Страница:
– Мы должны остановить их!
Равель повернулся к ней, она медленно подняла ресницы и встретила его взгляд. Он подумал, чувствует ли она, с какой мольбой смотрят на него ее глаза. Он уверенно кивнул.
– Нам понадобится другое оружие.
– Все в доме, под замком, если они уже не забрали его. – Винтовки и пистолеты, которые принадлежали ее отцу, были отличным оружием, которое можно было легко продать в Новом Орлеане. К мушкетам и отделанным серебром охотничьим ружьям головорезы с Галлатин-стрит наверняка отнеслись бы с презрением, так что они, возможно, сохранились.
– Мачете?
– Да. Они в сарае с инструментами, но он закрыт.
– Посмотрим, – сказал Равель и широко улыбнулся, его покрытое сажей лицо просияло.
Спустя немного времени Равель и Марсель вооружились мачете, длинными, широкими и очень острыми, которые использовались для рубки сахарного тростника. Дениза прихватила мотыгу, пока не добралась до ножа для рубки мяса, который был на кухне. Аня взяла молоток, так как она всегда ненавидела эти ужасные мачете. Крадучись, с предельной осторожностью, они миновали хижины рабов и подошли сзади к дому. Дениза с бесшумностью, унаследованной от индейских предков, направилась в сторону кухни. Через несколько минут она вернулась так же тихо, держа в руке нож, лезвие которого оттачивалось так много раз, что он стал похож на стилет.
Укрывшись в тени фиговых и гранатовых деревьев, они смотрели, как в освещенных окнах двигались мужские тени. По всей видимости, их было двое. Это означало, что еще двое находятся среди рабов. На дорожке, ведущей к задней галерее дома, стояла повозка, запряженная здесь же, в «Бо Рефьюж». В нее были сложены туго набитые мешки. Их вид и сознание того, что кто-то перебирал ее вещи, выбирая из них самое ценное, пока она должна была сгореть в сарае, привели ее в оцепенение. Ее рука, державшая молоток, сжалась.
Еще несколько секунд, длившихся вечность, на верхнем этаже не ощущалось признаков движения. Должно быть, бандиты потащили свою добычу в переднюю часть дома, где были расположены салон и спальня мадам Розы. Равель тихо сказал:
– Вперед!
Они быстро и бесшумно подошли к задней лестнице, которая вела с первого этажа на верхнюю галерею, откуда можно было попасть в комнаты. Двери в гостиную были открыты. Они вошли внутрь. Равель пересек комнату и стал слева от двери, которая вела в столовую, находившуюся в центре дома.
Аня стала справа напротив Равеля, схватив свой молоток обеими руками. Дениза бесшумно подошла к двери, ведущей в спальню Селестины. Марсель слился с тенями, прислонившись к стене в самом дальнем углу от света, – эта позиция позволяла ему видеть, что происходит в столовой.
Чтобы добраться до лестницы и спуститься к повозке, грабители должны были пройти через гостиную. Попасть же в нее они могли только через дверь, возле которой стояли Аня и Равель. Время шло. В доме были слышны только глухой стук выдвигаемых и задвигаемых ящиков и хлопанье дверей. Бандиты не торопились. Казалось, прошла вечность, прежде чем Марсель предостерегающе взмахнул рукой.
Шаги. Они были тяжелыми, как будто приближающийся мужчины был нагружен. Тень, отраженная лампой в столовой, пересекла порог. Аня подняла молоток и с силой опустила его.
Прежде чем попасть в цель, молоток столкнулся с прикладом винтовки, которым Равель собирался нанести удар по затылку мужчины. В итоге сила удара ослабла, но двойной удар, полученный одновременно молотком и прикладом, заставил мужчину пошатнуться и упасть лицом вниз. Он уронил мешок, который нес, и из него выкатилась серебряная сахарница, которая волчком закрутилась на полу.
Второй мужчина, находившийся в столовой, вскрикнул и бросил свой мешок на пол. Он вытащил из кармана пистолет. Равель неуловимым движением перевернул в руках винтовку, взвел курок и тут же выстрелил. Грабитель упал, а по комнате расплылось темно-серое облако порохового дыма.
Первый бандит был всего лишь оглушен, и уже в тот момент, когда прозвучал выстрел, он вскочил и рванулся к двери. Марсель наклонился вперед и направил свое мачете сверкающей дугой в то самое место, где голова соединяется с плечами. Лезвие попало прямо в шею и застряло там. Мужчина коротко вскрикнул и упал головой вперед на галерею, вокруг него стала растекаться лужа крови.
Дениза только бросила на него мимолетный взгляд и тут же скрылась в спальне Селестины. Через мгновение вышла оттуда, держа в каждой руке по винтовке.
– Посмотрите, что я нашла.
Очевидно, грабители прислонили оружие к кровати, чтобы оно не мешало им обыскивать ящики туалетного столика, а затем, увлекшись поисками добычи, забыли о нем. Равель взял одну из винтовок, отдав свое ружье Денизе, чтобы она зарядила его. Аня взяла вторую, а Марсель принялся обшаривать карманы убитых в поисках боеприпасов. Звук выстрела неминуемо привлечет других, и они должны быть готовы.
– Мсье, мамзель, – раздался голос Денизы с галереи.
Пора. Двое приближались к дому. Равель вышел на галерею первым, за ним последовали Аня и Марсель с ружьем в руках. Они прошли дальше вдоль перил, чтобы свет в гостиной, падавший из-за стены, не делал их прекрасной мишенью.
Выяснилось, что подходит только один мужчина. Второй остался с рабами. Он уже прошел большую часть дороги, отделявшей хижины рабов от дома, и, заметив движение на галерее, поднял голову.
Равель громко крикнул:
– Стоять, дружок!
Мужчина бросился в сторону, как лошадь, внезапно почуявшая под копытами змею. Раздался звук выстрела, он пригнулся и устремился к деревьям.
Пуля как сердитая оса прожужжала у них над головами. Стоявший рядом с Аней Равель поднял винтовку и выстрелил. Она сделала то же самое. Выстрелы прогремели один за другим. Под ногами у стоящего на дороге мужчины поднялось облачко пыли. Видно, что-то больно вцепилось в рукав его рубашки, он выругался и уронил винтовку. Пригибаясь и петляя, он рванулся к спасительным деревьям, а достигнув их, побежал назад к хижинам рабов. Через несколько секунд они услышали удаляющийся стук копыт.
– Давайте догоним их! – воскликнул Марсель. Равель покачал головой.
