Страница:
Кэрол Берг
Превращение
Глава 1
Сражения между богами происходят в душах людей, и, если боги недовольны полем битвы, они меняют его форму по собственному усмотрению. Так говорится в эззарианском пророчестве. И я этому верю. Я видел такое сражение и такую трансформацию, она могла произойти только по желанию богов. Это была не моя душа — слава Вердону и Валдису, и всем остальным богам, — но и я не остался прежним.
Наследный принц Александр, пфальцграф Азахстана и Сузейна, жрец Атоса, сюзерен Базрании, Трайса и Манганара, наследник Львиного Трона Империи Дерзи был, наверное, самым неотесанным, злопамятным и самонадеянным юнцом из тех, что когда-либо проезжали через пустыни Азахстана. Он показался мне таким с самого первого мига нашей встречи, хотя меня можно упрекнуть в предвзятости. Трудно проявлять объективность, когда ты голым выставлен на продажу с аукциона под пронизывающим холодным ветром, холодным настолько, что и у дьявола смерзлись бы печенки.
Принц Александр унаследовал рассудок и мощь королевской династии, которая правила постоянно растущей империей на протяжении пяти столетий, и его предки были достаточно умны, чтобы не допускать кровосмешения или усобиц. Дворяне старшего поколения и их жены презирали его за все его явные пороки, даже тогда, когда пытались уложить в его постель своих созревших дочек. Знать помоложе, и сами не образцы добродетели, называли его отличным парнем, помня о тех расточительных увеселениях, в которых он позволял участвовать и им. Правда, они часто меняли свое мнение, становясь жертвами прихотей принца или его раздражительности. Военачальники Дерзийской империи считали его достойным полководцем, хотя ходили слухи, что они тянули жребий в своем кругу, и проигравший был вынужден взять на себя все заботы о военных кампаниях взбалмошного и упрямого принца. Простому народу, разумеется, не позволялось иметь никакого мнения на этот счет. Равно как и рабам.
— Говоришь, этот умеет читать и писать? — обратился принц к сузейнскому работорговцу, после того, как осмотрел мои зубы и ощупал мышцы рук и ног. — Я думал, что только эззарианских женщин учат читать, и то только чтобы они разбирали рецепты зелий и заклинания. Не знал, что и мужчинам это дозволяется.
И, тыча в интимные части моего тела кнутовищем хлыста, он обернулся к товарищам с традиционной шуткой, касающейся вопроса кастрации эззарианских рабов:
— Совершенно бесполезные вещи. Сама природа заботится об этом, когда в Эззарии рождается мужчина.
— Но, мой господин, он умеет и читать, и писать, — залебезил сузейниец, бусины, вплетенные в его бороду, застучали в такт словам. — Этого раба долго готовили, чтобы он смог служить вам. Он весьма недурно воспитан и для варвара ведет себя вполне примерно. Может заниматься счетоводством, прислуживать за столом, делать тяжелую работу по вашему выбору.
— А он прошел через Обряды? Ничего из этой их магической чепухи не осталось у него в голове?
— Абсолютно ничего. Он в услужении с самого завоевания. Прошел Обряды чуть ли не в первый же день. Гильдия всегда уверена в эззарийцах. Внутри него не осталось никакой магии.
Действительно, никакой. Ничего. Я все еще дышу. По моим венам все еще бежит кровь. Вот и все, что осталось.
Тычки и ощупывание стали грубее.
— Мне нужен раб для покоев, похожий на разумное существо, пусть даже и разумный дикарь.
Работорговец бросил на меня предупреждающий взгляд, но раб быстро определяет для себя те идеалы, ради которых он готов выносить страдания. Годы рабства идут и идут, и таких идеалов становится все меньше и меньше. Я пробыл в рабстве шестнадцать лет, почти половину жизни. Едва ли остались слова, способные задеть меня.
— А это еще что? — Я едва не подскочил, когда кнутовище коснулось рваных ран на моей спине. — Вроде бы ты говорил о его хорошем поведении? Зачем же тогда его пороли? И кстати, почему его хозяин решил избавиться от него?
— У меня есть бумаги, ваше высочество, в которых барон Хархезиан утверждает, что это один из самых лучших и послушных рабов, какие только могут быть, и сообщает все то, о чем я уже поведал вашему высочеству. Он продает его только затем, чтобы уладить денежные дела, и утверждает, что раба выпороли по ошибке, и это не должно свидетельствовать против него. Этой части письма я не вполне понял, но, господин, вот на бумагах печать самого барона.
