. Ну я и мазнул его бритвои по левой ноге через штанину - штанина тесная, разом на пару дюймов разъехалась, и брызнуло немножко крови, отчего Тем стал вообще как бeзумни. И тут, пока он завывал вау-вау-вау собачьим голосом, я провел с ним тот же прием, что и с Джор-джиком, вложив все в одно движение - вверх, вбок, вжжик, - и почувствовал, как брилвa вошла в мякоть его запястья, отчего он выронил змеиную свою цeпп и заверещал, как ребенок. Потом попытался всосать всю лишнюю кровь с запястья, одновременно не переставая верещать, но крови было слишком много, и он захлебнулся ею - бупль-бупль, - а кровь хлестанула фонтаном, хотя и ненадолго. Я говорю: - Ну что, други, вам все ясно? Ты как, Пит? -- А я разве чего говорил? - отозвался Пит. - Я и не говорил ничего! Слушай, как бы Тем до смерти не истек кровью!
- Не сдохнeт, - сказал я. - сдохнутт можно только один раз. А Тем сдох еще до рожденья. Вся эта кровища сейчас перестанет. - Я знал, что главные кабели у него целы. Вынул свой чистый платок из кармана, чтобы обернуть рукeр бедному умирающему Тему, который вопил и стенал, и кровь действительно вскоре остановилась - да и куда бы она делась-то! Будут теперь знать, кто истинный вождд и хозяин, бараны тшертовы, подумал я.
Довольно быстро я обоих раненых бойцов успокоил в уюте бара "Дюк-оф-Нью-Йорк", поставив перед ними двойные бренди (купленные на их же бaбки, поскольку свои я все отдал отцу) и сделав пару примочек из пропитанных водой носовых платков. Старые вeшaики, к которым мы в предыдущий вечер отнеслись с такой заботой, снова были тут как тут и наперебой твердили: "Спасибо, ребятки", "Дай Бог вам здоровья, мальчики", прямо удержу на них не было, хотя мы вовсе не собирались вновь расшибаться перед ними в лeпешку. Однако Пит сказал: "Что будем пить, девушки? " и принес им пивка с прицeпом, как будто у него денег куры не клюют, и тут уж их совсем зациклило: "Уж как мы вам рады, как рады, мальчики", "Никогда не заложим вас, ребятишки", "Вы самые лучшие в мире ребятки, вот вы кто! " Наконец я говорю Джорджику:
- Ну что, возвратимся туда, откуда начали, да? Ссоры забыты, все как было, правильно?
- Во-во-во! - сказал Джорджик. Однако старина Тем все еще смотрел несколько ошалело и даже так высказался: "А я ведь достал бы гада, ну, как ее, этой - ^eппjу, просто мне какой-то вeк под локоть попался", - словно он все еще продолжал дрaцинг, причем даже не со мной, а с каким-то другим противником. Я говорю:
- Ладно, Джорджибой, так что там у тебя на уме-то было?
- Да ну, - отмахнулся Джорджик, - не сегодня. В эту нотш, видимо, все же не надо.
- Ты большой сильный тшeловefc, - сказал я, - так же, как и все мы. Мы ведь не дети, правда, Джорджибой? А посему скажи мне, не томи, что ты надумал в глубине души своей?
- Эх, по глaззям бы гада тзeппjу, - бормотал Тем, а старые сурнки все никак не могли уняться со своими благодарностями и благословениями.
- Помнишь, нам один дом попался, - проговорил Джорджик. - Еще два фонаря там у ворот. Название у него какое-то дурацкое, не припомнить. Какое дурацкое название?
- Да что-то там, то ли "Усадьба", то ли "Засадь-ба", - какая-то тшиуш. Там живет одна старая п+ицa со своими кошками, и у ней полный дом старинного дорогого добра. - Например?
- Ну, золото, серебро, а может даже и бриулики. Это мне Билл Англичанин сказал.
- пони, - сказал я. - Я вас пони. - Я действительно понял, что за дом имелся в виду: в Олдтауне, сразу за парком побeды. Что ж, настоящий предводитель умеет выбрать момент, когда пойти на уступку, сделать широкий жест^ чтобы умаслить своих подчиненных. - Очень хорошо, Джорджик, - сказал я. - Идея хорошая, и мы ее примем. Давай-ка сразу туда и отправимся.
Вслед нам одна из бaбушeк прошептала: "Мы никому не скажем, ребята. Будет считаться, что вы всю дорогу здесь сидели". А я ей в ответ:
- Молодцы, девчонки. Через пару минут вернемся, поставим вам еще выпить, - и с этими словами повел друзей вон из бара, на улицу, навстречу своей судьбе.
6
Когда идешь от бара "Дюк-оф-Нью-Йорк" к востоку, сперва попадаюця всяческие конторы, потом старая развалюха библе, потом большой парк, названный парком побeды в честь Победы в какой-то незапамятной военной кампании, а после попадаешь в район старой застройки, который называеця Олдтаун. Некоторые старинные дома там действительно попадаюця очень даже ничего, бллин, и люди, которые живут там, тоже по большей части старые тощие, гавкающие по-полковничьи кaшки с палками, старые вeшaики вдовы да глухие старые девы, которые прожили век среди своих кошек и никому за всю жизнь ни разу не дали к себе прикоснуться. Там действительно могли сохраниться кое-какие вeстшицы, за которые можно выручить хороший дeнг у иностранных туристов, - всякие картины, камешки и прочий доисторический кaл. В общем, подобрались мы по-тихому к этому дому, над воротами которого была надпись: "Усадьба", а по обеим сторонам на железных стеблях горели шарообразные фонари, стоявшие как часовые, причем внутри дома свет притушен, еле светит, да и то в одной лишь комнате на первом этаже, и мы, держась в тени, подобрались к окошку ближе, чтобы взглянуть, кто там и что. Окно было с решеткой, будто это не дом, а тюрьма какая-то, но сквозь нее было очень даже здорово видно, что там происходит.
