Болучевский Владимир. Двое из ларца

   В обеденное время вся компания собиралась в буфете столовой Академии наук, где можно было перекусить, выпить пива и поболтать. Особо дисциплинированные, а их было немного, наскоро хлебнув принесенного кем-то вина, возвращались в аудитории и на рабочие места, а остальные оставались в «Академичке» до самого закрытия, периодически совершая, при наличии денег у кого-нибудь из вновь прибывших, экспедиции на улицу Зверинскую, где в демократичном питейном заведении по весьма доступной цене можно было подкрепиться стаканом разливного вина, закусив одной конфеткой на двоих.
   Причем наполнение стакана происходило примечательнейшим образом: на широкой стойке высились стеклянные цилиндры-мензурки с нанесенными на стенки делениями, продавщица поворачивала краник того или иного цилиндра, в зависимости от сорта вина, которого желал клиент, и в мензурки, аппетитно пузырясь и пенясь, откуда-то снизу, из каких-то неведомых закромов, поступало прохладное терпкое «Вазисубани» или волшебная горьковатая «Мадера». В тот момент, когда мензурка наполнялась до определенного уровня, краник поворачивался еще раз, вино замирало на уровне, как правило, отметки в двести миллилитров и уже только потом, после еще одного поворота краника, стекало в стакан.
   — Марина Васильевна! — звонил Гурский из автомата, который находился в вестибюле «Академички», в отдел сбыта издательства, жалуясь своей начальнице. — Вы знаете, я в столовой, здесь такой дождь! Просто стеной, а я зонт в кабинете забыл, он там на вешалке, видите?
   — Да, Саша, вижу. Надо же, а у нас тут солнце…
   Для того, чтобы читателю стад понятен неповторимый дух того времени и вся прелесть отношений между сотрудниками академических учреждений, необходимо отметить, что расстояние между Александром, звонившим практически из Кунсткамеры, и его начальством, которое находилось в этот момент на своем рабочем месте, сразу за зданием Двенадцати коллегий, составляло, если по прямой, не более восьмисот метров.
   — Саша, а как вы полагаете, этот дождь у вас долго продлится?
   — Даже уж и не знаю, Марина Васильевна, так все обложило…
   После закрытия «Академички» наиболее стойкие выходили на набережную, садились в десятый троллейбус и ехали в «Сайгон». Близилось шесть часов вечера. Сакральный смысл слов «Симон-Симон, пошли в Сайгон?» — раскрывать на сегодняшний день бессмысленно. Кто не знает, тому не объяснить. А у того, кто знает, автор готов сентиментально всплакнуть на плече.
   — Петька, я тебя тысячу лет не видела, — улыбалась Лена. — Пойдемте, я вас кофе угощу.
   Она повела Гурского и Волкова в угол зала, аккуратно прошла вместе с ними между одетым в камуфляжные брюки и черный свитер Шварценеггером и обольстительно, даже в восковом исполнении, полураздетой Мерилин Монро, отодвинула на стене темно-зеленую драпировку и открыла дверь маленькой комнатки.
   — Раздевайтесь, здесь тепло. Сейчас кофе будет, — она воткнула в розетку вилку электрического чайника.
   — Ленка, — Гурский повесил куртку на спинку стула, — признавайся быстро— быстро, куда Сталина девала?
   — А он… отправлен, в числе прочих, к новому месту пребывания,
   — По этапу? — Петр сел к столу и достал сигареты. — В Магадан?
   — В Магадане у меня Берия был. К нам там пришел дедуля такой, походил— походил, а потом у меня спрашивает: «Вы скоро уезжаете?» Я говорю: «Нет. Еще недели две побудем». А он: «Хорошо. Успею». Я, честное слово, не поняла, а он через несколько дней появляется, билет опять купил и говорит: «Я на минуточку». Я ему: «Зачем же вы платите, проходите так». А он: «Нет-нет, за все платить надо. Все должно быть по закону». Вошел в зал, вынул из-за пазухи молоток — и к Берии. Представляете? Еле перехватили.
   — Не судьба… — вздохнул Гурский.
   — Ага… — Лена наливала кофе. — Тебе жалко. А знаешь, сколько он стоит? И все они на мне числятся.
   — Так надо же соображать, кого куда возить. Ты бы еще Гитлера в Биробиджан привезла. Я кофе не буду.
   — Почему?
   — Леопарды сена не едят.
   — А мне водички поменьше, — попросил Петр.
   — Ну, кого куда возить, это не мы решаем, а во-вторых, и Гитлер ездит везде. И с ним народ фотографироваться очень любит.
   — Нет, правда, Лен, Сталин в Магадане? — Волков ложечкой размешивал в чашке сахар.
   — Нет, в Магадане сейчас, по-моему, никого нет. Одна выставка наша в Комсомольске-на-Амуре, а другая во Владике вроде бы. Это те, которые на Дальнем Востоке. А еще в Иркутске, в Воркуте и где-то здесь, недалеко.
   — А сколько их всего, выставок?
   — Передвижных — шесть или семь, я точно не знаю. Но Сталина в Комсомольск отправили. Я сама их собирала: Сталина, Хрущева и Ельцина. Фигуры тусуют постоянно, освежают композиции. Кого-то туда, кого-то сюда. Нам вот Арнольдика, Монро и Чаплина привезли взамен тех.
   — Лена, а Сталин с трубкой был?
   — Какой же Сталин без трубки?
   — Точно помнишь?
   — Я же выставку принимаю по описи. И передаю. Там все атрибуты каждой фигуры указаны: Суворов — трость и шпага, Пугачев — бревно, Сталин — трубка. Я же сама все и запаковывала.
   — А трубка какая?
   — Обыкновенная. Трубка как трубка. А что?
   — Да в том-то и дело. Не муляж?
   — Да вроде… У нас же постоянно что-нибудь воруют: у Жириновского — стакан, пуговицы срезают у тех, кто в мундирах красивых. Темно ведь, а когда народу много, за всеми не уследишь. Здесь — мастерские, а на маршруте мы сами исправляем. И пальцы отломанные сами прилепляем, и носы, и уши. Это здесь у Елизаветы серьги такие красивые, висячие, а в Улан-Удэ, когда я там была, только в мочках блестяшки и остались, как клипсы, а что сделаешь? Может, с самого начала у Сталина и был муляж, точная копия, а потом стащили где-нибудь в Норильске, ну, кто-то из наших и вставил трубку старенькую, какую нашел, не стоять же ему с пустой рукой. Так и ездит…
   — Ясно. Леночка, а ты могла бы узнать точно, куда Сталин уехал?
   — Да в Комсомольск. Но я могу позвонить, уточнить.
   — Уточни, а? Тебе не очень это сложно?
   — Да нет, у нас здесь телефон недалеко. А в чем дело?
   — Да тут… Вы когда фигуры отправили?
   — Когда их отправили, я не знаю, а у нас забрали неделю, по-моему, назад. Ну да, сегодня первое…
   — Первое декабря уже? — удивился Гур-ский.
   — А что?
   — Да так. Дело я одно, выходит, проворонил уже. Время летит…
   — Ну правильно, неделю назад.
   — А ты не помнишь, — Волков отодвинул чашку, — дедок такой…
   — Да их же здесь сотни. И дедули, и бабули.
   — Ну да, но он такой… с тросточкой.
   — А ты знаешь… небольшой такой?
   — Да, с тростью.
   — Помню. Я его запомнила, потому что ему позвонить нужно было срочно, он очень просил, я его и проводила. Уже после закрытия. И он как-то так странно палку свою держал, не опирался на нее, а… держал так, ну, как закрытый зонт люди носят в помещении, не складной, а обыкновенный. Это под самое закрытие было, часов в восемь. Я зал закрыла, проводила его позвонить, но он не дозвонился, расстроился очень и так и ушел. А мы этим же вечером фигуры разобрали, упаковали, и утром их от нас увезли. Как раз неделю где-то назад. А что случилось-то на самом деле?
   — Да пока толком непонятно, — Гурский надевал куртку. — В гости приглашаешь?
   — А что, нужно какое-то специальное приглашение?
   — Ну, тогда держись…
   — Пока, Ленка. Извини, — Волков открыл дверь комнатки. — Спасибо за кофе. А когда ты уточнишь?
   — Да сейчас пойду и позвоню. Вы торопитесь?
   — Честно говоря, да. Ты, если не трудно, когда узнаешь, перезвони мне на трубу сразу, ладно? Вот моя визитка.
   — Ох-ох, визитка… Ладно, позвоню.
   — Ну, пока-пока.

Глава 10

   Выйдя из зала, Волков достал телефон и набрал номер:
   — Ирина Аркадьевна? Да, Волков беспокоит. Ирина Аркадьевна, вы никуда не уходите? Да… да, тут кое-что… я зайду сейчас на минуту? Хорошо, — он отключил телефон, положил его в карман куртки, потом задумчиво повернулся и пристально посмотрел на Адашева-Гурского.
   — Н-нет… Петя, не-ет! Абсолютно исключено. Дальний Восток! Да я уже по свету помотался, мне — во… Хватит. Для меня в редакцию-то съездить, полчаса на метро, так я неделю собираюсь внутренне. Что я там жрать буду, ты подумал? Я общепита не переношу. Я старенький.
   — Еще скажи, тебя девушки не любят…
   — Не скажу. Ложь унижает.
   — Икру ты там будешь есть жировую, кету, горбушу, кижуча. А селедочка тихоокеанская, а?
   — Слабой соли?
   — Естественно. Она же размером с поросенка, а жирок так и капает…
   — Под рюмочку?
   — Это уж я не знаю. Сторона чужая.
   — Не поеду.
   — Ну немножко, если отнестись к процессу скрупулезно.
   Они спустились по лестнице и вышли на улицу.
   — Я высоты боюсь. Летать могу только пьяным.
   — А ты в окошко не смотри. Кресло-то в самолете на полу стоит. Какая высота?
   — У меня гипертрофированное воображение.
   — Ну хорошо, в аэропорту мы вместе хлопнем, только ты в самолете не догоняйся. В Хабаровске на поезд надо будет пересесть, по пьянке ты заблудишься.
   — А прямого рейса нет, что ли?
   — Вроде нет, да и на Хабару только раз в неделю из Питера. В среду или четверг, я забыл, а может, и поменялось все, я давно летал.
   — А в поезде — Эс Ве?
   — Эс Ве, Эс Ве… Чистые простыни, хорошенькая попутчица.
   — А если она храпит?
   — А ты ей спать не давай.
   — Прямо и не знаю… Я уже расстроился. Который час? Ну вот, уже обедать пора, а мы вместо этого дурака валяем.
   — Сейчас, зайдем к Ирине этой Аркадьевне… а она вроде ничего, а?
   — В каком смысле?
   — В том самом.
   — Ну, если в этом, то я бы стал.
   — А ты всех баб на «стал бы — не стал бы» делишь?
   — Ну давай, маму еще вспомни, романтик ты наш.
   — Да, кормить тебя пора. Сейчас поговорим, потом билет тебе купим — здесь рядом на Кировском кассы — и где-нибудь перекусим.
   — Вот ты сам и перекусывай «где-нибудь». А я общепита не переношу.
   — Да брось, вот, я знаю, хорошо кормят в…
   — Не могут они хорошо кормить. Хоть там интерьеры, хоть лобстеры. Общепит, он и есть общепит, по определению. Повар готовит в никуда, сам не знает кому, без любви ко мне лично. Может, он в этот момент о любовнике своей жены думает с ненавистью? А я потом все это есть должен?.. И какие билеты? У меня паспорта с собой нет, забыл? Все равно домой надо.
   — А у тебя еда есть?
   — Конечно. Только я из дома-то еще когда ушел, мясо небось часа два размораживать надо.
   — А микроволновки нет?
   — Нет. И не будет. Ты эти микроволны видел? Уверен, что они не тлетворные?
   — Хорошо, вон рынок рядом, купим что-нибудь.
   — Я «что-нибудь» уже не хочу. Я уже рыбки хочу.
   — Слушай, не капризничай, а?
   — Ну правильно, как на край света ехать, да еще на аэроплане, так Гурский, а как Гурскому пожрать…
   Они поднялись на третий этаж и позвонили в знакомую уже квартиру. Дверь на этот раз им открыл мужчина лет тридцати в дорогом темно-синем костюме, белой рубашке и вишневом галстуке. Белокурые волосы были аккуратно уложены, а на безымянном пальце правой руки тускло поблескивало золотое кольцо с плоским черным камнем.
   — Добрый день, — поздоровался Петр. — Ирина Аркадьевна дома?
   — Вы Волков? Здравствуйте, проходите. Ира!
   Ирина вышла из гостиной, гася на ходу сигарету в маленькой керамической пепельнице.
   — Здравствуйте еще раз, Петр Сергеич. Раздевайтесь, проходите, знакомьтесь — Виктор, мой брат.
   — Очень приятно.
   — Александр.
   — Виктор.
   — Гурский и Волков разделись в передней и прошли в комнату.
   — Кофе?
   — Нет, — отказался Гурский, — спасибо.
   — Спасибо, — Петр поправил рукав джемпера, — мы ненадолго. Ирина Аркадьевна, а можно еще разок взглянуть на муляж этот?
   — Пожалуйста, — она вышла в кабинет и принесла трубку.
   Волков взял ее в руки, поднес поближе к глазам и внимательно осмотрел.
   — Взгляни, — протянул Александру. Гурский взял трубку, потер пальцем какое-то пятнышко на чубуке и вернул Петру.
   — Воск, — вздохнул он. — Дальняя дорога, казенная еда.
   — И что сие означает? — покосившись на волковскую амуницию, скептически обронил Виктор.
   — Видите ли… — Волков положил имитацию на стол. — Ваш отец в тот вечер, перед тем как вернуться домой, зашел на выставку восковых фигур и зачем-то подменил у Отца народов трубку.
   Брат и сестра удивленно переглянулись. Волков отметил, что, внешне совершенно разные, они тем не менее чем-то неуловимым очень похожи. И отчего-то это обстоятельство его раздражало.
   — Вы хотите сказать, — удивленно спросила Ирина, — что он стащил трубку у восковой фигуры Сталина?
   — Скорее, на мой взгляд, наоборот. Он вставил Сталину в руку свою, презентовал, так сказать, а вот это, — Петр приподнял муляж, — положил себе в карман.
   — Зачем? — спросил Виктор.
   — Я не знаю, — Волков пожал плечами. — А вы?
   — Послушайте, — Ирина нервно поправила волосы, — а если мы заберем ее обратно, а это вот вернем на место, может, мы что-нибудь… Что нам мешает?
   — Теоретически ничего. Но ситуация осложняется тем, что Иосиф Виссарионович в настоящий момент пребывает в отъезде. Он на Дальнем Востоке. Где конкретно, мы скоро узнаем, но добраться до трубки так скоро, как хотелось бы, боюсь, не получится.
   — Петр Сергеич… — Ирина смотрела на Волкова такими глазами, что Гурский отвел взгляд.
   — Не знаю… Мне самому сейчас из города никак не отлучиться. Вот разве что Александр.
   — Я дам денег. Сколько нужно? В передней затренькал оставленный Петром в кармане куртки телефон. Виктор сделал машинальное движение к карману пиджака. Волков встал и вышел из комнаты.
   — Да, — сказал он в трубку, — да, я. Ага… Спасибо большое, очень помогла. Ага… ну пока, увидимся.
   — Ну вот, — Петр вернулся и сел к столу. — Сталин в Комсомольске-на-Амуре. Хотелось бы думать, что и трубка вашего отца до сих пор при нем. Александр за ней съездит. Но… даже не знаю. Короче, Аркадий Соломонович — ваш родной отец, вы его дети, а следовательно, и понимать его должны лучше, чем кто-то другой. Вы утверждаете, что ему, похоже, угрожали, в последнее время он с этой… дубинкой стал ходить, а в тот день, когда на него напали, он вдруг сует свою трубку восковой фигуре. Это все — что? Как по-вашему?
   — Маразм старческий, — Виктор раздраженно встал и вышел из гостиной.
   — Виктор! — резко сказала ему вслед Ирина. —~ Петр Сергеич, тут что-то не то. Отец, безусловно, был человеком пожилым, со своими странностями, люстра вон и прочее, но сумасшедшим он не был. Нам обязательно нужна эта его трубка. Саша, — она посмотрела на Гурского, — у меня есть деньги, я вам заплачу.
   — Ирина Аркадьевна, — Волков взял со стола муляж и опустил его в карман, — я доложу своему руководству, что беру это дело. Расценки за пользование услугами нашего Бюро вы сможете уточнить в офисе. Подумайте, ничего больше на ум не приходит по существу вопроса?
   — Я не знаю… А что еще?
   — Ладно, — Петр встал со стула. — Пока все.
   В передней они с Гурским оделись, распрощались с хозяевами и вышли на улицу. Шел слабый снег, который тут же таял под ногами.

Глава 11

   Поставив машину недалеко от центральных ворот Сытного рынка, Волков вслед за Александром поднялся по ступеням главного входа.
   — Знаешь, — сказал, оглядевшись, Гурский, — ты зелени купи, а я все-таки рыбки хочу, она там, на улице. У машины встретимся.
   Он вышел на улицу и пошел к рыбным рядам.
   — Девушка, — обратился он к продавщице, — а можно вот эту, самую большую, она вроде оттаяла совсем? Очень хорошо. И пакет, даже два, чтобы не капало. Вот спасибо. Чем обязан?
   Расплатившись, он взял рыбину, купил заодно пачку сливочного масла и не спеша направился к припаркованной у ворот машине.
   — Ты чего, горбушу мороженую купил? — подошел Волков. — Саша, ее же есть невозможно, она сухая. Давай лучше вон там мяса нормального по куску возьмем.
   — Ничего ты не понимаешь. И потом — на смертельную погибель отправляюсь, имею право на последнее желание. Поехали.
   Брокгаузен и Ефронен… — пробормотал он, усаживаясь на серые кожаные подушки сиденья.
   — Что? — Волков вставил ключ в замок зажигания.
   — В кабинете там видел? «Брокгауз и Ефрон».
   — А «зен» и «нен» причем?
   — Да была много лет назад такая история. Ты Римусика помнишь?
   — Шагалова? — Петр завел двигатель и собрался вырулить на проезжую часть, но очень крупный толстый парень в темно-малиновой униформе с какими-то нашивками вдруг вырос, раскинув руки, у самого капота.
   — О как… — удивился Волков. — Они обычно ко мне не суются, жопой беду чувствуют. Пьяный, что ли?
   — Может, новенький, первый день работает.
   — Отморозок… — Петр выглянул в приоткрытое окно. — Ты что, офонарел? Под колеса кидаешься… Чего надо?
   — Заплатить надо.
   — Ну давай.
   — Чего давай?
   — Бабки, баран. Ты ж говоришь, тебе заплатить мне надо. Только очень быстро, я спешу. С тебя десять баксов.
   — Да ты чо… — задохнулся от такой наглости верзила, — ты чо гонишь?
   — Ну что ж за… — Волков устало выбрался из машины и захлопнул дверь. — Отойди, а? Ты понял меня или ударить тебя?
   «Я понял тебя, не бей меня…» — процитировал себе под нос Гурский, медленно выходя из машины, обошел вокруг капота, закурил сигарету и встал за спиной ребят в униформе.
   — Папа, не гуляй, — набычился охранник. — Сказано платить — плати. Все платят. Стоянка платная.
   — Не понял?
   — Да ладно… Ты машину здесь поставил, я охранял, теперь плати.
   — Ты охранял? Хорошо. У меня тут в бардачке пять штук зеленью лежало, а теперь нет. Ответишь? Ты же охранял.
   — Да ты чего, в натуре…
   — Короче, я тебя охранять просил? Мы договаривались? — в голосе Волкова обозначилась нехорошая дрожь. — По какому такому законному праву или по каким таким понятиям я тебе платить должен? Причину назови в двух словах, чтоб мне понятно стало.
   — Стоянка платная, — тупо повторил охранник.
   — Это кто придумал? На каком основании?
   — Щас, марамой, поймешь… — как-то даже радостно сказал здоровяк и сделал шаг к Петру.
   Волков неуловимо коротким движением выбросил вперед руку, и толстый охнул, сложился пополам, рухнул на колени, а потом, выпучив глаза и беспомощно хватая вмиг посиневшими губами широко раскрытого рта воздух, грузно завалился на бок. Второй попытался было дернуться куда-то в сторону, но Гурский с неожиданной для его чуть расслабленного выражения лица быстротой схватил его за предплечье, с силой надавив большим пальцем на мышцу. Охранник вскрикнул от боли.
   — Нехорошо вот так, вдруг, уходить от полемики по поводу имущественных прав граждан, — спокойно сказал Александр, держа сигарету в левой руке.
   У прохожих хватало своих проблем. Они, разве что чуть убыстряя шаг, спокойно шли мимо.
   — Продолжаем разговор, — повернулся Волков к тому, которого удерживал Гурский. — Хочешь денег? Попроси. Я тебе дам на еду, если ты голодаешь. Мне не жалко, у меня есть. А платные стоянки незаконны, понимаешь? Тебе этого до меня никто не говорил? Ник… — Угадав грозящую со спины опасность по глазам стоящего напротив охранника, Петр, чуть отклонив корпус, рефлекторно присел на правой ноге и увернулся от летящей сзади ему в голову резиновой дубинки. Отработанным до автоматизма движением мгновенно развернулся влево и поймал солнечное сплетение атакующего на кулак правой руки.
   Тот скорчился и улегся в жидкую грязь рядом с первым.
   — Башкирский подсед, двойной люлюш, от борта и в лузу. Два-ноль, — вполголоса прокомментировал Гурский и выбросил сигарету. — Петь, поехали, а? Есть охота.
   Волков наклонился и отодвинул от колеса мешающее проезду тело.
   — На, — он протянул охраннику десятку и кивнул на лежащих, — приберись тут.
   Джип газанул и вырулил на улицу Сытнинскую.
   — Ну и кому ты чего доказал? — Гурский уложил поудобнее в ногах пакет с рыбой.
   — Платные стоянки незаконны.
   — А прописка законна? А то давай всю мэрию отмудохаем, у них половина постановлений неконституционны.
   — Надо бы. Но меня лично не касается. Пока.
   — А ребята при чем? Откуда они чего знают, законно, незаконно… Им сказали, что, мол, мэр в курсе. Они бабки и собирают.
   — Только не с меня. И вообще… я же их не застрелил.
   — Добрый ты наш.
   — Хорошо. Допустим, что живем мы на данный момент в правовой жопе, согласен. Но никто тем не менее и никогда меня лично не заставит на каждом углу дерьмо хавать. Так я рассуждаю. Давил и давить буду.
   — Волчара и есть.
   — Ладно, хватит. Так что за история-то про Ефронена?
   — Про Брокгаузена, — усмехнулся Александр. — Это в восьмидесятых еще было. Встретились мы с Римом Шагаповым совершенно случайно на улице, недалеко от Сенной, он там жил рядом, на Фонтанке. У меня куча дел, у него аналогично, но где-то час времени свободного есть. Это в середине дня было. Решили мы хлопнуть, но чтобы не заводиться, надо было бутылку купить винтовую — треснуть граммов по сто пятьдесят, а остальное завинтить, и Римусик бы домой забрал. Рюмочных в то время не было, что ли? Их же то закрывали повсеместно, то потом опять открывали. Я уже и не помню. Помню только, что долго мы эту водку, чтобы на винту, искали. Нашли. Купили. Следующий вопрос: где хряпнуть? Чтобы в тепле, культурно, зима же была. Ходили-ходили, нашли. Как сейчас помню, столовая такая, по-моему, «Снежок» называлась или там «Снежинка», что-то в этом роде, на Гороховой.
   Зашли, сели, пельменей каких-то взяли. По первой выпили, закусили. А поскольку долго ходили, решили сразу и по второй, чтобы согреться. И все это тайком, с опаской, помнишь, по тем же временам «приносить и распивать» у-у-у… категорически, вплоть до высшей меры. Ну и вот. Я ему про свои дела, он — про свои, он же историк, Гумилева Льва Николаича, светлой памяти, ученик. Очень интересно про пассионарность этноса излагает. Ну, по третьей вмазали, прижилось под пельмешки. А много ли нам тогда надо было? Мы закурили непринужденно, бутылку, уже не пряча, на стол поставили, Рим губную гармошку достал, короче — отдыхаем по полной программе. Но никого не трогаем. Все культурно.
   И тут, естественно, менты.
   То ли вызвала их какая-то гадина, то ли сами мимо проходили и решили погреться, но идут прямо к нам. А у нас уже по последней налито. «Хлеб-соль, — говорят. — Отдыхаем?» — «Так точно, — отвечаем. — Ваше здоровье!» Чокнулись, допили и съели по последней пельмешке. «Ну и пошли», — говорят они нам. «Пошли. Чего ж не пойти с хорошими людьми. А далеко?» — «Да нет, — говорят, — тут рядом».
   Выходим мы из столовой, а оказывается, в метре от ее дверей парадная, а на ней доска: «Опорный пункт милиции». Представляешь? Мы же специально безопасное место искали, чтоб от ментов подальше, а это дело и не заметили. Ну, хихикнули мы, зашли в парадную, а там — дверь в этот самый «опорный пункт» и порог высокий, и вот тут-то один из ментов, молоденький такой, младше нас, толкает Рима в спину, давай, мол, топай, чмо… А Рим споткнулся и чуть не упал. И его прорвало. «Ты что же, — говорит, — гад, делаешь? Ты что творишь? В этой жизни и так не продохнуть, то одно говно на голову валится, то другое, обложили со всех сторон, а ты еще… Крови моей хочешь?! Так что ж ты, как пидарас, за погонами прячешься? Что я нарушил, за то штраф заплачу. А ты, гондон, прекрасно понимаешь, что я тебе не отвечу, потому что на тебе форма, а мне срока не надо, мне семью кормить надо. Какой же ты мужик получаешься? Ну-ка давай, снимай форму и пошли во двор драться. Ссышь? Я-то просто водки выпил в неположенном месте, это грех небольшой. А вот ты, если сейчас, после моих таких тебе слов, драться со мной не пойдешь один на один, просто как мужик с мужиком, ты, выходит, не просто хам, а еще и трус по жизни. Как же ты детям своим в глаза после этого смотреть будешь?»
   И, ты знаешь, что-то тут такое произошло… Этот мент молоденький глаза прячет, а второй и говорит: «Ладно, короче, давайте двадцать пять рублей и топайте с миром, не буду я вас в вытрезвон сдавать».
   А четвертной билет по тем временам деньги немалые, и хоть за отмазку от вытрезвона и побольше не жалко, но нету их у нас. Мы же, когда на водку скидывались, Рим последнюю пятерку отдал, я видел. «Господа, — говорю, — у меня есть только червонец. А это — три бутылки хереса. Я сгоняю. Но пьем вместе. Мировую. Как вам такое мое неожиданное предложение?»
   Они переглянулись.
   «А где ты херес видел?»
   «Да вон, у Садовой, на углу».
   «Давай».
   Я сходил, принес. Сержант из стола стакан достал, половину батона, стали мы выпивать. Я уж не знаю, для чего эти «опорные пункты» были придуманы, там вроде народная дружина должна была кучковаться, но никого не было. Комната такая большая, коридор и туалет в конце коридора. И никого. Этих двое, и мы с Римом.
   Наливаем, выпиваем по очереди (стакан-то один), батоном зажевываем, сигареты курим. Разговариваем.
   «Вы, — говорит после стакана молоденький, — меня тоже поймите. Вы-то здесь родились, вам всем хорошо, а у нас в Ельце жрать нечего. Я армию-то отслужил здесь недалеко, вот и решил — останусь, пойду в ментуру. Пока общага, а там… Женюсь, может, или еще что. Но иногда такое зло берет на все на это…»
   «Да ладно, — Рим вздыхает, — чего говорить…»