Блейк Дженнифер. Узник страсти

   – Прежде всего это вряд ли прилично, а, с другой стороны, это могло только привлечь внимание к тому факту, что ты находишься здесь.
   – В этом есть здравый смысл.
   Она бросила вилку на стол.
   – То, что произошло между нами, – это карикатура на приличное поведение, а твое пребывание здесь уже так затянулось, что его уже нельзя скрыть. Ты не можешь больше оставаться здесь; скоро ты должен будешь вернуться в Новый Орлеан. Но надо же найти какой-то способ положить конец любым твоим дуэлям с Мурреем. Я не знаю, в чем он заключается, но чтобы его найти, я вынуждена выяснить, что ты за человек.
   – Ты могла бы спросить.
   – А как я узнаю, говоришь ли ты правду?
   Его лицо застыло, а затем он снова расслабился.
   – Ты играешь в шахматы?
   – Что?
   – О человеке можно узнать многое по тому, как он играет в различные игры, но особенно – как он играет в шахматы.
   – Я играла в шахматы с отцом, – медленно сказала она.
   – Не сыграешь ли ты и со мной?
   Сначала ей пришла в голову мысль отказаться. Он говорил так, будто бы был мастером этой игры, и она вряд ли могла здесь сравниться с ним, хотя иногда она побеждала отца. И все же Аня хотела отказаться не по этой причине. Если она сможет выяснить некоторые из его сильных и слабых мест в ходе проверки стратегических идей и тактических маневров, то и он сможет сделать то же самое в отношении нее. Почему он этого хочет, она не могла себе представить, но она не ошиблась, думая, что это предложение было сделано отнюдь не случайно и не из вежливости. У него была на это причина, и она многое отдала бы, чтобы узнать эту причину, прежде чем сядет за шахматную доску напротив него.
   Переполненная тревогой и волнением, она подняла взгляд от остатков завтрака и посмотрела прямо в его темные глаза. Затем медленно улыбнулась.
   – Да, – сказала она, – да, сыграю.

ГЛАВА 9

   В Луизиане шахматы перестали быть игрой для интеллектуалов и стали предметом всеобщего увлечения. С появлением на мировой сцене шахматного чемпиона из Нового Орлеана Пола Морфи жители штата, никогда раньше не садившиеся за шахматную доску, внезапно нашли, что это прекрасное времяпрепровождение. Дамы из высших слоев общества покупали специальные столики со столешницами, инкрустированными шахматными полями, держали у себя в салонах шахматные доски с расставленными фигурами, чтобы создать впечатление, что здесь постоянно идет игра. Юные леди, разговаривающие о рыцарях и замках^[20], не всегда были увлечены средневековьем, а пожилые джентльмены, вытаскивая из карманов носовые платки, нередко извлекали вместе с ними одну-две плененных пешки.
   Шахматы Аниного отца были сделаны в Венеции около двухсот лет назад. Доска из атласного дерева была инкрустирована клетками эбенового дерева и слоновой кости, фигуры отлиты из серебра и бронзы, а в основаниях украшены лазуритом, перламутром и золотым ободком. Каждая фигура – маленькое произведение искусства: от величественных королев до пешек, выполненных в виде пеших солдат. Ребенком Аня играла с ними в различные игры, представляя их семьями с большим количеством братьев или устраивая королевские свадьбы. Ей доставляло удовольствие брать их в руки, и это чувство сохранилось до сих пор.
   Пока Аня убирала со стола тарелки, Равель оделся, а потом они сели за стол и расставили фигуры. Она подложила дрова в камин, чтобы не отвлекаться во время игры, и когда Марсель пришел, чтобы убрать посуду, передала Денизе распоряжение подать ланч в эту комнату. Наконец она и ее пленник сели напротив друг друга за шахматной доской.
   Сначала они играли осторожно, каждый пытался выяснить, на что способен другой. Анин отец был рассудительным игроком, он руководствовался книжными пособиями по игре и предпочитал классические варианты. Аня была менее терпелива и в игре предпочитала непринужденный, хотя и осторожный стиль с внезапными блестящими набегами на вражескую территорию. Игра Равеля, как выяснила она по мере того как шло время, была одновременно классической и смелой, но, кроме того, она отличалась таким уровнем концентрации и расчетливости, каких Аня никогда раньше не встречала. Его способность предвидеть ее действия на много ходов вперед безмерно раздражала ее. Она не считала себя мастером этой игры, но та легкость, с которой он добился в первый раз сначала шаха, а потом и мата, заставила ее приложить все силы, чтобы сделать следующую игру хоть немного более трудной для него.