А происходило там то, что старая птицa, вся седая и с маленьким морщинистым личиком, разливала из бутылки по блюдцам молоко, а потом ставила их на пол, где, видимо, кишмя кишели мяукающие коты и кошки. Нам их тоже было видно, правда не всех, только двух-трех толстых скотины, которые вспрыгивали на стол, разевая вопящие рты: вя-вя-вя-вя! Еще было видно, что эта сурнкa разговаривает с ними, вроде как строго их за что-то отчитывает. На стенах висело множество старых картин и старые очень замысловатого вида часы, кроме того стояли вазы и безделушки, на вид старые и дорогие. Джорджии зашептал мне на ухо:
- бaлдежно приподнимeмсиa, скажи? У Билла Англичанина губа не дура. А Пит в другое ухо: - Как влезем-то?
Теперь дело за мной, и соображать надо быстро, пока Джорджик сам не начал объяснять, как влезть.
- Перво-наперво, - зашептал я, - попробуем обычную тактику - типа свободный вход. Я напускаю на себя вид пaи-мaллтшикa и этак вежливенько говорю, что один приятель у меня упал на улице в обморок. Когда она откроет, Джорджик притвориця, будто еле жив. Потом просим стакан воды или вызвать по телефону доктора. Дальше и вовсе просто.
- Вдруг не откроет? - усомнился Джорджик. А я говорю:
- Попробуем, что мы теряем? - На это он передернул плечом и скривил рот. А я Скомандовал Питу и Тему: - Вы стойте по обе стороны двери. Понятно? - Они согласно закивали в темноте: ясно-ясно-ясно. - Начали, сказал я Джорджику и пошел прямо ко входной двери. Там была кнопка звонка, я нажал, и из коридора донеслось "дрррррр-дррррррр". После этого все в доме замерло, вроде как обратилось в слух, словно и бaбушкa, и все ее кошки при звуках этого дрр-дрр одновременно навострили уши и насторожились. Тогда я позвонил чуть настойчивей, и тут послышалось шарканье ног - шлеп-шлеп, шлеп-шлеп, - бабушка в тапках шла по коридору, причем мне вдруг пришло в голову, что она идет, а под мышками у нее с каждого боку по коту. Потом раздался ее очень такой неожиданно басовитый голос:
- Прочь! Уходите, или я стреляю. - Джорджик это как услышал, чуть не прыснул. А я говорю, причем несчастным таким, просительным голосом:
- Мадам, прошу вас, пожалуйста, помогите! Мой друг очень болен!
- Уходите, - повторила она. - Знаю я ваши подлые-штучки: я вам открою, а вы заставите меня купить то, что мне не нужно. Уходите, говорю вам. - Надо же, и ведь встречаеця же такая поразительная наивность! Уходите, - снова заладила она, -- а то я напущу на вас своих кошек! Видать, спятила от своей жизни в оди нотшeствe. Тут я глянул вверх и заметил, что повыше двери есть застекленное окно, так что куда быстрей будет, если туда вскарабкаться и влезть через него. Иначе этот спор будет идти всю нотш. И тогда я сказал:
- хорошо, мадам. Если вы не хотите помочь нам, я поведу моего больного друга куда-нибудь в другое место. - Тут я мигнул друзьям, чтобы они отошли по-тихому, и только я один топал и громко декламировал: - Ничего, друг мой, мы обязательно найдем доброго самаритянина где-нибудь в другом месте. Эту пожилую леди, конечно же, нельзя винить за ее подозрительность, тем более что по ночам разгуливает множество негодяев и подонков. Нет, ее винить нельзя! - Потом мы немного постояли в темноте, подождали, и я прошептал: Пошли, возвращаемся к двери. Я взберусь Тему на плечи. Открою то окошко и влезу, бллин. Потом заткну старую птицу и впущу вас. Запросто! - Мне было важно показать, вроде как кто среди нас главный, кто подает идеи. - Вон там, - показал я, - видите? Карнизик над дверью засекли? Как раз будет упор для ноги.
Все поглядели, восхитились, видимо, моей находчивостью и закивали в темноте, зашептали: "Да, да, "да, правильно".
На цыпочках обратно к двери. Тем был у нас самым рослым и сильным, поэтому Пит сДжорджиком вскинули меня на его крутые мужские плечи. Благодаря очередной дурaцкои передаче всемирного ТВ, а главное благодаря тому, что из-за нехватки полиции люди боялись нотши, за все это время на улице не появилось ни души. Взобравшись на Тема, я убедился, что карнизик над дверью как раз годиця, чтобы на него встать. Подтянулся, уцепился коленом, и готово дело. Окно, как я и ожидал, было заперто, но я вынул бритву, легонько стукнул костяной рукояткой, стекло и треснуло. Снизу доносилось озабоченное сопенье моих друзей. Вынув кусок стекла, я просунул руку, отпер окно, и рама как миленькая поехала вверх. Я осторожно, будто опускаясь в горячую ванну, полез внутрь. А эти, как бараны, стоят, смотрят снизу, аж рты, бллин, пооткры-вали.
