Болучевский Владимир. Двое из ларца

Глава 39

   Аэроплан накренился на одно крыло и, войдя в вираж, стал плавно снижаться, заходя на посадку в камчатском аэропорту Елизово.
   Гурский приподнял на окошке шторку и увидел внизу серое водное пространство, покрытое шугой.
   «Ну вот и океан, — подумал он. — Все. Дальше не поеду. Как бы там ни вышло. Нет дальше русской земли. Пусть Петька что угодно говорит. Там дальше — страна антиподов, они вниз головой ходят. У меня так не получится. Меня стошнит».
   Повесив на плечо дорожную сумку, он вышел из здания аэропорта на небольшую площадь и осмотрелся. Невдалеке, памятником самому себе, возвышался затихший навсегда старый трудяга — грузопассажирский самолет.
   — Как в город попасть, не скажете? — спросил Гурский у мужчины, стоящего неподалеку.
   — А вон «микрики» в Питер, — кивнул тот на стоянку маршрутных такси.
   — А здесь что?
   — Елизово.
   — Спасибо, — Александр подошел к микроавтобусу и, забравшись вовнутрь, спросил у водителя, где удобней выйти, чтобы поблизости оказалась гостиница.
   — До конца езжай, до КП. Там и рынок, и гостиница. Все что надо.
   Скоро «микрик» заполнился пассажирами и тронулся с места. Гурский, потеснившись, поставил сумку на колени, откинулся на спинку мягкого сиденья и поглядывал в окно. На Камчатке он был впервые, и все ему было любопытно: и поросшие лесом сопки (вроде и такие же, как те, по которым он ехал в грузовике пару суток назад, но все-таки чуть иные), и бухта с немногочисленными кораблями, которую дорога огибала уже в Петропавловске, и вздымающиеся вдали вулканы (неужели в самом деле вулканы?).
   — Это вон там что — вулкан? — спросил он у соседа.
   — Корякский. А вон тот, над которым облачко, — Авачинский.
   — А чего это над ним облачко? Взорваться хочет?
   — Кто ж его знает, — зевнул сосед. — Может, и хочет, ему не запретишь…
   На конечной остановке Адашев-Гурский выбрался из «микрика» и сразу увидел закрепленную кусками коричневого скотча на боковой стене торгового павильона афишу выставки музея восковых фигур. Из надписи на ней выходило, что размещается экспозиция в Доме быта.
   — А где тут у вас Дом быта? — спросил он у прохожего.
   — А вон, на горке, — ответил тот и указал на большое бетонное здание в паре сотен метров.
   «Вот прямо сразу мы туда и отправимся, — решил Александр, шагая по дороге. — Либо — да, либо — нет. Но только сразу».
   Он поднялся по металлическим ступеням и вошел в вестибюль Дома быта. На стене увидел наклеенный листок бумаги с красивой стрелочкой и надписью: «Выставка». Стрелка указывала в сторону лестничных ступеней.
   Гурский поднялся на второй этаж и вновь увидел такую же стрелку, она указывала на некую дверь. Он открыл дверь и оказался в небольшом помещении, в котором находился аптечный киоск и вход в женскую парикмахерскую. На стене висела стрелочка и указывала на дверь, ведущую куда-то во внутренний коридор. Александр вошел и в эту дверь и увидел на стене коридора стрелочку: «Выставка».
   «Ну правильно… — думал он, шагая длинным пустым коридором. — Последняя стрелочка укажет мне на последнюю дверь, я ее открою, а там улица. А выставка уехала. И теперь Агасфер мне имя. Такие вот казаки-разбойники. Заколдованная она, эта трубка, что ли? Вот ведь Петр подсуропил…»
   Из коридора Адашев-Гурский (по стрелочке) вышел на лестницу черного хода и, увидев на стене бумажку с надписью: «Выставка, 5 этаж», устало вздохнул и стал подниматься по ступеням.
   Осилив лестничные марши, он наконец добрался до пятого этажа и, войдя в очередной коридор, обернулся (по стрелочке) налево.
   Широченная металлическая дверь была открыта нараспашку, дверной проем задрапирован темно-зеленой тканью, а рядом, в раскрытых дверях соседнего помещения, стоял стол с разложенными на нем пачками входных билетов и табличкой: «Касса».
   — А Сталин у вас есть? — нервно спросил Гурский у пожилой женщины-кассира.
   — Есть, — улыбнулась она. — И Сталин, и Ленин.
   — Вот счастье-то… Билетик мне, пожалуйста.
   — Пожалуйста. А вы сумочку свою у нас здесь можете оставить. И куртку, если хотите. Там, в зале, душно, народу очень много.
   — Вот спасибо, — Александр осторожно обошел стол и снял куртку, положив ее вместе с сумкой на какие-то ящики.
   Посетителей на выставке было очень много. Достаточно просторный зал был набит битком. Четыре экскурсовода одновременно говорили в разных местах экспозиции, контролер и два смотрителя изо всех сил следили за тем, чтобы посетители не заходили за красную ленточку и не трогали фигуры руками. Сталина Гурский увидел сразу.
   Отец народов стоял почти в самом конце экспозиции, которая была выстроена в хронологическом порядке и начиналась у ближней, прямо напротив входа, стены зала с каких-то древних персонажей, а завершалась фигурами, стоящими почти рядом с контролером. Тут он и стоял. В компании с Владимиром Ильичом.
   Александр пробрался сквозь плотную группу экскурсантов поближе.
   В руке Иосиф Виссарионович держал не муляж. Он держал самую настоящую, старую, хорошо обкуренную трубку. В искусственном полумраке темного, подсвеченного только маленькими направленными светильниками зала видно этого практически не было.
   Но Александр все-таки разглядел. По недоступной. разумению Гурского причине посетители особенно охотно «фотались» на память в компании именно этих исторических персонажей. Причем выделить какую-нибудь одну социально— имущественную группу народонаселения было невозможно. Забраться за огораживающую фигуры красную ленточку, чтобы сунув приятелю импортную «мыльницу» со вспышкой, запечатлеть себя меж двух упырей (дружески приобняв их за плечи или просто таращась в объектив), норовили и подвыпившие мужики, и отвязанная молодежь, и очень полные мамаши, волокущие в кадр упирающихся малолетних детей.
   В силу этого обстоятельства возле данных объектов постоянно присутствовала вконец вымотанная сотрудница выставки, держа ситуацию под неусыпным контролем.
   «Да, — рассудил Гурский, — попробуй только сунуться. Такой шкандаль подымется моментально…»
   Он вышел из зала, благодарно кивнул кассиру и, протиснувшись мимо стола, вошел в большое пустое помещение с ящиками, на которых лежали его вещи.
   — А я вам объясняю — нельзя к Моисею вплотную подходить, — говорил стоящий у окна мужчина лет тридцати пяти весьма корпулентной даме в распахнутой шубе.
   Дама принадлежала к тому клану, каждый представитель которого, вне зависимости от широты и долготы местонахождения на территории необъятной нашей России, неизменно и свято чтит внешние признаки принадлежности к сообществу: очень много золота на шее, на руках и в ушах; избыточный вес; меха или дорогая кожа (варьируется в зависимости от сезона), но непременно до пят; громоздкая прическа.
   — Он у нас и так еле стоит, понимаете? — продолжал втолковывать мужчина. — Очень хочется — сфотографируйтесь с этой стороны ленточки на его фоне, он же крупный, все очень хорошо получится. Ну зачем вам к нему вплотную?
   — Да какой крупный? Он крупный? Если я спереди встану, то его загорожу, его и видно-то не будет. А я вот так хотела бы, как будто под ручку.
   — Я же вам говорю…
   — Да как будто, как будто бы!.. Не буду я его трогать.
   — Ну зачем вам с ним под ручку? Вы, его что, лично знали? Родственник он ваш?;
   — Ой, я прямо не знаю!.. Мужчина, ну что с вами разговаривать!.. Кто у вас тут вообще самый главный на выставке?
   — Я.
   — А над вами начальство есть?
   — Есть.
   — Где оно?
   — В Санкт-Петербурге.
   — Ой, я прямо не знаю!.. Я вот в Ерусалиме была, так там везде фотаться пускают. Вот там, где этот… Исус родился, там…
   — Это в Вифлееме.
   — Ну, в Вифлееме, да, я забыла, я и там была, я вообще везде была. А у вас и фигуры какие-то непохожие, я вот в Англии в Лондоне была, в музее мадам Тиссо, на этой улице, как ее…
   — Бейкер-стрит.
   — Не надо… я не дурочка, на Бейкер-стрит — Шерлок Холмс, а музей Тиссо…
   — Тюссо.
   — Ну какая разница, так там — вот так фигура, а рядом фотография, для сравнения. Что люди деньги не зря платят.
   — Возле каждой фигуры?
   — Георга Пятого, например… — негромко обронил Адашев-Гурский.
   — Да, вот и товарищ в курсе, — обрадовалась поддержке дама. — И фотайся с кем хочешь, хоть в обнимку. И в Италии, там, где Тайная Вечеря, вы хоть были?
   — Нет, — признался менеджер выставки.
   — Ну вот, а я была. Знаете, как он, этот… который ее нарисовал…
   — Леонардо да Винчи.
   — Вот! Он ее по сырой штукатурке рисовал, а потом сушил, знаете как? Бочки со смолой поджигал и поднимал на веревках. Так и сушил.
   — А копоть?
   — Так протирал потом… — пожала она плечами. — Да! Так вот, в Вифлееме этом, прям там, где Исус родился, на этих, как они — не гусли, а…
   — Ясли.
   — Да. Там такое явление есть, я, правда, сама не видела, мне гид рассказывал, я там в отеле жила в пятизвездочном, у меня личный гид был, ну вот, там в один какой-то день, когда солнце заходит… или восходит, вот я не помню, короче, лучи вот так вот падают на эти ясли, и на них ярко так вспыхивает этот… ну как его… магендон!
   — Что?
   — Ну магендон, звезда такая еврейская. И все фотают, пожалуйста! Никто не запрещает.
   — Все. Сдаюсь, — мужчина весело переглянулся с Гурским. — Пошли к Моисею. Вам можно, в виде исключения. Но только чтобы без рук.
   — Ну что вы говорите, конечно, я просто так, как будто бы под ручку… — благодарно затараторила дама, подобрала, пробираясь мимо стола, полу шубы и все— таки смахнула широким рукавом на пол пачку билетов.
   «И что делать? — думал Гурский. — К трубке не подойти, это ясно».
   — А у вас всегда так много народу? — обратился он к кассиру.
   — Последнее время много. Зарплату как раз выдали, да и реклама… Утром, правда, поменьше, а во второй половине — просто столпотворение, до самого закрытия. В выходные вообще очередь на лестнице стоит.
   — Фу… — отдуваясь и отирая пот со лба, вернулся менеджер.
   — Тяжеловато? — посочувствовал Александр.
   — Да ну к черту… Сил моих больше нет.
   — Ничего, Дмитрий Алексеич, — улыбнулась ему кассир. — Скоро домой.
   — Да уж…
   — А долго вы уже с этими, — Гурский кивнул в сторону зала, — катаетесь?
   — Через неделю ровно четыре месяца.
   — А может, еще? — кассир шутливо взглянула поверх очков.
   — Ну да. Тогда уже точно домой в цинковом гробу. Нет уж. Все. Через неделю домой.
   — А выставка? — заинтересовался Гурский. — Тоже домой?
   — Нет. Выставка еще постоит, а потом дальше поедет, на Магадан. Это меня просто кто-нибудь сменит.
   — Лена Тарасова, например.
   — Кто?
   — Приятельница моя. Она тоже менеджером у вас работает. Тоже ездит. Только сейчас она дома. У нее в «Балтийском доме» выставка.
   — Так вы из Питера?
   — Ну да. От Питера и до Питера. В командировку.
   — Во класс. Пошли покурим.
   — Только подальше, подальше, — замахала руками кассир. — Я тут и так задыхаюсь.
   Проходя мимо задрапированного входа на экспозицию, Гурский еще раз на минуту заглянул в зал.
   Никаких изменений ситуация не претерпела: посетители толпились, смотрители и экскурсоводы пресекали на корню попытки несанкционированных и бесконтрольных проникновении за красную ленточку.
   Никакого молодого верзилы в коричневой кожаной куртке на меху вроде не наблюдалось.
   На лестничной площадке они с менеджером достали по сигарете и закурили.
   — Дима, — протянул тот руку.
   — Александр.
   — Слушай… а может, давай… за знакомство? А? Ты как?
   — Легко.
   — И перекусим заодно. Я сегодня не обедал, а ты?
   — Тоже.
   — Ну и пошли.
   — Я сумку свою у вас оставлю пока?
   — Конечно. Давай я тоже оденусь и Леве скажу, что обедать пошел.
   Они вышли на улицу, перешли дорогу и, спустившись по ступеням, оказались на рынке. Внутри неказистой с виду маленькой закусочной оказалось очень уютно. Повсюду блестел новенький пластик, столики сверкали чистотой, на стене висел компактный электрообогреватель, который гнал горячий воздух.
   — Привет, Аленька, — поздоровался Дмитрий с хорошенькой круглолицей девушкой, стоящей за стойкой. — Два по сто и поесть.
   — Лагман будете?
   — Будем? — обернулся Дима к Гурскому.
   — Обязательно.
   — Будем. И… что у вас сегодня?
   — Мясо с картошкой.
   — Два мяса. И по бутербродику дай пока.
   Гурский взял со стойки маленький стаканчик толстого стекла, блюдце с бутербродом и сел за угловой столик.
   — Ну что? — подсел к нему Дмитрий. — Твое здоровье.
   — Ура.
   Они чокнулись, выпили и стали жевать бутерброды с душистой подкопченной кетой.
   — А надолго сюда?
   — Да нет, — Гурский придвинул к себе пепельницу и положил на стол пачку сигарет. — День-два.
   — Лагман возьмите! — негромко пропела из-за стойки хорошенькая Аля. Дмитрий встал, подошел к стойке:
   — Еще два по сто. Так мне почему-то кажется…
   Поставив на стол тарелки с густым горячим супом, он принес еще по стаканчику водки и, приподняв свой, со значением изрек:
   — Несвоевременно выпитая вторая — это бессмысленно выпитая первая.
   — Колоссально. Сам придумал?
   — Нет. Здесь услышал, в хорошей компании. Ви ха ё!
   — В смысле?..
   — За все хорошее, по-корейски.
   — А… Ну, ви ха ё тогда.

Глава 40

   — Слушай, — спросил Гурского Дмитрий, когда они поднимались по железным ступеням к Дому быта. — А ты где поселился?
   — Да пока нигде. Здесь рядом, говорят, гостиница.
   — А вот она. — Дима махнул рукой в сторону. — Прямо за танком. «Авача». Корбюзье… дорогу только перейти. Может, продолжим? Мы в семь закрываемся, и я свободен.
   — Гурский взглянул на часы.
   — Так тебе еще…
   — Ты часы-то не перевел.
   — В Хабаровске перевел.
   — А тут еще на два часа нужно. Сейчас уже полшестого. Пойдем пока поболтаем, и я закроюсь. А там что-нибудь придумаем.
   — Пошли.
   Поднявшись по лестнице на пятый этаж, Гурский снял и оставил в комнате с ящиками куртку и заглянул в зал: посетителей нисколько не убавилось, контролер и смотрители бдели.
   Время до закрытия выставки пролетело незаметно.
   Без четверти семь Дмитрий принял от кассира выручку, заполнил какие-то бумажки и отпустил ее домой. Затем он ушел в зал и, проводив последнюю группу экскурсантов, погасил свет, попрощался с сотрудницами и запер железную дверь.
   — Все, — сказал он вернувшись к Гурскому. — Рабочий день окончен. Сейчас я расходничек на Леву выпишу, он деньги пересчитает, и все.
   — Ну вот, — Дмитрий вернулся минут через десять. — Только…
   — Что?
   — Да мы, понимаешь, прямо здесь и живем. Тут комнатка есть такая, маленькая.
   — И что?
   — Да Лев Израилич уже там спать укладывается.
   — А не рановато? Может, приболел?
   — Да нет. Он всегда так. Семь часов — рабочий день окончен, туда-сюда, поел и спать.
   — А ты?
   — Мыкаюсь. Чекушку иной раз за ужином, и ту в одиночку давить приходится.
   — Это не жизнь. А он кто?
   — Напарник. Мы по двое ездим.
   — Ну хорошо, и что?
   — Да вот я и думаю, где бы нам с тобой расположиться… — Дима задумчиво глядел на ящики.
   — Слушай, — Гурский посветлел лицом. — А там нельзя?
   — В зале?
   — Ну…
   — Вот ведь, а мне и в голову не пришло. Конечно! Короче, пошли…
   Сходив в магазин, они внесли в экспозиционный зал небольшой ящик, накрыли его чистыми афишами, разложили закуску, придвинули банкетки, на которых отдыхали смотрители, и, будучи очень собой довольны, наполнили по первой.
   — Только курить здесь не стоит, — рассудил Дмитрий. — Вентиляции тут никакой.
   — А мы и не будем.
   — Поехали?
   — Ура.
   Они выпивали и закусывали, болтали, Дима жаловался на тяготы и лишения кочевой жизни, но рассказывал о них со смехом, Гурский вспоминал свои экспедиции, каждый немного привирал, но не перешагивал порога достоверности.
   Время шло.
   Несколько раз они выходили покурить в коридор.
   Открыли вторую бутылку.
   И наконец, когда Дмитрий, извинившись, все-таки направился в туалет, Адашев-Гурский поднялся с банкетки и подошел к Великому Вождю.
   Чтобы чувствовать себя уютнее в просторном зале, они не стали включать большой свет, ограничившись рабочей подсветкой. И поэтому, наверное, да еще от водки, почудилась Александру, протянувшему руку к трубке, мелькнувшая на миг в желтых кошачьих глазах Сталина живая искра.
   — Господь с вами, Иосиф Виссарионович, — вслух сказал он. — Я же не краду. Напротив, ваше возвращаю.
   Он поменял трубки и вернулся на место.
   Дело было сделано.
   Но уходить из полутемного зала, будто бы освещенного теплым пламенем свечей, где блестели ордена и пуговицы на старинных мундирах Петра, Суворова, Наполеона, неподвижно замерших у стен, где мерцали драгоценности на парадном платье императрицы и где так вкусно пилась водка в компании славного Димы, категорически не хотелось.
   Какая-то яркая, но очень короткая мысль мелькнула вдруг на долю секунды в сознании и тут же исчезла. Гурский обвел взглядом зал, пытаясь вернуть ассоциацию, по которой она возникла, задержал внимание на фигуре Екатерины Второй, опять что-то шевельнулось, но мгновенно пропало теперь уже насовсем.
   «Что-то же вроде ведь вспомнил…» — досадливо подумал он.
   Вдруг через приоткрытую дверь в зал забежала маленькая собачонка и стала, отчаянно виляя хвостом, обнюхивать у Гурского ноги.
   — Ластик! Ластик, иди сюда! — послышался из коридора хриплый голос. Вслед за этим дверь открылась пошире, и на пороге возник здоровый мужик.
   — Добрый вечер, — привстал Гурский.
   — Здрасте. А что это вы здесь… — взгляд мужика оценивающе изучал натюрморт.
   — Привет, Петрович, — в дверном проеме появился Дима. — Проходи, гостем будешь.
   — Да у вас уж, считай, и нет ничего.
   — Да, — Гурский приподнял початую бутылку за горлышко, — действительно…
   — И что вы все этим хотите сказать? — Дмитрий выпятил грудь. — Что мы смиримся под ударами судьбы, не в силах оказать сопротивленье, что ли?
   — Да закуска-то у меня там есть, — задумчиво сказал Петрович.
   — Я требую продолжения банкета. — Дима натягивал куртку.
   — Только мне одному все не захватить, — мужик посмотрел на Александра, — поможешь?
   — Пошли.
   Дима запер зал и пошел к лестнице.
   — Постой, — окликнул его Петрович. — Я лифт включил.
   — А днем что же? — удивился Гурский.
   — Днем… Днем здесь столько народу шастает, они же его укатают. А ночью я один. Что же я, пешком по этажам ходить буду? Ты сам-то рассуди…
   — Логично.
   Пока Дима ходил в магазин, а вахтер Петрович доставал из шкафчика и тумбочки кастрюльку, какие-то судки, тарелки и, наконец, из потаенного места — индивидуальный стакан, Гурский курил сигарету и, присев на корточки, гладил льнувшего к его ногам беспородного, неопределенной масти пса Ластика, который был размером чуть больше кошки.
   — Ну вот, — укоризненно сказал Петрович псу, — опять у Велосипеда все сожрал.
   — У кого? — не понял Александр.
   — Кот у нас тут живет, Велосипед зовут. Его сколько ни корми, а ребра все равно, как спицы, торчат. А этот его еще и обжирает. Вон его миска, полная. А вон та — Велосипедова. Ты зачем из нее все сожрал, а?
   — Так, может, это кот?
   — Ну да. Я только что положил. А Велосипед с самого утра где-то шлындрает.
   — А это у вас что такое? — полюбопытствовал Гурский, указывая на прозрачный полиэтиленовый мешок, наполненный какими-то разноцветными шариками размером с очень мелкий горох.
   — Это? А… Это, брат ты мой, отдельная история. Это, ты понимаешь, моя-то денежек решила заработать. Нравится? Дарю.
   — Спасибо, конечно, но…
   — Забери с глаз моих, а? Будь другом.
   — Да мне как-то…
   — Объявление, вишь ты, прочитала она в газете. Работа, мол, на дому. Ладно, пришла. Сидит там хмырь какой-то и говорит: «Вот это у меня сырье, его рассортировать надо. Черные, красные, белые, зеленые — все по отдельности. Забирайте и дома сортируйте. В конце месяца принесете — расчет. Тыща рублей. Только, извините, сырье денег стоит, и поэтому оставьте пока за него залог — четыреста рублей». Моя дала. Он ей «спасибо», она — ему. Ну, а в конце месяца…
   — Понятно.
   — Там таких, как она, — толпа. А хмыря и след простыл. Ну, она все это обратно в мешок ссыпала, а выбросить жалко. Так дома и стояло. Только уж больно ей обидно, как на глаза попадается. Я сюда принес. И вот ведь, веришь, на самом деле никак не выбросить. Ведь толку-то ну никакого, а никак. Четыреста рублей… Давай подарю? Все не так обидно.
   — Ну что, заждались? — вошел с мороза Дмитрий. — Запирай, Петрович. Поехали наверх.

Глава 41

   Наутро Адашев-Гурский очнулся на широченной двуспальной кровати. Он лежал поперек, не разобрав постель, сняв только ботинки и укутавшись в плотное покрывало.
   Видимо, в процессе банкета личность угасла, и далее организм, ведомый лишь подсознанием, принимал жизненно важные решения самостоятельно.
   — Ну что ж, посмотрим… — сказал вслух Гурский и пошел в разведку.
   «Апартмант» организм выбрал себе двухкомнатный, состоящий из спальни и гостиной, в которой стоял громадный угловой диван, обтянутый белой натуральной кожей, рядом — низкий полированный стол, пара таких же, как диван, белых кожаных кресел, громадный телевизор с черным плоским экраном и прочие бытовые мелочи, создающие атмосферу комфорта.
   Гурский заглянул в санузел — унитаз, раковина, душ, ванна (джакузи не джакузи, но вполне…), зеркало во всю стену. У подсознания была явно завышенная самооценка.
   Сумка и куртка валялись на диване.
   Александр проверил дверь — заперто, ключ с гостиничной биркой торчит из замка.
   «Уже хорошо», — решил он и вернулся в гостиную к странно раздутой сумке. Расстегнул ее и увидел внутри большой полиэтиленовый мешок с разноцветными шариками. Видимо, проявив благородство, организм все-таки пошел навстречу просьбе Петровича и принял дар.
   «Ну кому нужно такое подсознание, а? — думал Адашев, взяв в руки куртку и проверяя на всякий случай содержимое карманов. Все было на месте: документы, деньги, лежащая отдельно в потайном кармане трубка. Денег изрядно убавилось, но это, видимо, была плата за номер, которую взяли вперед. — А в следующий раз оно еще и блядищу притащит какую-нибудь для организма, тайком от меня. Ампутировать на хер, однозначно». Взглянул на часы — половина девятого. «Домой, домой! Даже если и прямого рейса сегодня нет, через Москву, но сегодня же. Хватит с меня. Вот только позавтракать и в аэропорт».
   Александр оделся, спустился на лифте в холл, вышел на улицу и осмотрелся. Так и есть — «Авача». Еще толком не рассвело, но наискосок слева был хорошо виден стоящий на постаменте танк, за ним громоздился бетонный куб Дома быта с растянутой на фасаде рекламой выставки, а прямо — рынок с уже известной уютной закусочной. Туда он и направился,
   Прохожих в этот час на улице было немного, а на территории рынка и вовсе пусто. Закусочная еще не открылась. Гурский пошел между высоких сугробов дальше. Миновал пустые пока уличные торговые ряды, обогнул центральное здание и, увидев светящуюся на одном из павильонов вывеску «Пиво», решил заглянуть пока туда.
   Несмотря на неурочное, казалось бы, время, в дальнем углу гуляла веселая компания. Александр взял кружку пива, сто грамм, набор с нарезанной толстыми ломтями сочной кетой и сел за свободный стол подальше от шумной компании. Отхлебнул пивка.
   — Не потесню? — подошел к его столу громадный небритый мужик в распахнутом «анараке».
   — Присаживайтесь.
   — Спасибо, — он поставил на стол кружку с пивом, такой же, как и у Гурского, рыбный набор, отошел к стойке и вернулся, неся совершенно потерявшийся в его огромной ладони стакан с водкой.
   Гурский выпил свои сто грамм и ел рыбу, прихлебывая из кружки.
   Мужчина сидел напротив, чуть сгорбившись на маленьком для него табурете, опершись локтями на колени и расслабленно свесив кисти рук. Тяжелый, но робкий взгляд его темно-серых глаз был устремлен на водку. Затем он глубоко вздохнул, взъерошил пятерней вьющиеся льняные волосы, взял стакан и выпил его в три глотка.
   — Пивком, пивком, — подсказал Гурский. Тот кивнул, отхлебнул пива и, поставив кружку на стол, достал из кармана сигареты.
   — Скорей бы в море, — сказал он, сделав глубокую затяжку. — Не могу уже. Там-то я не пью. А здесь никак.
   — Давно на берегу?
   — Месяц.
   — А кем ходишь?
   — Матросом.
   Они посидели молча, каждый ел свою рыбу и запивал пивом. Потом щеки у моряка наконец порозовели, взгляд утратил робость.
   — И ведь, главное, — сказал он, — сначала думал: похожу, денег скоплю, квартира, там, мебель, тачка, все такое… И брошу. Ага… Там берега ждешь, а тут сам не свой, ты понимаешь? И ведь все уже есть: хата упакована, мебель там всякая, видик, телевизоров четыре штуки, даже в туалете поставил. Но я что-то последнее время их не смотрю. Раздражают. Только видик. И только фильмы про животных. Боевики, порнуху, драки всякие, стрельбу я не люблю. Не нравится. А про животных… Я в каждом порту, куда заходим, только про животных кассеты покупаю. У меня их сотни полторы уже, наверное. Но вот фильмы про охоту, сафари всякие — тоже не люблю. Не могу смотреть, как животных убивают. Очень переживаю.
   — Александр, — протянул через стол руку Гурский.
   — Юра, — пожал ее матрос.