Конечно, работорговец не понял. Старый воин, барон, которому я служил последние два года, был при смерти, и он решил, что лучше уж он продаст меня, чем оставит в собственность своей единственной дочери. Эта женщина находила удовольствие лишь в одном: изводить тех, кого она не могла заставить любить себя. Право любить по собственному выбору и было одним из тех идеалов, что еще оставались у меня. Без сомнения, и он падет вместе с остальными, дайте только срок.
— Если этот не годится, возможно, один из тех… — Маленькие глазки работорговца нервно забегали по неприглядному загончику и десятку покупателей. Пока принц проявлял ко мне интерес, никто больше не смел торговаться, а погода была столь омерзительна, что едва ли кто-нибудь стал бы ждать, чтобы купить оставшуюся четверку рабов, жмущихся друг к другу в углу загона.
— Двадцать зенаров. Пусть его доставят моему надсмотрщику.
Работорговец ужаснулся:
— Но, ваше высочество, он стоит не меньше шестидесяти!
Принц одарил торговца внимательным взглядом. От этого взгляда человек впечатлительный ощутил бы, как острие кинжала касается его горла.
— Я сбрасываю пятьдесят монет, поскольку товар испорчен. При таких шрамах на спине мне придется раскошелиться на дополнительную одежду. Но я накидываю тебе десять монет сверху, поскольку он обучен читать и писать. Разве не справедливо?
Работорговец ощутил свое поражение — и нависшую над ним угрозу — и закланялся.
— Конечно, ваше высочество. Справедливо и мудро, как всегда. Двадцать зенаров.
Торговец, скорее всего, поплатился бы за свою дерзость не только деньгами, но в этот момент один из спутников принца предложил покинуть аукцион, на котором больше нечего было покупать.
Принца сопровождали два молодых человека. В своих пестрых шелках, с отделанными золотом поясами, они походили на экзотических птиц. Их кинжалы и мечи были украшены затейливыми орнаментами и инкрустированы таким количеством драгоценных камней, что оружие стало совершенно не пригодно для традиционного использования. А по томным взглядам близко посаженных глаз этой парочки я заключил, что они едва ли вообще понимали, зачем существует оружие.
Сам же принц, тощий и долговязый, был одет в белую шелковую рубаху без рукавов, коричневые бриджи, сшитые из оленей кожи и высокие сапоги. На нем был белый меховой плащ, сделанный из шкуры серебристого махарского медведя — самого редкого и прекрасного меха в мире. Его рыжие волосы были заплетены сбоку в одну косу, косу дерзийского воина. Украшений на нем было немного: кованые золотые наручи и единственная золотая серьга с вправленным в нее алмазом, — но они стоили дороже всех побрякушек его спутников, вместе взятых.
Принц похлопал по руке одного из своих разодетых компаньонов.
— Заплати торговцу, Вейни. И почему бы тебе не доставить раба во дворец? Если б не шрамы, он был бы куда красивее тебя. Он будет неплохо смотреться в моих покоях, как ты думаешь?
Рябой, со скошенным подбородком юнец в голубых шелках и павлиньих перьях от неприятного изумления разинул рот. И не мудрено. Одной фразой принца лорд Вейни был напрочь изгнан из высшего общества Дерзи. И дело было не в том, что его публично унизили обсуждением его внешности — его вслух назвали погонщиком рабов: это занятие было чуть почетнее, чем профессия сжигателя трупов и немного менее почетно сдирания шкур с мертвых животных. Принц развернулся и вышел из загона, а юнец с безвольным подбородком вытащил кошелек и кинул к ногам купца монеты. Вид у него был такой, будто он проглотил незрелый дакфрут. Так Александр с невероятной легкостью в какие-то пять минут унизил достоинство приятеля, оскорбил почтенного торговца и надул влиятельного барона.
Раб не загадывает будущее наперед более чем на час. Вместо того чтобы провести весь день на холоде, прикованным к стене загона для продажи рабов, у меня появилась перспектива получить одежду и крышу над головой уже сейчас. Неплохо. Гораздо лучше того, что бывало.
Но, как зачастую происходило в следующие месяцы, я был вынужден расплачиваться за легкомыслие Александра. Обозленный торговец заявил, что у него нет времени снимать ошейник-удавку и ручные и ножные кандалы, надевавшиеся специально, чтобы обезопасить деликатных дам-покупательниц, он также отказался дать мне какую-либо одежду, кроме набедренной повязки.