Я оказался в темноте, ощетинившейся со всех сторон углами каких-то шкафов, кроватей, тяжеленных табуреток, книг в коробах и книг россыпью. На ощупь я стал пробираться к двери, из-под которой сквозь маленькую щелочку виднелся свет. Дверь сделала "скрииииииип", а дальше был пыльный коридор и опять всякие двери. Этакие хоромы пропадают - в том смысле, что столько комнат и всего для одной старой вeшaики с ее кошкaми, пусть даже у котов и кошeк разные спальни и отдельная столовая, где их по-королев" ски кормят сметаной и рыбьими головами. Снизу уже доносился голос п+хсы, которая повторяла: "Да. Да. Да. Верно. Верно... ", но это она, видимо, разговаривала со своим мяукающим выводком, громко домогающимся добавки молока. Тут я заметил ступеньки, ведущие в холл нижнего этажа, и решил показать этим безмозглым бaлбeсaм, что я один стою их всех вместе взятых. Я все проверну сам, оди ноки. Сделаю рaстeрзaц старой п+ицe, передушу, если понадобиця, всю ее котовaсиjу и, набрав полные рукeры всего, что покажеця полезным, aидa в темпе джаза обратно,, поливать золотым и серебряным дождем терпеливо ожидающих меня приятелей. Тогда уж они как следует узнают, кто настоящий вождд.
Тихонько, мягко ступая, пошел вниз, любуясь по дороге на гриaзни картины, изображающие старинную жизнь: длинноволосые дeво^шки в платьях с высокими воротниками; картинки вроде как из деревенской жиз-ни с деревьями и лошадьми, бородатый святой вeк, весь нaгои, висящий на кресте. В доме стояла жуткая вонн от кошек, от кошачьей рыбы и от старинной пыли, которая здесь пахла совсем по-другому, - нежели в блочных многоквартирниках. И вот я уже внизу, вижу свег из той комнаты, где бaбусиa разливала молоко по блюдцам для своей кошачьей братии. Более того, я уже видел множество огромных перекормленных скотин, которые бродили туда и сюда, шевеля хвостами и вроде как притираясь к дверным косякам. На большом деревянном сундуке в темном холле я заметил красивую маленькую статую, сиявшую в отблесках света из комнаты, и я решил ее скрaсст и оставить потом для себя - симпатичная такая молодая дeвотшкa, стоящая на одной ноге раскинув руки, а главное - сразу видно, сделана из серебра. Так что она была уже у меня в руках, когда я входил в освещенную комнату со словами: "Привет-привет-привет. Давненько не виделись. Наши краткие переговоры сквозь замочную скважину, пожалуй, нельзя сказать чтобы так уж удались, не правда ли?
Нет-нет, спорить не будем, я сказал не будем спорить, старая ты поганая вониутшкa". От яркого света в комнате, где была старуха, я даже сморгнул. Там кишмя кишели коты и кошки, катались по ковру, в воздухе летала шерсть, причем эти жирные стeрвы были всевозможного вида и расцветки - черные и белые, полосатые и рыжие, чуть ли даже не в клеточку и всех возрастов от крошечных котят, которые гонялись и играли друг с другом, до взрослых кошек и еле держащихся на ногах, но зато чрезвычайно зловредных старых кошатин. Их хозяйка, эта старая птицa, взглянула на меня в упор, по-мужски, и говорит:
Проснулся я, однако, несколько поздновато (на моих часах было около полвосьмого), что, с моей стороны, было, как оказалось, не слишком умно. Дело в том, что в этом сволоfшном мире все идет в счет. Надо учитывать, что всегда одно цепляеця и тянет за собой другое. Так-так-так-так. Проигрыватель уже не пел ни о Радости, ни о том, чтобы обнялись миллены, а это значило, что какой-то вeто нажал на "выкл. ", и скорее всего то был па или ма - родители уже вернулись с работы, судя по доносящемуся из столовой позвяки-ванию посуды и причмокиванию, с которым они тянули горячий чай из чашек: усталый обед двух трудиaс^шихсиa после рабочего дня у одного на фабрике, у другой в магазине. Бедные кaшки. Жалкая старость. Я надел халат и, прикинувшись смиренным тшaдом, выглянул со словами:
- Привет-привет-привет! Вот, отдохнул хорошенько, м все прошло. Готов теперь вечерок поработать - надо ведь и зарабатывать хоть чуть-чуть! Дело в том, что, по их сведениям, именно этим я вечерами последнее время занимался. - Ням-ням, мамочка. хочу ням-ням. - На столе был какой-то стылыи пудинг, который она разморозила, подогрела, и в результате он не слишком-то аппетитно выглядел, но ничего не поделаешь. Отец не очень радостно и как-то даже подозрительно посмотрел на меня, но ничего не сказал, зная, что связываться не следует, а мать чуть озарилась подобием усталой улыбки типа "сыночек, дитятко мое, крови-ночка! ". Я зарулил в ванную, наскоро принял душ - я и в самом деле чувствовал себя липким и грязным, потом вернулся в свою бeрлогу переодеться в вечернее. Потом, сияющий, причесанный, чистый и блистающий, сел пообедать ломтиком пудинга. Заговорил рарара:
- Пойми меня правильно, сын, я не хочу лезть в твои дела, но хотелось бы знать, где именно ты вечерами работаешь?
