- Так это ж... измена, - заплетающимся языком проговорил Артур. - Вот вам еще причина запретить костры Белтайна: чтоб у меня тут музыка была...
- Ты не можешь распоряжаться чужой совестью, брат мой, - беззаботно рассмеявшись, обронила Моргейна. - Кевин - друид и вправе посвящать свою музыку своим собственным богам, коли захочет. - Молодая женщина подперла голову рукой; ну ни дать ни взять кошка, слизывающая с усов сливки, подумала про себя Гвенвифар. - Но, сдается мне, он уже отметил Белтайн на свой лад; и, конечно же, сейчас мирно спит в своей постели, ибо здесь все перепились настолько, что не отличат его игру от моей и от Гавейновых визгливых волынок! Вы смотрите, он даже во сне музыку Лотиана наигрывает! добавила Моргейна: спящий Гавейн только что огласил зал особенно сиплым всхрапыванием. Молодая женщина поманила рукою одного из дворецких, и тот, склонившись над рыцарем, уговорил его подняться на ноги. Гавейн неуверенно поклонился Артуру и, пошатываясь, вышел из зала.
Ланселет поднял чашу - и осушил ее до дна.
- Думаю, с меня тоже хватит музыки и пиршеств... выехал я еще до рассвета, чтобы успеть на сегодняшний турнир, и вскорости, наверное, попрошу дозволения пойти спать, Артур. - Гвенвифар поняла, что он пьян, лишь по случайно проскочившей вольности: прилюдно Ланселет неизменно обращался к Артуру с официальным "лорд мой" или "мой король" и лишь наедине называл его кузеном или просто Артуром.
Однако сейчас, когда пир близился к концу и лишь несколько сотрапезников еще сохраняли трезвую голову, никто ничего не заметил: с тем же успехом они могли бы беседовать наедине. Артур даже не потрудился ответить; он бессильно развалился на сиденье и полузакрыл глаза. Ну что ж, подумала Гвенвифар, он же сам сказал: это - его пир, и его домашний очаг, а если мужчина уже и не вправе напиться в собственном доме, так зачем, спрашивается, было воевать столько лет?
А если нынче ночью Артур окажется слишком пьян, чтобы разделить с нею ложе... Гвенвифар ощущала легкое прикосновение ленты к шее, и подвешенный к ней талисман - такой тяжелый, и грудь жжет словно огнем... "Это же Белтайн; неужто он даже ради праздника не мог трезвым остаться? Кабы его пригласили на один из этих древних языческих пиров, уж он бы о том не забыл, - думала про себя королева, и щеки ее пылали от мыслей столь нескромных. Наверное, я тоже пьяна". Гвенвифар сердито оглянулась на Моргейну: спокойная, невозмутимая, она теребила ленточки на своей арфе. И с чего это она так улыбается?
Ланселет нагнулся к королеве.
- Сдается мне, лорд наш и король тоже устал от вина и веселья, королева моя. Отпусти слуг и соратников, госпожа, а я отыщу Артурова дворецкого, чтобы помог ему дойти до кровати.
И рыцарь поднялся от стола. Гвенвифар видела, что и он тоже пьян, однако на нем это почти не сказывалось; вот только двигался он чуть более выверенно, чем обычно. Королева принялась обходить гостей, желая им доброй ночи и чувствуя, что перед глазами у нее все плывет и на ногах она стоит нетвердо. Моргейна по-прежнему загадочно улыбалась, и в ушах королевы вновь зазвучали слова проклятой колдуньи: "Не пытайся винить меня, Гвенвифар, если амулет подействует не так, как ты рассчитываешь..."
Ланселет, протолкавшись сквозь поток гостей, хлынувший за двери, возвратился к королеве.
- Никак не могу отыскать слугу нашего господина... в кухне говорят, все отправились на Драконий остров, к кострам... А Гавейн еще здесь, или хотя бы Балан? Только у этих двоих и хватит силы донести лорда нашего и короля до постели...
- Гавейн слишком пьян, чтобы себя самого донести, - возразила Гвенвифар, - а Балана я и вовсе не видела. А вот ты его точно не дотащишь, он тебя выше, да и тяжелее...
- И все-таки придется попробовать, - со смехом промолвил Ланселет, склоняясь над Артуром.
- Ну же, кузен... Гвидион! В постель тебя нести некому, так что обопрись-ка лучше на мою руку. Ну, давай, поднимайся... вот и славно, настаивал Ланселет, увещевая короля, точно ребенка. А ведь Ланселет и сам не то чтобы твердо на ногах держится, отметила про себя Гвенвифар, идя вслед за мужчинами... да и она тоже, если на то пошло... отличное зрелище, то-то слуги бы позабавились, будь они трезвы настолько, чтобы заметить. Верховный король, Верховная королева и королевский конюший, пошатываясь, бредут в спальню в канун праздника Белтайн, и все трое настолько пьяны, что и на ногах не стоят...
Но, перешагнув с помощью Ланселета через порог своих покоев, Артур слегка протрезвел; он подошел к стоящему в углу кувшину для умывания, плеснул водою себе в лицо и жадно отпил.
- Спасибо тебе, кузен, - промолвил он, по-прежнему с трудом ворочая языком. - Нам с женой воистину есть за что благодарить тебя, и ведомо мне, что ты всей душой любишь нас обоих...
- И Господь мне в том свидетель, - отозвался Ланселет, глядя на Гвенвифар едва ли не с отчаянием. - Не пойти ли мне отыскать кого-нибудь из твоих слуг, кузен?
- Нет, задержись на минуту, - попросил Артур. - Мне надо кое-что сказать тебе, а если у меня недостанет храбрости сейчас, во хмелю, то трезвым я точно этого не выговорю. Гвен, ты ведь сумеешь обойтись без своих женщин? Не хочу я, чтобы болтливые языки разнесли это все за пределами спальни. Ланселет, пойди сюда и сядь рядом, - и, опустившись на край кровати, король протянул руку другу. - И ты тоже, радость моя... а теперь слушайте меня оба. Гвенвифар бездетна... и думаете, я не вижу, как вы друг на друга смотрите? Однажды я уже говорил об этом с Гвен, но она такая скромница и так набожна, она и слушать меня не стала. Однако ж теперь, в канун Белтайна, когда все живое на этой земле словно кричит о плодородии и размножении... да как же мне это сказать-то? У саксов есть одно древнее присловье: друг - это тот, кому ты готов ссудить любимую жену и любимый меч.
Лицо Гвенвифар горело: она не смела поднять глаз ни на одного из мужчин. А король между тем медленно продолжал:
- Твой сын, Ланс, унаследует мое королевство; и лучше так, нежели отойдет оно к сыновьям Лота... О да, епископ Патриций, конечно же, назовет это тяжким грехом; можно подумать, Бог его - это старуха-дуэнья, что разгуливает ночами, проверяя, кто в чьей постели спит... Сдается мне, не произвести сына и наследника для королевства - грех куда больший. Вот тогда страну ждет хаос, что грозил нам до того, как на трон взошел Утер... друг мой, кузен мой, что скажешь?
Ланселет облизнул губы, и Гвенвифар почувствовала, что во рту у нее тоже разом пересохло.
- Не знаю, что и сказать, король мой... мой друг... мой кузен, наконец, выговорил рыцарь. - Господу ведомо... на всей земле нет иной женщины... - и голос его прервался. Он неотрывно глядел на Гвенвифар, и в глазах его отражалось желание столь откровенное, что королеве казалось, она этого просто не выдержит. На краткий миг ей почудилось, что она теряет сознание, и Гвенвифар ухватилась за спинку кровати, чтобы не упасть.
"Я все еще пьяна, - думала она, - мне это снится, я никак не могла услышать из его уст то, что якобы услышала..." И вновь накатил мучительный, испепеляющий стыд. Как можно допустить, чтобы эти двое говорили о ней так и не умереть на месте?
