Страница:
повод или нет. Но они должны будут заплатить за все, я так решил, и у меня
в ножнах был нож, под рубашкой. Но они не пришли - они солгали Питеру так
же, как лгали всякому.
Следующий день был рыночным и днем уплаты налогов. Я отправился на
рынок с козами и товарами на продажу и для уплаты налогов. Когда Соор
проходил по рынку, собирая плату, - чаще это делали его подручные, так как
он боялся появляться в этом месте, - я услышал восторженный разговор о
растущих волнениях среди людей коммуны.
Я удивлялся, в чем тут может быть дело. Через некоторое время все
прояснилось, когда Соор подошел ко мне. Он не умел ни читать ни писать; но
у него была отпечатанная форма для агентов, которые не умели читать, где
были нарисованы различные виды продукции, животных и орудий. В колонках
рядом с картинками он делал заметки в течение месяца о совершенных сделках
- все это, естественно, делалось небрежно и неаккуратно; он всегда
обсчитывался и добавлял что-нибудь, чтобы списать все свои ошибки; да и
государство было довольно, не то, что мы.
Умея читать и писать, а также считать, я всегда видел, когда он пытался
обмануть меня на налогах и всегда спорил с Соором, но каждый раз
государство одерживало победу.
В тот месяц я должен был ему козла; однако он потребовал трех.
- Как так? - удивился я.
- По старым нормам ты должен был выплатить мне эквивалент в полтора
козла, но с тех пор как налоги удвоились, ты должен мне трех козлов. - Так
вот что вызвало такое возбуждение в других частях рынка.
- Как, по-вашему, мы будем жить, если вы все у нас отберете? - спросил
я.
- Государство не заботит, живете ли вы или нет, - ответил он, - пока вы
платите налоги, вы можете жить.
- Я заплачу тебе трех коз, - сказал я, - потому что могу это сделать;
но в следующий раз я принесу на рынок подарок для тебя в виде самого
твердого сыра, какой удастся найти.
Он ничего не сказал, потому что боялся меня, несмотря на то, что был
окружен Каш гвардией. И когда он проследовал к следующей жертве, я
отправился к группе мужчин, которые живо обсуждали новые налоги. Здесь
было пятнадцать или двадцать мужчин, в основном янки, все они были злые -
я видел это, даже не подходя близко и не слыша еще их разговора. Когда я
приблизился, один из них спросил меня, что я думаю о новом издевательстве.
- Думаю об этом! - воскликнул я. - Думаю то, что всегда думал: пока мы
безропотно терпим, они будут продолжать грабить наше имущество, и мы
наконец все перемрем.
- Они забрали даже мои семенные бобы, - вмешался человек, который
выращивал бобы. - Все вы знаете, что в прошлом году урожай был мал, и бобы
продавались во высокой цене. Тогда они брали налоги в бобах по дешевой
цене прошлого года. Они делали так же и в этом году; но я надеялся
сохранить хоть немного на семена до тех пор, пока они не удвоили налоги.
Теперь я вижу, что мне уже не удастся вырастить в будущем году бобы.
- А что мы можем поделать? - в бессилии воскликнул один из них. - Что
мы можем поделать?
- Мы можем отказаться платить налоги, - сказал я.
Они посмотрели на меня, как смотрели бы на человека, сказавшего:
- Если вам это не нравится, можете совершить самоубийство.
- Тогда собирать налоги будет Каш гвардия, и они станут еще тяжелее,
пока нас не перебьют и не заберут наших женщин и все, что мы имеем, -
сказал еще один.
- Мы можем сопротивляться, - возразил я.
- Но мы не можем противостоять ружьям голыми руками.
- Все можно устроить, - уверил их я, - и лучше умереть мужчиной, смотря
в лицо пулям, чем от голода - словно раздавленный червь. Нас сотня, - да
что там! - тысяча на одного, и у нас есть ножи, вилы и топоры, кроме того
- палки, которые мы можем вырезать. Бог наших отцов! Я лучше умру подобным
образом, чем буду жить так, как они заставляют нас.
Я увидел, что некоторые из них начали оглядываться, не слышал ли кто
меня - воодушевившись, я повысил голос, но несколько человек слушали меня
и кивали головами, соглашаясь.
- Если мы можем сделать достаточно, то давайте же делать это! -
воскликнул один из них.
- Нам только нужно начать, - ответил я, - и к нам присоединятся.
- Как нам следует начать? - спросил другой.
- Я должен начать с Соора, - сказал я. - Я могу убить его и Пхава, и
Хоффмейера, а затем пройтись по домам калкаров, где мы можем найти ружья,
может быть, и убить их. К тому времени, когда Каш гвардия узнает, что
произошло, и выдвинет свои силы, у нас будет множество последователей.
Если мы предвосхитим их действия и отправимся к баракам, мы будем слишком
сильны для всякого противника, кроме большого войска, а понадобится не
меньше месяца чтобы доставить сюда достаточное количество солдат с
Востока. Многие из калкаров присоединятся к нам - они тоже не довольны -
один из них говорил мне об этом. Все пройдет очень просто, если мы будем
смелы.
Они, казалось, сильно заинтересовались этим, даже раздался крик:
"Прочь, калкары!" но я остановил их, потому что наш успех заключался в
неожиданной атаке.
- Когда мы должны начать? - спросили они.
- Сейчас, - ответил я, - если мы застанем их врасплох, то вначале нам
будет сопутствовать успех, а если будет успех, то и остальные
присоединятся к нам. Только большим числом, подавляющим числом мы можем
победить.
- Хорошо! - закричали они. - Пошли! Куда мы пойдем вначале?
- К Соору, - сказал я. - Он в дальнем конце рынка. Мы убьем его и
повесим его голову на кол. Мы будем носить ее с собой и по мере того, как
будем убивать следующего, мы будем одевать его голову на кол и носить с
собой. Это заставит остальных идти с нами и нагонит страху в сердца наших
врагов.
- Веди нас, Джулиан 9-й! - закричали они. - Мы идем за тобой!
Я повернулся и направился к Соору. Мы прошли уже больше половины
дистанции, когда в том месте, где работал Соор, появилась группа солдат
Каш гвардии.
Вы хорошо представляете, какова была моя армия. Словно роса на горячем
солнце она начала таять, оставляя меня одного посреди рыночной площади.
Командир Каш гвардии, видимо, заметил толпу и ее внезапное
исчезновение, потому что поскакал прямо ко мне, стоящему в одиночестве. Я
решил не доставлять ему удовольствия думать, что боюсь, поэтому я
остановился, ожидая его. Мои мысли были очень печальны - я жалел не себя,
а то, во что система калкаров превратила Америку. Люди, покинувшие меня, в
более счастливые дни были бы цветом американской нации; но поколения
страха и рабской покорности превратили их кровь в воду. Сегодня, они
поджав хвост, бежали от нескольких полувооруженных, слабо
дисциплинированных солдат. Ужас от лунного заблуждения поселился в их
сердцах и испортил их.
