Брэдли Мэрион Зиммер. Верховная королева (Туманы Авалона - 2)

   - Стало быть, в твоих глазах это не грех, что отправляются они к кострам Белтайна, и предаются там разврату и похоти, и свершают языческие обряды, возлегши с чужими мужьями? - отпарировала Гвенвифар.
   - Господь знает, жизнь их радостями небогата, - невозмутимо промолвил Талиесин. - И думается мне, нет в том большого зла, что четырежды в год, при смене времен, бедолаги веселятся и делают то, что доставляет им удовольствие. Не вижу я причины любить Бога, что задумывается о таких пустяках и объявляет их греховными. А в твоих глазах это тоже грех, моя королева?
   - О да, еще бы; любая женщина-христианка скажет то же самое: разве не грех это - уходить в поля, плясать там в чем мать родила и предаваться похоти с первым встречным... грех, позор, бесстыдство!
   Талиесин со вздохом покачал головой:
   - И все-таки, моя королева, никто не вправе распоряжаться чужой совестью. Даже если в твоих глазах это - грех и бесстыдство, ты полагаешь, будто знаешь, что правильно для другого? Даже мудрецам не все ведомо, и, возможно, замыслы Господни шире, нежели мы, в невежестве своем, прозреваем.
   - Ежели я в силах отличить добро от зла, - а я в силах, ведь и священники тому учат, и в Священном Писании о том говорится, - тогда разве не должно мне страшиться Божьей кары, если я не создаю законов, способных удержать моих подданных от греха? - строго ответствовала Гвенвифар. Господь ведь с меня спросит, сдается мне, ежели я допущу, чтобы в государстве моем воцарилось зло; и, будь я королем, я бы давным-давно его истребила.
   - Тогда, госпожа, скажу лишь: весьма повезло сей земле, что не ты - ее король. Королю должно оборонять свой народ от чужаков и захватчиков и водить подданных в битвы; королю должно первому встать между землей и любой опасностью, точно так же, как земледелец защищает свои поля от грабителя. Однако не вправе он предписывать подданным, что им хранить в самых сокровенных глубинах сердца.
   - Король - защитник своего народа, - горячо спорила Гвенвифар. - А что толку защищать тела, ежели души предаются злу? Послушай, лорд мерлин, я королева, и матери этой земли посылают ко мне своих дочерей, чтобы те мне прислуживали и обучались придворному обхождению - ты понимаешь? Так что же я была бы за королева, если бы позволяла чужой дочери бесстыдничать и обзаводиться ребенком невесть от кого, или - я слыхала, у королевы Моргаузы такое в обычае, - отправляла бы своих девушек в постель короля, ежели тому пришло бы в голову с ними позабавиться? Матери доверяют мне дочерей, потому что знают: я смогу защитить их и уберечь...
   - Это же совсем другое: тебе поручают юных дев, что по молодости своей не знают собственного сердца; и ты, как мать, призвана взрастить и воспитать их, как должно, - возразил Талиесин. - А король правит взрослыми мужами.
   - Господь не говорил, что есть один закон - для двора, а другой - для земледельцев! Господь желает, чтобы все люди, сколько есть, соблюдали Его заповеди... а представь на минуту, что не было бы никаких законов? Что, по-твоему, случилось бы с этой землею, если бы я со своими дамами отправилась в поля и принялась там бесстыдничать? Разве можно допускать такое - да еще в пределах слышимости церковных колоколов?
   - Думается мне, что, если бы запретов и не было, ты все равно вряд ли отправилась бы в поля на праздник Белтайн, госпожа моя, - улыбнулся Талиесин. - Я так примечаю, ты вообще не слишком-то любишь выходить за двери.
   - Мне пошли на пользу христианские наставления и советы священников; я сама предпочитаю никуда не ходить, - резко отозвалась она.
   - Но, Гвенвифар, подумай вот о чем, - очень мягко произнес Талиесин; его выцветшие голубые глаза глядели на собеседницу из сетки морщин и складочек на его лице. - Предположим, что есть закон и есть запрет, но совесть подсказывает тебе, что это правильно и хорошо - безоглядно вручать себя Богине в знак того, что все мы - в ее руках и телом, и душою. Если твоя Богиня желает, чтобы ты так поступала и впредь, - тогда, дорогая моя госпожа, неужто закон, запрещающий костры Белтайна, тебя остановит? Подумай, милая леди: не более чем двести лет назад - неужто епископ Патриций тебе о том не рассказывал? - здесь, в Летней стране, было строго-настрого запрещено поклоняться Христу, ибо тем самым римские боги лишались того, что принадлежало им по справедливости и праву. И среди христиан находились те, что предпочитали скорее умереть, нежели свершить сущий пустяк: бросить щепоть благовоний перед одним из идолов... да, вижу, эту историю ты слышала. Захочешь ли ты, чтобы твой Бог был тираном более беспощадным, нежели римские императоры?
   - Но Господь и впрямь существует, а то были лишь идолы, сработанные руками людей, - отозвалась Гвенвифар.
   - Не совсем так; не более чем образ Девы Марии, что Артур взял с собою в битву... - возразил Талиесин. - Образ, дарующий утешение умам верующих. Мне, друиду, строго-настрого запрещено держать при себе изображения каких бы то ни было богов; ибо учили меня, во многих моих воплощениях, что я в них не нуждаюсь - мне достаточно подумать о Боге, и он здесь, со мною. Но однажды рожденные на такое неспособны; им нужна их Богиня - в круглых камнях и заводях, точно так же, как простецам-христианам потребен образ Девы Марии и крест; некоторые ваши рыцари изображают его на щитах, чтобы люди распознавали в них христианских воинов.
   Гвенвифар отлично знала, что доводы его не без изъяна, но спорить с мерлином не могла. Впрочем, зачем? - все равно он только старик и язычник в придачу.
   "Когда я рожу Артуру сына, - однажды король сказал мне, что тогда исполнит любую мою просьбу, что только в его силах, - тогда-то я и попрошу его запретить костры Белтайна и праздники урожая".
   Этот разговор Гвенвифар вспоминала много месяцев спустя, утром, пробудившись от ужасного сна. Надо думать, Моргейна непременно посоветовала бы ей отправиться с Ланселетом к кострам... Артур говорил, что, если она родит ребенка, он никогда ни о чем ее не спросит, он, по сути дела, дал ей дозволение взять в любовники Ланселета... Склоняясь над вышивкой, королева чувствовала, что лицо ее пылает; она недостойна даже прикасаться к кресту! Гвенвифар отодвинула от себя алтарный покров и завернула его в ткань погрубее. Она вновь займется вышивкой, как только слегка успокоится.
   У дверей послышалась прихрамывающая поступь Кэя.
   - Госпожа, - промолвил он. - Король спрашивает, не спуститесь ли вы на ристалище - поглядеть на происходящее. Он хочет вам кое-что показать.
   Гвенвифар кивнула своим дамам.
   - Элейна, Мелеас, ступайте со мной, - позвала она. - Остальные могут тоже пойти или остаться работать, как пожелают.
   Одна из женщин, уже пожилая и близорукая, предпочла остаться за прялкой; остальные, радуясь возможности подышать свежим воздухом, толпой устремились за королевой.
   Накануне ночью мела метель, но силы зимы были уже на исходе, и теперь снег быстро таял под солнцем. Крохотные луковки уже проталкивали листики сквозь траву; уже через месяц здесь буйно разрастутся цветы. Когда королева переехала в Камелот, ее отец Леодегранс прислал ей своего любимого садовника, чтобы тот решил, какие овощи и кухонные травы лучше всего выращивать на этом месте. Но этот холм был обжит задолго до римлян, и пряности здесь уже росли; Гвенвифар велела садовнику пересадить их все на свой огород, а обнаружив целые заросли диких цветов, упросила Артура оставить этот уголок ей под лужайку, и тот разбил ристалище чуть в стороне.
   Идя через лужайку, королева робко поглядывала по сторонам. Уж больно открытое здесь место, до неба словно рукой подать; вот Каэрлеон жался к самой земле. А здесь, в Камелоте, в дождливые дни чувствуешь себя на острове туманного марева, вроде Авалона, - в ясные же, солнечные дни, как сегодня, высокий холм открыт всем ветрам, и с вершины его видна вся округа; если встать на краю, взгляду открываются мили и мили холмов и лесов...
   Ощущение такое, что слишком близко ты к Небесам; воистину, не подобает людям, этим жалким смертным, видеть так далеко... но Артур говорил, что, хотя в земле царит мир, королевский замок должен быть неприступен.
   Навстречу ей вышел не Артур, но Ланселет. "С годами он похорошел еще больше", - думала про себя королева. Теперь, когда отпала нужда обрезать волосы совсем коротко, памятуя о боевом шлеме, длинные локоны его, завиваясь, рассыпались по плечам. А еще он отрастил короткую бородку; по мнению Гвенвифар, она Ланселету очень шла, хотя Артур безжалостно дразнил и вышучивал друга, упрекая его в тщеславии. Сам Артур волосы подстригал коротко, на солдатский манер, и заставлял цирюльника брить себя каждый день.
   - Госпожа, король ждет тебя, - промолвил Ланселет и, взяв королеву под руку, сопроводил ее к рядам скамей, распоряжением Артура возведенных близ деревянного заграждения учебного поля.
   Артур поклонился жене, поблагодарил Ланселета улыбкой, взял Гвенвифар за руку.
   - Иди сюда, Гвен, присядь рядом со мной... я позвал тебя затем, чтобы показать тебе нечто любопытное. Глянь-ка вон туда...
   Группа рыцарей помоложе и юных отроков, состоящих у Артура в услужении, вели учебный бой: поделившись на два отряда, они сражались друг с другом при помощи деревянных мечей и огромных щитов.
   - Глянь-ка вон на того, крупного, в изорванной шафрановой рубашке, промолвил Артур. - Он тебе, часом, никого не напоминает?
   Гвенвифар пригляделась к отроку, умело управляющемуся с мечом и щитом: оторвавшись от остальных, он смерчем налетал на противников, сбивая их с ног, одного хватил по голове с такой силой, что тот без чувств рухнул наземь, и могучим ударом по щиту едва не опрокинул второго. Мальчик был совсем юн: на его розовощекой физиономии лишь пробивался первый "пушок"; сущий херувимчик, если бы не шестифутовый рост и не широкие, точно у быка, плечи.
   - Он сражается как сам дьявол, - промолвила Гвенвифар, - но кто же он? Кажется, я мельком видела его при дворе...
   - Да это тот самый паренек, что явился ко двору, а имя свое назвать отказался, - пояснил усевшийся рядом Ланселет, - так что ты поручила его Кэю, чтобы на кухне помогал. Его еще Красавчиком прозвали за то, что руки у него такие холеные да белые. Кэй на грубые шутки не скупился: дескать, то-то запачкает он нежные пальчики, вращая вертел и чистя овощи. Нашему Кэю на язык лучше не попадаться.
   - А мальчишка ни словом ему не отвечал, - буркнул Гавейн, сидящий по другую руку от Артура. - Он, что голыми руками, переломил бы Кэя надвое. Как-то раз Кэй гнусно пошутил насчет его происхождения, дескать, он, видать, мужлан низкорожденный, сын кухаря и кухарки, раз уж работа эта так легко ему дается, - так Красавчик лишь глянул на него сверху вниз и говорит: негоже это, дескать, - поднимать руку на рыцаря, ставшего калекой на королевской службе.
   - Это небось оказалось для Кэя похлеще любых колотушек, саркастически отметил Ланселет. - Кэй, бедняга, считает, что ни к чему не пригоден, кроме как поворачивать вертел да блюда разносить. Надо бы тебе, Артур, отправить Кэя на какое-нибудь приключение, ну хотя бы съездить отыскать следы Пелинорова дракона.
   Элейна и Мелеас дружно прыснули, прикрывшись ладошками.
   - Да, пожалуй, и впрямь надо, - откликнулся Артур. - Кэй так хорош и так мне предан, что жаль позволять ему киснуть в четырех стенах. Вы же знаете, я ему Каэрлеон хотел отдать, да только он и слушать не пожелал. Говорит, отец наказал ему служить мне лично, своими руками, покуда он жив, так что лучше поедет он в Камелот вести мой дом. Но этот парнишка... Ланс, ты его Красавчиком назвал? Он тебе никого не напоминает, госпожа моя?
   Королева внимательно присмотрелась к отроку, атакующему последнего из поединщиков противной стороны; длинные, светлые волосы его разлетались по ветру. Высокий, широкий лоб, крупный нос, а руки, крепко сжимающие оружие, и впрямь холеные да белые... а рядом с Артуром королева увидела точно такой же нос и синие глаза, посверкивающие из-под гривы рыжих волос.
   - Ой, да он же на Гавейна похож! - воскликнула королева едва ли не укоризненно.
   - Господь помилуй нас и спаси, а ведь так оно и есть, - со смехом подтвердил Ланселет. - А я-то и не заметил - а ведь вижу мальчика едва ли не каждый день. Я ему и шафранную рубашку подарил; у бедняги и лоскута за душою не было.
   - И рубашку, и много еще чего другого, - подтвердил Гавейн. - Когда я спросил мальца, все ли у него есть, что подобает его положению, он рассказал мне о твоих подарках. Очень благородно с твоей стороны помочь мальчику, Ланс.
   - Так стало быть, он - птенчик из твоего выводка, Гавейн? - изумленно спросил Артур, оборачиваясь к кузену. - Вот уж не знал, что ты успел сыном обзавестись.
   - Нет, король мой. Это... это мой младший брат, Гарет. Но он просил меня никому не говорить...
   - И ты даже мне не сказал, кузен? - с упреком отозвался Артур. - У тебя, значит, завелись тайны от своего короля?
   - Не в том дело, - смущенно запротестовал Гавейн, и его широкое, квадратное лицо полыхнуло багрянцем, так что и он сам, и волосы его, и кирпично-красные щеки сделались одного оттенка; Гвенвифар не уставала изумляться тому, что этот дюжий, воин краснеет, словно дитя. - Ничего подобного, король мой; просто мальчик умолил меня не выдавать его; он сказал, что ты даришь меня благосклонностью как кузена и родича, но ежели ему суждено снискать милость при Артуровом дворе и отличиться в глазах великого Ланселета, - так он и сказал, Ланс, в глазах великого Ланселета, так пусть это будет благодаря его деяниям, а не имени и происхождению.
   - Что за глупость, - отозвалась Гвенвифар, но Ланселет лишь рассмеялся.
   - Нет же - это благородный поступок. Часто жалею я о том, что у меня не хватило ума и храбрости поступить так же; а то меня терпели лишь потому, что я, в конце концов, бастард самого короля, так что пытаться заслужить что-то самому мне вроде бы и незачем; вот почему я из кожи вон лез, стремясь отличиться в битве, чтобы никто не посмел сказать: дескать, чтят меня незаслуженно...
   Артур ласково потрепал Ланселета по руке.
   - Этого тебе страшиться незачем, друг мой, - промолвил он. - Все знают, что ты - лучший из моих рыцарей и наиболее приближен к трону. Но, Гавейн, - король обернулся к рыжеволосому рыцарю, - я и тебя отличаю не потому, что ты - родич мой и наследник, но потому лишь, что ты предан и стоек и десятки раз спасал мне жизнь. Находились те, кто внушал мне: дескать, не след держать наследника в телохранителях, ибо если долг свой он исполняет чересчур ревностно, так не видать ему трона, как своих ушей; не раз и не два имел я повод радоваться, что спину мне прикрывает родич столь верный. - Артур обнял Гавейна за плечи. - Значит, это твой брат; а я о том и не знал.
   - Я и сам не знал поначалу, - отозвался Гавейн. - Когда я в последний раз его видел, ну, на твоей коронации, мальчишка росточком до рукояти моего меча не дотягивал, а сейчас - да сами видите! - Гавейн указал на брата рукою. - Но как только я приметил его на кухне, я подумал: а ведь малец небось бастард наших кровей. Господь свидетель, у Лота таких полным-полно. Вот тогда-то я его и узнал, а Гарет упросил меня не выдавать его: ему, видите ли, хочется стяжать славу самому, без чьей-то помощи!
   - Ну что ж, за год суровой школы нашего Кэя любой маменькин сынок превратится в мужчину, - отозвался Ланселет, - а этот, Господь свидетель, держался отважно и стойко.
   - Дивлюсь я, Ланселет, что ты его не признал: из-за него ты на Артуровой свадьбе едва шею себе не свернул, - любезно напомнил Гавейн. Помнишь, как ты вручил его нашей матушке и велел вздуть мальчишку хорошенько, чтобы не кидался под копыта...
   - Ага, а вскорости после этого я себе чуть мозги не вышиб... да, теперь вспомнил, - расхохотался Ланселет. - Так это, значит, тот самый юный негодник! Да ведь остальных отроков он уже далеко обставил, пора ему упражняться со взрослыми мужами и рыцарями! Похоже, очень скоро он окажется в числе лучших. Ты мне дозволишь, лорд мой?
   - Делай, как знаешь, мой друг.
   Ланселет снял с пояса меч.
   - Сохрани его для меня, госпожа, - попросил он, протягивая клинок Гвенвифар. А затем перепрыгнул через ограду, схватил один из учебных деревянных мечей и бегом бросился к дюжему, светловолосому отроку.
   - Этих парней ты уже перерос, приятель, - иди-ка сюда, попробуй свои силы с тем, кто равен тебе статью!
   "Равен статью?" - вдруг ужаснулась про себя Гвенвифар. Но ведь Ланселета великаном никак не назовешь, он и ее немногим выше, а юный Красавчик обогнал его почти на целую голову! На мгновение мальчик заколебался: шутка ли, это ж сам королевский конюший! Но Артур одобрительно кивнул, и лицо отрока озарилось неуемной радостью. Он бросился на Ланселета, занеся деревянный меч для удара, - и изрядно опешил, когда удар обрушился, но противника на месте не оказалось; Ланселет уклонился, стремительно развернулся - и достал его в плечо. В последнее мгновение он задержал оружие, так, что клинок мальчика едва коснулся, хотя и разорвал ему рубашку. Гарет быстро пришел в себя, отбил следующий Ланселетов удар а в следующий миг Ланселет, поскользнувшись на мокрой траве, не устоял на ногах, но рухнул перед мальчишкой на колени.
   Красавчик отступил назад.
   - Идиот! А если бы на моем месте был здоровенный сакс? - заорал Ланселет, вскакивая на ноги, и со всей силы огрел мальчугана по спине плашмя. Удар отшвырнул отрока в сторону; собственный его клинок взлетел в воздух и приземлился на середине учебного поля; Гарет покатился по земле да так и остался лежать, наполовину оглушенный.
   Ланселет поспешил к нему и, улыбаясь, склонился над лежащим.
   - Я не хотел тебе повредить, паренек, но надо тебе научиться защищаться получше. - Он протянул руку. - Давай-ка, обопрись на меня.
   - Ты оказал мне честь, сэр, - ответствовал отрок, зардевшись. - И воистину, ощутить твою силу мне куда как на пользу.
   Ланселет хлопнул его по плечу.
   - Дай Бог нам всегда сражаться плечом к плечу, Красавчик, а не против друг друга, - промолвил рыцарь и зашагал назад к королю. Отрок подобрал меч и возвратился к сверстникам; те, обступив Гарета тесным кольцом, тут же принялись его поддразнивать:
   - Что, Красавчик, ты, никак, королевского конюшего едва не сразил в честном бою...
   Глядя, как Ланселет перебирается обратно через заграждение, Артур не сдержал улыбки.
   - Учтиво и благородно ты поступил, Ланс. Из мальчишки выйдет добрый рыцарь - под стать брату, - добавил король, кивая Гавейну. - Родич, не говори ему, что я знаю, кто он: он скрывает свое имя из побуждений весьма достойных. Передай лишь, что я видел, как он сражается, и посвящу его в рыцари на праздник Пятидесятницы, когда явиться ко мне дозволено любому просителю, ежели он предстанет передо мною и попросит о мече, подобающем его положению.
   Гавейн так и просиял. Вот теперь, подумала Гвенвифар, любой, увидев этих двоих рядом, ни на минуту не усомнился бы, что они в родстве: улыбаются они совершенно одинаково.
   - Благодарю тебя, лорд мой и король. Да послужит он тебе так же верно, как и я.
   - Такое вряд ли возможно, - сердечно промолвил король. - Повезло мне с друзьями и соратниками.
   А Гвенвифар подумала про себя, что воистину Артур любому способен внушить любовь и преданность: в этом и состоит секрет его королевской власти, ибо, хотя в битвенной науке он достаточно искушен, сам он - боец не из лучших; не раз и не два на турнирах (при дворе их частенько устраивали и для развлечения, и того ради, чтобы рыцари не разучились сражаться), - на ее глазах Ланселет и даже старик Пелинор сбрасывали его с седла или опрокидывали на землю. Артур же никогда не злился, не мучился оскорбленной гордостью, но всякий раз добродушно говорил, как он рад, что жизнь его хранят бойцы столь отменные, и как хорошо, что они - друзья ему, а не враги.
   Вскорости отроки собрали учебное оружие и разошлись. Гавейн отправился потолковать с братом, а король увлек Гвенвифар к укрепленной стене. Камелот высился на огромном высоком холме; на плоской вершине его с легкостью разместилось бы крупное селение; там-то, в пределах стен, и выстроили замок и город. Артур подвел королеву к своему любимому месту обзора; оттуда, поднявшись на стену, можно было оглядеть всю обширную долину от края до края. Голова у Гвенвифар тут же закружилась, и королева крепко-накрепко вцепилась в стену. Отсюда она различала островной дом своего детства, страну короля Леодегранса, а чуть к северу маячил еще один остров, похожий на свернувшегося кольцом дракона.
   - Твой отец стареет, а сына у него нет, - промолвил Артур. - Кто будет править после него?
   - Не знаю... думается мне, он захочет, чтобы ты назначил регента от моего имени, - отозвалась Гвенвифар. Одна из ее сестер умерла родами где-то далеко в Уэльсе; вторая не пережила осады их замка. А из сыновей второй жены ее отца ни один не выжил; так что унаследовать королевство суждено Гвенвифар. Но как может она, женщина, уберечь страну от тех, кто жаден до земли? Она скользнула взглядом куда-то мимо отцовских владений и полюбопытствовала:
   - Твой отец... Пендрагон... он тоже был произведен в короли на Драконьем острове?
   - Так рассказывала мне Владычица Озера; и он тоже приносил клятву защищать древнюю религию и Авалон - как и я, - угрюмо промолвил Артур, не сводя глаз с Драконьего острова. И какой только языческой чепухой забита сейчас его голова?
   - Но когда ты обратился к Богу единому и истинному, тогда и только тогда даровал Он тебе величайшую из побед, и сумел ты изгнать саксов с этого острова на веки вечные.