– Мы не догоним их. Кроме того, это всего лишь наемники, а мне нужен хозяин. Сначала мы должны кое-что уладить.
Это означало освободить и успокоить рабов, погасить хлопковый сарай, чтобы огонь не перекинулся на хижины, хозяйственные постройки и дом, похоронить мертвых. Они занимались этим всю ночь до самой зари.
Равель успевал повсюду: перерезал веревки, которыми были связаны рабы, держал на плече плачущего малыша, чтобы его могла отыскать мать, наладил цепочку мужчин с ведрами, которые должны были доставлять воду к зданиям, вместе со всеми сбивал пламя мокрыми мешками.
Аня смазывала мазью ожоги и порезы, раздавала кусочки сахара маленьким испуганным детям, заняла детей постарше тем, что велела им гасить искры, подавшие в траву, и направила несколько мужчин в дом, чтобы они захоронили мертвые тела бандитов. Взяв с собой женщин, она отправилась за тем грабителем, которого они оставили связанным возле сарая. Он исчез. Только спутанный комок подтяжек на траве свидетельствовав о том, что он каким-то образом выпутался из них и сбежал.
На востоке уже зажглась заря, когда хлопковый сарай, превратившийся в груду обуглившихся балок и кучу пепла, был погашен. Аня и Равель направились в дом, устало поднялись по задней лестнице, прошли по галерее и вошли в гостиную. Они направились было к кушетке, но, посмотрев друг на друга, передумали. Они были покрыты пылью и сажей, их лица были серы и закопчены дымом – и они рассмеялись. Причиной веселья был их забавный вид, но за этим скрывалась радость от того, что им удалось обмануть смерть и разрушение, радость от того, что они просто дышат, чувствуют, живут.
Через несколько минут Дениза вошла в гостиную и увидела, как они, задыхаясь от смеха, стоят, опираясь друг на друга, посреди гостиной. Она подбоченилась и прокашлялась.
– Когда вы успокоитесь, – сказала она после того, как они обернулись к ней, – то вас обоих ожидают ванны и горячая вода.
Для Ани было небесным блаженством лежать в воде и чувствовать ее шелковистое тепло на своей обожженной и покрытой ссадинами коже, вдыхать ароматный пар и ощущать, как расслабляются по всему телу мышцы. Все тело было в синяках и маленьких ожогах. Волосы вокруг лица также местами обгорели, а в лежавшей кучей на полу возле ванны одежде было прожжено столько дырочек, что казалось, над ее платьем славно попировал целый отряд моли.
Но временами боль, отчаяние и усталость последних нескольких часов покидали ее. Сознание прояснялось, и снова возникали те же мучительные вопросы. Кто был боссом? Кто пытался убить ее и Равеля? А, главное, почему?
Это должен был быть человек, подозревавший, что Равель находится в «Бо Рефьюж» – это было очевидно. Селестина и мадам Роза, возможно, начали догадываться, что он здесь, но они, естественно, были вне подозрений. Гаспара и Муррея она не считала столь проницательными. В любом случае Гаспар слишком утонченный, чтобы опуститься до подобного, даже если у него есть для этого причина, а у Муррея, несмотря на дуэль, не было оснований для настоящего недовольства или злобы. Даже если Муррей боялся дуэли, его заботило только поддержание на должном уровне своей чести и подобными действиями он не стал бы рисковать.
Конечно, был еще и Эмиль. После лет, проведенных в Париже, брат Жана был личностью практически неизвестной, но все же, если он был хоть немного похож на Жана, он не мог утратить уважения к человеческой жизни, чтобы относиться к ней так небрежно. Если бы он и ощутил несколько запоздалое желание отомстить за смерть брата, подумала она, он бы, вероятнее всего, сам нашел бы какой-нибудь повод для дуэли, но не стал бы прибегать к услугам наемных убийц.
Но тогда кто же? Человек, который узнал о пребывании здесь Равеля по слухам, источником которых была прислуга? Это было возможно, но не было ли слишком велико совпадение, что тот, кто услыхал эту новость, оказался именно тем, кто хотел его смерти?
То, что она и сама подверглась опасности, Аня считала чистейшей случайностью. Она видела этих бандитов, и они сочли, что будет безопаснее, если она умрет и не сможет рассказать об этом, точно так же, как они попытались заставить замолчать Денизу и Марселя. Разграбление дома и похищение рабов, возможно, не являлись частью исходного плана, а явились следствием того факта, что эти головорезы устранили ее со своего пути.
Так какой же из всего этого можно сделать вывод? Она ничего не могла придумать. Это вопрос, который она должна обсудить с Равелем.
То, что он мог подумать, что она имеет какое-то отношение к этому заговору против него, возмущало ее. Но тот факт, что кто-то попытался воспользоваться тем, что она сделала с Равелем, воспользоваться его беззащитным положением, приводил ее в еще большую ярость. Это был поступок трусливого и хладнокровного убийцы. Она презирала саму мысль об этом и хотела, чтобы у нее была возможность заставить Равеля убедиться в этом.
Такая возможность возникла менее чем через час. Она сидела в большом мягком кресле с откидывающейся спинкой, высушивая перед камином свои длинные пряди, когда услыхала шаги. Они доносились до нее с галереи, и по спокойной походке она поняла, что это Равель. Первое, о чем она подумала, – это что возникли какие-то новые проблемы. Она бросила взгляд на свой халат из белой фланели, отделанный кружевными батистовыми оборками. Его вряд ли можно было назвать соблазнительным, так как он закрывал больше, чем бальные платья. Она поднялась и вышла на галерею.
Он стоял, держась руками за перила и отвернувшись от нее, всматривался туда, где от остатков хлопкового сарая лениво поднимались струйки дыма. Его вьющиеся волосы были влажными, а одежда, хотя и чистая, была из грубого материала, как одежда рабов. Гордо развернутые плечи и прямая посадка головы выдавали в нем свободного человека и, несмотря на несчастное происхождение и предрассудки, джентльмена.
Он повернул голову, и золотистые утренние солнечные лучи осветили его лицо, зажгли огоньки в его глазах. Его губы медленно изогнулись в щемяще-тоскливой улыбке.
– Что-то… случилось? – внезапно затаив дыхание, спросила она.
Он покачал головой.
– Я просто хотел еще раз убедиться в том, что пожар не разгорелся опять, прежде чем уехать.
– Уехать? – Она знала, что он уедет, но не думала, что так скоро.