- Ну, в общем-то, - с набитым ртом прочавкал я, - по мелочам, на подхвате. То там, то здесь, где придеця. - Я бросил на него резкий ядовитыи взгляд, как бы говоря: не лезь ко мне, и я к тебе не полезу. - Я ведь денег у вас не прошу, правда же? Ни на развлечения, ни на тряпки, верно? Ну так и чего же ты тогда спрашиваешь?
Отец смущенно похмыкал, покашлял и говорит: - Ты прости меня, сын, но иногда я за тебя беспокоюсь. Сны всякие сняця. Ты, конечно, можешь сколько хочешь смеяться, но, бывает, такое присниця! Вот и вчера тоже видел тебя во сне, и совсем мне тот сон не понравился.
- Да ну? - Мне даже интересно стало, что же он такое про меня увидел. Мне тоже что-то вроде бы снилось, но я никак не мог вспомнить, что именно. - Расскажи.
- Причем так явственно! - начал отец. - Вижу, ты лежишь на мостовой, избитый другими мальчишками. Ну, вроде тех, с которыми ты хороводился, перед тем как последний раз попасть в исправительную школу.
- Да ну? - Внутренне я посмеивался над незадачливым своим пaпaпои, который верил или думал, что верит, будто я там действительно исправился. И тут я вспомнил свой собственный сон, который мне как раз в то утро приснился, - где был Джорджик, который по-генеральски распоряжался, и Тем со своей беззубой ухмылкой и обжигающим хлыстом. Однако сны, как мне когда-то говорили, сбываюця с точностью до наоборот. - Отец, отец, не изволь беспокоиться за единственного своего сына и наследника, - сказал я. - Оставь пустые страхи. Он сможет сам за себя постоять, и с большим успехом.
- И еще, - продолжал отец, - мне виделось, будто ты весь в крови, обессилел и не можешь им сопротивляться. - Вот уж действительно все наоборот; я снова не мог внутренне не усмехнуться, а потом я вынул весь свой дeнг из карманов и хлопнул его на скатерть.
- Вот, папа; здесь немного, конечно. Это все, что я заработал вчера вечером. Но, может быть, этого хватит, чтобы вы с мамой сходили куда-нибудь, посидели, выпили по рюмочке хорошего виски.
- Спасибо, сын, - ответил он. - Мы редко теперь куда-либо ходим. Да ведь и опасно стало - на улицах сам знаешь, что твориця. Всякие малолетние хулиганы и так далее. Все же спасибо. Завтра я куплю на них бутылочку, и мы с мамой посидим дома. - С этими словами он сгреб мои нeтрудовыje бaбки и сунул их в карман брюк, а мать пошла на кухню мыть посуду. И я ушел, со всех сторон обласканный улыбками.
Дойдя до нижней лестничной площадки, я, прямо скажем, удивился. Удивился - это даже не то слово. Застыл, можно сказать, с открытым ротом. Меня, понимаете ли, пришли встречать. Стояли на фоне всех этих искaриaбaнных стенных росписей, которым полагалось воплощать величие подвига во имя трудовой славы, увековечивать его в виде голых ыeков и кис, сурово приникших к рычагам индустрии, изрыгая при этом скабрезности, пририсованные к их ро^aм хулиганистыми мальчишками. У Тема в руке был тюбик черной масляной краски, и он как раз обводил очередное ругательство большим овалом, как всегда одновременно похохатывая - ух-ха-ха-ха. Но когда Пит и Джорджик со мной поздоровались, вовсю щеголяя ощеренными в дружеских улыбках зуббями, он завопил во всю глотку: "Наконец-то, их величество прибыли, ур-ра! " и сделал что-то не вполне понятное на манер салюта с прищелкиванием каблуками.
- Мы беспокоились, - сказал Джорджик. - Сидим-сидим, пьем fшертово молоко с ножами, а потом думаем, вдруг на тебя нападут или еще чего-нибудь, вот и пришли на подмогу. Как, Пит, я правильно излагаю?
- Верно, верно, - ухмыльнулся Пит. - Иззи-винни-нитте, - осторожно проговорил я.
У меня немножко тыквa разболелась, пришлось это дело зaспaтт. А родители не разбудили меня, когда я им велел. Что ж, мы собрались тем не менее и вместе возьмем то, что нам предложит старушка нотш... н-да. - Я поймал себя на том, что подхватил это дурацкое лишнее "н-да" у П. Р. Дельтоида, моего наставника по перевоспитанию. Очень странно.
- Насчет тыквы - сочувствую, - сказал Джорджик как-то даже чересчур участливо. - Много думаешь, не иначе. Приказы, дисциплина, то, се... Но она прошла, ты уверен? Уверен, что тебе не захочеця снова пойти прилечь? - И все они эдак подленько зaостшe-риaлисс.
