Борх Г. 1918 - Хюгану, или Деловитость

велась стрельба. Поговаривали, что это был знак заключенным для того, чтобы
они попытались вырваться. Позже появилось сообщение, что это один из
охранников по недоразумению открыл предупредительную стрельбу, но никто
этому не верил.
Между тем настало по-зимнему холодное туманное утро, Уже в семь часов в
неотапливаемом, полутемном, обшитом панелями зале заседаний собрался
магистрат; повсеместно раздавались требования вооружить жителей города в
противовес высказанному предположению, что это может быть расценено, как
вызывающее протест мероприятие против рабочих; было принято решение о
формировании оборонительной гвардии, в состав которой должны входить как
мещане, так и рабочие. Имели место некоторые сложности с комендантом города
из-за выдачи винтовок из складских запасов, но в конечном итоге-- едва ли не
через голову коменданта-- оружие было доставлено. Естественно, что для
надлежащей вербовки времени уже больше не было, так что просто избрали
работающий под председательством бургомистра комитет, в обязанности которого
входила выдача оружия. Еще до обеда ружья были выданы всем тем, кто мог
подтвердить свое проживание в данном населенном пункте и право на ношение
оружия, а когда все это подошло к концу, то комендант города уже не мог
больше противиться взаимодействию военных формирований с оборонительной
гвардией; посты были выставлены под руководством комендатуры.
В гвардию, само собой разумеется, записались Эш и Хугюнау. Эш, стремясь
прежде всего оставаться возле майора, попросил использовать его в самом
городе. Его определили в ночное дежурство, тогда как Хугюнау назначили в
состав поста, который должен был нести дежурство в послеобеденное время у
моста.
Хугюнау сидел на каменной балюстраде моста и мерз, причиной тому был
проникающий во все щели ноябрьский туман. Свое ружье со штыком он прислонил
рядом к балюстраде. Между камней балюстрады пробивалась трава, и Хугюнау
занимался тем, что выщипывал ее. Из щелей можно было также выковыривать
куски старой штукатурки, которые потом падали в воду. Ему было скучно, и вся
эта затея казалась ему лишенной смысла. Поднятый воротник недавно купленного
зимнего пальто натирал шею и подбородок и практически не согревал. Не зная,
чем от скуки заняться, он справил нужду, но, сделав это, опять вынужден был
сидеть на месте. Какой смысл сидеть здесь, с этой дурацкой зеленой повязкой
на рукаве, и к тому же на такой холодине, И он подумал, а не смотаться ли
ему в бордель, хотя бы уже потому, что его закрытие ничего не дало; теперь
он работал подпольно.
Он только начал представлять себе, что старуха, должно быть, уже
протопила в борделе и что там, наверное, изумительно тепло, как перед ним
возникла Маргерите. Хугюнау обрадовался: "liens',-- сказал он,-- что ты
здесь делаешь?., Я думал, ты уехала.,, что ты там затеяла с моей маркой?"
Маргерите молчала.
Хугюнау предпочел бы быть в борделе: "Я не могу тобой
воспользоваться... Тебе нет еще и четырнадцати... Смотри мне, чтобы
вернулась домой",
Тем не менее он взял ее на руки; так было теплее. Помолчав немного, он
спросил: "Ты одела теплые штанишки?" И остался доволен, когда она ответила
утвердительно. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу. Через туман
донесся бой часов на ратуше; пять часов, а как уже темно.
"Дни стали совсем короткими,-- сказал Хугюнау,-- еще один год прошел".
Пробили еще и другие часы, На душе становилось все более грустно. Зачем
все это? Что ему здесь делать? Там, по другую сторону поля, располагался дом
Эша, и Хугюнау сплюнул в соответствующем направлении; слюна описала большую
дугу и шлепнулась на землю. Но тут его охватил внезапный страх: он оставил
открытой дверь в типографию, и если сегодня дело дойдет до грабежей, то
разобьют его машину.
"Слезай",-- грубо толкнул он Маргерите, а когда она замешкалась, то
отвесил ей пощечину. Он начал лихорадочно рыться в своих карманах в поисках
ключа от типографии. Самому ему сбегать домой или послать Маргерите к Эшихе
с этим ключом?
Он почти уже решил послать к черту свой долг и отправиться домой, но
тут содрогнулся, поскольку все его тело пронзил настоящий страх: на опушке
леса появилась яркая вспышка, и в следующее мгновение раздался звук
ужасающего взрыва. Он успел сообразить, что это случилось в казарме
минометной роты, что какому-то придурку пришлось, наверное, взрывать остатки
боеприпасов, но чисто инстинктивно он бросился на землю, ведь было
достаточно разумным полежать на земле в ожидании дальнейших взрывов.
Действительно, вскоре с коротким интервалом последовали еще два мощных
взрыва, а затем грохот перешел в разрозненную трескотню выстрелов.
Хугюнау осторожно выглянул из-за каменной балюстрады, увидел
разрушенные стены склада, освещенные извивающимися красными языками пламени,
и горящую крышу казармы. "Началось, значит",-- сказал он сам себе, поднялся,
стряхнул грязь со своего нового зимнего пальто. Затем оглянулся по сторонам,
ища Маргерите, свистнул пару раз, но ее не было, убежала, наверное, домой. У
него было мало времени, чтобы прийти в себя, поскольку тут он увидел, как от
казармы вниз бежит группа людей, в руках палки, камни и даже винтовки, К
удивлению Хугюнау, рядом с ними бежала и Маргерите.
Люди бежали к тюрьме, это было ясно. Хугюнау сообразил все моментально,
он ощутил себя чуть ли не начальником генерального штаба, приказы которого
исполняются точно и мгновенно. "Молодцы",-- что-то шепнуло в нем, и было
естественно, что он к ним присоединился.
Беглым шагом и с криками добрались они до тюрьмы. На закрытые ворота
обрушился град камней, а затем люди кинулись их выламывать. Хугюнау нанес
первые удары прикладом винтовки по деревянной балке. Кто-то притащил лом;
много труда не потребовалось -- вскоре была проделана дыра, ворота
распахнулись, и толпа ринулась во двор. Он был пуст, персонал тюрьмы где-то
спрятался; ну, их уж, парней этих, выкурят, однако из камер опять понеслись
звуки песни: "Да здравствует жизнь, да здравствует жизнь, трижды да
здравствует жизнь!"
Когда раздался первый взрыв, Эш находился на кухне. Одним прыжком он
оказался у окна, но отпрянул назад, когда при втором выстреле незакрепленные
окна с треском распахнулись ему навстречу. Налет авиации? Жена стояла на
коленях посреди осколков стекла и шептала "Отче наш", На какое-то мгновение
он застыл с отвисшей челюстью: да она никогда в жизни не молилась! Затем он
подхватил ее под руки: "В подвал, авиация". Между тем, уже со ступенек, он
увидел пожар на складе боеприпасов, услышал доносившуюся оттуда трескотню
выстрелов, Значит, началось. Следующей мыслью было: "Майор!" Затолкнуть
визжащую жену обратно в комнату-- за его спиной все еще раздавались ее
причитания, чтобы он не бросал ее,-- схватить винтовку, спуститься по
лестнице вниз, все это было делом нескольких секунд.
На улице было полно людей, и все что-то кричали. С Рыночной площади
раздавался сигнал трубы. Эш поковылял вверх по улице. За ним бегом тащили
пару запряженных лошадей; он знал, что эти лошади предназначались пожарной
службе, и его обрадовало то, что сохраняется хотя бы видимость порядка.
Пожарный насос уже стоял на Рыночной площади, его вытащили из сарая, но не
было пожарников. Трубач взобрался на козлы, он бесконечное количество раз
повторял сигнал сбора, но пока собрались только шесть человек. С другой
стороны площади к ним торопилась рота солдат, капитан решил пока
предоставить их в распоряжение пожарников; вместе с пожарным насосом они
умчались с площади.
В здании ратуши все двери были настежь. Никого нельзя было найти;
комендатура пустовала. Это было в определенной степени облегчением для Эша;
по крайней мере, найти старика им сразу не удастся. Но где он был? Когда Эш
вышел на улицу, ему в конце концов встретился какой-то солдатик. Эш окликнул
его: не видел ли он коменданта? Да, последнее, чем он занимался, был подъем
оборонительной гвардии по тревоге, а сейчас он, вероятно, или в казарме, или
возле тюрьмы,., ее вроде бы штурмуют,
Итак -- к тюрьме! Эш припустил тяжелым неуклюжим бегом.
Когда толпа ворвалась в здание тюрьмы, Хугюнау оставался во дворе, Это
был успех, вне всякого сомнения, это был успех -- лицо Хугюнау приняло
ироническое выражение, и это ему сейчас очень хорошо удавалось. Майор не
будет неприятно удивлен, обнаружив его здесь, да и Эш тоже. Никакого
сомнения, это был великолепный успех; несмотря на это, у Хугюнау было
нехорошо на душе-- что теперь? Он смотрел на двор, горящая казарма хорошо
освещала его, но чем-то неслыханно необычным это, конечно, не было, он
по-другому себе этот двор и не представлял. Да и вся эта банда ему уже
порядком поднадоела.
Внезапно раздались визжащие вопли! Они обнаружили охранника и тянут его
во двор. Когда Хугюнау подошел ближе, то мужчина лежал, словно распятый, на
земле, лишь одна была высоко поднята, судорожно и ритмично подергиваясь
воздухе. Две женщины бросились на лежащего; на одной подошвами, подбитыми
гвоздями, стоял какой-то малый с мом и долбил им по костям истязаемого.
Хугюнау почувствовал, что его сейчас стошнит, С бешено колотящимся сердцем и
резями в животе он, закинув винтовку на плечо, помчался обратно к городу.
Город был хорошо освещен пламенем горящей казармы: остроконечные крыши,
черные контуры зданий, над которыми возвышались башни ратуши и церквей.
Оттуда часы пробили половину шестого, беззаботно, словно бы над этим людским
поселением по-прежнему витает глубокий мир, И этот доверительный бой часов,
хорошо знакомый вид домов, весь тот мир, который еще царил там, тогда как
вокруг уже полыхали пожары, превратили затаивший дыхание страх Хугюнау в
непреодолимую тоску по человеческой близости. Он бежал по полю, иногда
останавливался, чтобы перевести дыхание. Но тут он заметил, что в воздухе
витает запах колбасного магазина, его снова пронзила мысль, что двери в
типографию не заперты, что взломщики и грабители ринутся сейчас из тюрьмы,
страх его удвоился, и с удвоенной скоростью он понесся дальше к дому.
Ханна Вендлинг лежала с высокой температурой в постели.
Доктор Кессель хотел вначале обвинить во всем еженощно открытые окна;
потом, правда, ему пришлось признать, что это был грипп, называемый
"испанкой".
Когда произошел первый взрыв и оконные стекла с треском влетели в
комнату, Ханна совершенно не удивилась: не она несет ответственность за
закрытые окна, ее заставили это сделать, а поскольку Хайнрих допустил
оплошность и не поставил решетки, то теперь, конечно же, к ним заберутся
грабители. С каким-то удовлетворением она констатировала: "Ограбление
снизу", и начала ждать, что же будет дальше. Но поскольку трескотня взрывов
и выстрелов постоянно усиливалась, то она пришла в себя, соскочила с кровати
с внезапно пронзившей ее мыслью, что ей надо к своему мальчику.
Она крепко вцепилась в спинку кровати, пытаясь собраться с мыслями:
мальчик был на кухне, да, она вспомнила, из-за опасности заражения она
отослала его вниз. Ей надо спуститься вниз.
По комнате гулял сильнейший сквозняк, сквозняки были по всему дому. Все
окна и двери были сорваны с петель, а на втором этаже были разбиты все
оконные стекла, поскольку здесь, на возвышенной части долины, воздействие
ударной волны было особенно сильным. Следующим взрывом с треском сорвало
половину черепичной крыши. Ханна, впрочем, не замечала холода, едва ли она
замечала треск и шум, она не понимала ничего из того, что происходит, она
даже и не пыталась понять: мимо пронзительно визжащей горничной, которая
встретилась ей возле гардеробной комнаты, она поспешила на кухню.
Только там она обратила внимание на то, что должно было быть холодно,
поскольку тут сохранился порядок. Окна здесь внизу не пострадали. В углу на
полу сидела кухарка и держала на руках воющего дрожащего мальчика. Исчез
также характерный запах гари; пахло чистотой и уютом. У нее возникло
ощущение, что они спасены, Затем она обнаружила, что с невообразимым
присутствием духа она прихватила с собой одеяло. Она завернулась в него и
присела в самом дальнем углу кухни;
нужно было следить за тем, чтобы ребенок не заразился, а когда он
рванулся к ней, то движением руки она запретила ему делать это: Горничная
последовала за ней, а тут подошел и садовник с женой: "Горит казарма...
там". Садовник махнул в сторону окна, но женщины не решились подойти и
посмотреть; они остались на своих местах. Ханна почувствовала, что полностью
пришла в себя. Она сказала: "Нам нужно переждать это", и еще сильнее
укуталась в свое одеяло. Вдруг пропал электрический свет. Горничная снова
вскрикнула. Ханна еще раз повторила в темноту: "Нам нужно переждать это...",
потом снова впала в полузабытье. Мальчик заснул на руках у поварихи.
Горничная и жена садовника сидели на ящике для угля, садовник прислонился к
печке. Окна все еще продолжали дребезжать, время от времени сверху на землю
падали куски черепицы. Они сидели в темноте, смотрели на освещаемые пожаром
окна; они смотрели, не отрываясь, и становились все более неподвижными.
По улице, которая вела к тюрьме, спешил Эш, винтовка сползла с плеча, и
он держал ее в руке, словно солдат, идущий в атаку. Приблизительно на
полпути он услышал вой приближающейся толпы. Он бросился в кусты, чтобы
пропустить ее. Толпа насчитывала около двухсот человек, всевозможный сброд,
среди них и заключенные, выделявшиеся своей серой одеждой. Некоторые
пытались заводить "Марсельезу", кто-то -- "Интернационал". Чей-то
фельдфебельский голосок постоянно орал: "В колонну по четыре -- разберись",
но никто его не слушал. Во главе шествия над головами марширующих болталась
какая-то кукла: к палке, своего рода виселице, привязана была набитая
тряпьем и платками форма тюремщика -- с этой целью они, наверное, раздели
его догола,-- на груди у куклы был прикреплен белый лист бумаги, и в
дрожащем свете горящего склада Эшу удалось разобрать слова "Комендант
города". С ними был даже ребенок, он восседал на плечах у одного парня,
маленькая девочка, напоминавшая Маргерите, но Эш больше не обращал на нее
внимания; он подождал, пока толпа проследует мимо, и, дабы избежать встречи
с возможно отставшими от шествия, побежал дальше вдоль дороги по лугу.
