Брэдли Мэрион Зиммер. Верховная королева (Туманы Авалона - 2)

   "Вивиана, а не Игрейна, - вот кто моя настоящая мать; это ее я звала..." Молодая женщина потупилась и заморгала, борясь со слезами, проливать которые давно разучилась.
   Музыка смолкла, и в наступившей тишине раздался звучный голос Кевина:
   - У нас здесь есть еще один музыкант, - промолвил он. - Не согласится ли леди Моргейна спеть для гостей?
   "Откуда он только узнал, как исстрадалась я по своей арфе?" подивилась про себя молодая женщина.
   - Для меня, сэр, сыграть на твоей арфе - в удовольствие. Да только инструмента столь совершенного я вот уже много лет в руки не брала; но лишь кустарное его подобие при Лотовом дворе.
   - Как, сестра моя станет петь, точно наемная музыкантша, для всех собравшихся? - недовольно промолвил Артур.
   "Кевин явно оскорбился, что и неудивительно", - подумала про себя Моргейна. Задохнувшись от гнева, она поднялась со своего места со словами:
   - То, до чего снизошел лучший арфист Авалона, я сочту для себя честью! Своею музыкой бард угождает богам, и никому другому!
   Молодая женщина взяла арфу из его рук и уселась на скамью. Этот инструмент был заметно крупнее ее собственного, и в первое мгновение руки ее неловко нащупывали нужные струны, но вот она уловила гамму, и пальцы запорхали более уверенно. Моргейна заиграла одну из тех северных песен, что слышала при дворе Лота. Теперь она порадовалась, что пила вино: крепкий напиток прочистил ей горло, и голос ее, глубокий и нежный, вернулся к ней во всей своей полнозвучной силе, хотя вплоть до сего момента Моргейна о том и не подозревала. Этот голос - выразительное грудное контральто - ставили барды Авалона, и молодая женщина вновь испытала прилив гордости. "Пусть Гвенвифар красива, зато у меня - голос барда".
   И, едва песня закончилась, даже Гвенвифар протолкалась ближе, чтобы сказать:
   - У тебя чудесный голос, сестрица. А где ты научилась так хорошо петь - на Авалоне?
   - Конечно, леди; музыка - священное искусство; разве в обители тебя не учили играть на арфе?
   - Нет, ибо не подобает женщине возвышать свой голос перед Господом... - смешалась Гвенвифар.
   - Вы, христиане, слишком любите выражение "не подобает", особенно применительно к женщинам, - прыснула Моргейна. - Если музыка - зло, стало быть, зло она и для мужчин тоже; а если - добро, разве не должно женщинам стремиться к добру во всем и всегда, дабы искупить свой так называемый грех, совершенный на заре сотворения мира?
   - И все же мне бы никогда не позволили... как-то раз меня прибили за то, что я прикоснулась к арфе, - с сожалением промолвила Гвенвифар. - Но ты подчинила своими чарам всех нас, и думаю я, вопреки всему, что магия эта благая.
   - Все мужи и жены Авалона изучают музыку, но мало кто обладает даром столь редким, как леди Моргейна. - вступил в разговор Талиесин. - С чудесным голосом надо родиться; учением такого не добьешься. А ежели голос - это Господень дар, так сдается мне, презирать его и пренебрегать им - не что иное, как гордыня, неважно, идет ли речь о мужчине или женщине. Как можем мы решить, что Господь совершил ошибку, наделив подобным даром женщину, если Господь непогрешим и всеблаг? Так что остается нам принимать сей дар как должное, кто бы им ни обладал.
   - Спорить с друидом о теологии я не возьмусь, - промолвил Экторий, но, если бы моя дочь родилась с подобным даром, я счел бы его искушением и соблазном выйти за предел, назначенный женщине. В Писании не говорится, что Мария, Матерь Господа нашего, плясала либо пела...
   - Однако ж говорится в Писании, что, когда Дух Святой снизошел на нее, - возвысила она свой голос и запела: "Величит душа Моя Господа..." - тихо произнес мерлин. Однако сказал он это по-гречески: "Megalynei he psyche тоu ton Kyrion".
