Блейк Дженнифер. Узник страсти

   – Так что же? – ломающимся от охватившего ее напряжения голосом спросила она.
   Не отрывая своих темных глаз от нее, он медленно улыбнулся.
   – Нет никакой спешки.
   – Не можешь ли ты… прикрутить лампу?
   – Я не хотел бы это делать.
   Мягкий свет, лившийся из-под покрытого копотью абажура, вовсе не был навязчивым, но и ей не нужна была темнота. Она не стала настаивать. Аня сделала глубокий вдох, а затем медленно выдохнула. Через его плечо бросила взгляд на дверь, а затем на огонь, который медленно угасал в камине. Только после этого она снова посмотрела на него.
   – Тебе… тебе придется помочь мне раздеться.
   – Конечно, – низким голосом сказал он.
   Она с трудом заставила свои застывшие мышцы шевелиться и повернулась к нему спиной, так, чтобы ему был доступен ряд маленьких пуговичек, на которые застегивалось платье. Он не начал сразу с них, а положил руки ей на плечи и держал их там какое-то время, ощущая каждым нервом ее кожу, мышцы, кости, неподвижно принимающие прикосновение его ладоней. Сердце сжалось у него в груди, и, наклонив голову, он нежно прикоснулся губами к тому месту, где затылок переходил в изящный и мягкий изгиб шеи. Прикосновение это было настолько мимолетным, что Аня скорее догадалась о нем, чем почувствовала, и вопросительно наклонила голову.
   Медленно и неохотно Равель убрал руки с ее плеч и поднял их к ее волосам, нащупывая пальцами булавки, которые удерживали прическу. Одну за другой он вытаскивал их и бросал на пол, и они, падая, издавали нежный мелодичный звук. Ловким движением он расплел косы и расправил по плечам шелковые волнистые пряди волос. Только после этого он перешел к пуговицам.
   Аню охватила удушающая паника, когда она почувствовала его теплые и уверенные пальцы на своей обнаженной спине. Ей потребовалось огромное усилие, чтобы заставить себя сидеть спокойно, что бы позволить ему эту интимность. Она так долго уберегала себя от осквернения, что не была уверена, что сможет вынести то, что должно было сейчас произойти. Несмотря на все попытки успокоить себя она вовсе не была в этом уверена.
   Однако он не ожидал дальнейшего разрешения, а когда платье было расстегнуто и соскользнуло с плеч, принялся развязывать кринолин и нижние юбки и расшнуровывать корсет. Через несколько минут он уже снимал с нее через голову одежду слой за слоем и бросал в сторону, как будто срывал лепестки с цветка.
   Когда на ней остались только лифчик и панталоны, она повернулась к нему лицом. Он протянул руку, чтобы взяться за конец голубой ленточки, стягивающей лифчик вверху, и медленно потянул за него. Узел развязался, и края тонкого батиста разошлись, обнажив мягкую округлость грудей. Кончиком пальца он еще чуть-чуть раздвинул края лифчика и сделал глубокий, с легким присвистом вдох.
   Мягкий свет лампы отбрасывал красно-золотые отблески на волосы и придавал ее ярко-синим глазам нежный блеск морской дымки, пронизанной лучами солнца. Он заливал золотым светом ее скулы, оставляя на щеках под ними небольшие треугольные тени, и своим блеском подчеркивал безупречную округлость ее грудей, так что они казались усыпанными золотой и перламутровой пылью.
   Аня подняла на него взгляд, удивляясь его неторопливости, его очевидному наслаждению процессом ее раздевания. Его лицо было сосредоточено, а уголки губ поднимались, придавая его лицу выражение безмерного удовольствия. Он посмотрел на нее и, увидев, что она наблюдает за ним, остановился.
   Его улыбка стала шире, а чувственное лицо медленно просветлело. Отодвинувшись от нее, он лег на кровать, вытянувшись во всю длину и заложив руки за голову. Глядя ей прямо в глаза, сказал:
   – Моя очередь.
   – Ты имеешь в виду… Ты хочешь, чтобы я тебя раздела?
   – Именно так, – подтвердил он с большим удовольствием.
   Внезапно она ощутила странное волнение, зарождающееся внутри, нарастающее чувство безрассудства и сопутствующее ему ощущение свободы. Она может дотронуться до него, он хочет, чтобы она дотронулась до него. Ничто не могло помешать ей сейчас удовлетворить любопытство, которое она всегда испытывала по отношению к мужчинам и таинствам брачной постели. Благодаря откровенности креольских леди, а также рабынь, она обладала теоретическим знанием мужской анатомии и процесса, ведущего к произведению потомства, но в ее понимании обоих этих предметов все же были некоторые темные места. Сегодня ночью ей станет все понятно.