Офицер остановился рядом со мной и тогда я узнал его - животное,
которое мучило и убило старого Самуэльса.
- Что ты делаешь здесь? - рявкнул он.
- Занимаюсь своим собственным делом, что советую сделать и тебе, -
ответил я.
- Ты, свинья, становишься просто невыносимым, - закричал он. -
Отправляйся в свою загородку, где тебе место - я не потерплю никакой толпы
и неподчинения.
Я стоял и смотрел на него; но в моем сердце пылала жажда убийства. Он
дотронулся до своего хлыста, сделанного из бычьей кожи, висевшего на луке
седла.
- Тебя нужно гнать, так? - Его переполняла ярость, и его голос
превратился в крик. Затем он ударил меня - чудовищный удар тяжелым бичом -
прямо в лицо. Я схватился за бич и дернул, вырвав из его руки. Я схватил
лошадь под уздцы и, хотя лошадь брыкалась и сопротивлялась, ударил
всадника не меньше дюжины раз со всей силой, прежде чем он свалился на
землю и распростерся на грязной рыночной земле.
Тогда его люди бросились на меня, и я упал от удара по голове. Они
связали мне руки, пока я находился без сознания, и привязали к седлу. Я
наполовину пришел в себя - пока эта жуткая скачка продолжалась - мы
скакали к военной тюрьме возле бараков, - и все это время трус капитан
скакал рядом и бил меня своим бичом из бычьей кожи.
Меня швырнули в отсек, где находились другие арестованные. После того,
как гвардейцы ушли, меня окружили несчастные, попавшие сюда. Когда они
узнали, что я совершил, то покачали головами и вздохнули. Для меня не
может быть ничего другого завтра утром, сказали они - ничего другого,
кроме мясника.
Я лежал на твердой земле, окровавленный и слабый и думал не о своем
будущем, а том, что ждет Хуану и мать, если я тоже расстанусь с ними.
Мысль эта придала мне новые силы и заставила забыть боль, и мой разум был
занят планами, самыми невероятными планами побега и мести. Месть
переполняла мое существо.
Над моей головой, по крыше, через равные промежутки времени проходил
часовой. Каждый раз я мог определить, когда он проходил сверху, и в каком
направлении он шел. У него занимало около пяти минут пройти над моей
головой, дойти до конца поста и вернуться - в том случае, когда он
направлялся на запад. Идя на восток, это отнимало у него чуть больше двух
минут; значит, двигаясь на запад, он был повернут ко мне спиной в течение
двух с половиной минут; но когда он шел на восток, его лицо смотрело в ту
сторону, где я лежал.
Естественно, он не мог видеть меня, когда я лежал под крышей; но мой
план - на который я в конце концов решился - не предполагал, что я
останусь под крышей. Я пересмотрел несколько сложных схем для побега; но в
конце концов отверг их и выбрал самый простой и подходящий для меня план.
Я знал, что даже в лучшем случае мои шансы невелики, если мне и повезет в
исполнении плана, но самый простой казался ничем не хуже других и как
минимум был лучше, потому что позволял достичь быстрого результата. Я буду
свободен или умру через несколько коротких мгновений, так я рассуждал.
Я подождал, пока остальные заключенные не стихли, - наступила
относительная тишина со стороны бараков, - и, взглянув на плац, я
обнаружил, что почти все внутри. Часовой приходил и уходил снова с
монотонным постоянством. Сейчас он приближался ко мне с востока, и я был
наготове, стоя под низкой крышей, до которой мог достать подпрыгнув. Я
слышал, как он уходит и дал ему целую минуту, что мне казалось
достаточным, чтобы он не услышал, как я буду забираться на крышу. Затем я
ухватился за доски, подтянулся и быстро вылез на крышу.
Я думал, что сделал это очень тихо, но у того типа наверняка были уши
Адской собаки, потому что, как только я перекинул ноги через крышу,
раздался стук бегущих ног, исходящий со стороны часового и почти мгновенно
- ружейный выстрел.
И тут же началось невероятное. Гвардейцы бежали и кричали со всех
сторон, зажегся свет в бараках, ружья заговорили с обеих сторон от меня и
позади, а внизу раздавались бессильные крики арестованных. Казалось, сотня
людей знала о моем плане и умоляла меня подождать их; но я продолжал
действовать, хотя уже и начал раскаиваться. Мне ничего не оставалось
делать, только идти до конца, каким бы он ни был.
Казалось чудом, что ни одна из пуль не задела меня; однако было темно,
и я двигался быстро. Рассказ об этих событиях занял секунды; но
по-настоящему мне хватило мгновения, чтобы пересечь крышу и спрыгнуть на
открытое место. Я увидел свет к западу от себя и бросился на восток, по
направлению к озеру. Наконец стрельба утихла, когда они потеряли меня из
виду, хотя я и слышал звуки преследования. Тем не менее, я чувствовал, что
все прошло успешно и поздравил себя за ту легкость, с которой удалось
совершить практически невероятное, когда внезапно из черноты ночи передо
мной вынырнула фигура огромного солдата, направляющего ружье прямо на
меня. Он не задавал никаких вопросов, не требовал остановиться - а только
нажал на курок. Я услышал, как боек бьет по капсюлю; но выстрела не
последовало. Не знаю, какая в том причина и никогда не узнаю. Но было
понятно, что ружье дало осечку, и солдат пустил в ход штык, когда я
прыгнул по направлению к нему.
Глупец! Он не знал, что собирается справиться с Джулианом 9-м. Жалким
движением от ткнул штыком в мою сторону, но одной рукой я перехватил ружье
и вырвал из его рук. Одновременно я поднял оружие над головой и опустил со
всей силой своей руки на его толстый череп. Словно подстеленный бык он
опустился на колени и рухнул лицом вниз. Он так и не понял, от чего умер.
За своей спиной я услышал, что преследователи приблизились, видимо, они
заметили меня, так как они вновь открыли огонь. Я слышал стук лошадиных
копыт справа и слева от себя. Они окружали меня с трех сторон, а с
четвертой было большое озеро. Через мгновение я оказался на краю старинной
дамбы, а вокруг меня раздавались крики триумфа моих преследователей. Они
видели меня и знали, что я у них в руках.
Как минимум, им так казалось. Я не ждал, пока они подойдут ближе и,
вскинув руки над головой, нырнул в холодные воды озера. Быстро плывя от
берега, я держался в тени и направлялся на север.
