Страница:
Или: «Вагиф — что-то гонит насчет нефтепродуктов. Наверняка наебет. Но пообщаться надо». И опять номер.
Волков выписал себе телефон Шамиля — судя по цифрам, это была трубка — и несколько телефонов, против которых значилось Оля, Ольга или Оленька.
Доставив Ирину домой, он присел на диван в гостиной и снял трубку запараллеленного со спальней аппарата.
С четвертой попытки все-таки удалось дозвониться до той самой Оленьки.
— Добрый вечер, Оля. Извините, что дома вас беспокою. Это Волков, я к вам в офис вчера заходил, помните?
— Ничего-ничего, помню, конечно. Здравствуйте, — прощебетала Ольга, даже не поинтересовавшись, откуда у него ее домашний телефон.
— Оленька, тут вот какое дело…
— Да-а?.. — кокетливо пропела она.
— Мне что-то с начальством вашим никак не связаться. Это что, до понедельника невозможно?
— Я не знаю. На выходных они обычно сами мне звонят, ну… если что-нибудь нужно, иногда… А что?
— Да, в общем-то, ерунда, но… мне бы телефон бухгалтера вашего, домашний. Мне Виктор Аркадьевич давал, но я задевал куда-то.
— Сейчас, — разочарованно сказала Оленька. — Я посмотрю. Вот, записывайте… Только она от нас уволилась не так давно, а нового еще нет.
— Да это не важно, мне она как раз и нужна. Спасибо.
— Да не за что. Звоните… если что.
— Это обязательно, — искренне пообещал Волков и повесил трубку.
В квартире бухгалтера долго не снимали трубку, но наконец ответили: «Алло?»
— Добрый вечер. Валентина Олеговна?
— Да, я.
— Извините, это Волков вас беспокоит некий. Петр Сергеевич. Мне необходимо срочно с вами встретиться. Это возможно?
— А что случилось? Вы кто?
— Да… не хотелось бы по телефону. Ваш директор бывший погиб, ведется расследование, необходимо уточнить кое-какие детали. Не хотелось бы до понедельника тянуть. Время дорого, вы же понимаете…
— Понимаю… Но я же уволилась. Меня вообще в городе быть не должно, у меня самолет. Просто приболела вот… Но я все равно завтра улетаю. Нет. Нет у меня времени. Хотите, присылайте в понедельник повестку. Но предупреждаю, меня уже не будет. А по телефону вызывать на допрос вообще незаконно. Я расписаться должна в получении повестки, так?
— Все так.
— Трубку имею право повесить.
— Имеете. Только зря вы так. Ведь человек погиб все-таки. Давайте… давайте я в аэропорт завтра подъеду, и мы с вами без протокола побеседуем. Согласны? Я вас очень прошу. Ну не наряд же мне за вами, в самом-то деле, посылать. Ну подумайте сами: соседи, то-се… Давайте лучше по-хорошему, а? Без протокола, несколько вопросов буквально, чисто технических…
— А вы имеете право наряд выслать?
— Преступление тяжкое, дерзкое. Вы, возможно, важный свидетель…
— Хорошо. Давайте в аэропорту. В одиннадцать. Там, в зале отправления, справа — стойка бара напротив входа. Вот около нее.
— Это Пулково-два, что ли?
— Да. Как я вас узнаю? Вы что, в форме будете?
— Да нет. Зачем же. Я только буденовку на голову надену.
— Хорошо, — хмыкнула Валентина Олеговна. — У меня тогда в руках будет каравай. До завтра.
— Всего наилучшего. — Волков повесил трубку.
Достал из пачки сигарету и прикурил ее.
— Петя, — вошла в комнату Ирина. — Ты останешься?
— Конечно, — Петр поднялся с дивана. — Поедем куда-нибудь, поужинаем.
— А может, дома?
— Не трусь. Поехали. Тебе сейчас только с готовкой возиться…
— Да я вообще ничего не хочу.
— Надо поесть.
— Отец. Теперь вот — Виктор… А в меня промазали. Что им от нас надо?
— Разберемся. Поехали ужинать.
Глава 32
Глава 33
Волков выписал себе телефон Шамиля — судя по цифрам, это была трубка — и несколько телефонов, против которых значилось Оля, Ольга или Оленька.
Доставив Ирину домой, он присел на диван в гостиной и снял трубку запараллеленного со спальней аппарата.
С четвертой попытки все-таки удалось дозвониться до той самой Оленьки.
— Добрый вечер, Оля. Извините, что дома вас беспокою. Это Волков, я к вам в офис вчера заходил, помните?
— Ничего-ничего, помню, конечно. Здравствуйте, — прощебетала Ольга, даже не поинтересовавшись, откуда у него ее домашний телефон.
— Оленька, тут вот какое дело…
— Да-а?.. — кокетливо пропела она.
— Мне что-то с начальством вашим никак не связаться. Это что, до понедельника невозможно?
— Я не знаю. На выходных они обычно сами мне звонят, ну… если что-нибудь нужно, иногда… А что?
— Да, в общем-то, ерунда, но… мне бы телефон бухгалтера вашего, домашний. Мне Виктор Аркадьевич давал, но я задевал куда-то.
— Сейчас, — разочарованно сказала Оленька. — Я посмотрю. Вот, записывайте… Только она от нас уволилась не так давно, а нового еще нет.
— Да это не важно, мне она как раз и нужна. Спасибо.
— Да не за что. Звоните… если что.
— Это обязательно, — искренне пообещал Волков и повесил трубку.
В квартире бухгалтера долго не снимали трубку, но наконец ответили: «Алло?»
— Добрый вечер. Валентина Олеговна?
— Да, я.
— Извините, это Волков вас беспокоит некий. Петр Сергеевич. Мне необходимо срочно с вами встретиться. Это возможно?
— А что случилось? Вы кто?
— Да… не хотелось бы по телефону. Ваш директор бывший погиб, ведется расследование, необходимо уточнить кое-какие детали. Не хотелось бы до понедельника тянуть. Время дорого, вы же понимаете…
— Понимаю… Но я же уволилась. Меня вообще в городе быть не должно, у меня самолет. Просто приболела вот… Но я все равно завтра улетаю. Нет. Нет у меня времени. Хотите, присылайте в понедельник повестку. Но предупреждаю, меня уже не будет. А по телефону вызывать на допрос вообще незаконно. Я расписаться должна в получении повестки, так?
— Все так.
— Трубку имею право повесить.
— Имеете. Только зря вы так. Ведь человек погиб все-таки. Давайте… давайте я в аэропорт завтра подъеду, и мы с вами без протокола побеседуем. Согласны? Я вас очень прошу. Ну не наряд же мне за вами, в самом-то деле, посылать. Ну подумайте сами: соседи, то-се… Давайте лучше по-хорошему, а? Без протокола, несколько вопросов буквально, чисто технических…
— А вы имеете право наряд выслать?
— Преступление тяжкое, дерзкое. Вы, возможно, важный свидетель…
— Хорошо. Давайте в аэропорту. В одиннадцать. Там, в зале отправления, справа — стойка бара напротив входа. Вот около нее.
— Это Пулково-два, что ли?
— Да. Как я вас узнаю? Вы что, в форме будете?
— Да нет. Зачем же. Я только буденовку на голову надену.
— Хорошо, — хмыкнула Валентина Олеговна. — У меня тогда в руках будет каравай. До завтра.
— Всего наилучшего. — Волков повесил трубку.
Достал из пачки сигарету и прикурил ее.
— Петя, — вошла в комнату Ирина. — Ты останешься?
— Конечно, — Петр поднялся с дивана. — Поедем куда-нибудь, поужинаем.
— А может, дома?
— Не трусь. Поехали. Тебе сейчас только с готовкой возиться…
— Да я вообще ничего не хочу.
— Надо поесть.
— Отец. Теперь вот — Виктор… А в меня промазали. Что им от нас надо?
— Разберемся. Поехали ужинать.
Глава 32
На следующее утро, категорически запретив Ирине выходить из дома и открывать дверь незнакомым людям, в том числе милиции, почтальонам, беженкам из горячих точек региональных конфликтов, просящим впустить их на минуточку, чтобы перепеленать смертельно простуженного младенца, голым, случайно захлопнувшим дверь соседям и разносчикам бесплатной сахарной ваты, Волков сел в машину и поехал в аэропорт.
С трудом найдя место для парковки, он наконец воткнулся на освободившийся пятачок, взглянул на часы, вышел, застегнул куртку и направился к стеклянным дверям.
У стойки бара, придерживая рукой багажную тележку со стоящей на ней большой дорожной сумкой, стояла высокая женщина. Копна ее ярко-рыжих волос спадала на воротник длинного черного кожаного плаща. Явно кого-то ожидая, она всматривалась в лица всех входящих.
Петр шагнул в ее сторону, поймав себя на том, что поступает чисто рефлекторно.
Даже если она и не бухгалтер Гольдберга, не сделать этого единственного невольного шага было бы попросту ненормально.
— Валентина Олеговна?
— Да, — улыбка чуть тронула тонкие черты ее лица. — А где буденовка?
— Я же не спрашиваю, где ваш каравай… Здравствуйте.
— Добрый день. Только учтите, у меня скоро самолет.
— Хорошо-хорошо. Я вас не задержу. Давайте присядем. Вам кофе? Еще что— нибудь?
— Нет, только кофе.
Петр расплатился, взял две чашки и поставил на белый пластиковый столик.
— Что вас интересует? — Валентина Олеговна, присев на стул, размешивала ложечкой сахар.
— А почему вы не спрашиваете, как погиб Гольдберг?
— Вы же сами сказали: «тяжкое преступление». Значит, убили. А как — для меня не принципиально, я не люблю кровавых деталей. И вообще… это ведь у вас ко мне вопросы. Давайте ближе к делу.
— Хорошо… Как вы считаете, могли быть у Виктора Аркадьевича враги?
— Судя по обстоятельствам его кончины, считаю — да.
— Ну, это разумеется. Я имею в виду…
— Послушайте, я у него проработала чуть больше полугода. Сначала, я уж и не помню, кто нас познакомил, но это не важно, короче говоря, ему нужно было сдать квартальный отчет. От него ушел очередной бухгалтер, что, в общем-то, не удивительно, и я просто свела баланс и сходила вместе с ним в налоговую инспекцию. Работа была пустяковая, деятельности за отчетный период почти не было. Он мне заплатил. Потом уговорил, чтобы я расписалась в новой банковской карточке, он, дескать, меня приказом оформит, но на работу мне ходить не обязательно. Просто поставить подпись в чистых платежках и чековой книжке. Я проконсультировалась, выяснила, что чисто юридически ответственности на мне практически никакой, за все отвечает первое лицо, то есть он, директор, и согласилась. Мы договорились: я делаю только квартальные отчеты, он мне за это платит. Всю деятельность он осуществляет сам. Почему нет? При его оборотах ему вообще никто не нужен.
— И?..
— И все. Я еще один отчет сдала, за третий квартал, налоги мы заплатили, на зарплату какие-то крохи наскребли. И все.
— И вас это устраивало?
— Что?
— Такая работа.
— А не было никакой работы. Нисколько меня это не обременяло. Так… посидеть раз в три месяца пару вечеров да получить деньги. Чисто символические, но все-таки. Он, правда, говорил постоянно о перспективах, об инвестициях каких— то фантастических в грядущем, но это все говорят. В общем, меня общение с ним не напрягало. Да мы почти и не виделись. Так что вряд ли я смогу вам чем-то помочь. О личных его связях ничего не знаю, а о деловых… — Она чуть изогнула изящную линию нижней губы и пожала плечами.
— Да… — Петр достал сигареты. — Вы разрешите?
— Конечно.
— Негусто, конечно, но… что ж поделаешь. — Волков закурил сигарету и положил пачку на стол. — А вас что же, никто не провожает разве?
— Никто. А почему вы спрашиваете?
— Да нет, просто я подумал, может, я мешаю…
— Не мешаете. Трогательная церемония произойдет при встрече.
— Да? А куда вы летите, если не секрет?
— В Мюнхен. К мужу.
— Даже так?
— А что вас удивляет?
— Да ничего, в общем-то… А надолго?
— Если без протокола, — улыбнулась Валентина Олеговна, — то, так и быть, скажу: возможно, насовсем.
— Ну во-от… — протянул расстроенно Петр. — Как красивая женщина, так сразу… И ведь у них там и так все есть: и климат, и изобилие, и душевное благополучие. А у нас? Водка, кураж да женщины красоты чудесной. Что ж они у нас последнее-то забирают?
— Так уж и последнее… На ваш век хватит. И того, и другого, и третьего.
— Нет! — Волков мотнул головой. — Ваше отсутствие будет невосполнимо.
— В плане генофонда нации? — улыбаясь, хитро прищурилась Валентина.
— Именно! — кивнул Петр. — И вообще… Как это никто вас не провожает? А я? Родина вас провожает — в моем лице!
Он поднялся, подошел к стойке и вернулся к столу, поставив на него два бокала с коньяком и тарелочку с бутербродами.
— Нет-нет, что вы, я… — покраснела вдруг Валентина.
— И никаких «нет». Я настаиваю. Родина мне не простит.
Валентина подняла на него пронзительно-зеленые глаза:
— Где ж она раньше-то была…
— Так ведь… всего же не объять. Столько дел. За удачу! — Он поднял бокал.
— Спасибо вам, — она отпила глоток и поставила бокал на стол.
— Ну вот, а то как-то не по-людски.
— Позволите? — она показала глазами на пачку сигарет. Волков привстал и щелкнул зажигалкой.
— Спасибо. Я вообще-то не курю, но…
— А родители? Они как?
— Старенькие. Но у меня сестра с ними живет, так что… И потом, я же не на луну улетаю.
— Слава Богу! Сестра… на вас похожа?
— Да-а. Она у меня очень даже… Так что давайте, налаживайте тут душевное благополучие, если о генофонде нации печетесь.
— Ну, это процесс длительный, скрупулезный. Да и потом, нация-то, она хоть и под покровом Богородицы пребывает, но уж больно лукава. Злодейства как такового на дух не приемлет, а злодей отдельный, персонифицированный, ей тем не менее импонирует. Вот, например, Разин Степан Тимофеевич: год рождения утрачен, род занятий — лихой человек. Народ воспел его поступок — предумышленное убийство беззащитной девушки. Причем с отягчающими — ведь наверняка выпимши был. И утопил барышню, что твою Муму. Просто так, из озорства и бравады ради. А она ведь не Мума была. Хоть мне и собачку, бессмысленно убитую, жалко, но ведь тут — живой человек. У нее ведь тоже небось сердчишко-то билось в тот самый смертный час, как… А он ее — с особым цинизмом. Ибо на глазах всего «народа-богоносца». И народ воспел. Знай, дескать, наших. Он, Степан-то, конечно, много чего другого делал, вполне благородного, но песня-то, а? «И за борт ея бросает…» А Д'Артаньян? Любимый герой детворы? У этого же руки вообще по локоть в кровище. Ему же человека подрезать, опять же из озорства, ничего не стоило… А он — герой. А начальник Бастилии, вот и не помню, что характерно, как звали-то его, он — сатрап. Ему пенделя под зад, в кино показывают, и всем смешно и радостно. Почему, не задумывались?
— Честно говоря, нет.
— Вот. Просто потому, что вас лично не коснулось озорство это самое. Поэтому и я для вас — сатрап. По сути своей. А какой-нибудь Шамиль — герой романтический.
— Ну уж…
— А разве нет? «Налаживайте благополучие…» Для этого же и злодеев изводить тоже нужно, по мере возможности. А как? Если… Я вот вам сейчас вопрос один очень хочу задать и не могу.
— Почему?
— А потому, что вы сразу решите — вот, мол, гад, корчит из себя Бог знает кого, коньяком угощает, а все для того, чтобы развести, как сахар в чае, и информацию выкачать. А это все не так.
— Что именно?
— Не для того я вам все это говорю, чтобы разводить. И что уезжаете вы — жалко. Красивая 'женщина, с вами просто посидеть, выпить, поболтать — одно сплошное удовольствие, честное слово.
— Так и болтайте, время у меня еще есть. А у вас?
— Хотел бы я взглянуть на мужика, у которого в вашем присутствии вдруг дела неотложные появятся.
— Были примеры.
— Так это ж… — демонстративно задохнулся от возмущения Петр. — Это ж просто… подонки какие-то, выходит! Однозначно! Называйте быстро: имена, фамилии, адреса… клички. Давить их будем.
— Не надо, — рассмеялась Валентина. — Пусть живут. И мучаются.
— Да? — недоверчиво сказал Волков. — Ну, вам решать. Он поднял бокал. Валентина подняла свой:
— За что пьем?
— Как за что? За победу. За нашу с вами…
— Идет.
Они чокнулись, выпили. Валентина поставила бокал на стол, откусила кусочек бутерброда, задумчиво прожевала и наконец, посмотрев в сторону таможенного терминала, сказала:
— Ладно. Мне теперь… Спрашивайте. Петр раздавил в пепельнице недокуренную сигарету.
— Контракт. И сумма кредита.
— Вот что… — прищурилась она. — Ну конечно. А откуда вы знаете?
— Знаю. Но в общих чертах.
— Все очень просто. Фирма у Гольдберга существовала практически только на бумаге. Документы, счета в банке, печать и прочее. Деятельности почти никакой. Время от времени прокрутит через себя какую-нибудь чужую сделку, и все. Получит процент. Так, от раза до раза, он и существовал. Я же бухгалтер, по документам вижу. У него и офиса-то не было. Только юридический адрес липовый. А офис появился недавно совсем. Арендная плата только за третий квартал возникла. Но за ремонт он платил наличными, его очень быстро и сделали, это уже при мне. За месяц управились. И вот тогда в офисе появился этот Кадыров. Хозяином. Гольдберг у него на побегушках был. Хоть в документах его, Шамиля этого, и нет вовсе. Ни в штатном расписании, ни в ведомостях на зарплату — нигде. Но контракт этот именно он раздобыл. И кредит под него. Это все его связи. Я деталей не знаю, я вам говорила, моя же подпись только на чековой книжке нужна, чтобы наличку в банке получать, да на платежке, чтобы перечислить безналичные. Но вот когда нам кредитные деньги на счет упали, а их по контракту в качестве предоплаты за границу перекинуть надо было, мне пришлось в валютный отдел вместе с Гольдбергом идти. Я увидела сумму и обомлела просто. Честное слово. Мне убежать захотелось.
— А что так?
— Пять миллионов. — Валентина вскинула брови и взяла бокал.
— Да уж. Это ж сколько, примерно… — Петр взял свой.
— Что «сколько»?
— Ну, на баксы.
— Пять миллионов долларов, — раздельно произнесла Валентина и одним махом допила коньяк.
— Ск… — поперхнулся коньяком Волков, — …о-олько?
— Столько. — Она взяла рукой с бутерброда кусочек копченой лососины и положила его в рот.
— Но ведь так не бывает?
— Как угодно бывает. Как договоришься.
— Валентина… — Волков взглянул ей в глаза. — А вот вы как считаете, все— таки общались с ним, с Виктором Аркадьевичем, я имею в виду, почти полгода, он что — совсем дурак был?
— Ну отчего же. На проплату контракта, в общем, весь кредит ушел, но ведь не до копейки же… Какую-то мелочь обналичили. Всегда есть накладные расходы, а нет — придумать можно.
— Отсюда машина его новая, «элементы сладкой жизни» всякие, да?
— Конечно. А после Нового года, с середины первого квартала товар должен пойти. Конечно, он понимал, что фирма фактически ему уже не принадлежит, там Кадыров хозяин. Но…
— Понятно… Да! А кто кредит-то выдал, конкретно?
— А я не говорила? Мы же из одного банка в другой перешли. Как раз когда Гольдберг уговорил меня к нему оформиться. Нужно было рублевые средства перевести из старого банка в новый, поэтому и подписи бухгалтера везде были нужны. И в карточках, и чековая книжка новая, валютный счет открывать, и много всякого… Перешли мы в этот банк потому, что, как я теперь понимаю, у Кадырова там связи в валютном отделе. Так вот, собственный банк и выдал.
— Так просто?
— Ну, не так просто. Они пакет документов на экспертизу берут: контракт с поставщиком, договоры с покупателями, считают рентабельность. Все проверяют. А потом уже дают. Или не дают. Смотря на какой размер отката договоришься….
— Это в смысле взятки?
— Ну да. С той же суммы кредитных денег. Это «откат» называется. Только вот тут уже с посторонними, как правило, дел не имеют. Да и свои при таких суммах должны быть… Все должно быть накатано.
— И Кадырову дали.
— Кадырову дали… Ой! — Валентина кинула взгляд на информационное табло. — Мой рейс.
— Пошли. — Волков взял тележку с ее вещами.
Они подошли к регистрационной стойке, очереди у которой уже не было.
— Ну что? — грустно сказал Петр. — Родина имеет право на последний материнский поцелуй?
— Конечно, — Валентина подставила щечку.
— И только-то… — Волков коснулся губами шелковистой кожи.
— А здорово все-таки вы меня развели. Как это… как сахар в чае? — улыбнулась она.
— И не стыдно такое говорить? И это в момент расставания навеки, когда иные, едва сдерживая слезы…
— Шучу, шучу. Всего вам доброго, удачи. Спасибо, что проводили.
— Счастливого пути.
Петр сел в машину, завел двигатель и вырулил со стоянки.
— И все-таки развел девку, — констатировал вслух.
— А я что, для себя стараюсь? — возразил сам себе.
— Тоже верно… — согласился сам с собой, вывернул на Московское шоссе, доехал до разворота и влился в поток автомобилей.
«По логике вещей, — рассуждал он, направляясь в сторону центра города, — смерть Гольдберга Шамилю на фиг не нужна. В Ирину стрелять — это понятно. Но Виктор… Прекрасная ширма. Крути за его вывеской что угодно, он и не вякнет ни разу. Ему от этого кредита лавэ отслюнявили, и будь доволен. Потом еще получишь, возможно, если будешь хорошо себя вести. Ладно, если еще просто процент отстегнули. Но, вероятнее всего, в долг дали. Это уж как водится. Дескать, братан, сам видишь, тема еще не стрельнула, но если уж тебе так надо — бери. Но деньги кредитные, работать должны, так что без процентов никак. Держи бабки, мне не жалко, но счетчик включен. И все. И Шамиль — нормальный рабовладелец. Сколько бы там прибыли эта сделка ни принесла, Гольдбергу все равно не рассчитаться, долг его — пожизненный, это ежу понятно. Уж что-что, а на крюк эти ребята сажать умеют. Зачем его убивать? Убивают врага. Враг жить мешает. А Гольдберг Шамилю не враг. Он ему корова дойная. Кормилец.
Понимал такой расклад Виктор? Очевидно — да. Но и, скорее всего, выкрутиться тоже пытался. Когда до него дошло. Что он мог сделать? Откупиться. Вернуть все. И сразу. Сколько у него могло натикать? БМВ, то-се по мелочи, что— то просто потратил. Не больше стохи. Сто тыщ баксов. Допустим. Мог где-нибудь перехватить? Теоретически — да. Перехватить стоху баксов (ну, может, чуть больше), вернуть Шамилю, войти уже в равную долю, а с кредиторами разобраться из прибыли.
Вряд ли Кадырову нужен равный дольщик, но это уже другой разговор. Когда ты ничего не должен, уже и отношения другие. Тем более что услугу Виктор всяко оказал — кредит-то на его имя. Имеет право биться за свои права. Хоть я бы, правда, не советовал…
А долги у Виктора были. Или нет? Шамиль говорит — да. И ему верится. Почему? А не могло не быть. Казино. Постоянно торчал в казино. Ирина говорит — разбогатеть хотел. Одно из двух: или ему удалось денежек перезанять, но он их спустил и пытался отыграться, или не удалось, и он пытался таким дурацким способом выкрутиться. Очень хотелось фирму свою отбить.
Он же говорил: «Шпилил и шпилить буду, мне без этого никак». Мог его кредитор грохнуть? Да ни Боже мой. Он ведь, занимая, наверняка контракт засветил для убедительности. Кредитор его холить и лелеять должен был, как грядку, на которой его капуста растет. Коньячком поливать. Отпадает.
Все-таки Шамиль? Мотива не вижу. Должок свой Виктор так и не погасил, это очевидно, так что… Мог, конечно, гранатку эту приладить и сопляк какой-нибудь ревнивый. Какой-нибудь хахаль очередной Оленьки или Вики, которая «черненькая, блядища, „Аустерия“„. Это вообще-то у нас теперь запросто. Но тогда это уже все… «крести козыри“. Руки вверх и сливай воду. Лучше даже и не думать.
Шамиль… Вот чую я, нутром своим чую, что он. Ну не может так быть, что на фирму, в которую он вонзился, пять лимонов баксов слили, директора потом замочили, а он — никаким боком. Ну не может — и все. И делайте со мной, что хотите. Конечно, теперь он уже полный хозяин, никто под ногами не путается. Но принцип достаточности? Зачем убивать, если можно просто взять Витяя за шкирятник, шарахнуть башкой об стенку и выкинуть? Ему и достаточно будет для осознания завершенности ситуации и бессмысленности апелляций. Но ведь и в этом, на сегодняшний день, не было никакой нужды. Схема и так прекрасно работала…»
— Стоп!.. — вдруг сказал вслух самому себе Волков. Мысль, которая неожиданно пришла ему в голову, была настолько очевидной, что он даже расстроился, подрулил к поребрику и остановился.
«Это ж кем надо быть, едрена шишка! — он достал сигарету, закурил и бросил пачку на „торпеду“. — Папа, да ты у меня еще тупей, чем Гольдберг… „Схема работала“! Да ты поставь рядом два слова; „Шамиль“ и „работать“. Ну? Нонсенс. Не стыкуется ни хера.
Это же «кабанчик» голимый. И «шпала». Они же его шпалой положили!
Он же с того самого момента, как на платежке расписался и деньги кредитные куда-то там в оффшорную зону ушли, уже, считай, мертвый был. Только ждали они чего-то. То ли момента удобного, то ли еще чего, хер их знает. Поэтому и в офисе тишина мертвая. И я, в общем, кстати пришелся — вот зачем он мне под рюмочку про долги покойничка грузил и про беспредел. Мало ли что, дескать. Вот в этом направлении и маршируйте. Пять лимонов баксов! Что еще надо? Какие поставки? Кому? Зачем? От мертвого осла уши!»
Петр приоткрыл окно, выкинул недокуренную сигарету, завел двигатель и тронулся с места.
— Ладно, — яростным шепотом выдохнул он, вспомнив, как падал на обледеневший асфальт, закрывая собой Ирину и глядя прямо в черный зрачок пистолетного ствола. — Ла-адно. Я вам, блядь, покажу шпалу. Ага… Я вам, блядь, такой устрою принцип домино, кровью умоетесь…
С трудом найдя место для парковки, он наконец воткнулся на освободившийся пятачок, взглянул на часы, вышел, застегнул куртку и направился к стеклянным дверям.
У стойки бара, придерживая рукой багажную тележку со стоящей на ней большой дорожной сумкой, стояла высокая женщина. Копна ее ярко-рыжих волос спадала на воротник длинного черного кожаного плаща. Явно кого-то ожидая, она всматривалась в лица всех входящих.
Петр шагнул в ее сторону, поймав себя на том, что поступает чисто рефлекторно.
Даже если она и не бухгалтер Гольдберга, не сделать этого единственного невольного шага было бы попросту ненормально.
— Валентина Олеговна?
— Да, — улыбка чуть тронула тонкие черты ее лица. — А где буденовка?
— Я же не спрашиваю, где ваш каравай… Здравствуйте.
— Добрый день. Только учтите, у меня скоро самолет.
— Хорошо-хорошо. Я вас не задержу. Давайте присядем. Вам кофе? Еще что— нибудь?
— Нет, только кофе.
Петр расплатился, взял две чашки и поставил на белый пластиковый столик.
— Что вас интересует? — Валентина Олеговна, присев на стул, размешивала ложечкой сахар.
— А почему вы не спрашиваете, как погиб Гольдберг?
— Вы же сами сказали: «тяжкое преступление». Значит, убили. А как — для меня не принципиально, я не люблю кровавых деталей. И вообще… это ведь у вас ко мне вопросы. Давайте ближе к делу.
— Хорошо… Как вы считаете, могли быть у Виктора Аркадьевича враги?
— Судя по обстоятельствам его кончины, считаю — да.
— Ну, это разумеется. Я имею в виду…
— Послушайте, я у него проработала чуть больше полугода. Сначала, я уж и не помню, кто нас познакомил, но это не важно, короче говоря, ему нужно было сдать квартальный отчет. От него ушел очередной бухгалтер, что, в общем-то, не удивительно, и я просто свела баланс и сходила вместе с ним в налоговую инспекцию. Работа была пустяковая, деятельности за отчетный период почти не было. Он мне заплатил. Потом уговорил, чтобы я расписалась в новой банковской карточке, он, дескать, меня приказом оформит, но на работу мне ходить не обязательно. Просто поставить подпись в чистых платежках и чековой книжке. Я проконсультировалась, выяснила, что чисто юридически ответственности на мне практически никакой, за все отвечает первое лицо, то есть он, директор, и согласилась. Мы договорились: я делаю только квартальные отчеты, он мне за это платит. Всю деятельность он осуществляет сам. Почему нет? При его оборотах ему вообще никто не нужен.
— И?..
— И все. Я еще один отчет сдала, за третий квартал, налоги мы заплатили, на зарплату какие-то крохи наскребли. И все.
— И вас это устраивало?
— Что?
— Такая работа.
— А не было никакой работы. Нисколько меня это не обременяло. Так… посидеть раз в три месяца пару вечеров да получить деньги. Чисто символические, но все-таки. Он, правда, говорил постоянно о перспективах, об инвестициях каких— то фантастических в грядущем, но это все говорят. В общем, меня общение с ним не напрягало. Да мы почти и не виделись. Так что вряд ли я смогу вам чем-то помочь. О личных его связях ничего не знаю, а о деловых… — Она чуть изогнула изящную линию нижней губы и пожала плечами.
— Да… — Петр достал сигареты. — Вы разрешите?
— Конечно.
— Негусто, конечно, но… что ж поделаешь. — Волков закурил сигарету и положил пачку на стол. — А вас что же, никто не провожает разве?
— Никто. А почему вы спрашиваете?
— Да нет, просто я подумал, может, я мешаю…
— Не мешаете. Трогательная церемония произойдет при встрече.
— Да? А куда вы летите, если не секрет?
— В Мюнхен. К мужу.
— Даже так?
— А что вас удивляет?
— Да ничего, в общем-то… А надолго?
— Если без протокола, — улыбнулась Валентина Олеговна, — то, так и быть, скажу: возможно, насовсем.
— Ну во-от… — протянул расстроенно Петр. — Как красивая женщина, так сразу… И ведь у них там и так все есть: и климат, и изобилие, и душевное благополучие. А у нас? Водка, кураж да женщины красоты чудесной. Что ж они у нас последнее-то забирают?
— Так уж и последнее… На ваш век хватит. И того, и другого, и третьего.
— Нет! — Волков мотнул головой. — Ваше отсутствие будет невосполнимо.
— В плане генофонда нации? — улыбаясь, хитро прищурилась Валентина.
— Именно! — кивнул Петр. — И вообще… Как это никто вас не провожает? А я? Родина вас провожает — в моем лице!
Он поднялся, подошел к стойке и вернулся к столу, поставив на него два бокала с коньяком и тарелочку с бутербродами.
— Нет-нет, что вы, я… — покраснела вдруг Валентина.
— И никаких «нет». Я настаиваю. Родина мне не простит.
Валентина подняла на него пронзительно-зеленые глаза:
— Где ж она раньше-то была…
— Так ведь… всего же не объять. Столько дел. За удачу! — Он поднял бокал.
— Спасибо вам, — она отпила глоток и поставила бокал на стол.
— Ну вот, а то как-то не по-людски.
— Позволите? — она показала глазами на пачку сигарет. Волков привстал и щелкнул зажигалкой.
— Спасибо. Я вообще-то не курю, но…
— А родители? Они как?
— Старенькие. Но у меня сестра с ними живет, так что… И потом, я же не на луну улетаю.
— Слава Богу! Сестра… на вас похожа?
— Да-а. Она у меня очень даже… Так что давайте, налаживайте тут душевное благополучие, если о генофонде нации печетесь.
— Ну, это процесс длительный, скрупулезный. Да и потом, нация-то, она хоть и под покровом Богородицы пребывает, но уж больно лукава. Злодейства как такового на дух не приемлет, а злодей отдельный, персонифицированный, ей тем не менее импонирует. Вот, например, Разин Степан Тимофеевич: год рождения утрачен, род занятий — лихой человек. Народ воспел его поступок — предумышленное убийство беззащитной девушки. Причем с отягчающими — ведь наверняка выпимши был. И утопил барышню, что твою Муму. Просто так, из озорства и бравады ради. А она ведь не Мума была. Хоть мне и собачку, бессмысленно убитую, жалко, но ведь тут — живой человек. У нее ведь тоже небось сердчишко-то билось в тот самый смертный час, как… А он ее — с особым цинизмом. Ибо на глазах всего «народа-богоносца». И народ воспел. Знай, дескать, наших. Он, Степан-то, конечно, много чего другого делал, вполне благородного, но песня-то, а? «И за борт ея бросает…» А Д'Артаньян? Любимый герой детворы? У этого же руки вообще по локоть в кровище. Ему же человека подрезать, опять же из озорства, ничего не стоило… А он — герой. А начальник Бастилии, вот и не помню, что характерно, как звали-то его, он — сатрап. Ему пенделя под зад, в кино показывают, и всем смешно и радостно. Почему, не задумывались?
— Честно говоря, нет.
— Вот. Просто потому, что вас лично не коснулось озорство это самое. Поэтому и я для вас — сатрап. По сути своей. А какой-нибудь Шамиль — герой романтический.
— Ну уж…
— А разве нет? «Налаживайте благополучие…» Для этого же и злодеев изводить тоже нужно, по мере возможности. А как? Если… Я вот вам сейчас вопрос один очень хочу задать и не могу.
— Почему?
— А потому, что вы сразу решите — вот, мол, гад, корчит из себя Бог знает кого, коньяком угощает, а все для того, чтобы развести, как сахар в чае, и информацию выкачать. А это все не так.
— Что именно?
— Не для того я вам все это говорю, чтобы разводить. И что уезжаете вы — жалко. Красивая 'женщина, с вами просто посидеть, выпить, поболтать — одно сплошное удовольствие, честное слово.
— Так и болтайте, время у меня еще есть. А у вас?
— Хотел бы я взглянуть на мужика, у которого в вашем присутствии вдруг дела неотложные появятся.
— Были примеры.
— Так это ж… — демонстративно задохнулся от возмущения Петр. — Это ж просто… подонки какие-то, выходит! Однозначно! Называйте быстро: имена, фамилии, адреса… клички. Давить их будем.
— Не надо, — рассмеялась Валентина. — Пусть живут. И мучаются.
— Да? — недоверчиво сказал Волков. — Ну, вам решать. Он поднял бокал. Валентина подняла свой:
— За что пьем?
— Как за что? За победу. За нашу с вами…
— Идет.
Они чокнулись, выпили. Валентина поставила бокал на стол, откусила кусочек бутерброда, задумчиво прожевала и наконец, посмотрев в сторону таможенного терминала, сказала:
— Ладно. Мне теперь… Спрашивайте. Петр раздавил в пепельнице недокуренную сигарету.
— Контракт. И сумма кредита.
— Вот что… — прищурилась она. — Ну конечно. А откуда вы знаете?
— Знаю. Но в общих чертах.
— Все очень просто. Фирма у Гольдберга существовала практически только на бумаге. Документы, счета в банке, печать и прочее. Деятельности почти никакой. Время от времени прокрутит через себя какую-нибудь чужую сделку, и все. Получит процент. Так, от раза до раза, он и существовал. Я же бухгалтер, по документам вижу. У него и офиса-то не было. Только юридический адрес липовый. А офис появился недавно совсем. Арендная плата только за третий квартал возникла. Но за ремонт он платил наличными, его очень быстро и сделали, это уже при мне. За месяц управились. И вот тогда в офисе появился этот Кадыров. Хозяином. Гольдберг у него на побегушках был. Хоть в документах его, Шамиля этого, и нет вовсе. Ни в штатном расписании, ни в ведомостях на зарплату — нигде. Но контракт этот именно он раздобыл. И кредит под него. Это все его связи. Я деталей не знаю, я вам говорила, моя же подпись только на чековой книжке нужна, чтобы наличку в банке получать, да на платежке, чтобы перечислить безналичные. Но вот когда нам кредитные деньги на счет упали, а их по контракту в качестве предоплаты за границу перекинуть надо было, мне пришлось в валютный отдел вместе с Гольдбергом идти. Я увидела сумму и обомлела просто. Честное слово. Мне убежать захотелось.
— А что так?
— Пять миллионов. — Валентина вскинула брови и взяла бокал.
— Да уж. Это ж сколько, примерно… — Петр взял свой.
— Что «сколько»?
— Ну, на баксы.
— Пять миллионов долларов, — раздельно произнесла Валентина и одним махом допила коньяк.
— Ск… — поперхнулся коньяком Волков, — …о-олько?
— Столько. — Она взяла рукой с бутерброда кусочек копченой лососины и положила его в рот.
— Но ведь так не бывает?
— Как угодно бывает. Как договоришься.
— Валентина… — Волков взглянул ей в глаза. — А вот вы как считаете, все— таки общались с ним, с Виктором Аркадьевичем, я имею в виду, почти полгода, он что — совсем дурак был?
— Ну отчего же. На проплату контракта, в общем, весь кредит ушел, но ведь не до копейки же… Какую-то мелочь обналичили. Всегда есть накладные расходы, а нет — придумать можно.
— Отсюда машина его новая, «элементы сладкой жизни» всякие, да?
— Конечно. А после Нового года, с середины первого квартала товар должен пойти. Конечно, он понимал, что фирма фактически ему уже не принадлежит, там Кадыров хозяин. Но…
— Понятно… Да! А кто кредит-то выдал, конкретно?
— А я не говорила? Мы же из одного банка в другой перешли. Как раз когда Гольдберг уговорил меня к нему оформиться. Нужно было рублевые средства перевести из старого банка в новый, поэтому и подписи бухгалтера везде были нужны. И в карточках, и чековая книжка новая, валютный счет открывать, и много всякого… Перешли мы в этот банк потому, что, как я теперь понимаю, у Кадырова там связи в валютном отделе. Так вот, собственный банк и выдал.
— Так просто?
— Ну, не так просто. Они пакет документов на экспертизу берут: контракт с поставщиком, договоры с покупателями, считают рентабельность. Все проверяют. А потом уже дают. Или не дают. Смотря на какой размер отката договоришься….
— Это в смысле взятки?
— Ну да. С той же суммы кредитных денег. Это «откат» называется. Только вот тут уже с посторонними, как правило, дел не имеют. Да и свои при таких суммах должны быть… Все должно быть накатано.
— И Кадырову дали.
— Кадырову дали… Ой! — Валентина кинула взгляд на информационное табло. — Мой рейс.
— Пошли. — Волков взял тележку с ее вещами.
Они подошли к регистрационной стойке, очереди у которой уже не было.
— Ну что? — грустно сказал Петр. — Родина имеет право на последний материнский поцелуй?
— Конечно, — Валентина подставила щечку.
— И только-то… — Волков коснулся губами шелковистой кожи.
— А здорово все-таки вы меня развели. Как это… как сахар в чае? — улыбнулась она.
— И не стыдно такое говорить? И это в момент расставания навеки, когда иные, едва сдерживая слезы…
— Шучу, шучу. Всего вам доброго, удачи. Спасибо, что проводили.
— Счастливого пути.
Петр сел в машину, завел двигатель и вырулил со стоянки.
— И все-таки развел девку, — констатировал вслух.
— А я что, для себя стараюсь? — возразил сам себе.
— Тоже верно… — согласился сам с собой, вывернул на Московское шоссе, доехал до разворота и влился в поток автомобилей.
«По логике вещей, — рассуждал он, направляясь в сторону центра города, — смерть Гольдберга Шамилю на фиг не нужна. В Ирину стрелять — это понятно. Но Виктор… Прекрасная ширма. Крути за его вывеской что угодно, он и не вякнет ни разу. Ему от этого кредита лавэ отслюнявили, и будь доволен. Потом еще получишь, возможно, если будешь хорошо себя вести. Ладно, если еще просто процент отстегнули. Но, вероятнее всего, в долг дали. Это уж как водится. Дескать, братан, сам видишь, тема еще не стрельнула, но если уж тебе так надо — бери. Но деньги кредитные, работать должны, так что без процентов никак. Держи бабки, мне не жалко, но счетчик включен. И все. И Шамиль — нормальный рабовладелец. Сколько бы там прибыли эта сделка ни принесла, Гольдбергу все равно не рассчитаться, долг его — пожизненный, это ежу понятно. Уж что-что, а на крюк эти ребята сажать умеют. Зачем его убивать? Убивают врага. Враг жить мешает. А Гольдберг Шамилю не враг. Он ему корова дойная. Кормилец.
Понимал такой расклад Виктор? Очевидно — да. Но и, скорее всего, выкрутиться тоже пытался. Когда до него дошло. Что он мог сделать? Откупиться. Вернуть все. И сразу. Сколько у него могло натикать? БМВ, то-се по мелочи, что— то просто потратил. Не больше стохи. Сто тыщ баксов. Допустим. Мог где-нибудь перехватить? Теоретически — да. Перехватить стоху баксов (ну, может, чуть больше), вернуть Шамилю, войти уже в равную долю, а с кредиторами разобраться из прибыли.
Вряд ли Кадырову нужен равный дольщик, но это уже другой разговор. Когда ты ничего не должен, уже и отношения другие. Тем более что услугу Виктор всяко оказал — кредит-то на его имя. Имеет право биться за свои права. Хоть я бы, правда, не советовал…
А долги у Виктора были. Или нет? Шамиль говорит — да. И ему верится. Почему? А не могло не быть. Казино. Постоянно торчал в казино. Ирина говорит — разбогатеть хотел. Одно из двух: или ему удалось денежек перезанять, но он их спустил и пытался отыграться, или не удалось, и он пытался таким дурацким способом выкрутиться. Очень хотелось фирму свою отбить.
Он же говорил: «Шпилил и шпилить буду, мне без этого никак». Мог его кредитор грохнуть? Да ни Боже мой. Он ведь, занимая, наверняка контракт засветил для убедительности. Кредитор его холить и лелеять должен был, как грядку, на которой его капуста растет. Коньячком поливать. Отпадает.
Все-таки Шамиль? Мотива не вижу. Должок свой Виктор так и не погасил, это очевидно, так что… Мог, конечно, гранатку эту приладить и сопляк какой-нибудь ревнивый. Какой-нибудь хахаль очередной Оленьки или Вики, которая «черненькая, блядища, „Аустерия“„. Это вообще-то у нас теперь запросто. Но тогда это уже все… «крести козыри“. Руки вверх и сливай воду. Лучше даже и не думать.
Шамиль… Вот чую я, нутром своим чую, что он. Ну не может так быть, что на фирму, в которую он вонзился, пять лимонов баксов слили, директора потом замочили, а он — никаким боком. Ну не может — и все. И делайте со мной, что хотите. Конечно, теперь он уже полный хозяин, никто под ногами не путается. Но принцип достаточности? Зачем убивать, если можно просто взять Витяя за шкирятник, шарахнуть башкой об стенку и выкинуть? Ему и достаточно будет для осознания завершенности ситуации и бессмысленности апелляций. Но ведь и в этом, на сегодняшний день, не было никакой нужды. Схема и так прекрасно работала…»
— Стоп!.. — вдруг сказал вслух самому себе Волков. Мысль, которая неожиданно пришла ему в голову, была настолько очевидной, что он даже расстроился, подрулил к поребрику и остановился.
«Это ж кем надо быть, едрена шишка! — он достал сигарету, закурил и бросил пачку на „торпеду“. — Папа, да ты у меня еще тупей, чем Гольдберг… „Схема работала“! Да ты поставь рядом два слова; „Шамиль“ и „работать“. Ну? Нонсенс. Не стыкуется ни хера.
Это же «кабанчик» голимый. И «шпала». Они же его шпалой положили!
Он же с того самого момента, как на платежке расписался и деньги кредитные куда-то там в оффшорную зону ушли, уже, считай, мертвый был. Только ждали они чего-то. То ли момента удобного, то ли еще чего, хер их знает. Поэтому и в офисе тишина мертвая. И я, в общем, кстати пришелся — вот зачем он мне под рюмочку про долги покойничка грузил и про беспредел. Мало ли что, дескать. Вот в этом направлении и маршируйте. Пять лимонов баксов! Что еще надо? Какие поставки? Кому? Зачем? От мертвого осла уши!»
Петр приоткрыл окно, выкинул недокуренную сигарету, завел двигатель и тронулся с места.
— Ладно, — яростным шепотом выдохнул он, вспомнив, как падал на обледеневший асфальт, закрывая собой Ирину и глядя прямо в черный зрачок пистолетного ствола. — Ла-адно. Я вам, блядь, покажу шпалу. Ага… Я вам, блядь, такой устрою принцип домино, кровью умоетесь…
Глава 33
В дверь квартиры на Кронверкском он позвонил нарочито сложной комбинацией звонков и, услышав приближающиеся шаги, громко сказал: «Ира, это я».
Войдя в переднюю, невольно отметил, что ее осунувшееся за последние сутки прозрачно-бледное лицо с пульсирующей на виске бледно-голубой жилкой, на котором, увеличившись вдвое, еще ярче выделялись загустевшие невероятным цветом индиго глаза с залегшими под ними тенями, не только не утратило своей чувственной привлекательности, но даже и наоборот.
— Ты так долго… — едва шевельнула она припухшими губами. — Не обращай на меня внимания, я таблеток наелась.
— Приляг.
— Хорошо, — она пошла в спальню. — Ты сам хозяйничай.
Волков разделся, повесил курку, прошел в гостиную и снял телефонную трубку.
— Алло-о… — пропел заспанный девичий голос.
— Оленька?
— Да-а.
— Это Волков.
— А я вас узнала.
— Я что, разбудил тебя? День на дворе.
— Да ничего, я просто утром только заснула. Тут так получилось, что… — Из трубки донесся сладкий зевок.
— Потягу-ушеньки…
— Ой!.. — засмеялась она. — Извините.
— Да чего уж там. Оля, у меня к тебе дело такое…
— Ну вот, опять. Все-то вы по делу…
— Уж извини. Вот что — мне бы реквизиты фирмы вашей, а?
— Ну-у… я так не помню. Это все в офисе. Там бланки фирменные, на них отпечатано.
— Оленька, очень надо. Срочно. У тебя ключи есть?
— Ну я же еще сплю-у… Позвоните Виктору Аркадьевичу. Или Кадырову.
— Да ведь воскресенье. Не найти никого. А у меня здесь приятель, он из Тюмени и сегодня улетает, я о нем с Гольдбергом договаривался, ему реквизиты нужны срочно, по поводу нефтепродуктов. Это важно, Оля.
— Пусть летит. Мы ему потом факсом пошлем.
— Оля…
— Одева-аться еще…
— А ты не одевайся, — Петр покосился на дверь спальни. — Я за тобой заеду, прямо так заберу. У меня в машине тепло. И обратно домой доставлю.
— А не обманете, дяденька?
— Зуб даю.
— Прямо та-ак?.. Ловлю на слове.
— Отвечаю. Диктуй адрес.
— Записывайте.
Петр приехал по указанному адресу и нажал на кнопку дверного звонка. Ольга обозначилась на пороге одетая в длинное, до самых щиколоток, пальто, застегнутое на все пуговки, вплоть до пушистого воротника.
— Вы говорили, что у вас тепло, — она кокетливо склонила набок стриженую головку и демонстративно выставила из-под полы пальто легкую туфельку на невообразимо высоком каблуке. Затем плотно затянула на талии кушак.
— Тепло, поехали.
— А то сапоги еще застегивать, — пробормотала Ольга, спускаясь по лестнице, и пошатнулась.
— Тихо-тихо, аккуратнее, — подхватил ее под локоток Волков. Дело сильно смахивало на то, что барышня пьяна. в сосиску.
Усевшись в машину, она закинула ногу на ногу, демонстрируя точеную ножку, обтянутую черным чулком, и достала пачку длинных тонких сигарет.
— Если я закурю, это вас не очень будет шокировать?
Ольга открыла офис, пропустила Волкова вперед и; войдя вслед за ним, заперла дверь на ключ.
— Оп-па! — Оттопырив пальчиком карман пальто, она уронила в него ключи. — Мы никого не ждем.
— Оля, — на лице Петра мелькнула озабоченность. — Не шали.
— А вот что я вам всем скажу… — она открыла стеклянные дверцы, достала бутылку коньяку, отхлебнула из горлышка и, поморщившись, поставила ее на стол. — Я вас всех насквозь вижу. Моя фамилия знаете какая должна была бы быть? Бы… бы-бы… Рентген. Вот как. Вы что думаете, пятачок мне дали, и я вся ваша? Ага… Вот вам, фигушки. Да, конечно, кто меня ужинает, тот меня и танцует. Тут я согласна. Но ведь… — Она прошла из приемной в кабинет и села на кожаный диван. — Вы там где? Идите сюда!
Петр вошел и сел в кресло у столика.
— На чем мы там остановились? — Ольга наливала выпивку в рюмки.
Войдя в переднюю, невольно отметил, что ее осунувшееся за последние сутки прозрачно-бледное лицо с пульсирующей на виске бледно-голубой жилкой, на котором, увеличившись вдвое, еще ярче выделялись загустевшие невероятным цветом индиго глаза с залегшими под ними тенями, не только не утратило своей чувственной привлекательности, но даже и наоборот.
— Ты так долго… — едва шевельнула она припухшими губами. — Не обращай на меня внимания, я таблеток наелась.
— Приляг.
— Хорошо, — она пошла в спальню. — Ты сам хозяйничай.
Волков разделся, повесил курку, прошел в гостиную и снял телефонную трубку.
— Алло-о… — пропел заспанный девичий голос.
— Оленька?
— Да-а.
— Это Волков.
— А я вас узнала.
— Я что, разбудил тебя? День на дворе.
— Да ничего, я просто утром только заснула. Тут так получилось, что… — Из трубки донесся сладкий зевок.
— Потягу-ушеньки…
— Ой!.. — засмеялась она. — Извините.
— Да чего уж там. Оля, у меня к тебе дело такое…
— Ну вот, опять. Все-то вы по делу…
— Уж извини. Вот что — мне бы реквизиты фирмы вашей, а?
— Ну-у… я так не помню. Это все в офисе. Там бланки фирменные, на них отпечатано.
— Оленька, очень надо. Срочно. У тебя ключи есть?
— Ну я же еще сплю-у… Позвоните Виктору Аркадьевичу. Или Кадырову.
— Да ведь воскресенье. Не найти никого. А у меня здесь приятель, он из Тюмени и сегодня улетает, я о нем с Гольдбергом договаривался, ему реквизиты нужны срочно, по поводу нефтепродуктов. Это важно, Оля.
— Пусть летит. Мы ему потом факсом пошлем.
— Оля…
— Одева-аться еще…
— А ты не одевайся, — Петр покосился на дверь спальни. — Я за тобой заеду, прямо так заберу. У меня в машине тепло. И обратно домой доставлю.
— А не обманете, дяденька?
— Зуб даю.
— Прямо та-ак?.. Ловлю на слове.
— Отвечаю. Диктуй адрес.
— Записывайте.
Петр приехал по указанному адресу и нажал на кнопку дверного звонка. Ольга обозначилась на пороге одетая в длинное, до самых щиколоток, пальто, застегнутое на все пуговки, вплоть до пушистого воротника.
— Вы говорили, что у вас тепло, — она кокетливо склонила набок стриженую головку и демонстративно выставила из-под полы пальто легкую туфельку на невообразимо высоком каблуке. Затем плотно затянула на талии кушак.
— Тепло, поехали.
— А то сапоги еще застегивать, — пробормотала Ольга, спускаясь по лестнице, и пошатнулась.
— Тихо-тихо, аккуратнее, — подхватил ее под локоток Волков. Дело сильно смахивало на то, что барышня пьяна. в сосиску.
Усевшись в машину, она закинула ногу на ногу, демонстрируя точеную ножку, обтянутую черным чулком, и достала пачку длинных тонких сигарет.
— Если я закурю, это вас не очень будет шокировать?
Ольга открыла офис, пропустила Волкова вперед и; войдя вслед за ним, заперла дверь на ключ.
— Оп-па! — Оттопырив пальчиком карман пальто, она уронила в него ключи. — Мы никого не ждем.
— Оля, — на лице Петра мелькнула озабоченность. — Не шали.
— А вот что я вам всем скажу… — она открыла стеклянные дверцы, достала бутылку коньяку, отхлебнула из горлышка и, поморщившись, поставила ее на стол. — Я вас всех насквозь вижу. Моя фамилия знаете какая должна была бы быть? Бы… бы-бы… Рентген. Вот как. Вы что думаете, пятачок мне дали, и я вся ваша? Ага… Вот вам, фигушки. Да, конечно, кто меня ужинает, тот меня и танцует. Тут я согласна. Но ведь… — Она прошла из приемной в кабинет и села на кожаный диван. — Вы там где? Идите сюда!
Петр вошел и сел в кресло у столика.
— На чем мы там остановились? — Ольга наливала выпивку в рюмки.