   День проходил с удивительной быстротой. Наступил полдень, а они все еще играли. Они съели холодное мясо, хлеб, жареную цветную капусту и пирожки с фруктами, даже не отрывая взгляд от доски. Соперничество, возникшее между ними, было дружелюбным, но довольно сильным. Они не делали друг другу снисхождения, но и не просили его.
   Аня не один раз имела возможность убедиться, что Равель был щедр в своей победе. Он не злорадствовал и не указывал ей на ошибки, пока она сама не просила. Он снимал ее фигуры с доски весьма прозаически, без триумфа или мстительности в глазах. Когда она разрушила его стратегию, он любовался ее действиями даже в момент самого сильного раздражения, а когда после обеда они доборолись до ничьей, в улыбке, которую он послал ей через шахматную доску, было какое-то грустное удовлетворение.
   Именно в этот момент Аня поняла, что в пылу сражения забыла о его цели. Ей хотелось бы знать, забыл ли об этом также и Равель, или он специально избрал подобный стиль игры, чтобы создать хорошее впечатление о своем характере. Она никак не могла понять этого. У нее также промелькнула мысль, что он узнал ее, что она уже выдала в игре своей характер. Правда, она не могла придумать причины, по которой это могло бы иметь какое-то значение, но все же это было так.
   – Я получил удовольствие, – сказал Равель, откидываясь на стуле. – Чуть больше практики, и ты была бы опасным соперником.
   – Ты очень добр, отзываясь так о моей игре.
   – Я вовсе не добр. И я ценю то время, которым ты сегодня пожертвовала ради меня.
   – Ты говоришь так, будто считаешь меня мужчиной, тогда как на самом деле это ты… – Она замолчала, не желая напоминать ему о его заключении.
   Мягким голосом он сказал:
   – Если бы это было мученичеством, то мужчины не дрались бы у дверей твоего дома за право его претерпеть. Аня посмотрела ему прямо в глаза.
   – Сейчас ты скажешь, что это было исключительным удовольствием.
   – В некоторых моментах – да, – быстро ответил он.
   Она покраснела, поняв, что он имеет в виду. Но она не хотела демонстрировать ему свое замешательство и поэтому ухватилась за первое, что пришло ей в голову в качестве темы для разговора.
   – Положение, должно быть, становится все более неловким. Я так понимаю, что твоя мать живет в Новом Орлеане и не может похвастать крепким здоровьем. Если ты хочешь послать ей сообщение, я прослежу, чтобы оно попало по назначению.
   – В этом нет необходимости.
   – Нет?
   – Я уже послал его вчера.
   – Понятно. Ты подкупил Марселя.
   – Он проявил осторожность и сначала тщательно прочел письмо, чтобы убедиться в том, что не рискует своим положением в качестве моего сторожа.
   Она покачала головой.
   – Это на него непохоже.
   – Я говорил тебе, что он жалеет меня.
   – Ты сыграл на его добрых чувствах.
   – Совсем чуть-чуть. Это казалось мне необходимым и оправданным.
   – Я удивлена, что тебе в голову пришла мысль успокоить мать.
   В его глазах появилось какое-то жесткое выражение.
   – Ты думаешь, что ты больше заботишься о женщине, которая меня родила, чем я?
   – Я не знаю, что думать о тебе. – Хоть и с усилием, но она не отвела взгляд от его темных глаз.
   – Ну, – сказал он, – это уже какой-то прогресс. Сыграем еще?
   Марсель принес им послеобеденный кофе, фруктовый торт и марципан. Кофе был встречен с радостью. Напряженная игра с Равелем отняла у Ани много сил, и. теперь ей нужно было стимулирующее средство.
   Они опустошили кофейник, выпив до дна по три чашки, затем Равель вытащил из кармана булавку для волос. Он вертел ее в пальцах, раздумывая над фигурами на шахматной доске, как если бы он делал это бессознательно.
   Булавка. Ее булавка. Должно быть она забыла ее здесь той ночью, потеряла, поспешно убегая. Такой булавкой можно открыть замок, обладая терпением и определенной ловкостью, во всяком случае так ей говорили. Еще ребенком она пыталась, впрочем безуспешно, открыть таким образом шкаф, в котором, как она подозревала, хранились рождественские подарки. Было бы удивительно, что Равель не знает этого способа, побывав в тюрьме.
