Болучевский Владимир. Двое из ларца

   — Ни фига себе…
   — Да ты не отходи далеко-то, — сказал Костя, — прямо вон… на колесо.
   Тишина в тайге стояла удивительная.
   Адашев окинул взглядом угрюмый первобытный ландшафт, дальние сопки, дорогу, которая плавно уходила куда-то вниз и вправо, к мосткам через очередную речушку, Глубоко вдохнул колючий морозный воздух.
   «Мать честная… — подумалось ему. — И чего они все русского мужика жизни учат? Он же вон аж куда дошел. И живет себе. И нужду любую превозмогал и превозмогает. Посредством двух струбцин и воронки».
   Зябко поежился и быстро забрался обратно в кабину, плотно захлопнув дверь.
   Константин уже раскладывал на сиденьи какие-то пластиковые коробки с жареным мясом и картошкой.
   — А по пять капель с морозца? — Гурский вынул из своего пакета хлеб, ветчину и китайскую водку.
   — Зря ты ее взял, — скептически взглянул на водку Костя. — Говно.
   — Не будешь?
   — Вот еще. Почему? Обязательно буду.
   — Я просто такой не видел никогда. Чтобы в пакетиках.
   — Экономят китаезы на таре. А водка — говно.
   — Вот тут ты не прав. Водка бывает только двух видов: хорошая и очень хорошая.
   — А паленая?
   — Так это же и не водка уже, совершенно другой продукт. О нем и говорить нечего. А как же…
   — Давай сюда, — Константин взял у Гурского полиэтиленовый водочный пакет, срезал ножом кусочек отходящей от него пластиковой трубочки и ловко налил в подставленный Александром граненый стакан.
   — Ладно, — решительно сказал тот. — Я купил, первый и попробую.
   — Не ссы. Она плохая, но не ядовитая. Ее уж столько выпито…
   — Твое здоровье.
   — Угу.
   Гурский хлопнул водки, задумался оценивающе и передал стакан Константину.
   — Держи, я налью. И ничего особенного, водка как водка. Привкус, правда, какой-то…
   — Мясо бери.
   — Ага. А как ее закрыть-то теперь, чтоб не пролилась?
   — А зачем закрывать? — искренне удивился Константин. — Допьем и выбросим.
   Они поели, выкурили по сигарете, и опять грузовик покатил по бесконечной, казалось, дороге, ведущей к устью Амура. Гурский дремал.
   Еще несколько раз они останавливались и выходили из машины.
   — Смотри, — показал Константин рукой во время очередной остановки куда-то в сопки. — Видишь?
   — Ага… — сказал Гурский, увидев дозорные вышки.
   — Лагерь. С тех времен еще. Их здесь столько… Это с дороги только некоторые видно. А туда, дальше…
   — А это что за следы?
   — А… — Костя присел на корточки. — Это сохатый дорогу перешел. Смотри-ка ты, еще не осыпался. Только что, значит… Нас услышал и в лес ломанулся, а до этого, видишь, вон — по дороге шел.
   — По своим делам.
   — А что ты думаешь… Они забрались в кабину и тронулись дальше.
   — А это что еще такое? — проснувшись в очередной раз и достав сигарету, Гурский ошарашено уставился на остов заржавленного пульмановского вагона, стоящий на таких же ржавых рельсах, выходящих откуда-то из глухой тайги и обрывающихся слева от дороги возле полуразрушенного кирпичного строения.
   — Да железную дорогу хотели проложить.
   — Ну?
   — А что «ну»? Бросили.
   Александр привстал, вытянул шею и провожал взглядом это видение, пока дорога не сделала очередной поворот. Затем тайга снова сомкнулась со всех сторон, словно пряча в себе от досужих глаз и останки лагерей, и мертвый пульмановский вагон на ржавых рельсах.
   И опять кабину качало, и Гурский дремал.
   Еще только раз, спросонья, он удивленно отметил странное название населенного пункта: «Де-Кастри». Он указал на табличку:
   — А что, сюда и испанцев ссылали?
   — Да хер их знает, — крутил баранку Костя.
   Наконец Адашев проснулся оттого, что машина стояла.
   — Пошли, — Константин открыл дверь кабины. — Горячего поедим.
   — А где это мы? — Александр поднял голову и открыл глаза — за окном была ночь.
   — Циммермановка.
   — Как-как?
   — Циммермановка. Тут кормят ничего. «Господи, — помотал он головой, выбираясь из кабины. — Де-Кастри, Циммермановка в низовьях Амура…»
   Они поднялись на низенькое крыльцо, над которым была вывеска «Кафе», и вошли в небольшое помещение (дом — не дом, вагончик — не вагончик, короче, какая-то модульная конструкция), где было неожиданно чисто, светло и уютно. На столах лежали клетчатые скатерти.
   — Ты борщ будешь? — обернулся от окошка раздачи к Гурскому Константин.
   — И борщ тоже. Давай я заплачу.
   — Да сиди ты…
   — Стаканы захвати.
   — А то…
   Они сели за стол, разлили по стаканам водку, выпили и стали закусывать дымящимся, густым, по-домашнему вкусным борщом.
   — А все-таки я водку не люблю, — поморщился Константин.
   — Кто ж ее любит. Но ведь надо, иначе никак.
   — Я к вину привык. У нас знаешь какое вино? М-м…
   — А это где?
   — В Молдавии. Гагаузы мы.
   — И чего это тебя сюда занесло?
   — Ай!.. — махнул Костя рукой. — А тебя?
   — Я по делу.
   — Надолго в Николаевск?
   — Нет. Мне бы вообще-то сразу и обратно.
   — Ну, могу и назад прихватить. Только я оттуда на Хабару махну. Тебе это как?
   — Еще и лучше. Добьем?
   — А что на нее, смотреть, что ли? Наливай.
   Они выпили и перешли к пельменям.
   — Сколько нам еще ехать? — Александр обмакнул пельмень в кетчуп.
   — К утру будем.
   Гурский доел, закурил сигарету, встал из-за стола и подошел к висящему на стене маленькому электрическому отопителю, который гнал горячий воздух. Так и есть — японский.
   — Чисто и светло, — сказал он, возвращаясь за стол.
   — Чего?
   — Да так. Хорошо, говорю.

Глава 36

   И вновь Гурский проснулся оттого, что кабину перестало качать. Он потянулся за сигаретами. За окном кабины по-прежнему было темно. Машина стояла на обочине. Константин барабанил пальцами по баранке.
   — Что случилось? — Александр открыл бутылку минералки, сделал несколько глотков и протянул водителю. — Приехали?
   — Почти. Это Константиновка. Николаевск на той стороне.
   — Ну?
   — Да вон, знак висит. Пять тонн.
   — И что?
   — А у нас — шесть с половиной.
   — Лед не выдержит?
   — Да что лед… Менты не пустят. — У меня же в накладных вес товара указан. И сколько сам «зилок» тянет, они знают.
   — А где менты-то?
   — Там дальше, у съезда с берега. Переправа вешками размечена. Они и стоят. На этом берегу и на том.
   — Слушай, Костя, спасибо тебе, может, я дальше пешком пойду? На тот берег. Схожу и вернусь. А ты здесь разгрузиться не можешь, хотя бы частично? До того берега далеко? — спросонья Гурский не мог сразу сосредоточиться, мысли разбегались.
   — По вешкам через лиман — километров десять. По льду. Иди.
   — Сколько?
   — Это же Амур. Устье. Тут в русско-японскую наша эскадра спряталась, целиком, и япошки не нашли.
   — Эскадра в речке?
   — Речка… И япошки так думали. А тут глубина — бездна. Подводные лодки ходят. Черт! Ведь сказали же, что переправа открыта. Кто ж знал, что лед еще слабый…
   — Что ж у тебя начальство-то… Могли бы и уточнить, прежде чем посылать.
   — Да какое… Моя это машина, собственная. И человек там, — Константин кивнул куда-то вперед, — деньги мне вперед дал. Я лично ему довезти это все должен. А, ладно! Знаю я тут…
   Константин врубил передачу, машина дернулась, поползла вперед, проехала еще какое-то расстояние по дороге и, не доезжая до милицейского поста, съехала с нее налево.
   Гурский мог видеть в темноте только небольшое, выхваченное светом фар пространство прямо перед капотом, но разглядел, что они съехали на лед и, судя по излому поросшей лесом береговой линии слева, пересекают какую-то бухточку.
   Под ложечкой непроизвольно что-то сжалось.
   Наконец, задрав капот, грузовик вскарабкался на берег и подрулил к какой— то котельной. Остановился.
   — Я сейчас, — Костя выбрался из кабины.
   Гурский взглянул на часы — восемь. Он тоже вышел из машины и сделал несколько шагов, разминая затекшие мышцы. Осмотрелся. В скудном свете бледного рассвета слева вздымались белые, поросшие редким черным лесом сопки, справа простиралась бело-серая равнина скованного льдом Амура. Где-то далеко, на том берегу, мелькали россыпи огоньков.
   Не было в этом пейзаже ни красок, ни тепла. Не было в нем места живому человеку, не подразумевалось. По крайней мере, на первый взгляд. Даже построенные человеческими руками здания котельной и еще какого-то производственного корпуса нисколько не оживляли ландшафт, а делали его еще тоскливее.
   Прошел мимо мужичок в ватнике, наклонился, подобрал несколько поленьев, лежащих у дверей котельной, огляделся вокруг и исчез за углом.
   «Опа! — отметил Гурский. — Спер. Всюду жизнь…»
   Вернулся Константин.
   — Сейчас. Там мужик один. Он на том берегу живет. Говорит, мол, ездят. Смену сдаст, покажет. Давай поспим часок.
   Через час окончательно рассвело. К машине подошел долговязый сутулый мужик с котомкой, в которой что-то звякало. Открыв дверь, он втиснулся в кабину.
   — Ну что, — шмыгнул носом, — давай вон туда, за сарай, там съезд на лед, и вон прямо на те две трубы держи. Видишь?
   — Вижу, — Константин газанул, тронул грузовик с места и осторожно съехал на лед. Ехать пришлось очень медленно, лед был совершенно чистым, как на хоккейном поле, только кое-где, у торосов, намела поземка снегу.
   — А сколько здесь до того берега? — спросил Гурский.
   — Верст шесть, может, больше. Да ты по следам держи, — показал провожатый рукой водителю. — Видишь? Проехал же кто-то. Я же говорю — ездят.
   — Так это же легковушка явно.
   — Ну и что? Ездят же.
   Дальше они ехали абсолютно молча. След от легковушки давно пропал, и ориентироваться приходилось по тем самым трубам, на которые указал мужик.
   Миновали середину реки.
   Берег стал ближе. Уже отчетливо виднелась какая-то пристань, дома, промышленные постройки, окружающие громадное бетонное здание кубической формы, из которого и торчали в небо две высоченные трубы.
   Вдруг грузовик повело, Константин чуть повернул баранку и нервно газанул, пытаясь выровнять машину, но ее юзом поволокло в другую сторону, разворачивая поперек движения.
   — Тихо, тихо, Костя… — предельно спокойно сказал Гурский чужим голосом. — Что за танцы?
   — Трещина, — не разжимая зубов ответил Константин.
   — Где?
   — Вон, — кивнул он вперед.
   Гурский привстал и увидел, что от левого переднего колеса их грузовика змеится вперед по темно-серому льду белая нить трещины.
   — Мы ее сейчас проедем уже. Спокойно.
   — Она, падла, с самой середины почти. Я уйти пытался. А она прямо под нами ломается.
   — Не дергайся. Если нас поперек поволочет, на первом же торосе опрокинемся.
   — Ну, — Константин, не поворачивая головы, обратился к проводнику, который хоть и заерзал задницей и взялся за ручку двери, держался спокойно, — куда ехать-то?
   — Да вон туда. От тех труб теперь маленько левее, там черным накатано, видишь? Это на берег выезд. Я же говорю — ездят.
   — Слушай, — Гурский вдруг подозрительно взглянул на мужика, — а эта вот дура, с двумя трубами, на которые мы едем, это что — ТЭЦ?
   — Ну да.
   — О-ебт!.. Там же горячие сбросы…
   — Так мы же не прямо на нее, я ж говорю — левее маленько, там выезд. А другой-то, он во-она аж где, — мужик махнул рукой куда-то далеко налево. — Или по вешкам, так это — там, — он махнул направо. — А больше нигде. Берега высокие, не сильно, правда, но на машине не въехать. До берега оставалось километра два. Грузовик медленно, не газуя и не притормаживая, метр за метром катился по гладкому льду, иногда переезжая через невысокие торосы, к накатанному легковушками выезду на берег, что находился аккурат в паре сотен метров от ТЭЦ.
   Трещина то исчезала под капотом, то вдруг выстреливала на три-четыре метра вперед, и каждый раз машина вздрагивала, накатывалась на нее, пряча под собой, но та выстреливала снова.
   — А если левее забрать, — шевеля одними губами, спросил Константин у мужика. — А потом вдоль берега?
   — Так это раньше надо было. А щас уже никак. Там вот, — он кивнул головой, — мужики все издолбили. Рыбу ловят. Теперь только прямо. Вон он, выезд. Ездят же…
   …Когда передние колеса «зилка» коснулись твердой земли, Гурский шумно выдохнул и удивился, поймав себя на том, как долго, оказывается, человек может не дышать. Взглянул на Константина, тот, въезжая на берег, одной рукой снял с головы шапку, вытер ею лицо и бросил на «торпеду».
   — Ну, спасибо вам, — мужик шмыгнул носом и закопошился со своей котомкой, — я тут прям выйду, тормозните.
   Машина остановилась. Провожатый спрыгнул с подножки и пошел широким шагом в сторону жилых домов.
   — Эй, мужик! — окликнул его Гурский.
   — Чего? — обернулся тот.
   — А почему мы не на тот, дальний, выезд поехали, а прямо сюда, на ТЭЦ?
   — Так живу я здесь… — пожал он плечами, повернулся и пошел дальше.
   Константин, усмехнувшись, мотнул головой, врубил передачу, и грузовик медленно пополз на подъем.
   — Ну что, — обернулся Костя к Гурско-му, — как договоримся-то?
   — А ты когда обратно планируешь?
   — Ближе к вечеру. Разгружусь, отсюда кое-что захвачу. Да и поспать надо. Давай, часов в семь я тебя на «пятаке» ждать буду.
   — А где это?
   — Не заблудишься, тут негде. А «пятачок» — у любого спросишь, покажут. Это у них здесь место такое, вроде как центровое.
   — Ну давай, — Гурский заметил на железной стенке какого-то закрытого киоска афишу выставки. — Я сумку свою у тебя оставлю пока?
   — Оставляй.
   — Ладно, не прощаемся, останови-ка.

Глава 37

   В Николаевске-на-Амуре Адашева-Гурского опять ждала неудача. Выставку, разместившуюся в одноэтажном, по-домашнему уютном Доме творчества малочисленных народов Севера, он нашел сразу. Но Сталина там не было.
   Был Иван Грозный, Юровский вместе с убиенным им последним российским государем императором, даже Ельцин был. А Сталина не было.
   Администратор выставки («менеджер») был рад поболтать с земляком, которого его «репортерская» судьба забросила в эту тьму-таракань. С его слов выходило, что им действительно прислали в Комсомольск три новые фигуры, которые доставил хабаровский поезд. Они их там даже не распаковывали, загрузили вместе со всеми, переехали в Николаевск и уже здесь смонтировали. Но это оказались Пугачев, Екатерина Вторая и Иван Грозный.
   — А зачем тебе Сталин?
   — Да у нас серия статей, понимаешь, социально-политических. Вот и хотелось краску такую добавить — реакция населения местного, ну, регион-то специфический, на Берию да на Сталина… Ерунда, конечно, но почему нет? Можно забавно раскрутить. «Сталин по этапу», например. А куда же его могли закинуть, как думаешь?
   — Понятия не имею. Вроде еще кто-то из наших по Дальнему Востоку крутится, но где… А ты что, только ради этого и приехал?
   — Да нет, конечно. У меня тут еще… А это так, заодно.
   — А… А то тут был один, ну буквально за полчаса перед тобой, так тот всю душу вытряс. Маньяк какой-то. Где, дескать, Сталин? Вынь ему да положь. Должен быть, и все.
   — Может, и маньяк. А может, просто спереть хотел. Они же небось дорогие? Втюхать кому-нибудь.
   — Это вряд ли. Голову одну разве что. Она легко снимается. Бред, конечно. Но от них тут чего угодно ждать можно. Поездил, насмотрелся.
   — Я в Комсомольске разговорился с одним таким. У Дома культуры, где вы стояли. Взрослый мужик, за сороковник, в длинном таком пальто. Очень сокрушался, что выставка уехала. И тоже почему-то совершенно уверен был, что Сталин у вас есть. Но тот, по-моему, размолотить хотел Отца народов.
   — Ну вот. А этому лет двадцать пять от силы. С виду. В кожаной такой коричневой куртке на меху. Вынь да положь ему Иосифа Виссарионовича. И здоровенный, главное дело. Прет как танк. Куда, дескать, девали? Прячете? Я потом специально на крыльцо вышел, смотрю — его машина ждет. Здоровая такая, с темными стеклами, «японец» какой-то, я не знаю, типа джипа. Дождались его и отчалили. Совсем охренели…
   — Так он еще и не один был?
   — Конечно. Он вперед слева сел, а руль-то у них у всех справа. У иномарок.
   — Ладно, удачи вам. Народ-то хоть ходит?
   — Ай… — администратор махнул рукой. — Им тут зарплату уже почти два года не дают.
   — Как же живут?
   — Живут как-то.
   — Ну, счастливо, — вздохнул Гурский.
   — Пока.
   Обратно через Амур грузовик ехал уже по вешкам, которые представляли собой веточки, воткнутые в небольшие кучки снега, расположенные на расстоянии десяти— пятнадцати метров друг от друга.
   Днем, возможно, их и было хорошо видно издалека, но в темноте, когда подслеповатые фары «зилка» выхватывали дай Бог метров пять пути, Константин, конечно же, потерял очередную и ехал наугад, ориентируясь лишь на черную полоску дальнего берега и угольками мелькающие на нем огоньки.
   — Слушай, Костя, — не выдержал наконец Гурский, — давай-ка остановимся.
   — А чего стоять? Вон он, берег. И машина теперь легкая.
   — А полыньи? Там-то, по вешкам, все проверено. А тут мы прем, как…
   — А где они, твои вешки? — Константин остановил машину и спрыгнул на лед.
   Адашев-Гурский тоже выбрался из кабины и протянул ему сигарету. Они закурили и молча осматривались вокруг.
   Где-то вдалеке слева мерцали огоньки Николаевска, справа, столь же далеко, — Константиновки.
   «А если махнуть вон туда, — подумал Гурский, — прямиком и угодишь в Охотское море. Нет, сначала вроде Татарский пролив…»
   Он задрал голову.
   Ощущения были удивительные: затеряться под звездным небом прямо посреди Амура.
   — Вон вроде бы… — сказал Константин и указал рукой на две далекие светящиеся точки, которые отделились от правого брега и стали перемещаться через лиман. — Машина.
   — Ни фига себе… Это мы так далеко от вешек укатили?
   — Дурное дело нехитрое. Залезай. И грузовик потихоньку, грузно переваливаясь через торосы, покатил, не разбирая дороги, держа курс на два движущихся огонька.
   Наконец перед капотом высветилась воткнутая в снег ветка, Костя очень осторожно сделал на гладком льду правый поворот, и еще минут через пятнадцать— двадцать «зи-лок» вскарабкался на берег.
   — Все. — Константин, проехав милицейский пост, съехал на обочину и повернулся к Гурскому: — Водка есть?