Ланселет неотрывно смотрел на нее.
- Пусть... пусть решает госпожа моя.
Артур протянул к ней руки. Он уже скинул сапоги и богатое платье, в котором щеголял на пиру; теперь, в одной лишь нижней рубахе, он как две капли воды походил на мальчишку, с которым она сочеталась браком много лет назад.
- Иди сюда, Гвен, - позвал он и усадил жену к себе на колени. - Ты знаешь, я люблю тебя всей душой - и тебя, и Ланса; думаю, вас двоих я люблю больше всех на свете, кроме... - Артур сглотнул и прикусил язык, и Гвенвифар вдруг осознала: "А я-то сокрушалась лишь о своей любви, а об Артуре и не подумала. Он взял меня в жены, нежеланную, даже не посмотрев на меня заранее, он окружил меня любовью и почетом, как свою королеву. А мне и в голову не приходило, что, как сама я люблю Ланселета, так вполне может быть в мире женщина, которую любит Артур - и любит безнадежно... ибо иначе совершил бы грех и измену. Уж не потому ли Моргейна насмехается надо мною? Она-то, верно, знает про Артурову тайную любовь... и его грехи..."
А король тем временем продолжал, обдумывая каждое слово:
- Наверное, я никогда не набрался бы храбрости сказать об этом вслух, если бы не Белтайн... Много сотен лет предки наши поступали так, не стыдясь, перед лицом богов наших и по их воле. И... послушай вот что, родная моя... раз я буду здесь, с тобой, моя Гвенвифар, тогда, если родится ребенок, ты сможешь с чистой совестью поклясться, что дитя зачато в нашей супружеской постели, а узнавать доподлинно, как там обстоит дело, нам и ни к чему... любовь моя ненаглядная, неужто ты не согласишься?
Дыхание у Гвенвифар перехватило. Медленно, о, как медленно протянула она руку - и вложила ее в ладонь Ланселета. Артур легонько коснулся ее волос; Ланселет подался вперед - и поцеловал ее в губы.
"Я замужем уже много лет, а теперь вот напугана, точно девственница", - подумала она, и тут ей вспомнились слова Моргейны: вешая амулет ей на шею, золовка сказала: "Берегись, хорошо подумай, о чем просишь, Гвенвифар, ибо Богиня может и даровать тебе просимое..."
Тогда Гвенвифар решила, Моргейна имеет в виду лишь то, что, ежели королева просит о ребенке, то того и гляди умрет родами. А теперь она вдруг поняла: все не так просто, ибо вот сложилось так, что она может получить Ланселета, не мучаясь виною, с дозволения и по воле своего законного мужа... и, словно прозрев, подумала: "Вот чего я на самом деле хотела; спустя столько лет ясно, что я бесплодна, никакого ребенка я не рожу, но по крайней мере получу хотя бы это..."
Трясущимися руками она расстегнула платье. Казалось, весь мир умалился до этого крохотного мгновения, до этого полного и безграничного осознания себя самой, и тела своего, пульсирующего желанием и страстью, - прежде королева понятия не имела, что способна на такое. Кожа у Ланселета такая нежная... она-то думала, что все мужчины похожи на Артура - загорелые, волосатые, а у Ланселета тело гладкое, словно у ребенка. Ах, она их обоих любит, любит Артура тем больше, что у него достало великодушия подарить ей этот миг... теперь они обнимали ее оба, и Гвенвифар закрыла глаза, и подставила лицо поцелуям, не зная доподлинно, чьи губы припадают к ее устам. Пальцы Ланселета, - его, никого другого! - погладили ее по щеке и скользнули к обнаженной шее, перехваченной ленточкой.
- Что это, Гвен? - спросил он, припадая к ее губам.
- Ничего, - отвечала она. - Ничего. Так, пустячок; от Моргейны достался. - Гвенвифар развязала ленту, отшвырнула амулет в угол - и соскользнула в объятия мужа - и любовника.