Я проводил большую часть лета в речке, так что чувствовал себя в воде
как дома, вода была таким же жизненно важным элементом как воздух.
Естественно, Каш гвардия не знала об этом, они даже вряд ли знали, что
Джулиан 9-й умеет плавать, да в то время они не знали даже, какой
заключенный сбежал; так что они, наверное, подумали, что я предпочел
смерть новому аресту.
Тем не менее я был уверен, что они примутся обыскивать побережье в
обоих направлениях, и, стараясь не шуметь, добрался до берега. Я проплыл
еще дальше, пока не почувствовал, что существует малая вероятность того,
что меня увидят с берега, - ночь была темной. Я плыл, пока, по мои
расчетам, не оказался напротив устья реки и повернул на запад в поисках
его.
Удача сопутствовала мне. Я попал прямо в устье и, борясь с сильным
течением, был твердо уверен, что выбрался из озера; но даже тогда я не
вышел на берег, предпочитая преодолеть сердце древнего города и только
потом выбраться на твердую землю.
Наконец я выбрался на северный берег реки, находившийся дальше всего от
бараков Каш гвардии, и двинулся так быстро, как мог, в направлении моего
дома. Здесь несколько часов спустя я обнаружил взволнованную Хуану,
ожидающую меня; она конечно же слышала о произошедшем на рынке. У меня
были планы, и я изложил их Хуане и матери. Им ничего не оставалось делать,
как только согласиться, что ничего, кроме смерти, не ждет их, если они
задержатся дома хоть на день. Я был изумлен, что власти еще не послали
войска за Хуаной и матерью. Но они могли появиться в любую минуту. Нельзя
было терять времени.
Быстро собрав кое-какие пожитки я достал Флаг из тайника под камином и
положил его под рубашку - мы были готовы. Отправившись в загородку, мы
вывели Красную Молнию, двух лошадей и трех лучших молочных коз. Мы связали
коз, и, когда Хуана и мать сели на кобыл, я положил коз через седло каждой
из лошадей, а последнюю положил на седло Красной Молнии, которому не
понравился странный груз, и сначала он капризничал.
Мы поскакали вверх по реке, оставив загородки открытыми, чтобы
разбегающиеся козы скрыли наши следы, и наконец добрались до пыльной
дороги рядом с домом Джима. Мы не остановились, чтобы попрощаться с Молли
и Джимом, потому что нас могли увидеть наши враги и это принесло бы
неприятности нашим хорошим друзьям. Это было печальное обстоятельство для
бедной матери - оставить таким образом свой дом и своих дорогих соседей,
которые были ей такими же близкими, как родные; но она была так же
отважна, как Хуана.
Ни разу они не делали попытки отговорить меня от моего безумного плана,
о котором я сообщил им. Наоборот, они подбадривали меня, а Хуана положила
руку поверх моей, когда скакала рядом, и сказала:
- Я бы предпочла, чтобы ты умер, чем жил жизнью ничтожных рабов, без
счастья и надежды.
- Я не умру, - сказал я, - по меньшей мере, пока моя работа не будет
сделана. А, если я и умру, то должен знать, что оставляю более счастливую
страну для своих людей, и они будут жить в ней.
- Аминь! - прошептала Хуана.
Этой ночью я спрятал их в развалинах старинной церкви, которую мы нашли
наполовину сожженной калкарами. На мгновение я обнял их обоих - мать и
жену - вскочил на лошадь и поскакал на юго-запад, к угольным шахтам. Шахты
находились отсюда в пятидесяти милях, согласно слухам. Я никогда там не
был; но я знал, что должен буду найти русло древнего канала и следовать по
нему до района Джолиет приблизительно пятнадцать-двадцать миль, где должен
повернуть на юг и, миновав большое озеро, я наконец доберусь до шахт. Я
скакал остаток ночи и утро, пока не стали появляться люди в той
малозаселенной области, сквозь которую я проезжал.
Тогда я спрятался в лесу, у ручья. Здесь я нашел пастбище для Красной
Молнии и отдых для себя. Я не захватил еды, оставляя жалкие остатки хлеба
и сыра, которые мы захватили из дому, Хуане и матери. Я рассчитывал
вернуться не позже, чем через неделю, и знал, что с козьим молоком и
другими припасами, в сочетании с тем, что можно собрать в лесу, им не
грозила опасность умереть от голода, пока я вернусь - после чего мы
собирались жить в мире и спокойствии до конца наших дней.
Мое путешествие не изобиловало приключениями, и я был доволен этим. Я
проезжал мимо руин деревень и городков, более или менее старых, самым
старым из которых был древний Джолиет, который был покинут во время
эпидемии чумы пятьдесят лет назад. Штаб-квартира Тейвоса была переведена
западнее на несколько миль, на берег небольшой речки. Большую часть
территории, по которой я путешествовал, покрывали могучие леса; но здесь
еще оставались вырубленные участки, не до конца заросшие зеленью. Время от
времени я миновал огромные башни, которые строили древние, чтобы сохранить
пищу для животных на зиму. Они выстояли, потому что были построены на
совесть, и на них были лишь следы времени да дикий виноград, иногда
оплетающий башню от основания до верха, а некоторые высились посредине
густого леса рядом с огромными деревьями, служа доказательством того, как
быстро Природа берет свое, когда человек уходит.
Миновав Джолиет, я начал поиски. Я начал расспрашивать редко
встречающихся людей, работавших на маленьких полях, лежащих на пути. Это
были жалкие остатки некогда сильного народа - предки древнего
американского богатого и сильного фермерского класса.
Рано утром на следующий день я достиг частокола, идущего вокруг шахт.
Даже на расстоянии я видел, что это было отвратительное и нездоровое
место. Поверху ходили охранники; заключенные содержались внутри. Честно
говоря, бежать пытались многие; но за ними организовывали охоту и их
убивали, потому что местные фермеры всегда сообщали о них. Комендант
тюрьмы придумал дьявольскую уловку: смертная казнь фермера за каждого
сбежавшего и не пойманного заключенного.
Я прятался до ночи, а затем осторожно приблизился к частоколу, оставив
Красную Молнию, привязанного в безопасности в лесу. Достичь частокола было
нетрудно, настолько хорошо скрывала меня растительность, растущая вокруг.
Со своего места я видел охранника. Тип был большим, но плохим служакой, -
он ходил, свесив голову на грудь, и по виду казалось, что он наполовину
спит.
Частокол был высоким, и вся конструкция очень напоминала тюрьму в
Чикаго, видимо, построенная одним и тем же комендантом в давно прошедшие
времена. Я слышал, как заключенные переговариваются под крышей. Наконец
один из них приблизился к тому месту, где я стоял, прислушиваясь, и я
привлек его внимание шипящим звуком.