   Но если он ему известен, то почему он им не воспользовался? Почему он все еще сидит здесь, напротив нее, с кандалами на ногах? Почему не освободился, не одолел каким-либо образом Марселя и не сбежал отсюда? Возможно ли, чтобы у него были свои причины, чтобы остаться здесь?
   Каковы могли быть эти причины, она просто не отваживалась задуматься. Ведь он мог дождаться ее возвращения, чтобы захватить врасплох и осуществить ту особенную месть, которую задумал.
   Волосы зашевелились у нее на голове, когда эта мысль пришла в голову. Она посмотрела на него. На его жестком аскетическом лице сейчас было выражение удовлетворения. Почувствовав ее взгляд, он поднял на нее глаза, и на его губах промелькнула едва заметная улыбка.
   Внезапно она подумала, что он совершенно точно знает, что делает. Эта булавка была показана им не случайно. Он ожидал теперь ее ответного хода, хотел с интересом и определенным циничным наслаждением увидеть, какую форму он примет.
   Нет, она все это придумала. Он не был человеком, способным опуститься до мелкой мстительности, она могла поклясться в этом.
   Не было и намека на то, что его месть сможет быть мелкой. Слишком дорого она уже заплатила за его заключение. Если он снова попытается проделать то же самое, сможет ли ее сопротивление удержать его? На этот раз она будет сопротивляться изо всех сил.
   Был только один способ обнаружить, насколько рассчитанными были сейчас его действия. Она подняла руку, чтобы поправить прядь волос, выскользнувшую из пучка на затылке. Другую руку она протянула к Равелю и сказала как можно непринужденнее:
   – Ты нашел мою булавку. Они постоянно куда-то исчезают. Можно?
   Он бросил взгляд на булавку, которую держал в руке, затем снова на нее, и лицо его осветилось улыбкой.
   – Тебе она нужна? Извини, но я не могу тебе ее вернуть.
   – Почему? – Она изобразила удивление, хотя сердце ее тут же забилось с удвоенной силой.
   – Назови это сентиментальностью. Для тебя это просто булавка. Для меня это сувенир. Мужчины, как и слабый пол, иногда хранят вещи, которые вызывают у них приятные воспоминания.
   Яростное обвинение уже готово было сорваться с языка, но она так и не произнесла его. В глубине его черных глаз таилось выражение, которое заставило ее вздрогнуть. Аню охватила неуверенность, соединенная с огромным желанием поверить ему.
   Она была просто дурочкой. Ярость волной захлестнула ее, и она резко ответила:
   – Чепуха!
   – Ты так думаешь? Как же мало ты веришь в меня, chere! Но если тебе настолько нужна булавка, ты могла бы попытаться убедить меня вернуть ее тебе.
   – Да?
   – Да. За соответствующее вознаграждение.
   – И какое же, – спросила она с подозрением в голосе, – это могло бы быть вознаграждение? Он сделал вид, что задумался.
   – Мы могли бы начать с добровольного поцелуя.
   – Начать?
   Он смеялся над ней, играя с ней, полностью осознавая, что преимущество на его стороне и что она понимает это. Эта мысль вместо того, чтобы ослабить ее решимость, только усилила ее.
   – Извини меня, – сказал он с преувеличенной вежливостью, – но это стало моим заветным желанием – испробовать сладость твоих губ без принуждения с моей стороны.
   – Это ты не называешь принуждением?
   Он поднял бровь и бросил на нее невинный взгляд.
   – Но ведь это всего лишь вознаграждение за булавку. В самой мягкой форме. Ты можешь отвергнуть мое предложение, если булавка не стоит этого.
   Он твердо знал, что делает. Но почему? Почему?
   – Если это все… – начала она.
   – Ну, если мы говорим просто о том, чего бы мне хотелось, то мне хотелось бы почувствовать, как твое тело без всякого стеснения прижимается к моему каждым своим нежным и в то же время четким изгибом, от груди и до ступни.
   Она почувствовала, как ее обожгло изнутри. Огонь поднимался из самых потаенных уголков тела и загорелся на щеках. Она взяла себя в руки и сказала:
   – Ты многого ждешь.
   Его глаза осветились улыбкой.
   – Мне хотелось бы увидеть, как ты распускаешь свои волосы и они волной окутывают тебя. Мне хотелось бы, чтобы ты повернулась ко мне спиной и попросила меня расстегнуть тебе пуговицы и помочь тебе избавиться от лишней одежды. Я с огромным удовольствием снимал бы ее с тебя, как будто раскрывая какую-то глубокую тайну. А когда бы заблестела твоя белая кожа, мне хотелось бы, чтобы ты повернулась ко мне и, не смущаясь, оказалась в моих объятиях, как если бы там было твое место.