   — Естественно.
   — Доставай. Нам с тобой сейчас грех не вмазать. Нечего Бога гневить. Я уж тебя пугать не стал, но Амур-батюшка столько нашего брата прибрал и успокоил, что… А нас пропустил. И туда, и обратно. Я на этом вот месте каждый раз стакан выпиваю. На обратном пути.
   — Так я же «Отче наш» прочел.
   Они выпили по стакану водки, зажевали бутербродами и закурили.
   — Слушай, Костя, а чем здесь вообще люди живут? Работать негде, да и тем, кто работает, зарплату вон все равно второй год не платят.
   — Кто как. Икру давят. Золото, наркота…
   — А тут и золото есть?
   — А то… Они вон пару лет назад, дорогу подсыпать надо было, сняли верхушку сопки, две кучи громадные, и подсыпали. А оказалось — золотоносной рудой. Тут вообще…
   — Ну, рыба, наверное, да?
   — Это гиляки в основном.
   — Кто?
   — Нивхи, нанайцы. Их гиляками зовут. Ладно, поехали.
   И опять дорога петляла по сопкам, опять была Циммермановка, загадочное Де— Каст-ри. Пульмановский вагон Александр, проспал и отчего-то очень из-за этого опечалился.
   Была ночь. Потом рассвело, и настал день. Затем опять стемнело. Они выехали наконец на асфальтированную трассу и повернули по ней налево, к Хабаровску.

Глава 38

   В бывшую столицу Дальневосточной Республики Константин вместе с Гурским въехали около четырех утра в среду, проведя в дороге из Николаевска без малого тридцать три часа.
   — Тебе здесь куда? — чуть обернулся к Александру Костя.
   — Совершенно без разницы. В гостиницу какую-нибудь, только в хорошую. Есть такие?
   — На Хабаре вообще все есть. В Москве, может, денег и больше крутится, не спорю, но там же… А здесь все свое, настоящее. Меха, лес, золото, дикоросы, икра, рыба, зверье разное, да мало ли… Камни всякие, Якутия вон, под боком, алмазы. Если б Москва эта еще и вздохнуть дала, а то ведь душит, зараза. Все соки высосала, падла. А здесь же и япошки, и америкосы толкутся, деньги суют, только дай… Да что говорить-то! Отделяться надо, одно слово.
   Они ехали пустынными ночными улицами, потом грузовик повернул налево, съехал по покатому спуску и остановился.
   — Вон, смотри, — Константин показал рукой направо, — видишь, вон там здание высотное? Это «Интурист», гостиница. Пойдешь вон туда, там ступеньки, лестница наверх, поднимешься и направо. Не заблудишься.
   — А где мы сейчас, территориально?
   — На Амурском бульваре.
   — Да? А вокзал вроде тоже где-то здесь.
   — Вокзал там, — Костя кивнул налево. — Бульвар в него упирается. Здесь вообще все просто: три бугра, а между ними Амурский бульвар и Уссурийский. По среднему бугру Карлуша идет, это проспект Карла Маркса, он теперь Муравьева— Амурского называется — центральная магистраль. На вокзал тебе по Амурскому, там еще рынок будет по дороге, если икры там свежей или рыбы домой в гостинец захватить. А в аэропорт по Карлуше. За полтинник всякий отвезет. Только около гостиницы не садись, лохов заряжают. Ну чего, бывай?
   — А сумку?
   — Да! Вот ведь, забыли бы. Константин спрыгнул на землю и, обойдя грузовик, забрался в «кунг».
   — Держи, — забирая у него свою сумку, Гурский протянул деньги.
   — Да ладно… Мне все равно по пути было. Еще и веселей.
   — Держи-держи, — Александр засунул ему сложенные банкноты в нагрудный карман мехового жилета. — Я же не последние даю. А если в следующий раз не будет, ты меня на халяву покатаешь. Идет?
   — Идет. Слушай, а ты вообще сам-то откуда?
   — Из Питера.
   — Да? А мне чего-то показалось, что с Запада откуда-то.
   — Так. Стоп. Ты уже второй. Питер, это где, по-твоему?
   — Как где? На Камчатке. Петропавловск.
   — Ах, во-от оно что…
   — А что?
   — Да я — из другого! Из Санкт-Петербурга.
   — Ну вот. Я и смотрю. А у нас тут Питером Петропавловск называют. Он же — «Петро…»
   — То-то мне здесь знакомый один — вы, мол, как из Питера своего сюда залетаете, так сразу в отвязку.
   — Так и есть, рыбаки после моря да вояки в отпуск. Там же куда пойдешь? Все всех знают. А Хабара, — столица Дальнего Востока. Здесь погулять милое дело. Да и под боком, лететь-то часа четыре всего. А ты, выходит, далеко забрался. Смотри, осторожней. Тут криминал…
   — Ага.
   — А вообще народ у нас душевный.
   — Да я заметил.
   — Ну, давай, топай, замерзнешь, — Костя протянул руку.
   — Счастливо. И смотри, скрупулезней у меня через Амур, — улыбнувшись, Гурский пожал Костику руку.
   — Так это ж такое дело, что… — Константин развел руки, забрался в кабину и захлопнул дверцу.
   Грузовик просигналил клаксоном, мигнул фарами и, натужно взревев, пополз на подъем.
   Гурский закинул сумку на плечо и зашагал по скрипучему снегу к широкой каменной лестнице.
   Войдя через наполненный сухим горячим ветром стеклянный тамбур в ярко освещенный вестибюль гостиницы, Адашев-Гурский стянул с головы шерстяную шапку и глубоко вздохнул.
   В первые секунды у него даже не было сил подойти к стойке администратора, он просто стоял посреди холла, чуть прикрыв глаза, и впитывал в себя запах чистоты и комфорта.
   Ему чудилось, что скитается он за этой проклятой трубкой не неделю без малого, а многие годы.
   — Вы поселяться? — подошел к нему один из секьюрити в безукоризненном костюме, белоснежной рубашке и темном галстуке.
   — Да, — кивнул Гурский. — Обязательно. Заполнив регистрационную карточку, он вошел в лифт и, поднимаясь на свой этаж, прикинул, что дома сейчас все еще девять вечера вчерашнего дня и, значит, вполне можно позвонить Тарасовой домой и выяснить, куда же, в конце концов, девался Сталин. А потом отзвониться Петьке.
   Лифт мягко остановился, двери распахнулись.
   Александр справился у дежурной по этажу, сможет ли он позвонить из номера в Петербург по автомату. Девушка взглянула на его небритую, опухшую рожу, красные от недосыпа глаза и снисходительно сказала, что у него в номере два телефонных аппарата, один из которых спутниковый, и звонить он может хоть в Гонолулу. Если деньги есть.
   — Ну, это мы понимать можем… — сказал Гурский и пошел по мягкому ковролину, поглядывая на нумерацию дверей.
   Лена оказалась дома, и от нее Александр узнал, что фигуру Сталина администрация в последний момент решила отправить бригаде, которая стоит сейчас в Петропавловске-Камчатском. «Так вышло, уж извини, я не знала…»
   Он позвонил дежурной и спросил, не знает ли она случайно, когда летают самолеты на Камчатку. Она ответила, что, мол, если есть погода — всегда. В частности, сегодня рейс в десять утра, с минутами.
   — О'кей, — сказал Гурский и повесил трубку.
   Закурил сигарету и задумался.
   Потом, собрав волю в кулак, еще раз позвонил дежурной и попросил разбудить его в восемь.
   Заперев дверь номера, разделся догола и пошел под душ. Встав под обжигающе горячие струи, он осознал, насколько промерз в продуваемой сквозняками кабине грузовика, ибо отогреваться стал только минут через пять.
   Потом он побрился, растерся большим махровым полотенцем и пошел звонить Волкову. Дома того не оказалось, и Александр позвонил на трубку.
   Поговорив с Петром, он забрался наконец в чистую постель и поплотнее укутался в одеяло.
   «Откуда они могут знать про Камчатку?» — думал он, засыпая.