Мое путешествие через многолюдный многонациональный город, голым, под ледяным дождем, едва поспевающим за лошадью лорда Вейни, следует поставить в один ряд с самыми нелепыми событиями моей долгой жизни в рабстве.
А что до лорда с безвольным подбородком… вверять жизнь раба заботам человека, считающего себя смертельно оскорбленным его хозяином, наверняка означает массу неприятностей для раба. Особенно, если этот оскорбленный полагает себя человеком умным без всяких на то оснований.
Вместо того чтобы отвести меня к надсмотрщику принца, лорд Вейни притащил меня в дворцовую кузницу и приказал кузнецу поставить мне королевское клеймо. На лице.
Я задохнулся от ужаса. В те дни, когда нас завоевали, всех рабов клеймили имперским знаком креста в круге, но клеймо ставили либо на плечо, как и было у меня, либо на бедро. Но на лицо — никогда.
— Он беглый? — поинтересовался кузнец. — Принц Александр клеймит так только беглых. Он не любит портить внешний вид даже тех, что работают в шахтах.
— Нет, я не… — запротестовал я, но Вейни не дал мне договорить, ударив бруском железа, который он вертел в руках с того момента, как зашел в кузницу.
— Видишь следы порки? Видишь, он закован, как бешеный зверь? Конечно, он беглый.
— Он ведь эззариец. Дурган говорит…
— Ты что, веришь во всю эту магическую чушь? Единственное чудо произойдет, когда я вырву тебе язык за непослушание. Давай, приступай.
Я нетвердо стоял на ногах после удара Вейни, но вскоре пожалел, что он не ударил меня сильнее. Знакомый со вкусами принца и так и не убежденный до конца, кузнец взял самое маленькое клеймо, чтобы запечатлеть его на моей левой щеке. Кусок железа побольше прожег бы меня до зубов и костей, а нарыв прикончил бы то, что осталось бы от здоровой плоти. Но тогда мне было не до благодарности.
Я оказался в Летнем Императорском дворце посреди зимы, на покрытом соломой полу помещения для рабов, дрожащий, полуобезумевший от боли. Меня рвало.
Дородный надсмотрщик, бородатый плосколицый манганарец, который сам себя называл Дурганом, озадаченно взирал на меня сверху вниз.
— Это еще что такое? Мне говорили о рабе для покоев принца, а не о беглом, который не годится ни на что, кроме шахт.
Я был не в состоянии рассказывать ему о попытке Вейни взять реванш и его мудром плане по расстройству заключенной принцем сделки.
— Это единственный раб, купленный сегодня. Лорд Вейни сказал… — Подручный кузнеца, который привел меня сюда из кузни, едва не проглотил язык от страха, когда Дурган раскрыл рот.
— Дьяволы! — заревел он. — Вейни! Кузнец клеймит домашнего раба принца по приказу болвана, который не может справить нужды не обмочив штанов! — Надсмотрщик был готов рвать на себе волосы. — Передай своему хозяину, кузнецу, он не смеет, не смеет никогда клеймить рабов, если только это не личный приказ принца или мой собственный приказ. Мне было велено вымыть этого раба и послать прислуживать за ужином. А теперь, посмотрите-ка на него!
Должно быть, вид у меня был не из лучших. Меня в очередной раз вывернуло.
— Но хозяин, по крайней мере, был аккуратен, — промямлил мальчишка, пятясь к двери. — Он ведь не сильно его попортил, правда?
— На твоем месте я не рассчитывал бы, что долго протяну после своего четырнадцатилетия. Убирайся. У меня работа.
Полчаса спустя я карабкался по черной лестнице дворца с чудовищно тяжелым подносом, на котором покоилось блюдо очищенных фруктов, посыпанные корицей печенья, круг вонючего азахского сыра и чайник горячего назрила, дерзийского чая, от которого пахло, как от горелой соломы. Каждые несколько шагов я вынужден был делать остановку, пытаясь разогнать туман в голове, успокоить желудок и как-то преодолеть жгучую боль в щеке.
На мне была простая белая туника без рукавов, спадавшая до колен: принц ненавидел вид открытых ран и кровоточащих шрамов. Обычно в Дерзийской империи рабов мужского пола одевали в фензеи, короткие свободные штаны, без всякой рубахи. Это было традицией пустыни, малоприятной для всех тех, кого обратили в рабство в северных горных частях страны. Туника была не намного теплее, но все-таки прикрывала больше.