   Он замолчал, и его губы сжались, как будто он сказал больше, чем намеревался. Наступила напряженная тишина. Атмосфера комнаты была насыщена неистовыми страстями, невысказанными вслух словами, незаданными вопросами.
   Внезапно Аня потеряла контроль над собой – так ломается ветка под все усиливающимся напряжением. Она вскочила на ноги, выхватила у Равеля булавку и отбежала от стола. Он поднялся, но пока освобождал цепь, запутавшуюся в ножках стула, Аня уже отбежала на другую половину комнаты.
   Она повернулась к нему, стоя у двери на безопасном расстоянии. Хватая ртом воздух, сказала:
   – Цена была слишком высока. Тебе не следовало быть таким жадным.
   – Ты – беспринципная колдунья!
   В его словах не было того жара, которого она ожидала.
   – Я научилась быть такой. – Под моим руководством? Я должен быть польщен.
   – Но ты не польщен, не так ли?
   – Нет. Ты удивлена? Неважно. Теперь я знаю, на что ты способна, chere Аня. В следующий раз буду знать, чего мне ожидать.
   Аня спокойно посмотрела на него темными, чернильно-синими глазами.
   – Если следующий раз наступит.
   Отвернувшись, она вышла из комнаты, он же продолжал стоять у стола. И все же она услышала его слова, тихие, но уверенные.
   – Наступит, – сказал он. – О да, наступит.
 
   Февральские сумерки наступали рано. Западная часть неба еще была освещена последними лучами солнца, но деревья и здания уж отбрасывали темные ночные тени. Где-то залаяла собака, слышно было хрюканье и повизгивание свиней, которых в это время кормили. На пороге своей хижины лежал один из рабов с плантации и, пока его жена готовила ужин, играл на гребешке, издавая печальные жалобные звуки. Аня, проходя мимо, едва заметила в сумерках его темную фигуру, хотя он поднял руку, чтобы поприветствовать ее.
   За хижинами цвели фруктовые деревья, и трава снова приобретала своей ярко-зеленый цвет. В холодном воздухе ощущался легкий аромат наступающей весны. Короткая субтропическая зима скоро должна была закончиться. Через два дня наступит Марди Гра, знаменующий собой начало поста. Saison des visiles^[21] закончится, и хотя мадам Роза и Селестина останутся в Новом Орлеане до Пасхи, Аню отпустят на плантацию, чтобы она могла следить за работой.
   Лаявшая собака взвизгнула и замолкла. Легкий ветерок зашуршал листьями дубов у нее над головой, и Ане показалось, что она слышит крадущиеся шаги. Аня, наклонив голову, втыкала в свой узел булавку, доставшуюся ей с таким трудом, но в этот момент замерла и прислушалась. Она опустила руки, повернулась, чтобы посмотреть на пройденный путь, и отчетливо почувствовала тревогу. Негр, лежавший на пороге, поднялся и вошел в хижину. Церковь с колоколом выглядела маленькой, как бы съежившейся в неопределенном вечернем свете. Детские ясли справа от церкви были пусты: все дети были дома вместе с матерями, у которых сегодня выходной день.
   В конце дороги, полускрытое за поворотом, стояло молчаливое безжизненное здание хлопкового сарая. Не было видно ни малейшего проблеска света, ведь окна маленькой комнаты выходили на другую сторону, и оттуда сейчас в сгущающуюся темноту ночи должен был литься свет лампы. Повернувшись, она увидела, что стоявший впереди большой дом тоже не был освещен, а колоннада верхнего этажа казалась в сумерках бледной и призрачной. Когда Аня выходила из дома, Дениза обычно оставляла лампу в ее спальне и внизу, конечно же, экономка не думала, что Аня собирается провести ночь в хлопковом сарае.
   Обычный недосмотр, вот и все. Кухня, находившаяся в стороне от большого дома, была ярко освещена. В любой момент можно увидеть, как оттуда движется к большому дому пятно света: Дениза носила с собой лампу. Может быть, попадется Марсель или Дениза, несущая для нее обед в большой дом. Возможно, сейчас просто не так поздно, как она думала. Встреча с Равелем выбила ее из колеи, и она позволила разыграться своему воображению. В последний раз она пугалась темноты в «Бо Рефьюж» много лет назад.
