Страница:
В этом году, в отличие от прошлого, когда лишь Комус и Сатана ехали на единственной платформе, украшенной диковинными декорациями, тогда как остальные демоны трусили за ними пешком, по улице катились десятки платформ, отделанных как колесницы, на которых представлялась целая серия живых картин. Никогда в истории масленичных карнавалов не было еще в городе ничего подобного.
Во главе процессии двигался огромный транспарант, сделанный из натянутого на раму прозрачного шелка, который подсвечивался сзади лампой с огромным рефлектором. На транспаранте прекрасным летящим почерком были написаны слова:
…Смотрите, вы, путешественники!
Можете отправиться далеко, но больше никогда этого не увидеть!
Смотрите! Перед вами боги и богини!
Сейчас вы увидите, Как они появятся перед вами!
Сразу же за ним следовал другой транспарант, на котором была написана тема парада: «Классический Пантеон».
Впереди, как и надлежало, ехал прекрасный Комус, увенчанный цветами, великолепный король дня, весь в белом и золотом. Следом за ним, одетый в черное и серебряное, ехал Момус, могущественный сын ночи, за которым следовал двуликий Янус в храме, стены которого изображали четыре времени года. За ним дельфины тащили колесницу в виде ракушки, в которой ехал Нептун.
Следом двигалась колесница, запряженная бабочками и оформленная в виде цветочной клумбы, на которой восседала Флора. Волы тащили колесницу Цереры, леопарды – колесницу Вакха. Силен трусил следом за ними на осле. Потом ехала Диана-охотница в колеснице, запряженной оленями, а рядом с ней шла девять муз; за ней следовала Веста со своим алтарем; Судьба на крылатом драконе и Кибела, малоазийская богиня-мать, на колеснице, запряженной львами. И это было еще не все.
Колесницу Юпитера везли орлы, за ним следовала Юнона с павлинами, Иридой-радугой с одной стороны и стооким Аргусом – с другой. Венеру, богиню любви, везли лебеди; Аврора ехала на своем крылатом коне; Аполлона-Солнце, задрапированного в золотую ткань, везло само Солнце; а за ним шел Атлант, держащий на плечах земной шар. Следующим был Геркулес, потом Марс в своей боевой колеснице, а затем Минерва, колесницу которой тащили совы.
Телега за телегой, они появлялись в поле зрения, сверкая золотом, серебром, стеклянными украшениями, приводя толпу в благоговейное восхищение потрясающим эффектом, созданным с помощью папье-маше, ажурно выпиленного дерева, каскадов перьев, атласных и шелковых драпировок, позолоченных листков и целых баррелей краски.
Невозможно было сосчитать, сколько часов работы понадобилось для того, чтобы создать все это, и было легко поверить в то, что «Мистической группой Комуса» было потрачено даже больше денег, чем те двадцать тысяч долларов, слухи о которых ходили по городу.
Вокруг телег прыгали и дурачились фигуры в костюмах сатиров и нимф, фавнов и купидонов. Особенно большая группа их собралась у следующей колесницы, на которой ехал Великий Пан, бог Аркадии, божество любви, покровитель пастушеской поэзии.
На нижней части тела Пана был надет костюм, который состоял из шерсти, покрывающей бедра, и раздвоенных копыт азиатского козла. С плеч у него свисал плащ цвета травяной зелени, который у горла стягивался золотым шнуром, который петлями обвивал броши из драгоценных камней, но его широкая загорелая грудь была обнажена. Маленькие золотые рожки торчали из темных кудрявых волос, падающих ему на лоб, и в волосы были вплетены золотые и зеленые виноградные листья. Его лицо было прикрыто золотистой полумаской, сквозь прорези которой сладострастно и весело сверкали глаза. В отличие от некоторых других богов, которые демонстрировали склонность к полноте, Пан был худым, имел атлетическое сложение, и на его груди рельефно выделялись мышцы. У большинства остальных богов под нарядом одного из их мифологических животных скрывался мул, который и тащил их колесницу, а колесницу Пана везли настоящие белые козлы, которыми он правил, натягивая поводья крепкими мускулистыми руками. То, что он понравился зрителям больше всех, было ясно по радостным крикам, которые сопровождали его вдоль всего пути.
Аня аплодировала вместе с остальными, глядя на Пана. Затем она перевела взгляд, чтобы посмотреть, кто будет следующим, но вскоре снова повернула голову к колеснице Пана, чувствуя, что не в силах отвести от него глаз. Пан смотрел на нее, дьявольски улыбаясь, его взгляд был прикован к ее струящимся волосам. Она затаила дыхание. Это был Равель! Пана изображал Равель. От неожиданного удивления она громко рассмеялась.
Именно в этот момент она почувствовала вокруг себя какую-то толчею, услышала, как какая-то женщина сердито вскрикнула. Мужчина, протолкнувшись сквозь толпу, бросился к Ане. Он схватил ее за руку и потянул за собой. Захваченная врасплох, она споткнулась, и он обнял ее другой рукой, прижав к грубой шерсти своего арабского бурнуса.
Она вскрикнула и подняла руку, чтобы вцепиться ему в лицо. Он откинул голову назад и с силой сжал ее второе запястье так, что ее кости затрещали. Аня наступила ему на ногу каблуком и с удовольствием услышала его проклятья. Прежде чем она смогла снова повторить свой маневр, рядом с ней возник другой араб, а за ним и третий. Они схватили ее за руки и заломили их за спину.
Пытаясь вырваться, она громко крикнула:
– Помогите!
Полицейский на углу повернулся и посмотрел в ее сторону, но так, будто бы был слепым или она была невидимкой. Вокруг нее стало образовываться свободное пространство, по мере того как люди уводили своих детей подальше от опасности. Пожилой джентльмен сделал шаг вперед, подняв свою трость, как бы собираясь отбить ее у арабов. К нему присоединился еще один мужчина, помоложе.
Первый араб подмигнул ее возможным спасителям:
– Не спешите, друзья. Это всего лишь шлюха, которая забыла свое место.
– Нет! Нет!
За спиной у них внезапно послышались шум и какое-то движение, но у них не было времени, чтобы обратить на него внимание. Араб пожал плечами.
– Кому вы хотите поверить?