Как это ни странно, но основной проблемой для Дургана стали мои волосы. Бороды у меня не было, у эззарийцев, как и у многих других народов, борода просто не растет. Но, в отличие от большинства рабов Империи, у меня были длинные волосы, отпущенные по приказу дочери барона. Дурган хотел состричь их, но побоялся, что тогда след ожога и кровоподтеки, оставленные железным брусом Вейни станут еще заметнее. Так что он завязал мне волосы сбоку (но, разумеется, не собрал в косу — только благородные воины заплетали сбоку косу), в надежде, что так он сможет скрыть следы дурости Вейни. Он наложил мне мазь на ожог, что вовсе не было признаком сочувствия. Надсмотрщик просто мечтал дожить до следующего утра.
— А, ужин! — воскликнул принц, когда я прошел через украшенные золотыми листьями двери в пышную гостиную.
Я поклонился, неловко из-за подноса в руках, и мысленно поздравил себя с тем, что мне удалось выпрямиться, а не растянуться во весь рост. В комнате было несколько человек. Трое мужчин и две женщины сидели на подушках вокруг низенького столика, увлеченные игрой в ульяты, азартной дерзийской игрой, в которой использовались раскрашенные камешки и деревянные колышки, а также проливалось немало крови. Не глядя ни на кого, я поставил поднос на другой низкий столик, вокруг которого были разложены синие и красные шелковые подушки. Надсмотрщик особенно настаивал на том, чтобы я не глазел по сторонам. Я понятия не имел, является ли это требованием дворцового этикета или всего лишь способом скрыть сочащуюся раздутую язву на моей щеке.
— Слушайте все. У меня новый раб, эззариец, который умеет читать!
— Не может быть, — традиционно заохали гости.
— Я слышал, что этого не бывает. Может, в нем течет королевская кровь!
— Маг из варваров! Ни разу их не видела. Вы потом не одолжите его мне? — раздался низкий женский голос.
— Ах, Тарина, к чему этот вопрос? Ну что хорошего в этом тощем парне с его черными волосами и черными глазами?
— Хоть с вами никто не сравнится, мой господин, но и он выглядит недурно. А если и физиономия у него не противная, я бы не отказалась… когда он вам наскучит, как это обычно бывает. Разве Лидия позволит вам заниматься всякой ерундой, когда вы женитесь?
— И после таких слов вы надеетесь, что я одолжу вам раба? Ну, нет, только не тому, кто напоминает мне об этой волчице со змеиным языком. Вам я могу предложить только ужин, раба вы точно не получите.
Мне совсем не нравилось служить причиной этой перепалки. Снова оказаться в непосредственной близости от дочери барона было опаснее, чем прислуживать воину на поле боя. Я поклонился и забормотал:
— Если я больше не нужен…
— Говори четко, — перебил принц. — Как ты читаешь, если и говорить-то нормально не можешь? Что значит, не нужен? Мы же должны показать Тарине, что она потеряла. — Прежде чем я успел испугаться, его рука вздернула вверх мой подбородок. От резкого движения на меня снова напал приступ тошноты, я с трудом овладел собой под пристальным взором янтарных глаз принца Александра.
— Дургана сюда!
Металлические нотки в голосе принца вызвали движение и суету. Я замер, зажатый железной рукой под моим подбородком, боясь, что меня снова стошнит от этого неудобного положения и дурманящих ароматов восточных духов, корицы, отвратительного запаха чая и от вони полуразложившегося козьего сыра, столь ценимого в Империи.
Отчет Дургана о послеобеденных событиях был несколько невнятен. Должно быть, из-за ковра, к которому он прижимался подбородком. То, что он пал ниц, возможно, было несколько чересчур в данной ситуации, но речь шла о его жизни. Выслушав историю целиком, принц ослабил хватку и отодвинул меня в сторону. Я, как полагалось, упал на колени и скрестил руки на груди, умоляя желудок вернуться на свое привычное место.
Эззарианские прорицатели учат, что в момент затишья перед готовым разразиться несчастьем, внимательный слушатель может различить постукивание костей жертвы. В данном случае его различил бы и булыжник. После того, как принц отдал приказ вызвать лорда Вейни, стук костей походил на грохот обвала.