Мне показалось, что прошла масса времени, пока он услышал меня; но даже
тогда пришлось немного подождать, пока он свыкся с идеей, что кто-то
пытается привлечь его внимание. Тогда он подошел поближе и выглянул в одну
из щелей; но так как было темно, он ничего не увидел.
- Ты янки? - спросил я. - Если - да, то я - друг.
- Я янки, - ответил он. - Неужели ты рассчитывал найти калкара,
работающего в шахте?
- Ты знаешь заключенного Джулиана 8-го? - поинтересовался я.
Он какое-то время размышлял а потом сказал:
- Мне кажется, я слышал это имя. Чего ты хочешь от него?
- Я хочу поговорить с ним. Я - его сын.
- Подожди! - прошептал он. - Мне кажется, я слышал, как один человек
произносил это имя сегодня. Я поищу - он здесь, рядом.
Я прождал приблизительно десять минут и услышал, как внутри кто-то
подходит. Наконец чей-то голос спросил, до сих пор ли я здесь.
- Да, - ответил я. - Это ты, отец? - мне показалось, что голос
принадлежит ему.
- Джулиан, сынок! - раздалось нечто похожее на стон. - Что ты здесь
делаешь?
Коротко я изложил ему мой план.
- У вас хватит смелости поддержать меня? - спросил я в конце.
- Не знаю, - сказал он, и я не мог не отметить нотки полной
беспомощности в голосе. - Они хотели бы, но наши души и тела сломлены. Не
знаю, хватит ли смелости у остальных поддержать тебя. Подожди, я поговорю
с ними - все они честные ребята; но они ослабли от рабского труда, голода
и страданий.
Я прождал около часа, пока он вернулся.
- Некоторые помогут, - сказал отец, - с самого начала. Потом -
остальные, если вас ждет успех. Ты думаешь, стоит рискнуть? Они ведь убьют
тебя, а если ты потерпишь поражение, они убьют всех нас.
- А что такое смерть после всех страданий? - спросил я.
- Знаю, - сказал он, - но даже червь, надетый на крючок, шевелится и
надеется выжить. Возвращайся, сынок; мы ничего не сможем поделать против
них.
- Я не вернусь, - прошептал я. - Я не сверну с дороги.
- Я помогу тебе, но ничего не могу сказать об остальных. Они могут
помочь, а могут и не помочь.
Мы разговаривали, когда часовой был в отдалении, и замолкали, когда он
приближался к тому месту, где мы стояли. В эти интервалы я прислушивался к
тому, что беспокойство среди заключенных растет, и понял, что мое
сообщение передавалось из уст в уста, пока не проснулись все. Я задумался,
сможет ли это поднять их дух, если подождать еще десять минут. Если так и
будет, то успех - гарантирован.
Отец сообщил мне все, что я хотел знать - расположение дома охраны,
бараков и количество Каш гвардии, расквартированной здесь - всего
пятьдесят человек охраняло пять тысяч заключенных! Это самый сильный
пример падения американцев; и как же наши хозяева запугали нас - пять
тысяч заключенных охраняли пятьдесят человек!
И я начал приводить свой план в действие - безумный план, порожденный
безумием и отчаянием. Охранник приблизился и пошел дальше, а я взобрался
на крышу, как это было в тюрьме в Чикаго, только на этот раз я забирался
снаружи, где крыша была пониже, и поэтому это оказалось легче. Я
подпрыгнул и схватился за край. Затем я вскарабкался наверх и бросился
вслед за часовым. Прежде чем сонный разум предупредил его, что позади
кто-то есть, я вскочил ему на спину и мои пальцы, остановившие
разъяренного быка, впились в его шею. Борьба была короткой, он умер
быстро, и я спустил его с крыши. Затем я одел его форму, вместе с
патронташем, взял ружье и начал обходить пост так же медленно, и так же
опустив голову на грудь, как это делал охранник.
В конце участка я подождал другого охранника и, когда он подошел ближе,
повернулся. Я нанес ему чудовищный удар ружьем по голове. Я отобрал у него
ружье и боеприпасы и спустил их вниз, в ждущие руки. Затем я отправился к
следующему часовому, и к следующему, пока не вывел из игры еще пятерых,
передавая их ружья вниз, заключенным. Пока это происходило, пятеро
заключенных, которые добровольно вызвались помогать мне, взобрались на
крышу, сняли форму с мертвых и одели ее на себя.
Все было проделано тихо под покровом ночи, и никто не видел, что
происходит в нескольких футах. Приблизившись к дому охраны, я остановился.
Повернул назад и спустился вниз со своими товарищами, которые отправились
к остальным заключенным, поднимая их. Сейчас почти все были готовы
следовать за мной, так как мой план пока проходил успешно. В относительной
тишине мы сняли людей в доме охраны и тихо двинулись к баракам.
Наша атака оказалась настолько внезапной и неожиданной, что мы почти не
встретили никакого сопротивления. Нас было пять тысяч против сорока. Мы
накинулись на них, словно дикие звери на добычу, и стреляли в них, и
кололи их штыками, пока никого не осталось в живых. Никто не ушел. Теперь
нас переполняла радость успеха, и даже самые трусливые превратились во
львов.
Те, которым пришлось одеть форму Каш гвардии, переоделись в свои вещи;
мы не собирались ходить и дальше в форме наших завоевателей. Поздно ночью
мы оседлали пятьдесят лошадей, оказавшихся в конюшне, и пятьдесят человек
поехало на лошадях без седел. Это составляло отряд в сто человек, а
остальные собирались двигаться пешком по направлению к Чикаго. "На
Чикаго!" - было нашим девизом.
Мы ехали быстро, хотя у меня были сложности, я пытался сдерживать своих
спутников, настолько они были опьянены первой победой. Я хотел сохранить
лошадей и, кроме того, иметь в Чикаго как можно больше людей, так что
самые слабые ехали на лошадях, а сильные шли пешком. Время от времени я
брал кого-нибудь из них на широкую спину Красной Молнии.
Некоторые стали разбредаться от усталости и страха, потому что по мере
приближения к Чикаго уменьшалась их смелость. Мысли о страшных калкарах и
Каш гвардии проникала до самого мозга костей у многих. Я знал, что люди не
виноваты, их дух был сломлен. Только чудо могло возродить его в этом
поколении.
Мы достигли разрушенной церкви через неделю после того, как я оставил
здесь мать и Хуану. С нами было меньше двух тысяч человек, настолько
быстро шло дезертирство на последних милях приближения к району.