   Опираясь на одну руку, она наклонилась над ним. Дрожащими пальцами дотронулась до костяных пуговиц его рубашки и одну за другой она расстегнула их и раздвинула края красной фланелевой рубахи, обнажив твердую поверхность груди, покрытую темными волосами. Аня провела кончиками пальцев по этой курчавой поросли, удивляясь впечатлению одновременно жесткости и мягкости, а также неуступчивой твердости его мышц. Она провела ладонью по его затвердевшим соскам, осознав благодаря, его судорожному вдоху его чувствительность в этом месте. Но она не стала задерживаться, а скользнула рукой вниз, по плоскому и упругому животу, чтобы выдернуть рубашку из-за пояса брюк.
   Он шевельнулся, чтобы ей было удобнее, потом, после того как она освободила рубашку, приподнялся на локте, чтобы дать ей возможность снять ее. Она ладонями провела по его шее и плечам, сбрасывая с них мягкий материал до тех пор, пока не освободила его руки до локтей. После этого подвинулась поближе к нему и двумя руками стянула рукава.
   Ее груди трепетали, а соски тут же затвердели, как только она прикоснулась ими к его груди. Внезапно она ощутила исходивший от него теплый мужской запах, смешанный с запахом душистого мыла и хлопковым запахом фланелевой рубахи. Она почувствовала медленно нарастающую внутри волну непривычных ощущений, но не стала задумываться над ними. Опустив глаза, сняла наконец с него рубашку и бросила ее на кучу своей одежды, лежащую рядом с кроватью.
   Он лежал на спине. Тут же, не дожидаясь, пока храбрость покинет ее, расстегнула его брюки. Откинув клапан, она обнаружила кальсоны из такого тонкого льняного полотна, что они казались почти прозрачными. Не будучи уверенной в том, что делать дальше, она заколебалась.
   На лице его мелькнула улыбка. Носком ноги он стащил с другой ноги ботинок, а затем поступил точно так же и со вторым. Они упали на пол с глухим стуком, который в тишине показался очень громким. Точными экономными движениями он снял носки, протянув их через кандалы, а затем освободился от брюк и белья. Эги два последних предмета также оказались на полу.
   На бедре у него был длинный шрам, след глубокой раны, выглядевший довольно болезненно. Аня не отрывала от него свой взгляд, так как это освобождало ее от необходимости смотреть куда-либо еще. Делая вид, что обеспокоена, она протянула руку, чтобы прикоснуться к шраму, но в тот момент, когда она дотронулась пальцами до него, беспокойство ее стало подлинным.
   – Откуда у тебя это?
   – Испанец в Никарагуа ударил штыком.
   – И ты..? – Она остановилась.
   – Убил ли я его? Да, убил.
   В его голосе было слышно напряжение, как будто он ожидал осуждения с ее стороны. Она осторожно сказала:
   – Он мог бы тебя искалечить.
   – Это не имеет значения, – сказал он. – Не сейчас. – Внезапно он понял, что говорит чистейшую правду. Это действительно не имело значения. Ничто не имело значения, кроме этого момента и странного договора, который соединял их.
   – Нет, – прошептала она.
   Он посмотрел на нее своими черными матовыми глазами, в темной глубине которых скрывались таинственные тени. Быстрым движением, прежде чем она успела понять, что он делает, он распахнул ее лифчик и снял его. Его взгляд засветился, остановившись на ее безупречно симметричных грудях с сосками нежно-абрикосового цвета. В горле застыл звук, который можно было принять за вздох глубочайшего удовлетворения или за высвобождение спрятанного глубоко внутри недоверия, и он, положив руки ей на плечи, притянул ее к себе. Ее волосы скользнули вперед и окружили их подобно красновато-коричневому атласному занавесу. Этот поблескивающий в лучах света занавес отгородил их от остального мира, создав ощущение опасной близости, напоенное ароматом дамасских роз. Ее грудь была прижата к его груди. Он взял в ладони ее лицо и медленно приближал его к себе, пока ее губы не прикоснулись к его губам.