Меня отправили за ворота ожидать прибытия молодого лорда. Ночь была холодной, а на мне не было ни плаща, ни башмаков. И ни костер стражников у ворот, ни пламя факелов ни стенах не могли растопить холод, поселившийся внутри меня. Наверное, принц посчитал, что вид моей персоны лишит его бестолкового приятеля присутствия духа, но я сомневаюсь, что именно я вогнал его в такой ужас, что даже лицо его посерело. Он осознавал, что с ним покончено.
Принц, завернутый в свой меховой плащ, встретил нас во дворе. Он протянул руку трепещущему лорду Вейни, помогая ему спешиться.
— Видишь, я отправил этого раба за ворота встречать тебя. Без всякого опасения, что он сбежит. И это все благодаря тебе, Вейни.
Юный лорд тупо воззрился на принца, который, рассмеявшись, взял его за руку и повел в сторону кухонных построек и мастерских.
— Пойдем, я хочу отблагодарить тебя за заботу.
Несмотря на его смех, похожий скорее на скрежет, лорд Вейни едва ли чувствовал себя непринужденно. Кроме двух слуг с факелами и двоих сопровождающих, рядом с ним шагали четверо солдат в мундирах и весело болтающий принц. Я шел за солдатами, обхватив руками бока и проклиная зиму, королевскую власть и свою жизнь.
Ужасные предчувствия окрепли во мне, когда мы шагнули внутрь кузницы. Жар ревущего пламени опалил мне щеку, вызвав новый приступ боли, от которого раскаленный воздух заколебался, принимая очертания сокола и льва, изображения которых я понесу на своем лице до могилы. Кузнец стоял наготове.
Вейни пытался вырваться, пока его привязывали к столбу, но сил его явно недоставало. Тогда он принялся умолять, в лице его не было ни кровинки.
— Александр… Ваше высочество… Вы должны понять. Мой отец… унижение… погонщик рабов…
Кузнец вынул из огня самое большое клеймо, и мольбы лорда перешли в невнятное поскуливание.
Я не хотел этого видеть. Два часа назад я и сам был близок к тому, чтобы жалобно завыть, а ведь кузнец обошелся со мной милосердно. Я закрыл глаза и оказался совсем не готов к дальнейшему, а кузнец уже совал мне в руку тяжелую железную рукоять инструмента.
— Давай, — скомандовал принц, усмехнувшись и скрестив руки на груди в ожидании. — Вейни не хочет быть погонщиком рабов. Он думает, что это низшая степень падения. Покажи ему, как он заблуждается.
— Прошу вас, господин, — от нахлынувших чувств я едва мог говорить.
Горящий взгляд янтарных глаз скользнул по мне. Я хотел было отвернуться, зная, что сейчас любое действие или слово не принесут мне добра. Но есть вещи, свершить которые невозможно, независимо от кары, которая последует за их невыполнение.
— Оставь эти бабские эззарианские ужимки. Я даю тебе возможность отомстить. Раб, без сомнения, жаждет мести.
Я удержался от слов, но не отвернулся. Я не мог допустить, чтобы он неверно истолковал мои намерения. Глядя прямо в его горящие яростью глаза, я поднял мерзкое орудие, намереваясь швырнуть его обратно в огонь. Но прежде чем я успел разжать руку, принц с хохотом обхватил мою кисть своей мощной рукой и с силой прижал раскаленный докрасна кусок железа к лицу Вейни.
Вопли Вейни и запах паленого мяса еще долго чудились мне этой ночью, уже после того, как меня заперли в ледяной тьме подвала под домом для рабов. Я зарылся в грязную солому и попытался восстановить в душе то подобие мира и гармонии, которые я старался построить уже более шестнадцати лет. Но меня захлестывала ненависть к Александру. Я не мог осуждать лорда Вейни, не знал, чем он заслужил подобное отношение принца. Но как я мог не презирать принца, который изувечил одного человека и лишил чести, достоинства и половины лица другого, заставив их расплачиваться за его недомыслие?
Глава 2
Дня через три-четыре принцу Александру понадобился человек, умеющий читать. И не просто человек, а кто-то, на кого он мог положиться. Дворцовые писцы пользовались дурной славой шпионов и интриганов, вольно распоряжающихся поступающей к ним конфиденциальной информацией. Но Александр выбрал меня вовсе не потому, что доверял мне. Он просто мог вырвать мне язык, перескажи я хоть слово из того, что прочту. Я понимал это. Предательство ожесточает.