– Я должен вернуться в Новый Орлеан, ты же знаешь.
– Ты мог бы сначала отдохнуть. Час-другой не сыграет большой роли.
Она двинулась к нему, и у него перехватило дыхание. Солнце, просвечивающее ее белое одеяние, сияющими лучами очертило контуры ее тела, придавая ей одновременно невинный и соблазнительный вид. Он почувствовал медленную сжимающую боль внутри и, хотя хотел отвести взгляд, не смог заставить себя сделать это. Он стоял, как вкопанный, и смотрел, как она приближается к нему, и чувствовал, как у него начинает слегка кружиться голова.
Он не ответил. Она облизала губы. Волна глубокого внутреннего тепла поднималась в ней.
– Думаю, я тоже должна ехать: надо рассказать мадам Розе, что случилось. Мы могли бы отправиться вдвоем.
– Возможно, будет лучше, если я поеду один. Ее синие глаза затуманились.
– Конечно, если ты предпочитаешь. В конце концов я не могу настаивать. Я… знаю, что это слегка запоздало, но… прими, пожалуйста, мои извинения.
Она прикоснулась к его руке на перилах, и это нежное прикосновение обожгло его сильнее, чем любой из углей ночного пожарища. Утренний ветерок подхватил концы ее волос в его сторону, как бы соединяя их этими нежными тонкими прядями. Он чувствовал, как складки ее халата прикасаются к его ногам, ощущал ее свежий, опьяняющий аромат. Эти тонкие и изящные соблазны действовали почти так же сильно, как и мягкий изгиб ее губ и его воспоминания.
– За что? – спросил он глухим голосом, явно насмехаясь над собой. – Для меня это было удовольствие.
Равель взял ее за руки и притягивал все ближе к себе, пока она не оказалась прижатой к нему каждым изгибом своего тела. Он обнял ее и прижал к себе еще сильнее. Поскольку она стояла недвижно в его объятиях, он на мгновение прижался щекой к ее шелковистому пробору. Он воспользовался ее раскаянием и усталостью, ошеломляющим воздействием той ночи, полной страха и насилия. Он знал это, но не мог сдержать себя. В его жизни было так много смерти – погибали друзья, надежды, обещания. Ему было необходимо удержать ее, найти в ней что-то, чего он не мог найти нигде, отыскать новое подтверждение необходимости жить. Только еще один раз, еще раз!
Его руки обхватили ее, как стальной обруч, это объятие нельзя было разорвать. Аня не делала попыток освободиться. Под мягкой тканью, окутывавшей ее до пят, на ней больше ничего не было. Она остро ощущала свою обнаженность, и это делало ее соблазнительно-уязвимой. Она хотела его. Это желание было настолько же глубоким и определенным, насколько и невероятным. Откуда оно, она могла только догадываться, возможно, от давно дремавших в ней чувств, которые были разбужены этим мужчиной, от бурной радости, что ей удалось обмануть смерть, и еще чего-то, что было слишком мимолетным, чтобы его рассматривать.
Было что-то успокаивающе-надежное в том, что она опиралась на его силу, чувствовала, как эта сила поддерживает ее. В этот момент она желала этого отчаяннее всего, это было нужно, как щит, который оградил бы ее от нависших трудностей, от страхов и ошибок. В страсти, которая соединила мужчину и женщину, было великое и неожиданное благо – забвение.
Он отвел назад голову, заглянул в ее глаза и смотрел так, как бы задавая безмолвный вопрос. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она чуть было не убила этого человека. Но он жив, они оба живы.
Они повернулись и направились в ее спальню. Большую часть спальни занимала кровать с изысканной доской у изголовья и резными столбами из красного дерева, которые поддерживали балдахин от Малларда, с высоким мягким матрацем и покрывалом, отделанным кружевом. Она была слишком чистой, слишком девственной. Их поманило к себе кресло с изящно отогнутой назад спинкой и бледно-зеленой обивкой из шелковой парчи.
Анн села на него, откинулась и подвинулась, чтобы освободить место для него. Но он не стал ложиться рядом с ней, а встал на колени рядом с креслом. Фланелевый халат, который был на ней, застегивался только на две перламутровые пуговки – у горла и на уровне груди. Когда она села, полы халаты разошлись и открыли ее длинные обнаженные ноги. Отражая огонь камина, они сияли матовым светом, и он положил руку на ее стройную ногу, поглаживая, отбрасывая в сторону мягкие складки халата, направляя руку вверх к изгибу ее бедра. Его лицо было сосредоточенно, и он, полностью поглощенный своим занятием расстегнул пуговки, соединявшие полы халата, и распахнул их.
Ее груди с голубыми прожилками вен и коралловыми сосками были словно вырезаны из мрамора, их симметрия была безупречна. Он сжал их ладонями и наклонился над ней, чтобы вкусить их сладость, провел губами по ароматной ложбинке между ними, а затем скользнул по изгибу ее талии и вернулся к животу, чтобы найти мягкий бугорок в том месте, где ее ноги соединялись. Нежно, с щедростью, граничащей с благоговением, он отыскал своими теплыми влажными губами источник самого изысканного наслаждения.
Она была охвачена таким вихрем желания и острого томления, что почувствовала себя обнаженной не только телом, но и душой. В его прикосновении было волшебство и какое-то собственническое ощущение, и в этот момент у нее не было желания оспаривать ни то, ни другое. Ее руки слегка дрожали, когда она сомкнула пальцы на его плече, и ее захлестнула волна такого радостного удовольствия, что оно даже чем-то напоминало мучительное страдание.
Она как бы растворялась изнутри. У нее не было другого желания, другой цели, помимо этого единения. Ее кровь кипела в венах, а на глазах выступили обжигающие слезы. Его ласки становились все глубже. Отчаянное желание полностью захватило ее, и она вцепилась в него, вонзив ногти в его плечи.
Медленно приласкав в последний раз, он оставил ее. Она услышала, как он снял с себя одежду и бросил ее на пол. Кресло прогнулось, когда он лег рядом с ней, и вот он уже накрыл ее собой, и она почувствовала, как его упругие ноги прижимаются к ее ногам и медленно раздвигают их. Она почувствовала его осторожное прикосновение, а затем ощутила, как он сильно, но эластично вошел в нее.
Так велико было ее облегчение и столь сильно испытываемое наслаждение, что по ее телу пробежала дрожь, и она издала какой-то сдавленный крик. Бессознательно, зажмурив глаза, она поднялась ему навстречу. Сила страсти, охватившей ее, изумила ее и привела в замешательство, и, закрыв глаза, она покачивала головой из стороны в сторону. Он долго доставлял ей удовольствие, нависая над ней, отступая, наполняя ее снова и снова.