   Его четко очерченные страстные губы прижались к ее губам, в них не было никакой жесткости, только уверенная просьба и жаркий чувственный соблазн. Его язык поддразнивал чувствительную и нежную линию ее губ, исследовал то место, где они смыкались. Он обнаружил небольшую ранку, которую он нанес ей зубами в тот момент, когда его ударили по голове предыдущей ночью, и мягкими поглаживаниями языка облегчил боль. Захваченная этой нежностью, она, приоткрыв губы, позволила ему проникнуть глубже и осторожно, но в то же время испытывая при этом удовольствие, прикоснулась языком к кончику его языка.
   Где-то в далеком уголке сознания поднялся слабый пуританский протест против ее содействия собственному падению. Совесть диктовала ей необходимость подчиниться, но она не требовала от нее наслаждаться этим подчинением. Она предпочла бы обвинить в случившемся вино, которое, смешавшись с кровью, тяжелым потоком текло в ее жилах, или исконную женскую слабость, или даже непреодолимую силу Равеля. Но причина была не в этом. Причина лежала в ней самой, в возбуждении давно дремавшей страсти, желания, которое давно ждало своего удовлетворения. Она инстинктивно использовала этот шанс, чтобы испытать на себе самое щедрое вознаграждение, предоставляемое жизнью за всю ту боль, что испытывает человек на жизненном пути.
   Она ощущала на губах Равеля вкус кофе и сладость летних ягод. Его теплый рот манил ее, а его внутренняя поверхность была гладкой и влажной. Их языки встретились, и их шершавые поверхности переплелись. Его руки скользили по ее плечам, стройной спине, прижимая ее все ближе, опускаясь все ниже, чтобы сжать бедра. Его пальцы наконец нашли боковую пуговку на поясе ее панталон, он расстегнул и снял их, проводя при этом рукой по ее обнаженной коже, то растирая, то нежно поглаживая ее.
   Внизу под собой она чувствовала его длинную твердость, свидетельство силы его желания обладать ею. Однако в его движениях не было торопливости, только глубокое чувственное наслаждение этим мгновением, как если бы он хотел глубоко запечатлеть на свое теле и в своей памяти вкус и ощущение ее тела.
   Прижимая ее к себе, он развернулся так, чтобы она оказалась к нему боком. Он покрыл горячими поцелуями ее щеку, начиная от уголка рта и заканчивая изгибом скулы. Он прижался к шелковым прядям ее волос и долго проводил губами по красно-золотым прядям, прежде чем наклонился, чтобы окончательно стянуть с нее панталоны. Затем он прижался губами к ее телу и, медленно целуя, продвигался вверх по грудной клетке, пока не достиг груди. Он сжал ее рукой, а затем, отпустив руку, обвел языком окружность вокруг соска и наконец мягко охватил набухший сосок губами и прижал его языком к своему влажному небу.
   Аня сделала глубокий судорожный вдох, почувствовав, как ее охватывают все более сильные волны желания и одна за другой устремляются вниз. Закрыв глаза, она потянулась к нему и принялась своими чуткими чувствительными пальцами гладить его по мускулистым плечам, груди, спускаясь все ниже, к плоскому упругому животу. Он поймал ее руку и положил ее на свою толкающую длину, которая была шелковиста в своей гладкости. Она приняла это приглашение, и ее тут же охватил неожиданный восторг, а также удивление по поводу щедрости, с которой он предлагал ей себя.
   Время потеряло свое значение. Дождь монотонно стучал по крыше, и молнии время от времени заливали комнату призрачным светом. Огонек в лампе мигал, а угли в камине потрескивали и вспыхивали пульсирующим красным светом. Их тела, облитые то красным, то золотым, то серебряным светом, дрожали от собственного внутреннего жара. Дыхание становилось все тяжелее, а движения все менее и менее контролируемыми.
   Руки Равеля с хищной нежностью исследовали ее тело, не принимая во внимание никакой скромности после того, как он разыскал неприкосновенный источник ее женственности. Казалось, что его медленные настойчивые ласки размягчили даже ее кости и заставили расплавленную кровь мчаться по жилам с удвоенной скоростью. Мышцы ее живота непроизвольно сокращались. Ее сердце гулко колотилось в груди. Она изогнулась навстречу ему, испытывая страстное желание быть поближе к нему, слиться с ним, стать его частью.
   Он слегка отстранил ее рукой и, скользя пальцем между ее ног, коварно, осторожно проникал все глубже и глубже. Двигаясь по кругу, осторожными, успокаивающими движениями он облегчил боль первого жгучего ощущения, преодолевая ее напряженность с медленной, восхитительной настойчивостью. Он прокладывал себе путь с безграничной настойчивостью, пока она в явном и все более нарастающем экстазе не прижалась к нему с тихим приглушенным стоном.
   Тогда, притянув ее к себе, он вошел к нее, настаивая и отступая, постепенно проникая все глубже и глубже. В какой-то момент она почувствовала жгучую боль, но прежде чем смогла вскрикнуть, боль отступила, и ее сменило ощущение приятного устойчивого ритма внутри.
   С ее губ слетел звук облегчения, смешанного с чистейшим сладострастным удовлетворением. Как по сигналу, он подхватил ее и повернул на спину, нависая над ней. Его цепь, прикрепленная к крюку в стене чуть выше над кроватью, теперь обвивала ее бедра и неразделимо связывала их.
   Едва ли Аня заметила эту, еще одну, связь, соединившую их тела. Она приподнималась навстречу ему, безоговорочно принимая в экстазе все более глубокое проникновение. Ее ресницы дрожали, а кожа на щеках покрылась капельками пота. Ее губы приоткрылись, она прижала ладони к его плечам, с силой сжимая и разжимая пальцы.
   Их движения стали синхронными. Аня принимала всевозрастающую настойчивость его толчков, поглощая их воздействие, которое питало необычайное блаженство внутри нее. Оно становилось все сильнее и сильнее, огнем разливалось по телу в поисках выхода.
   Из горла вырвался сдавленный крик, и Аня затаила дыхание. Это была просто стихия, буря страсти, такая же бурная и неконтролируемая, как и та, что бушевала за окном, в открытой всем ветрам ночи. Они вместе управляли ею, борясь с нею и одновременно наслаждаясь ее силой. Мужчина и женщина, заключившие друг друга в объятия, они поднялись над теми маловажными, незначительными причинами, которые соединили их, ища и находя подлинную истину: из их собственных тюрем, тюрем, приготовленных для них жизнью, это был единственный возможный выход.

ГЛАВА 6

   Раскаты грома стихали в темноте. Дождь ослабел, а затем снова мягко и монотонно забарабанил по крыше, будто собирался идти всю ночь. Аня и Равель лежали рядом, и их прерывистое дыхание постепенно успокаивалось. Нежным движением он убрал с ее лица прядь волос, выбившуюся на ресницы. Скользнув пальцами по ее руке и ощутив прохладную поверхность кожи, он потянулся за одеялом, чтобы укрыть ее.
   Аня прижалась щекой к его плечу. Мысли ее смешались. Она не знала, радоваться ли ей или огорчаться из-за того, что случилось; сейчас ей было приятно находиться в объятиях этого мужчины. Ее тело было расслаблено, а с сознания спал тяжелый груз. Она ощущала какое-то странное плотское удовольствие, лежа обнаженной рядом с ним, и не пыталась бороться с этим ощущением. В глубине души она понимала, что должна чувствовать себя сейчас поруганной, находящей себе оправдание лишь в том, что принесла эту жертву ради благородной цели, но не обнаружила в себе это чувство жертвенности. Она убедилась в том, что испытывает большее беспокойство не за мужчину, которого она спасла, а за того, кому, возможно, нанесла непоправимый урон.
   Понизив голос, она спросила:
   – Это правда, что тебя могут назвать трусом, если ты не появишься на месте дуэли сегодня утром?
   – Не в лицо.
   – Что ты хочешь сказать? Что они, боясь тебя, не станут говорить этого в твоем присутствии, но могут шептаться у тебя за спиной?
   – Что-то в этом роде.
   Она нахмурилась.
   – А что, если найдутся такие, которые не будут робкими, молодые люди, которые захотят встретиться с тобой на дуэли ради возможной славы? Будет ли это достаточным поводом?
   – Возможно.
   В его уклончивом ответе послышались мрачные нотки, и она поняла, почему он прямо не ответил на ее вопрос. Это означало, что следствием этой несостоявшейся встречи на поле чести скорее всего станут другие дуэли. Почему она не поняла этого раньше?
   Она не поняла этого, потому что вплоть до последнего момента беспокоилась о Муррее и Селестине, о всех и вся, кроме грозного и непобедимого Черного Рыцаря. Но она победила его и сейчас внезапно почувствовала страх перед ним.
   Она приподнялась на локте.
   – Но ты же не будешь стараться бросить вызов каждому, кто может задеть тебя?
   Он слегка отстранился, чтобы увидеть ее лицо.
   – Чего ты требуешь от меня, чтобы я позволил твоему драгоценному будущему брату оскорблять меня?
   – Муррей не сделает этого!
   – Он уже это сделал.
   – Должно быть, ты неправильно его понял или он просто не сообразил, какими чувствительными могут быть иногда креолы. Он всего лишь пытался защитить меня.
   – Я все понял совершенно правильно. Я дал ему возможность объясниться, а он воспринял это так, будто я ставлю под сомнение его храбрость, за что и ударил меня перчатками по лицу. У меня не было другого выбора, кроме как вызвать его на дуэль.
   – Он, должно быть, не знал, кто ты такой.
   – Разве это изменило бы что-нибудь?
   Она покачала головой.
   – Я не знаю. В любом случае сейчас это не играет роли, поскольку вы не можете снова назначить дуэль.
   – Предположим, – сказал он, не отрывая взгляд от ее лица, – Муррей Николс решит, что мое отсутствие на месте дуэли является еще одним оскорблением, причиной для новой дуэли?
   – Это невозможно. Кодекс…
   – Кодекс запрещает драться на дуэли более одного раза по одной и той же причине, – усталым тоном объяснил он. – В тех случаях, когда кто-либо обращает на это внимание. Он также запрещает продолжать дуэль после появления первой крови или обмениваться более чем двумя раундами выстрелов, хотя я видел, как мужчины сражались на шпагах до смерти или стреляли друг в друга по пять-шесть раз, пока кто-то один из них не падал. Но в кодексе ничего не говорится о совершенно другом поводе для дуэли, и нет ничего легче, чем его обнаружить.
   Она села и с тревогой посмотрела на него.
   – Ты хочешь сказать, что, если захочешь, можешь снова вызвать Муррея на дуэль?
   – В последний раз наша ссора произошла не по моей инициативе.
   – Ты поставил его в такое положение, что он чувствовал себя просто обязанным выступить, что почти одно и то же, – сказала она обвиняющим тоном. – А теперь ты снова собираешься сделать это!
   Со сдержанной грацией хищника он поднялся и сел перед ней во всем блеске обнаженной красоты.
   – Все, что я пытаюсь сказать тебе, это то, что дуэль возможна. Я уже старался доказать тебе это раньше, но ты не слушала. Я буду стараться избежать второй дуэли, но не буду бегать от Муррея Николса ни ради тебя, ни ради кого-либо еще.
   Аня едва дала ему закончить.
   – Ты сделал из меня дурочку, позволив променять себя на эту дуэль и прекрасно зная при этом, что позднее ты все равно сможешь поступить так, как тебе захочется! Я должна была знать, что в тебе нет ни капли чести, ничего, кроме глупой гордости за свою репутацию лучшего дуэлянта и Новом Орлеане. Ничто не должно повредить ей, ничто, даже слово, которое ты дал мне как джентльмен!
   Лицо Равеля потемнело. Когда он заговорил, в словах его послышался оттенок презрения.
   – Не я придумал дуэли, и принимать в них участие не доставляет мне никакого удовольствия. Моей единственной целью, когда я выхожу на дуэль, является с честью остаться в живых. Я дал слово и даю его еще раз – придерживаться условий договора, заключенного нами сегодня ночью, но каким бы памятным ни был этот эпизод, я не собираюсь умирать из-за него.
   – Ты собираешься убить Муррея в отместку за то, что я с тобой сделала, – приглушенным голосом сказала она, – заставить заплатить его за то унижение, которое я причинила тебе!
   Он холодно посмотрел на нее.
   – Чудесное же у тебя обо мне мнение! Я дал бы тебе слово спасти жизнь этому человеку, если это вообще будет возможно, если он сам того захочет, но я сомневаюсь, что ты примешь его.
   Она отвернулась от него, поднялась с кровати и принялась собирать свою одежду и сгребать валяющиеся на полу булавки. Схватив все это, повернулась к нему.
   – Нет, я не приму его. И не выпущу тебя. Одно предательство заслуживает другого, во всяком случае мне так кажется. Ты будешь сидеть здесь, пока не сгниешь!
   Он быстро поднялся с кровати, но она была готова к этому и быстро сделала назад несколько шагов, что позволило ей оказаться вне пределов его досягаемости.
   Равель не стал преследовать ее, а продолжал стоять возле кровати. Когда она открыла дверь, он сказал:
   – У меня еще остались спички.
   Она повернулась к нему, держась за ручку двери.
   – Ты можешь устроить здесь пожар. Но ты сам поджаришься в нем, потому что я собираюсь приказать своим людям дать сгореть этому зданию с тобой!
   – Ты думаешь, твои люди подчиняться? – спросил он скептически.
   – Не знаю, – ответила она ему с уничтожающей улыбкой. – Ты можешь попробовать выяснить это.
   Она вышла и захлопнула за собой дверь, затем сняла с крючка ключ, повернула его в замке со злобным удовлетворением и повесила на место.
   Одежда вываливалась у нее из рук. Она бросила ее на пол площадки и попыталась разобрать в темноте эту кучу. Стук дождя и звук льющейся с крыши воды были здесь слышнее. Сырой холодный ветер насквозь продувал сарай. Аня вздрогнула, и эта дрожь была реакцией не только на холод, но и на все, что произошло. Она нашла лифчик и надела его, затем отыскала панталоны и нижние юбки и натянула их на себя, прежде чем надеть кринолин и платье. Она не могла сама застегнуть пуговицы на спине, и поэтому оставила платье расстегнутым. Скрутив волосы в узел, она заколола их булавками, одновременно сунула ноги в туфли и стала спускаться по лестнице.
   Стоя в широком дверном проеме сарая, она накинула шаль на голову и завязала ее концы под подбородком. Приподняв юбки и сделав глубокий вдох, она нырнула в темноту ночи.
   Под ногами плескалась вода и, прежде чем она сделала несколько шагов, ее туфли промокли насквозь. Ветер раздувал юбки, как паруса, препятствуя движению, и швырял дождевые капли прямо в лицо, так что она с трудом могла видеть огни в окнах большого дома. Но она даже не подумала о том, чтобы повергнуть обратно, а, сжав зубы и прищурившись, продолжала свой путь. Она не хотела больше видеть Равеля Дюральда – ни сейчас, ни когда-либо еще.
   Этот человек был обманщиком, негодяем и подлецом. Он воспользовался ею самым презренным образом. Если бы она была мужчиной, она постаралась бы проткнуть его клинком.
   Ей следовало бы быть умнее и не доверять его словам. Она не могла понять, что на нее нашло, если так легко поддалась его уловкам; обычно она не была такой легковерной. Он даже почти заставил ее поверить ему, подумать, что, возможно, она ошибалась на его счет все эти годы. Она сама хотела верить этому, хотела думать, что смерть Жана преследует его так же, как и ее, что он прожил все эти годы под знаком раскаяния и печали. Она пожалела его за годы, проведенные в испанской тюрьме, и была прямо-таки переполнена сочувствия к нему из-за его нежелания быть пленником. И, что хуже всего, ей ужасно польстила мысль, что желание, которое он испытывал по отношению к ней, было сильнее, чем беспокойство по поводу собственной чести. Какой же идиоткой она была! От одной мысли об этом ей хотелось кричать.
   Всхлип уже был готов вырваться из горла, но она тут же подавила его. Она не станет плакать, сейчас уже слишком поздно. Если бы только она могла повернуть время вспять и снова быть такой, какой она была утром, – нетронутой и целомудренной, с незапятнанным самоуважением. Но она не может этого сделать. Ничего нельзя сделать, кроме как выбросить его из головы.
   «Твое целомудрие в обмен на мою честь…»
   О небо! Сможет ли она когда-либо забыть сказанные им слова, то, как он смотрел на нее и прикасался к ней, то, как она сама отвечала на его прикосновения? Будут ли грозы и запахи хлопкового семени, хлопка и теплого мужского тела всегда напоминать ей об этом? И сколько времени пройдет, прежде чем она перестанет ощущать себя так, будто ею воспользовались словно уличной женщиной? Сколько времени пройдет, прежде, чем она сможет спокойно жить с сознанием того, что Равель Дюральд отнял ее девственность не из страстного желания или любви, а просто потому, что не смог отказаться от легкой победы, от мести, которая сама шла ему в руки?
   Дениза ожидала Аню, сидя на стуле в ее спальне. Она встала, как только Аня вошла в комнату через двери, ведущие с задней галереи. Ее глаза расширились и стали совершенно круглыми от изумления, когда она увидела, что мокрое Анино платье сзади расстегнуто, а волосы выбиваются из небрежно затянутого ею узла.