   Они вышли ей навстречу из-за каретного сарая. Их было пятеро. Их одежда была серой и бесформенной, волосы лохматыми и неопрятными, у некоторых на головах грязные обвисшие шляпы. Они были крупными и сильными, со сломанными носами и выбитыми зубами – несомненно, они были из тех головорезов, которые по ночам рыскали вдоль Галлатин-стрит у реки. Они не пытались спрятаться и шли прямо на нее, по-волчьи скалясь и расставив руки, как будто бы ловили цыплят.
   В доме были безопасность, оружие. Марсель защитил бы ее. Однако между ней и домом эти мужчины. Сзади, возле церкви, мимо которой она прошла, был колокол, и если ударить в него, то тут же сбегутся рабы из всех хижин. Это был ее единственный шанс.
   Она развернулась на месте и высоко подняла юбки. Аня бегала довольно быстро – этому способствовали игра в догонялки с Жаном, когда они были еще детьми, постоянная езда верхом и пешие обходы плантации. Мужчины выругались и бросились за ней. Она слышала их тяжелые шаги и хриплое дыхание и попыталась бежать еще быстрее.
   Одна из туфель соскользнула. Она приостановилась и сбросила другую. Они догоняли ее. Острая боль пронзила ей бок. Воздух обжигал грудь при каждом вдохе, на глаза наворачивались слезы. Церковь была уже перед ней. Столб с колоколом. Колокол, веревка.
   Она вытянула руку и ухватилась за веревку. Инерция, сохранившаяся после того, как она резко остановилась, с силой послала веревку вперед, и в воздухе зазвучал громкий нестройный звон колокола, от которого она почувствовала боль в ушах.
   Звон больше не повторился. Грубые руки схватили ее за плечи и за руки. Веревка была вырвана у нее из рук, язык колокола пойман и остановлен. Одиночный громкий звон мог сделать и какой-нибудь мальчишка.
   Аню резко развернули, а руки завели за спину и заламывали до тех пор, пока у нее перед глазами не возникла от боли красная пелена, и, хватая воздух ртом, она перестала сопротивляться. Твердая, как дерево, рука охватила ее грудную клетку, сдавливая легкие и сжимая до боли одну из грудей. Она чувствовала запах пота, табака и грязного дыхания, в то время как один из мужчин сказал ей в ухо:
   – Где он? Где Дюральд?
   Она потеряла дар речи. Она не могла думать. Только режущая боль в груди, которую грубая рука медленно сжимала все сильнее и сильнее, заставила ее выдохнуть:
   – Кто? Кто вам нужен?
   – Не надо изображать глухую. Ты знаешь. Дюральд.
   – Почему вы думаете, что я знаю, где он?
   На мгновение боль утихла, но мозолистая рука лежала у нее на груди и воплощала собой ощутимую угрозу. Аня повернула голову и бросила взгляд на мужчину, который держал ее. На мгновение ей показалось, что она его где-то видела, но это ощущение исчезло прежде, чем она успела задуматься над этим.
   – Нам поведала маленькая птичка, – ответил один из стоявших в стороне и хрипло засмеялся.
   – Не води нас за нос. – Державший ее мужчина заломил ей руку так высоко, что суставы хрустнули, а руку и спину пронзила острая боль. – Мы не можем потратить на это всю ночь.
   – Его здесь нет, – выдохнула она. – Правда!
   Послал ли Равель сообщение этим мужчинам вместе с запиской к матери? И посылал ли он письмо родившей его женщине вообще? Может быть, это было письмо, адресованное этим бандитам? Неважно, как он проделал это, но она умрет прежде, чем поможет ему бежать отсюда.
   – Клянусь, она станет несговорчивей, если мы опрокинем ее на спину и задерем ей юбки.
   – Бог мой, надеюсь, она не расколется сразу же, так что очередь дойдет и до меня, – сказал другой, поглаживая спереди свои засаленные штаны.
   Ярость, отвращение и стремление к сопротивлению, переполнявшие ее, тут же уступили страху. Предложение, высказанное по-деловому, не было пустой угрозой, чтобы только испугать ее и заставить заговорить. Оно было слишком реальным. Аня лягнула ногой мужчину, державшего ее, и попыталась вырваться из его рук. За это он заломил ей руку так высоко, что она вынуждена была снова выпрямиться и стоять на цыпочках, закусив нижнюю губу, чтобы не закричать.
   От сопротивления ее волосы рассыпались, булавки выпали. Один из напавших, который выглядел чуть почище, чем остальные, подошел к ней и запустил пальцы в шелковистую массу, а затем сжал их в кулак.