Затем его движения замедлились, он замер и глубоким, вибрирующим голосом сказал:
– Аня, посмотри на меня.
Его слова долетели до нее как бы с огромного расстояния, и в них были слышны одновременно мольба и приказ. С огромным усилием, которое не уменьшилось от преодоления собственной стыдливости, она приоткрыла глаза и устремила на него свой взгляд.
На его лица была забота, сдержанное желание и нечто столько близкое к любви, что могло вполне сойти за искусное притворство. Но, кроме того, в нем было нечто большее – уверенность, которая несла в себе благословение для них обоих.
У нее перехватило дыхание, когда она почувствовала, что отчаяние, охватившее ее, медленно исчезает, испаряется, и остается только это огромное обволакивающее желание. Она провела руками по напрягшимся мышцам его рук и грудной клетки, наслаждаясь с доселе незнакомой ей чувственностью слегка жесткими густыми волосами, упругостью кожи, твердой неподатливостью мышц живота как раз в том месте, где их тела соединялись.
Взглядом она следовала за руками. Затем снова подняла на него глаза, и ее черты смягчились от удивления, хотя ее глаза все еще были слегка затуманены. Он наклонил голову и впился в ее губы. Его руки дрожали от напряжения, он снова начал медленно, толчками входить в нее. Аня, сдавленно вскрикнув, поднялась ему навстречу, чтобы заключить его в себя, вбирая его все глубже и глубже, держа его так, будто никогда не отпустит его. Объединив усилия, они сражались друг с другом.
Это был огромный пожар, жаркое пламя которого поглотило их обоих. Оно прижало их к своему огненному сердцу и затягивало все глубже и глубже. Они с радостью бросились в него, ища остановки, пресыщения, окончательного завершения.
Вместо этого они нашли сияющее великолепие, неощутимое, эфемерное, безупречное окончание.
ГЛАВА 11
Равель повернулся к ней, она медленно подняла ресницы и встретила его взгляд. Он подумал, чувствует ли она, с какой мольбой смотрят на него ее глаза. Он уверенно кивнул.
– Нам понадобится другое оружие.
– Все в доме, под замком, если они уже не забрали его. – Винтовки и пистолеты, которые принадлежали ее отцу, были отличным оружием, которое можно было легко продать в Новом Орлеане. К мушкетам и отделанным серебром охотничьим ружьям головорезы с Галлатин-стрит наверняка отнеслись бы с презрением, так что они, возможно, сохранились.
– Мачете?
– Да. Они в сарае с инструментами, но он закрыт.
– Посмотрим, – сказал Равель и широко улыбнулся, его покрытое сажей лицо просияло.
Спустя немного времени Равель и Марсель вооружились мачете, длинными, широкими и очень острыми, которые использовались для рубки сахарного тростника. Дениза прихватила мотыгу, пока не добралась до ножа для рубки мяса, который был на кухне. Аня взяла молоток, так как она всегда ненавидела эти ужасные мачете. Крадучись, с предельной осторожностью, они миновали хижины рабов и подошли сзади к дому. Дениза с бесшумностью, унаследованной от индейских предков, направилась в сторону кухни. Через несколько минут она вернулась так же тихо, держа в руке нож, лезвие которого оттачивалось так много раз, что он стал похож на стилет.
Укрывшись в тени фиговых и гранатовых деревьев, они смотрели, как в освещенных окнах двигались мужские тени. По всей видимости, их было двое. Это означало, что еще двое находятся среди рабов. На дорожке, ведущей к задней галерее дома, стояла повозка, запряженная здесь же, в «Бо Рефьюж». В нее были сложены туго набитые мешки. Их вид и сознание того, что кто-то перебирал ее вещи, выбирая из них самое ценное, пока она должна была сгореть в сарае, привели ее в оцепенение. Ее рука, державшая молоток, сжалась.
Еще несколько секунд, длившихся вечность, на верхнем этаже не ощущалось признаков движения. Должно быть, бандиты потащили свою добычу в переднюю часть дома, где были расположены салон и спальня мадам Розы. Равель тихо сказал:
– Вперед!
Они быстро и бесшумно подошли к задней лестнице, которая вела с первого этажа на верхнюю галерею, откуда можно было попасть в комнаты. Двери в гостиную были открыты. Они вошли внутрь. Равель пересек комнату и стал слева от двери, которая вела в столовую, находившуюся в центре дома.
Аня стала справа напротив Равеля, схватив свой молоток обеими руками. Дениза бесшумно подошла к двери, ведущей в спальню Селестины. Марсель слился с тенями, прислонившись к стене в самом дальнем углу от света, – эта позиция позволяла ему видеть, что происходит в столовой.
Чтобы добраться до лестницы и спуститься к повозке, грабители должны были пройти через гостиную. Попасть же в нее они могли только через дверь, возле которой стояли Аня и Равель. Время шло. В доме были слышны только глухой стук выдвигаемых и задвигаемых ящиков и хлопанье дверей. Бандиты не торопились. Казалось, прошла вечность, прежде чем Марсель предостерегающе взмахнул рукой.
Шаги. Они были тяжелыми, как будто приближающийся мужчины был нагружен. Тень, отраженная лампой в столовой, пересекла порог. Аня подняла молоток и с силой опустила его.
Прежде чем попасть в цель, молоток столкнулся с прикладом винтовки, которым Равель собирался нанести удар по затылку мужчины. В итоге сила удара ослабла, но двойной удар, полученный одновременно молотком и прикладом, заставил мужчину пошатнуться и упасть лицом вниз. Он уронил мешок, который нес, и из него выкатилась серебряная сахарница, которая волчком закрутилась на полу.
Второй мужчина, находившийся в столовой, вскрикнул и бросил свой мешок на пол. Он вытащил из кармана пистолет. Равель неуловимым движением перевернул в руках винтовку, взвел курок и тут же выстрелил. Грабитель упал, а по комнате расплылось темно-серое облако порохового дыма.
Первый бандит был всего лишь оглушен, и уже в тот момент, когда прозвучал выстрел, он вскочил и рванулся к двери. Марсель наклонился вперед и направил свое мачете сверкающей дугой в то самое место, где голова соединяется с плечами. Лезвие попало прямо в шею и застряло там. Мужчина коротко вскрикнул и упал головой вперед на галерею, вокруг него стала растекаться лужа крови.