В разговор включился новый голос, твердый и ясный, звенящий от злой иронии. Этот голос принадлежал Равелю, который сказал:
– Леди – мой друг!
Аня почувствовала, как из ее груди вырвался всхлип облегчения, хотя она и не видела Равеля за мужчинами, которые держали ее. Однако его присутствие было очевидно.
Мужчина в бурнусе полетел в толпу. Затем послышался резкий удар в подбородок, и второй распластался на дороге. Араб, который первым ухватился за нее, вытащил из-под бурнуса нож.
Молниеносным движением Равель схватил его за руку, вывернул ее и прижал к белому шерстистому колену своего костюма козлоногого бога. Послышался хруст, и мужчина дико взвыл. Нож выпал из его руки на тротуар. Равель пнул его ногой, так что он затерялся под ногами у зрителей.
Затем развернувшись, взметнув полы темно-зеленого шерстяного плаща, он протянул руки к Ане и поднял ее. Прямо с тротуара он прыгнул вместе с Аней в ожидавшую его колесницу, поводья которой держал терпеливый фавн.
Он поставил Аню на ноги в беседке из зелени, которая была установлена на колеснице, забрал у фавна поводья, а затем снова повернулся к Ане, чтобы обнять ее и притянуть к себе.
Он смотрел на нее, и на его губах не было улыбки, хотя в глазах горели яркие дерзкие огоньки.
– Ты в порядке?
Она не была в порядке, она больше никогда не будет в порядке. Сердцем она чувствовала огромную мучительную боль, а глаза были затуманены горькими слезами.
Она вся дрожала от странного радостного страха. Она была дурочкой, она влюбилась в бога любви, а судьба не была благосклонна к смертным женщинам, которые отважились на подобное.
Она улыбнулась дрожащими губами и подняла руку, чтобы расправить венок из виноградных листьев, который в ходе борьбы сбился в сторону и сползал теперь ему на левый глаз.
– Твоя корона перекосилась, – сказала она.
Прикосновение ее руки, этот маленький жест заботы и беспокойства заставил кровь, бегущую по жилам Равеля, вскипеть, как если бы это было горячее, пенящееся шампанское.
Он больше не мог противостоять желанию прижать свои губы к нежным изгибам ее губ – с подобным успехом он мог бы пытаться остановить свое сердце.
Вокруг них раздались бешеные аплодисменты, радостные крики, возгласы «ура!» и «браво!».
Равель поднял голову и многообещающим взглядом посмотрел в Анины синие глаза. Затем он повернулся и одной рукой хлестнул поводьями по спинам своих белых козлов. Парад Комуса продолжался.
ГЛАВА 16
Во главе процессии двигался огромный транспарант, сделанный из натянутого на раму прозрачного шелка, который подсвечивался сзади лампой с огромным рефлектором. На транспаранте прекрасным летящим почерком были написаны слова:
…Смотрите, вы, путешественники!
Можете отправиться далеко, но больше никогда этого не увидеть!
Смотрите! Перед вами боги и богини!
Сейчас вы увидите, Как они появятся перед вами!
Сразу же за ним следовал другой транспарант, на котором была написана тема парада: «Классический Пантеон».
Впереди, как и надлежало, ехал прекрасный Комус, увенчанный цветами, великолепный король дня, весь в белом и золотом. Следом за ним, одетый в черное и серебряное, ехал Момус, могущественный сын ночи, за которым следовал двуликий Янус в храме, стены которого изображали четыре времени года. За ним дельфины тащили колесницу в виде ракушки, в которой ехал Нептун.
Следом двигалась колесница, запряженная бабочками и оформленная в виде цветочной клумбы, на которой восседала Флора. Волы тащили колесницу Цереры, леопарды – колесницу Вакха. Силен трусил следом за ними на осле. Потом ехала Диана-охотница в колеснице, запряженной оленями, а рядом с ней шла девять муз; за ней следовала Веста со своим алтарем; Судьба на крылатом драконе и Кибела, малоазийская богиня-мать, на колеснице, запряженной львами. И это было еще не все.
Колесницу Юпитера везли орлы, за ним следовала Юнона с павлинами, Иридой-радугой с одной стороны и стооким Аргусом – с другой. Венеру, богиню любви, везли лебеди; Аврора ехала на своем крылатом коне; Аполлона-Солнце, задрапированного в золотую ткань, везло само Солнце; а за ним шел Атлант, держащий на плечах земной шар. Следующим был Геркулес, потом Марс в своей боевой колеснице, а затем Минерва, колесницу которой тащили совы.
Телега за телегой, они появлялись в поле зрения, сверкая золотом, серебром, стеклянными украшениями, приводя толпу в благоговейное восхищение потрясающим эффектом, созданным с помощью папье-маше, ажурно выпиленного дерева, каскадов перьев, атласных и шелковых драпировок, позолоченных листков и целых баррелей краски.
Невозможно было сосчитать, сколько часов работы понадобилось для того, чтобы создать все это, и было легко поверить в то, что «Мистической группой Комуса» было потрачено даже больше денег, чем те двадцать тысяч долларов, слухи о которых ходили по городу.
Вокруг телег прыгали и дурачились фигуры в костюмах сатиров и нимф, фавнов и купидонов. Особенно большая группа их собралась у следующей колесницы, на которой ехал Великий Пан, бог Аркадии, божество любви, покровитель пастушеской поэзии.
На нижней части тела Пана был надет костюм, который состоял из шерсти, покрывающей бедра, и раздвоенных копыт азиатского козла. С плеч у него свисал плащ цвета травяной зелени, который у горла стягивался золотым шнуром, который петлями обвивал броши из драгоценных камней, но его широкая загорелая грудь была обнажена. Маленькие золотые рожки торчали из темных кудрявых волос, падающих ему на лоб, и в волосы были вплетены золотые и зеленые виноградные листья. Его лицо было прикрыто золотистой полумаской, сквозь прорези которой сладострастно и весело сверкали глаза. В отличие от некоторых других богов, которые демонстрировали склонность к полноте, Пан был худым, имел атлетическое сложение, и на его груди рельефно выделялись мышцы. У большинства остальных богов под нарядом одного из их мифологических животных скрывался мул, который и тащил их колесницу, а колесницу Пана везли настоящие белые козлы, которыми он правил, натягивая поводья крепкими мускулистыми руками. То, что он понравился зрителям больше всех, было ясно по радостным крикам, которые сопровождали его вдоль всего пути.
Аня аплодировала вместе с остальными, глядя на Пана. Затем она перевела взгляд, чтобы посмотреть, кто будет следующим, но вскоре снова повернула голову к колеснице Пана, чувствуя, что не в силах отвести от него глаз. Пан смотрел на нее, дьявольски улыбаясь, его взгляд был прикован к ее струящимся волосам. Она затаила дыхание. Это был Равель! Пана изображал Равель. От неожиданного удивления она громко рассмеялась.
Именно в этот момент она почувствовала вокруг себя какую-то толчею, услышала, как какая-то женщина сердито вскрикнула. Мужчина, протолкнувшись сквозь толпу, бросился к Ане. Он схватил ее за руку и потянул за собой. Захваченная врасплох, она споткнулась, и он обнял ее другой рукой, прижав к грубой шерсти своего арабского бурнуса.
Она вскрикнула и подняла руку, чтобы вцепиться ему в лицо. Он откинул голову назад и с силой сжал ее второе запястье так, что ее кости затрещали. Аня наступила ему на ногу каблуком и с удовольствием услышала его проклятья. Прежде чем она смогла снова повторить свой маневр, рядом с ней возник другой араб, а за ним и третий. Они схватили ее за руки и заломили их за спину.
Пытаясь вырваться, она громко крикнула:
– Помогите!
Полицейский на углу повернулся и посмотрел в ее сторону, но так, будто бы был слепым или она была невидимкой. Вокруг нее стало образовываться свободное пространство, по мере того как люди уводили своих детей подальше от опасности. Пожилой джентльмен сделал шаг вперед, подняв свою трость, как бы собираясь отбить ее у арабов. К нему присоединился еще один мужчина, помоложе.
Первый араб подмигнул ее возможным спасителям:
– Не спешите, друзья. Это всего лишь шлюха, которая забыла свое место.
– Нет! Нет!
За спиной у них внезапно послышались шум и какое-то движение, но у них не было времени, чтобы обратить на него внимание. Араб пожал плечами.
– Кому вы хотите поверить?
В разговор включился новый голос, твердый и ясный, звенящий от злой иронии. Этот голос принадлежал Равелю, который сказал:
– Леди – мой друг!
Аня почувствовала, как из ее груди вырвался всхлип облегчения, хотя она и не видела Равеля за мужчинами, которые держали ее. Однако его присутствие было очевидно.
Мужчина в бурнусе полетел в толпу. Затем послышался резкий удар в подбородок, и второй распластался на дороге. Араб, который первым ухватился за нее, вытащил из-под бурнуса нож.
Молниеносным движением Равель схватил его за руку, вывернул ее и прижал к белому шерстистому колену своего костюма козлоногого бога. Послышался хруст, и мужчина дико взвыл. Нож выпал из его руки на тротуар. Равель пнул его ногой, так что он затерялся под ногами у зрителей.
Затем развернувшись, взметнув полы темно-зеленого шерстяного плаща, он протянул руки к Ане и поднял ее. Прямо с тротуара он прыгнул вместе с Аней в ожидавшую его колесницу, поводья которой держал терпеливый фавн.
Он поставил Аню на ноги в беседке из зелени, которая была установлена на колеснице, забрал у фавна поводья, а затем снова повернулся к Ане, чтобы обнять ее и притянуть к себе.
Он смотрел на нее, и на его губах не было улыбки, хотя в глазах горели яркие дерзкие огоньки.
– Ты в порядке?
Она не была в порядке, она больше никогда не будет в порядке. Сердцем она чувствовала огромную мучительную боль, а глаза были затуманены горькими слезами.
Она вся дрожала от странного радостного страха. Она была дурочкой, она влюбилась в бога любви, а судьба не была благосклонна к смертным женщинам, которые отважились на подобное.
Она улыбнулась дрожащими губами и подняла руку, чтобы расправить венок из виноградных листьев, который в ходе борьбы сбился в сторону и сползал теперь ему на левый глаз.
– Твоя корона перекосилась, – сказала она.
Прикосновение ее руки, этот маленький жест заботы и беспокойства заставил кровь, бегущую по жилам Равеля, вскипеть, как если бы это было горячее, пенящееся шампанское.
Он больше не мог противостоять желанию прижать свои губы к нежным изгибам ее губ – с подобным успехом он мог бы пытаться остановить свое сердце.
Вокруг них раздались бешеные аплодисменты, радостные крики, возгласы «ура!» и «браво!».
Равель поднял голову и многообещающим взглядом посмотрел в Анины синие глаза. Затем он повернулся и одной рукой хлестнул поводьями по спинам своих белых козлов. Парад Комуса продолжался.
ГЛАВА 16
Для Ани было бы огромным восторгом проехать все улицы и площади Нового Орлеана до самого финала парада, в костюме нимфы, находясь рядом с Паном – Равелем и выслушивая возгласы восхищенных зрителей на всем пути. Но это было неосуществимо. Следуя античной театральной традиции, мужчины, изображавшие богов и богинь «Классического пантеона», должны были в конце концов собраться в театре «Гэйети», чтобы там сыграть роли в живых картинах, составлявших часть бала Комуса. Участие Ани в этом не было предусмотрено, и трудно было ожидать это от Равеля. Ей пора было вернуться домой, снять свою маску и надеть бальное платье. Маскарад закончился и его нельзя продлить.
Поэтому, когда медленно движущаяся колонна колесниц проезжала мимо дома мадам Розы, Аня попросила Равеля замедлить ход, чтобы она могла соскочить. Он посмотрел на нее и еще крепче прижал к себе. Странно, подумала она, как много скрывается за полумаской, даже если глаза смотрят на тебя.
– Ты можешь не беспокоиться, – сказала она, – здесь я буду в безопасности.
– Ты уверена?
– Что ты хочешь сказать?
Странно, что он не спросил, кто были эти мужчины, которые угрожали ей, и почему они преследовали ее. Она предположила, что это были те же самые бандиты, и действовали они так же, как и прежде, она узнала их главаря, но ведь Равель не знал об этом, если, конечно, он не понимал чего-то, что было ей недоступно. А может быть, он послал их.
Нет, она не будет думать так. Думать так значило бы слишком быстро скатиться с волшебной вершины любви и безупречного взаимопонимания. Если эти мужчины и напали на нее в день Марди Гра на Ройял-стрит во время парада, то только потому, что это была первая представившаяся им после «Бо Рефьюж» возможность отделить ее от сопровождения.
– Я хочу сказать, – начал он медленно, – что тебе стоит задуматься о том, кто выгадает, если с тобой что-нибудь случится.
– Это смешно. Единственная причина, по которой я нахожусь в опасности, это…
– Это? – мягко сказал он.
– Это ты, – закончила она, но с гораздо меньшей уверенностью в голосе. Казалось, что не было вообще никакой связи между Равелем и преследованием, которому она подверглась со стороны арабов. И все же эта связь должна была существовать. У нее не было врагов. Ни единого.
– Я не знаю ни одной причины, по которой моя деятельность, какой бы она ни была, должна была представить опасность для тебя, – сказал Равель.
– Но ведь это были те же самые, кто пытались убить тебя. Я почти уверена в этом!
– Было ли именно это их целью?
– Конечно! Почему ты пытаешься предполагать что-то другое?
– Чтобы защитить тебя, – тихо и язвительно сказал он.
– В таком случае, – сказала она сдавленным голосом, – если это не были те же самые бандиты, твое присутствие оказалось весьма своевременным.
Он ответил ей медленно, тщательно подбирая слова:
– Какой бы соблазнительной ни казалась мне идея помучить и попугать тебя ради удовольствия спасти тебя впоследствии, я все же считаю это слишком радикальным методом ухаживания.
Они приближались к ее дому, и колесница постепенно замедляла ход, по мере того как он все сильнее натягивал своими мускулистыми руками поводья.
– Почему же? Благодарность, несомненно, должна быть для тебя таким же подходящим предлогом для женитьбы, как и все остальные. Ты довольно охотно соглашался жениться на мне всего лишь из чувства долга.
– Ты предпочла бы, если бы я объявил тебе о своей вечной любви и страсти?
Ирония, прозвучавшая в его тоне, показалась Ане в ее ранимом состоянии такой же болезненной, как удар хлыста.
– Да, без сомнения, – сказала она, собрав все силы, чтобы скрыть свою боль за язвительностью, – поскольку какой-то предлог все равно нужно найти.
– Интересно. Если ты уверена, что чувство долга было всего лишь предлогом, то почему же все-таки я хотел жениться на тебе?
– Как и большинство людей: из-за денег и положения.
– У меня достаточно и того и другого для удовлетворения своих потребностей.
– Респектабельность?
– О, это действительно перспектива! Я думал, что респектабельность – это то, что я предлагал тебе.
– Действительно! – гневно воскликнула она. Колесница остановилась, и она подобрала юбки, готовясь спрыгнуть. Он положил свою сильную теплую ладонь на ее руку.
– Я прожил без респектабельности большую часть своей жизни. Почему я должен сейчас страдать из-за ее отсутствия?
– Большинство из нас хотят получить то, чего получить не могут, – сказала она, спокойно глядя на него своими темно-синими глазами.
– Это правда, – сказал он, отпустив ее, и в его тоне проскользнули нотки веселья, – но ты, если подумаешь, можешь найти ошибку в своих рассуждениях.
Она спустилась с колесницы со всей грациозностью, на какую была способна в этот момент. Стоя на тротуаре, она обернулась к нему и, не обращая внимания на любопытные взгляды, ответила уничтожающим тоном:
– Если я ее найду, я дам тебе знать.
– Пожалуйста, – исключительно любезно сказал он и, хлестнув поводьями по спинам козлов, отправился дальше.
У нее не было времени обдумывать то, что он имел в виду, или сожалеть о том, что между ними постоянно возникали ссоры. Не было у нее времени и для того, чтобы серьезно задуматься о причинах нападения на нее. Слуги, которые наблюдали за парадом, высунувшись из чердачных окон, тут же нырнули внутрь и разбежались по дому с криками, что она наконец нашлась. На парадной лестнице ее встретила Селестина, ее покрасневшее лицо было в слезах. Она тут же подбежала к Ане и обняла ее, а следом за ней медленно спускались Эмиль и Муррей.
– Где ты была? – плакала Селестина. – Мы искали тебя везде, но было такое впечатление, будто ты исчезла с лица земли! Мы только что пришли сюда, чтобы посмотреть, не вернулась ли ты уже домой.
Аня как могла объяснила свое исчезновение, постоянно прерываемая восклицаниями ужаса, сочувствия и беспокойства. К тому времени как она закончила свой рассказ, Селестина принялась заламывать руки.
– Но ведь тебя могли убить, или даже еще хуже! Я просто не могу понять, как вышло, что мы так быстро потеряли друг друга. Ведь мы только на минуту отвернулись, чтобы посмотреть на забавную шляпку в витрине магазина, а потом увидели впереди другую женщину в костюме, похожем на твой, и подумали, что ты уже прошла мимо нас. Я говорила Муррею и Эмилю, что это была не ты, что ты не стала бы накидывать край плаща на голову, как какая-нибудь прачка, но они настаивали на своем.
– Тысяча извинений, мадемуазель Аня, – искренне сказал Эмиль, беря ее за руку, – я никогда не прощу себе, что оставил вас и подверг такой ужасной опасности. Но как бесстрашно вы провели их. Я в восторге! Никогда в жизни не слышал ничего подобного!
– Если вы оба собираетесь устроить такую суету, – деловым тоном сказал Муррей, – то могли бы по крайней мере дать ей пройти в салон, где она могла бы присесть.
– Действительно, – сказала мадам Роза, стоя на площадке лестницы. – Я уверена, что она измучена после пережитых волнений. И я думаю, что мы все могли бы немного подкрепиться.
Ей пришлось еще раз рассказать мачехе свою историю, слегка приукрасив ее. Селестина, убитая горем придворная дама, сидела на кушетке рядом с Аней, держа ее за руку, как будто бы собиралась больше никогда не отпускать ее от себя. Мадам Роза заняла солидное кресло, стоявшее рядом, а за спиной у нее стоял Гаспар с крайне обеспокоенным выражением на лице. Муррей снял свое черное «домино», которое он надел поверх обычного костюма. Он сидел по правую руку Селестины, а Эмиль сидел на стуле рядом с кушеткой, опираясь локтями на колени и подавшись вперед. Его перчатки с расшитыми отворотами и мушкетерская шляпа были отброшены в сторону, а каштановые кудри всклокочены.
– Как удачно случилось, что Дюральд смог прийти тебе на помощь, – сказал Гаспар.
– Да, он действительно показал себя героем, – согласился Муррей.
Эмиль ударил себя рукой по колену.
– Я должен был быть на его месте!
Аня опустила глаза и принялась рассматривать стакан с шерри, который ей сунули в руку. В ее ушах звучали слова Равеля о том, что ей следовало бы подумать, кому было бы выгодно ее исчезновение. Было просто невероятно, чтобы кто-либо из находившихся сейчас в комнате мог желать ее гибели. Она так хорошо знала их. Они были самой ее жизнью. За исключением Эмиля, она просто не представляла своего существования без кого-либо из них.
Конечно же могли существовать причины завидовать ей. Она была главной наследницей отца. Законы наследования в Луизиане были основаны на французском Наполеоновском кодексе, который, в свою очередь, был основан на римском праве. Эти законы устанавливали жесткие правила раздела собственности, защищая женщин и детей и делая невозможным для мужчин оставить свою семью без наследства. Собственность, приобретенная в браке, считалась принадлежащей как мужу, так и жене. После смерти любого из супругов половина собственности отходила детям. Таким образом, после смерти матери Аня унаследовала половину «Бо Рефьюж». После смерти отца его вторая жена, мадам Роза, унаследовала половину всех денег, заработанных ее отцом за годы их брака, но оставшаяся половина плантации была разделена поровну между Аней и Селестиной. Таким образом, Аня стала владелицей трех четвертей «Бо Рефьюж» и трех четвертей состояния своего отца. Даже дом в городе был куплен Аней после смерти отца для того, чтобы доставить удовольствие мадам Розе и Селестине. Однако Аня даже про себя называла его домом своей мачехи, так как мадам Роза проводила в нем гораздо больше времени, чем она сама, и она же руководила его оформлением и меблировкой. Но, по правде говоря, можно было сказать, что мачеха и Селестина жили у Ани из милости.
Никто и никогда не выказывал ни малейшего чувства обиды по этому поводу. Она всегда щедро тратила деньги, которые приносила плантация, и в течение многих лет пользовалась здравыми и разумными советами мадам Розы по поводу их вложения. Ни мачеха, ни сестра не имели ни малейшего желания занять ее место. Фактически им было гораздо удобнее предоставить ей возможность выполнять работу, которая давала им средства к существованию.
Что же касается остальных, то Эмиль был просто младшим братом Жана. Он мог затаить зло на Равеля, но это не имело ни малейшего отношения к ней. В действительности она едва знала его: Эмиля очень долго не было в Новом Орлеане, и он редко встречался с ней, но ей нравилось то, что она видела в нем.
Муррей был возлюбленным, женихом Селестины, милым обыкновенным человеком из милой, обыкновенной семьи со Среднего Запада. Он обладал обаянием и скромным честолюбием, работая клерком в адвокатской конторе, намеревался вскоре получить право на адвокатскую практику и упоминал о том, что, возможно, займется политикой. Если он и не обладал присущей большинству креольских джентльменов обходительностью и речистостью, то он нравился Селестине, и уже одно это было достаточной рекомендацией.
Затем был Гаспар, утонченный, элегантный Гаспар, которому не нравился Муррей и который содержал любовницу-квартеронку на Рэмпарт-стрит, продолжая при этом неутомимо играть роль верного и обязательного сопровождающего мадам Розы. Аня просто не могла себе представить, по какой причине он мог бы хотеть ее смерти в огне пожара в хлопковом сарае, но, возможно, он понял, что она знает о его квартеронке, и, может быть, был готов пойти на все, чтобы сохранить это в тайне. Но если это так, то, конечно же, он не стал бы использовать свое любовное гнездо как место для собраний.
Несмотря на все заявления мужчин о том, что женщины неспособны хранить что-либо в тайне, мужчины и сами вряд ли смогли бы сохранить подобный секрет.
Аня рассматривала Гаспара, обдумывая все, что знает о нем, и заметила вдруг, что он смотрит на нее задумчивым и весьма ироничным взглядом. Она отвела взгляд и, подталкиваемая каким-то странным смущением, встала.
– Очень мило с вашей стороны, что вы все так беспокоитесь, но за мной вовсе не нужно ухаживать, как за больной. Я чувствую себя совершенно нормально, уверяю вас. Не пора ли нам уже готовиться к балу?
Селестина не отпустила ее руку.
– Ты уверена, что хочешь туда пойти?
– Я и не думаю о том, чтобы пропустить это зрелище, и я не хочу лишать его кого-либо из вас. Я и так чувствую себя достаточно ужасно, будучи причиной того, что большинство из вас не смогли как следует посмотреть парад Комуса. Это было… просто прекрасно.
– Нам нужно поторопиться, если мы хотим успеть вовремя, чтобы посмотреть живые картины, – сказала мадам Роза.
– Именно это я и хотела сказать, – заявила Аня, в оживлении которой ощущалась легкая напряженность. – Кто-нибудь уже приказал заложить экипаж?
Ее бальное платье из светло-голубого атласа было украшено черным кружевным воротником, черным атласным поясом, подчеркивающим талию, и черными кружевными розетками по всему подолу огромной пышной юбки. У нее не было времени для сложной прически, и она приказала горничной сделать спереди крупные локоны, а оставшиеся волосы уложить на затылке в виде восьмерки и украсить их веточкой из бархатных светло-голубых листьев, перевязанных черными лентами. Из драгоценностей она выбрала гарнитур с аквамаринами и бриллиантами, в который входили серьги, ожерелье и два браслета. Аня стояла, протянув горничной правую руку, чтобы та застегнула браслет, как вдруг до нее дошло, что имел в виду Равель при расставании с ней несколькими часами раньше.
Она обвинила его в том, что он предлагал ей жениться на ней, используя в качестве предлога соблюдение правил приличия, чтобы получить респектабельность, которой он не мог добиться никаким другим путем. Что же она ему сказала? Что-то насчет того, что мы хотим получить вещи, которые нам недоступны? Однако для него целью была не респектабельность, а она сама. Он хотел ее. И все же, жестокая правда заключалась в том, что он уже овладел ею, значит, он предложил брак, чтобы сделать это владение постоянным. Присущим ему особым образом он сообщил ей, что мотивом для того, чтобы просить ее руки, было лишь желание, и ничто больше.
Она не знала, должна ли почувствовать радость, гнев или боль. Однако можно было сказать с уверенностью: несмотря на ее жизнерадостное обещание сообщить Равелю, когда она поймет, что он имел в виду, она не собиралась делать это.
Огромные кринолины, которые в этом сезоне носили под бальными платьями, были складными, но тем не менее в экипаже могли разместиться не более двух леди в подобных платьях. Ради удобства мадам Роза не стремилась к кринолинам такой огромной величины, заявляя, что подобное хвастовство туалетами не приличествует вдове. Однако ее дородность была такова, что ей необходима была как минимум половина сиденья в экипаже, чтобы не чувствовать себя в тесноте. Тогда было обычным ездить в экипаже вчетвером: две дамы и двое мужчин. Компания же Гамильтонов в течение какого-то времени состояла из весьма неудобного количества людей: пять человек, из них три дамы, и поэтому для большинства выездов требовались два экипажа. Обычно они передвигались следующим образом: Муррей и Селестина вдвоем в экипаже Гамильтонов с Аней в качестве дуэньи, а мадам Роза и Гаспар следовали за ними в экипаже, принадлежащим энергичному французу. Добавление к их компании Эмиля повлекло за собой некоторые осложнения. Он совершенно не чувствовал себя лишним, из чего можно было сделать вывод, что он принял на себя обязанности Аниного сопровождающего на весь вечер. Тогда каким же образом нужно было распределять между ними места в экипажах? Казалось, не было другого выхода, кроме как разделить Гаспара и мадам Розу.
В старину все было гораздо проще, подумала Аня, направляясь в салон с вечерней накидкой в руках. Тогда все ходили в бальные залы пешком, а горничные шли сзади и несли коробки с бальными туфлями.
– Как ты быстро собралась, – сказал Гаспар, поворачиваясь к ней от окна, когда она вошла в комнату, – и как ты мила. Нам предстоит ехать в первом экипаже вместе с мсье Жиро. Мы отправимся, как только он вернется, чтобы занять, места в театре для мадам Розы и Селестины. Боюсь, что у нас уже осталось мало времени; театр, должно быть, будет переполнен.
Поэтому, когда медленно движущаяся колонна колесниц проезжала мимо дома мадам Розы, Аня попросила Равеля замедлить ход, чтобы она могла соскочить. Он посмотрел на нее и еще крепче прижал к себе. Странно, подумала она, как много скрывается за полумаской, даже если глаза смотрят на тебя.
– Ты можешь не беспокоиться, – сказала она, – здесь я буду в безопасности.
– Ты уверена?
– Что ты хочешь сказать?
Странно, что он не спросил, кто были эти мужчины, которые угрожали ей, и почему они преследовали ее. Она предположила, что это были те же самые бандиты, и действовали они так же, как и прежде, она узнала их главаря, но ведь Равель не знал об этом, если, конечно, он не понимал чего-то, что было ей недоступно. А может быть, он послал их.
Нет, она не будет думать так. Думать так значило бы слишком быстро скатиться с волшебной вершины любви и безупречного взаимопонимания. Если эти мужчины и напали на нее в день Марди Гра на Ройял-стрит во время парада, то только потому, что это была первая представившаяся им после «Бо Рефьюж» возможность отделить ее от сопровождения.
– Я хочу сказать, – начал он медленно, – что тебе стоит задуматься о том, кто выгадает, если с тобой что-нибудь случится.
– Это смешно. Единственная причина, по которой я нахожусь в опасности, это…
– Это? – мягко сказал он.
– Это ты, – закончила она, но с гораздо меньшей уверенностью в голосе. Казалось, что не было вообще никакой связи между Равелем и преследованием, которому она подверглась со стороны арабов. И все же эта связь должна была существовать. У нее не было врагов. Ни единого.
– Я не знаю ни одной причины, по которой моя деятельность, какой бы она ни была, должна была представить опасность для тебя, – сказал Равель.
– Но ведь это были те же самые, кто пытались убить тебя. Я почти уверена в этом!
– Было ли именно это их целью?
– Конечно! Почему ты пытаешься предполагать что-то другое?
– Чтобы защитить тебя, – тихо и язвительно сказал он.
– В таком случае, – сказала она сдавленным голосом, – если это не были те же самые бандиты, твое присутствие оказалось весьма своевременным.
Он ответил ей медленно, тщательно подбирая слова:
– Какой бы соблазнительной ни казалась мне идея помучить и попугать тебя ради удовольствия спасти тебя впоследствии, я все же считаю это слишком радикальным методом ухаживания.
Они приближались к ее дому, и колесница постепенно замедляла ход, по мере того как он все сильнее натягивал своими мускулистыми руками поводья.
– Почему же? Благодарность, несомненно, должна быть для тебя таким же подходящим предлогом для женитьбы, как и все остальные. Ты довольно охотно соглашался жениться на мне всего лишь из чувства долга.
– Ты предпочла бы, если бы я объявил тебе о своей вечной любви и страсти?
Ирония, прозвучавшая в его тоне, показалась Ане в ее ранимом состоянии такой же болезненной, как удар хлыста.
– Да, без сомнения, – сказала она, собрав все силы, чтобы скрыть свою боль за язвительностью, – поскольку какой-то предлог все равно нужно найти.
– Интересно. Если ты уверена, что чувство долга было всего лишь предлогом, то почему же все-таки я хотел жениться на тебе?
– Как и большинство людей: из-за денег и положения.
– У меня достаточно и того и другого для удовлетворения своих потребностей.
– Респектабельность?
– О, это действительно перспектива! Я думал, что респектабельность – это то, что я предлагал тебе.
– Действительно! – гневно воскликнула она. Колесница остановилась, и она подобрала юбки, готовясь спрыгнуть. Он положил свою сильную теплую ладонь на ее руку.
– Я прожил без респектабельности большую часть своей жизни. Почему я должен сейчас страдать из-за ее отсутствия?
– Большинство из нас хотят получить то, чего получить не могут, – сказала она, спокойно глядя на него своими темно-синими глазами.
– Это правда, – сказал он, отпустив ее, и в его тоне проскользнули нотки веселья, – но ты, если подумаешь, можешь найти ошибку в своих рассуждениях.
Она спустилась с колесницы со всей грациозностью, на какую была способна в этот момент. Стоя на тротуаре, она обернулась к нему и, не обращая внимания на любопытные взгляды, ответила уничтожающим тоном:
– Если я ее найду, я дам тебе знать.
– Пожалуйста, – исключительно любезно сказал он и, хлестнув поводьями по спинам козлов, отправился дальше.
У нее не было времени обдумывать то, что он имел в виду, или сожалеть о том, что между ними постоянно возникали ссоры. Не было у нее времени и для того, чтобы серьезно задуматься о причинах нападения на нее. Слуги, которые наблюдали за парадом, высунувшись из чердачных окон, тут же нырнули внутрь и разбежались по дому с криками, что она наконец нашлась. На парадной лестнице ее встретила Селестина, ее покрасневшее лицо было в слезах. Она тут же подбежала к Ане и обняла ее, а следом за ней медленно спускались Эмиль и Муррей.
– Где ты была? – плакала Селестина. – Мы искали тебя везде, но было такое впечатление, будто ты исчезла с лица земли! Мы только что пришли сюда, чтобы посмотреть, не вернулась ли ты уже домой.
Аня как могла объяснила свое исчезновение, постоянно прерываемая восклицаниями ужаса, сочувствия и беспокойства. К тому времени как она закончила свой рассказ, Селестина принялась заламывать руки.
– Но ведь тебя могли убить, или даже еще хуже! Я просто не могу понять, как вышло, что мы так быстро потеряли друг друга. Ведь мы только на минуту отвернулись, чтобы посмотреть на забавную шляпку в витрине магазина, а потом увидели впереди другую женщину в костюме, похожем на твой, и подумали, что ты уже прошла мимо нас. Я говорила Муррею и Эмилю, что это была не ты, что ты не стала бы накидывать край плаща на голову, как какая-нибудь прачка, но они настаивали на своем.
– Тысяча извинений, мадемуазель Аня, – искренне сказал Эмиль, беря ее за руку, – я никогда не прощу себе, что оставил вас и подверг такой ужасной опасности. Но как бесстрашно вы провели их. Я в восторге! Никогда в жизни не слышал ничего подобного!
– Если вы оба собираетесь устроить такую суету, – деловым тоном сказал Муррей, – то могли бы по крайней мере дать ей пройти в салон, где она могла бы присесть.
– Действительно, – сказала мадам Роза, стоя на площадке лестницы. – Я уверена, что она измучена после пережитых волнений. И я думаю, что мы все могли бы немного подкрепиться.
Ей пришлось еще раз рассказать мачехе свою историю, слегка приукрасив ее. Селестина, убитая горем придворная дама, сидела на кушетке рядом с Аней, держа ее за руку, как будто бы собиралась больше никогда не отпускать ее от себя. Мадам Роза заняла солидное кресло, стоявшее рядом, а за спиной у нее стоял Гаспар с крайне обеспокоенным выражением на лице. Муррей снял свое черное «домино», которое он надел поверх обычного костюма. Он сидел по правую руку Селестины, а Эмиль сидел на стуле рядом с кушеткой, опираясь локтями на колени и подавшись вперед. Его перчатки с расшитыми отворотами и мушкетерская шляпа были отброшены в сторону, а каштановые кудри всклокочены.
– Как удачно случилось, что Дюральд смог прийти тебе на помощь, – сказал Гаспар.
– Да, он действительно показал себя героем, – согласился Муррей.
Эмиль ударил себя рукой по колену.
– Я должен был быть на его месте!
Аня опустила глаза и принялась рассматривать стакан с шерри, который ей сунули в руку. В ее ушах звучали слова Равеля о том, что ей следовало бы подумать, кому было бы выгодно ее исчезновение. Было просто невероятно, чтобы кто-либо из находившихся сейчас в комнате мог желать ее гибели. Она так хорошо знала их. Они были самой ее жизнью. За исключением Эмиля, она просто не представляла своего существования без кого-либо из них.
Конечно же могли существовать причины завидовать ей. Она была главной наследницей отца. Законы наследования в Луизиане были основаны на французском Наполеоновском кодексе, который, в свою очередь, был основан на римском праве. Эти законы устанавливали жесткие правила раздела собственности, защищая женщин и детей и делая невозможным для мужчин оставить свою семью без наследства. Собственность, приобретенная в браке, считалась принадлежащей как мужу, так и жене. После смерти любого из супругов половина собственности отходила детям. Таким образом, после смерти матери Аня унаследовала половину «Бо Рефьюж». После смерти отца его вторая жена, мадам Роза, унаследовала половину всех денег, заработанных ее отцом за годы их брака, но оставшаяся половина плантации была разделена поровну между Аней и Селестиной. Таким образом, Аня стала владелицей трех четвертей «Бо Рефьюж» и трех четвертей состояния своего отца. Даже дом в городе был куплен Аней после смерти отца для того, чтобы доставить удовольствие мадам Розе и Селестине. Однако Аня даже про себя называла его домом своей мачехи, так как мадам Роза проводила в нем гораздо больше времени, чем она сама, и она же руководила его оформлением и меблировкой. Но, по правде говоря, можно было сказать, что мачеха и Селестина жили у Ани из милости.
Никто и никогда не выказывал ни малейшего чувства обиды по этому поводу. Она всегда щедро тратила деньги, которые приносила плантация, и в течение многих лет пользовалась здравыми и разумными советами мадам Розы по поводу их вложения. Ни мачеха, ни сестра не имели ни малейшего желания занять ее место. Фактически им было гораздо удобнее предоставить ей возможность выполнять работу, которая давала им средства к существованию.
Что же касается остальных, то Эмиль был просто младшим братом Жана. Он мог затаить зло на Равеля, но это не имело ни малейшего отношения к ней. В действительности она едва знала его: Эмиля очень долго не было в Новом Орлеане, и он редко встречался с ней, но ей нравилось то, что она видела в нем.
Муррей был возлюбленным, женихом Селестины, милым обыкновенным человеком из милой, обыкновенной семьи со Среднего Запада. Он обладал обаянием и скромным честолюбием, работая клерком в адвокатской конторе, намеревался вскоре получить право на адвокатскую практику и упоминал о том, что, возможно, займется политикой. Если он и не обладал присущей большинству креольских джентльменов обходительностью и речистостью, то он нравился Селестине, и уже одно это было достаточной рекомендацией.
Затем был Гаспар, утонченный, элегантный Гаспар, которому не нравился Муррей и который содержал любовницу-квартеронку на Рэмпарт-стрит, продолжая при этом неутомимо играть роль верного и обязательного сопровождающего мадам Розы. Аня просто не могла себе представить, по какой причине он мог бы хотеть ее смерти в огне пожара в хлопковом сарае, но, возможно, он понял, что она знает о его квартеронке, и, может быть, был готов пойти на все, чтобы сохранить это в тайне. Но если это так, то, конечно же, он не стал бы использовать свое любовное гнездо как место для собраний.
Несмотря на все заявления мужчин о том, что женщины неспособны хранить что-либо в тайне, мужчины и сами вряд ли смогли бы сохранить подобный секрет.
Аня рассматривала Гаспара, обдумывая все, что знает о нем, и заметила вдруг, что он смотрит на нее задумчивым и весьма ироничным взглядом. Она отвела взгляд и, подталкиваемая каким-то странным смущением, встала.
– Очень мило с вашей стороны, что вы все так беспокоитесь, но за мной вовсе не нужно ухаживать, как за больной. Я чувствую себя совершенно нормально, уверяю вас. Не пора ли нам уже готовиться к балу?
Селестина не отпустила ее руку.
– Ты уверена, что хочешь туда пойти?
– Я и не думаю о том, чтобы пропустить это зрелище, и я не хочу лишать его кого-либо из вас. Я и так чувствую себя достаточно ужасно, будучи причиной того, что большинство из вас не смогли как следует посмотреть парад Комуса. Это было… просто прекрасно.
– Нам нужно поторопиться, если мы хотим успеть вовремя, чтобы посмотреть живые картины, – сказала мадам Роза.
– Именно это я и хотела сказать, – заявила Аня, в оживлении которой ощущалась легкая напряженность. – Кто-нибудь уже приказал заложить экипаж?
Ее бальное платье из светло-голубого атласа было украшено черным кружевным воротником, черным атласным поясом, подчеркивающим талию, и черными кружевными розетками по всему подолу огромной пышной юбки. У нее не было времени для сложной прически, и она приказала горничной сделать спереди крупные локоны, а оставшиеся волосы уложить на затылке в виде восьмерки и украсить их веточкой из бархатных светло-голубых листьев, перевязанных черными лентами. Из драгоценностей она выбрала гарнитур с аквамаринами и бриллиантами, в который входили серьги, ожерелье и два браслета. Аня стояла, протянув горничной правую руку, чтобы та застегнула браслет, как вдруг до нее дошло, что имел в виду Равель при расставании с ней несколькими часами раньше.
Она обвинила его в том, что он предлагал ей жениться на ней, используя в качестве предлога соблюдение правил приличия, чтобы получить респектабельность, которой он не мог добиться никаким другим путем. Что же она ему сказала? Что-то насчет того, что мы хотим получить вещи, которые нам недоступны? Однако для него целью была не респектабельность, а она сама. Он хотел ее. И все же, жестокая правда заключалась в том, что он уже овладел ею, значит, он предложил брак, чтобы сделать это владение постоянным. Присущим ему особым образом он сообщил ей, что мотивом для того, чтобы просить ее руки, было лишь желание, и ничто больше.
Она не знала, должна ли почувствовать радость, гнев или боль. Однако можно было сказать с уверенностью: несмотря на ее жизнерадостное обещание сообщить Равелю, когда она поймет, что он имел в виду, она не собиралась делать это.
Огромные кринолины, которые в этом сезоне носили под бальными платьями, были складными, но тем не менее в экипаже могли разместиться не более двух леди в подобных платьях. Ради удобства мадам Роза не стремилась к кринолинам такой огромной величины, заявляя, что подобное хвастовство туалетами не приличествует вдове. Однако ее дородность была такова, что ей необходима была как минимум половина сиденья в экипаже, чтобы не чувствовать себя в тесноте. Тогда было обычным ездить в экипаже вчетвером: две дамы и двое мужчин. Компания же Гамильтонов в течение какого-то времени состояла из весьма неудобного количества людей: пять человек, из них три дамы, и поэтому для большинства выездов требовались два экипажа. Обычно они передвигались следующим образом: Муррей и Селестина вдвоем в экипаже Гамильтонов с Аней в качестве дуэньи, а мадам Роза и Гаспар следовали за ними в экипаже, принадлежащим энергичному французу. Добавление к их компании Эмиля повлекло за собой некоторые осложнения. Он совершенно не чувствовал себя лишним, из чего можно было сделать вывод, что он принял на себя обязанности Аниного сопровождающего на весь вечер. Тогда каким же образом нужно было распределять между ними места в экипажах? Казалось, не было другого выхода, кроме как разделить Гаспара и мадам Розу.
В старину все было гораздо проще, подумала Аня, направляясь в салон с вечерней накидкой в руках. Тогда все ходили в бальные залы пешком, а горничные шли сзади и несли коробки с бальными туфлями.
– Как ты быстро собралась, – сказал Гаспар, поворачиваясь к ней от окна, когда она вошла в комнату, – и как ты мила. Нам предстоит ехать в первом экипаже вместе с мсье Жиро. Мы отправимся, как только он вернется, чтобы занять, места в театре для мадам Розы и Селестины. Боюсь, что у нас уже осталось мало времени; театр, должно быть, будет переполнен.