Бояджиева Мила. Сладкий роман

   - Смотри! - Показала я на латунную табличку. - Смотри, о чем здесь сообщают: "На этом месте тайна снов открылась Зигмунду Фрейду".
   - Знаешь, - Майкл поднял лицо к темному небу. - Однажды кто-то привинтит табличку на Белой башне в Вальдсбрунне... Не спрашивай, что будет на ней. Не знаю.
   Он знал! Честное слово - знал! Тогда я поняла это и мурашки пробежали по моей спине...
   ПОДАРОК МИККИ
   На вершине холма мы нашли чудесный хойриген, что означает "вино этого года" и представляет собой незатейливый ресторанчик в сельском стиле, угощающий молодым вином. Деревянные столы под только что отцветшими яблонями, запах наливающихся соком трав, огромное - зеленоватое на востоке и шафранное к западу небо, дешевое вино в кувшине и деревенская закуска.
   Майкл казался усталым, оглядывая окружающие просторы с грустью человека, проездом навестившего родные места. В рубахе с открытым воротом, с наброшенным на плечи тонким светлым пуловером, он выглядел помолодевшим и совсем европейцем. Поблескивающие металлической оправой очки, тонкие сильные кисти, барабанящие по голым доскам стола и пристальный взгляд исподлобья. Мой спутник нравился мне, тревожа любопытство.
   Только теперь я поняла, что провела в универмаге два часа не из родственных чувств или абстрактного человеколюбия. Я одевала Майкла для себя, чтобы смотреть на него вот так - с чувством удовлетворенного женского тщеславия. А ещё - на зло Солу и его "фирме", ожидавших увидеть рядом со мной Квазимодо или жалкого старика.
   - Ты так странно смотришь, Дикси. Решаешь, на кого я больше похож - на Пьера Ришара или Мастрояни?
   - Это давно ясно: на Дастина Хоффмана, к которому я неравнодушна. - Я тронула его за руку, но он тут же убрал её под стол.
   - Кажется, дядюшка из Москвы здорово проголодался.
   Накормить! Как же я не сообразила.
   Я диктовала и диктовала названия блюд полненькой девушке в национальном костюме, уставшей и все время путавшейся. Но совсем скоро наш стол покрылся закусками. К сожалению, ничего серьезного здесь не готовили. Холодный язык, паштеты, заливное, салаты, мясные рулеты, холодная телятина, сыр и, конечно, графин белого вина.
   Ах, как он ел! Пренебрегая этикетом, заглатывая целые куски, сверкая на меня счастливыми глазами.
   - Все. Теперь я буду жить, - с облегчением откинулся насытившийся Майкл на спинку скамьи. - Замки, универмаги, покупки, Опера, Ниагара... Ты замучила меня, Дикси. У меня зверский аппетит от стресов.
   - А ещё от того, что пять дней ты жевал кусочек русской колбасы с крекерами.
   - Были шпроты и шоколадка. Но ведь прошла целая вечность. Давай выпьем за нее! Смотри - уже звезды проклюнулись!
   Мы звонко чокнулись простыми, как в деревенской харчевне, стеклянными стаканами и выпили, глядя друг другу в глаза.
   В тени яблоневых ветвей его глаза казались черными, цыганскими. Наверно, ещё потому, что излучали какую-то притягательную, колдовскую силу... Нет, это не был хорошо известный мне зов самца и не сластолюбие гурмана, взирающего на красивую вещицу, которую хочется присвоить. Но странный родственник, ещё позавчера бесивший меня своей нарочитой нелепостью, казался мне загадочным и даже влекущим. Магия майского вечера? Эффект одиночества? Ожидание сюрприза от скупердяйки Фортуны или просто пьянящий коктейль венского леса с молодым вином?
   - Ты, наверно, нравился девочкам, когда учился в школе. Не вертлявым самовлюбленным дурочкам, а серьезным - с книжками под мышками.