Дениза только бросила на него мимолетный взгляд и тут же скрылась в спальне Селестины. Через мгновение вышла оттуда, держа в каждой руке по винтовке.
– Посмотрите, что я нашла.
Очевидно, грабители прислонили оружие к кровати, чтобы оно не мешало им обыскивать ящики туалетного столика, а затем, увлекшись поисками добычи, забыли о нем. Равель взял одну из винтовок, отдав свое ружье Денизе, чтобы она зарядила его. Аня взяла вторую, а Марсель принялся обшаривать карманы убитых в поисках боеприпасов. Звук выстрела неминуемо привлечет других, и они должны быть готовы.
– Мсье, мамзель, – раздался голос Денизы с галереи.
Пора. Двое приближались к дому. Равель вышел на галерею первым, за ним последовали Аня и Марсель с ружьем в руках. Они прошли дальше вдоль перил, чтобы свет в гостиной, падавший из-за стены, не делал их прекрасной мишенью.
Выяснилось, что подходит только один мужчина. Второй остался с рабами. Он уже прошел большую часть дороги, отделявшей хижины рабов от дома, и, заметив движение на галерее, поднял голову.
Равель громко крикнул:
– Стоять, дружок!
Мужчина бросился в сторону, как лошадь, внезапно почуявшая под копытами змею. Раздался звук выстрела, он пригнулся и устремился к деревьям.
Пуля как сердитая оса прожужжала у них над головами. Стоявший рядом с Аней Равель поднял винтовку и выстрелил. Она сделала то же самое. Выстрелы прогремели один за другим. Под ногами у стоящего на дороге мужчины поднялось облачко пыли. Видно, что-то больно вцепилось в рукав его рубашки, он выругался и уронил винтовку. Пригибаясь и петляя, он рванулся к спасительным деревьям, а достигнув их, побежал назад к хижинам рабов. Через несколько секунд они услышали удаляющийся стук копыт.
– Давайте догоним их! – воскликнул Марсель. Равель покачал головой.
– Мы не догоним их. Кроме того, это всего лишь наемники, а мне нужен хозяин. Сначала мы должны кое-что уладить.
Это означало освободить и успокоить рабов, погасить хлопковый сарай, чтобы огонь не перекинулся на хижины, хозяйственные постройки и дом, похоронить мертвых. Они занимались этим всю ночь до самой зари.
Равель успевал повсюду: перерезал веревки, которыми были связаны рабы, держал на плече плачущего малыша, чтобы его могла отыскать мать, наладил цепочку мужчин с ведрами, которые должны были доставлять воду к зданиям, вместе со всеми сбивал пламя мокрыми мешками.
Аня смазывала мазью ожоги и порезы, раздавала кусочки сахара маленьким испуганным детям, заняла детей постарше тем, что велела им гасить искры, подавшие в траву, и направила несколько мужчин в дом, чтобы они захоронили мертвые тела бандитов. Взяв с собой женщин, она отправилась за тем грабителем, которого они оставили связанным возле сарая. Он исчез. Только спутанный комок подтяжек на траве свидетельствовав о том, что он каким-то образом выпутался из них и сбежал.
На востоке уже зажглась заря, когда хлопковый сарай, превратившийся в груду обуглившихся балок и кучу пепла, был погашен. Аня и Равель направились в дом, устало поднялись по задней лестнице, прошли по галерее и вошли в гостиную. Они направились было к кушетке, но, посмотрев друг на друга, передумали. Они были покрыты пылью и сажей, их лица были серы и закопчены дымом – и они рассмеялись. Причиной веселья был их забавный вид, но за этим скрывалась радость от того, что им удалось обмануть смерть и разрушение, радость от того, что они просто дышат, чувствуют, живут.
Через несколько минут Дениза вошла в гостиную и увидела, как они, задыхаясь от смеха, стоят, опираясь друг на друга, посреди гостиной. Она подбоченилась и прокашлялась.
– Когда вы успокоитесь, – сказала она после того, как они обернулись к ней, – то вас обоих ожидают ванны и горячая вода.
Для Ани было небесным блаженством лежать в воде и чувствовать ее шелковистое тепло на своей обожженной и покрытой ссадинами коже, вдыхать ароматный пар и ощущать, как расслабляются по всему телу мышцы. Все тело было в синяках и маленьких ожогах. Волосы вокруг лица также местами обгорели, а в лежавшей кучей на полу возле ванны одежде было прожжено столько дырочек, что казалось, над ее платьем славно попировал целый отряд моли.
Но временами боль, отчаяние и усталость последних нескольких часов покидали ее. Сознание прояснялось, и снова возникали те же мучительные вопросы. Кто был боссом? Кто пытался убить ее и Равеля? А, главное, почему?
Это должен был быть человек, подозревавший, что Равель находится в «Бо Рефьюж» – это было очевидно. Селестина и мадам Роза, возможно, начали догадываться, что он здесь, но они, естественно, были вне подозрений. Гаспара и Муррея она не считала столь проницательными. В любом случае Гаспар слишком утонченный, чтобы опуститься до подобного, даже если у него есть для этого причина, а у Муррея, несмотря на дуэль, не было оснований для настоящего недовольства или злобы. Даже если Муррей боялся дуэли, его заботило только поддержание на должном уровне своей чести и подобными действиями он не стал бы рисковать.
Конечно, был еще и Эмиль. После лет, проведенных в Париже, брат Жана был личностью практически неизвестной, но все же, если он был хоть немного похож на Жана, он не мог утратить уважения к человеческой жизни, чтобы относиться к ней так небрежно. Если бы он и ощутил несколько запоздалое желание отомстить за смерть брата, подумала она, он бы, вероятнее всего, сам нашел бы какой-нибудь повод для дуэли, но не стал бы прибегать к услугам наемных убийц.
Но тогда кто же? Человек, который узнал о пребывании здесь Равеля по слухам, источником которых была прислуга? Это было возможно, но не было ли слишком велико совпадение, что тот, кто услыхал эту новость, оказался именно тем, кто хотел его смерти?
То, что она и сама подверглась опасности, Аня считала чистейшей случайностью. Она видела этих бандитов, и они сочли, что будет безопаснее, если она умрет и не сможет рассказать об этом, точно так же, как они попытались заставить замолчать Денизу и Марселя. Разграбление дома и похищение рабов, возможно, не являлись частью исходного плана, а явились следствием того факта, что эти головорезы устранили ее со своего пути.
Так какой же из всего этого можно сделать вывод? Она ничего не могла придумать. Это вопрос, который она должна обсудить с Равелем.
То, что он мог подумать, что она имеет какое-то отношение к этому заговору против него, возмущало ее. Но тот факт, что кто-то попытался воспользоваться тем, что она сделала с Равелем, воспользоваться его беззащитным положением, приводил ее в еще большую ярость. Это был поступок трусливого и хладнокровного убийцы. Она презирала саму мысль об этом и хотела, чтобы у нее была возможность заставить Равеля убедиться в этом.
Такая возможность возникла менее чем через час. Она сидела в большом мягком кресле с откидывающейся спинкой, высушивая перед камином свои длинные пряди, когда услыхала шаги. Они доносились до нее с галереи, и по спокойной походке она поняла, что это Равель. Первое, о чем она подумала, – это что возникли какие-то новые проблемы. Она бросила взгляд на свой халат из белой фланели, отделанный кружевными батистовыми оборками. Его вряд ли можно было назвать соблазнительным, так как он закрывал больше, чем бальные платья. Она поднялась и вышла на галерею.
Он стоял, держась руками за перила и отвернувшись от нее, всматривался туда, где от остатков хлопкового сарая лениво поднимались струйки дыма. Его вьющиеся волосы были влажными, а одежда, хотя и чистая, была из грубого материала, как одежда рабов. Гордо развернутые плечи и прямая посадка головы выдавали в нем свободного человека и, несмотря на несчастное происхождение и предрассудки, джентльмена.
Он повернул голову, и золотистые утренние солнечные лучи осветили его лицо, зажгли огоньки в его глазах. Его губы медленно изогнулись в щемяще-тоскливой улыбке.
– Что-то… случилось? – внезапно затаив дыхание, спросила она.
Он покачал головой.
– Я просто хотел еще раз убедиться в том, что пожар не разгорелся опять, прежде чем уехать.
– Уехать? – Она знала, что он уедет, но не думала, что так скоро.
– Я должен вернуться в Новый Орлеан, ты же знаешь.
– Ты мог бы сначала отдохнуть. Час-другой не сыграет большой роли.
Она двинулась к нему, и у него перехватило дыхание. Солнце, просвечивающее ее белое одеяние, сияющими лучами очертило контуры ее тела, придавая ей одновременно невинный и соблазнительный вид. Он почувствовал медленную сжимающую боль внутри и, хотя хотел отвести взгляд, не смог заставить себя сделать это. Он стоял, как вкопанный, и смотрел, как она приближается к нему, и чувствовал, как у него начинает слегка кружиться голова.
Он не ответил. Она облизала губы. Волна глубокого внутреннего тепла поднималась в ней.
– Думаю, я тоже должна ехать: надо рассказать мадам Розе, что случилось. Мы могли бы отправиться вдвоем.
– Возможно, будет лучше, если я поеду один. Ее синие глаза затуманились.
– Конечно, если ты предпочитаешь. В конце концов я не могу настаивать. Я… знаю, что это слегка запоздало, но… прими, пожалуйста, мои извинения.
Она прикоснулась к его руке на перилах, и это нежное прикосновение обожгло его сильнее, чем любой из углей ночного пожарища. Утренний ветерок подхватил концы ее волос в его сторону, как бы соединяя их этими нежными тонкими прядями. Он чувствовал, как складки ее халата прикасаются к его ногам, ощущал ее свежий, опьяняющий аромат. Эти тонкие и изящные соблазны действовали почти так же сильно, как и мягкий изгиб ее губ и его воспоминания.
– За что? – спросил он глухим голосом, явно насмехаясь над собой. – Для меня это было удовольствие.
Равель взял ее за руки и притягивал все ближе к себе, пока она не оказалась прижатой к нему каждым изгибом своего тела. Он обнял ее и прижал к себе еще сильнее. Поскольку она стояла недвижно в его объятиях, он на мгновение прижался щекой к ее шелковистому пробору. Он воспользовался ее раскаянием и усталостью, ошеломляющим воздействием той ночи, полной страха и насилия. Он знал это, но не мог сдержать себя. В его жизни было так много смерти – погибали друзья, надежды, обещания. Ему было необходимо удержать ее, найти в ней что-то, чего он не мог найти нигде, отыскать новое подтверждение необходимости жить. Только еще один раз, еще раз!
Его руки обхватили ее, как стальной обруч, это объятие нельзя было разорвать. Аня не делала попыток освободиться. Под мягкой тканью, окутывавшей ее до пят, на ней больше ничего не было. Она остро ощущала свою обнаженность, и это делало ее соблазнительно-уязвимой. Она хотела его. Это желание было настолько же глубоким и определенным, насколько и невероятным. Откуда оно, она могла только догадываться, возможно, от давно дремавших в ней чувств, которые были разбужены этим мужчиной, от бурной радости, что ей удалось обмануть смерть, и еще чего-то, что было слишком мимолетным, чтобы его рассматривать.
Было что-то успокаивающе-надежное в том, что она опиралась на его силу, чувствовала, как эта сила поддерживает ее. В этот момент она желала этого отчаяннее всего, это было нужно, как щит, который оградил бы ее от нависших трудностей, от страхов и ошибок. В страсти, которая соединила мужчину и женщину, было великое и неожиданное благо – забвение.
Он отвел назад голову, заглянул в ее глаза и смотрел так, как бы задавая безмолвный вопрос. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она чуть было не убила этого человека. Но он жив, они оба живы.
Они повернулись и направились в ее спальню. Большую часть спальни занимала кровать с изысканной доской у изголовья и резными столбами из красного дерева, которые поддерживали балдахин от Малларда, с высоким мягким матрацем и покрывалом, отделанным кружевом. Она была слишком чистой, слишком девственной. Их поманило к себе кресло с изящно отогнутой назад спинкой и бледно-зеленой обивкой из шелковой парчи.
Анн села на него, откинулась и подвинулась, чтобы освободить место для него. Но он не стал ложиться рядом с ней, а встал на колени рядом с креслом. Фланелевый халат, который был на ней, застегивался только на две перламутровые пуговки – у горла и на уровне груди. Когда она села, полы халаты разошлись и открыли ее длинные обнаженные ноги. Отражая огонь камина, они сияли матовым светом, и он положил руку на ее стройную ногу, поглаживая, отбрасывая в сторону мягкие складки халата, направляя руку вверх к изгибу ее бедра. Его лицо было сосредоточенно, и он, полностью поглощенный своим занятием расстегнул пуговки, соединявшие полы халата, и распахнул их.
Ее груди с голубыми прожилками вен и коралловыми сосками были словно вырезаны из мрамора, их симметрия была безупречна. Он сжал их ладонями и наклонился над ней, чтобы вкусить их сладость, провел губами по ароматной ложбинке между ними, а затем скользнул по изгибу ее талии и вернулся к животу, чтобы найти мягкий бугорок в том месте, где ее ноги соединялись. Нежно, с щедростью, граничащей с благоговением, он отыскал своими теплыми влажными губами источник самого изысканного наслаждения.
Она была охвачена таким вихрем желания и острого томления, что почувствовала себя обнаженной не только телом, но и душой. В его прикосновении было волшебство и какое-то собственническое ощущение, и в этот момент у нее не было желания оспаривать ни то, ни другое. Ее руки слегка дрожали, когда она сомкнула пальцы на его плече, и ее захлестнула волна такого радостного удовольствия, что оно даже чем-то напоминало мучительное страдание.
Она как бы растворялась изнутри. У нее не было другого желания, другой цели, помимо этого единения. Ее кровь кипела в венах, а на глазах выступили обжигающие слезы. Его ласки становились все глубже. Отчаянное желание полностью захватило ее, и она вцепилась в него, вонзив ногти в его плечи.
Медленно приласкав в последний раз, он оставил ее. Она услышала, как он снял с себя одежду и бросил ее на пол. Кресло прогнулось, когда он лег рядом с ней, и вот он уже накрыл ее собой, и она почувствовала, как его упругие ноги прижимаются к ее ногам и медленно раздвигают их. Она почувствовала его осторожное прикосновение, а затем ощутила, как он сильно, но эластично вошел в нее.
Так велико было ее облегчение и столь сильно испытываемое наслаждение, что по ее телу пробежала дрожь, и она издала какой-то сдавленный крик. Бессознательно, зажмурив глаза, она поднялась ему навстречу. Сила страсти, охватившей ее, изумила ее и привела в замешательство, и, закрыв глаза, она покачивала головой из стороны в сторону. Он долго доставлял ей удовольствие, нависая над ней, отступая, наполняя ее снова и снова.
Затем его движения замедлились, он замер и глубоким, вибрирующим голосом сказал:
– Аня, посмотри на меня.
Его слова долетели до нее как бы с огромного расстояния, и в них были слышны одновременно мольба и приказ. С огромным усилием, которое не уменьшилось от преодоления собственной стыдливости, она приоткрыла глаза и устремила на него свой взгляд.
На его лица была забота, сдержанное желание и нечто столько близкое к любви, что могло вполне сойти за искусное притворство. Но, кроме того, в нем было нечто большее – уверенность, которая несла в себе благословение для них обоих.
У нее перехватило дыхание, когда она почувствовала, что отчаяние, охватившее ее, медленно исчезает, испаряется, и остается только это огромное обволакивающее желание. Она провела руками по напрягшимся мышцам его рук и грудной клетки, наслаждаясь с доселе незнакомой ей чувственностью слегка жесткими густыми волосами, упругостью кожи, твердой неподатливостью мышц живота как раз в том месте, где их тела соединялись.
Взглядом она следовала за руками. Затем снова подняла на него глаза, и ее черты смягчились от удивления, хотя ее глаза все еще были слегка затуманены. Он наклонил голову и впился в ее губы. Его руки дрожали от напряжения, он снова начал медленно, толчками входить в нее. Аня, сдавленно вскрикнув, поднялась ему навстречу, чтобы заключить его в себя, вбирая его все глубже и глубже, держа его так, будто никогда не отпустит его. Объединив усилия, они сражались друг с другом.
Это был огромный пожар, жаркое пламя которого поглотило их обоих. Оно прижало их к своему огненному сердцу и затягивало все глубже и глубже. Они с радостью бросились в него, ища остановки, пресыщения, окончательного завершения.
Вместо этого они нашли сияющее великолепие, неощутимое, эфемерное, безупречное окончание.
ГЛАВА 11
Аня и Равель отправились в Новый Орлеан через час. Они не поехали порознь: после того, что произошло между ними, возможность этого больше даже не обсуждалась.
Их поведение перед слугами было предельно осторожным. Равель подождал ее внизу и подал руку, чтобы проводить до экипажа. Он помог ей подняться внутрь, а потом забрался сам, сев на противоположное сиденье спиной к лошадям. Они отъехали от дома под прощальные возгласы доброй половины рабов, которые, узнав, что приказано заложить экипаж, под разными предлогами собрались возле дома. Казалось, им хотелось как следует, при дневном свете, рассмотреть мужчину, которого их хозяйка держала взаперти в хлопковом сарае, мужчину, который предыдущей ночью сделал так много, чтобы предотвратить их похищение и спасти «Бо Рефьюж» от пожара.
Аня подумала, что Равель перенес их разглядывание, склоненные головы и хриплый шепот с похвальной сдержанностью. Он, казалось, едва замечал все это, его внимание явно было обращено внутрь, как если бы он был занят какой-то личной проблемой. На прощальные возгласы он ответил короткой улыбкой, а его поза была расслабленной, но все же слегка надменной. Только после того, как они оставили позади несколько миль, она поняла, что его отчужденность не была напускной.
Мало-помалу тепло, которое она ощущала, находясь в его объятиях, уступало место холоду. Казалось, что с его стороны личного подтверждения тому, что их теперь объединяло, не будет. Должно быть, это мало значило для него, если он смог так быстро и легко все отбросить. Она проглотила застрявший в горле комок и попыталась собрать остатки своего достоинства, повернув голову и глядя в окно. Смотреть там было не на что, кроме как на вспаханные поля, простирающиеся под неярким февральским солнцем и иногда перемежающиеся густыми рощами, где под деревьями пробивалась темная зелень свежей травы, а с ветвей свисали плети дикого винограда, уже дающие новые побеги.
Когда подъехали к Новому Орлеану, Аня предложила, чтобы Равель приказал Солону править к его дому или к другому месту, где он захочет остановиться. В знак согласия он молча наклонил голову и сделал так, как она предложила. Экипаж проехал по улицам города и наконец остановился перед просторным домом на Эспланейд-стрит.
Этот дом Равель приобрел, когда разбогател. Достаточно новый, он имел два этажа и был построен из кирпича, покрытого кремовой штукатуркой, и отделан изящными оконными арками и ионическими колоннами, которые придавали ему вид римской виллы. Дом располагался в тени двух огромных дубов и был окружен чугунной оградой. Перед домом находился небольшой английский садик, в котором вдоль дорожек росли аккуратно подстриженные самшитовые кусты и были устроены большие клумбы, на которых в настоящий момент вовсю цвели анютины глазки.
Экипаж остановился перед воротами. Равель обратился к Ане:
– Я был бы благодарен, если бы ты зашла в дом на несколько минут. Я хотел бы представить тебя моей матери.
За его словами была слышна сдержанность, как будто он ожидал, что она откажется это сделать больше по причинам, которые имеют отношение к его происхождению, чем к тому, что произошло в «Бо Рефьюж». Аня заколебалась, ее разрывало, с одной стороны, намерение оставить его и забыть о случившемся, а с другой, желание познакомиться с женщиной, о которой он говорил с такой мягкостью в голосе. Возможно также, что ему потребуется дать объяснение своего отсутствия, и он ожидает, что именно Аня даст его мадам Кастилло. Она предпочла бы встречаться каждый день с головорезами с Галлатин-стрит, но она не была трусом. Она войдет.
Равель направил Солона на кухню, где он сможет найти еду, питье и отдых после долгого путешествия, а затем предложил Ане руку. Когда он закрыл за ними ворота, у нее возникло странное ощущение, будто ее ведут сюда насильно, почти как узницу. Недавние события повлияли на нее сильнее, чем она думала. Надо выбросить из головы эти фантазии, иначе она сойдет с ума так же, как ее дядя Уилл.
Расположение комнат в доме было американским: двери каждой выходили в центральный холл, но внутреннее убранство было во французском стиле, с приглушенными тонами и изящной, тщательно подобранной мебелью. В доме было чрезвычайно тихо. Равель не позвонил слугам, а открыл дверь собственным ключом. Никто не вышел приветствовать его или предложить свои услуги принять у него накидку и шляпу. Высокие кабинетные часы, стоящие в холле, громко и печально тикали. Они пробили полчаса, и этот звук, казалось, откликнулся бесконечным эхом в тишине комнат.
Их поведение перед слугами было предельно осторожным. Равель подождал ее внизу и подал руку, чтобы проводить до экипажа. Он помог ей подняться внутрь, а потом забрался сам, сев на противоположное сиденье спиной к лошадям. Они отъехали от дома под прощальные возгласы доброй половины рабов, которые, узнав, что приказано заложить экипаж, под разными предлогами собрались возле дома. Казалось, им хотелось как следует, при дневном свете, рассмотреть мужчину, которого их хозяйка держала взаперти в хлопковом сарае, мужчину, который предыдущей ночью сделал так много, чтобы предотвратить их похищение и спасти «Бо Рефьюж» от пожара.
Аня подумала, что Равель перенес их разглядывание, склоненные головы и хриплый шепот с похвальной сдержанностью. Он, казалось, едва замечал все это, его внимание явно было обращено внутрь, как если бы он был занят какой-то личной проблемой. На прощальные возгласы он ответил короткой улыбкой, а его поза была расслабленной, но все же слегка надменной. Только после того, как они оставили позади несколько миль, она поняла, что его отчужденность не была напускной.
Мало-помалу тепло, которое она ощущала, находясь в его объятиях, уступало место холоду. Казалось, что с его стороны личного подтверждения тому, что их теперь объединяло, не будет. Должно быть, это мало значило для него, если он смог так быстро и легко все отбросить. Она проглотила застрявший в горле комок и попыталась собрать остатки своего достоинства, повернув голову и глядя в окно. Смотреть там было не на что, кроме как на вспаханные поля, простирающиеся под неярким февральским солнцем и иногда перемежающиеся густыми рощами, где под деревьями пробивалась темная зелень свежей травы, а с ветвей свисали плети дикого винограда, уже дающие новые побеги.
Когда подъехали к Новому Орлеану, Аня предложила, чтобы Равель приказал Солону править к его дому или к другому месту, где он захочет остановиться. В знак согласия он молча наклонил голову и сделал так, как она предложила. Экипаж проехал по улицам города и наконец остановился перед просторным домом на Эспланейд-стрит.
Этот дом Равель приобрел, когда разбогател. Достаточно новый, он имел два этажа и был построен из кирпича, покрытого кремовой штукатуркой, и отделан изящными оконными арками и ионическими колоннами, которые придавали ему вид римской виллы. Дом располагался в тени двух огромных дубов и был окружен чугунной оградой. Перед домом находился небольшой английский садик, в котором вдоль дорожек росли аккуратно подстриженные самшитовые кусты и были устроены большие клумбы, на которых в настоящий момент вовсю цвели анютины глазки.
Экипаж остановился перед воротами. Равель обратился к Ане:
– Я был бы благодарен, если бы ты зашла в дом на несколько минут. Я хотел бы представить тебя моей матери.
За его словами была слышна сдержанность, как будто он ожидал, что она откажется это сделать больше по причинам, которые имеют отношение к его происхождению, чем к тому, что произошло в «Бо Рефьюж». Аня заколебалась, ее разрывало, с одной стороны, намерение оставить его и забыть о случившемся, а с другой, желание познакомиться с женщиной, о которой он говорил с такой мягкостью в голосе. Возможно также, что ему потребуется дать объяснение своего отсутствия, и он ожидает, что именно Аня даст его мадам Кастилло. Она предпочла бы встречаться каждый день с головорезами с Галлатин-стрит, но она не была трусом. Она войдет.
Равель направил Солона на кухню, где он сможет найти еду, питье и отдых после долгого путешествия, а затем предложил Ане руку. Когда он закрыл за ними ворота, у нее возникло странное ощущение, будто ее ведут сюда насильно, почти как узницу. Недавние события повлияли на нее сильнее, чем она думала. Надо выбросить из головы эти фантазии, иначе она сойдет с ума так же, как ее дядя Уилл.
Расположение комнат в доме было американским: двери каждой выходили в центральный холл, но внутреннее убранство было во французском стиле, с приглушенными тонами и изящной, тщательно подобранной мебелью. В доме было чрезвычайно тихо. Равель не позвонил слугам, а открыл дверь собственным ключом. Никто не вышел приветствовать его или предложить свои услуги принять у него накидку и шляпу. Высокие кабинетные часы, стоящие в холле, громко и печально тикали. Они пробили полчаса, и этот звук, казалось, откликнулся бесконечным эхом в тишине комнат.