Страница:
— Не слыхал, — признался Гурский.
— Вот и я не слыхал. Ну что, еще по одной?
— Ну… по последней, да я прилягу.
— Давай.
Глава 28
Глава 29
Глава 30
Глава 31
— Вот и я не слыхал. Ну что, еще по одной?
— Ну… по последней, да я прилягу.
— Давай.
Глава 28
Проснулся Адашев-Гурский несколько посвежевшим и взбодрившимся. На часах было что-то около восьми, в купе темно. Василич и его жена, Струйкина Варвара Тихоновна, спали, лишь над головой, на верхней полке, при свете ночника шуршал чем-то вредитель Витька.
Гурский сел, натянул и зашнуровал высокие ботинки, взял со стола сигареты и, надев куртку, пошел в тамбур. Проходя мимо туалета, дернул ручку — занято. Вышел в тамбур, застегнул куртку и закурил сигарету.»От Севильи до Гренады, — напел про себя, — в тихом сумраке ночей…»
Выкурив сигарету, бросил окурок в консервную банку. Вышел из тамбура и еще раз взглянул на дверь туалета — занято. Опять вышел в тамбур и перешел через грохочущую межвагонную «гармошку» в соседний вагон. Ближайший туалет, что располагался возле служебного купе проводника, был заперт на ключ.
Александр вынул из кармана куртки ключи, которые дал ему в аэропорту предусмотрительный Волков, и тихонько отпер замок. Дверь открылась.
«Весьма вами признательны, Петр Сер-геич», — мысленно поблагодарил Гурский, сунул ключи в карман камуфляжных брюк и вошел в туалет.
Возвращаясь в свой вагон, он еще раз взглянул на часы, с удовольствием отметил, что конечный пункт его путешествия совсем рядом и, значит, можно будет снять номер в гостинице, поужинать, а потом наконец-то забраться под душ и лечь в чистую постель, сняв с себя не только ботинки.
Погруженный в приятные размышления, он расслабился и совершил роковую ошибку: выходя из «гармошки» в свой вагон, он увидел распахнутую настежь наружную дверь, ощутил ледяной ветер, забрасывающий вовнутрь колючий снег, успел этому удивиться, но вместо того, чтобы сначала захлопнуть ее, он, завороженно глядя в черный проем, вошел в тамбур, не оборачиваясь, захлопнул за собой внутреннюю дверь и уже затем протянул руку, намереваясь восстановить герметизацию вагона.
И получил мощнейший пинок под зад, вышвырнувший его из поезда.
Испугаться Гурский не успел, ибо ошарашенное сознание уступило всю инициативу телу, которое, выпадая, рефлекторно раскинуло руки, зацепилось за какие-то железные кромки и, погасив тем самым обретенное ускорение, умудрилось повиснуть на наружном поручне.
Дверь, закрываясь, мягко шлепнула и щелкнула замком.
«Предъяви плацкарту, сука!» — почему-то пронеслось в мозгу Александра.
Намертво вцепившись в поручень, он нащупал ногами ступени. Положение сделалось устойчивей. Но это, безусловно, была временная победа. Куртка мгновенно надулась и парусила, угрожая оторвать коченеющие на ледяном ветру пальцы от поручня. Гурский попытался было просунуть одну руку между поручнем и стенкой вагона, чтобы держаться локтем, но в щель не пролезало даже запястье. Положение становилось отчаянным. Собравшись с духом, он оторвал одну руку от поручня и, дотянувшись, подергал ручку двери. Дверь была заперта.
Александр попытался вынуть из кармана брюк ключи, но понял, что окоченевшими пальцами их не удержит. Намертво вцепившись одной, онемевшей от холода, рукой в поручень, он засунул вторую под куртку и стал отогревать ее под мышкой. Затем все-таки умудрился достать ключи, вставил нужный в замок, повернул и, нажав на ручку, распахнул вагонную дверь. Подтянулся и ввалился в тамбур.
Не вставая с колен, вынул ключи, захлопнул дверь и запер замок, после чего уселся, вытянув ноги, на полу, вытащил с четвертой попытки сигарету из пачки и закурил.
В голове была полная тишина. Все мысли, забившись куда-то в самый дальний уголок оцепеневшего сознания, не подавали никаких признаков жизни.
Отбросив обжегшую пальцы докуренную сигарету, Адашев-Гурский расстегнул один из больших карманов куртки, вынул из него флягу с коньяком и приложился к горлышку. Затем убрал ее обратно и закурил еще одну сигарету.
Медленно разливающееся по телу тепло достигло наконец мозга. Зашевелились, выходя из ступора, мысли. У одной из них даже получилось развернуться фразой: «Ни хрена себе, пописать сходил…»
Гурский докурил сигарету, поднялся с пола, с удовлетворением отметив, что дрожи в ногах почти нет, снял куртку и стал рассовывать содержимое ее карманов по карманам камуфляжа. Все поместилось, даже фляжке нашлось место в большом кармане на бедре.
Затем он вывернул куртку наизнанку, черной подкладкой наверх, и тщательно свернул, сильно уминая пальцами податливую пуховую набивку. Получился небольшой черный сверток, который легко уместился под мышкой. Открыл дверь тамбура и заглянул в вагон — коридор был пуст.
Быстро прошел мимо закрытых купе к себе, достал сумку, засунул в нее куртку, еще раз выглянул наружу и, никого не увидев, пошел по коридору.
«Возле какого же вагона я их видел? — думал он, вспоминая толпу военных, которые усаживались на Хабаровском вокзале в поезд. — Где-то впереди вроде».
Перейдя в соседний вагон и не встретив никого по пути, он открыл ключом тот самый, запертый туалет, закрыл за собой дверь, поставил сумку на пол и достал из нее бритвенные принадлежности. С сожалением посмотрел в зеркало на ухоженные усы.
«Ладно, — решил в конце концов, — задница дороже».
Смочил холодной водой помазок, выда-вил на него крем и стал густо намыливать отросшую щетину и усы.
Когда, закончив бритье и спрыснув лицо одеколоном, Адашев-Гурский надел черную шерстяную шапочку, раскатав ее на уши, чтобы закрыть волосы, и взглянул на себя в зеркало, он сам поразился происшедшей перемене. Без привычных усов лицо изменилось удивительным образом.
«Может, так и ходить? — подумал было он. Нет, без усов неприлично. Без бороды еще — туда-cюда, но без усов…»
Выйдя из туалета и заперев его за собой на ключ, он пошел к голове поезда, переходя из вагона в вагон, и скоро оказался в плацкартном, где и нашел ту самую воинскую команду. Кто-то сворачивал матрац, кто-то укладывал на верхнюю полку уже свернутый, кто-то жевал, отстраненно глядя в черное окно, кто-то натягивал на себя бушлат.
Гурский прошел в середину вагона, присел за столик на боковое место, засунул сумку под ноги, взял оставленную кем-то затрепанную книжку без обложки, раскрыл наугад и стал размышлять, делая вид, что читает.
«Значит, все-таки прав я, Петя. Пасут меня. Не только нам эта трубка нужна. Все. С этого момента — все. Блин… меня же грохнуть хотели! Ни фига себе!.. Это ж, значит, от самого Питера мы вместе едем. Ну да, аэропорты, вокзал — везде толкотня, все на глазах, да и нигде там я и не тусовался, нырял куда— нибудь каждый раз. Они-то небось думают: нарочно, прятался. Им же невдомек, что я на стакане, что и сам не знаю, куда меня шарахнет в очередной раз. Пьяного же не вычислить. Пьяного Господь бережет. Я и из аэропорта вдруг сорвался без багажа, а только потом вернулся и тем самым наверняка их с хвоста скинул. И в кассах железнодорожных в последний момент билет поменял. Если они меня после аэропорта нашли, то опять потеряли. Но потом все равно нашли. Уж очень в поезде им меня достать удобно. И свидетелей никаких.
Только уж больно неконкретно они как-то… Могли бы по башке отоварить или и вовсе пером под ребро, а уж потом выкинуть. А они — пенделя и все. Почему? Отчего ко мне такое неуважение? Настолько крутые? Или наоборот, интеллигенты какие-нибудь сраные, грех на душу брать не решаются? Странно… К бабе чужой под юбку я не лез, чтобы меня по пьяной обиде замочить, случайная шпана у меня бы карманы прежде всего вытряхнула. Нет, это конкурирующая фирма, точно. Но все равно странно она себя ведет. Ладно, ясно одно теперь — глаз да глаз. Хотелось бы еще немножечко пожить.
Да и глупо было бы: интеллигенты или наоборот, они же сейчас уверены, что я где-то там, в сугробе отдыхаю. Живой, мертвый — не важно. Они же меня выкинули, дверь захлопнули да еще и на замок закрыли. Я же, по логике вещей, если и не насмерть, то уж руки-ноги точно переломать обязан. И если даже живой остался, то все равно никакая им теперь не помеха. Они расслабились. А мы — наоборот. Выходит, преимущество уже на нашей стороне. А было на их. А теперь на нашей. И хорошо. А на вокзале мы их сделаем. Это и к бабке не ходи».
Гурский скользнул глазами по странице раскрытой книжки:
«Раздевайся, сучка… Она принялась торопливо сбрасывать одежду, не сводя с него покруглевших от страха глаз. Уразумев очередной жест, быстро опрокинулась навзничь на постель, замерла. Вадим, не озаботившись снять сапоги и что бы то ни было еще, приспустил штаны, неторопливо навалился, медленно вошел и принялся охаживать ее…»
Приподнял брови и раскрыл книжку ближе к началу:
«Тут как раз начал ощущаться запашок — воняло, признаться, немилосердно. Все еще не справившись с растерянностью, они нелепо, неуклюже топтались возле нар, а понос никак не унимался, штаны, казалось, промокли насквозь, на пол уж вовсю текло и капало».
Раскрыл наугад еще в одном месте:
«…побежишь в милицию и станешь доказывать, что ты — видный шантарский бизнесмен, волею рока оказавшийся в роли бомжа…» Закрыл книжку, и отложил в сторонку. «Ба-атюшки светы… — подумал про себя. — Сколько иронии, сколько поэзии растворено в современной русской беллетристике».
Гурский сел, натянул и зашнуровал высокие ботинки, взял со стола сигареты и, надев куртку, пошел в тамбур. Проходя мимо туалета, дернул ручку — занято. Вышел в тамбур, застегнул куртку и закурил сигарету.»От Севильи до Гренады, — напел про себя, — в тихом сумраке ночей…»
Выкурив сигарету, бросил окурок в консервную банку. Вышел из тамбура и еще раз взглянул на дверь туалета — занято. Опять вышел в тамбур и перешел через грохочущую межвагонную «гармошку» в соседний вагон. Ближайший туалет, что располагался возле служебного купе проводника, был заперт на ключ.
Александр вынул из кармана куртки ключи, которые дал ему в аэропорту предусмотрительный Волков, и тихонько отпер замок. Дверь открылась.
«Весьма вами признательны, Петр Сер-геич», — мысленно поблагодарил Гурский, сунул ключи в карман камуфляжных брюк и вошел в туалет.
Возвращаясь в свой вагон, он еще раз взглянул на часы, с удовольствием отметил, что конечный пункт его путешествия совсем рядом и, значит, можно будет снять номер в гостинице, поужинать, а потом наконец-то забраться под душ и лечь в чистую постель, сняв с себя не только ботинки.
Погруженный в приятные размышления, он расслабился и совершил роковую ошибку: выходя из «гармошки» в свой вагон, он увидел распахнутую настежь наружную дверь, ощутил ледяной ветер, забрасывающий вовнутрь колючий снег, успел этому удивиться, но вместо того, чтобы сначала захлопнуть ее, он, завороженно глядя в черный проем, вошел в тамбур, не оборачиваясь, захлопнул за собой внутреннюю дверь и уже затем протянул руку, намереваясь восстановить герметизацию вагона.
И получил мощнейший пинок под зад, вышвырнувший его из поезда.
Испугаться Гурский не успел, ибо ошарашенное сознание уступило всю инициативу телу, которое, выпадая, рефлекторно раскинуло руки, зацепилось за какие-то железные кромки и, погасив тем самым обретенное ускорение, умудрилось повиснуть на наружном поручне.
Дверь, закрываясь, мягко шлепнула и щелкнула замком.
«Предъяви плацкарту, сука!» — почему-то пронеслось в мозгу Александра.
Намертво вцепившись в поручень, он нащупал ногами ступени. Положение сделалось устойчивей. Но это, безусловно, была временная победа. Куртка мгновенно надулась и парусила, угрожая оторвать коченеющие на ледяном ветру пальцы от поручня. Гурский попытался было просунуть одну руку между поручнем и стенкой вагона, чтобы держаться локтем, но в щель не пролезало даже запястье. Положение становилось отчаянным. Собравшись с духом, он оторвал одну руку от поручня и, дотянувшись, подергал ручку двери. Дверь была заперта.
Александр попытался вынуть из кармана брюк ключи, но понял, что окоченевшими пальцами их не удержит. Намертво вцепившись одной, онемевшей от холода, рукой в поручень, он засунул вторую под куртку и стал отогревать ее под мышкой. Затем все-таки умудрился достать ключи, вставил нужный в замок, повернул и, нажав на ручку, распахнул вагонную дверь. Подтянулся и ввалился в тамбур.
Не вставая с колен, вынул ключи, захлопнул дверь и запер замок, после чего уселся, вытянув ноги, на полу, вытащил с четвертой попытки сигарету из пачки и закурил.
В голове была полная тишина. Все мысли, забившись куда-то в самый дальний уголок оцепеневшего сознания, не подавали никаких признаков жизни.
Отбросив обжегшую пальцы докуренную сигарету, Адашев-Гурский расстегнул один из больших карманов куртки, вынул из него флягу с коньяком и приложился к горлышку. Затем убрал ее обратно и закурил еще одну сигарету.
Медленно разливающееся по телу тепло достигло наконец мозга. Зашевелились, выходя из ступора, мысли. У одной из них даже получилось развернуться фразой: «Ни хрена себе, пописать сходил…»
Гурский докурил сигарету, поднялся с пола, с удовлетворением отметив, что дрожи в ногах почти нет, снял куртку и стал рассовывать содержимое ее карманов по карманам камуфляжа. Все поместилось, даже фляжке нашлось место в большом кармане на бедре.
Затем он вывернул куртку наизнанку, черной подкладкой наверх, и тщательно свернул, сильно уминая пальцами податливую пуховую набивку. Получился небольшой черный сверток, который легко уместился под мышкой. Открыл дверь тамбура и заглянул в вагон — коридор был пуст.
Быстро прошел мимо закрытых купе к себе, достал сумку, засунул в нее куртку, еще раз выглянул наружу и, никого не увидев, пошел по коридору.
«Возле какого же вагона я их видел? — думал он, вспоминая толпу военных, которые усаживались на Хабаровском вокзале в поезд. — Где-то впереди вроде».
Перейдя в соседний вагон и не встретив никого по пути, он открыл ключом тот самый, запертый туалет, закрыл за собой дверь, поставил сумку на пол и достал из нее бритвенные принадлежности. С сожалением посмотрел в зеркало на ухоженные усы.
«Ладно, — решил в конце концов, — задница дороже».
Смочил холодной водой помазок, выда-вил на него крем и стал густо намыливать отросшую щетину и усы.
Когда, закончив бритье и спрыснув лицо одеколоном, Адашев-Гурский надел черную шерстяную шапочку, раскатав ее на уши, чтобы закрыть волосы, и взглянул на себя в зеркало, он сам поразился происшедшей перемене. Без привычных усов лицо изменилось удивительным образом.
«Может, так и ходить? — подумал было он. Нет, без усов неприлично. Без бороды еще — туда-cюда, но без усов…»
Выйдя из туалета и заперев его за собой на ключ, он пошел к голове поезда, переходя из вагона в вагон, и скоро оказался в плацкартном, где и нашел ту самую воинскую команду. Кто-то сворачивал матрац, кто-то укладывал на верхнюю полку уже свернутый, кто-то жевал, отстраненно глядя в черное окно, кто-то натягивал на себя бушлат.
Гурский прошел в середину вагона, присел за столик на боковое место, засунул сумку под ноги, взял оставленную кем-то затрепанную книжку без обложки, раскрыл наугад и стал размышлять, делая вид, что читает.
«Значит, все-таки прав я, Петя. Пасут меня. Не только нам эта трубка нужна. Все. С этого момента — все. Блин… меня же грохнуть хотели! Ни фига себе!.. Это ж, значит, от самого Питера мы вместе едем. Ну да, аэропорты, вокзал — везде толкотня, все на глазах, да и нигде там я и не тусовался, нырял куда— нибудь каждый раз. Они-то небось думают: нарочно, прятался. Им же невдомек, что я на стакане, что и сам не знаю, куда меня шарахнет в очередной раз. Пьяного же не вычислить. Пьяного Господь бережет. Я и из аэропорта вдруг сорвался без багажа, а только потом вернулся и тем самым наверняка их с хвоста скинул. И в кассах железнодорожных в последний момент билет поменял. Если они меня после аэропорта нашли, то опять потеряли. Но потом все равно нашли. Уж очень в поезде им меня достать удобно. И свидетелей никаких.
Только уж больно неконкретно они как-то… Могли бы по башке отоварить или и вовсе пером под ребро, а уж потом выкинуть. А они — пенделя и все. Почему? Отчего ко мне такое неуважение? Настолько крутые? Или наоборот, интеллигенты какие-нибудь сраные, грех на душу брать не решаются? Странно… К бабе чужой под юбку я не лез, чтобы меня по пьяной обиде замочить, случайная шпана у меня бы карманы прежде всего вытряхнула. Нет, это конкурирующая фирма, точно. Но все равно странно она себя ведет. Ладно, ясно одно теперь — глаз да глаз. Хотелось бы еще немножечко пожить.
Да и глупо было бы: интеллигенты или наоборот, они же сейчас уверены, что я где-то там, в сугробе отдыхаю. Живой, мертвый — не важно. Они же меня выкинули, дверь захлопнули да еще и на замок закрыли. Я же, по логике вещей, если и не насмерть, то уж руки-ноги точно переломать обязан. И если даже живой остался, то все равно никакая им теперь не помеха. Они расслабились. А мы — наоборот. Выходит, преимущество уже на нашей стороне. А было на их. А теперь на нашей. И хорошо. А на вокзале мы их сделаем. Это и к бабке не ходи».
Гурский скользнул глазами по странице раскрытой книжки:
«Раздевайся, сучка… Она принялась торопливо сбрасывать одежду, не сводя с него покруглевших от страха глаз. Уразумев очередной жест, быстро опрокинулась навзничь на постель, замерла. Вадим, не озаботившись снять сапоги и что бы то ни было еще, приспустил штаны, неторопливо навалился, медленно вошел и принялся охаживать ее…»
Приподнял брови и раскрыл книжку ближе к началу:
«Тут как раз начал ощущаться запашок — воняло, признаться, немилосердно. Все еще не справившись с растерянностью, они нелепо, неуклюже топтались возле нар, а понос никак не унимался, штаны, казалось, промокли насквозь, на пол уж вовсю текло и капало».
Раскрыл наугад еще в одном месте:
«…побежишь в милицию и станешь доказывать, что ты — видный шантарский бизнесмен, волею рока оказавшийся в роли бомжа…» Закрыл книжку, и отложил в сторонку. «Ба-атюшки светы… — подумал про себя. — Сколько иронии, сколько поэзии растворено в современной русской беллетристике».
Глава 29
— Комсомольск, подъезжаем, Комсомольск, — прошел через вагон проводник.
Окружающие, взяв в руки поклажу, потянулись к выходу в тамбур. Гурский, стараясь держаться в самой середине, присоединился к ним.
Вместе с зеленопятнистой, одетой в такой же камуфляж гурьбой военных он вышел из вагона и вошел в здание вокзала, на дверях которого болталась наполовину оторванная афиша выставки восковых фигур.
В самом низу афиши Гурский заметил написанный от руки жирным темно-синим фламастером адрес, но, стараясь не задерживаться, разглядел только: «ДК кораблестроителей». Название улицы было написано мельче, и, вынужденный идти внутри плотной группы, он его не разобрал.
Его спутники, очевидно, в большинстве своем знакомы между собой не были и поэтому, не обращая на него никакого внимания, молча шли вслед за старшим. Только один раз, еще при выходе из вагона, кто-то спросил, покосившись на его пустые погоны:
— А нам не сказали, чтобы без знаков различия… А чего ты без бушлата-то?
— Да здесь все, — ответил Гурский, кивнув на сумку.
— Не холодно?
— Свитер теплый.
— Ну, тогда-то что…
Выйдя вместе с воинской командой на привокзальную площадь, Александр незаметно отошел в сторонку и, взмахнув рукой, подозвал машину.
— Куда? — спросил водитель.
— ДК кораблестроителей.
— Садись.
Гурский сел на заднее сиденье и захлопнул дверь. Машина тронулась с места. И снова Александру неожиданно резануло глаз то обстоятельство, что водительское место пустое.
«Как же они так ездят? — подумал он. — А на обгон? Ведь справа же ни фига не видно. Это ведь жирафом каким-то надо быть…»
— Слушай, — спросил он водителя, — а там, возле этого Дома культуры, гостиница какая-нибудь есть?
— Прям рядом.
— Вот. Вот туда и давай.
Подъехав к гостинице и расплатившись с шофером, Гурский вошел в вестибюль и подошел к стойке администратора.
— Добрый вечер. — Он поставил сумку на пол.
— Здравствуйте.
— Поселиться у вас можно?
— А чего ж нельзя. Только вот, — женщина оценивающе посмотрела на него, — свободный у нас только люкс. А иначе — в двухместном. Там мужчина живет один.
— А женщина одна нигде не живет?
— Интересуетесь по женской части? — в глазах у нее появилась заинтересованность.
— Я?! — Гурский округлил глаза и жеманно потупился. — Что-о вы… Давайте, селите меня к мужчинке.
— Заполняйте, — администратор, растерянно отведя глаза, протянула ему бланк.
«Береженого Бог бережет, — думал Александр, поднимаясь по лестнице в двухместный номер. — Гостиница рядом с выставкой, может, и их сюда занесет. Не будут же они при свидетеле подушкой меня душить».
Окружающие, взяв в руки поклажу, потянулись к выходу в тамбур. Гурский, стараясь держаться в самой середине, присоединился к ним.
Вместе с зеленопятнистой, одетой в такой же камуфляж гурьбой военных он вышел из вагона и вошел в здание вокзала, на дверях которого болталась наполовину оторванная афиша выставки восковых фигур.
В самом низу афиши Гурский заметил написанный от руки жирным темно-синим фламастером адрес, но, стараясь не задерживаться, разглядел только: «ДК кораблестроителей». Название улицы было написано мельче, и, вынужденный идти внутри плотной группы, он его не разобрал.
Его спутники, очевидно, в большинстве своем знакомы между собой не были и поэтому, не обращая на него никакого внимания, молча шли вслед за старшим. Только один раз, еще при выходе из вагона, кто-то спросил, покосившись на его пустые погоны:
— А нам не сказали, чтобы без знаков различия… А чего ты без бушлата-то?
— Да здесь все, — ответил Гурский, кивнув на сумку.
— Не холодно?
— Свитер теплый.
— Ну, тогда-то что…
Выйдя вместе с воинской командой на привокзальную площадь, Александр незаметно отошел в сторонку и, взмахнув рукой, подозвал машину.
— Куда? — спросил водитель.
— ДК кораблестроителей.
— Садись.
Гурский сел на заднее сиденье и захлопнул дверь. Машина тронулась с места. И снова Александру неожиданно резануло глаз то обстоятельство, что водительское место пустое.
«Как же они так ездят? — подумал он. — А на обгон? Ведь справа же ни фига не видно. Это ведь жирафом каким-то надо быть…»
— Слушай, — спросил он водителя, — а там, возле этого Дома культуры, гостиница какая-нибудь есть?
— Прям рядом.
— Вот. Вот туда и давай.
Подъехав к гостинице и расплатившись с шофером, Гурский вошел в вестибюль и подошел к стойке администратора.
— Добрый вечер. — Он поставил сумку на пол.
— Здравствуйте.
— Поселиться у вас можно?
— А чего ж нельзя. Только вот, — женщина оценивающе посмотрела на него, — свободный у нас только люкс. А иначе — в двухместном. Там мужчина живет один.
— А женщина одна нигде не живет?
— Интересуетесь по женской части? — в глазах у нее появилась заинтересованность.
— Я?! — Гурский округлил глаза и жеманно потупился. — Что-о вы… Давайте, селите меня к мужчинке.
— Заполняйте, — администратор, растерянно отведя глаза, протянула ему бланк.
«Береженого Бог бережет, — думал Александр, поднимаясь по лестнице в двухместный номер. — Гостиница рядом с выставкой, может, и их сюда занесет. Не будут же они при свидетеле подушкой меня душить».
Глава 30
Разбудило Адашева-Гурского чувство голода.
В силу позднего, с точки зрения местного часового пояса, времени поужинать вчера ему так и не удалось. Но с завтраком придется повременить. Прежде необходимо было заглянуть на выставку и осмотреться.
Не скажешь же, дескать, ребята — вот у меня ваш муляж, а эта трубка — моего дедушки. Давайте меняться. Хоть, в общем-то, можно и так сказать. Но лучше все-таки подменить. И никаких разговоров лишних. Даже если застукают, всяко можно сказать, мол, любопытствую, хотел поближе рассмотреть, со своей сравнить. И забирайте свою дурилку, моя-то — настоящая. И все. И домой.
«Теперь дальше — надевать куртку или нет? — размышлял он, лежа в постели. — Могли в поезде на меня просто так напасть, случайно? Все-таки вряд ли. Просто так из поезда выкинуть? Из озорства, что ли? Я ведь ни с кем не ссорился, да и не общался даже, кроме Василича. Из купе вообще не выходил, и к нам никто не заходил, заглянул только кто-то однажды, и все. Ограбить меня не пытались. Нет, это за мной хвост из Питера тянется. Значит, ни через какую Москву они не полетели. А летели вместе со мной, тем же рейсом. А срисовали меня, конкурента, в аэропорту, когда я с Петром прощался. На меня лично кто указать мог? Только Ирина или брат ее, Виктор. Больше в лицо меня никто не знает, ну из тех, кому известно о моей причастности ко всей этой заморочке. А Петра? А Петра кто угодно.
Но, в любом случае, как на меня могли указать? А так: «Видишь вон того длинного, с усами, в оранжевой куртке?» И все. А что еще? И выходит, что бритый и без куртки этой я — это как бы и не я вовсе. Так, похож вроде. Тем более что меня с поезда скинули. Значит, не будем пока куртку надевать, от греха подальше».
Соседа в номере уже не было. Гурский выбрался из постели, достал из сумки белые трикотажные кальсоны и толстую шерстяную тельняшку.
«Выставка под боком, не замерзну», — решил он.
Умывшись и натянув поверх тельника теплый черный свитер, надел камуфляжную куртку, вынул оставшиеся русские деньги, пересчитал и решил, что стоху баксов, на всякий случай, поменять нужно.
Вышел из номера, запер его за собой и подошел к столику дежурной по этажу.
— Доброе утро. А где у вас доллары поменять можно?
— А сколько? — заинтересовалась она.
— Сто.
— Так давайте я куплю. Чего ходить-то…
— Спасибо. А вот у вас здесь выставка восковая, — сказал Александр, засовывая рубли в карман. — Неподалеку. Во сколько она открывается, не знаете случайно?
— Так они вроде уехали.
— Как уехали? Я же на вокзале афишу видел.
— Так это старая. Недавно вроде. С неделю как закрылись.
— А куда?.. Ну да.
— Откуда ж знать.
— Можно я сумку у вас здесь пока оставлю?
— Оставляйте.
— Спасибо. — Гурский отдал ключи от номера, вышел на улицу, натянул шапку на уши и быстро зашагал по хрустящему под ногами снегу.
Улицы Комсомольска-на-Амуре в это' воскресное утро были пустынны: редкие машины, одинокие прохожие, автобус с заиндевевшими окнами.
Подойдя к стеклянным дверям Дома культуры, Александр взглянул на часы — без пяти десять. Двери были заперты. Никаких афиш, щитов с рекламой выставки не было.
В глубине вестибюля был виден стол с горящей настольной лампой и сидящая за ним вахтерша, одетая в теплую безрукавку.
Гурский достал из кармана монетку и постучал ею в толстое стекло. Женщина подняла голову, отложила книжку, встала со стула и не спеша пошла к дверям.
— Вам кого? — спросила она, впустив его в вестибюль и вновь запирая дверь.
— Здравствуйте. Тут вот какая история… Я — журналист из Хабаровска, мы большой материал готовим, я вот специально приехал, а тут — такая накладка… Куда выставка-то уехала?
— Далась вам всем эта выставка… Два месяца стояла, а тут ну как с цепи сорвались. Раньше надо было. А то ведь среди ночи будят.
— Так утро уже.
— Я не про вас. Другой тут… ночью стучит, колотит, выставку ему подавай. Будто раньше у них времени не было. А надо — езжайте в Николаевск. И нечего среди ночи барабанить.
— Так они в Николаевск уехали? Давно?
— Так с неделю уже. Туда и езжайте, если вам так уж надо. А по ночам шастать нечего.
— Спасибо, извините… — Гурский повернулся к выходу и вдруг, спохватившись, обернулся: — А, извините еще раз Бога ради, это вас сегодняшней ночью будили?
— А то когда же…
— Так это ж не ночь, это же вечер еще был.
— Кому как. Иные и до утра не угомонятся, для них все день. А мне — хоть десять вечера считается, а уже ночь.
— Ну надо же… Это я со своим фотографом потерялся, вы уж его простите, он — маленький, лысенький такой был, да? А с ним еще девушка. Они прямо с поезда.
— Какой там «маленький, лысенький»… Такой лоб здоровенный, чуть дверь мне не сломал. Выставку ему подавай, приспичило ему… И никого он не спрашивал, и девушки не было. Один он был.
— Нет, не он. Но все равно спасибо.
«Ладно; — рассуждал Гурский по дороге в гостиницу, — по крайней мере, мы теперь знаем, что он один и что „лоб здоровенный“. Уже что-то. Интересно, он сразу в Николаевск рванул или заночевать решил? Я бы сразу поехал. Но ему, с другой стороны, спешить некуда, он же меня с поезда скинул. Может, спит еще. По Москве-то три часа ночи. Хорошо бы — спал. А то ведь перехватит трубку из-под самого носа. Поспешать, однако, нужно…» Он вернулся в гостиницу и, позавтракав в ресторане, поднялся на свой этаж.
— Спасибо, что за сумкой присмотрели, — подошел он к дежурной.
— Да не за что. Уезжаете?
— А во сколько у вас поезд на Николаевск?
— Николаевск-на-Амуре? — улыбнулась она.
— А что, другой есть?
— Да нет, другого у нас тут вроде нет. Только и поездов туда тоже не бывает. Вы сами-то откуда?
— С Запада, из Европы. А как же туда люди попадают?
— Кто как. Раньше самолетом, но теперь вроде и самолеты не летают. Или летают, но изредка.
— А поезда даже изредка не ходят?
— Да как же им ходить, если туда и рельсов-то не проложено? Он же на той стороне Амура, ну, если отсюда смотреть, а там и моста нет. Летом — паром, зимой — по льду. Ну, в навигацию-то проще…
— И чего делать? — растерялся Гурский. — А он далеко?
— Ну… если на машине, смотря как ехать. Верст семьсот где-то. А вам что, очень надо?
— Очень.
— Ладно. Вот я вам сейчас адресочек напишу, здесь рядом, недалеко. Это знакомый мой, Константин, ему вроде нужно было туда по делу. Я почему помню, он как раз думал — открыли там переправу или нет. Воскресенье сегодня? Вот. Вроде сегодня он и собирался. Только вы поспешите, не уехал ли. Скажите, что от Ани.
— Послушайте, — Гурский задумчиво смотрел на бумажку с адресом, — а где это?
— Так вы совсем города не знаете?
— Вообще.
— Давайте я вам нарисую. Здесь на самом деле рядом.
Минут через пятнадцать Александр нашел указанный на клочке бумажки адрес. Во дворе стоял «зилок»-130 с кунгом, под его капотом возился молодой мужик в надетой поверх свитера безрукавке мехом вовнутрь и мохнатой шапке с завязанными на затылке ушами.
— Здравствуйте, — сказал Гурский. — Вы Константин?
— Костя… —повернулся мужик.-А что?
— Да мне вот в Николаевск надо, меня Аня к вам послала, она в гостинице работает. Сказала, вы сегодня туда собираетесь. Я заплачу.
— Поехали, — пожал плечами Константин.
— А когда?
— Да вот сейчас я тут… И поедем.
— А в магазин я успею? Надо же взять что-то с собой в дорогу. Сколько нам ехать?
— Доедем.
— Так я схожу?
— Ага.
Гурский сходил в магазин, уложил в пластиковый пакет купленное курево, нарезанную ветчину, большую бутылку минеральной воды, буханку хлеба и два небольших поллитровых пакета из прозрачного полиэтилена, в которых булькала китайская водка. Пить ее, конечно, было боязно, но он видел такую диковину впервые, и любопытство пересилило разумные опасения.
Потом он вернулся к машине, забросив в кузов сумку, забрался в кабину, и грузовик, мягко качнувшись, двинулся к выезду из города.
В силу позднего, с точки зрения местного часового пояса, времени поужинать вчера ему так и не удалось. Но с завтраком придется повременить. Прежде необходимо было заглянуть на выставку и осмотреться.
Не скажешь же, дескать, ребята — вот у меня ваш муляж, а эта трубка — моего дедушки. Давайте меняться. Хоть, в общем-то, можно и так сказать. Но лучше все-таки подменить. И никаких разговоров лишних. Даже если застукают, всяко можно сказать, мол, любопытствую, хотел поближе рассмотреть, со своей сравнить. И забирайте свою дурилку, моя-то — настоящая. И все. И домой.
«Теперь дальше — надевать куртку или нет? — размышлял он, лежа в постели. — Могли в поезде на меня просто так напасть, случайно? Все-таки вряд ли. Просто так из поезда выкинуть? Из озорства, что ли? Я ведь ни с кем не ссорился, да и не общался даже, кроме Василича. Из купе вообще не выходил, и к нам никто не заходил, заглянул только кто-то однажды, и все. Ограбить меня не пытались. Нет, это за мной хвост из Питера тянется. Значит, ни через какую Москву они не полетели. А летели вместе со мной, тем же рейсом. А срисовали меня, конкурента, в аэропорту, когда я с Петром прощался. На меня лично кто указать мог? Только Ирина или брат ее, Виктор. Больше в лицо меня никто не знает, ну из тех, кому известно о моей причастности ко всей этой заморочке. А Петра? А Петра кто угодно.
Но, в любом случае, как на меня могли указать? А так: «Видишь вон того длинного, с усами, в оранжевой куртке?» И все. А что еще? И выходит, что бритый и без куртки этой я — это как бы и не я вовсе. Так, похож вроде. Тем более что меня с поезда скинули. Значит, не будем пока куртку надевать, от греха подальше».
Соседа в номере уже не было. Гурский выбрался из постели, достал из сумки белые трикотажные кальсоны и толстую шерстяную тельняшку.
«Выставка под боком, не замерзну», — решил он.
Умывшись и натянув поверх тельника теплый черный свитер, надел камуфляжную куртку, вынул оставшиеся русские деньги, пересчитал и решил, что стоху баксов, на всякий случай, поменять нужно.
Вышел из номера, запер его за собой и подошел к столику дежурной по этажу.
— Доброе утро. А где у вас доллары поменять можно?
— А сколько? — заинтересовалась она.
— Сто.
— Так давайте я куплю. Чего ходить-то…
— Спасибо. А вот у вас здесь выставка восковая, — сказал Александр, засовывая рубли в карман. — Неподалеку. Во сколько она открывается, не знаете случайно?
— Так они вроде уехали.
— Как уехали? Я же на вокзале афишу видел.
— Так это старая. Недавно вроде. С неделю как закрылись.
— А куда?.. Ну да.
— Откуда ж знать.
— Можно я сумку у вас здесь пока оставлю?
— Оставляйте.
— Спасибо. — Гурский отдал ключи от номера, вышел на улицу, натянул шапку на уши и быстро зашагал по хрустящему под ногами снегу.
Улицы Комсомольска-на-Амуре в это' воскресное утро были пустынны: редкие машины, одинокие прохожие, автобус с заиндевевшими окнами.
Подойдя к стеклянным дверям Дома культуры, Александр взглянул на часы — без пяти десять. Двери были заперты. Никаких афиш, щитов с рекламой выставки не было.
В глубине вестибюля был виден стол с горящей настольной лампой и сидящая за ним вахтерша, одетая в теплую безрукавку.
Гурский достал из кармана монетку и постучал ею в толстое стекло. Женщина подняла голову, отложила книжку, встала со стула и не спеша пошла к дверям.
— Вам кого? — спросила она, впустив его в вестибюль и вновь запирая дверь.
— Здравствуйте. Тут вот какая история… Я — журналист из Хабаровска, мы большой материал готовим, я вот специально приехал, а тут — такая накладка… Куда выставка-то уехала?
— Далась вам всем эта выставка… Два месяца стояла, а тут ну как с цепи сорвались. Раньше надо было. А то ведь среди ночи будят.
— Так утро уже.
— Я не про вас. Другой тут… ночью стучит, колотит, выставку ему подавай. Будто раньше у них времени не было. А надо — езжайте в Николаевск. И нечего среди ночи барабанить.
— Так они в Николаевск уехали? Давно?
— Так с неделю уже. Туда и езжайте, если вам так уж надо. А по ночам шастать нечего.
— Спасибо, извините… — Гурский повернулся к выходу и вдруг, спохватившись, обернулся: — А, извините еще раз Бога ради, это вас сегодняшней ночью будили?
— А то когда же…
— Так это ж не ночь, это же вечер еще был.
— Кому как. Иные и до утра не угомонятся, для них все день. А мне — хоть десять вечера считается, а уже ночь.
— Ну надо же… Это я со своим фотографом потерялся, вы уж его простите, он — маленький, лысенький такой был, да? А с ним еще девушка. Они прямо с поезда.
— Какой там «маленький, лысенький»… Такой лоб здоровенный, чуть дверь мне не сломал. Выставку ему подавай, приспичило ему… И никого он не спрашивал, и девушки не было. Один он был.
— Нет, не он. Но все равно спасибо.
«Ладно; — рассуждал Гурский по дороге в гостиницу, — по крайней мере, мы теперь знаем, что он один и что „лоб здоровенный“. Уже что-то. Интересно, он сразу в Николаевск рванул или заночевать решил? Я бы сразу поехал. Но ему, с другой стороны, спешить некуда, он же меня с поезда скинул. Может, спит еще. По Москве-то три часа ночи. Хорошо бы — спал. А то ведь перехватит трубку из-под самого носа. Поспешать, однако, нужно…» Он вернулся в гостиницу и, позавтракав в ресторане, поднялся на свой этаж.
— Спасибо, что за сумкой присмотрели, — подошел он к дежурной.
— Да не за что. Уезжаете?
— А во сколько у вас поезд на Николаевск?
— Николаевск-на-Амуре? — улыбнулась она.
— А что, другой есть?
— Да нет, другого у нас тут вроде нет. Только и поездов туда тоже не бывает. Вы сами-то откуда?
— С Запада, из Европы. А как же туда люди попадают?
— Кто как. Раньше самолетом, но теперь вроде и самолеты не летают. Или летают, но изредка.
— А поезда даже изредка не ходят?
— Да как же им ходить, если туда и рельсов-то не проложено? Он же на той стороне Амура, ну, если отсюда смотреть, а там и моста нет. Летом — паром, зимой — по льду. Ну, в навигацию-то проще…
— И чего делать? — растерялся Гурский. — А он далеко?
— Ну… если на машине, смотря как ехать. Верст семьсот где-то. А вам что, очень надо?
— Очень.
— Ладно. Вот я вам сейчас адресочек напишу, здесь рядом, недалеко. Это знакомый мой, Константин, ему вроде нужно было туда по делу. Я почему помню, он как раз думал — открыли там переправу или нет. Воскресенье сегодня? Вот. Вроде сегодня он и собирался. Только вы поспешите, не уехал ли. Скажите, что от Ани.
— Послушайте, — Гурский задумчиво смотрел на бумажку с адресом, — а где это?
— Так вы совсем города не знаете?
— Вообще.
— Давайте я вам нарисую. Здесь на самом деле рядом.
Минут через пятнадцать Александр нашел указанный на клочке бумажки адрес. Во дворе стоял «зилок»-130 с кунгом, под его капотом возился молодой мужик в надетой поверх свитера безрукавке мехом вовнутрь и мохнатой шапке с завязанными на затылке ушами.
— Здравствуйте, — сказал Гурский. — Вы Константин?
— Костя… —повернулся мужик.-А что?
— Да мне вот в Николаевск надо, меня Аня к вам послала, она в гостинице работает. Сказала, вы сегодня туда собираетесь. Я заплачу.
— Поехали, — пожал плечами Константин.
— А когда?
— Да вот сейчас я тут… И поедем.
— А в магазин я успею? Надо же взять что-то с собой в дорогу. Сколько нам ехать?
— Доедем.
— Так я схожу?
— Ага.
Гурский сходил в магазин, уложил в пластиковый пакет купленное курево, нарезанную ветчину, большую бутылку минеральной воды, буханку хлеба и два небольших поллитровых пакета из прозрачного полиэтилена, в которых булькала китайская водка. Пить ее, конечно, было боязно, но он видел такую диковину впервые, и любопытство пересилило разумные опасения.
Потом он вернулся к машине, забросив в кузов сумку, забрался в кабину, и грузовик, мягко качнувшись, двинулся к выезду из города.
Глава 31
За два выходных дня Петру Волкову удалось сделать не так много.
В субботу, ближе к вечеру, Ирина все-таки собралась съездить к жене Виктора, Елене, и он, естественно, ее сопровождал.
Лифт в парадной не работал, и, поднявшись по лестнице на четвертый этаж, они увидели, что рабочие все еще возятся с контуженной взрывом входной железной дверью квартиры погибшего Гольдберга. Петр осмотрелся на площадке. Заочно решив почему-то (вероятно, из-за слов Ирины о том, что брата разорвало), что сработала граната Ф-1, он ожидал куда больших разрушений. Но это явно была «эргэдэшка». Просто закрепленная над дверью сверху. Относительно небольшой ее мощности с избытком хватило как раз на то, чтобы снести клиенту башку. Двери соседних квартир, стены и автоматические дверцы лифта были посечены осколками, местами чуть покорежены, но и только. Киллер квалифицированно использовал принцип достаточности.
Волков вошел вслед за Ириной в квартиру. Представившись и произнеся слова соболезнования, он попытался было тактично задать несколько вопросов, но подавленная случившимся и вымотанная последующим общением с представителями следственных органов, жилищных служб и соседями Елена, ухоженная молоденькая красотка, была не расположена к пространным ответам.
С ее слов выходило, что приехал Виктор утром в пятницу на такси и завалился спать. Потом проснулся, целый день сидел у телевизора и пил пиво. Сделал несколько телефонных звонков, но с кем он беседовал и о чем — Елена сказать не могла, ибо, обиженная на мужа, в непосредственное общение с ним не вступала, и разговоры его телефонные были ей до лампочки.
Дальнейшее было известно: около четырех утра раздался телефонный звонок, Виктор надел спортивный костюм и, сказав, что, мол, на минутку спустится на улицу, открыл входную дверь, за которой его и поджидало самое радикальное средство от похмелья, перхоти, зубной боли, глупых мыслей и потливости ног.
Единственная помощь, на которую оказалась способна новоявленная перспективная вдова, заключалась в том, что она выдала Волкову, по его просьбе, органайзер Гольдберга, из которого он выписал несколько телефонных номеров.
— Нет, — покачала она белокурой головкой в ответ на вопрос о том, не было ли в последние дни каких-нибудь телефонных звонков с угрозами.
О долгах мужа она тоже ничего сказать не могла.
Вообще, по всему было видно, что, привыкшая кормиться с ладошки, в дела мужа Елена никогда не вникала и ничего о них не знает. А быть может, она, чисто подсознательно стараясь отгородиться от того кошмара, который довелось пережить утром, всячески демонстрировала свою полную непричастность ко всем этим его заморочкам. Этого обстоятельства тоже не следовало сбрасывать со счета. По крайней мере, в настоящий момент никакой дополнительной информации она дать не могла. Или не хотела. Что, в общем-то, для Волкова особой разницы не представляло.
Оставив обеих женщин в комнате обсуждать скорбные детали предстоящих похорон, он вышел на кухню, где мужик в ватнике вставлял стекла.
— Во рвануло, а? — обернулся мужик.
— Да уж…
— А вы кем хозяину-то будете?
— Да уж теперь никем не буду.
— Эт-та точно, Тишкин корень… Петр вышел из кухни и, пройдя через переднюю, шагнул на площадку. Рабочие почти исправили толстую дверь. На всякий случай он осмотрел укромные углы, но все уже было тщательно выметено. Даже кровь замыта. Не найдя ничего любопытного, он вернулся в квартиру. Ирина прощалась с хозяйкой, обещая позвонить в понедельник.
Петр тоже попрощался с Еленой, поблагодарил за посильную помощь, произнес еще несколько стандартных, но нелицемерных фраз, взял Ирину под локоть и спустился вместе с ней к машине.
— Ира, значит, теперь любые перемещения по городу только вот так, — забравшись в джип, ткнул он пальцем в пассажирское сиденье. — Только со мной. А хорошо бы вообще никаких перемещений, пока я во всем не разберусь.
— А похороны?
— Решим мы этот вопрос, — он воткнул передачу.
Свой органайзер Виктор Гольдберг заполнял аккуратно: никаких сокращений, понятных одному только обладателю, никаких загадочных значков. Было очевидно, что многие записи, судя по почерку, он делал в процессе возлияний и поэтому сам себе их растолковывал на тот случай, если наутро или через несколько дней их смысл будет утрачен.
Например: «Вика — черненькая, блядища, „Аустерия“. Позвонить в субботу. Секретарша?» Далее следовал номер телефона.
В субботу, ближе к вечеру, Ирина все-таки собралась съездить к жене Виктора, Елене, и он, естественно, ее сопровождал.
Лифт в парадной не работал, и, поднявшись по лестнице на четвертый этаж, они увидели, что рабочие все еще возятся с контуженной взрывом входной железной дверью квартиры погибшего Гольдберга. Петр осмотрелся на площадке. Заочно решив почему-то (вероятно, из-за слов Ирины о том, что брата разорвало), что сработала граната Ф-1, он ожидал куда больших разрушений. Но это явно была «эргэдэшка». Просто закрепленная над дверью сверху. Относительно небольшой ее мощности с избытком хватило как раз на то, чтобы снести клиенту башку. Двери соседних квартир, стены и автоматические дверцы лифта были посечены осколками, местами чуть покорежены, но и только. Киллер квалифицированно использовал принцип достаточности.
Волков вошел вслед за Ириной в квартиру. Представившись и произнеся слова соболезнования, он попытался было тактично задать несколько вопросов, но подавленная случившимся и вымотанная последующим общением с представителями следственных органов, жилищных служб и соседями Елена, ухоженная молоденькая красотка, была не расположена к пространным ответам.
С ее слов выходило, что приехал Виктор утром в пятницу на такси и завалился спать. Потом проснулся, целый день сидел у телевизора и пил пиво. Сделал несколько телефонных звонков, но с кем он беседовал и о чем — Елена сказать не могла, ибо, обиженная на мужа, в непосредственное общение с ним не вступала, и разговоры его телефонные были ей до лампочки.
Дальнейшее было известно: около четырех утра раздался телефонный звонок, Виктор надел спортивный костюм и, сказав, что, мол, на минутку спустится на улицу, открыл входную дверь, за которой его и поджидало самое радикальное средство от похмелья, перхоти, зубной боли, глупых мыслей и потливости ног.
Единственная помощь, на которую оказалась способна новоявленная перспективная вдова, заключалась в том, что она выдала Волкову, по его просьбе, органайзер Гольдберга, из которого он выписал несколько телефонных номеров.
— Нет, — покачала она белокурой головкой в ответ на вопрос о том, не было ли в последние дни каких-нибудь телефонных звонков с угрозами.
О долгах мужа она тоже ничего сказать не могла.
Вообще, по всему было видно, что, привыкшая кормиться с ладошки, в дела мужа Елена никогда не вникала и ничего о них не знает. А быть может, она, чисто подсознательно стараясь отгородиться от того кошмара, который довелось пережить утром, всячески демонстрировала свою полную непричастность ко всем этим его заморочкам. Этого обстоятельства тоже не следовало сбрасывать со счета. По крайней мере, в настоящий момент никакой дополнительной информации она дать не могла. Или не хотела. Что, в общем-то, для Волкова особой разницы не представляло.
Оставив обеих женщин в комнате обсуждать скорбные детали предстоящих похорон, он вышел на кухню, где мужик в ватнике вставлял стекла.
— Во рвануло, а? — обернулся мужик.
— Да уж…
— А вы кем хозяину-то будете?
— Да уж теперь никем не буду.
— Эт-та точно, Тишкин корень… Петр вышел из кухни и, пройдя через переднюю, шагнул на площадку. Рабочие почти исправили толстую дверь. На всякий случай он осмотрел укромные углы, но все уже было тщательно выметено. Даже кровь замыта. Не найдя ничего любопытного, он вернулся в квартиру. Ирина прощалась с хозяйкой, обещая позвонить в понедельник.
Петр тоже попрощался с Еленой, поблагодарил за посильную помощь, произнес еще несколько стандартных, но нелицемерных фраз, взял Ирину под локоть и спустился вместе с ней к машине.
— Ира, значит, теперь любые перемещения по городу только вот так, — забравшись в джип, ткнул он пальцем в пассажирское сиденье. — Только со мной. А хорошо бы вообще никаких перемещений, пока я во всем не разберусь.
— А похороны?
— Решим мы этот вопрос, — он воткнул передачу.
Свой органайзер Виктор Гольдберг заполнял аккуратно: никаких сокращений, понятных одному только обладателю, никаких загадочных значков. Было очевидно, что многие записи, судя по почерку, он делал в процессе возлияний и поэтому сам себе их растолковывал на тот случай, если наутро или через несколько дней их смысл будет утрачен.
Например: «Вика — черненькая, блядища, „Аустерия“. Позвонить в субботу. Секретарша?» Далее следовал номер телефона.