Бояджиева Мила
Сладкий роман

   Бояджиева
   СЛАДКИЙ РОМАН
   Пролог
   Во уже почти неделю в небольшом кинозале Академии искусств собираются восемь человек. С утра до вечера перед ними мелькают куски старых и новых фильмов разного достоинства - от признанных шедевров киноискусства до откровенного порно. Трое, восседающие бок о бок перед светящимся экраном, изредка обмениваются короткими репликами. Пятеро, рассеянные в темноте пустых рядов, погружены в сонное молчание. Женские лица - кукольные и демонические, юные и зрелые, окруженные ореолом славы и вовсе неизвестные настолько примелькались, что люди, закрывшаяся в просмотровом зале, испытывают пресыщение подобно большому Каннскому жюри.
   - Стоп, назад! Еще раз эпизод борделя! - дернулся в кресле Заза Тино средний в командном трио. Мужчина и женщина на экране вернулись в исходное положение. Стройный эсэсовец с сумасшедшими светлыми глазами двинулся к затравленной блондинке, протягивая перед собой могучие масластые лапы. Уже в четвертый раз! По залу пронесся вздох измученных просмотрами зрителей, но спорить с Тино никто не посмел.
   Зазу Тино знали как удачливого кинорежиссера, феноменального наглеца, и человека редкой деловой хватки. Его почтительно называли Шефом, считая мерзавцем и плутом. Внешне, во всяком случае, Заза давал основания для неоднозначной оценки. Над оливковым лицом деревянного Арлекина дыбились смоляные бараньи кудри, отмеченные пепельной проседью. Жесткая вьющаяся растительность кустилась в хрящеватых багровых ушах, крупных ноздрях, подступала под самый кадык из ворота клетчатой фланелевой рубашки. Отдельные волоски торчали даже по костистому носовому хребту, подобно ощетинившемуся гребню динозавра. Парфюмерных запахов Тино не выносил и был несдержан в выражениях и жестах.
   Энергично жестикулируя, Тино уже который раз толкнул сидящего рядом бледного толстяка с аккуратно распластанной поперек воскового темени крашенной прядью. Руффо Хоган
   вздрогнул, выронив серебряную бонбоньерку с мятными леденцами. Металлический грохот совпал с воплем экстаза на экране.
   Боязнь запаха изо рта стала манией маститого теоретика киноискусства с тех пор, как бедняге пришлось просматривать хлынувшую на экраны "чернуху" кинофильмы, изобилующие отвратительными натуралистическими подробностями. Сторонник жесткого кинематографа, авангардист Хоган являлся на самом деле существом нежнейшим, приходящим в панику от вида медицинского шприца или бормашины. Как только Шеф начал вторично прокручивать ролик сексапильной французской актрисульки, терзаемой эсэсовцем, Руффо поспешил освежить дыхание ментоловой подушечкой. Ему стало очевидно, что настал момент заключительной дискуссии, в которой немаловажную роль играл его голос.
   Феноменальное чутье никогда не подводило известнейшего и опаснейшего среди знаменитых критиков. Рыхлого, деликатного Хогана, с особыми модуляциями голоса, выдающими гея, за глаза называли так же, как и в официальных речах - гениальным. Но при этом добавляли мысленно не лестное прозвище - "стервятник - хамелеон". Не было секретом, что могучую провидческую силу, позволяющую влиятельному критику "делать сенсации", можно купить. Правда, стоила она дорого и многим была не по карману. Шеф позволил себе ангажировать Руффо лишь теперь, когда вступил в рискованный бой за скандальную и, что лукавить, опасную славу.
   Когда на экране вновь появилось лицо синеглазой шлюхи, лежащей под осатанело берущим её офицером, Тино саданул Хогана локтем в мягкий бок:
   - Ну, что скажешь, умнейший? Высший пилотаж, а? Запредельные глазки у этой киски!
   - Я все давно заметил, Заза, - поморщился Руффо, демонстративно отодвигаясь от темпераментного соседа. - Честное слово, ты и сам на неё сразу запал, но все ещё топчешься в нерешительности, как деревенский жених.
   - Разрази меня гром - она его любит! - Шеф не отрываясь следил за тем как парочка на экране демонстрировала набор эротических игр, полагающихся в такого рода зрелищах. - Пресвятая Дева Мария - я в трансе! Этот взгляд иступленной монашки, эта покорность жертвы, восторженное самоунижение! Эта лавина смертоносной, на крови замешанной страсти! Полный экстаз!... Колено Тино нервно задергалось.
   - Заза, у тебя дьявольский нюх на дорогие штучки. В грудастой телке есть нечто этакое... высокосортное, - поддержал Шефа продюссер Квентин Лизи - самый тихий представитель ведущей тройки. Когда-то он был боксером и знал, как строить тактику сражения. Квентин предпочитал оставлять за собой последний удар, поскольку от него зависел исход боя - затейливая закорючка в чековой книжке, обеспечивающая жизнеспособность всего предприятия.
   Шеф одобрительно сжал плечо Квентина, шумно вздохнул и хлопнул в ладоши:
   - Кончили. Все сюда !
   Пятеро заметно повеселевших мужчин из задних рядов подтянулись к лидерам. Зоркие глаза Зазы Тино пробежали по застывшим в ожидании лицам.
   - Что скажете, парни? Пора принимать решение. Остановились на объекте Д.Д.? - в голосе Шефа слышалась какая-то подковырка. Руффо принял в кресле барственно-небрежную позу и ловко подхватил брошенный "мяч":
   - Мы назвали себя экспериментаторами, а это значит - выбрали дорогу проб, ошибок, сомнений, дерзаний... Мы отказались от однозначности, покоя правильных решений...
   - Помилуй Руффо! Здесь не международный конгресс кинематографистов! Тино живописно воздел руки к светящемуся потолку. - Умоляю, говори прямо да или нет ?
   Хоган устало опустил веки, давая понять о своей снисходительности к хамоватому Шефу:
   - Если тебе угодно превратить творческую дискуссию в производственное голосование, изволь - я "за".
   - Мне все же хочется высказать свое мнение, - вкрадчиво, но напористо вклинился в разговор Квентин. - Считаю своим долгом заметить, что кандидатура Д.Д. не соответствует одному из важнейших требований, сформулированных Шефом. - Продюсер успел все основательно подсчитать и решил необходимым проявить бдительность. Хотя имена Тино и Хогана служили приличной гарантией победы, затея идейных лидеров выглядела, по меньшей мере, рисковой. С дурным душком затея.
   Заполучив лет пять назад репутацию скандального режиссера и провалив три последние работы, пятидесятилетний Заза Тино не стал ждать, пока карканья критиков насчет постигшей его творческой импотенции станут реальностью. Он решился на отчаянный рывок - собрал группу крепких профессионалов, подстраховался известным продюсером и объявил открытой Лабораторию экспериментального кино - для узкого круга посвященных лиц и дерзновенных свершений.
   Экспериментаторы приступили к работе, главным условием которой стала секретность. Каждый из "великолепной восьмерки" принял нечто вроде присяги, гарантируя молчание, и подписал документ, свидетельствующий о личной материальной и правовой ответственности за все, происходящее под знаком Лаборатории. Продюсер Квентин Лизи долго ломался, выторговывая для себя свободу от правовых обязательств и необходимости принимать участие в творческом процессе. Но Шеф заставил всех стать соучастниками выбора "объекта" - он понимал, что тем самым связывает "восьмерку" крепкими узами. Можно сказать - преступными.
   - Каким же требованием не соответствует, по вашему мнению, Квентин, эта француженка? - Шеф угрожающе сжал челюсти.
   - Совершенно очевидно, что имя малышки не тянет на солидный некролог.
   - Господи Иисусе! Можно подумать, что мы выбираем не актрису, а жертву киллера! - оператор Соломон Барсак нервно скомкал и швырнул в урну пустой коробок от сигарет. В голову Тино ударила горячая кровь.
   "Кто?! - думал он, едва удерживая ругательства. - Кто распустил язык? Нет... - осадил себя Шеф, - не паникуй, Заза. Ни один гад из посвященных в истинный смысл эксперимента не посмеет проговорится. Мерзавец Квентин элементарно решил поторговаться, а болван Соломон просто ляпнул глупость, не подозревая, что попал в точку. Откуда ему знать, что сценарий фильма уже дописан и финал предрешен?"
   Тонкие лиловатые губы Шефа растянулись в улыбке:
   - Сол, ведь ты снимал эту крошку в "Береге мечты". Теперь это чуть ли не классика. Последний шедевр Старика! Ты был на высоте, парень! - Он с энтузиазмом пожал руку оператора.
   - Но ведь после фильма, прославившего намеченный вами "объект", прошло шестнадцать лет. Многовато для короткой зрительской памяти, - не сдавался Квентин.
   - Ну так раскрутите её, черт побери! - взвился Тино. - Устройте ретроспективный показ фильмов в своих кинотеатрах, а вы Руффо, помяните Д.Д. в проблемной статейке "Смерть таланта или воскрешение плоти ?" Развезите с пафосом, как вы это умеете, всю историю её ухода в порнуху. Весьма пикантный эпизод на мой взгляд! Конечно, не для некролога. - Метнул он молнию в сторону Квентина.
   - Сцена в борделе, которую мы сейчас видели - не повод поливать актрису грязью. Не те времена. Да и снимавший фильм режиссер - малый не без таланта. - Заметил, посасывая леденец Руффо Хоган. - Нынче подобные приемы входят в арсенал "большого кино". Возьмем к примеру Тарантино или испанцев... Увы, последние ленты "объекта" нельзя назвать "жестким порно".
   - Это вы не можете назвать, Руффо, потому что умеете смаковать всякие тонкости. Обычный же зритель видит то, что ему показывают. А показывают ему голую бабу, которую остервенело трахает извращенец. Простого зрителя не волнует, что извращенец - фашист, его партнерша - представительница низшей расы неарийского происхождения, а заливающая её лицо клейкая жидкость вовсе не сперма, а крахмал. Зрителю, в конце концов, лишь досадно, что оператор-кретин, не снял все как следует, крупным планом.
   Молодые мужчины, представлявшие технический состав "группы слежения" одобрительно зашумели. Квентин молчал и Заза понял, что близок к победе продюсер почти на лопатках.
   - Эй, в будке, поставьте-ка нам "Берег мечты"! - Шеф примирительно обнял бывшего боксера. - Ну признайтесь, дружище, неужели вас не волновала вся эта романтическая дребедень в прекраснейшие годы цветущей юности? Э-эх! Ведь есть, старина, что вспомнить!
   На экране замелькали титры и зазвучала мелодия, ставшая после выхода фильма шлягером. Под "Берег мечты" танцевали на всех материках, обнимались в жарком томлении бесчисленные парочки и в памяти каждого, сидящего в зале, нашлась, наверняка, приятная картинка "озвученная" любимой мелодией.
   Шеф закурил, давая тем самым "зеленый свет" остальным, измученным воздержанием и необходимостью выходить в коридор. Курение в зале считалось привилегией руководящей тройки, но сейчас все почувствовали, что настал час свободы и единения. Возможно это обстоятельство подняло градус эстетического удовольствия - в знаменитом эпизоде фильма - сцене первой встречи его героев, посыпались дружные хлопки.
   Дикарка, выросшая в джунглях, встречает американского парня, открывшего ей тайны цивилизации и человеческой любви. Исполнявший роль Джимми Алан Герт - бронзовый от загара с атлетическим торсом и копной выгоревших жестких вихров - застыл в немом восхищении: под струями водопада, падающими в лесное озеро, резвилась юная богиня в компании барахтающихся волчат.
   У парня, держащего наготове ружье и матерого волка, притаившегося в тростнике, совершенно одинаковое выражение желтых глаз. И очень похоже, по звериному, облизывает он пересохшие губы. Дикарка настороженно озирается, видит чужака и на экране появляется бездонная синева невероятных глаз. Испуг, восторг, предчувствие чего-то неведомого, огромного озаряет прелестное, покрытое россыпью водяных брызг лицо. Дрожа всем телом девушка делает пару шагов навстречу поднятому ружью и из её груди вырывается протяжный, жалобный вой...
   - Что ни говорите - это актриса! А как она умирала в финале... - тихо обронил Сол, но его расслышали все. - Я тогда просто не мог оторваться от объектива, хотелось снимать её непрестанно. Такое, честно говоря, со мной бывало редко, хотя моя камера нагулялась по звездному небосклону.
   - А главное, - подхватил Шеф. - Подчеркиваю: главное! В Д.Д. есть то, что прежде всего необходимо для нашего замысла. - Заза сделал интригующую паузу и в полной тишине, сжав ладони так, будто собирался читать молитву, произнес с неожиданным трепетом: - Эта женщина принадлежит к редкой породе - она из числа одержимых, помеченных знаком Большой любви!
   "...И вот теперь мы все должны постараться поэффектней убить её ..." мысленно завершил он свою речь и как-то вдруг сник, тяжело опустившись в кресло.
   Обмякшее тело свирепого Зазы казалось маленьким и беспомощным, из груди вырвался скорбный вздох. Руффо застенчиво отвел глаза от поверженного Шефа и кивнул стоящему наготове секретарю:
   - Досье на мадемуазель Дикс и Девизо. Подробное и поскорее.
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   ДОСЬЕ ГЕРОИНИ.
   На исходе декабря 1965 года в Женеве родилась девочка. Доктор Эванс владелец маленькой частной клиники, отправился домой лишь в шесть утра, убедившись, что ни его пациентке, ни малышке, спящей под прозрачным колпаком отделения интенсивной терапии ничего не угрожает.
   А случай был не из легких .
   Проснувшись после наркоза двадцатипятилетняя Патриция Аллен увидела солнечный свет за спущенными голубыми шторами, букеты цветов, напоминавшие о театральных бенефисах, улыбающееся лицо медсестры и с облегчением опустила веки:
   - Слава Господу, обошлось!
   - У вас здоровенькая толстенькая дочка, госпожа Аллен. В холле ждут мать и ваш супруг. Господин Девизо давно рвется к вам, но доктор Эванс разрешил визиты лишь после того как вы проснетесь и сами захотите принять кого-то.
   - Хочу, конечно же хочу! - попытавшись приподняться, Патриция почувствовала резкую боль, её рука тут же нащупала толстую повязку, обхватившую живот. Ах, эта операция! Почему, почему все произошло так нелепо!?
   По прогнозам врачей роды должны были произойти через неделю. Поэтому Эрик Девизо - заместитель директора крупного банка "Конто", спокойно улетел в Мадрид на деловую встречу, оставив жену на попечение её матери. Сесиль Аллен, прибывшая из Парижа специально к появлению внука, хлопотала с подготовкой детской, придирчиво отбирала няню и заставляла дочь прочитывать горы специальных брошюр для молодых матерей. Ей - сильной, волевой женщине, вдове известного исследователя живописи и коллекционера, все ещё казалось, что Патриция - абсолютное дитя, не способное к ответственным действиям.
   Отчасти она оказалась права. Схватки начались неожиданно. Конечно же, Пат перепутала сроки или сделала что-то не так. Доктор Эванс, посетовав, что плод несколько великоват, а конституция матери чрезвычайно хрупка, заявил о необходимости кесарева сечения. Сознавая серьезность ситуации, Сесиль немедленно позвонила зятю, к которому испытывала уважение, смешанное с чувством тайной антипатии и даже страха.
   В восемь часов утра Эрик вихрем влетел в холл клиники и, увидев тещу, коротко информировал её о том, что уже беседовал с доктором по телефону и намерен лично переговорить с женой без всяких помех.
   ...Пат рыдала на плече мужа. Уже по тому, как он вошел и посмотрел на нее, как напряженно обнимал её плечи, молодая женщина почувствовала что-то неладное.
   - Довольно, дорогая. Тебе вредно нервничать, - супруг осторожно опустил Патрицию на высокую подушку и аккуратно поправил одеяло. Затем сел, придвинув кресло, достал из внутреннего кармана пиджака футляр. Поздравляю, благодарю за девочку. Мне показали её - крупный, здоровый ребенок.
   Патриция увидела браслет с крошечной ящерицей усыпанной бриллиантами.
   - Спасибо, милый. Это чудесная вещь, - прошептала она, совсем неуверенная в том, что будет с удовольствием одевать памятное украшение. Она знала, как ждал Эрик сына - наследника, продолжателя дела, идейного союзника, духовного приемника. Он все определил и продумал заранее: план обучения мальчика, принципы воспитания, атмосферу дома, должную стать с появлением сына более деловой и строгой. И не сомневался, в том, что станет кумиром и образцом для подражания.
   - Дорогая нам надо серьезно поговорить. Думаю, откладывать разговор не этично и не гуманно. Взрослые люди не должны потворствовать произрастанию фальшивых иллюзий. - Эрик сложил на коленях руки и выпрямился в кресле. Узкое, бледное лицо выражало непоколебимую решительность, основанную на чувстве собственного превосходства.
   Патриция молчала, перебирая браслет похолодевшими пальцами. Она любила этого человека уже три года, и лишь забеременев, смогла отказаться в общении с ним от официального "вы". Но перейдя с женой на интимный тон, Эрик не лишился возвышающего его над обыденностью и житейской пошлостью пьедестала.
   За обеденным столом, во время лирических прогулок вдвоем, и даже в постели с любимой супругой он оставался достойным отпрыском древнего рода Девизо, относящегося чуть ли не к наследникам Юлия Цезаря.
   - Доктор Эванс сообщил мне, что в результате произведенной операции, ты лишилась возможности материнства. - Эрик великодушно сжал руку сраженной известием жены. Он вряд ли простил её, но считал гуманным создать видимость прощения. - Физические упражнения и строгая диета позволили бы избежать хирургического вмешательства и связанных с ним последствий. Но в вашей семье, как известно, легкомыслие сочетается с ленностью и пристрастию к сладостям.
   Патриция не слушала. Тихие слезы катились по её щекам, а на душе было пусто, как и в бесплодном теперь, ноющем животе. Вот так в одно мгновенье разрушилась её благополучная, до мелочей налаженная жизнь.
   - Бессмысленно изводить себя запоздалыми упреками, - Эрик выдавил фальшивую улыбку. Ему было приятно, что жена страдает от своей потери, в которой сама же, конечно виновна. Эванс по доброте душевной говорил об узких костях таза госпожи Аллен и злой случайности, повернувшей плод в самое неудобное для родов положение. Но Эрик Девизо не сомневался - если бы супруга хоть отчасти была наделена присущим ему здравым смыслом и старательно придерживалась советов мужа, они бы имели не одного, а нескольких отменных сыновей.
   - Боже... Боже! Мне так горько, Эрик... Я... я должна была умереть! Пат зарыдала, спрятав лицо в ладонях.
   - Перестань, не следует усугублять свое недомогание. - Муж поморщился и крепко стиснул тонкие губы. На секунду он задумался:
   - И ещё одно. Это надо решить прямо сейчас, Патриция. Если хочешь, воспринимай сказанное, как ультиматум с моей стороны. - Эрик не счел нужным, отложить неприятный разговор. Ему хотелось нанести ещё один удар обманувшей его лучшие надежды женщине. Этой изнеженной, очаровательной, беспечной как птичка, французской красотке, которую он однажды возжелал с такой силой, что сделал своей женой. - Милая, речь идет о судьбе нашего брака, - голос Эрика стал изуверски вкрадчивым. - Ты никогда больше не выйдешь на сцену, если имеешь намерения остаться со мной. Ты должна стать примерной женой и матерью. Не такой... не такой вертушкой, как это принято в твоей семье...
   Патриция промолчала, опустив мокрые ресницы. Ее всегда больно ранила неприязнь мужа к своей матери, Парижу, Франции, - всему, что окружало её с детства - порханию музыки в просторных комнатах, запаху свежей краски, исходящей от приобретенных отцом картин, открытости и демократизму их шикарного "богемного" парижского дома, духу грациозной непринужденности, легкой насмешки в решении всех жизненных проблем, включая самые серьезные, относимые Эриком к рангу "стратегически важных действий". Аллены славились широтой взглядов, утонченностью вкусов, великодушием и снисходительностью, свойственными редкому союзу богатства и искусства.
   Патриция гордилась своей семьей, не позволяя обычно Эрику переходить в открытое наступление. Cейчас у неё не было сил возмущаться, спорить, сетовать, просить пощады. Неудержимо клонило в сон и хотелось, что бы этот человек с убийственно - спокойным голосом ушел.
   - Потом, потом поговорим, Эрик. Прошу тебя, позже. Мне нехорошо.
   - Теперь или никогда. Я хочу разорвать этот порочный круг сейчас же. Хорошая актриса не может быть достойной супругой, а достойная супруга не станет лицедейкой. Выбирай.
   - Хорошо. Ты победил, Эрик, - Патриция горько улыбнулась, зная, как всегда льстило мужу придуманное ею обращение - "Мой победитель". Сейчас в её голосе сквозила грустная ирония.
   - Отлично. Остальное обговорим дома, - довольно кивнул Эрик, не выносивший "психологических драм" - и нажал кнопку звонка. В дверях тут же появилась Сесиль, а за нею медсестра с запеленатым младенцем в руках.
   - Ну, наконец - то! Поздравляю, девочка моя! - Сесиль бросилась к дочери, почти оттолкнув освободившего ей место зятя. - Почему слезы, милая? Сегодня у нас большая радость! Ну-ка, возьми, подержи свою малышку - она такая прелесть!
   Патриция неуверенно придержала рукой дочь, уложенную ей под бок медсестрой.
   - Мама, ты ещё не знаешь... - начала она.
   - Все, все знаю, дорогая. Значит, так распорядились на небесах. Там решили, что наша крошка должна стать единственным сокровищем своей семьи, главной и неповторимой. - Сесиль склонилась над ребенком, дотронувшись до сжатой в кулачок крошечной ручки. - Эрик, дорогой, подойдите же ближе, не бойтесь!
   Новоиспеченный отец бросил взгляд на свою дочь из-за плеча тещи. Да, именно этого он и боялся. Девочка не только явилась непрошеной, подменив долгожданного сына, она лишила его настоящего отцовства, поскольку только мальчику может быть отдано сердце мужчины. Вдобавок ко всему эта куколка действительно станет главной в семье, заняв в душе Патриции принадлежащее мужу место. Она сделает дом Девизо домом Алленов. В горле Эрика набухал комок обиды, готовый пролиться слезами. Он крепко сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладонь и отступил к окну.
   - Вы не находите, что малютка чрезвычайно похожа на маму и свою очаровательную молодую бабушку! - некстати воскликнула медсестра, пытаясь разрядить возникшее напряжение. - Мадам Патриция настоящая красавица и девчушка, думаю, в невестах не засидится.
   - Пожалуй, мне пора идти - я не спал всю ночь, - склонившись над кроватью, Эрик поцеловал руку жены. Его холодный взгляд мельком коснулся ребенка. - Я позабочусь насчет имени девочки, дорогая.
   Патриция благодарно улыбнулась и сжала пальцы мужа. Все-таки он очень великодушен. Ведь было сразу решено, что сына назовут Эриком, о девочке они и не думали.
   Слезы снова потекли по её щекам и сквозь их теплую пелену женщина увидела крошечное личико с чмокающими, собранными в бутон губами. На пухлых щечках лежали длинные, абсолютно кукольные ресницы. Они дрогнули и медленно поднялись: на молодую мать пристально и серьезно смотрели круглые эмалево-синие глаза. Мгновение - одно короткое, пронзительное мгновение и тайна единства родившего и рожденного, давшего жизнь и вступившего в неё самая сокровенная тайна бытия, открылась Патриции во всей своей непостижимо-прекрасной, мудрой глубине.
   ... - Дорогая, я все уже решил, - сообщил вечером по телефону Эрик. Нашу дочь зовут Дикси. Дикси Девизо.
   - Хороша, до неприличия хороша ! - хмурилась Сесиль, с плохо скрытой радостью глядя на вертящуюся перед зеркалом внучку. Ей следовало изображать строгость в угоду Маргарет - матери Эрика, прибывшей как и она в Женеву к празднованию шестнадцатилетия Дикси. Платье для торжества Сесиль привезла из Парижа и теперь ясно видела, что несколько просчиталась.
   - Девочка так быстро растет ... Пат сообщила мне все размеры ... Но ведь юбку можно немного отпустить... - неожиданно для себя стала оправдываться Сесиль под осуждающим взглядом Маргарет Девизо шестидесятилетней маленькой сухой дамы, державшейся с королевской чопорностью. Маргарет, вдовствующая два десятилетия, боготворила сына и до сих пор не могла смириться с его женитьбой на парижской фиглярке. Маргарет считала, что быть кокетливой, красивой, а тем паче - актрисой недопустимая вульгарность, для женщины высшего общества. Сразу же после свадьбы сына Маргарет демонстративно покинула Женеву, посилившись вместе с сестрой в фамильном имении своего отца на севере Швейцарии.
   Теперь в доме Эрика хохотали, галдели, резвились, пренебрегая всякими приличиями уже трое Алленов - вертушка Пат, её легкомысленная мамаша Сесиль, подкрашивающая седину, очевидно, лиловыми чернилами, и длинновязая, абсолютно невыносимая внучка. В роде Девизо дурная наследственность. Девочке всего лишь шестнадцать, а выглядит совсем невестой - деревенской невестой. Налитая грудь, румянец во всю щеку, возмутительно пухлые, словно зацелованные губы, которые она постоянно облизывает. А ноги?! Неужели настали времена, когда длиннющие ходули, растущие чуть ли не от ушей, считаются главным достоинством женщины, бесстыдно выставленным напоказ?
   - Разумеется, платье мало, - категорически отрезала Маргарет. - И, на мой взгляд - чересчур кричаще. Ведь Дикси гимназистка, а не ... а не молочница. Этот бьющий в глаза цвет, обнажение руки... Не знаю, как у вас там в Париже... На мой взгляд, появляться в таком виде перед сверстниками совершенно недопустимо. Да у неё же все колени наружу!
   - Маргарет, ( Дикси называла бабушек по именам ) персиковый - любимый цвет Сезанна! А расклешенная юбка сплошное очарованье, в ней так и хочется танцевать... Тем более мои колени все уже видели. И даже выше. - Дикси воинственно задрала подбородок. - Сейчас одна тысяча девятьсот восемьдесят первый год! Весь мир носит мини, а на спортивных занятиях мы и вовсе ездим почти голые по бульварам. Да, да - на велосипедных тренировках - вот в таких крошечных трусиках !
   - Дикси ! - Маргарет гордо поднялась. - Ты забываешь с кем говоришь и к какому кругу относишься. Возмутительное нежелание уважать себя и свое достоинство... Я позову Эрика - он умеет напомнить членам своего семейства правила приличия и принятого в хорошем обществе тона.