   Лишь Экторий, Ланселет и епископ поняли слова мерлина, хотя и Моргейне тоже доводилось слышать этот язык не раз и не два.
   - Однако пела она перед лицом одного лишь Господа, - решительно отрезал епископ. - Только про Марию Магдалину известно, что она пела и плясала перед мужами, и то до того, как Искупитель наш спас ее душу для Бога, ибо, распевая и танцуя, предавалась она разврату.
   - Царь Давид, как нам рассказывают, тоже был певцом и играл на арфе, не без лукавства заметила Игрейна. - Вы полагаете, он бил своих дочерей и жен, ежели те прикасались к струнам?
   - А если Мария из Магдалы, - эту историю я отлично помню! - и играла на арфе и танцевала, так все равно она спаслась, и нигде не говорится, будто Иисус велел ей кротко сидеть в уголке и помалкивать! - вспыхнула Моргейна. - Если она помазала Господа драгоценным мирром, Он же не позволял своим спутникам упрекать ее, возможно, Он и другим ее дарованиям радовался не меньше! Боги дают людям лучшее, что только есть у них, а никак не худшее!
   - Ежели здесь, в Британии, религия существует в таком виде, так, стало быть, и впрямь не обойтись без церковных соборов, что созывает наша церковь! - чопорно произнес епископ, и Моргейна, уже сожалея об опрометчивых словах, опустила голову: не должно ей разжигать ссору между Авалоном и церковью на Артуровой свадьбе! Но почему не выскажется сам Артур? И тут заговорили все разом; и Кевин, вновь взяв в руки арфу, заиграл веселый напев, и, воспользовавшись этим, слуги вновь принялись разносить свежие яства, хотя к тому времени на еду никто уже не глядел.
   Спустя какое-то время Кевин отложил арфу, и Моргейна, по обычаям Авалона, налила ему вина и, преклонив колени, поднесла угощение. Кевин улыбнулся, принял чашу и жестом велел ей подняться и сесть рядом.
   - Благодарю тебя, леди Моргейна.
   - То долг мой и великое удовольствие - услужить такому барду, о великий арфист. Ты ведь недавно с Авалона? Благополучна ли родственница моя Вивиана?
   - Да, но заметно постарела, - тихо отозвался он. - И, как мне думается, истосковалась по тебе. Тебе следовало бы вернуться.
   И Моргейну вновь захлестнуло неизбывное отчаяние. Молодая женщина смущенно отвернулась.
   - Я не могу. Но расскажи мне, что нового у меня дома.
   - Если ты хочешь узнать новости Авалона, придется тебе самой туда съездить. Я не был на острове вот уже год: мне ведено приносить Владычице вести со всего королевства, ибо Талиесин ныне слишком стар, чтобы служить Посланцем богов.
   - Ну что ж, - отозвалась Моргейна, - тебе найдется что порассказать ей об этом браке.
   - Я поведаю ей, что ты жива и здорова, ибо она по сей день тебя оплакивает, - промолвил Кевин. - Зрение ее оставило, так что узнать о том сама она не может. А еще я расскажу ей про ее младшего сына, ставшего первым из Артуровых соратников, - добавил он, саркастически улыбаясь. Воистину, вот гляжу я на них с Артуром: ну ни дать ни взять младший из учеников, что на вечере возлежал у груди Иисуса... [Ин 13:23]
   Моргейна, не сдержавшись, фыркнула себе под нос:
   - Епископ, надо думать, приказал бы высечь тебя за кощунственные речи, кабы только услышал.
   - А что такого я сказал? - удивился Кевин. - Вот восседает владыка Артур, подобно Иисусу в кругу апостолов, защитник и поборник христианства во вверенных ему землях. А что до епископа, так он просто-напросто старый невежа.
   - Как, только потому, что у бедняги нет музыкального слуха? - Моргейна сама не сознавала, насколько изголодалась по шутливому подтруниванию в беседе равного с равным: Моргауза и ее дамы сплетничали о таких пустяках, так, носились с сущими мелочами!
   - Я бы сказал, что любой человек, музыкального слуха лишенный, воистину невежественный осел, поскольку не говорит, а истошно ревет! - не задержался с ответом Кевин. - Да только дело не только в слухе. Разве сейчас время играть свадьбу?
   Моргейна так долго пробыла вдали от Авалона, что не сразу поняла, куда клонит собеседник, но тут Кевин указал на небо.
   - Луна идет на убыль. Дурное это предзнаменование для брака; вот и лорд Талиесин так говорил. Но епископ настоял на своем: дескать, пусть венчание состоится вскорости после полнолуния, чтобы гостям не по темноте домой возвращаться; кроме того, это - праздник одного из христианских святых, уж и не знаю какого! Беседовал мерлин и с Артуром и объяснял, что брак этот не сулит ему радости; не знаю почему. Однако отменить свадьбу под каким-либо благовидным предлогом уже не удавалось; видимо, слишком далеко все зашло.
   Моргейна инстинктивно поняла, что имел в виду старый друид; ведь и она тоже видела, как Гвенвифар глядит на Ланселета. Уж не проблеск ли Зрения внушил ей настороженность по отношению к девушке в тот памятный день на Авалоне?
   "В тот день она навеки отобрала у меня Ланселета", - подумала Моргейна и, тут же вспомнив, что некогда дала обет сохранить свою девственность для Богини, с отрешенным изумлением заглянула в себя. Неужто ради Ланселета она бы нарушила клятву? Она пристыженно потупилась, на мгновение вдруг устрашившись, что Кевин сможет прочесть ее мысли.
   Некогда Вивиана наставляла ее, что жрице должно соизмерять послушание с велениями собственного здравого смысла. Инстинкт, повелевший ей возжелать Ланселета, был правилен, невзирая на все обеты... "Лучше бы я в тот день уступила Ланселету - даже по законам Авалона я поступила бы как должно; тогда бы Артурова королева вручила жениху сердце, еще никем не затронутое, ибо между Ланселетом и мною возникла бы мистическая связь, а ребенок, что я родила бы, принадлежал бы к древнему королевскому роду Авалона..."
   Однако на ее счет имелись иные замыслы; противясь им, она навеки покинула Авалон и родила дитя, уничтожившее всякую надежду на то, что однажды она подарит Богине дочь в служительницы ее храма: после Гвидиона ей уже не суждено выносить ребенка. А вот если бы она доверилась собственному инстинкту и здравому смыслу, Вивиана бы, конечно, разгневалась, но для Артура со временем подыскали бы кого-нибудь подходящего...
   "Поступив как должно, я содеяла зло; повинуясь воле Вивианы, я способствовала краху и злополучию этого брака и несчастью, что, как я вижу теперь, неизбежно..."
   - Леди Моргейна, - мягко произнес Кевин, - ты чем-то озабочена. Я могу помочь тебе?
   Моргейна покачала головой, снова борясь со слезами. Интересно, знает ли Кевин, что в церемонии посвящения в короли она принадлежала Артуру? Жалости его она не примет.
   - Ничем, лорд друид. Наверное, мне передались твои опасения по поводу брака, заключенного при убывающей луне. Я тревожусь за брата, вот и все. И мне искренне жаль женщину, на которой он женится. - И, едва произнеся эти слова, Моргейна поняла, что все так и есть: невзирая на весь свой страх перед Гвенвифар, смешанный с ненавистью, молодая женщина знала, что и впрямь жалеет невесту: она выходит замуж за мужчину, который ее не любит, и влюблена в того, кому принадлежать не может.
   "Если я отниму Ланселета у Гвенвифар, тем самым я окажу брату услугу, да и супруге его тоже, ведь если я отберу его, Гвенвифар его позабудет". На Авалоне Моргейну приучили исследовать свои собственные побуждения, и теперь она внутренне сжалась, понимая, что не вполне честна сама с собою. Если она отберет Ланселета у Гвенвифар, сделает она это не ради брата и не ради блага королевства, но только лишь потому, что желает Ланселета сама.
   "Не для себя. Ради другого магией пользоваться дозволяется; но не должно себя обманывать". Моргейна знала немало любовных наговоров. Это же во имя Артура! И, если она и впрямь отберет Ланселета у братней жены, королевству от этого выйдет только польза, упрямо твердила она себе; однако беспощадная совесть жрицы повторяла снова и снова: "Ты этого не сделаешь. Пользаваться магией для того, чтобы навязать свою волю мирозданию, запрещено".
   И все-таки она попытается; однако не прибегая к посторонней помощи и ограничившись лишь самыми что ни на есть обычными женскими уловками. В конце концов, некогда Ланселет уже пылал к ней желанием и безо всякой магии, яростно твердила себе Моргейна; конечно же, вновь разбудить в нем страсть она сумеет!
   Пир утомил Гвенвифар. Съела она больше, чем ей того хотелось, и хотя выпила лишь один бокал вина, ей сделалось невыносимо жарко и душно. Она откинула покрывало и принялась обмахиваться. Артур, беседуя с бесчисленными гостями, медленно продвигался к столу, за которым восседала она в окружении дам, и, наконец, пробился к ней; короля по-прежнему сопровождали Ланселет и Гавейн. Женщины подвинулись, уступая место, и Артур опустился на скамью рядом с супругой.
   - Кажется, мне впервые за весь день удалось улучить минуту, чтобы поговорить с тобою, жена моя.
   Гвенвифар протянула ему миниатюрную ручку:
   - Я все понимаю. Это все похоже скорее на совет, нежели на свадебный пир, муж мой и господин.
   Артур не без горечи рассмеялся.
   - Все события отчего-то превращаются для меня в нечто подобное. Вся жизнь короля протекает на глазах у его подданных, - поправился он с улыбкой, видя, как вспыхнули щеки девушки, - ну, или почти вся; полагаю, исключение-другое сделать все-таки придется, жена моя. Закон требует, чтобы нас возвели на ложе при свидетелях; однако то, что произойдет после, никого, кроме нас, я полагаю, не касается.
   Гвенвифар опустила глаза, понимая, что Артур заметил ее смущение. И вновь со стыдом осознала: она опять позабыла об Артуре, опять самозабвенно любовалась Ланселетом, размышляя, в дремотной сладости грезы, до чего бы ей хотелось, чтобы сегодня она сочеталась браком именно с ним... что за окаянная судьба избрала ее в Верховные королевы? Вот он задержал на ней жадный взгляд, и девушка не посмела поднять глаз. А в следующий миг он отвернулся - Гвенвифар почувствовала это еще до того, как на них пала тень и рядом откуда ни возьмись оказалась леди Моргейна. Артур подвинулся, освобождая ей место рядом с собою.
   - Посиди с нами, сестра; для тебя здесь всегда найдется место, промолвил он голосом столь умиленным, что Гвенвифар на мгновение задумалась, уж не выпил ли он лишнего. - Вот погоди, ближе к концу пира начнутся новые увеселения: мы тут приготовили кое-что, пожалуй, куда более захватывающее, нежели музыка бардов, хоть она и прекрасна. А я и не подозревал, что ты поешь, сестра моя. Я знал, что ты волшебница, но ты еще и музыку слагаешь! Уж не околдовала ли ты нас всех?
   - Надеюсь, что нет, - со смехом заверила Моргейна, - а то бы я впредь не смела и рта раскрыть: есть такая древняя сага про одного барда, что пением своим превратил злобных великанов в круг стоячих камней; и стоят они так по сию пору, холодные и безжизненные!
   - Этой истории я не слышала, - вмешалась Гвенвифар, - хотя в обители бытует легенда о том, как злые люди насмехались над Христом, восходящим на Голгофу, а некий святой воздел руку и превратил их всех в ворон, и летают они над миром, обреченные жалобно выкликать свои издевки до самого конца света... есть и еще одно предание, про другого святого, что превратил в кольцо камней хоровод ведьм, справляющих свои бесовские обряды.
   - Будь у меня досуг изучать философию, вместо того чтобы сражаться, или участвовать в советах, или дрессировать лошадей, - лениво обронил Ланселет, - думаю, я попытался бы выяснить, кто возвел стоячие камни и зачем.
   - На Авалоне это знают, - рассмеялась Моргейна. - Вивиана рассказала бы тебе, кабы захотела.
   - Но, - возразил Ланселет, - то, что утверждают жрицы и друиды, вполне возможно, содержит в себе не больше истины, нежели притчи твоих благочестивых монахинь, Гвенвифар, - прости, мне следовало сказать, госпожа моя и королева. Артур, прошу прощения, я и не думал обойтись непочтительно с твоей супругой, просто я звал ее по имени еще в ту пору, когда она была моложе и королевой еще не стала... - И Моргейна поняла: он просто-напросто подыскивает предлог произнести вслух ее имя.
   - Милый друг мой, - зевнув, отозвался Артур, - ежели госпожа моя не против, так я и вовсе не возражаю. Господь упаси и сохрани меня; я - не из тех мужей, что стремятся держать жен в запертой клетке, вдали от всего мира. Муж, что не способен сохранить доброе расположение и верность жены, пожалуй, их и не заслуживает. - Король наклонился и завладел рукою Гвенвифар. - По-моему, пир изрядно затянулся. Ланселет, скоро ли будут готовы всадники?
   - Думаю, да, - заверил Ланселет, намеренно не глядя на Гвенвифар. Желает ли лорд мой и король, чтобы я сходил и проверил?
   "Он нарочно себя мучает, ему невыносимо видеть Гвенвифар с Артуром и невыносимо оставлять ее наедине с мужем", - подумала про себя Моргейна. И, намеренно обыгрывая правду под видом шутки, предложила:
   - По-моему, Ланселет, наши молодожены не прочь побыть минутку вдвоем. Не оставить ли нам их в покое и не сходить ли посмотреть самим, готовы ли всадники?
   - Лорд мой, - произнес Ланселет и, едва Гвенвифар открыла рот, чтобы запротестовать, - едва ли не грубо докончил: - Позволь мне удалиться.
   Артур кивнул в знак согласия, и Моргейна завладела рукой Ланселета. Он покорно позволил увлечь себя прочь, но на полдороге обернулся, словно не в силах отвести взгляда от Гвенвифар. Сердце ее разрывалось; молодой женщине казалось, что боли спутника она не выдержит, и при этом она готова была на что угодно, лишь бы увести его, лишь бы не видеть, как он смотрит на Гвенвифар. Позади них Артур произнес:
   - Еще до вчерашнего вечера я и не подозревал, что судьбы, послав мне невесту, подарили мне настоящую красавицу.
   - Это не судьба, лорд мой, а мой отец, - отозвалась Гвенвифар, но не успела Моргейна услышать, что ответил на это Артур, как они оказались за пределами слышимости.
   - Помню я, - промолвила Моргейна, - как некогда, год назад, на Авалоне, ты говорил о коннице как о залоге победы над саксами, - и еще о дисциплинированной армии, под стать римским легионам. Полагаю, именно к этому ты и предназначаешь своих всадников?
   - Я тренирую их - это так. Вот уж не подумал бы, кузина, что женщина способна запомнить подробности военной стратегии.
   Моргейна рассмеялась:
   - Я живу в страхе перед саксами, как любая другая женщина здешних островов. Мне случилось однажды проезжать через деревню, в которой похозяйничали саксонские мародеры: и никто из тамошних жительниц, начиная от пятилетней девочки и кончая девяностолетней старухой, у которой не осталось ни зубов, ни волос, не избежал насилия. Все, что сулит надежду избавиться от недругов раз и навсегда, для меня бесконечно много значит: пожалуй, больше даже, чем для мужчин и солдат, которым страшиться надо разве что за собственную жизнь.
   - Об этом я как-то не задумывался, - серьезно отозвался Ланселет. Воины Утера Пендрагона поселянками тоже не брезговали - равно как и Артуровы, - да только дело обычно происходит по обоюдному согласию; насилия, как правило, избегают. Впрочем, я и позабыл: ты, Моргейна, воспитывалась на Авалоне и часто размышляешь о том, до чего прочим женщинам дела нет. - Ланселет поднял глаза и стиснул ее руку в своей. - И арфы Авалона я тоже позабыл. Я-то думал, что всей душой ненавижу Остров и вовеки не захочу туда вернуться. И все же... порою... сущие мелочи возвращают меня туда. Перезвон арфы. Солнечный блик на стоячих камнях. Аромат яблок, гудение пчел в знойный полдень. Рыба, что плещется в озере, и крики водяных птиц на закате...
   - Помнишь тот день, когда мы вскарабкались на Холм? - тихо спросила Моргейна.
   - Помню, - отозвался он и с внезапной горечью выкрикнул: - Господи, чего бы я только не отдал, чтобы ты в ту пору не была обещана Богине!
   - Я жалею об этом, сколько себя помню, - еле слышно призналась молодая женщина. Голос ее вдруг прервался, и Ланселет встревоженно заглянул ей в глаза.
   - Моргейна, Моргейна... я в жизни не видел тебя плачущей.
   - А ты, как большинство мужчин, боишься женских слез?
   Ланселет покачал головой, обнял ее за плечи.
   - Нет, - тихо признался он, - женщина в слезах кажется куда более настоящей, куда более уязвимой... женщины, которые никогда не плачут, внушают мне страх, потому что я знаю: они сильнее меня, и я всегда жду от них какого-нибудь подвоха. Я всегда боялся... Вивианы. - Моргейна почувствовала, что он собирался сказать "моей матери", но так и не смог произнести этих слов.
   Пройдя под низкой притолокой, они оказались в конюшне. Здесь, заслоняя свет дня, бесконечной чередой выстроились привязанные лошади. Приятно пахло соломой и сеном. Снаружи суетились люди: сооружали стога сена, устанавливали чучела из набитой чем-то кожи; входили и выходили, седлали лошадей.
   Едва завидев Ланселета, один из воинов громко окликнул его:
   - Скоро ли Верховный король и знатные гости будут готовы на нас полюбоваться, сэр? Не хочется выводить коней раньше времени, а то еще разнервничаются...
   - Да скоро, скоро, - отозвался Ланселет. Рыцарь, стоявший позади одного из коней, при ближайшем рассмотрении оказался Гавейном.
   - А, кузина, - приветствовал он Моргейну. - Ланс, не води ее сюда; здесь даме не место, многие из этих треклятых зверюг еще не объезжены. А ты по-прежнему собираешься выехать на том белом жеребце?
   - Я не я буду, если не обуздаю негодника: Артур поскачет на нем в следующую же битву, даже если для этого я шею себе сверну!
   - Не шутил бы ты так, - поморщился Гавейн.
   - А кто сказал, что я шучу? Если Артур с ним не справится, так значит, в битву на нем поскачу я, а нынче вечером я покажу его всем собравшимся во славу королевы!
   - Ланселет, - встревожилась Моргейна, - незачем тебе рисковать своей шеей. Гвенвифар все равно не способна отличить одну лошадь от другой; проскачи ты на палочке через весь двор, ты произведешь на нее впечатление ничуть не меньшее, нежели подвигами, достойными кентавра!
   Ланселет смерил ее взглядом едва ли не презрительным; Моргейна с легкостью читала мысли юноши: " Откуда ей знать, как важно для него показать всему миру, что этот день нимало его не затронул?"
   - Ступай седлай коня, Гавейн, и дай знать на ристалище, что через полчаса начинаем, - объявил Ланселет, - да спроси Кэя, не хочет ли он быть первым.
   - Вот только не говори, что Кэй тоже поскачет, с его-то изувеченной ногой, - промолвил один из воинов, чужестранец, судя по выговору.
   - А ты лишил бы Кэя возможности показать себя в том единственном боевом искусстве, где хромота его не имеет значения? Он и так вечно привязан к кухням и дамским покоям, - свирепо накинулся на него Гавейн.
   - Да нет, нет, я уж понял, куда ты клонишь, - отозвался чужестранец и принялся седлать своего собственного коня. Моргейна коснулась руки Ланселета; тот глянул на свою спутницу сверху вниз, в глазах его вновь заплясали озорные искорки. "Вот сейчас, занимаясь подготовкой к скачкам, рискуя жизнью, совершая подвиги ради Артура, он позабыл про любовь и снова счастлив, - подумала про себя молодая женщина. - Удержать бы его здесь за этим делом подольше; не пришлось бы ему страдать ни по Гвенвифар, ни по иной другой женщине".
   - Так покажи мне этого наводящего страх жеребца, на котором ты поскачешь, - попросила Моргейна.
   Ланселет провел свою спутницу между рядами привязанных скакунов. Вот и он: серебристо-серый нос, длинная грива, точно шелковая пряжа, - крупный конь, и высокий - в холке не уступит ростом самому Ланселету. Жеребец запрокинул голову, фыркнул - ни дать ни взять огнедышащий дракон!
   - Ах ты, красавец, - промолвил Ланселет, поглаживая коня по носу. Тот нервно прянул вбок и назад.
   - Этого я выездил сам и сам приучил его к удилам и стременам, объяснил юноша Моргейне. - Это мой свадебный подарок Артуру: самому-то ему недосуг объезжать для себя скакуна. Я поклялся, что ко дню свадьбы он будет послушен и кроток, точно комнатная собачка.
   - Заботливо подобранный подарок, - похвалила Моргейна.
   - Да нет, просто другого у меня не нашлось, - отозвался Ланселет. - Я ведь небогат. Впрочем, в золоте и драгоценностях Артур все равно не нуждается; у него такого добра пруд пруди. А такой подарок могу подарить только я.
   - Этот дар - часть тебя самого, - промолвила молодая женщина, думая про себя: "Как он любит Артура; вот поэтому так и мучается. Ведь терзается он не только потому, что его влечет к Гвенвифар; дело в том, что Артура он любит не меньше. Будь он просто-напросто бабником вроде Гавейна, я бы и жалеть его не стала; Гвенвифар - воплощенное целомудрие; то-то порадовалась бы я, глядя, как она даст ему от ворот поворот!"
   - Хотелось бы мне на нем прокатиться, - проговорила она. - Лошадей я не боюсь.
   - Да ты, Моргейна, похоже, ничего на свете не боишься, верно? рассмеялся Ланселет.
   - О нет, кузен мой, - возразила она, разом посерьезнев. - Я боюсь очень многого.
   - Ну, а я вот еще менее храбр, чем ты, - отозвался Ланселет. - Я боюсь сражений, и саксов, и боюсь погибнуть, не успев вкусить всего того, что может предложить жизнь. Так что я принимаю любой вызов... просто не смею отказаться. А еще я боюсь, что и Авалон, и христиане заблуждаются, и нет на свете никаких богов, и никаких Небес, и никакой загробной жизни, так что, когда я умру, я сгину навеки. Вот я и боюсь умереть раньше, чем изопью чашу жизни до дна.
   - Сдается мне, ты уже почти всего отведал, - предположила Моргейна.
   - О, что ты, Моргейна, нет, конечно; на свете еще столько всего, к чему я страстно стремлюсь; и всякий раз, когда я упускаю из рук желаемое, я горько сожалею и гадаю, что за слабость или неразумие удержали меня от того, чтобы поступить так, как хочу... - И с этими словами Ланселет резко развернулся, жадно обнял ее и притянул к себе.
   "Им движет отчаяние, - с горечью думала Моргейна, - это не я ему нужна; он пытается забыть о том, что сегодня ночью Гвенвифар и Артур уснут в объятиях друг друга". Руки его, такие умелые и ловкие, со знанием дела ласкали ей грудь; он припал к ее губам, прильнул к ней всем своим мускулистым, крепким телом. Молодая женщина застыла в его объятиях, не шевелясь, упиваясь истомой и нарастающей жаждой, что сводила с ума, точно боль; сама того не сознавая, она теснее прижалась к нему, подстраиваясь к его движениям. Но едва он попытался увлечь ее к ближайшему стогу сена, она слабо запротестовала: