Берроуз Эдгар. Лунные люди

достал из ниши небольшой кожаный мешочек, который протянул мне.
- Посмотри, - сказал он, - и затем спрячь под рубашку, чтобы никто не
знал, что ты хранишь нечто подобное.
Открыв мешочек, я достал оттуда небольшую вещицу, вырезанную из очень
твердой кости - фигурку человека, приколоченного к кресту - человека с
терновым венцом вокруг головы. Это было чудесное произведение искусства -
я никогда не видел ничего подобного за всю свою жизнь.
- Это прекрасно, - сказал я, - Хуана будет тебе очень благодарна.
- Ты знаешь, что это? - спросил он, и мне пришлось признаться, что не
знаю.
- Это - фигура Сына Божьего, распятого на кресте, - пояснил он, - ее
вырезали из бивня слона. Хуана будет... - Но он не закончил. - Быстро! -
прошептал он. - Спрячь это. Сюда идут!
Я спрятал фигурку под рубашку - множество людей направлялись от
коттеджа Самуэльса к его магазину. Они двигались прямо к двери, и мы
вскоре увидели, что это Каш гвардия. Ими командовал капитан. Это был один
из офицеров, прибывших с Ор-тисом, и я не знал его.
Он посмотрел на меня, потом на Самуэльса и наконец обратился к старику.
- Судя по описанию, - сказал он, - ты человек, который нам нужен. Ты -
Самуэльс, еврей?
Моисей, подтверждая, кивнул.
- Я послан допросить тебя, - сказал офицер, - и если ты понимаешь, что
такое добро, то будешь говорить одну только правду и так далее.
Моисей не ответил - он просто стоял, сухонький старик, который,
казалось, сжался еще больше в тот момент, когда появился офицер. Офицер
повернулся ко мне и оглядел меня с ног до головы.
- Кто ты такой и что ты делаешь здесь? - спросил он.
- Я - Джулиан 9-й, - ответил я. - Я развозил молоко и остановился
поговорить со своим другом.
- Ты должен быть осторожным в выборе друзей, молодой человек, -
пробурчал он, - я хотел отпустить тебя, но когда ты сказал, что ты его
друг, решил оставить тебя здесь. Возможно, ты сможешь помочь нам.
Я не знал, чего он хотел; но я знал одно: чтобы это ни было, он не
получит никакой помощи от Джулиана 9-го. Он повернулся к Моисею.
- Не лги мне! Ты был на запрещенном собрании вчера для поклонения
какому-то богу и с целью заговора против Тейвоса. Четыре недели назад ты
ходил в то же самое место. Кто еще был с тобой вчера?
Самуэльс посмотрел капитану прямо в глаза, продолжая молчать.
- Отвечай мне, грязный еврей! - заорал офицер, - или я найду способ
развязать тебе язык. Кто еще был с тобой?
- Не скажу, - ответил Самуэльс.
Капитан повернулся к сержанту, стоящему позади него.
- Продемонстрируй ему первый довод, почему он должен отвечать, -
приказал он.
Сержант, у которого к ружью был прикреплен штык, опустил его так, чтобы
тот находился на уровне ноги Самуэльса, и с внезапной быстротой вонзил его
в тело. Старик закричал от боли и повалился на свою маленькую скамейку. Я
бросился вперед, белый от ярости, схватил сержанта за воротник
расстегнутой формы и отшвырнул его в сторону. Это произошло меньше, чем за
секунду, а затем я увидел, что мне в лицо направлены ружья стольких
человек, сколько могло поместиться в узком дверном проеме. Капитан вытащил
свой пистолет и направил его мне в голову.
Они связали меня и посадили в углу магазина. Они обращались со мной
крайне грубо. Капитан был в ярости и приказал бы застрелить меня, если бы
сержант что-то не прошептал ему. Офицер приказал сержанту обыскать нас, и
они обнаружили небольшую фигурку. Ухмылка триумфа появилась на губах
офицера.
- Ого! - воскликнул он. - Вот достаточное доказательство. Сейчас мы,
наконец, знаем одного из тех, кто поклоняется запрещенным богам, и плетет
заговоры против законов этой земли!
- Это не его, - сказал Самуэльс. - Это мое. Он даже не знает, что это
такое. Я показывал это ему, когда вдруг услышал ваши шаги, и тогда велел
ему спрятать фигурку под рубашку. Это просто любопытная реликвия, которую
я показывал ему.
- Значит, ты верующий, - сказал капитан.
Старый Самуэльс криво улыбнулся.
- Кто когда-нибудь слышал о еврее, верующем в Христа? - спросил он.
Офицер грозно посмотрел на него.
- Ну хорошо, - согласился он, - ты не веруешь во Христа; но ты
поклоняешься чему-то - это одно и тоже - они все на одно лицо. Вот им
всем! - он швырнул изображение на земляной пол, оно разбилось, и капитан
принялся втаптывать каблуком кусочки в землю.
Старый Самуэльс побелел, его глаза расширились и стали круглыми; но он
держал язык за зубами. Солдаты занялись им снова, пытаясь выведать имена
тех, кто был с ним днем раньше, и каждый раз, задавая вопрос, они тыкали
его штыком, пока бедное старое тело не покрылось дюжиной сочащихся кровью
ужасных ран. Но он не назвал им ни одного имени, и тогда офицер приказал,
чтобы развели огонь и накалили на нем штык.
- В некоторых случаях горячая сталь лучше, чем холодная, - сказал он. -
Так что лучше скажи мне правду.
- Я ничего не скажу тебе, - простонал Самуэльс слабым голосом. - Ты
можешь убить меня; но ты ничего не узнаешь от меня.
- Ты еще никогда не пробовал раскаленной докрасна стали, - уверил его
капитан. - Она вырывала секреты у более крепких сердец, чем грязное тело
вонючего старого еврея. Ну, давай, пожалей себя, и скажи, кто был там,
потому что в конце концов ты ведь все скажешь.
Но старик ничего не сказал и они совершили кошмарную вещь - раскаленная
до красна сталь жгла его, привязанного к скамейке.
Его крики и стоны было невозможно слышать - мне казалось, что они
должны разжалобить даже камни; но сердца этих чудовищ были тверже камня.
Он страдал! Боже наших Отцов! Как он страдал; но они не могли заставить
его говорить. Наконец он потерял сознание, и этот зверь в форме капитана,
в ярости, что не справился с заданием, пересек комнату и изо всех сил
ударил лежащего без сознания старика в лицо.
После этого он направился ко мне. Настала моя очередь.
- Скажи мне, что ты знаешь, свинья янки! - закричал он.
- Так же, как умер он, умру и я, - сказал я, думая, что Самуэльс мертв.
- Ты скажешь! - завопил капитан, почти обезумев от ярости. - Ты
скажешь, или я выжгу твои глаза. - Он подозвал негодяя со штыком - сейчас
оружие было белым от жара, настолько кошмарно оно сияло.
Когда этот тип приблизился ко мне, ужас от того, что они собирались
сделать со мной, прожег мой мозг почти с такой же интенсивностью, как если
бы они вонзили сталь в мое тело. Я напрягался, стараясь освободиться от
пут, когда они пытали Самуэльса, желая придти ему на помощь; но мне это не
удавалось. Но сейчас, испуганный тем, что ожидало меня, я встал и разорвал
веревки. Они в изумлении отступили на шаг, а я стоял и грозно смотрел на
них.
- Уходите, - сказал я, - уходите, пока я не убил вас всех. Даже Тейвос,
насколько бы гнилой он ни был, не может позволить так узурпировать власть.
Вы не имеете права приводить приговор в исполнение. Вы зашли слишком
далеко.
Сержант что-то прошептал своему командиру, который принялся совещаться
с остальными, а затем повернулся и вышел из маленького магазинчика.
- У нас нет доказательств против тебя, - сказал мне сержант. - Мы вовсе
не хотели беспокоить тебя. Все, что мы хотели - это напугать тебя, чтобы
узнать правду; а что касается этого, - он показал пальцем на Самуэльса, -
у нас были насчет него доказательства и то, что мы делали, мы делали по
приказу. Держи язык за зубами или тебе будет хуже и благодари звезду, под
которой ты родился, что с тобой не произошло чего-нибудь худшего.
Затем он тоже вышел, забрав с собой солдат. Я видел, как они проходят
через переднюю дверь коттеджа Самуэльса, и через мгновение копыта их
лошадей застучали по дороге, направляясь к рынку. Тогда я не знал причины
этого отступления; но, как узнал позднее, произошло не такое уж большое
чудо.
Я бросился к бедному старому Самуэльсу. Он до сих пор дышал, но был без
сознания - к счастью. Жалкое старое тело было сожжено во многих местах и
изуродовано - а единственный глаз... но к чему описывать все эти кошмары!
Я перенес его в коттедж, нашел немного ткани и прикрыл ею раны - это все,
что я мог для него сделать. У нас не было докторов, как в древние времена,
потому что не оставалось мест, где бы их могли обучать. Появились люди,
утверждавшие, что могут лечить других. Они варили травы и странные настои;
но так как их пациенты часто тут же умирали, мы мало доверяли им.
После того, как я перевязал старику раны, я пододвинул скамью и сел
рядом с ним, чтобы, придя в себя, он нашел рядом с собой друга, и принялся
ждать. Пока я сидел так, он умер. Слезы выступили у меня на глазах, из-за
того, что произошло и из-за того, что друзей так мало; кроме того я любил
старого еврея, как и все, кто знал его. Он был человеком мягким, преданным
своим друзьям и, как мне казалось, слишком прощающим своим врагам -
калкарам. И он был храбрым до самой своей смерти.
Я сделал еще одну заметку против фамилии Питера Йохансена.
На следующий день, отец, Джим и я похоронили старого Самуэльса. Явились
представители властей и отобрали все его бедные вещи, а его убогий коттедж
был отдан другому. Но я получил кое-что, самое дорогое, что они не смогли
получить. Перед тем, как уйти, после его смерти, я вернулся в его магазин,
собрал осколки человека на кресте и сложил их в небольшой кожаный мешочек,
в котором он хранил фигурку.
Я принес осколки Хуане и рассказала ей, как они очутились у меня. Она
плакала и целовала их, затем клеем, полученным при дублении кож, мы так
склеили фигурку, что было трудно сказать, где она была разбита. После
того, как клей высох, Хуана одела мешочек себе на шею, под платье.
Через неделю после смерти Самуэльса, Пхав прислал за мной и очень
рассерженно заявил, что Тейвос дал разрешение мне использовать землю и
отделиться от моего отца. И как и раньше, его женщина остановила меня,
когда я уходил.
- Это оказалось легче, чем я думала, - сказала она мне, - так как
Ор-тис старается отобрать всю власть у Тейвос, и зная, как он ненавидит
тебя, они были рады дать тебе разрешение, чтобы позлить его.
Я позже слышал слухи о растущих противоречиях между Ор-тисом и Тейвосом
и узнал, что именно это спасло меня от Каш гвардии в тот день - сержант
предупредил своего командира, что они не могут пытать меня без ясного
повода, так как Тейвос обратит внимание на такое поведение Каш гвардии, а
они ничего не смогут сказать в свое оправдание; однако это произошло
позднее.
В течение последующих двух или трех месяцев я был занят строительством
дома и приведением своего двора в порядок. Я решил разводить лошадей и
получил разрешение на это от Тейвоса - опять-таки против желания Ор-тиса.
Естественно, государство контролировало весь лошадиный транспорт; но
нескольким опытным конюхам разрешалось разводить их, хотя в любое время их
стада могли быть конфискованы властями. Я знал, что это дело не принесет
большой выгоды, но я любил лошадей и хотел иметь хотя бы несколько -
жеребца и пару кобыл. Я намеревался использовать их для обработки полей и
на тяжелой работе по перевозке, и в то же время держать несколько коз,
свиней и цыплят, чтобы было на что жить.
Отец отдал мне половину своих коз и несколько цыплят, а от Джима мы
получили двух молодых свинок и кабанчика. Позднее я продал несколько коз
Тейвосу за двух старых кобыл, которых они решили больше не держать, и в
тот же день я попросил жеребца - молоденького - которым владел Хоффмейер.
Животному было пять лет, и он был настолько буйный, что никто не
отваживался укротить его и беднягу собирались уничтожить.
Я отправился к Хоффмейеру и попросил у него купить животное - я обещал
ему за это козу. Он с радостью согласился, и тогда я взял крепкую веревку
и отправился забирать мое имущество. Я обнаружил прекрасное животное,
злобное как Адская собака. Когда я попытался войти в загородку, он
бросился на меня с прижатыми назад ушами и раскрытыми челюстями, но я
знал, что должен покорить его сейчас или никогда. У меня была только
веревка в руках, но я не стал ждать. Я бросился к нему, и, когда он был
близко, хлестнул его по морде веревкой. Он мгновенно повернулся и
попытался лягнуть меня задними ногами. Тогда я сделал петлю на конце
веревки и поймал его за шею. Полчаса мы боролись друг с другом.
Я не отпускал его, разве что он пытался укусить или лягнуть меня,
Наконец я убедил его, кто здесь хозяин положения. Жеребец позволил мне
подойти достаточно близко и погладить его шелковистую шею, хотя громко
ржал, пока я это делал. Несколько успокоив его, я попытался одеть сбрую на
его нижнюю челюсть, после этого без труда удалось вывести его из
загородки. Как только я оказался на открытом месте, я крепко сжал веревку
в левой руке и, прежде чем он сообразил, что происходит, вскочил на него.
Он сражался честно, тут я должен сознаться, потому что он стоял на
ногах, но жеребец применил все возможные трюки, известные необъезженным
лошадям. Только мое умение и сила удерживали меня на его спине, и даже
калкары, наблюдавшие за происходящим, зааплодировали.
Остальное было проще простого. Я обращался с ним ласково; такого
отношения он до сих пор не знал, и так как он был очень умным конем, то
быстро сообразил, что я не только его хозяин, но и друг. Будучи
укрощенным, он стал одним из самых ласковых и послушных животных, которых
я видел, и даже Хуана ездила на нем верхом.
Я любил всех лошадей и так было всегда, но, думаю, я никогда не любил
ни одно животное так, как Красную Молнию, - мы назвали его эти именем.
Власти оставили нас на некоторое время в покое, потому что ругались
между собой. Джим сказал, что существует старая пословица: когда воры
дерутся, честные люди могут вздохнуть спокойно - и это идеально подходило
к нашему случаю. Но мир не мог длиться вечно, и когда он нарушился, удар
оказался самым худшим из достававшихся на нашу долю.
Однажды вечером отца арестовали за ночную торговлю, и его увела Каш
гвардия. Они арестовали его, когда он возвращался домой от загородок с
козами, и даже не позволили ему попрощаться с матерью. Хуана и я ужинали в
нашем доме в трехстах ярдах и не знали ничего, пока мать не прибежала к
нам и не рассказала все. Она сказала, что все было сделано быстро: они
арестовали отца и исчезли прежде, чем она успела выбежать из дома. У них
была свободная лошадь, они посадили на нее отца и затем отправились в
сторону озера. Мне показалось странным, что ни я ни Хуана не слышали
топота копыт.
Я моментально отправился к Пхаву и потребовал сообщить, почему мой отец
арестован, но он притворился незнающим. Я приехал к нему на Красной
Молнии; оттуда я поскакал к баракам Каш гвардии, где находилась военная
тюрьма. Закон запрещал приближаться к баракам после захода солнца без
разрешения, поэтому я спрятал Красную Молнию в тени каких-то развалин, в
ста ярдах в стороне, и пошел пешком к посту, где, как мне было известно,
располагалась тюрьма. Она состояла из высокого частокола, внутри которого
находились землянки. По их крышам бродили вооруженные охранники. В центре
прямоугольника располагалось открытое пространство, где заключенные
занимались, готовили еду и стирали свою одежду - если они, конечно,
следили за собой. Редко когда здесь содержалось больше пятидесяти человек,
это был лишь пересылочный лагерь, где содержались ожидающие приговора и
те, которых должны были отправить на шахты. Последние обычно перегонялись
партиями от двадцати пяти до сорока человек.
Они шли, окруженные вооруженными охранниками, пятьдесят миль к
ближайшим шахтам, лежавшим юго-западнее нашего Тейвоса; их гнали, словно
скот, погоняя бичами из бычьей шкуры. От издевательств, по словам
убежавших, каждый десятый умирал во время марша.
Хотя людей иногда приговаривали на короткие сроки - пять лет работы на
шахтах - никто никогда оттуда не вернулся, за исключением нескольких
сбежавших, настолько отвратительно с ними обращались и так скудно кормили.
Они работали по двенадцать часов в день.
Я старался прятаться в тени стены частокола, чтобы не быть замеченным
Каш гвардейцами, ленивыми, непослушными, плохо управляемыми солдатами. Они
поступали, как им вздумается, хотя во время правления Ярта была сделана
попытка укрепить дисциплину, Ярт хотел установить военную олигархию. После
того, как прибыл Ор-тис, они принялись отдавать честь по старинному и
пользовались титулами вместо обычного "Брат".
Добравшись до стены, я не мог никак связаться со своим отцом, так как
любой шум мог привлечь внимание охраны. Наконец в щель между двумя
бревнами я обратил на себя внимание заключенного. Человек подошел ближе к
частоколу, и я шепнул ему, что хочу поговорить с Джулианом 8-м. К вящей
удаче я наткнулся на знакомого - вскоре он привел отца, и мы принялись
говорить тихим шепотом.
Он сообщил мне, что был арестован за ночную торговлю, и что суд
состоится завтра. Я спросил его, хочет ли он сбежать - я могу изыскать
возможность помочь, если он решится, но он твердил, что невиновен; что
находился ночами на ферме много месяцев, что все, без сомнения, было
ошибкой, его приняли за кого-то другого и завтра освободят.
Я сомневался в этом, но он не хотел и слушать о побеге и спорил, что
они должны доказать его вину, а это им не удастся.
- Куда же мне идти, - спросил он, - если я убегу отсюда? Я могу
спрятаться в лесу, но что это за жизнь?! Я ведь не смогу никогда вернуться
к твоей матери. Уверен, они ничего не смогут доказать, и я предпочитаю
предстать перед судом, чем провести остаток жизни вне закона.
Думаю, он отверг мою помощь не потому, что ожидал освобождения; он
боялся, что со мной может произойти нечто плохое, если я помогу ему
бежать.
В любом случае мне ничего не оставалось делать, ведь он запретил мне
помогать ему, и я отправился домой с тяжелым сердцем и печальными мыслями.
Приговоры Тейвоса были публичными или, как минимум, должны были быть
таковыми, хотя это не доставляло никакого удовольствия зрителям, если их и
удавалось найти. Но под новым правлением Ярта военные трибуналы стали
закрытыми, и отец предстал именно перед таким судом.

9. Я ИЗБИВАЮ ОФИЦЕРА

Мы прожили несколько дней в немыслимой тревоге - ничего не зная, ничего
не слыша, и однажды вечером одинокий Каш гвардеец подъехал к дому отца. Мы
с Хуаной находились рядом с матерью. Гвардеец спешился и постучал в дверь
- необычная вежливость с их стороны. Он вошел после моего приглашения и
стоял какое-то время, смотря на мать. Он был всего лишь мальчишка -
большой мальчишка-переросток. В его глазах не было жестокости, а в чертах
- ничего животного. Видимо, кровь его матери превалировала, и он без
сомнения не был чистым калкаром. Наконец он заговорил.
- Кто из вас женщина Джулиана 8-го? - спросил он. Однако он смотрел на
мать, словно догадывался.
- Я, - ответила мать.
Посланец шаркнул ногой и с шумом выпустил воздух - это походило на
приглушенный вздох.
- Мне очень жаль, - сказал он, - что я принес вам такие печальные
вести. - И вы решили, что случилось худшее.
- Шахты? - спросила мать, и он кивнул.
- Десять лет! - воскликнул парнишка, словно говорил о смертном
приговоре, что в сущности было одно и то же. - У него не было никаких
шансов, - сказал он. - Это было ужасно. Они животные!
Я не мог сдержать удивления при виде Каш гвардейца, говорящего так о
себе подобных, и он, видимо, заметил мое выражение лица.
- Не все мы животные, - начал он оправдываться.
Я принялся расспрашивать его и обнаружил, что он стоял на страже у
двери во время суда и все слышал. Выступил единственный свидетель, давший
показания против отца, а отцу даже не дали возможности защищаться.
Я спросил его, кто этот информатор.
- Я не знаю его имени, - ответил он, - высокий такой, с сутулыми
плечами. Мне кажется, я слышал, что его зовут Питер.
Но я был уверен в этом еще до того, как задал вопрос. Я посмотрел на
мать и увидел, что ее глаза сухи, рот внезапно сжался в твердую линию, а
на лице появилось выражение, которое я никогда не видел раньше.
- Это все? - спросила она.
- Нет, - ответил юноша, - нет. Мне приказано передать вам, что вы
должны найти нового мужчину в течение тридцати дней или освободить это
помещение, - и он сделал шаг по направлению к матери.
- Мне очень жаль, мадам, - продолжал он. - Это крайне жестоко; но что
мы можем сделать? Каждый день происходят и гораздо худшие вещи. Сейчас они
ни в грош не ставят даже Каш гвардию, и многие среди нас готовы... - он
внезапно замолчал, поняв, что был в одном шаге от совершения
предательства, выбалтывая чужакам секреты и, повернувшись на каблуках, он
покинул дом и мгновением позже ускакал.
Я уговаривал мать покинуть дом; но она не соглашалась. Она была очень
смелой; однако в ее глазах появилось новое ужасное выражение - в глазах,
где раньше сияла лишь любовь. Сейчас это были жесткие, полные ненависти
глаза. Она не плакала - Господи, я предпочел бы, чтобы она заплакала.
Напротив, она вела себя так, как я никогда до этого не видел - она громко
смеялась. По малейшему поводу и безо всякого повода вообще она смеялась.
Мы стали бояться за нее.
Фраза, брошенная Каш гвардейцем, заронила в мою голову мысль, которую я
высказал матери и Хуане; после этого мать стала вести себя немного
нормальнее, а во мне зародилась надежда, слабая, но это все же было лучше,
чем совершенно никакой. Я обратил внимание, что если уже Каш гвардия
недовольна, то самое время раздувать революцию, и если хотя бы часть
гвардейцев присоединится к нам, нас наверняка будет достаточно, чтобы
скинуть остающихся преданными режиму. Тогда мы освободим всех заключенных
и установим республику, - такую же, как была у древних.
Боги наших отцов! Как много раз - как много тысяч раз я слышал этот
план, он обсуждался и переобсуждался! Мы должны перерезать всех калкаров в
мире и продать все земли снова, чтобы люди гордились чувством
собственности и были готовы трудиться, передавая ее своим детям: мы знали
по долгому опыту, что человек гораздо лучше обрабатывает землю, полученную
в пожизненное пользование, чем ту, которую государство может отобрать в
любой момент. Мы возродим заводы; мы построим школы и церкви; у нас будет
музыка и танцы; и снова мы будем жить так, как жили наши отцы.
Мы не искали идеальной формы государства, хорошо понимая, что идеал
недостижим - просто мы хотели вернуть счастливые дни наших предков.
Пришло время изложить мой план. Я говорил о нем со всеми, кому можно
было доверять и обнаружил, что все готовы поддержать меня, когда нас будет
достаточно. В промежутках я занимался своим хозяйством и хозяйством отца -
я был крайне занят, и время летело очень быстро.
Через месяц после ареста отца я вернулся домой с Хуаной, которая ходила
со мной вверх по реке в поисках заблудившегося козла. Мы нашли только его
труп или, точнее, кости, там где их бросили Адские собаки. Матери дома не
было, она проводила у нас почти все время, и я пошел к родительскому дому,
чтобы забрать ее. Подойдя к двери, я услышал звуки борьбы и крики о
помощи. Это заставило меня преодолеть последние ярды бегом.
Не тратя времени на стук, - мать всегда меня учила поступать так
подобным образом, - я ворвался в гостиную и обнаружил мать в объятиях
Питера Йохансена. Она пыталась бороться с ним; но он был большим и сильным
мужчиной. Он услышал меня только тогда, когда я схватил его, и,
повернувшись, принялся бороться со мной. Он пытался сдерживать меня одной
рукой, пока второй доставал нож; но я сшиб его с ног одним ударом, и он
отлетел в угол комнаты. Он мгновенно вскочил на ноги, размазывая по лицу
кровь, и, яростно крича, бросился на меня с ножом в руке. Я снова сшиб его
с ног, а когда он поднялся и бросился на меня снова, я перехватил его руку
и отобрал нож. У него не было ни малейшего шанса против меня. Увидев это,
он отступил назад и запросил пощады.
- Убей его, Джулиан, - сказала мать. - Убей убийцу своего отца.
Она могла не подбадривать меня, - увидев Питера, я понял, пришло
долгожданное время убить его. Он принялся отчаянно рыдать - огромные слезы
поползли по его щекам, и он бросился к двери, пытаясь ускользнуть. Мне
доставляло удовольствие играть с ним, словно кот с мышью.
Я оттащил его от двери, подняв его и швырнув через всю комнату. Затем я
позволил ему добраться до окна, сквозь которое он пытался пробраться. Я
позволил ему почти сделать это, и он уже готов был убежать, когда я
схватил его снова и повалил на пол. Подняв его на ноги, я заставил его
сражаться.
Я нанес ему множество ударов по лицу, потом бросил его на спину на край
стола и придавил его грудь. Затем тихо заговорил с ним.
- Ты убил моего друга, Самуэльса, и моего отца, и ты напал на мою мать.
Чего тебе еще ждать, свинья, после этого? Разве у тебя совсем нет разума?
Ты должен был знать, что я убью тебя - говори!
- Они сказали, что схватят тебя сегодня, - пробормотал он. - Они
обманули меня. Они отвернулись от меня. Они сказали мне, что ты окажешься
в тюрьме до полудня. Будь они прокляты, они обманули меня!
Так вот как! Вот значит как обстоят дела? Счастливое обстоятельство,
убежавший козел спас меня от судьбы моего отца, а мою мать - от насилия;
но они снова придут. Я должен поторопиться, они могут придти, прежде чем я
закончу все дела. Поэтому я схватил голову Питера обеими руками, выдвинул
его шею за край стола и наконец услышал хруст, и это был конец одного из
самых подлых предателей, которые когда-либо жили - из тех, кто открыто
предлагал дружбу, тайно плетя сети, чтобы уничтожить тебя. Средь белого
дня я отнес его тело к реке и швырнул в воду. Меня уже не волновало -
знают они или нет. Они пришли за мной, значит они доберутся до меня - есть