   - Все наоборот. Я, насколько помню, сначала не нравился никому, а потом - сразу всем... После того, как блеснул на школьной вечеринке с показом фокусов... Бабушка подарила мне толстую книгу, в которой наш главный маг раскрывал секреты своих трюков. Я разучил несколько пустячков, и хотя от волнения почти все делал плохо, имел бешеный успех. И знаешь, от чего? У меня был черный цилиндр и атласный плащ, сшитый из сатина бабушкой. И главное, ? черная маска!
   - Так тебя даже не узнали?
   - Разумеется, сразу узнали. Но как раз в то время у нас были все без ума от вышедшей на экраны оперетты, которая называлась "Мистер Икс". Так меня и звали до самого десятого класса. А чудная девочка с раскосыми татарскими глазами и длинными черными косами, падающими вдоль спины, избрала меня своим героем...
   - Так это была твоя первая любовь?
   - Могла бы быть. Могла бы. Но я не догадывался, что тетрадные листочки со стихами, которые я регулярно обнаруживал в своем портфеле, принадлежат Альфие... Они так и хранятся у меня, а девочки уже нет...
   - Что произошло с ней, Микки?
   - Девочка успела написать много стихов и даже несколько из них напечатали в журнале "Юность"... Это было здорово! А после её смерти я получил от её матери целую толстую тетрадку с посвящением: "Мистеру Икс самой главной тайне моей жизни".
   Майкл крепко сжал губы, жалея, видимо, о своей откровенности. И мне захотелось успокоить его хотя бы тем, что и мне, "киноактрисе и парижанке" знакомы и его печаль, и смущение.
   - Все это так... так похоже на историю с Жанни... Прошло почти двадцать лет, а я все ещё раздумываю о том, не был ли мой телефонный роман единственным настоящим романом в моей жизни?
   - Этот парень писал для тебя стихи?
   Я кивнула:
   - Он вообще придумал меня целиком - сказочно умную, тонкую, загадочную, желанную, чистую... И не успел разочароваться. Жан умер от болезни крови в девятнадцать лет, а я так и не успела сказать ему, что буду помнить всю свою жизнь его голос, его слова, его преклонение, щедрость...
   - Альфия тоже так и не узнала, что я храню её тетрадь, как самый дорогой талисман. Она умерла мгновенно, сбитая грузовиком... А я продолжал жить, становясь таким, как придумала меня эта романтичная девчушка.
   - Микки, мы должны выпить за тех, кто любил нас и кто до сих пор освещает нам путь.
   - И будет освещать до конца. - Майкл поднял бокал. - Пьем не чокаясь.
   Мы выпили и приумолкли, вспоминая каждый свое. И тут же в паузу ворвались шумы: дружный хохот большой компании за соседним столом, тявканье собачки, выпрашивающей кусок колбасы у толстого немца в шортах, обрывки хоровой песни, несущейся из глубины сада.
   Я протянула Майклу руку и, весело шлепнув по ней, он задержал мою ладонь в своих пальцах. Официантка принесла и поставила на стол зажженную свечу, принимая нас, очевидно,за влюбленных.
   - Ого! Сейчас начнется настоящее аутодафе! - Взволновался Майкл. ? Или австрийские насекомые не стремятся сгореть в пламени?
   Опровергая его слова, к свече метнулся крупный ночной мотылек. Мой кузен задул пламя.
   - Извини, это зрелище не для слабонервных.
   - А мне иногда кажется, что это лучший финал для тех, кто не умеет жить без иллюзий, без необоримой тяги к чему-то абсолютно невероятному, заведомо гибельному...
   - Но ведь они умеют летать! Летать, Дикси!
   - Именно поэтому их влечет сладостная гибель. Ведь какие-то там червяки не лезут в огонь.
   - "Безумству храбрых поем мы славу" - это цитата из произведения одного нашего "певца революции". - Майкл почему-то усмехнулся и вновь наполнил из кувшина бокалы.
   - За храбрых и за сумасшедших в одном лице!
   Я бросила на него загадочно-печальный взор, один из тех, после которых обычно следует признание кавалера в пылких чувствах.
   - Значит, ты пьешь за меня, Майкл?
   - Нет, с тобой прост невозможно играть в Мистера Икс! Не оставляешь мне ни капли возможности украсить себя флером загадочности. - Майкл погрозил мне пальцем. - Разумеется, храбрый безумец - это я. Потому что уже два дня верчусь у костра, рискуя спалить крылышки.
   Он вдруг стал очень серьезным и почти неслышно пробормотал себе под нос: "А ведь ты все уже знаешь, чертовка!" Я набрала полную грудь воздуха, предчувствуя нечто важное. Мне было хорошо с Майклом и нравилось, что люди за соседними столиками принимают нас за флиртующую пару. Ох, какая длинная ночь полагалась нам по сценарию!
   - Завтра утром я улетаю. Возможно... возможно, Дикси, мы не увидимся больше. Всякое бывает в таких сомнительных случаях... Зипуш мог ошибиться, да и у нас в любую минуту может снова захлопнуться "железный занавес", случиться переворот или какая-нибудь заваруха... Деньги я тебе верну, даже если меня вышлют в Магадан или на остров Эльба.
   - Понимаю. Всегда за лучезарной полосой везения мерещатся хмурые тени...
   - Нет, милая, дело не в этом. Не в этом страхе... Мы можем больше не встретиться - это факт... Послушай... - Майкл вертел сорванную веточку яблони, внимательно изучая её листки и три облетевших цветка с намечающейся завязью. - Смотри, я просто протянул в темноте руку, хрустнул, - и этих яблок уже не будет... Послушай... Вчера... Разве мы слушали "Травиату" всего лишь вчера? Невозможно! Ведь прошла целая жизнь - наша жизнь.
   Дикси, вчера в Опере я хохотал как Мефистофель. В душе. Ты слышала только хмыканье и обернулась, а я покраснел. Ты поймала меня на месте преступления... Я смотрел на сцену сквозь паутину твоих волос, вьющихся у шеи. Я слушал Верди в аранжировке твоих духов. И никакое зрелище в мире не могло бы заставить меня оторвать глаза от твоей руки, лежащей на коленях со стебельком ириса в ослабевших пальцах. Я метался, подобно затравленному зверю, пытаясь вырваться, но тщетно... На сцене пели, в оркестре рыдали скрипки, кто-то в соседней ложе нервно скрипел креслом, твое плечо теплое, живое обнаженное плечо светилось матовым золотом рядом. Совсем рядом. И тут я понял, что изначально приговорен кем-то любить тебя... Да-да, любить. С захлебом, с горячкой, с предсмертной тоской...И мне стало противно. За то, что обречен, загнан в тупик... Меня - затравленного запретами, замученного комплексами нищего "совка", кривоногого мужичонку ? загнали в угол, поманив тобой. Я хотел тебя до боли и ненавидел... Унижение свое ненавидел...
   Ночью я играл. Ах, да ты не поймешь... Я проигрывал в памяти мою любимую музыку, великую музыку, набираясь сил, чтобы отказаться от тебя. Стать раскрепощенным, умелым, сильным, каким чувствую себя в музыке... Ты так тронула меня в Пратере, детка. Я и впрямь вообразил себя кузином, прогуливающим малышку. Я чуть не заплакал от твоего ободранного колена! Как же мне хотелось залечить его своими губами. Со священным трепетом старомодного гимназиста, помогающего на катке своей барышне...
   А потом, на "Ниагаре", меня били в лицо твои мокрые волосы и пьянил русалочий смех. Ты стала манящей, пышногрудой Анитой, и я мог бы нести тебя на руках до самого Треви...
   Я заигрался, Дикси, сбрендил от абсурдности всей нашей истории. От тебя. Ты же знаешь, что это совсем просто. Вернее, неизбежно. - Он поморщился, как от боли, отбросил ветку и встрепенулся, налив нам вина. Спасибо за вечность в три дня, Дикси. Я страшно разбогател. Никакой Зипуш австрийский или российский, не отнимет у меня сказочную мелодию с именем Дикси Девизо... Ту, что я навсегда увожу с собой...
   - Уф, как торжественно, Майкл! Я даже жалею об истерзанном пиджаке. Он был бы к месту... Ты что, собираешься стартовать в космос или испытывать чумную вакцину? - Я с улыбкой протянула через стол руки ладонями вверх. Его пальцы, барабанившие по доске, замерли, дрогнули, словно задумавшись. Майкл откинулся на лавку и спрятал руки за спину.
   - Тебя насмешила серьезность моего монолога? Напугала? Может, так не принято... Или... Ты занята, Дикси?
   - Я внимательна к тексту партнера - это профессиональное. Ты только что сказал, Майкл, что молил дать тебе силы отказаться от меня. Не спрашиваю, почему. Понимаю - это серьезно и отнюдь не от того, что я слишком хороша для тебя. Вы вовсе не слабак, господин Артемьев, и хорошо знаешь это... А потому предлагаю завершить наш лирический дуэт оптимистичным припевом о взаимной симпатии и бескорыстной дружбе.
   Майкл с сомнением приглядывался к моему лицу, хорошо скрытому сумерками. Но слух не изменил ему - оттенок обиды и грусти в моих словах он уловил точно. Еще бы... Мне подарили объяснением в любви, то, которое, наверно, ждет любая самоуверенная, бойкая Дикси. И тут же отобрали подарок. Я злилась на него, сдерживая желание задеть побольнее, и наигрывая легкомысленную веселость.
   - Поклянись, что ты не обиделась и не смеешься, - попросил Майкл. Для меня это жизненно важно. От обжорства и тоски случается заворот кишок. А у меня нет медицинской страховки.
   - Пусть будет так, как тебе хочется, Микки. Я не обижаюсь и не смеюсь. Немного больно, но это пройдет... Я благодарна тебе за кусочек меня настоящей, который тебе удалось откопать в хламе напускной бравады и вернуть мне. Я вспомнила вкус детства и радость быть обыкновенной женщиной: одевать, кормить... Это так же естественно, как и желание мужчины носить на руках... Ты очень милый, Микки. Постараемся быть друзьями. Мне кажется, у нас это должно хорошо получиться.
   Он накрыл мои протянутые ладони своими, скрепив договор рукопожатием. Но глаза отвел, как тот мальчишка, что давным-давно в женевском парке отобрал у кокетливой девчушки Дикси совсем новенький, самый красивый в мире мяч...
   ...Мы возвращались вниз пешком по дороге, петляющей между холмами. Я сняла туфли, шлепая босиком по теплому асфальту. Изредка нас освещали фары идущих следом автомобилей. Кое-кто любезно предлагал подвезти, но мы оставались одни среди ночи, Венского леса, полного стрекота цикад и летучих искорок светлячков. Мы почти не разговаривали и даже не прикасались друг к другу. Лишь один раз Майкл поднес мне сжатый кулак и медленно разогнул пальцы. На ладони кверху брюшком лежала маленькая червеобразная букашка, снабженная зачаточными крыльями. Лапки беспомощно сучили в воздухе, а брюшко пульсировало слабым холодным светом. Мы сдвинули лбы над этим чудом, стараясь не сопеть.
   - Отпусти его, - сказала я, и Майкл высоко вскинул ладонь.
   - Лети домой, австриец.
   Я чуть было не вспомнила вновь про нашу усадьбу, н спохватилась - мы больше не говорили о ней. То ли суеверно боясь вспугнуть везение, то ли уже в глубине души не веря в него. Мне почему-то было грустно и щекотала у горла подкатывающая истерика. Хотелось позвать скрывающегося где-то в кустах Сола и объявить ему прямо тут, что я выбываю из игры, как бы не решился вопрос с наследством. Сказать еще, как гнусно, как подло его шпионство!...
   - Эй! - окликнул меня Майкл, идущий на пару шагов сзади. - Смотри, здесь все, как тогда!..
   Я вздрогнула, испугавшись вскипавшего бешенства.
   - Когда? - спросила совсем спокойно.
   Вместо ответа он начал насвистывать вальс. Тихо и робко рождающаяся из темноты мелодия крепла, набирая силу и мне уже казалось, что звучал целый оркестр - пели скрипки, играл рожок - Сказки венского леса!
   - Ты просто "человек-оркестр", Майкл. Я слышу все инструменты!
   - Ты права, детка. Я дирижер. И ещё скрипач. Немного пианист, а в общем, все сразу: смычковые, клавишные, духовые, ударные... У меня трехкомнатная квартира на девятом этаже блочного дома, пятнадцатилетний сын и собака Эмма. В честь собаки Шульца - это шутка из оперетты "Летучая мышь".
   Майкл вышел в центр дороги и решительно засигналил спускающейся сверху попутной машине.
   УХОДИ, СОЛ!
   Сол ожидал меня у дома. С тех пор, как я вернулась в Париж, прошло пять дней. Майкл уехал в свою Москву, исчез, будто его никогда не было. Мне даже начало казаться, что я стала жертвой затяжной галлюцинации. И тут появился Соломон. Он выглядел бодрым и деловым, давая знать своей хитрой улыбочкой, что привез мне хорошие вести.
   Едва отхлебнув кофе, Сол начал рассказ:
   - Твоим россиянином очень заинтересовалась "фирма". У него интереснейшая биография, он чертовски талантлив и дьявольски неудачлив. Так на так. В результате мизерная зарплата и костюмчик двадцатилетней давности. Сколько он остался тебе должен? - Сол достал чековую книжку. - "Фирма" погашает все затраты договорника.
   - Откуда ты знаешь про долг?
   - Маленькие технологические секреты. Я "охранял" вас ещё в Пратере.
   - Быстро сработано. И что за криминал вы там откопали? Собираетесь шантажировать его жену или писать протест правительству?
   - Детка, ты никак не поймешь, что речь идет об искусстве. Никто не собирается делать на нашей работе политического или финансового капитала. Только творческий... Майкл Артемьев - личность. Крупная фигура в искусстве. К тому же он чертовски фотогеничен. Это я тебе заявляю. А уж ситуация с наследованием поместья австрийских аристократов в паре с Дикси Девизо так и просится на экран!
   - Не понимаю, хоть убей. Документальная лента о несчастном русском, нашедшем свой дом в свободной Европе? История о примерном семьянине, соблазненном очень грешной звездочкой Запада? Кого это может взволновать?
   - Вот, правильно. Нашла правильное слово: взволновать! Это должна быть история, способная тронуть сердце, задеть его, ещё лучше - разбить. Опытная и невинная, как Дева Мария, Дикси Девизо и робкий замученный, но глубокий и чертовски талантливый мужичок. Русский, женатый, честный, великодушный, тонкий. Со всем своим настоянным на Достоевских и Толстых, Рахманиновых и Чайковских менталитетом.
   - И?
   - И? - Сол поднял брови. - Да что же еще?! - Великая Любовь!
   - Я выхожу из игры.
   - Не понимаю, чего ты боишься? Новая амплуа: "любовь" рифмуется с "кровь"! Ну, хоть попробуй себя в драме, Дикси. Или... Ага, может, ты в него втрескалась? "Квазимодо, старше моего отца...". Хм, разберешь вас, женщин!
   - Прекрати. Это, действительно, не мое амплуа. Я вообще боюсь фальши, воровства, подлости. Мои представления о нравственности позволяют трахаться со всем Голливудом хоть с открытой, хоть со скрытой камерой. Это все по правилам и, в сущности, мало кого волнует... Я даже могу испортить карьеру какому-нибудь резвому политику, подставив его с расстегнутыми штанами под объектив. Но сделать посмешищем Майкла - ни за что! Все равно, что обмануть ребенка или святого... Не знаю, как объяснить...
   - А вот так... как мою преданность Матильде. Никак.
   - Он женат, Сол. Не ухмыляйся, для Майкла это важно. И ещё важно то, что он не может сделать меня любовницей.
   - Это почему? Гормональный голод? - не понял Сол.
   - Отвращение к дисгармонии. К унижению большого малым, возвышенного пошлым. Боязнь испортить нечто редкое и ценное... У тебя фальшивый смех, Сол, и умные глаза. Ведь ты полукровка, Соломон, и незаурядный художник. Майкл тоже... И ты все понял, да?
   - Понял. - Сол блеснул злым глазом. - Так-то завоевываются сердца женщин, считающих себя циничными и развратными. Два десятка слов! А ведь далек не каждый умеет. У меня вот не вышло...
   Я налила в чашки горячий кофе и достала из холодильника свои любимые пирожные.
   - Можешь уничтожить все. Знаю, ты тайный сластена. Не стесняйся и поторопись. Возможно, нам ещё предстоит драка. Ведь я не соглашусь, друг мой. Ни за что. Наш договор расторгнут.
   Я завелась, и хитрый Сол тут же сменил тон, перейдя к ненавязчивым уговорам.
   - Ведь ты ничем не навредишь ему, детка. - Он целиком сунул пирожное в рот. - Подумай: тебе ничего не надо делать специально. Крутишься рядом, позволяешь парню любить тебя. Это же красиво. Можешь не подпускать его к себе или наоборот... Ну, просто живи, как живется. А мы будем "запечатлевать", если, конечно, "фирма" сочтет сюжет стоящим и не похерит все, как с Чаком. Ну, детка? ? Сол, привычно обтерев руку о джинсы, погладил меня по голове, а я притихла, ненавидя свою патологическую сговорчивость, странно уживающуюся со строптивостью.
   - У меня для тебя подарочек! Взял из рук почтальона, карауля у подъезда, - Сол протянул мне казенный конверт, поняв, что на деловой части дискуссии поставлена точка: он победил.
   В письме из консульского отдела российского посольства меня уведомляли о том, что по ходатайству коллегии я могу получить визу в Москву с первого июня сроком на пять дней. А непосредственно после этой мемориальной акции Дикси Девизо вступит в права законной наследницы Вальдбрунна.
   - Сол, это моя путевка в Рай! - Я протянула ему письмо. - Падшая бедняжка Дикси получает права на то, чтобы жить без соглядатаев. Сколько будет стоить удовольствие разорвать контракт с твоей "фирмой"?
   Соломон опешил. Отбросив в вазочку надкушенное пирожное, он тяжело сел в позе приговоренного к высшей мере и прошептал: "Все полетело к черту..."
   - Не стоит так удручаться, дружище. Если честно, ваша затея с самого начала показалась мне сомнительной... Уходи от них. Ты же не останешься без работы - камера Барсака пока идет нарасхват.
   - Спасибо за совет... Но... может, ты все же ещё раз хорошенько подумаешь?
   - Увы. Завтра же вылетаю в Рим. Надо уладить все дела с твоим шефом до поездки в Москву.
   - Детка, доверь это дело мне. Не стоит затевать скандал. В "фирме" сидят крепкие ребята и так просто тебя не выпустят. Ведь есть же кой-какие компроматы. Забавы с испанским мальчишкой и всякое разное...
   - Я готова нанять хорошего адвоката и отмыться от дерьма. Даже если не отмыться, то, по крайней мере, не добавлять нового... И, к тому же, я кое-что предусмотрела. Понимаю, что в качестве защиты в судебном процессе мои "документы" гроша не стоят. Но в случае скандала найдутся люди, которых смогут заинтересовать мои дневники.
   - Ты что, в самом деле вела какие-то записи?
   - Да, с того момента, как ввязалась в предложенную тобой работу. Конечно же, не из соображений "страховки". Просто путешествие с Чаком и "подглядывающим" Солом показалась мне забавным.
   - Ты упоминаешь там все эти дела, связанные с "фирмой"? Имена, планы?
   - Разумеется. Все, что я слышала от тебя, а это совсем немного. Начав записывать происходящее со мной, я постепенно вошла во вкус и "Записки мадемуазель Д. Д." превратились в описание бесшабашных, но, в общем-то, вполне невинных похождений. А после встречи с господином Артемьевым мои листки и вовсе стали похожи на дневники гимназистки эпохи Австро-Венгрии.
   Соломон выглядел растеряно, он явно чего-то опасался.
   - Пойми, Дикси, все это достаточно серьезно. Все мы - члены "фирмы", давали подписку о неразглашении творческих замыслов и всего происходящего в стенах Лаборатории... Если твои бумаги попадут в руки наших ребят, боюсь, Соломон Барсак - человек конченный.
   - Ты что-то совсем стал запуганный. - Я примирительно погладила его по жесткошерстному загривку. Кудрявая поросль спускалась от затылка за ворот рубахи, и я знала, что на спине Сола "шерсти" значительно больше, чем на его темени. Сейчас он был похож на большую грустную обезьяну. - Клянусь, что спрячу бумажки далеко-далеко и никогда о них не вспомню, если, конечно, мне не станут грозить твои "фирмачи"... Честное слово, Сол, я не смогу навредить тебе ни за какие миллионы. Тем более, что владелица Вальдбрунна не будет нуждаться в деньгах.
   Он с мольбой посмотрел на меня и, кажется, был готов пасть на колени. Н я удержала скользящее вниз движение. Сол схватил мои руки и стал покрывать их поцелуями.
   - Ты хорошая, добрая, честная девочка! Я верю, Дикси не сможет загубить старика Соломона. Одинокого, больного старика... Доверься мне, поезжай в Москву, а я постараюсь все тихонько уладить. Придумаю что-нибудь, запудрю им мозги...
   - А потом окажется, что волнующее паломничество ко гробам предков заснято на пленку... Гнусность какая! - Меня передернуло от этой мысли. Любовь на пляже не смущает моей добродетели, ? да снимайте, сколько хотите! Но Майкл у могилы прадеда в компании французской "сестрички" - бывшей порнозвезды - это зрелище не для кинозала.
   - Успокойся, детка. Поезжай спокойно в Москву и выполняй свой родственный долг. Уж в эту дыру за тобой точно никто не поедет. - Сол улыбнулся одними губами и заговорщицки подмигнул мне.
   Я обняла его на прощание, а затем, оставшись одна, хорошенько спрятала пухленькую тетрадку с кустиком весенних крокусов на обложке.
   Прощай, мадемуазель Д. Д.! Приветствую тебя, хозяйка Белой башни!
   Тогда мне и в голову не пришло, что Соломон так легко умеет лгать.
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   БОГАТАЯ, ПРЕКРАСНАЯ, НЕЖНАЯ...
   Они заскочили в укромное кафе на виа Карлуччи, горя нетерпением выслушать экстренное сообщение Барсака. У вернувшегося из Парижа Сола было такое лицо, что Руффо и Тино не на шутку струхнули. Приложив палец к губам, Тино гневно сверкнул глазами, отменяя всякие объяснения в стенах Лаборатории и спешно вывез заговорщиков в укромный уголок. Кафе "Сильва" вечерами посещали работяги, в десять утра здесь находилась лишь одна посетительница - пожилая синьора в вязаной крючком панамке и таких же митенках. Синьора слилась в экстазе с вазочкой взбитых сливок, мужественно оттягивая момент прощания с лакомством: её ложка путешествовала к сморщенным губам почти пустой, в слезящихся глазах блестел восторг и боль подлинной страсти.
   - А ведь она сейчас переживает не менее бурные эмоции, чем какая-нибудь голливудская фифа, собирающая чемодан уходящему любовнику. Заметил Руффо, когда они расселись за угловым столиком, сплошь затененным кустами отцветших олеандров.
   Соломон не смел поднять глаза. Все это время у него было чувство, что Заза и Руффо конвоируют его, как преступника, для допроса с пристрастием. И теперь он сидел против них, опустив на колени тяжелые кисти, сгорбившись, как провинившийся ученик, и не решаясь приступить к рассказу.
   - Так что ещё выкинула наша крошка? Забеременела от главного прокурора? Подхватила ВИЧ? - Несмотря на ранний час, Шеф отхлебывал пиво.
   Звонок Сола оторвал его от небезынтересных занятий с юной глупышкой, метившей на лавры Софи Лорен.
   - Мадмуазель Девизо скоро получит солидное наследство и не намерена продолжать карьеру в кино. Она просила меня содействовать расторжению контракта. - Выпалив все это, Сол перевел дух.
   - Сколько ей надо, чтобы изменить решение? - Поинтересовался Руффо, не прикоснувшийся к стакану апельсинового сока.