Я спал, когда Дурган спустил в подвал деревянную лестницу и принялся вопить, вызывая меня из моей убогой дыры. За годы, полные подобных наказаний, я научился извлекать пользу из часов заточения. Я приучил себя спать в любых обстоятельствах: изнемогая от зноя, замерзая, в оковах, связанным, в вечной сырости, боли, грязи и паразитах. На голодный желудок было сложнее всего, но голодом морили редко: рабы слишком дорого стоили, чтобы бездумно уничтожать их. Как правило, я не давал моим хозяевам повода превышать обычную норму колотушек и унижений, которая помогала им чувствовать себя счастливыми. Но сейчас я опасался, что все-таки зашел слишком далеко и мне не удастся так просто отделаться, однако, несмотря на беспокойство, я сумел проспать большую часть времени.
— Вон там бочка с водой, а твоя туника висит на крючке, — пробурчал Дурган, когда я, щурясь и дрожа, вылез на свет божий. — Приведи себя в порядок. За бочкой лежит нож — отрежь волосы. И не надейся, что я не проверю, остался ли нож на прежнем месте.
Я вздохнул и сделал, как мне было велено. Нож оказался тупым, и я морщился от каждого его прикосновения. Как это ни смешно, но приказание отрезать волосы оказалось наиболее обидным среди прочих мелких прелестей рабской жизни. Оно было таким бессмысленным.
— Ступай прямо в покои принца, — Дурган ни словом не намекнул, зачем я понадобился. Шел ли я прислуживать за обедом или на казнь — он понятия не имел, а если бы и имел, не сказал бы.
Я пробежал через суматошный слякотный двор к кухням, смыл грязь с ног в лохани у двери и стал подниматься по лестнице, с сожалением оставляя за спиной чудесные кухонные запахи и волны живительного тепла, исходящие от топящихся печей. Может быть, удастся задержаться на обратном пути. Едва ли принц приказал бы вымыть меня, если б решил казнить.
Я постучал в дверь, украшенную золотыми листьями, кляня себя за то, что нарушил самое твердое из своих правил — не загадывать наперед.
— Входи.
Прежде чем пасть на колени и опустить долу глаза, я успел заметить, что в комнате только двое: принц и еще один человек. Этот человек был гораздо старше принца: морщинистое лицо, тонкие седые волосы выбиваются из косы, а мышцы на руках выглядят так, будто он в свободное время жонглирует валунами.
Александр откинулся на парчовую подушку.
— Кто там? А… — Это «а» не означало приговора, но оно и не говорило «Ладно, я забуду твой проступок». У него была долгая память. — Подойди сюда и читай.
Дерзийская знать не учится ни читать, ни писать, а если и учится, то держит это в строжайшем секрете. Дерзийцы всегда были расой воителей, и хотя они и ценят образованность своих ученых и купцов, они ценят их так же, как и дрессированных собачек или птиц, приученных доставлять почту адресату. Они относятся к ним, как к фокусникам, превращающим кроликов в цветы и заставляющим исчезать с глаз публики знойных красоток. Сами они не намерены овладевать подобным искусством.
Я коснулся головой ковра, поднялся и снова опустился на колени рядом с подушкой принца, протягивающего мне свиток. Я начал читать хриплым голосом, ведь уже прошла почти неделя, как я ни с кем не разговаривал, но после того, как я прочел абзац, голос зазвучал нормально.
«Сандер,
Я ужасно сожалею, что не могу приехать на твой дакрах. Я совершенно погряз в заботах по устройству здесь, в Парнифоре, келидского легата. Список предъявляемых им требований немыслим. Резиденцию должны закрывать холмы. В ней должно размещаться не менее трех сотен человек. Должен быть прекрасный вид на город. Два колодца, не соединенных между собой. Достаточно места для сада с отдельным источником, чтобы выращивать там их любимые овощи. И так далее до бесконечности.
Для меня остается загадкой, почему твой отец выбрал для этой миссии самого младшего из своих дениссаров, но я по-прежнему бесконечно благодарен ему за это и горжусь возложенной на меня ответственностью. Я опасался, что келидский легат сочтет мое назначение оскорбительным для себя, однако, он неизменно благожелателен и любезен со мной, разумеется, пока я выполняю все его требования. Не исключено, что барону Фешикару придется расстаться со своим замком, если я не найду другого места. Лишать собственности влиятельного барона Дома Фонтези — что может быть хуже? Я постараюсь избежать этого, но у меня приказ Императора, так что необходимо сделать все, что только возможно.