- Постой, - проговорил я. - Давай-ка проясним обстановку. Этот сарказм, если я правильно понял вашу интонацию, не идет вам, о дружина и братие. Возможно, вы устроили маленький такой сговоритинг за моей спиной, потешились на славу, отпуская шуточки и тому подобный кaл. Однако в качестве вашего друга и предводителя я, видимо, имею все-таки право знать, что происходит, или как? Ну-ка, давай, Тем, выкладывай, что означает эта твоя дурацкая обезьянья ухмылка? - Я это не случайно по Тему проехался - он как раз стоял с открытым ротом и вид являл совершенно Ье-злимни. Тут внезапно встрял Джорджик:
- Ладно, Тема больше не задираем, приятель. Это теперь у нас будет такой новый курс.
- Новый курс? - удивился я. - Что еще такое за новый курс? Я смотрю, вы успели основательно все обсудить за моей сонной спиной. Ну-ка, давайте подробнее! - С этими словами я скрестил рукeры на груди и поудобнее прислонился к изломанному поручню лестницы, все еще стоя тремя ступеньками выше этих моих так называемых друзей.
- Не обижайся, Алекс, - сказал Пит, - но мы хотим, чтобы и у нас была кое-какая демократия. А не так, чтобы ты все время говорил, что делать и чего не делать. Но ты не обижайся. Джорджик поддержал ^его:
- Обиды тут вообще никакой быть не может. Все дело в том, у кого есть идеи, а у кого их нет. Что он нам всю дорогу предлагал? - И Джорджик очень прямо взглянул мне в лицо храбрыми своими глaззями. - Мелочевку, ерунду всякую, вроде как прошлой ночью. Но мы-то растем!
- Так, дальше, - процедил я, не двинувшись. - Слушаю, слушаю.
- Что ж, - продолжал Джорджик. - хочешь выслушать до конца слушай. Мы, понимаешь ли, по задворкам ходим, трясем мелкие лавчонки, а в результате мелочью в карманах звякаем. При том что в кафе "Масклмэн" есть такой Билл Англичанин, и вот он говорит, что способен нaрисовaтт нам такой крaстинг, о котором каждый мaллтшик только мечтать может. Настоящее дело может оформить - бриулики, - говорил Джорджик, не сводя с меня взгляда холодных глаз. - Это пахнет большими, очень большими деньгами - вот что говорит Билл Англичанин.
- Так, - протянул я небрежно, хотя и дико рaздрaж внутри. - С каких это пор ты снюхался с Биллом Англичанином?
- Знаешь, - отвецтвовал Джорджик, - я ведь, бывает, и сам по себе туда-сюда похаживаю. Ну вот хоть в прошлый шaббaт. Могу я иметь какую-то личную жизнн, нет?
На его личную жизнь мне было нaтш хaх, это уж точно.
- А что, интересно, ты делать-то будешь с этими большими-пребольшими бaбкaми, или деньгами, как ты их столь почтительно именуешь? Тебе что, не хватает чего-нибудь? Нужна тaтшкa - срываешь ее прямо с дерева. Нужен кайф - его тоже ловиш. Да или нет? Чего это тебе вдруг так захотелось стать жирным капиталистом?
- А-а, - махнул рукой Джорджик, - ты иногда думаешь и говоришь, как маленький ребенок. - Тут Тем снова заухал филином - "ух-ха-ха-ха! " Сегодня, - заявил Джорджик, - сделаем взрослый крaстинг.
Стало быть, сон был все-таки в руку. Джорджик стал генералом, говорит, что делать и чего не делать, а Тем, этот ухмыляющийся безмозглый бульдог, того и гляди вытащит хлыст. Однако я разыграл свою роль как по нотам, очень осторожно разыграл, улыбчивый, со всем согласный:
- Ладно. тшуднeннко. Кто долго ждет своего часа, тот дождеця. Я многому научил вас, други мои. Но, может, ты хоть посвятишь меня в свои планы, Джорджик?
- Ну, - с хитрецой ухмыльнулся Джорджик, - что ж планы... любимое молоко-плюс - видимо, так, а?
Надо сперва взбодриться, всем надо, а тебе особенн< у тебя сегодня трудный день.
- Ты прямо будто мои мысли читаешь! - Я изо( разил улыбку. - Как раз хотел предложить наведат" ся в добрую старую "корову". Чудно-чудно-чудно. Н] веди нас, Джорджик! - И я выдал ему вроде ка низкий поклон, улыбаясь, как бeзумни, но при это< лихорадочно соображая. Однако, когда мы вышли н улицу, я понял: думает глупи, a умни действует по озг рению, как Вод на душу положит. И снова мне помогл прекрасная музыка. Мимо проехала машина, в не работало раде, до меня донесся всего лишь такт ил; полтора, но то был Людвиг ван (Скрипичный концер1 заключительная часть, и я сразу понял, что от мен: требуеця. хриплым голосом говорю: "Ну, Джорджик давай! " и выхватываю свою бритву. Джорджик от не ожиданности как-то так ухнул, но очень даже быстрень ко - ш. шшасть! - выщелкнул из рукояти клинок по жa, и мы кинулись друг на друга. Старина Тем говорит "Ну нет, так дело не пойдет", и начал отматывать с та лип цeпп, но Пит удержал его, схва. гив за руку: "Остав" их. Так надо". В результате Джорджик и ваш покорны" слуга, как коты, заходили друг возле друга, выжида) мгновенье, когда противник откроjeциa, причем обе друг друга назубок знали, слишком даже хорошс знали; Джорджик время от времени шасть-шасть сверкающим своим клинком, но все впустую. То и деле мимо шли люди, видели все это, но не совались - надс полагать, такого рода зрелища им давно примелькались. Потом я сказал себе: "Раз, два, три! " и бросился хак-хак-хак бритвой, - правда, не в лицо и не по глa-ззям, а нацеливаясь на руку, в которой у Джорджика был нож, и он его, бллин, все же выронил. Да, бллин. Выронил, и нож дзынь-блям на зимний звонкий тротуар. Я лишь слегка мазнул Джорджика по пальцам бритвои, а он стоит и смотрит, как набухают под фонарем капельки крови.