- Ты не можешь распоряжаться чужой совестью, брат мой, - беззаботно рассмеявшись, обронила Моргейна. - Кевин - друид и вправе посвящать свою музыку своим собственным богам, коли захочет. - Молодая женщина подперла голову рукой; ну ни дать ни взять кошка, слизывающая с усов сливки, подумала про себя Гвенвифар. - Но, сдается мне, он уже отметил Белтайн на свой лад; и, конечно же, сейчас мирно спит в своей постели, ибо здесь все перепились настолько, что не отличат его игру от моей и от Гавейновых визгливых волынок! Вы смотрите, он даже во сне музыку Лотиана наигрывает! добавила Моргейна: спящий Гавейн только что огласил зал особенно сиплым всхрапыванием. Молодая женщина поманила рукою одного из дворецких, и тот, склонившись над рыцарем, уговорил его подняться на ноги. Гавейн неуверенно поклонился Артуру и, пошатываясь, вышел из зала.
Ланселет поднял чашу - и осушил ее до дна.
- Думаю, с меня тоже хватит музыки и пиршеств... выехал я еще до рассвета, чтобы успеть на сегодняшний турнир, и вскорости, наверное, попрошу дозволения пойти спать, Артур. - Гвенвифар поняла, что он пьян, лишь по случайно проскочившей вольности: прилюдно Ланселет неизменно обращался к Артуру с официальным "лорд мой" или "мой король" и лишь наедине называл его кузеном или просто Артуром.
Однако сейчас, когда пир близился к концу и лишь несколько сотрапезников еще сохраняли трезвую голову, никто ничего не заметил: с тем же успехом они могли бы беседовать наедине. Артур даже не потрудился ответить; он бессильно развалился на сиденье и полузакрыл глаза. Ну что ж, подумала Гвенвифар, он же сам сказал: это - его пир, и его домашний очаг, а если мужчина уже и не вправе напиться в собственном доме, так зачем, спрашивается, было воевать столько лет?
А если нынче ночью Артур окажется слишком пьян, чтобы разделить с нею ложе... Гвенвифар ощущала легкое прикосновение ленты к шее, и подвешенный к ней талисман - такой тяжелый, и грудь жжет словно огнем... "Это же Белтайн; неужто он даже ради праздника не мог трезвым остаться? Кабы его пригласили на один из этих древних языческих пиров, уж он бы о том не забыл, - думала про себя королева, и щеки ее пылали от мыслей столь нескромных. Наверное, я тоже пьяна". Гвенвифар сердито оглянулась на Моргейну: спокойная, невозмутимая, она теребила ленточки на своей арфе. И с чего это она так улыбается?
Ланселет нагнулся к королеве.
- Сдается мне, лорд наш и король тоже устал от вина и веселья, королева моя. Отпусти слуг и соратников, госпожа, а я отыщу Артурова дворецкого, чтобы помог ему дойти до кровати.
И рыцарь поднялся от стола. Гвенвифар видела, что и он тоже пьян, однако на нем это почти не сказывалось; вот только двигался он чуть более выверенно, чем обычно. Королева принялась обходить гостей, желая им доброй ночи и чувствуя, что перед глазами у нее все плывет и на ногах она стоит нетвердо. Моргейна по-прежнему загадочно улыбалась, и в ушах королевы вновь зазвучали слова проклятой колдуньи: "Не пытайся винить меня, Гвенвифар, если амулет подействует не так, как ты рассчитываешь..."
Ланселет, протолкавшись сквозь поток гостей, хлынувший за двери, возвратился к королеве.
- Никак не могу отыскать слугу нашего господина... в кухне говорят, все отправились на Драконий остров, к кострам... А Гавейн еще здесь, или хотя бы Балан? Только у этих двоих и хватит силы донести лорда нашего и короля до постели...
- Гавейн слишком пьян, чтобы себя самого донести, - возразила Гвенвифар, - а Балана я и вовсе не видела. А вот ты его точно не дотащишь, он тебя выше, да и тяжелее...
- И все-таки придется попробовать, - со смехом промолвил Ланселет, склоняясь над Артуром.
- Ну же, кузен... Гвидион! В постель тебя нести некому, так что обопрись-ка лучше на мою руку. Ну, давай, поднимайся... вот и славно, настаивал Ланселет, увещевая короля, точно ребенка. А ведь Ланселет и сам не то чтобы твердо на ногах держится, отметила про себя Гвенвифар, идя вслед за мужчинами... да и она тоже, если на то пошло... отличное зрелище, то-то слуги бы позабавились, будь они трезвы настолько, чтобы заметить. Верховный король, Верховная королева и королевский конюший, пошатываясь, бредут в спальню в канун праздника Белтайн, и все трое настолько пьяны, что и на ногах не стоят...
Но, перешагнув с помощью Ланселета через порог своих покоев, Артур слегка протрезвел; он подошел к стоящему в углу кувшину для умывания, плеснул водою себе в лицо и жадно отпил.
- Спасибо тебе, кузен, - промолвил он, по-прежнему с трудом ворочая языком. - Нам с женой воистину есть за что благодарить тебя, и ведомо мне, что ты всей душой любишь нас обоих...
- И Господь мне в том свидетель, - отозвался Ланселет, глядя на Гвенвифар едва ли не с отчаянием. - Не пойти ли мне отыскать кого-нибудь из твоих слуг, кузен?
- Нет, задержись на минуту, - попросил Артур. - Мне надо кое-что сказать тебе, а если у меня недостанет храбрости сейчас, во хмелю, то трезвым я точно этого не выговорю. Гвен, ты ведь сумеешь обойтись без своих женщин? Не хочу я, чтобы болтливые языки разнесли это все за пределами спальни. Ланселет, пойди сюда и сядь рядом, - и, опустившись на край кровати, король протянул руку другу. - И ты тоже, радость моя... а теперь слушайте меня оба. Гвенвифар бездетна... и думаете, я не вижу, как вы друг на друга смотрите? Однажды я уже говорил об этом с Гвен, но она такая скромница и так набожна, она и слушать меня не стала. Однако ж теперь, в канун Белтайна, когда все живое на этой земле словно кричит о плодородии и размножении... да как же мне это сказать-то? У саксов есть одно древнее присловье: друг - это тот, кому ты готов ссудить любимую жену и любимый меч.
Лицо Гвенвифар горело: она не смела поднять глаз ни на одного из мужчин. А король между тем медленно продолжал:
- Твой сын, Ланс, унаследует мое королевство; и лучше так, нежели отойдет оно к сыновьям Лота... О да, епископ Патриций, конечно же, назовет это тяжким грехом; можно подумать, Бог его - это старуха-дуэнья, что разгуливает ночами, проверяя, кто в чьей постели спит... Сдается мне, не произвести сына и наследника для королевства - грех куда больший. Вот тогда страну ждет хаос, что грозил нам до того, как на трон взошел Утер... друг мой, кузен мой, что скажешь?
Ланселет облизнул губы, и Гвенвифар почувствовала, что во рту у нее тоже разом пересохло.
- Не знаю, что и сказать, король мой... мой друг... мой кузен, наконец, выговорил рыцарь. - Господу ведомо... на всей земле нет иной женщины... - и голос его прервался. Он неотрывно глядел на Гвенвифар, и в глазах его отражалось желание столь откровенное, что королеве казалось, она этого просто не выдержит. На краткий миг ей почудилось, что она теряет сознание, и Гвенвифар ухватилась за спинку кровати, чтобы не упасть.
"Я все еще пьяна, - думала она, - мне это снится, я никак не могла услышать из его уст то, что якобы услышала..." И вновь накатил мучительный, испепеляющий стыд. Как можно допустить, чтобы эти двое говорили о ней так и не умереть на месте?
Ланселет неотрывно смотрел на нее.
- Пусть... пусть решает госпожа моя.
Артур протянул к ней руки. Он уже скинул сапоги и богатое платье, в котором щеголял на пиру; теперь, в одной лишь нижней рубахе, он как две капли воды походил на мальчишку, с которым она сочеталась браком много лет назад.
- Иди сюда, Гвен, - позвал он и усадил жену к себе на колени. - Ты знаешь, я люблю тебя всей душой - и тебя, и Ланса; думаю, вас двоих я люблю больше всех на свете, кроме... - Артур сглотнул и прикусил язык, и Гвенвифар вдруг осознала: "А я-то сокрушалась лишь о своей любви, а об Артуре и не подумала. Он взял меня в жены, нежеланную, даже не посмотрев на меня заранее, он окружил меня любовью и почетом, как свою королеву. А мне и в голову не приходило, что, как сама я люблю Ланселета, так вполне может быть в мире женщина, которую любит Артур - и любит безнадежно... ибо иначе совершил бы грех и измену. Уж не потому ли Моргейна насмехается надо мною? Она-то, верно, знает про Артурову тайную любовь... и его грехи..."
А король тем временем продолжал, обдумывая каждое слово:
- Наверное, я никогда не набрался бы храбрости сказать об этом вслух, если бы не Белтайн... Много сотен лет предки наши поступали так, не стыдясь, перед лицом богов наших и по их воле. И... послушай вот что, родная моя... раз я буду здесь, с тобой, моя Гвенвифар, тогда, если родится ребенок, ты сможешь с чистой совестью поклясться, что дитя зачато в нашей супружеской постели, а узнавать доподлинно, как там обстоит дело, нам и ни к чему... любовь моя ненаглядная, неужто ты не согласишься?
Дыхание у Гвенвифар перехватило. Медленно, о, как медленно протянула она руку - и вложила ее в ладонь Ланселета. Артур легонько коснулся ее волос; Ланселет подался вперед - и поцеловал ее в губы.
"Я замужем уже много лет, а теперь вот напугана, точно девственница", - подумала она, и тут ей вспомнились слова Моргейны: вешая амулет ей на шею, золовка сказала: "Берегись, хорошо подумай, о чем просишь, Гвенвифар, ибо Богиня может и даровать тебе просимое..."
Тогда Гвенвифар решила, Моргейна имеет в виду лишь то, что, ежели королева просит о ребенке, то того и гляди умрет родами. А теперь она вдруг поняла: все не так просто, ибо вот сложилось так, что она может получить Ланселета, не мучаясь виною, с дозволения и по воле своего законного мужа... и, словно прозрев, подумала: "Вот чего я на самом деле хотела; спустя столько лет ясно, что я бесплодна, никакого ребенка я не рожу, но по крайней мере получу хотя бы это..."
Трясущимися руками она расстегнула платье. Казалось, весь мир умалился до этого крохотного мгновения, до этого полного и безграничного осознания себя самой, и тела своего, пульсирующего желанием и страстью, - прежде королева понятия не имела, что способна на такое. Кожа у Ланселета такая нежная... она-то думала, что все мужчины похожи на Артура - загорелые, волосатые, а у Ланселета тело гладкое, словно у ребенка. Ах, она их обоих любит, любит Артура тем больше, что у него достало великодушия подарить ей этот миг... теперь они обнимали ее оба, и Гвенвифар закрыла глаза, и подставила лицо поцелуям, не зная доподлинно, чьи губы припадают к ее устам. Пальцы Ланселета, - его, никого другого! - погладили ее по щеке и скользнули к обнаженной шее, перехваченной ленточкой.
- Что это, Гвен? - спросил он, припадая к ее губам.
- Ничего, - отвечала она. - Ничего. Так, пустячок; от Моргейны достался. - Гвенвифар развязала ленту, отшвырнула амулет в угол - и соскользнула в объятия мужа - и любовника.