   – Хороша! – сказал он, облизав губы, низким от похоти голосом, в котором был явственно слышен ирландский акцент. – Такого лакомого кусочка я никогда не видел.
   – Отойди, – проворчал мужчина, державший Аню, очевидно, главарь шайки.
   Подошедший проигнорировал его, провел рукой по локону, лежавшему на ее груди и тронул ее.
   – Действительно хороша.
   – Я сказал тебе, отойди.
   – Иди к черту, Ред!
   Двое мужчин посмотрели друг на друга, и в воздухе запахло угрозой и насилием. Остальные отошли в сторону, как бы освобождая место для них двоих.
   В этот момент из тени появился мужчина. Он был стройным и высоким, на нем была белая курточка слуги, а в руках он держал дуэльный пистолет. Голос Марселя был напряженным и прерывающимся, но пистолет он держал в руках уверенно.
   – Отпустите мамзель!
   – Держите его! – хрипло крикнул главарь и развернул Аню таким образом, что она закрыла его от Марселя.
   Послышались звуки борьбы, пистолет Марселя, заряженный в спешке, дал осечку, и его повалили на землю. Затем послышались звуки ударов, и Аня увидела, как поднимаются и опускаются кулаки головорезов.
   – Перестаньте, перестаньте! – закричала она.
   – Ну-ка, хватит! Поднимите его!
   Марселя подняли. Он не мог стоять, согнулся, прижимая руки к животу. Лицо кровоточило, а один глаз уже заплыл. Он бросил отчаянный и полный стыда взгляд на Аню.
   – Настоящий герой, – пробормотал главарь. – Скажи-ка нам, парень, где находится Дюральд, и, может быть, мы отпустим твою хозяйку.
   – Нет… – крикнула Аня и тут же задохнулась от острой боли.
   Марсель поднял на нее свои темные глаза.
   – Простите меня, мамзель, но что я могу сделать?
   Аню и Марселя поволокли к хлопковому сараю. Аня спотыкалась, наступая на свои юбки. Ее волосы упали на лицо. Она испытывала отвращение к тащившим ее мужчинам, которые ощупывали ее своими руками в темноте. Беспомощный гнев закипал у нее в груди и искал выхода. Как она хотела, чтобы у нее в руках оказался нож или дубинка, или какое-нибудь другое оружие, и появился бы шанс воспользовался им! Она хотела пинаться, кусаться и царапаться независимо от того, как мало пользы это может принести, независимо от того, чего ей это будет стоить.
   У нее появился шанс, когда главарь стал открывать двери комнаты. Он передал ее в руки другого, а сам двумя руками пытался повернуть тяжелый ключ в замке. Тот недооценил ее силу. Он держал ее совсем некрепко, когда наклонился к ней, чтобы поцеловать. Она вырвала руку и быстрым движением резко ударила в подбородок. Его голова откинулась назад, а зубы громко щелкнули. Она тут же ударила его кулаком в нос. Он всхлипнул и покачнулся. Аня быстро развернулась и была уже готова броситься наутек, как главарь преградил ей путь, его грязные рыжие волосы висели из-под котелка. Дверь в маленькую комнату у него за спиной была распахнута, и она увидела, как Равель поднимается из-за шахматного стола, увидела его высокую фигуру на фоне лампы.
   – Чертова сучка! – выругался главарь, которого назвали Редом. – Здесь твое место! – Он ухватил ее за руку с такой силой, что ей показалось, будто ее кости затрещали, и со злостью швырнул ее в комнату. Дверь за ней захлопнулась, замок закрылся.
   Аня, снова оступившись, чуть было не упала. Ее волосы, как яркие шелковые плети, обвивались вокруг нее. Равель одним молниеносным движением подхватил ее и прижал к своей груди, и обнимал до тех пор, пока к ней не вернулось дыхание, и она не всхлипнула от ярости и боли. Ее лицо превратилось в маску гнева, а тело конвульсивно вздрагивало. Она оттолкнула его и отступала назад до тех пор, пока не уперлась спиной в стену. Ища в ней поддержки, она цеплялась ладонями за ее неподвижность, пока дрожь сотрясала тело, а соленые слезы текли по лицу, ресницам, отражая свет лампы.
   – Что случилось? Что происходит? – Равель увидел, что она бледна и растрепана, и почувствовал, что кровь застывает у него в жилах. Он направился к ней, но она скользнула вдоль стены в сторону.