- А ну! - повернулся я к Тему (причем теперь начинал я первый, потому что Пит перед этим дал Тему совиeт не разматывать цeпп, и Тем внял ему). Ну, Тем, теперь с тобой разберемся, ладненько? - Тем, как какой-то большой бeзумни зверь, с криком "Гхааааа)" мгновенно размотал опоясывавшую его цeпп, да так ловко, обaлдeтт можно. Тут правильной тактикой для меня было держаться как можно ниже, прыгая по-лягушачьи, чтобы защитить лицо и глaззя, и я так и делал, бллин, что беднягу Тема изрядно изумило - он-то привык хлестать по открытой мордeр - хлесь-хлесь-хлесь! Однако он, надо признать, здорово влепил мне по спине, меня аж до нутра прожгло, но эта боль только побудила меня скорей с ним разделаться. Ну я и мазнул его бритвои по левой ноге через штанину - штанина тесная, разом на пару дюймов разъехалась, и брызнуло немножко крови, отчего Тем стал вообще как бeзумни. И тут, пока он завывал вау-вау-вау собачьим голосом, я провел с ним тот же прием, что и с Джор-джиком, вложив все в одно движение - вверх, вбок, вжжик, - и почувствовал, как брилвa вошла в мякоть его запястья, отчего он выронил змеиную свою цeпп и заверещал, как ребенок. Потом попытался всосать всю лишнюю кровь с запястья, одновременно не переставая верещать, но крови было слишком много, и он захлебнулся ею - бупль-бупль, - а кровь хлестанула фонтаном, хотя и ненадолго. Я говорю: - Ну что, други, вам все ясно? Ты как, Пит? -- А я разве чего говорил? - отозвался Пит. - Я и не говорил ничего! Слушай, как бы Тем до смерти не истек кровью!
- Не сдохнeт, - сказал я. - сдохнутт можно только один раз. А Тем сдох еще до рожденья. Вся эта кровища сейчас перестанет. - Я знал, что главные кабели у него целы. Вынул свой чистый платок из кармана, чтобы обернуть рукeр бедному умирающему Тему, который вопил и стенал, и кровь действительно вскоре остановилась - да и куда бы она делась-то! Будут теперь знать, кто истинный вождд и хозяин, бараны тшертовы, подумал я.
Довольно быстро я обоих раненых бойцов успокоил в уюте бара "Дюк-оф-Нью-Йорк", поставив перед ними двойные бренди (купленные на их же бaбки, поскольку свои я все отдал отцу) и сделав пару примочек из пропитанных водой носовых платков. Старые вeшaики, к которым мы в предыдущий вечер отнеслись с такой заботой, снова были тут как тут и наперебой твердили: "Спасибо, ребятки", "Дай Бог вам здоровья, мальчики", прямо удержу на них не было, хотя мы вовсе не собирались вновь расшибаться перед ними в лeпешку. Однако Пит сказал: "Что будем пить, девушки? " и принес им пивка с прицeпом, как будто у него денег куры не клюют, и тут уж их совсем зациклило: "Уж как мы вам рады, как рады, мальчики", "Никогда не заложим вас, ребятишки", "Вы самые лучшие в мире ребятки, вот вы кто! " Наконец я говорю Джорджику:
- Ну что, возвратимся туда, откуда начали, да? Ссоры забыты, все как было, правильно?
- Во-во-во! - сказал Джорджик. Однако старина Тем все еще смотрел несколько ошалело и даже так высказался: "А я ведь достал бы гада, ну, как ее, этой - ^eппjу, просто мне какой-то вeк под локоть попался", - словно он все еще продолжал дрaцинг, причем даже не со мной, а с каким-то другим противником. Я говорю:
- Ладно, Джорджибой, так что там у тебя на уме-то было?
- Да ну, - отмахнулся Джорджик, - не сегодня. В эту нотш, видимо, все же не надо.
- Ты большой сильный тшeловefc, - сказал я, - так же, как и все мы. Мы ведь не дети, правда, Джорджибой? А посему скажи мне, не томи, что ты надумал в глубине души своей?
- Эх, по глaззям бы гада тзeппjу, - бормотал Тем, а старые сурнки все никак не могли уняться со своими благодарностями и благословениями.
- Помнишь, нам один дом попался, - проговорил Джорджик. - Еще два фонаря там у ворот. Название у него какое-то дурацкое, не припомнить. Какое дурацкое название?
- Да что-то там, то ли "Усадьба", то ли "Засадь-ба", - какая-то тшиуш. Там живет одна старая п+ицa со своими кошками, и у ней полный дом старинного дорогого добра. - Например?
- Ну, золото, серебро, а может даже и бриулики. Это мне Билл Англичанин сказал.
- пони, - сказал я. - Я вас пони. - Я действительно понял, что за дом имелся в виду: в Олдтауне, сразу за парком побeды. Что ж, настоящий предводитель умеет выбрать момент, когда пойти на уступку, сделать широкий жест^ чтобы умаслить своих подчиненных. - Очень хорошо, Джорджик, - сказал я. - Идея хорошая, и мы ее примем. Давай-ка сразу туда и отправимся.
Вслед нам одна из бaбушeк прошептала: "Мы никому не скажем, ребята. Будет считаться, что вы всю дорогу здесь сидели". А я ей в ответ:
- Молодцы, девчонки. Через пару минут вернемся, поставим вам еще выпить, - и с этими словами повел друзей вон из бара, на улицу, навстречу своей судьбе.
6
Когда идешь от бара "Дюк-оф-Нью-Йорк" к востоку, сперва попадаюця всяческие конторы, потом старая развалюха библе, потом большой парк, названный парком побeды в честь Победы в какой-то незапамятной военной кампании, а после попадаешь в район старой застройки, который называеця Олдтаун. Некоторые старинные дома там действительно попадаюця очень даже ничего, бллин, и люди, которые живут там, тоже по большей части старые тощие, гавкающие по-полковничьи кaшки с палками, старые вeшaики вдовы да глухие старые девы, которые прожили век среди своих кошек и никому за всю жизнь ни разу не дали к себе прикоснуться. Там действительно могли сохраниться кое-какие вeстшицы, за которые можно выручить хороший дeнг у иностранных туристов, - всякие картины, камешки и прочий доисторический кaл. В общем, подобрались мы по-тихому к этому дому, над воротами которого была надпись: "Усадьба", а по обеим сторонам на железных стеблях горели шарообразные фонари, стоявшие как часовые, причем внутри дома свет притушен, еле светит, да и то в одной лишь комнате на первом этаже, и мы, держась в тени, подобрались к окошку ближе, чтобы взглянуть, кто там и что. Окно было с решеткой, будто это не дом, а тюрьма какая-то, но сквозь нее было очень даже здорово видно, что там происходит.
А происходило там то, что старая птицa, вся седая и с маленьким морщинистым личиком, разливала из бутылки по блюдцам молоко, а потом ставила их на пол, где, видимо, кишмя кишели мяукающие коты и кошки. Нам их тоже было видно, правда не всех, только двух-трех толстых скотины, которые вспрыгивали на стол, разевая вопящие рты: вя-вя-вя-вя! Еще было видно, что эта сурнкa разговаривает с ними, вроде как строго их за что-то отчитывает. На стенах висело множество старых картин и старые очень замысловатого вида часы, кроме того стояли вазы и безделушки, на вид старые и дорогие. Джорджии зашептал мне на ухо:
- бaлдежно приподнимeмсиa, скажи? У Билла Англичанина губа не дура. А Пит в другое ухо: - Как влезем-то?
Теперь дело за мной, и соображать надо быстро, пока Джорджик сам не начал объяснять, как влезть.
- Перво-наперво, - зашептал я, - попробуем обычную тактику - типа свободный вход. Я напускаю на себя вид пaи-мaллтшикa и этак вежливенько говорю, что один приятель у меня упал на улице в обморок. Когда она откроет, Джорджик притвориця, будто еле жив. Потом просим стакан воды или вызвать по телефону доктора. Дальше и вовсе просто.
- Вдруг не откроет? - усомнился Джорджик. А я говорю:
- Попробуем, что мы теряем? - На это он передернул плечом и скривил рот. А я Скомандовал Питу и Тему: - Вы стойте по обе стороны двери. Понятно? - Они согласно закивали в темноте: ясно-ясно-ясно. - Начали, сказал я Джорджику и пошел прямо ко входной двери. Там была кнопка звонка, я нажал, и из коридора донеслось "дрррррр-дррррррр". После этого все в доме замерло, вроде как обратилось в слух, словно и бaбушкa, и все ее кошки при звуках этого дрр-дрр одновременно навострили уши и насторожились. Тогда я позвонил чуть настойчивей, и тут послышалось шарканье ног - шлеп-шлеп, шлеп-шлеп, - бабушка в тапках шла по коридору, причем мне вдруг пришло в голову, что она идет, а под мышками у нее с каждого боку по коту. Потом раздался ее очень такой неожиданно басовитый голос:
- Прочь! Уходите, или я стреляю. - Джорджик это как услышал, чуть не прыснул. А я говорю, причем несчастным таким, просительным голосом:
- Мадам, прошу вас, пожалуйста, помогите! Мой друг очень болен!
- Уходите, - повторила она. - Знаю я ваши подлые-штучки: я вам открою, а вы заставите меня купить то, что мне не нужно. Уходите, говорю вам. - Надо же, и ведь встречаеця же такая поразительная наивность! Уходите, - снова заладила она, -- а то я напущу на вас своих кошек! Видать, спятила от своей жизни в оди нотшeствe. Тут я глянул вверх и заметил, что повыше двери есть застекленное окно, так что куда быстрей будет, если туда вскарабкаться и влезть через него. Иначе этот спор будет идти всю нотш. И тогда я сказал:
- хорошо, мадам. Если вы не хотите помочь нам, я поведу моего больного друга куда-нибудь в другое место. - Тут я мигнул друзьям, чтобы они отошли по-тихому, и только я один топал и громко декламировал: - Ничего, друг мой, мы обязательно найдем доброго самаритянина где-нибудь в другом месте. Эту пожилую леди, конечно же, нельзя винить за ее подозрительность, тем более что по ночам разгуливает множество негодяев и подонков. Нет, ее винить нельзя! - Потом мы немного постояли в темноте, подождали, и я прошептал: Пошли, возвращаемся к двери. Я взберусь Тему на плечи. Открою то окошко и влезу, бллин. Потом заткну старую птицу и впущу вас. Запросто! - Мне было важно показать, вроде как кто среди нас главный, кто подает идеи. - Вон там, - показал я, - видите? Карнизик над дверью засекли? Как раз будет упор для ноги.
Все поглядели, восхитились, видимо, моей находчивостью и закивали в темноте, зашептали: "Да, да, "да, правильно".
На цыпочках обратно к двери. Тем был у нас самым рослым и сильным, поэтому Пит сДжорджиком вскинули меня на его крутые мужские плечи. Благодаря очередной дурaцкои передаче всемирного ТВ, а главное благодаря тому, что из-за нехватки полиции люди боялись нотши, за все это время на улице не появилось ни души. Взобравшись на Тема, я убедился, что карнизик над дверью как раз годиця, чтобы на него встать. Подтянулся, уцепился коленом, и готово дело. Окно, как я и ожидал, было заперто, но я вынул бритву, легонько стукнул костяной рукояткой, стекло и треснуло. Снизу доносилось озабоченное сопенье моих друзей. Вынув кусок стекла, я просунул руку, отпер окно, и рама как миленькая поехала вверх. Я осторожно, будто опускаясь в горячую ванну, полез внутрь. А эти, как бараны, стоят, смотрят снизу, аж рты, бллин, пооткры-вали.
Я оказался в темноте, ощетинившейся со всех сторон углами каких-то шкафов, кроватей, тяжеленных табуреток, книг в коробах и книг россыпью. На ощупь я стал пробираться к двери, из-под которой сквозь маленькую щелочку виднелся свет. Дверь сделала "скрииииииип", а дальше был пыльный коридор и опять всякие двери. Этакие хоромы пропадают - в том смысле, что столько комнат и всего для одной старой вeшaики с ее кошкaми, пусть даже у котов и кошeк разные спальни и отдельная столовая, где их по-королев" ски кормят сметаной и рыбьими головами. Снизу уже доносился голос п+хсы, которая повторяла: "Да. Да. Да. Верно. Верно... ", но это она, видимо, разговаривала со своим мяукающим выводком, громко домогающимся добавки молока. Тут я заметил ступеньки, ведущие в холл нижнего этажа, и решил показать этим безмозглым бaлбeсaм, что я один стою их всех вместе взятых. Я все проверну сам, оди ноки. Сделаю рaстeрзaц старой п+ицe, передушу, если понадобиця, всю ее котовaсиjу и, набрав полные рукeры всего, что покажеця полезным, aидa в темпе джаза обратно,, поливать золотым и серебряным дождем терпеливо ожидающих меня приятелей. Тогда уж они как следует узнают, кто настоящий вождд.
Тихонько, мягко ступая, пошел вниз, любуясь по дороге на гриaзни картины, изображающие старинную жизнь: длинноволосые дeво^шки в платьях с высокими воротниками; картинки вроде как из деревенской жиз-ни с деревьями и лошадьми, бородатый святой вeк, весь нaгои, висящий на кресте. В доме стояла жуткая вонн от кошек, от кошачьей рыбы и от старинной пыли, которая здесь пахла совсем по-другому, - нежели в блочных многоквартирниках. И вот я уже внизу, вижу свег из той комнаты, где бaбусиa разливала молоко по блюдцам для своей кошачьей братии. Более того, я уже видел множество огромных перекормленных скотин, которые бродили туда и сюда, шевеля хвостами и вроде как притираясь к дверным косякам. На большом деревянном сундуке в темном холле я заметил красивую маленькую статую, сиявшую в отблесках света из комнаты, и я решил ее скрaсст и оставить потом для себя - симпатичная такая молодая дeвотшкa, стоящая на одной ноге раскинув руки, а главное - сразу видно, сделана из серебра. Так что она была уже у меня в руках, когда я входил в освещенную комнату со словами: "Привет-привет-привет. Давненько не виделись. Наши краткие переговоры сквозь замочную скважину, пожалуй, нельзя сказать чтобы так уж удались, не правда ли?
Нет-нет, спорить не будем, я сказал не будем спорить, старая ты поганая вониутшкa". От яркого света в комнате, где была старуха, я даже сморгнул. Там кишмя кишели коты и кошки, катались по ковру, в воздухе летала шерсть, причем эти жирные стeрвы были всевозможного вида и расцветки - черные и белые, полосатые и рыжие, чуть ли даже не в клеточку и всех возрастов от крошечных котят, которые гонялись и играли друг с другом, до взрослых кошек и еле держащихся на ногах, но зато чрезвычайно зловредных старых кошатин. Их хозяйка, эта старая птицa, взглянула на меня в упор, по-мужски, и говорит: