Страница:
— Ты горюешь из-за того, что в свои двадцать три года не можешь остаться ребенком, Эллерт? — с ласковой улыбкой спросил отец настоятель. — Лучше будь благодарен, что после стольких лет обучения ты наконец готов стать мужчиной.
— Подобными речами меня кормили с утра до вечера — я еще недостаточно взрослый и не могу занять свое место в мире. Не хочу слышать их от вас, отец, иначе годы, проведенные здесь, покажутся мне сплошным обманом!
— Но когда я говорю, что ты готов встретить будущее как мужчина, я имею в виду не то же самое, что и твой отец, — возразил отец настоятель. — Думаю, ты понимаешь, что я понимаю под зрелостью. Или я ослышался, когда ты сегодня утром утешал и наставлял плачущего ребенка? Не делай вид, будто ты не понимаешь разницы, Эллерт. — Суровый голос смягчился. — Не слишком ли ты гневаешься, чтобы встать на колени и принять мое благословение?
Эллерт упал на колени и ощутил прикосновение сознания старика к его разуму.
— Святой Носитель Вериг да укрепит тебя для грядущих свершений! Я люблю тебя всем сердцем, но удерживать тебя здесь будет пустой самонадеянностью. Ты слишком нужен тому миру, который пытался отвергнуть.
Когда Эллерт встал, отец настоятель на несколько секунд обнял и поцеловал его.
— Ты получил мое благословение на уход отсюда. Если желаешь, надень мирское платье, прежде чем предстать перед своим отцом. — Старик последний раз прикоснулся к лицу Эллерта. — Мое благословение пребудет с тобою всегда. Возможно, мы больше не встретимся в этом мире, но я буду молиться за тебя во дни, что грядут. Пришли когда-нибудь ко мне своих сыновей, если будет на то твоя воля. А теперь иди.
Отец настоятель сел, надвинув капюшон на лицо, и Эллерт понял, что его присутствие здесь больше не имеет смысла. Его не чувствовали и не замечали.
Хастур не воспользовался разрешением переодеться. Он сердито подумал о том, что остается монахом, и если отцу это не нравится, то он не сможет надавить на сына. Однако частично его возмущение объяснялось тем, что, обратив мысли в будущее, он не увидел себя в монашеской рясе — ни во внешнем мире, ни здесь, в Неварсине. Неужели он никогда не вернется в Город Снегов?
Шагая к комнате для гостей, Эллерт старательно следил за дыханием, пытаясь успокоиться. Что бы там ни собирался сказать отец, разговор не станет легче, если ссора вспыхнет в самом начале встречи. Он распахнул дверь и вошел в просторную комнату с каменным полом.
В резном кресле возле пылающего камина, жестко выпрямив спину, сидел седой старик. Его пальцы крепко сжимали ручки кресла, на лице лежала печать высокомерия, свойственная Хастурам с равнины. Услышав шелест рясы Эллерта, задевающей за каменный пол, он раздраженно кашлянул:
— Еще один бездельник в рясе? Пришлите сюда моего сына!
— Ваш сын здесь и готов служить вам, ваи дом.
Старик изумленно уставился на него:
— Всемогущие боги! Это ты, Эллерт? Как ты осмелился предстать передо мной в подобном обличье?
— Я предстаю таким, какой я есть, сир. Вас разместили с удобствами? Позвольте мне принести вам еду и вино, если пожелаете.
— Меня уже обслужили, — отозвался старик, мотнув головой в сторону подноса и кувшина на столе. — Мне нужно лишь поговорить с тобой, ради этого я и отправился в эту злосчастную поездку.
— Повторяю, сир, я здесь и к вашим услугам. Трудным ли было путешествие? Что побудило вас отправиться в столь долгий путь в зимнее время?
— Ты, — проворчал отец. — Когда ты наконец соберешься вернуться на положенное тебе место, к своему наследию, семье и клану?
Эллерт опустил глаза и сжал кулаки, так что ногти глубоко, до крови, впились в кожу ладони. То, что он увидел в этой комнате за короткие мгновения, прошедшие с начала встречи, наполнило его ужасом. В одном из вариантов будущего, ветвившихся от каждого слова, Стефан Хастур, лорд Элхалин, младший брат Региса II, восседавшего на троне в Тендаре, лежал на каменном полу со сломанной шеей. Эллерт понимал, что закипающий в нем гнев, холодная ярость, которую ощущал к отцу с тех пор, как мог себя помнить, легко могла вырваться наружу в смертельной атаке. Старик снова заговорил, но Эллерт ничего не слышал, отчаянно пытаясь подчинить себе тело и рассудок.
«Я не хочу наброситься на своего отца и убить его голыми руками! Я не хочу, не хочу! И не буду!»
— Мне очень жаль, сир, но вынужден огорчить вас, — тихо сказал молодой монах, когда к нему вернулось самообладание. — Я полагал, вам известно о моем желании провести всю жизнь в этих стенах, став целителем. В середине лета этого года я собираюсь принести последние обеты, отрекшись от своего имени и наследства, и жить здесь до самой смерти.
— Однажды, в безумии юности, ты вел подобные речи, — глухо произнес дом Стефан Хастур. — Но я думал, что, когда твой дух и рассудок исцелятся, это пройдет. Что с тобой стряслось, Эллерт? Ты выглядишь сильным и здоровым. Похоже, эти сумасшедшие христофоро не заморили тебя голодом и вечными молитвами… пока что.
— Разумеется, нет, сир, — спокойно отозвался Эллерт. — Как видите, тело вполне повинуется мне, а разум пребывает в покое.
— Вот как, сын? Тогда я не стану сожалеть о годах, проведенных тобою здесь. Какими бы методами монахи ни добились этого, я навеки останусь благодарен им.
— Они заслужили вашу благодарность, ваи дом, предоставив мне право оставаться в обители, где я спокоен и счастлив.
— Невозможно! Это безумие!
— Могу я спросить почему, сир?
— Я забыл, что ты еще не знаешь. — Лорд Элхалин немного успокоился. — Твой брат Лаурен умер три года назад. Он обладал твоим лараном, но в еще худшей форме: не мог отличить прошлое от будущего. Когда на него накатило со всей силой, он замкнулся в себе, перестал разговаривать и реагировать на внешние воздействия. А вскоре умер.
У Эллерта болезненно сжалось сердце. Когда он уехал из дома, Лаурен был еще ребенком. Мысль о страданиях мальчика глубоко опечалила его. С каким трудом ему самому удалось избегнуть подобной участи!
— Мне очень жаль, отец, — сказал молодой монах. — Какая жалость, что вы не послали его сюда! Возможно, он мог бы излечиться.
— Вполне достаточно одного сына-юродивого, — отозвался дом Стефан. — Нам не нужны худосочные сыновья; лучше умереть молодым, чем передать такой дефект своим потомкам. У его величества, моего брата Региса, остался единственный наследник. Его старший сын погиб в бою с захватчиками при Серраисе, а Феликс слаб здоровьем. Я следующий, а за мною — твой брат Дамон-Рафаэль. Ты стоишь в четырех шагах от трона, а старому королю скоро стукнет восемьдесят. У тебя нет сына, Эллерт.
— Ты бы хотел, чтобы я передал по наследству проклятье, которое ношу в себе? — спросил юноша в порыве яростного негодования. — Ты же сказал мне, что Лаурену оно стоило жизни!
— Однако мы нуждаемся в даре предвидения, — возразил Стефан Хастур. — А ты сумел овладеть им. Лерони из Хали разработали план закрепления этого дара в нашей линии без отклонений, поставивших под угрозу твой рассудок и погубивших Лаурена. Я пытался говорить об этом с тобой прежде, чем ты оставил нас, но тогда ты был не в состоянии думать о нуждах нашего клана. Мы заключили договор с семейством Эйлардов на брак с представительницей их рода, чьи гены изменены таким образом, что станут доминантными. Поэтому твои дети будут обладать даром предвидения и научатся пользоваться им без опасности для своей жизни. Ты женишься на этой девушке. У нее также есть две сестры-недестро. Лерони из Башни изобрела методику, следуя которой ты станешь отцом единственных сыновей у всех троих. Если эксперимент окажется удачным, твои сыновья получат дар предвидения и смогут управлять им.
Заметив гримасу отвращения на лице Эллерта, старик с яростью спросил:
— Ты что, по-прежнему всего лишь истеричный мальчишка?
— Я христофоро. Первая заповедь Учения Целомудрия гласит: «Не бери женщину без ее желания».
— Сойдет для монаха, но не для мужчины! Однако уверяю тебя, что никто из них не выкажет нежелания, когда ты возьмешь их. Если захочешь, то те двое, которые не будут твоими женами, даже не узнают твоего имени. Сейчас у нас есть снадобья, после которых у них останутся лишь воспоминания о приятно проведенной ночи. И не забудь о том, что каждая женщина мечтает иметь сына от наследника Хастура и Кассильды.
Эллерт страдальчески сморщился:
— Я не хочу обладать женщиной, одурманенной воздействием наркотика, покорной и бессознательной. Нежелание означает не только сопротивление грубому насилию; оно также означает свободу воли для того, кто собирается зачать ребенка. Наркотики уничтожают ее.
— Я бы не стал этого предлагать, — сердито отозвался старик. — Но ты ясно дал понять, что не собираешься добровольно выполнить свой долг перед семьей и кланом. В твоем возрасте Дамон-Рафаэль имел дюжину сыновей-недестро от такого же количества добровольно отдавшихся ему женщин. Но ты… ты, сандаленосец…
Эллерт склонил голову, борясь с инстинктивным гневом, побуждавшим свернуть отцу шею.
— Дамон-Рафаэль достаточно часто высказывался по поводу моего мужского естества, отец. Должен ли я выслушивать то же самое от тебя?
— А что ты сделал, чтобы у меня возникло лучшее мнение о тебе? Где твои сыновья?
— Я не согласен с вами, сир, о мужчине не судят лишь по количеству сыновей. Но не буду спорить с вами на эту тему. Я не хочу передавать по наследству проклятие, которое несу в крови. Я кое-что знаю о ларане и чувствую, что вы не правы, пытаясь добиться большей силы от моего дара. Вы можете видеть на моем примере, а тем более на примере Лаурена, что человеческий мозг не способен справиться с таким даром. Вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю о генах?
— Ты собираешься учить меня моему делу, юнец?
— Нет, отец, но, со всем уважением к вам, я не собираюсь принимать в этом участие. Если мне когда-либо придется иметь сыновей…
— Здесь нет никаких «если»! Ты должен иметь сыновей!
Голос старика звучал так уверенно, что Эллерт тяжело вздохнул и покачал головой. Отец просто не слышит его. О да, он слышит слова, но не вслушивается, потому что Эллерт не соглашается с кредо лорда Элхалина: первейшая обязанность сына знатного рода — зачинать и воспитывать сыновей, обладающих сказочным даром Хастура и Кассильды, лараном великих Доменов.
— Отец, умоляю тебя выслушать меня. — Теперь Эллерт не сердился и не спорил, но лишь отчаянно хотел, чтобы его поняли. — Говорю тебе: от этой генетической программы, превращающей женщин в простые орудия для выведения монстров разума без признаков человечности, нельзя ждать ничего, кроме зла. Я не могу пойти против своей совести, не могу заниматься этим.
Отец оскалил зубы в хищной улыбке:
— Выходит, ты любитель мальчиков?
— Нет, — ответил Эллерт. — Но я не познал женщины. Если я проклят злым даром…
— Замолчи! Ты поносишь наших великих предков и самого Властелина Света, одарившего их лараном!
Юноша снова рассердился:
— Это вы богохульствуете, сир, если считаете, будто богов можно склонять к выполнению человеческих планов.
— Ты, дерзкий… — Отец резко выпрямился, но затем с неимоверным усилием совладал с душившей его яростью — Сын мой, ты молод и связан монашескими предрассудками. Вернись в свой дом, и тогда ты поймешь, что к чему. То, что я прошу от тебя, — справедливо и необходимо для процветания рода Хастуров. Нет, — он жестом принудил Эллерта к молчанию, — ты еще невежествен в этих вопросах, и твое образование должно продолжиться. Мужчина-девственник… — несмотря ни на что, лорд Элхалин не смог скрыть презрения в голосе, — такой мужчина не способен судить здраво.
— Поверьте мне, я не безразличен к женским чарам, — пробормотал Эллерт. — Но я не желаю передавать по наследству мое проклятие. Не желаю и не буду.
— Этот вопрос не обсуждается, — угрожающе произнес дом Стефан. — Ты обязан повиноваться мне, Эллерт. Будет настоящим позором, если моему сыну придется зачать своих сыновей одурманенным, словно упрямой девице, но есть средства, которые вынудят тебя к этому, если не оставишь нам другого выбора.
«Святой Носитель Вериг, укрепи меня! Как мне удержаться и не убить его прямо здесь!»
— Сейчас не время спорить, сын мой, — уже тише продолжал лорд Элхалин. — Ты должен убедиться в том, что твои предрассудки беспочвенны. Я прошу тебя, оденься как подобает мужчине из рода Хастуров. Подготовься к поездке. Ты так нужен нам, дорогой сын… и знаешь ли ты, как мне не хватало тебя?
Неподдельная любовь, прозвучавшая в его голосе, пронзила болью сердце Эллерта. Тысячи детских воспоминаний замелькали перед взором, затуманивая прошлое и будущее. Да, он был пешкой в отцовской игре, но вместе с тем лорд Элхалин искренне любил своих сыновей и действительно опасался за здоровье и рассудок Эллерта, иначе никогда бы не послал его в монастырь христофоро — последнее место, которое он мог бы считать пристанищем, достойным своего сына. «Я даже не могу ненавидеть его… — подумал Эллерт. — Насколько было бы проще, если бы я мог!»
— Я поеду, отец, — сказал он вслух. — Поверь мне, я не хотел прогневить тебя.
— И я не хотел сердить тебя, мой мальчик. — Дом Стефан раскрыл ему объятия. — Знаешь, ведь мы так и не приветствовали друг друга, как родственники. Или эти христофоро обязали тебя отречься от родственных уз, сынок?
Эллерт обнял отца, ощутив костлявую хрупкость стариковского тела и хорошо понимая, что суровость лорда Элхалина была лишь маской, скрывавшей страх перед безжалостным наступлением старости.
— Пусть боги проклянут меня, если я сделаю это, отец, — прошептал он. — Позволь мне идти и приготовиться к поездке.
— Иди, сынок. Когда я вижу тебя в тряпье, не подобающем мужчине, это расстраивает меня больше, чем можно выразить словами.
Эллерт не ответил, поклонился и ушел переодеваться. Да, он поедет с отцом и будет исполнять роль покорного сына… до определенных пределов. Но теперь он знал, что имел в виду отец настоятель. В мире назрели перемены, и он не может отгораживаться от жизни.
Юноша видел себя скачущим вдаль, видел огромного ястреба, парящего в небе, видел лицо женщины… Женщины. Он так мало знал о женщинах, а теперь они собираются вручить ему не одну, но сразу троих, покорных и безгласных… этому он будет противиться изо всех своих сил. Он не станет принимать участия в чудовищной генетической программе Доменов. Никогда! Сняв монашеское одеяние, Эллерт в последний раз преклонил колени на холодных камнях пола кельи.
«Святой Носитель Вериг, укрепи меня и дай вынести испытания…» — пробормотал юноша. Потом встал и переоделся в обычное дворянское платье Доменов, впервые за шесть лет пристегнув меч к поясу.
«Святой Валентин-в-Снегах, да пребудет со мной твое благословение в мире…» — со вздохом прошептал он и в последний раз обвел взглядом свою келью. С горьким внутренним прозрением осознал, что больше не вернется сюда.
— Подобными речами меня кормили с утра до вечера — я еще недостаточно взрослый и не могу занять свое место в мире. Не хочу слышать их от вас, отец, иначе годы, проведенные здесь, покажутся мне сплошным обманом!
— Но когда я говорю, что ты готов встретить будущее как мужчина, я имею в виду не то же самое, что и твой отец, — возразил отец настоятель. — Думаю, ты понимаешь, что я понимаю под зрелостью. Или я ослышался, когда ты сегодня утром утешал и наставлял плачущего ребенка? Не делай вид, будто ты не понимаешь разницы, Эллерт. — Суровый голос смягчился. — Не слишком ли ты гневаешься, чтобы встать на колени и принять мое благословение?
Эллерт упал на колени и ощутил прикосновение сознания старика к его разуму.
— Святой Носитель Вериг да укрепит тебя для грядущих свершений! Я люблю тебя всем сердцем, но удерживать тебя здесь будет пустой самонадеянностью. Ты слишком нужен тому миру, который пытался отвергнуть.
Когда Эллерт встал, отец настоятель на несколько секунд обнял и поцеловал его.
— Ты получил мое благословение на уход отсюда. Если желаешь, надень мирское платье, прежде чем предстать перед своим отцом. — Старик последний раз прикоснулся к лицу Эллерта. — Мое благословение пребудет с тобою всегда. Возможно, мы больше не встретимся в этом мире, но я буду молиться за тебя во дни, что грядут. Пришли когда-нибудь ко мне своих сыновей, если будет на то твоя воля. А теперь иди.
Отец настоятель сел, надвинув капюшон на лицо, и Эллерт понял, что его присутствие здесь больше не имеет смысла. Его не чувствовали и не замечали.
Хастур не воспользовался разрешением переодеться. Он сердито подумал о том, что остается монахом, и если отцу это не нравится, то он не сможет надавить на сына. Однако частично его возмущение объяснялось тем, что, обратив мысли в будущее, он не увидел себя в монашеской рясе — ни во внешнем мире, ни здесь, в Неварсине. Неужели он никогда не вернется в Город Снегов?
Шагая к комнате для гостей, Эллерт старательно следил за дыханием, пытаясь успокоиться. Что бы там ни собирался сказать отец, разговор не станет легче, если ссора вспыхнет в самом начале встречи. Он распахнул дверь и вошел в просторную комнату с каменным полом.
В резном кресле возле пылающего камина, жестко выпрямив спину, сидел седой старик. Его пальцы крепко сжимали ручки кресла, на лице лежала печать высокомерия, свойственная Хастурам с равнины. Услышав шелест рясы Эллерта, задевающей за каменный пол, он раздраженно кашлянул:
— Еще один бездельник в рясе? Пришлите сюда моего сына!
— Ваш сын здесь и готов служить вам, ваи дом.
Старик изумленно уставился на него:
— Всемогущие боги! Это ты, Эллерт? Как ты осмелился предстать передо мной в подобном обличье?
— Я предстаю таким, какой я есть, сир. Вас разместили с удобствами? Позвольте мне принести вам еду и вино, если пожелаете.
— Меня уже обслужили, — отозвался старик, мотнув головой в сторону подноса и кувшина на столе. — Мне нужно лишь поговорить с тобой, ради этого я и отправился в эту злосчастную поездку.
— Повторяю, сир, я здесь и к вашим услугам. Трудным ли было путешествие? Что побудило вас отправиться в столь долгий путь в зимнее время?
— Ты, — проворчал отец. — Когда ты наконец соберешься вернуться на положенное тебе место, к своему наследию, семье и клану?
Эллерт опустил глаза и сжал кулаки, так что ногти глубоко, до крови, впились в кожу ладони. То, что он увидел в этой комнате за короткие мгновения, прошедшие с начала встречи, наполнило его ужасом. В одном из вариантов будущего, ветвившихся от каждого слова, Стефан Хастур, лорд Элхалин, младший брат Региса II, восседавшего на троне в Тендаре, лежал на каменном полу со сломанной шеей. Эллерт понимал, что закипающий в нем гнев, холодная ярость, которую ощущал к отцу с тех пор, как мог себя помнить, легко могла вырваться наружу в смертельной атаке. Старик снова заговорил, но Эллерт ничего не слышал, отчаянно пытаясь подчинить себе тело и рассудок.
«Я не хочу наброситься на своего отца и убить его голыми руками! Я не хочу, не хочу! И не буду!»
— Мне очень жаль, сир, но вынужден огорчить вас, — тихо сказал молодой монах, когда к нему вернулось самообладание. — Я полагал, вам известно о моем желании провести всю жизнь в этих стенах, став целителем. В середине лета этого года я собираюсь принести последние обеты, отрекшись от своего имени и наследства, и жить здесь до самой смерти.
— Однажды, в безумии юности, ты вел подобные речи, — глухо произнес дом Стефан Хастур. — Но я думал, что, когда твой дух и рассудок исцелятся, это пройдет. Что с тобой стряслось, Эллерт? Ты выглядишь сильным и здоровым. Похоже, эти сумасшедшие христофоро не заморили тебя голодом и вечными молитвами… пока что.
— Разумеется, нет, сир, — спокойно отозвался Эллерт. — Как видите, тело вполне повинуется мне, а разум пребывает в покое.
— Вот как, сын? Тогда я не стану сожалеть о годах, проведенных тобою здесь. Какими бы методами монахи ни добились этого, я навеки останусь благодарен им.
— Они заслужили вашу благодарность, ваи дом, предоставив мне право оставаться в обители, где я спокоен и счастлив.
— Невозможно! Это безумие!
— Могу я спросить почему, сир?
— Я забыл, что ты еще не знаешь. — Лорд Элхалин немного успокоился. — Твой брат Лаурен умер три года назад. Он обладал твоим лараном, но в еще худшей форме: не мог отличить прошлое от будущего. Когда на него накатило со всей силой, он замкнулся в себе, перестал разговаривать и реагировать на внешние воздействия. А вскоре умер.
У Эллерта болезненно сжалось сердце. Когда он уехал из дома, Лаурен был еще ребенком. Мысль о страданиях мальчика глубоко опечалила его. С каким трудом ему самому удалось избегнуть подобной участи!
— Мне очень жаль, отец, — сказал молодой монах. — Какая жалость, что вы не послали его сюда! Возможно, он мог бы излечиться.
— Вполне достаточно одного сына-юродивого, — отозвался дом Стефан. — Нам не нужны худосочные сыновья; лучше умереть молодым, чем передать такой дефект своим потомкам. У его величества, моего брата Региса, остался единственный наследник. Его старший сын погиб в бою с захватчиками при Серраисе, а Феликс слаб здоровьем. Я следующий, а за мною — твой брат Дамон-Рафаэль. Ты стоишь в четырех шагах от трона, а старому королю скоро стукнет восемьдесят. У тебя нет сына, Эллерт.
— Ты бы хотел, чтобы я передал по наследству проклятье, которое ношу в себе? — спросил юноша в порыве яростного негодования. — Ты же сказал мне, что Лаурену оно стоило жизни!
— Однако мы нуждаемся в даре предвидения, — возразил Стефан Хастур. — А ты сумел овладеть им. Лерони из Хали разработали план закрепления этого дара в нашей линии без отклонений, поставивших под угрозу твой рассудок и погубивших Лаурена. Я пытался говорить об этом с тобой прежде, чем ты оставил нас, но тогда ты был не в состоянии думать о нуждах нашего клана. Мы заключили договор с семейством Эйлардов на брак с представительницей их рода, чьи гены изменены таким образом, что станут доминантными. Поэтому твои дети будут обладать даром предвидения и научатся пользоваться им без опасности для своей жизни. Ты женишься на этой девушке. У нее также есть две сестры-недестро. Лерони из Башни изобрела методику, следуя которой ты станешь отцом единственных сыновей у всех троих. Если эксперимент окажется удачным, твои сыновья получат дар предвидения и смогут управлять им.
Заметив гримасу отвращения на лице Эллерта, старик с яростью спросил:
— Ты что, по-прежнему всего лишь истеричный мальчишка?
— Я христофоро. Первая заповедь Учения Целомудрия гласит: «Не бери женщину без ее желания».
— Сойдет для монаха, но не для мужчины! Однако уверяю тебя, что никто из них не выкажет нежелания, когда ты возьмешь их. Если захочешь, то те двое, которые не будут твоими женами, даже не узнают твоего имени. Сейчас у нас есть снадобья, после которых у них останутся лишь воспоминания о приятно проведенной ночи. И не забудь о том, что каждая женщина мечтает иметь сына от наследника Хастура и Кассильды.
Эллерт страдальчески сморщился:
— Я не хочу обладать женщиной, одурманенной воздействием наркотика, покорной и бессознательной. Нежелание означает не только сопротивление грубому насилию; оно также означает свободу воли для того, кто собирается зачать ребенка. Наркотики уничтожают ее.
— Я бы не стал этого предлагать, — сердито отозвался старик. — Но ты ясно дал понять, что не собираешься добровольно выполнить свой долг перед семьей и кланом. В твоем возрасте Дамон-Рафаэль имел дюжину сыновей-недестро от такого же количества добровольно отдавшихся ему женщин. Но ты… ты, сандаленосец…
Эллерт склонил голову, борясь с инстинктивным гневом, побуждавшим свернуть отцу шею.
— Дамон-Рафаэль достаточно часто высказывался по поводу моего мужского естества, отец. Должен ли я выслушивать то же самое от тебя?
— А что ты сделал, чтобы у меня возникло лучшее мнение о тебе? Где твои сыновья?
— Я не согласен с вами, сир, о мужчине не судят лишь по количеству сыновей. Но не буду спорить с вами на эту тему. Я не хочу передавать по наследству проклятие, которое несу в крови. Я кое-что знаю о ларане и чувствую, что вы не правы, пытаясь добиться большей силы от моего дара. Вы можете видеть на моем примере, а тем более на примере Лаурена, что человеческий мозг не способен справиться с таким даром. Вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю о генах?
— Ты собираешься учить меня моему делу, юнец?
— Нет, отец, но, со всем уважением к вам, я не собираюсь принимать в этом участие. Если мне когда-либо придется иметь сыновей…
— Здесь нет никаких «если»! Ты должен иметь сыновей!
Голос старика звучал так уверенно, что Эллерт тяжело вздохнул и покачал головой. Отец просто не слышит его. О да, он слышит слова, но не вслушивается, потому что Эллерт не соглашается с кредо лорда Элхалина: первейшая обязанность сына знатного рода — зачинать и воспитывать сыновей, обладающих сказочным даром Хастура и Кассильды, лараном великих Доменов.
— Отец, умоляю тебя выслушать меня. — Теперь Эллерт не сердился и не спорил, но лишь отчаянно хотел, чтобы его поняли. — Говорю тебе: от этой генетической программы, превращающей женщин в простые орудия для выведения монстров разума без признаков человечности, нельзя ждать ничего, кроме зла. Я не могу пойти против своей совести, не могу заниматься этим.
Отец оскалил зубы в хищной улыбке:
— Выходит, ты любитель мальчиков?
— Нет, — ответил Эллерт. — Но я не познал женщины. Если я проклят злым даром…
— Замолчи! Ты поносишь наших великих предков и самого Властелина Света, одарившего их лараном!
Юноша снова рассердился:
— Это вы богохульствуете, сир, если считаете, будто богов можно склонять к выполнению человеческих планов.
— Ты, дерзкий… — Отец резко выпрямился, но затем с неимоверным усилием совладал с душившей его яростью — Сын мой, ты молод и связан монашескими предрассудками. Вернись в свой дом, и тогда ты поймешь, что к чему. То, что я прошу от тебя, — справедливо и необходимо для процветания рода Хастуров. Нет, — он жестом принудил Эллерта к молчанию, — ты еще невежествен в этих вопросах, и твое образование должно продолжиться. Мужчина-девственник… — несмотря ни на что, лорд Элхалин не смог скрыть презрения в голосе, — такой мужчина не способен судить здраво.
— Поверьте мне, я не безразличен к женским чарам, — пробормотал Эллерт. — Но я не желаю передавать по наследству мое проклятие. Не желаю и не буду.
— Этот вопрос не обсуждается, — угрожающе произнес дом Стефан. — Ты обязан повиноваться мне, Эллерт. Будет настоящим позором, если моему сыну придется зачать своих сыновей одурманенным, словно упрямой девице, но есть средства, которые вынудят тебя к этому, если не оставишь нам другого выбора.
«Святой Носитель Вериг, укрепи меня! Как мне удержаться и не убить его прямо здесь!»
— Сейчас не время спорить, сын мой, — уже тише продолжал лорд Элхалин. — Ты должен убедиться в том, что твои предрассудки беспочвенны. Я прошу тебя, оденься как подобает мужчине из рода Хастуров. Подготовься к поездке. Ты так нужен нам, дорогой сын… и знаешь ли ты, как мне не хватало тебя?
Неподдельная любовь, прозвучавшая в его голосе, пронзила болью сердце Эллерта. Тысячи детских воспоминаний замелькали перед взором, затуманивая прошлое и будущее. Да, он был пешкой в отцовской игре, но вместе с тем лорд Элхалин искренне любил своих сыновей и действительно опасался за здоровье и рассудок Эллерта, иначе никогда бы не послал его в монастырь христофоро — последнее место, которое он мог бы считать пристанищем, достойным своего сына. «Я даже не могу ненавидеть его… — подумал Эллерт. — Насколько было бы проще, если бы я мог!»
— Я поеду, отец, — сказал он вслух. — Поверь мне, я не хотел прогневить тебя.
— И я не хотел сердить тебя, мой мальчик. — Дом Стефан раскрыл ему объятия. — Знаешь, ведь мы так и не приветствовали друг друга, как родственники. Или эти христофоро обязали тебя отречься от родственных уз, сынок?
Эллерт обнял отца, ощутив костлявую хрупкость стариковского тела и хорошо понимая, что суровость лорда Элхалина была лишь маской, скрывавшей страх перед безжалостным наступлением старости.
— Пусть боги проклянут меня, если я сделаю это, отец, — прошептал он. — Позволь мне идти и приготовиться к поездке.
— Иди, сынок. Когда я вижу тебя в тряпье, не подобающем мужчине, это расстраивает меня больше, чем можно выразить словами.
Эллерт не ответил, поклонился и ушел переодеваться. Да, он поедет с отцом и будет исполнять роль покорного сына… до определенных пределов. Но теперь он знал, что имел в виду отец настоятель. В мире назрели перемены, и он не может отгораживаться от жизни.
Юноша видел себя скачущим вдаль, видел огромного ястреба, парящего в небе, видел лицо женщины… Женщины. Он так мало знал о женщинах, а теперь они собираются вручить ему не одну, но сразу троих, покорных и безгласных… этому он будет противиться изо всех своих сил. Он не станет принимать участия в чудовищной генетической программе Доменов. Никогда! Сняв монашеское одеяние, Эллерт в последний раз преклонил колени на холодных камнях пола кельи.
«Святой Носитель Вериг, укрепи меня и дай вынести испытания…» — пробормотал юноша. Потом встал и переоделся в обычное дворянское платье Доменов, впервые за шесть лет пристегнув меч к поясу.
«Святой Валентин-в-Снегах, да пребудет со мной твое благословение в мире…» — со вздохом прошептал он и в последний раз обвел взглядом свою келью. С горьким внутренним прозрением осознал, что больше не вернется сюда.
4
Червин, маленький дарковерский олень-пони, неторопливо трусил по тропе и время от времени встряхивал рогами, выражая свое негодование из-за возобновившегося снегопада. Они уже спустились с гор; до Хали оставалось не более трех дней пути. Эллерту поездка показалась долгой, гораздо дольше семи дней, которые прошли в действительности. У него возникло чувство, будто он путешествует целые годы, преодолев бесконечные лиги дорог, претерпев жесточайшие невзгоды. Юноша очень устал.
Потребовалась вся его выдержка, приобретенная в Неварсине, чтобы без ужаса преодолеть немыслимую мешанину образов — легионы вариантов будущего, словно дороги, по которым можно отправиться, новые возможности, рожденные каждым словом и поступком. Пока они ехали по опасным горным тропам, Эллерт мог предвидеть каждый неверный шаг, ведущий к падению в пропасть, одновременно с верным шагом, сохранявшим жизнь. В Неварсине он научился преодолевать страх, но бесконечные усилия истощали и тревожили его.
Присутствовала также другая возможность. Снова и снова за время путешествия Эллерт видел отца умирающим у его ног в какой-то незнакомой комнате.
«Я не хочу начинать жизнь вне монастыря с отцеубийства! Святой Носитель Вериг, укрепи меня!» Юноша сознавал свой гнев, но бездействие из-за страха тоже могло привести к катастрофе.
«Гнев принадлежит мне, — настойчиво напоминал он себе. — Я могу управлять своим гневом и могу воздержаться от убийства». Но видение снова и снова проносилось перед его мысленным взором: он стоял над телом отца, распростершимся на полу комнаты с зелеными портьерами, шитыми золотом, возле огромного кресла, покрытого затейливой резьбой.
Глядя на лицо отца, было трудно удержаться от жалости и ужаса, видя перед собой человека, только что погибшего ужасной смертью. Еще труднее было не показывать свои чувства перед лордом Элхалином.
На время поездки отец оставил презрительные речи о монашеских предрассудках Эллерта и больше не ссорился с ним. Он ласково обращался к сыну, рассказывая в основном о его детстве в Хали, о временах, когда проклятие еще не поразило Эллерта, или о родственниках и бытовых мелочах. Он поведал о горнорудных работах в Хали, когда сила матриксного круга извлекала железную, медную и серебряную руду на поверхность земли; об экспериментах по выведению новых животных, предпринимаемых его братом, — о ястребах цвета радуги или червинах с фантастическими рогами из драгоценных камней, похожих на волшебных зверей из старых легенд.
День за днем к Эллерту возвращались частицы былой детской любви к отцу — любви тех дней, когда его ларан и вера христофоро еще не разделили их. Он раз за разом ощущал муку утраты, созерцая образ проклятой комнаты с зелеными портьерами, огромным резным креслом и побелевшее, заострившееся лицо отца, даже в смерти сохранившее удивленное выражение.
Снова и снова другие лица проплывали перед ним. Большинство из них Эллерт игнорировал, как научился в монастыре, но два или три возвращались с непонятной настойчивостью. Он понял, что это лица тех людей, кто непременно войдет в его жизнь. Одно из них принадлежало брату Дамону-Рафаэлю, называвшему его трусом и сандаленосцем. Дамон-Рафаэль был бы только рад избавиться от соперника, оставшись единственным наследником Элхалина.
«Как бы мне хотелось, чтобы мы с Дамоном-Рафаэлем были друзьями и любили друг друга, как подобает братьям! Однако я не вижу этого ни в одном из возможных вариантов будущего…»
Также перед мысленным взором Хастура вставало лицо женщины, которую он раньше не видел. Маленькая, изящно сложенная, с бледным лицом и черными волосами, похожими на массу литого непрозрачного стекла; печальное, прекрасное лицо с темными глазами, глядевшими на него с безмолвной мольбой. «Кто ты? — спрашивал он. — Зачем являешься мне?»
После лет, проведенных в монастыре, для Эллерта казались странными и чуждыми эротические видения, связанные с этой женщиной. Он видел ее смеющейся, флиртующей, ее лицо с закрытыми глазами приближалось к нему для поцелуя… «Нет! — думал юноша. — Не имеет значения, какое искушение приготовил для него отец с помощью этой женщины. Он не породит ребенка, несущего в крови проклятье гибельного ларана ». Однако лицо женщины продолжало появляться, ее присутствие ощущалось во сне и наяву, и он понял: это одна из тех, кого отец выбрал ему в невесты. Возможно, мрачно подумал Эллерт, он окажется не способен противостоять ее красоте.
«Я уже наполовину влюбился в нее! — злился юноша. — А ведь я даже еще не знаю ее имени!»
Как-то вечером, когда они спускались в широкую зеленую долину, отец снова заговорил о будущем:
— Перед нами лежит Сиртис. Жители Сиртиса на протяжении столетий были вассалами Хастуров. Там мы ненадолго прервем наше путешествие. Полагаю, ты будешь рад снова поспать в настоящей постели?
— Мне все равно, отец, — рассмеялся Эллерт. — Во время нашей поездки я спал с куда большим комфортом, чем когда-либо в Неварсине.
— Возможно, мне не повредила бы монашеская выносливость, если я хочу, чтобы мои старые кости и дальше выдерживали подобные путешествия, — проворчал старик. — В отличие от тебя буду очень рад мягкой постели. Теперь мы всего лишь в двух днях езды от дома и можем поговорить о твоей свадьбе. В десятилетнем возрасте ты был обручен со своей родственницей Кассандрой Эйлард, не помнишь?
Как Эллерт ни старался, он не мог вспомнить ничего, кроме праздника, когда его одели в новый костюм и заставили часами слушать длинные речи взрослых. Он сказал об этом отцу, тот пожал плечами:
— Я не удивлен. Наверное, в то время девочки там даже не было. Тогда ей, кажется, исполнилось всего лишь четыре года. Надо признать, я не вполне одобрял этот брак. В жилах Эйлардов течет кровь чири[11], и они производят на свет время от времени дочерей-эммаска — с виду прекрасных женщин, но не способных ни выходить замуж, ни рожать детей. Однако их ларан силен, поэтому я решился обручить вас. Когда девочка подросла, я поручил лерони из нашего дома обследовать ее в присутствии акушерки. Обе высказали мнение, что Кассандра полноценная женщина и может рожать детей. Я не видел ее с тех пор, когда она была совсем малюткой, но мне говорили, что она выросла красавицей. Эйларды находятся в союзе с нашим кланом. Нужда в таком браке велика.
Эллерт заставил себя говорить спокойно:
— Ты знаешь мое мнение в этом вопросе, отец. Не буду спорить с тобой, но не изменю свои взгляды. Я не хочу жениться и плодить сыновей с проклятием в крови. Более мне нечего сказать.
И снова перед потрясенным взором юноши возникла комната с зелеными портьерами, обшитыми золотом, мертвое лицо отца… Видение было таким сильным, что ему пришлось несколько раз моргнуть, чтобы разглядеть дома Стефана, ехавшего рядом.
— Эллерт. — В голосе старика слышалась теплота. — За время нашего с тобой путешествия я слишком хорошо узнал тебя, чтобы верить подобным речам. В конце концов, ты — мой сын, и когда займешь место, принадлежащее тебе по праву, то быстро избавишься от этих монашеских догм. Давай не будем говорить об этом, пока не настанет срок. Боги знают, у меня нет желания ссориться с сыном, которого они мне подарили.
В горле у Эллерта встал горький комок. «Ничего не поделаешь. Я полюбил своего отца. Неужели в конце концов он сломит мою волю — не насильно, а добротой?» Он снова увидел мертвое лицо отца в комнате с зелеными портьерами, а затем перед затуманившимся взором проплыло лицо темноволосой девушки из его грез.
Замок Сиртиса был древней каменной цитаделью с крепостным рвом и подъемным мостом. Каменные и деревянные надворные постройки радовали глаз своим мощным великолепием, а сам двор закрывал тент из разноцветного стеклоподобного вещества. Под ногами разбегались мозаичные узоры мостовой, выложенные с искусством и точностью, недоступными обычным мастеровым. Эллерт понял, что обитатели Сиртиса широко пользовались возможностями матрикса для создания великолепных вещей. «Как ему удалось собрать столько людей, одаренных лараном и готовых выполнить его волю?»
Старый лорд Сиртис, приземистый и рыхлый мужчина, сам вышел во двор приветствовать своего сюзерена. Вассал упал на колени с раболепной покорностью и поднялся с улыбкой, весьма напоминавшей ухмылку, когда дом Стефан заключил его в объятия. Потом лорд Сиртис обнял Эллерта, и тот содрогнулся, почувствовав на щеке мужской поцелуй.
«Фу! Словно домашняя кошка, ластящаяся к хозяину!» Дом Мариус провел их в приемный покой, обставленный с роскошью, усадил на мягкие диваны и послал за вином.
— Это новый сорт сидра из наших яблок и груш, вы обязаны его попробовать… Кстати, у меня появилось одно любопытное развлечение, но мы поговорим о нем после еды.
Дом Мариус расслабленно откинулся на взбитые подушки.
— А это твой младший сын, Стефан? До меня дошли слухи, что он уехал из Хали и стал монахом среди христофоро… в общем, разные глупости. Рад, что это оказалось низкой клеветой; некоторые люди готовы болтать что угодно.
— Можешь быть уверен, родственник, Эллерт — не монах, — ответил дом Стефан. — Я дал ему разрешение пожить в Неварсине, чтобы поправить здоровье. В подростковом возрасте он жестоко страдал от пороговой болезни, но теперь мой сын здоров, силен и возвращается домой, чтобы жениться.
— О, вот как? — Дом Мариус изучающе посмотрел на Эллерта помаргивающими глазками, утопавшими в складках жира. — Имею ли я счастье быть знакомым с твоей избранницей, мой дорогой мальчик?
— Не больше меня, — неловко отозвался юноша. — Мне сказали, что это моя родственница Кассандра Эйлард; я видел ее лишь однажды, еще ребенком.
— Ах, домна Кассандра! — со слащавой ухмылкой воскликнул лорд Сиртис. — Я видел ее в Тендаре. Она присутствовала на праздничном балу в замке Комин.
«Он всего лишь хочет дать нам понять, какая он важная персона», — с отвращением подумал Эллерт.
Дом Мариус приказал слугам принести ужин. Он следовал недавней моде на слуг-нелюдей — кралмаков, искусственным путем выведенных из приматов путем скрещивания с людьми. Гены существ были изменены с помощью матрикса. Эллерту кралмаки казались безобразными, непохожими ни на людей, ни на трейлменов. Трейлмены, странные обезьяноподобные животные, все же обладали красотой, но кралмаки, несмотря на свою несомненно привлекательную внешность, служили для Эллерта олицетворением возмутительного насилия над природой.
Потребовалась вся его выдержка, приобретенная в Неварсине, чтобы без ужаса преодолеть немыслимую мешанину образов — легионы вариантов будущего, словно дороги, по которым можно отправиться, новые возможности, рожденные каждым словом и поступком. Пока они ехали по опасным горным тропам, Эллерт мог предвидеть каждый неверный шаг, ведущий к падению в пропасть, одновременно с верным шагом, сохранявшим жизнь. В Неварсине он научился преодолевать страх, но бесконечные усилия истощали и тревожили его.
Присутствовала также другая возможность. Снова и снова за время путешествия Эллерт видел отца умирающим у его ног в какой-то незнакомой комнате.
«Я не хочу начинать жизнь вне монастыря с отцеубийства! Святой Носитель Вериг, укрепи меня!» Юноша сознавал свой гнев, но бездействие из-за страха тоже могло привести к катастрофе.
«Гнев принадлежит мне, — настойчиво напоминал он себе. — Я могу управлять своим гневом и могу воздержаться от убийства». Но видение снова и снова проносилось перед его мысленным взором: он стоял над телом отца, распростершимся на полу комнаты с зелеными портьерами, шитыми золотом, возле огромного кресла, покрытого затейливой резьбой.
Глядя на лицо отца, было трудно удержаться от жалости и ужаса, видя перед собой человека, только что погибшего ужасной смертью. Еще труднее было не показывать свои чувства перед лордом Элхалином.
На время поездки отец оставил презрительные речи о монашеских предрассудках Эллерта и больше не ссорился с ним. Он ласково обращался к сыну, рассказывая в основном о его детстве в Хали, о временах, когда проклятие еще не поразило Эллерта, или о родственниках и бытовых мелочах. Он поведал о горнорудных работах в Хали, когда сила матриксного круга извлекала железную, медную и серебряную руду на поверхность земли; об экспериментах по выведению новых животных, предпринимаемых его братом, — о ястребах цвета радуги или червинах с фантастическими рогами из драгоценных камней, похожих на волшебных зверей из старых легенд.
День за днем к Эллерту возвращались частицы былой детской любви к отцу — любви тех дней, когда его ларан и вера христофоро еще не разделили их. Он раз за разом ощущал муку утраты, созерцая образ проклятой комнаты с зелеными портьерами, огромным резным креслом и побелевшее, заострившееся лицо отца, даже в смерти сохранившее удивленное выражение.
Снова и снова другие лица проплывали перед ним. Большинство из них Эллерт игнорировал, как научился в монастыре, но два или три возвращались с непонятной настойчивостью. Он понял, что это лица тех людей, кто непременно войдет в его жизнь. Одно из них принадлежало брату Дамону-Рафаэлю, называвшему его трусом и сандаленосцем. Дамон-Рафаэль был бы только рад избавиться от соперника, оставшись единственным наследником Элхалина.
«Как бы мне хотелось, чтобы мы с Дамоном-Рафаэлем были друзьями и любили друг друга, как подобает братьям! Однако я не вижу этого ни в одном из возможных вариантов будущего…»
Также перед мысленным взором Хастура вставало лицо женщины, которую он раньше не видел. Маленькая, изящно сложенная, с бледным лицом и черными волосами, похожими на массу литого непрозрачного стекла; печальное, прекрасное лицо с темными глазами, глядевшими на него с безмолвной мольбой. «Кто ты? — спрашивал он. — Зачем являешься мне?»
После лет, проведенных в монастыре, для Эллерта казались странными и чуждыми эротические видения, связанные с этой женщиной. Он видел ее смеющейся, флиртующей, ее лицо с закрытыми глазами приближалось к нему для поцелуя… «Нет! — думал юноша. — Не имеет значения, какое искушение приготовил для него отец с помощью этой женщины. Он не породит ребенка, несущего в крови проклятье гибельного ларана ». Однако лицо женщины продолжало появляться, ее присутствие ощущалось во сне и наяву, и он понял: это одна из тех, кого отец выбрал ему в невесты. Возможно, мрачно подумал Эллерт, он окажется не способен противостоять ее красоте.
«Я уже наполовину влюбился в нее! — злился юноша. — А ведь я даже еще не знаю ее имени!»
Как-то вечером, когда они спускались в широкую зеленую долину, отец снова заговорил о будущем:
— Перед нами лежит Сиртис. Жители Сиртиса на протяжении столетий были вассалами Хастуров. Там мы ненадолго прервем наше путешествие. Полагаю, ты будешь рад снова поспать в настоящей постели?
— Мне все равно, отец, — рассмеялся Эллерт. — Во время нашей поездки я спал с куда большим комфортом, чем когда-либо в Неварсине.
— Возможно, мне не повредила бы монашеская выносливость, если я хочу, чтобы мои старые кости и дальше выдерживали подобные путешествия, — проворчал старик. — В отличие от тебя буду очень рад мягкой постели. Теперь мы всего лишь в двух днях езды от дома и можем поговорить о твоей свадьбе. В десятилетнем возрасте ты был обручен со своей родственницей Кассандрой Эйлард, не помнишь?
Как Эллерт ни старался, он не мог вспомнить ничего, кроме праздника, когда его одели в новый костюм и заставили часами слушать длинные речи взрослых. Он сказал об этом отцу, тот пожал плечами:
— Я не удивлен. Наверное, в то время девочки там даже не было. Тогда ей, кажется, исполнилось всего лишь четыре года. Надо признать, я не вполне одобрял этот брак. В жилах Эйлардов течет кровь чири[11], и они производят на свет время от времени дочерей-эммаска — с виду прекрасных женщин, но не способных ни выходить замуж, ни рожать детей. Однако их ларан силен, поэтому я решился обручить вас. Когда девочка подросла, я поручил лерони из нашего дома обследовать ее в присутствии акушерки. Обе высказали мнение, что Кассандра полноценная женщина и может рожать детей. Я не видел ее с тех пор, когда она была совсем малюткой, но мне говорили, что она выросла красавицей. Эйларды находятся в союзе с нашим кланом. Нужда в таком браке велика.
Эллерт заставил себя говорить спокойно:
— Ты знаешь мое мнение в этом вопросе, отец. Не буду спорить с тобой, но не изменю свои взгляды. Я не хочу жениться и плодить сыновей с проклятием в крови. Более мне нечего сказать.
И снова перед потрясенным взором юноши возникла комната с зелеными портьерами, обшитыми золотом, мертвое лицо отца… Видение было таким сильным, что ему пришлось несколько раз моргнуть, чтобы разглядеть дома Стефана, ехавшего рядом.
— Эллерт. — В голосе старика слышалась теплота. — За время нашего с тобой путешествия я слишком хорошо узнал тебя, чтобы верить подобным речам. В конце концов, ты — мой сын, и когда займешь место, принадлежащее тебе по праву, то быстро избавишься от этих монашеских догм. Давай не будем говорить об этом, пока не настанет срок. Боги знают, у меня нет желания ссориться с сыном, которого они мне подарили.
В горле у Эллерта встал горький комок. «Ничего не поделаешь. Я полюбил своего отца. Неужели в конце концов он сломит мою волю — не насильно, а добротой?» Он снова увидел мертвое лицо отца в комнате с зелеными портьерами, а затем перед затуманившимся взором проплыло лицо темноволосой девушки из его грез.
Замок Сиртиса был древней каменной цитаделью с крепостным рвом и подъемным мостом. Каменные и деревянные надворные постройки радовали глаз своим мощным великолепием, а сам двор закрывал тент из разноцветного стеклоподобного вещества. Под ногами разбегались мозаичные узоры мостовой, выложенные с искусством и точностью, недоступными обычным мастеровым. Эллерт понял, что обитатели Сиртиса широко пользовались возможностями матрикса для создания великолепных вещей. «Как ему удалось собрать столько людей, одаренных лараном и готовых выполнить его волю?»
Старый лорд Сиртис, приземистый и рыхлый мужчина, сам вышел во двор приветствовать своего сюзерена. Вассал упал на колени с раболепной покорностью и поднялся с улыбкой, весьма напоминавшей ухмылку, когда дом Стефан заключил его в объятия. Потом лорд Сиртис обнял Эллерта, и тот содрогнулся, почувствовав на щеке мужской поцелуй.
«Фу! Словно домашняя кошка, ластящаяся к хозяину!» Дом Мариус провел их в приемный покой, обставленный с роскошью, усадил на мягкие диваны и послал за вином.
— Это новый сорт сидра из наших яблок и груш, вы обязаны его попробовать… Кстати, у меня появилось одно любопытное развлечение, но мы поговорим о нем после еды.
Дом Мариус расслабленно откинулся на взбитые подушки.
— А это твой младший сын, Стефан? До меня дошли слухи, что он уехал из Хали и стал монахом среди христофоро… в общем, разные глупости. Рад, что это оказалось низкой клеветой; некоторые люди готовы болтать что угодно.
— Можешь быть уверен, родственник, Эллерт — не монах, — ответил дом Стефан. — Я дал ему разрешение пожить в Неварсине, чтобы поправить здоровье. В подростковом возрасте он жестоко страдал от пороговой болезни, но теперь мой сын здоров, силен и возвращается домой, чтобы жениться.
— О, вот как? — Дом Мариус изучающе посмотрел на Эллерта помаргивающими глазками, утопавшими в складках жира. — Имею ли я счастье быть знакомым с твоей избранницей, мой дорогой мальчик?
— Не больше меня, — неловко отозвался юноша. — Мне сказали, что это моя родственница Кассандра Эйлард; я видел ее лишь однажды, еще ребенком.
— Ах, домна Кассандра! — со слащавой ухмылкой воскликнул лорд Сиртис. — Я видел ее в Тендаре. Она присутствовала на праздничном балу в замке Комин.
«Он всего лишь хочет дать нам понять, какая он важная персона», — с отвращением подумал Эллерт.
Дом Мариус приказал слугам принести ужин. Он следовал недавней моде на слуг-нелюдей — кралмаков, искусственным путем выведенных из приматов путем скрещивания с людьми. Гены существ были изменены с помощью матрикса. Эллерту кралмаки казались безобразными, непохожими ни на людей, ни на трейлменов. Трейлмены, странные обезьяноподобные животные, все же обладали красотой, но кралмаки, несмотря на свою несомненно привлекательную внешность, служили для Эллерта олицетворением возмутительного насилия над природой.