Отец и я с трудом сдерживались, желая увидеть любимых, поэтому мы
в ножнах был нож, под рубашкой. Но они не пришли - они солгали Питеру так
же, как лгали всякому.
Следующий день был рыночным и днем уплаты налогов. Я отправился на
рынок с козами и товарами на продажу и для уплаты налогов. Когда Соор
проходил по рынку, собирая плату, - чаще это делали его подручные, так как
он боялся появляться в этом месте, - я услышал восторженный разговор о
растущих волнениях среди людей коммуны.
Я удивлялся, в чем тут может быть дело. Через некоторое время все
прояснилось, когда Соор подошел ко мне. Он не умел ни читать ни писать; но
у него была отпечатанная форма для агентов, которые не умели читать, где
были нарисованы различные виды продукции, животных и орудий. В колонках
рядом с картинками он делал заметки в течение месяца о совершенных сделках
- все это, естественно, делалось небрежно и неаккуратно; он всегда
обсчитывался и добавлял что-нибудь, чтобы списать все свои ошибки; да и
государство было довольно, не то, что мы.
Умея читать и писать, а также считать, я всегда видел, когда он пытался
обмануть меня на налогах и всегда спорил с Соором, но каждый раз
государство одерживало победу.
В тот месяц я должен был ему козла; однако он потребовал трех.
- Как так? - удивился я.
- По старым нормам ты должен был выплатить мне эквивалент в полтора
козла, но с тех пор как налоги удвоились, ты должен мне трех козлов. - Так
вот что вызвало такое возбуждение в других частях рынка.
- Как, по-вашему, мы будем жить, если вы все у нас отберете? - спросил
я.
- Государство не заботит, живете ли вы или нет, - ответил он, - пока вы
платите налоги, вы можете жить.
- Я заплачу тебе трех коз, - сказал я, - потому что могу это сделать;
но в следующий раз я принесу на рынок подарок для тебя в виде самого
твердого сыра, какой удастся найти.
Он ничего не сказал, потому что боялся меня, несмотря на то, что был
окружен Каш гвардией. И когда он проследовал к следующей жертве, я
отправился к группе мужчин, которые живо обсуждали новые налоги. Здесь
было пятнадцать или двадцать мужчин, в основном янки, все они были злые -
я видел это, даже не подходя близко и не слыша еще их разговора. Когда я
приблизился, один из них спросил меня, что я думаю о новом издевательстве.
- Думаю об этом! - воскликнул я. - Думаю то, что всегда думал: пока мы
безропотно терпим, они будут продолжать грабить наше имущество, и мы
наконец все перемрем.
- Они забрали даже мои семенные бобы, - вмешался человек, который
выращивал бобы. - Все вы знаете, что в прошлом году урожай был мал, и бобы
продавались во высокой цене. Тогда они брали налоги в бобах по дешевой
цене прошлого года. Они делали так же и в этом году; но я надеялся
сохранить хоть немного на семена до тех пор, пока они не удвоили налоги.
Теперь я вижу, что мне уже не удастся вырастить в будущем году бобы.
- А что мы можем поделать? - в бессилии воскликнул один из них. - Что
мы можем поделать?
- Мы можем отказаться платить налоги, - сказал я.
Они посмотрели на меня, как смотрели бы на человека, сказавшего:
- Если вам это не нравится, можете совершить самоубийство.
- Тогда собирать налоги будет Каш гвардия, и они станут еще тяжелее,
пока нас не перебьют и не заберут наших женщин и все, что мы имеем, -
сказал еще один.
- Мы можем сопротивляться, - возразил я.
- Но мы не можем противостоять ружьям голыми руками.
- Все можно устроить, - уверил их я, - и лучше умереть мужчиной, смотря
в лицо пулям, чем от голода - словно раздавленный червь. Нас сотня, - да
что там! - тысяча на одного, и у нас есть ножи, вилы и топоры, кроме того
- палки, которые мы можем вырезать. Бог наших отцов! Я лучше умру подобным
образом, чем буду жить так, как они заставляют нас.
Я увидел, что некоторые из них начали оглядываться, не слышал ли кто
меня - воодушевившись, я повысил голос, но несколько человек слушали меня
и кивали головами, соглашаясь.
- Если мы можем сделать достаточно, то давайте же делать это! -
воскликнул один из них.
- Нам только нужно начать, - ответил я, - и к нам присоединятся.
- Как нам следует начать? - спросил другой.
- Я должен начать с Соора, - сказал я. - Я могу убить его и Пхава, и
Хоффмейера, а затем пройтись по домам калкаров, где мы можем найти ружья,
может быть, и убить их. К тому времени, когда Каш гвардия узнает, что
произошло, и выдвинет свои силы, у нас будет множество последователей.
Если мы предвосхитим их действия и отправимся к баракам, мы будем слишком
сильны для всякого противника, кроме большого войска, а понадобится не
меньше месяца чтобы доставить сюда достаточное количество солдат с
Востока. Многие из калкаров присоединятся к нам - они тоже не довольны -
один из них говорил мне об этом. Все пройдет очень просто, если мы будем
смелы.
Они, казалось, сильно заинтересовались этим, даже раздался крик:
"Прочь, калкары!" но я остановил их, потому что наш успех заключался в
неожиданной атаке.
- Когда мы должны начать? - спросили они.
- Сейчас, - ответил я, - если мы застанем их врасплох, то вначале нам
будет сопутствовать успех, а если будет успех, то и остальные
присоединятся к нам. Только большим числом, подавляющим числом мы можем
победить.
- Хорошо! - закричали они. - Пошли! Куда мы пойдем вначале?
- К Соору, - сказал я. - Он в дальнем конце рынка. Мы убьем его и
повесим его голову на кол. Мы будем носить ее с собой и по мере того, как
будем убивать следующего, мы будем одевать его голову на кол и носить с
собой. Это заставит остальных идти с нами и нагонит страху в сердца наших
врагов.
- Веди нас, Джулиан 9-й! - закричали они. - Мы идем за тобой!
Я повернулся и направился к Соору. Мы прошли уже больше половины
дистанции, когда в том месте, где работал Соор, появилась группа солдат
Каш гвардии.
Вы хорошо представляете, какова была моя армия. Словно роса на горячем
солнце она начала таять, оставляя меня одного посреди рыночной площади.
Командир Каш гвардии, видимо, заметил толпу и ее внезапное
исчезновение, потому что поскакал прямо ко мне, стоящему в одиночестве. Я
решил не доставлять ему удовольствия думать, что боюсь, поэтому я
остановился, ожидая его. Мои мысли были очень печальны - я жалел не себя,
а то, во что система калкаров превратила Америку. Люди, покинувшие меня, в
более счастливые дни были бы цветом американской нации; но поколения
страха и рабской покорности превратили их кровь в воду. Сегодня, они
поджав хвост, бежали от нескольких полувооруженных, слабо
дисциплинированных солдат. Ужас от лунного заблуждения поселился в их
сердцах и испортил их.
Офицер остановился рядом со мной и тогда я узнал его - животное,
которое мучило и убило старого Самуэльса.
- Что ты делаешь здесь? - рявкнул он.
- Занимаюсь своим собственным делом, что советую сделать и тебе, -
ответил я.
- Ты, свинья, становишься просто невыносимым, - закричал он. -
Отправляйся в свою загородку, где тебе место - я не потерплю никакой толпы
и неподчинения.
Я стоял и смотрел на него; но в моем сердце пылала жажда убийства. Он
дотронулся до своего хлыста, сделанного из бычьей кожи, висевшего на луке
седла.
- Тебя нужно гнать, так? - Его переполняла ярость, и его голос
превратился в крик. Затем он ударил меня - чудовищный удар тяжелым бичом -
прямо в лицо. Я схватился за бич и дернул, вырвав из его руки. Я схватил
лошадь под уздцы и, хотя лошадь брыкалась и сопротивлялась, ударил
всадника не меньше дюжины раз со всей силой, прежде чем он свалился на
землю и распростерся на грязной рыночной земле.
Тогда его люди бросились на меня, и я упал от удара по голове. Они
связали мне руки, пока я находился без сознания, и привязали к седлу. Я
наполовину пришел в себя - пока эта жуткая скачка продолжалась - мы
скакали к военной тюрьме возле бараков, - и все это время трус капитан
скакал рядом и бил меня своим бичом из бычьей кожи.
Меня швырнули в отсек, где находились другие арестованные. После того,
как гвардейцы ушли, меня окружили несчастные, попавшие сюда. Когда они
узнали, что я совершил, то покачали головами и вздохнули. Для меня не
может быть ничего другого завтра утром, сказали они - ничего другого,
кроме мясника.
Я лежал на твердой земле, окровавленный и слабый и думал не о своем
будущем, а том, что ждет Хуану и мать, если я тоже расстанусь с ними.
Мысль эта придала мне новые силы и заставила забыть боль, и мой разум был
занят планами, самыми невероятными планами побега и мести. Месть
переполняла мое существо.
Над моей головой, по крыше, через равные промежутки времени проходил
часовой. Каждый раз я мог определить, когда он проходил сверху, и в каком
направлении он шел. У него занимало около пяти минут пройти над моей
головой, дойти до конца поста и вернуться - в том случае, когда он
направлялся на запад. Идя на восток, это отнимало у него чуть больше двух
минут; значит, двигаясь на запад, он был повернут ко мне спиной в течение
двух с половиной минут; но когда он шел на восток, его лицо смотрело в ту
сторону, где я лежал.
Естественно, он не мог видеть меня, когда я лежал под крышей; но мой
план - на который я в конце концов решился - не предполагал, что я
останусь под крышей. Я пересмотрел несколько сложных схем для побега; но в
конце концов отверг их и выбрал самый простой и подходящий для меня план.
Я знал, что даже в лучшем случае мои шансы невелики, если мне и повезет в
исполнении плана, но самый простой казался ничем не хуже других и как
минимум был лучше, потому что позволял достичь быстрого результата. Я буду
свободен или умру через несколько коротких мгновений, так я рассуждал.
Я подождал, пока остальные заключенные не стихли, - наступила
относительная тишина со стороны бараков, - и, взглянув на плац, я
обнаружил, что почти все внутри. Часовой приходил и уходил снова с
монотонным постоянством. Сейчас он приближался ко мне с востока, и я был
наготове, стоя под низкой крышей, до которой мог достать подпрыгнув. Я
слышал, как он уходит и дал ему целую минуту, что мне казалось
достаточным, чтобы он не услышал, как я буду забираться на крышу. Затем я
ухватился за доски, подтянулся и быстро вылез на крышу.
Я думал, что сделал это очень тихо, но у того типа наверняка были уши
Адской собаки, потому что, как только я перекинул ноги через крышу,
раздался стук бегущих ног, исходящий со стороны часового и почти мгновенно
- ружейный выстрел.
И тут же началось невероятное. Гвардейцы бежали и кричали со всех
сторон, зажегся свет в бараках, ружья заговорили с обеих сторон от меня и
позади, а внизу раздавались бессильные крики арестованных. Казалось, сотня
людей знала о моем плане и умоляла меня подождать их; но я продолжал
действовать, хотя уже и начал раскаиваться. Мне ничего не оставалось
делать, только идти до конца, каким бы он ни был.
Казалось чудом, что ни одна из пуль не задела меня; однако было темно,
и я двигался быстро. Рассказ об этих событиях занял секунды; но
по-настоящему мне хватило мгновения, чтобы пересечь крышу и спрыгнуть на
открытое место. Я увидел свет к западу от себя и бросился на восток, по
направлению к озеру. Наконец стрельба утихла, когда они потеряли меня из
виду, хотя я и слышал звуки преследования. Тем не менее, я чувствовал, что
все прошло успешно и поздравил себя за ту легкость, с которой удалось
совершить практически невероятное, когда внезапно из черноты ночи передо
мной вынырнула фигура огромного солдата, направляющего ружье прямо на
меня. Он не задавал никаких вопросов, не требовал остановиться - а только
нажал на курок. Я услышал, как боек бьет по капсюлю; но выстрела не
последовало. Не знаю, какая в том причина и никогда не узнаю. Но было
понятно, что ружье дало осечку, и солдат пустил в ход штык, когда я
прыгнул по направлению к нему.
Глупец! Он не знал, что собирается справиться с Джулианом 9-м. Жалким
движением от ткнул штыком в мою сторону, но одной рукой я перехватил ружье
и вырвал из его рук. Одновременно я поднял оружие над головой и опустил со
всей силой своей руки на его толстый череп. Словно подстеленный бык он
опустился на колени и рухнул лицом вниз. Он так и не понял, от чего умер.
За своей спиной я услышал, что преследователи приблизились, видимо, они
заметили меня, так как они вновь открыли огонь. Я слышал стук лошадиных
копыт справа и слева от себя. Они окружали меня с трех сторон, а с
четвертой было большое озеро. Через мгновение я оказался на краю старинной
дамбы, а вокруг меня раздавались крики триумфа моих преследователей. Они
видели меня и знали, что я у них в руках.
Как минимум, им так казалось. Я не ждал, пока они подойдут ближе и,
вскинув руки над головой, нырнул в холодные воды озера. Быстро плывя от
берега, я держался в тени и направлялся на север.
Я проводил большую часть лета в речке, так что чувствовал себя в воде
как дома, вода была таким же жизненно важным элементом как воздух.
Естественно, Каш гвардия не знала об этом, они даже вряд ли знали, что
Джулиан 9-й умеет плавать, да в то время они не знали даже, какой
заключенный сбежал; так что они, наверное, подумали, что я предпочел
смерть новому аресту.
Тем не менее я был уверен, что они примутся обыскивать побережье в
обоих направлениях, и, стараясь не шуметь, добрался до берега. Я проплыл
еще дальше, пока не почувствовал, что существует малая вероятность того,
что меня увидят с берега, - ночь была темной. Я плыл, пока, по мои
расчетам, не оказался напротив устья реки и повернул на запад в поисках
его.
Удача сопутствовала мне. Я попал прямо в устье и, борясь с сильным
течением, был твердо уверен, что выбрался из озера; но даже тогда я не
вышел на берег, предпочитая преодолеть сердце древнего города и только
потом выбраться на твердую землю.
Наконец я выбрался на северный берег реки, находившийся дальше всего от
бараков Каш гвардии, и двинулся так быстро, как мог, в направлении моего
дома. Здесь несколько часов спустя я обнаружил взволнованную Хуану,
ожидающую меня; она конечно же слышала о произошедшем на рынке. У меня
были планы, и я изложил их Хуане и матери. Им ничего не оставалось делать,
как только согласиться, что ничего, кроме смерти, не ждет их, если они
задержатся дома хоть на день. Я был изумлен, что власти еще не послали
войска за Хуаной и матерью. Но они могли появиться в любую минуту. Нельзя
было терять времени.
Быстро собрав кое-какие пожитки я достал Флаг из тайника под камином и
положил его под рубашку - мы были готовы. Отправившись в загородку, мы
вывели Красную Молнию, двух лошадей и трех лучших молочных коз. Мы связали
коз, и, когда Хуана и мать сели на кобыл, я положил коз через седло каждой
из лошадей, а последнюю положил на седло Красной Молнии, которому не
понравился странный груз, и сначала он капризничал.
Мы поскакали вверх по реке, оставив загородки открытыми, чтобы
разбегающиеся козы скрыли наши следы, и наконец добрались до пыльной
дороги рядом с домом Джима. Мы не остановились, чтобы попрощаться с Молли
и Джимом, потому что нас могли увидеть наши враги и это принесло бы
неприятности нашим хорошим друзьям. Это было печальное обстоятельство для
бедной матери - оставить таким образом свой дом и своих дорогих соседей,
которые были ей такими же близкими, как родные; но она была так же
отважна, как Хуана.
Ни разу они не делали попытки отговорить меня от моего безумного плана,
о котором я сообщил им. Наоборот, они подбадривали меня, а Хуана положила
руку поверх моей, когда скакала рядом, и сказала:
- Я бы предпочла, чтобы ты умер, чем жил жизнью ничтожных рабов, без
счастья и надежды.
- Я не умру, - сказал я, - по меньшей мере, пока моя работа не будет
сделана. А, если я и умру, то должен знать, что оставляю более счастливую
страну для своих людей, и они будут жить в ней.
- Аминь! - прошептала Хуана.
Этой ночью я спрятал их в развалинах старинной церкви, которую мы нашли
наполовину сожженной калкарами. На мгновение я обнял их обоих - мать и
жену - вскочил на лошадь и поскакал на юго-запад, к угольным шахтам. Шахты
находились отсюда в пятидесяти милях, согласно слухам. Я никогда там не
был; но я знал, что должен буду найти русло древнего канала и следовать по
нему до района Джолиет приблизительно пятнадцать-двадцать миль, где должен
повернуть на юг и, миновав большое озеро, я наконец доберусь до шахт. Я
скакал остаток ночи и утро, пока не стали появляться люди в той
малозаселенной области, сквозь которую я проезжал.
Тогда я спрятался в лесу, у ручья. Здесь я нашел пастбище для Красной
Молнии и отдых для себя. Я не захватил еды, оставляя жалкие остатки хлеба
и сыра, которые мы захватили из дому, Хуане и матери. Я рассчитывал
вернуться не позже, чем через неделю, и знал, что с козьим молоком и
другими припасами, в сочетании с тем, что можно собрать в лесу, им не
грозила опасность умереть от голода, пока я вернусь - после чего мы
собирались жить в мире и спокойствии до конца наших дней.
Мое путешествие не изобиловало приключениями, и я был доволен этим. Я
проезжал мимо руин деревень и городков, более или менее старых, самым
старым из которых был древний Джолиет, который был покинут во время
эпидемии чумы пятьдесят лет назад. Штаб-квартира Тейвоса была переведена
западнее на несколько миль, на берег небольшой речки. Большую часть
территории, по которой я путешествовал, покрывали могучие леса; но здесь
еще оставались вырубленные участки, не до конца заросшие зеленью. Время от
времени я миновал огромные башни, которые строили древние, чтобы сохранить
пищу для животных на зиму. Они выстояли, потому что были построены на
совесть, и на них были лишь следы времени да дикий виноград, иногда
оплетающий башню от основания до верха, а некоторые высились посредине
густого леса рядом с огромными деревьями, служа доказательством того, как
быстро Природа берет свое, когда человек уходит.
Миновав Джолиет, я начал поиски. Я начал расспрашивать редко
встречающихся людей, работавших на маленьких полях, лежащих на пути. Это
были жалкие остатки некогда сильного народа - предки древнего
американского богатого и сильного фермерского класса.
Рано утром на следующий день я достиг частокола, идущего вокруг шахт.
Даже на расстоянии я видел, что это было отвратительное и нездоровое
место. Поверху ходили охранники; заключенные содержались внутри. Честно
говоря, бежать пытались многие; но за ними организовывали охоту и их
убивали, потому что местные фермеры всегда сообщали о них. Комендант
тюрьмы придумал дьявольскую уловку: смертная казнь фермера за каждого
сбежавшего и не пойманного заключенного.
Я прятался до ночи, а затем осторожно приблизился к частоколу, оставив
Красную Молнию, привязанного в безопасности в лесу. Достичь частокола было
нетрудно, настолько хорошо скрывала меня растительность, растущая вокруг.
Со своего места я видел охранника. Тип был большим, но плохим служакой, -
он ходил, свесив голову на грудь, и по виду казалось, что он наполовину
спит.
Частокол был высоким, и вся конструкция очень напоминала тюрьму в
Чикаго, видимо, построенная одним и тем же комендантом в давно прошедшие
времена. Я слышал, как заключенные переговариваются под крышей. Наконец
один из них приблизился к тому месту, где я стоял, прислушиваясь, и я
привлек его внимание шипящим звуком.
Мне показалось, что прошла масса времени, пока он услышал меня; но даже
тогда пришлось немного подождать, пока он свыкся с идеей, что кто-то
пытается привлечь его внимание. Тогда он подошел поближе и выглянул в одну
из щелей; но так как было темно, он ничего не увидел.
- Ты янки? - спросил я. - Если - да, то я - друг.
- Я янки, - ответил он. - Неужели ты рассчитывал найти калкара,
работающего в шахте?
- Ты знаешь заключенного Джулиана 8-го? - поинтересовался я.
Он какое-то время размышлял а потом сказал:
- Мне кажется, я слышал это имя. Чего ты хочешь от него?
- Я хочу поговорить с ним. Я - его сын.
- Подожди! - прошептал он. - Мне кажется, я слышал, как один человек
произносил это имя сегодня. Я поищу - он здесь, рядом.
Я прождал приблизительно десять минут и услышал, как внутри кто-то
подходит. Наконец чей-то голос спросил, до сих пор ли я здесь.
- Да, - ответил я. - Это ты, отец? - мне показалось, что голос
принадлежит ему.
- Джулиан, сынок! - раздалось нечто похожее на стон. - Что ты здесь
делаешь?
Коротко я изложил ему мой план.
- У вас хватит смелости поддержать меня? - спросил я в конце.
- Не знаю, - сказал он, и я не мог не отметить нотки полной
беспомощности в голосе. - Они хотели бы, но наши души и тела сломлены. Не
знаю, хватит ли смелости у остальных поддержать тебя. Подожди, я поговорю
с ними - все они честные ребята; но они ослабли от рабского труда, голода
и страданий.
Я прождал около часа, пока он вернулся.
- Некоторые помогут, - сказал отец, - с самого начала. Потом -
остальные, если вас ждет успех. Ты думаешь, стоит рискнуть? Они ведь убьют
тебя, а если ты потерпишь поражение, они убьют всех нас.
- А что такое смерть после всех страданий? - спросил я.
- Знаю, - сказал он, - но даже червь, надетый на крючок, шевелится и
надеется выжить. Возвращайся, сынок; мы ничего не сможем поделать против
них.
- Я не вернусь, - прошептал я. - Я не сверну с дороги.
- Я помогу тебе, но ничего не могу сказать об остальных. Они могут
помочь, а могут и не помочь.
Мы разговаривали, когда часовой был в отдалении, и замолкали, когда он
приближался к тому месту, где мы стояли. В эти интервалы я прислушивался к
тому, что беспокойство среди заключенных растет, и понял, что мое
сообщение передавалось из уст в уста, пока не проснулись все. Я задумался,
сможет ли это поднять их дух, если подождать еще десять минут. Если так и
будет, то успех - гарантирован.
Отец сообщил мне все, что я хотел знать - расположение дома охраны,
бараков и количество Каш гвардии, расквартированной здесь - всего
пятьдесят человек охраняло пять тысяч заключенных! Это самый сильный
пример падения американцев; и как же наши хозяева запугали нас - пять
тысяч заключенных охраняли пятьдесят человек!
И я начал приводить свой план в действие - безумный план, порожденный
безумием и отчаянием. Охранник приблизился и пошел дальше, а я взобрался
на крышу, как это было в тюрьме в Чикаго, только на этот раз я забирался
снаружи, где крыша была пониже, и поэтому это оказалось легче. Я
подпрыгнул и схватился за край. Затем я вскарабкался наверх и бросился
вслед за часовым. Прежде чем сонный разум предупредил его, что позади
кто-то есть, я вскочил ему на спину и мои пальцы, остановившие
разъяренного быка, впились в его шею. Борьба была короткой, он умер
быстро, и я спустил его с крыши. Затем я одел его форму, вместе с
патронташем, взял ружье и начал обходить пост так же медленно, и так же
опустив голову на грудь, как это делал охранник.
В конце участка я подождал другого охранника и, когда он подошел ближе,
повернулся. Я нанес ему чудовищный удар ружьем по голове. Я отобрал у него
ружье и боеприпасы и спустил их вниз, в ждущие руки. Затем я отправился к
следующему часовому, и к следующему, пока не вывел из игры еще пятерых,
передавая их ружья вниз, заключенным. Пока это происходило, пятеро
заключенных, которые добровольно вызвались помогать мне, взобрались на
крышу, сняли форму с мертвых и одели ее на себя.
Все было проделано тихо под покровом ночи, и никто не видел, что
происходит в нескольких футах. Приблизившись к дому охраны, я остановился.
Повернул назад и спустился вниз со своими товарищами, которые отправились
к остальным заключенным, поднимая их. Сейчас почти все были готовы
следовать за мной, так как мой план пока проходил успешно. В относительной
тишине мы сняли людей в доме охраны и тихо двинулись к баракам.
Наша атака оказалась настолько внезапной и неожиданной, что мы почти не
встретили никакого сопротивления. Нас было пять тысяч против сорока. Мы
накинулись на них, словно дикие звери на добычу, и стреляли в них, и
кололи их штыками, пока никого не осталось в живых. Никто не ушел. Теперь
нас переполняла радость успеха, и даже самые трусливые превратились во
львов.
Те, которым пришлось одеть форму Каш гвардии, переоделись в свои вещи;
мы не собирались ходить и дальше в форме наших завоевателей. Поздно ночью
мы оседлали пятьдесят лошадей, оказавшихся в конюшне, и пятьдесят человек
поехало на лошадях без седел. Это составляло отряд в сто человек, а
остальные собирались двигаться пешком по направлению к Чикаго. "На
Чикаго!" - было нашим девизом.
Мы ехали быстро, хотя у меня были сложности, я пытался сдерживать своих
спутников, настолько они были опьянены первой победой. Я хотел сохранить
лошадей и, кроме того, иметь в Чикаго как можно больше людей, так что
самые слабые ехали на лошадях, а сильные шли пешком. Время от времени я
брал кого-нибудь из них на широкую спину Красной Молнии.
Некоторые стали разбредаться от усталости и страха, потому что по мере
приближения к Чикаго уменьшалась их смелость. Мысли о страшных калкарах и
Каш гвардии проникала до самого мозга костей у многих. Я знал, что люди не
виноваты, их дух был сломлен. Только чудо могло возродить его в этом
поколении.
Мы достигли разрушенной церкви через неделю после того, как я оставил
здесь мать и Хуану. С нами было меньше двух тысяч человек, настолько
быстро шло дезертирство на последних милях приближения к району.
Отец и я с трудом сдерживались, желая увидеть любимых, поэтому мы