Перед ним внезапно вынырнули фары автомобиля. От ужаса у Эша кровь
застыла в жилах -- это может быть только майор! Майор, который едет прямо в
лапы смутьянам. Нужно задержать его! Задержать любой ценой! Эш скользнул по
откосу и, громко крича и размахивая руками, выскочил на середину дороги. Но
его не заметили или не хотели заметить, и если бы он не отскочил в сторону,
то оказался бы под колесами. Он успел еще убедиться в том, что это
действительно был автомобиль майора, что рядом с майором находились трое
солдат, один из них стоял на подножке. Эш беспомощно смотрел вслед уходящей
машине, затем изо всех сил бросился за ней вдогонку; он мчался, объятый
ужасом, каждую секунду ожидая, что придется услышать самое ужасное. Там,
впереди, уже раздались несколько выстрелов, последовали грохочущий
взрывообразный удар, крики и шум. Эш снова начал подниматься по откосу.
Толпа сгрудилась возле первого дома; местность все еще освещалась огнем
пожара. Прячась за кустарником, Эш добрался до первого садового забора и мог
теперь под его прикрытием подобраться поближе. Автомобиль перевернулся и,
объятый пламенем, лежал на склоне по другую сторону дороги, Очевидно,
водителю преградила путь толпа или он получил удар камнем, отчего потерял
управление машиной и врезался в дерево. Скорчившись перед деревом, о которое
он разбил себе череп, водитель еще хрипел, тогда как один из солдат лежал,
раскинувшись, на дороге. Второй же, это был унтер-офицер, который вышел
невредимым из этого столкновения, был окружен обезумевшей сворой. Под градом
ударов кулаками и палками он пытался что-то говорить, однако ничего
невозможно было понять в этом шуме; вскоре он тоже неподвижно лежал на
земле. Эш подумал, не произвести ли выстрел по толпе, но в этот момент
из-под обшивки мотора блеснули языки голубого пламени, и кто-то закричал:
"Машина взорвется!" Толпа отпрянула назад и затихла, ожидая взрыва. Но
ничего не случилось -- машина просто тихо догорала, тогда раздались призывы:
"К городской комендатуре!" "К ратуше!" И толпа покатилась дальше к городу.
Но где же майор?! Вдруг Эш понял: под автомобилем и в опасности,
сгорает заживо. Гонимый страхом, Эш перелез через забор, подлетел к машине,
начал трясти ее за корпус; его охватил приступ рыдания, когда ему стало
ясно, что в одиночку, он не сможет поднять автомобиль. Полный сомнений, он
продолжал стоять возле горящего каркаса, обжигая при новых пытках что-то
сделать потерявшие чувствительность руки. Тут рядом оказался какой-то
мужчина. Это был третий солдат, из бежавший повреждений, поскольку он
перелетел через откос и упал на луг. Вдвоем им удалось приподнять автомобиль
с одной стороны. Эш подлез под него, чтобы спиной удержать его, а солдат тем
временем вытащил майора из-под машины. Слава Богу! Но опасность еще не
миновала, необходимо было как можно скорее удалиться от представляющего
угрозу автомобиля, так что они отнесли потерявшего сознание майора наверх по
откосу, положили его на лугу на сорванные охапки травы.
Эш опустился возле майора на колени, заглянул ему в лицо; оно было
спокойным, дыхание равномерным, хотя и слабым. Сердце тоже билось в ровном
ритме; Эш распахнул пальто майора и его китель-- за исключением нескольких
ожогов и ссадин не удалось обнаружить никаких внешних повреждений. Солдат
стоял рядом с ним: "У нас есть еще другие..." Эш тяжело поднялся --
сказалась неизвестная доселе усталость. Болели все части тела. Тем не менее
он еще раз собрался с силами, и они перенесли раненого унтер-офицера в
безопасное место. Тела погибших солдата и шофера они положили на откосе.
Сделав все это, Эш рухнул на траву рядом с майором: "Хоть секундочку
передохну... не могу больше". Он так устал, что даже не обратил внимания на
то, что над крышами города ввысь взметнулись языки яркого пламени, и солдат
вскрикнул: "Эти уроды подожгли ратушу!"
В лазарете была паника.
Вначале все ринулись в сад, совершенно не обращая внимания на тех, кто
не мог подняться; никто не слышал их мольбу о помощи.
Потребовался весь авторитет Куленбека, чтобы снова восстановить
порядок. Собственноручно он снес на первый этаж наиболее тяжелых больных, он
нес их на руках словно маленьких детей, его голос гремел в коридорах, он с
руганью, притом непристойной, обрушивался на всякого, даже на Флуршютца и
сестру Матильду, если его приказы не исполнялись мгновенно. Сестра Карла
сбежала, и найти ее оказалось невозможно.
В итоге кое-как навели порядок. Кровати из опустевшего верхнего этажа
снесли вниз, люди друг за другом постепенно приходили в себя. Кого-то не
нашли. Они были в саду или даже дальше, в лесу или еще где-то.
Флуршютц с одним из санитаров отправились их искать. Одним из первых,
кого они обнаружили за пределами сада, был Гедике; уйдя не очень далеко, он
стоял на косогоре, избранном им в качестве наблюдательного пункта, поднятые
костыли торчали вверх, выделяясь на фоне неба.
Можно было подумать, что он ликует.
Так оно и оказалось: когда они подошли поближе, то услышали, как он
смеется, услышали этот рокочущий звериный хохот, которого весь персонал ждал
уже несколько месяцев.
Он не обращал внимания на двоих, которые звали его, а когда они подошли
поближе и вознамерились увести его, он угрожающее замахал костылями.
Флуршютц ощутил себя в каком-то беспомощном положении: "Ну, Гедике, ну
пойдемте..."
Гедике ткнул костылями в сторону огня и восхищенно закричал: "Страшный
суд... восставшие из мертвых... восставшие из мертвых... тот, кто не
восстал, попадет в ад... дьявол заберет вас всех... всех вас заберет он
сейчас..."
Что тут было делать! Но понаблюдав за ним некоторое время, санитар
нашел правильный выход: "Людвиг, уже время ужинать, спускайся вниз".
Гедике замолчал; он недоверчиво выглядывал из-за своей бороды, затем
наконец поковылял вместе с ними.
Запыхавшись и дрожа всем телом, Хугюнау продирался сквозь сад, пока не
добрался до типографии. В первое мгновение он не мог понять, что его привело
сюда. Затем вспомнил. Печатная машина! Он вошел внутрь. Темное помещение
освещалось отблесками внешнего огня и находилось в обычном для воскресенья
порядке. Хугюнау сел перед машиной, зажав винтовку между колен. Он был
разочарован; машина не стоила его усилий -- она стояла здесь холодная и
невозмутимая и просто отбрасывала беспокойные тени, которые были ему
неприятны. Если эта банда грабителей действительно придет сюда, то,
собственно говоря, так ей и надо, этой чертовой машине, чтобы ее отдубасили.
Хотя, конечно, это хорошая машинка... Он положил руки сверху на нее,
рассердился, что металл был таким холодным на ощупь. Merde, что его так злит
во всем этом! Хугюнау пожал плечами, выглянул во двор, посмотрел на сарай,
где читались воскресные проповеди. Будет ли Эш читать здесь проповедь в
следующее воскресенье? Halssez les ennemis de la sainte religion (Ненавидьте
врагов святой веры). Поповское отродье. Пустой сарай, это их дело... Что
такому терять! Кости бы ему переломать! У него никаких проблем... В
воскресенье-- проповедь, а теперь сидит там, наверху, со своей бабой,
утешают, небось, друг друга, тогда как кому-то приходится сидеть здесь,
возле этой чертовой машины.
Он снова забыл, зачем сюда пришел. Он прислонил винтовку к машине. Во
дворе он принюхался: опять этот колбасный запах, ударивший в нос. Сегодня же
нет никакого ужина... ну, уж наверху, наверное, что-нибудь да имеется --
Эшу-то ведь она не даст умереть с голоду.
Оказавшись наверху в коридоре, он весь содрогнулся от страха, поскольку
дверь в его комнату была снята с петель. Тут что-то было не так, Дверь к
тому же заклинило, и только потрудившись, ему удалось освободить дверной
проем. Внутри комнаты был еще больший беспорядок: зеркало уже не висело над
столиком для умывания, а лежало на разбитой посуде. Какой кавардак. Картина
непонятная и беспокоящая, это напоминало обломки костей. Хугюнау сел на
диван, ему хотелось понять, что же здесь произошло, но он не мог
сосредоточиться. Если бы кто-нибудь пришел, чтобы все ему хорошенько
объяснить и успокоить, погладить его по головке!
Тут ему пришло в голову, что он в любом случае должен позвать госпожу
Эш, показать ей этот ущерб, а то в конце она еще и сделает его ответственным
за все это. Он даже и не подумает возмещать ущерб, который он не наносил. Но
как только он хотел позвать ее, в комнату, услышав его шаги, ворвалась она:
"Где мой муж?"
Сильнейшее чувство блаженного и возбуждающего спокойствия охватило
Хугюнау, когда он увидел знакомое лицо. Его лицо расплылось в дружественной
и сердечной улыбке: "Матушка Эш.,," Он весь прямо-таки потянулся к ней,
теперь все будет хорошо, она отведет меня в кровать...
Между тем она, как казалось, вообще его не видела: "Где мой муж?" Этот
дурацкий вопрос разозлил его -- чего эта женщина хочет сейчас от Эша? Если
его здесь нет, то это только к лучшему, И он грубо ответил: "А я откуда
знаю, где он лазит, уж к ужину-то он придет".
Она, наверное, его даже и не слышала, потому что подошла поближе и
схватила его за плечи; она кричала ему прямо в лицо: "Он убежал, он убежал с
винтовкой... я слышала, что стреляют".
В душе зашевелилась надежда: Эша застрелили! Но только почему тогда у
этой женщины такой жалобный голос? Почему он так фальшиво звучит? Он хотел,
чтобы она успокоила его, а вместо этого ему приходится самому ее
успокаивать, да еще к тому же из-за этого Эша! Она все еще скулила: "Где
он?" и по-прежнему не отпускала его плечи. Смущенно и в то же время со
злостью гладил он толстые предплечья ее рук, как будто она была плачущим
ребенком, он даже охотно сделал бы ей что-нибудь хорошее, но он просто
продолжал гладить ее руки вверх и вниз, лишь с его уст слетали не очень
дружественные слова: "Ну что вы воете за этим Эшем? Разве вам еще не надоел
этот субъект? Я ведь здесь, с вами..," И только сказав это, он заметил сам,
что требует от нее чего-то неприличного, словно в качестве компенсации за
то, что она ему задолжала. Тут и она ощутила, к чему идет дело: "Господин
Хугюнау, во имя всего святого, господин Хугюнау..." Но с самого начала почти
безвольно, под его задыхающимся напором, она едва ли оказывала ему
какое-либо сопротивление. Словно осужденный, который сам помогает палачу,
она расстегнула ему брюки, и он, расположившись между ее широко разведенных
и высоко поднятых бедер, без единого поцелуя опрокинулся вместе с ней на
диван.
Ее первыми словами после того, как это произошло, были: "Спасите моего
мужа!" А Хугюнау все было совершенно безразлично; теперь он мог жить
столько, сколько хотел. Но в следующее мгновение она разразилась
пронзительным криком: окно внезапно осветилось кроваво-красным огнем, вверх
взметнулись оранжево-желтые языки пламени, горела ратуша. Она опустилась на
пол, какая-то бесформенная глыба, она, она во всем виновата: "Пресвятая
Богородица, что я наделала, что я наделала...-- Она подползла к нему: --
Спасите его, спасите его..." Хугюнау подошел к окну. Он был раздосадован;
теперь и здесь еще проблемы, У него там, на улице, было их предостаточно,