   - Глупости ты говоришь, - возразил Артур. - Не думаю я, что какая-либо земля может быть в безопасности на веки вечные, кроме как Божьим соизволением...
   - Но ведь Господь вручил тебе всю эту землю, Артур, дабы правил ты над нею как христианский король. Это как с пророком Илией - мне епископ рассказывал, - ибо вышел он в путь со служителями Господними, и повстречал пророков Вааловых, и стали они призывать своих богов, и Единый Господь явил свое величие, а Ваал оказался лишь идолом, так что не было от него ни голоса, ни ответа [З Цар 18]. Если бы обычаи и законы Авалона обладали хоть какой-нибудь властью, разве Господь и Пресвятая Дева даровали бы тебе победу столь славную?
   - Мои воинства разгромили саксов, но меня, возможно, еще настигнет кара за клятвопреступление, - отозвался Артур. Лоб его избороздили морщины горя, в лице отразился страх: Гвенвифар терпеть этого не могла!
   Она прошла чуть южнее, до боли напрягая глаза: отсюда, если вглядеться повнимательнее, можно было различить шпиль церкви святого Михаила на Холме: Михаил, повелитель подземного мира, храбро сражается, не позволяя языческим богам выбраться за пределы из ада, вот поэтому церковь посвящена ему и никому иному. Вот только порою шпиль словно расплывался перед ее глазами, и Гвенвифар казалось, будто вершину Холма венчает не церковь, но круг стоячих камней. Сестры гластонберийской обители рассказывали ей, что в скверные языческие времена так оно и было; и монахи затратили немало труда, низринув камни и оттащив их прочь. Надо думать, грешная она женщина, раз взгляд ее устремляется во тьму язычества. Однажды ей приснилось, будто они с Ланселетом возлежат вместе под сенью круга камней, и он получил от нее то, в чем она ему до сих пор отказывала...
   Ланселет. Он такой благородный, никогда не требовал он у нее большего, чем христианка и законная супруга другого могла бы даровать ему, не запятнав себя бесчестием... однако разве не сказано в Священном Писании, что сам Христос говорил: "Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем"... [Мф 5:28] Так что она и впрямь согрешила с Ланселетом, и снисхождения ей нет, оба они - прокляты. Гвенвифар поежилась и отвела взгляд от Холма: ей вдруг показалось, будто Артур читает ее мысли. Во всяком случае, он произнес имя Ланселета...
   - А ты со мною не согласна, Гвен? Ланселету давно пора жениться.
   Гвенвифар постаралась, чтобы голос ее звучал ровно.
   - В тот день, когда Ланселет попросить подыскать ему жену, лорд мой и мой король, следует тебе исполнить его просьбу.
   - Но он никогда не попросит, - отозвался Артур. - Он не желает покидать меня. Пелинорова дочка стала бы ему хорошей женой, кроме того, она приходится тебе кузиной... не кажется ли тебе, что она отлично подойдет? Ланселет небогат, у Бана слишком много бастардов, чтобы выделить каждому сколько-нибудь значительную долю. Для обоих это - хорошая партия.
   - Да, конечно же, ты прав, - согласилась Гвенвифар. - Элейна так и ест его глазами, прямо как ребятня с игровой площадки, дожидаясь доброго слова или хотя бы взгляда. - Хотя сердце у нее ныло, наверное, Ланселету и в самом деле лучше жениться; уж слишком он хорош, чтобы быть намертво привязанным к женщине, способной дать ему так мало; кроме того, тогда она сможет искупить свой грех, твердо пообещав не грешить больше; а пока Ланселет рядом, сие невозможно.
   - Что ж, так я поговорю с Ланселетом еще раз. Он говорит, что душа у него не лежит к женитьбе, но я сумею убедить его, что брак вовсе не означает изгнания от двора. Ну разве не славно оно было бы и для меня, и для моих близких, если бы в один прекрасный день наши дети рассчитывали на службу сыновей Ланселета?