Его фотография облетела восточную часть страны со скоростью курьерского поезда. В различных ракурсах он красовался и в воскресном приложении, и в иллюстрированных журналах. Сентиментальные писательницы рвались взять у него интервью и пересказать его историю. К его имени добавили множество определений. Его называли Головорез Винсент. Его обзывали бандитом, гангстером, отшельником, прирожденным убийцей.
В довершение директор банка, в котором Аллан когда-то служил, узнал его на фото и побеседовал с журналистами, после чего вышла статья на четыре колонки о юности этого героя Запада.
Вся эта история стала отличной газетной сенсацией. Притом она была очень сентиментальной. Поскольку Джим Джонс сознался, что единственной причиной, по которой Винсент Аллан вступил в банду Кристофера, была их дружба. Это стало последней каплей во всеобщем восхищении.
Имя Винсента Аллана было у всех на устах. Надеясь узнать что-нибудь новенькое о нем, люди спозаранку бежали к входной двери за свежей газетой.
А что же наш герой? Бедный Винсент Аллан сидел в тюрьме маленького городка Эль-Райдел и слушал, как его жители приветствуют нового шерифа, Элиаса Джонстона.
Элиас вернул утраченную славу. И хотя он заявил, что ни Джардайн, ни он сам не сделали ничего выдающегося и Винсент Аллан сдался по собственной воле, это не возымело результата. И было объявлено ложной скромностью и выдумкой. Вопреки всем фактам, из Джонстона и Джардайна сделали героев. А Винсента провозгласили страшным злодеем, тем же способом и по той же причине.
«Когда мы вздернем парочку таких, как он, — заявляло общественное мнение, — сила и слава Запада возрастет настолько, что честные и законопослушные граждане смогут здесь жить спокойно».
В то же время Аллану приносили газеты. У него появилась возможность посмотреть на себя со стороны, как его увидели другие, и, бывало, он спрашивал шерифа Джонстона:
— И это все правда, Эли? Это все обо мне?
Потом был суд. Он получился необыкновенным, отчасти потому, что обстоятельства дела разнеслись по всей стране, отчасти потому, что был он необычайно краток. Государство обвинило этого человека в участии в убийстве конвоира поезда. То, что он там был, считалось доказанным. Что же до погибших в каньоне, их жизни давно были вне закона и их убийство не считалось за преступление.
Сам Аллан просто говорил, что заслуживает смерти, что он в смущении и раскаянии и что достаточно прочесть газеты, чтобы убедиться, насколько он погряз в преступлениях. И молодой адвокат, которому судья поручил вести дело Аллана, не нашелся что ответить своему подопечному. Все, что он посоветовал своему клиенту, — это признать себя виновным, что Аллан и сделал.
Суд, для соблюдения приличий, удалился на десять минут и, вернувшись, огласил приговор. Аллан стоял с двумя охранниками по бокам и слышал слова: смерть через повешение. Но пока судья говорил, его голос значил для Аллана не больше, чем звон колокольчика. В эту минуту он напряженно следил за воробьем, порхающим в открытом из-за жары окне. Он рассматривал широкий горячий квадрат этого окна на полу. И щедро смазанные помадой волосы клерка, сияющие как полированное дерево, когда он склонялся над своей тетрадью. И быстро строчащий карандаш судебного репортера. И морщины на лбу судьи, то появляющиеся, то исчезающие, то снова появляющиеся на добром лице человека, говорящего эти страшные слова.
Потом он повернулся к лицам в зале, искаженным от ужаса и любопытства. Все места были заняты. Люди толпились даже в проходе. После слов судьи гробовая тишина нарушилась легким шепотом. Аллан даже кое-что расслышал, пока его вели через зал.
— Он кажется вполне симпатичным, Том. Ты не находишь?
— Не будь дурой, Бетти. Главное не то, какие они снаружи, а то, какие они внутри.
— Посмотри на него! И глазом не моргнул. Да он наверняка глубоко испорчен, можешь мне поверить.
— Черт побери, да он спокоен как слон! Не хотел бы я встретиться с таким молодчиком поздно ночью. Перережет тебе горло и не задумается. Глянь в его глаза. Ни одной мысли. Тварь.
Аллан выслушивал эти соображения совершенно спокойно. Когда вступал очередной оратор, он по привычке устремлял на него свои внимательные глаза. Он только чувствовал, что все они судят о нем слишком поверхностно. И под внешней оболочкой скрывалось много, очень много. Едва ли он мог объяснить это сам. Ему казалось, что все происходящее вокруг — только сон, и когда он проснется, то пойдет в банк, из которого когда-то ушел, сядет на высокий стул на своем старом месте, будто ничего этого не было. Им такое не расскажешь. И все же в сердце его не было злобы.
Просто он на какое-то время сошел с ума и стал убийцей. Если бы ему кто-то сказал, что он не совершил ничего непоправимого, он невероятно удивился бы и не поверил. И если бы ему сказали, что все его действия были основаны на заботе больше о других, чем о себе, он решил бы, что это говорят из жалости.
Он не хотел, чтобы его жалели. Как он желал, чтобы поскорее все закончилось и он понес заслуженное наказание! Весь мир осудил его как преступника — а он был слишком доверчив, чтобы не поверить целому миру. Все, чего он желал, — это поскорее закончить дело, расплатиться с долгами и уйти в извечное молчание, перед смертью увидев лишь одно лицо — лицо Фрэнсис.
Она стояла в углу зала заседаний, бледная и прекрасная, не отрывая огромных глаз от Аллана. У нее был вид недавно избитого человека, и казалось, боль еще не покинула ни ее тела, ни ее сердца. Он не знал, почему она пришла. По крайней мере это означало, что сейчас Джиму лучше. Проходя мимо нее, он остановился в проходе и одними губами прошептал:
— Джим?
— Лучше! — дрогнули бледные губы Фрэнсис.
Боже, какая улыбка появилась на ее лице! Другой бы разглядел нежность и жалость и все ее большое и любящее сердце в этой одной улыбке. Но Аллан пошел дальше, думая: «Как она рада тому, что Джиму легче. Как она его любит!»
В тюрьме Элиас Джонстон пришел к нему в камеру.
— Ал, — сказал он, — почему ты не подашь апелляцию?
— Зачем? — спросил Аллан. — Ты же видишь, все знают, что я это заслужил.
— Ты уже знаешь?
— О чем?
— Может, тебе будет совестно принять помилование от губернатора? Ты же считаешь, что большинство против тебя. Но подожди до завтра. Губернатор должен протелеграфировать свое решение.
Но губернатор не прислал телеграммы. А спустя какое-то время пришло письмо. Оно извещало шерифа, что его послание было прочитано с большим интересом. Но, изучив все обстоятельства означенного дела, губернатор пришел к заключению, что приговор справедлив, и он не видит причин изменять решение такого прекрасного судьи и гражданина, как Герберт Томас, и освобождать убийцу. Приговор утвержден и обжалованию не подлежит.
Шериф разорвал письмо на мелкие кусочки и вышвырнул в окно.
— Изучил все обстоятельства! — ревел шериф. — Он изучил их по газетам и утвердил приговор!
Он заставил себя пересказать все Винсенту Аллану. На что Аллан ответил:
— Вот видишь? Ты… очень добрый человек, Элиас, и не хочешь признавать, что другие правы.
До исполнения приговора Аллана отправили в каторжную тюрьму. Но перед отъездом его навестила Фрэнсис, и Джонстон на этот раз пошел против установленного порядка и разрешил ей свидание в камере заключенного.
— Знаешь, что случилось? — спросила она.
— Что-то хорошее о Джиме? — поинтересовался он, глядя на ее сияющее лицо.
— Он просит у тебя прощения, прощения за все. С него сняли обвинения.
— Благослови Бог старину Джима. Я знал, что у него все будет хорошо.
— Но ты, Ал! О, этот губернатор — слепец!
— Нет, Фрэнки. Он просто знает правду обо мне. Я заслуживаю смерти.
— Но что же ты совершил, кроме того, что спас Джима и меня?
Он покачал головой и грустно улыбнулся.
— Ал, ты сводишь меня с ума! — закричала девушка, топая ногой. — Будто ты знаешь о себе что-то необыкновенное, что-то злое и ужасное. Ал, тебе не кажется, что все они должны… должны…
— Что, Фрэнки?
— Надеть тебе на голову венец и прицепить крылышки на плечи! Ты… ты просто слишком хорош для этого мира, вот что!
Он только улыбнулся на этот всплеск эмоций и пробормотал:
— Фрэнки, ты так разгневалась на меня, что у тебя слезы стоят в глазах. Хорошо, я буду считать себя таким, как ты хочешь, если это сделает тебя хотя бы капельку счастливее.
— Ох, — выдохнула она, — ну что с тобой делать?
— Ничего, кроме того, о чем уже объявлено.
Она схватила его за плечи и долго смотрела ему в лицо, а по ее щекам градом катились слезы.
— Во имя всего святого, что с тобой, Фрэнки?
— А ты не видишь?
— Ты очень расстроена, Фрэнки. Ах, если бы я мог что-нибудь сделать!
— Ты? Что-нибудь сделать? Ты можешь сделать все!
— Что?
Она повернулась и, как слепая, нащупала руку шерифа. Он провел ее в свой кабинет и предусмотрительно прогнал двух посетителей, ожидавших разговора. Потом усадил ее в кресло.
— Посиди здесь и поплачь, — сказал Джонстон. — Тебе полегчает.
— Таких людей не бывает! — рыдала Фрэнсис Джонс.
— Не бывает, — согласился хмурый шериф.
— Я… я ненавижу его! — закричала Фрэнсис.
— Я тоже, — отозвался шериф.
— Лучше бы я в глаза его не видела!
— Я тоже, — кивнул шериф.
— Он никогда не поймет!
— Никогда, — подтвердил шериф.
На этом месте слезы хлынули таким водопадом, что она забилась в кресле от рыданий. Это продолжалось довольно долго, и два носовых платка, заботливо предоставленных шерифом, промокли насквозь, пока она наконец обрела способность говорить.
— Что же мне делать? — хрипло спросила она.
— Один Бог знает, — отозвался шериф.
Когда девушка ушла, он вернулся к Аллану.
— Ал, — мрачно начал он, — ты первоклассный дурак.
Аллан удивленно посмотрел на него, а затем кивнул.
— Думаю, что это так и есть, — произнес он.
— Именно этим ты так опечален в данный момент? — продолжал новоиспеченный шериф.
— Нет, — признался заключенный. — Я думал не об этом. Собственно, я думал не о себе…
Неожиданно шериф вздохнул.
— Она красивая. И добрая, — сказал он. — Черт меня побери, она — чудесная девушка!
Аллан радостно улыбнулся. Он находил, что ее прелесть невозможно описать словами.
— Она просила меня кое-что передать тебе. То, что ты, бессердечная чурка, не понял, когда она была здесь.
— Ну?
— Она любит тебя, Ал!
Аллан подскочил и уставился на Джонстона.
Он окаменел, на смуглом лице появилось такое выражение, словно на него снизошла благодать Божья.
Потом радость померкла так же внезапно, как и появилась.
— Что-то не так? — полюбопытствовал шериф.
— Да, — ответил узник. — Это похоже на нее. Она хотела, чтобы я был счастлив. И попросила тебя сказать это мне. Да, она сделала меня счастливым. На мгновение. Пока я не понял.
— Понял что?
— Что это только слова. Но я так благодарен ей за то, что она все же попросила тебя сказать мне эту ложь!
— Ложь? — воскликнул шериф.
Он взглянул на Аллана совершенно дико. Потом, что-то промычав, выбежал из камеры и вернулся в кабинет. Долго еще оттуда доносились звуки его шагов — он ходил туда-сюда по комнате и бормотал что-то себе под нос.
Глава 33
В довершение директор банка, в котором Аллан когда-то служил, узнал его на фото и побеседовал с журналистами, после чего вышла статья на четыре колонки о юности этого героя Запада.
Вся эта история стала отличной газетной сенсацией. Притом она была очень сентиментальной. Поскольку Джим Джонс сознался, что единственной причиной, по которой Винсент Аллан вступил в банду Кристофера, была их дружба. Это стало последней каплей во всеобщем восхищении.
Имя Винсента Аллана было у всех на устах. Надеясь узнать что-нибудь новенькое о нем, люди спозаранку бежали к входной двери за свежей газетой.
А что же наш герой? Бедный Винсент Аллан сидел в тюрьме маленького городка Эль-Райдел и слушал, как его жители приветствуют нового шерифа, Элиаса Джонстона.
Элиас вернул утраченную славу. И хотя он заявил, что ни Джардайн, ни он сам не сделали ничего выдающегося и Винсент Аллан сдался по собственной воле, это не возымело результата. И было объявлено ложной скромностью и выдумкой. Вопреки всем фактам, из Джонстона и Джардайна сделали героев. А Винсента провозгласили страшным злодеем, тем же способом и по той же причине.
«Когда мы вздернем парочку таких, как он, — заявляло общественное мнение, — сила и слава Запада возрастет настолько, что честные и законопослушные граждане смогут здесь жить спокойно».
В то же время Аллану приносили газеты. У него появилась возможность посмотреть на себя со стороны, как его увидели другие, и, бывало, он спрашивал шерифа Джонстона:
— И это все правда, Эли? Это все обо мне?
Потом был суд. Он получился необыкновенным, отчасти потому, что обстоятельства дела разнеслись по всей стране, отчасти потому, что был он необычайно краток. Государство обвинило этого человека в участии в убийстве конвоира поезда. То, что он там был, считалось доказанным. Что же до погибших в каньоне, их жизни давно были вне закона и их убийство не считалось за преступление.
Сам Аллан просто говорил, что заслуживает смерти, что он в смущении и раскаянии и что достаточно прочесть газеты, чтобы убедиться, насколько он погряз в преступлениях. И молодой адвокат, которому судья поручил вести дело Аллана, не нашелся что ответить своему подопечному. Все, что он посоветовал своему клиенту, — это признать себя виновным, что Аллан и сделал.
Суд, для соблюдения приличий, удалился на десять минут и, вернувшись, огласил приговор. Аллан стоял с двумя охранниками по бокам и слышал слова: смерть через повешение. Но пока судья говорил, его голос значил для Аллана не больше, чем звон колокольчика. В эту минуту он напряженно следил за воробьем, порхающим в открытом из-за жары окне. Он рассматривал широкий горячий квадрат этого окна на полу. И щедро смазанные помадой волосы клерка, сияющие как полированное дерево, когда он склонялся над своей тетрадью. И быстро строчащий карандаш судебного репортера. И морщины на лбу судьи, то появляющиеся, то исчезающие, то снова появляющиеся на добром лице человека, говорящего эти страшные слова.
Потом он повернулся к лицам в зале, искаженным от ужаса и любопытства. Все места были заняты. Люди толпились даже в проходе. После слов судьи гробовая тишина нарушилась легким шепотом. Аллан даже кое-что расслышал, пока его вели через зал.
— Он кажется вполне симпатичным, Том. Ты не находишь?
— Не будь дурой, Бетти. Главное не то, какие они снаружи, а то, какие они внутри.
— Посмотри на него! И глазом не моргнул. Да он наверняка глубоко испорчен, можешь мне поверить.
— Черт побери, да он спокоен как слон! Не хотел бы я встретиться с таким молодчиком поздно ночью. Перережет тебе горло и не задумается. Глянь в его глаза. Ни одной мысли. Тварь.
Аллан выслушивал эти соображения совершенно спокойно. Когда вступал очередной оратор, он по привычке устремлял на него свои внимательные глаза. Он только чувствовал, что все они судят о нем слишком поверхностно. И под внешней оболочкой скрывалось много, очень много. Едва ли он мог объяснить это сам. Ему казалось, что все происходящее вокруг — только сон, и когда он проснется, то пойдет в банк, из которого когда-то ушел, сядет на высокий стул на своем старом месте, будто ничего этого не было. Им такое не расскажешь. И все же в сердце его не было злобы.
Просто он на какое-то время сошел с ума и стал убийцей. Если бы ему кто-то сказал, что он не совершил ничего непоправимого, он невероятно удивился бы и не поверил. И если бы ему сказали, что все его действия были основаны на заботе больше о других, чем о себе, он решил бы, что это говорят из жалости.
Он не хотел, чтобы его жалели. Как он желал, чтобы поскорее все закончилось и он понес заслуженное наказание! Весь мир осудил его как преступника — а он был слишком доверчив, чтобы не поверить целому миру. Все, чего он желал, — это поскорее закончить дело, расплатиться с долгами и уйти в извечное молчание, перед смертью увидев лишь одно лицо — лицо Фрэнсис.
Она стояла в углу зала заседаний, бледная и прекрасная, не отрывая огромных глаз от Аллана. У нее был вид недавно избитого человека, и казалось, боль еще не покинула ни ее тела, ни ее сердца. Он не знал, почему она пришла. По крайней мере это означало, что сейчас Джиму лучше. Проходя мимо нее, он остановился в проходе и одними губами прошептал:
— Джим?
— Лучше! — дрогнули бледные губы Фрэнсис.
Боже, какая улыбка появилась на ее лице! Другой бы разглядел нежность и жалость и все ее большое и любящее сердце в этой одной улыбке. Но Аллан пошел дальше, думая: «Как она рада тому, что Джиму легче. Как она его любит!»
В тюрьме Элиас Джонстон пришел к нему в камеру.
— Ал, — сказал он, — почему ты не подашь апелляцию?
— Зачем? — спросил Аллан. — Ты же видишь, все знают, что я это заслужил.
— Ты уже знаешь?
— О чем?
— Может, тебе будет совестно принять помилование от губернатора? Ты же считаешь, что большинство против тебя. Но подожди до завтра. Губернатор должен протелеграфировать свое решение.
Но губернатор не прислал телеграммы. А спустя какое-то время пришло письмо. Оно извещало шерифа, что его послание было прочитано с большим интересом. Но, изучив все обстоятельства означенного дела, губернатор пришел к заключению, что приговор справедлив, и он не видит причин изменять решение такого прекрасного судьи и гражданина, как Герберт Томас, и освобождать убийцу. Приговор утвержден и обжалованию не подлежит.
Шериф разорвал письмо на мелкие кусочки и вышвырнул в окно.
— Изучил все обстоятельства! — ревел шериф. — Он изучил их по газетам и утвердил приговор!
Он заставил себя пересказать все Винсенту Аллану. На что Аллан ответил:
— Вот видишь? Ты… очень добрый человек, Элиас, и не хочешь признавать, что другие правы.
До исполнения приговора Аллана отправили в каторжную тюрьму. Но перед отъездом его навестила Фрэнсис, и Джонстон на этот раз пошел против установленного порядка и разрешил ей свидание в камере заключенного.
— Знаешь, что случилось? — спросила она.
— Что-то хорошее о Джиме? — поинтересовался он, глядя на ее сияющее лицо.
— Он просит у тебя прощения, прощения за все. С него сняли обвинения.
— Благослови Бог старину Джима. Я знал, что у него все будет хорошо.
— Но ты, Ал! О, этот губернатор — слепец!
— Нет, Фрэнки. Он просто знает правду обо мне. Я заслуживаю смерти.
— Но что же ты совершил, кроме того, что спас Джима и меня?
Он покачал головой и грустно улыбнулся.
— Ал, ты сводишь меня с ума! — закричала девушка, топая ногой. — Будто ты знаешь о себе что-то необыкновенное, что-то злое и ужасное. Ал, тебе не кажется, что все они должны… должны…
— Что, Фрэнки?
— Надеть тебе на голову венец и прицепить крылышки на плечи! Ты… ты просто слишком хорош для этого мира, вот что!
Он только улыбнулся на этот всплеск эмоций и пробормотал:
— Фрэнки, ты так разгневалась на меня, что у тебя слезы стоят в глазах. Хорошо, я буду считать себя таким, как ты хочешь, если это сделает тебя хотя бы капельку счастливее.
— Ох, — выдохнула она, — ну что с тобой делать?
— Ничего, кроме того, о чем уже объявлено.
Она схватила его за плечи и долго смотрела ему в лицо, а по ее щекам градом катились слезы.
— Во имя всего святого, что с тобой, Фрэнки?
— А ты не видишь?
— Ты очень расстроена, Фрэнки. Ах, если бы я мог что-нибудь сделать!
— Ты? Что-нибудь сделать? Ты можешь сделать все!
— Что?
Она повернулась и, как слепая, нащупала руку шерифа. Он провел ее в свой кабинет и предусмотрительно прогнал двух посетителей, ожидавших разговора. Потом усадил ее в кресло.
— Посиди здесь и поплачь, — сказал Джонстон. — Тебе полегчает.
— Таких людей не бывает! — рыдала Фрэнсис Джонс.
— Не бывает, — согласился хмурый шериф.
— Я… я ненавижу его! — закричала Фрэнсис.
— Я тоже, — отозвался шериф.
— Лучше бы я в глаза его не видела!
— Я тоже, — кивнул шериф.
— Он никогда не поймет!
— Никогда, — подтвердил шериф.
На этом месте слезы хлынули таким водопадом, что она забилась в кресле от рыданий. Это продолжалось довольно долго, и два носовых платка, заботливо предоставленных шерифом, промокли насквозь, пока она наконец обрела способность говорить.
— Что же мне делать? — хрипло спросила она.
— Один Бог знает, — отозвался шериф.
Когда девушка ушла, он вернулся к Аллану.
— Ал, — мрачно начал он, — ты первоклассный дурак.
Аллан удивленно посмотрел на него, а затем кивнул.
— Думаю, что это так и есть, — произнес он.
— Именно этим ты так опечален в данный момент? — продолжал новоиспеченный шериф.
— Нет, — признался заключенный. — Я думал не об этом. Собственно, я думал не о себе…
Неожиданно шериф вздохнул.
— Она красивая. И добрая, — сказал он. — Черт меня побери, она — чудесная девушка!
Аллан радостно улыбнулся. Он находил, что ее прелесть невозможно описать словами.
— Она просила меня кое-что передать тебе. То, что ты, бессердечная чурка, не понял, когда она была здесь.
— Ну?
— Она любит тебя, Ал!
Аллан подскочил и уставился на Джонстона.
Он окаменел, на смуглом лице появилось такое выражение, словно на него снизошла благодать Божья.
Потом радость померкла так же внезапно, как и появилась.
— Что-то не так? — полюбопытствовал шериф.
— Да, — ответил узник. — Это похоже на нее. Она хотела, чтобы я был счастлив. И попросила тебя сказать это мне. Да, она сделала меня счастливым. На мгновение. Пока я не понял.
— Понял что?
— Что это только слова. Но я так благодарен ей за то, что она все же попросила тебя сказать мне эту ложь!
— Ложь? — воскликнул шериф.
Он взглянул на Аллана совершенно дико. Потом, что-то промычав, выбежал из камеры и вернулся в кабинет. Долго еще оттуда доносились звуки его шагов — он ходил туда-сюда по комнате и бормотал что-то себе под нос.
Глава 33
СПРАВЕДЛИВОСТЬ ВОССТАНОВЛЕНА
— Молодая леди… — начал секретарь.
— Около пяти с половиной футов ростом? — спросил сенатор.
— Да, — подтвердил секретарь.
— Белокурая и кудрявая?
— Да, сэр.
— С чудесными голубыми глазами?
— Именно, сэр.
— Чертовски хорошенькая?
— Даже лучше!
— Я знаю, зачем она пришла. Она наверняка хочет поговорить со мной по делу Винсента Аллана.
— А… — вздохнул секретарь. — Я думаю…
— Именно. Закон должен соблюдаться. Еще раз… нет, я не намерен пересматривать это дело! Кроме того, все уже выразили свое мнение.
— Конечно, сэр. Я передам ей, что вы не можете ее принять.
— Наверное, она из газеты, — высказал предположение губернатор. — Объяснись с ней помягче. Никогда не известно…
Секретарь ушел в глубокой задумчивости. У него в голове не укладывалось, как человек, облеченный такой властью, может не принять девушку с такой внешностью и не воспользоваться подвернувшейся возможностью сделать ей приятное. Но пути великих были выше его понимания. Он вернулся к Фрэнсис Джонс и сообщил, глядя в пол, что губернатор очень занят и не может ее принять.
Она вздохнула. Секретарь не смог удержаться и взглянул на нее. Большие печальные глаза тут же завладели его взглядом.
— Неужели никак нельзя? — прошептала девушка.
— Я очень сожалею, но боюсь, что нет.
— У меня осталось всего два дня…
— Я понимаю.
Внезапно она выпрямилась и вскинула голову.
— Выход должен быть! — твердо заявила она и выскользнула из комнаты.
Секретарь был так очарован девушкой, что провел ее до двери и провожал глазами, пока она шла по улице. Вернувшись, он сел в кресло, скрестив руки, и погрузился в мечты о голубых глазах и нежной улыбке, время от времени глубоко и тяжко вздыхая. А Фрэнсис тем временем развернулась и пошла обратно, поднялась в холл, к двери с величественной табличкой «Губернатор». Повернув ручку двери, она быстро прошмыгнула внутрь. Губернатор поднял голову и мысленно застонал, увидев ее.
— Моя дорогая леди… — начал он.
— Не-е, так не пойдет, — быстро сказала она. — Вы должны выслушать меня.
Услышав это «не-е, так не пойдет», губернатор успокоился. Девушка была явно не из газеты. И решимость его окрепла.
— Я действительно слишком занят, чтобы беседовать с вами!
— Вы выглядите не слишком занятым. Сидите тут ноги на стол да поплевываете в окошко!
Губернатор вспыхнул:
— Девушка…
Она пожала плечами и продолжала:
— Дело идет о жизни и смерти. Вы должны выслушать!
— Простите, милая моя девочка, но мое время принадлежит государству, а не частным лицам.
— Звучит неплохо. Не знаю даже, что это должно означать, — сказала девушка. С этими словами она повернула ключ в замке.
Губернатор прямо-таки взвился в кресле.
— Что? Что вы делаете? — задохнулся он. — Отдайте ключ!
Фрэнсис проскользнула мимо него к окну.
— Если понадобится, я его выброшу! — предупредила она.
— Это злоупотребление правами женщин, — заявил губернатор.
— Сэр, — твердо сказала Фрэнсис Джонс, — я прошу только пять минут.
— Пять чертей мне на голову! — взорвался губернатор, не в силах сдержаться. Затем достал наручные часы и положил перед собой на стол. — Хорошо. У вас пять минут, — сказал он. — Делайте что хотите, только без слез. Ясно?
— На свете есть только один человек, который заставил меня плакать.
— И кто же это? — спросил губернатор, заинтересовываясь помимо воли. — Ваш папаша с плеткой?
— Винсент Аллан.
— О! Он заставил вас страдать? Я думал, вы пришли по другому поводу. Но вы наверняка должны знать, что скоро он заплатит за все свои преступления!
— Он никогда не совершал преступлений!
Губернатор вздохнул:
— У меня другие сведения. Он перебил кучу народу. Но оставим это. Вы говорите, он невиновен. Он хорошо держится в седле и неплохо танцует, да?
— Я хочу рассказать о нем правду. Он связался с Гарри Кристофером потому, что там был мой брат, Джим Джонс.
— Так вы сестра Джима?
— Да.
— Славно, славно! Я рад, что смог помочь Джиму. Вот видите, закон милосерден, когда это возможно.
— Да если бы Джим был в десять раз лучше, — твердо сказала она, — все равно ему было бы далеко до Ала!
— Не очень любезные речи для сестры.
— Я говорю не как сестра. Я объясняю ситуацию. Ал ушел к Кристоферу из-за Джима. И в первый раз преступил закон, чтобы спасти Джима из тюрьмы. Я это точно знаю.
— Да, да, помню, — сказал губернатор, смутно припоминая детали дела.
— Потом он остался с Кристофером и был с ними во время ограбления поезда. Все, что он делал, это следил за пассажирами, пока Джим обходил их.
— Я не могу отменить помилование вашего брата, даже если вы этого хотите.
— Я хочу сказать, что Ал не стрелял в охранника. Это сделал Том Моррис. Десять человек подтвердили бы это, если бы их спросили. Да и после он не сделал ничего дурного. Он спас Билла Таккера от смерти. И все.
— Этот Таккер, — отозвался губернатор, — написал несколько писем… весьма странных. Но! Правосудие должно свершиться. Должен быть порядок, даже если закон несколько жесток.
— Факты перед вами. Неужели вы не верите?
— Справедливость… — начал губернатор.
Она упала перед ним на колени.
— О, сэр! — взмолилась девушка. — Если бы вы видели бедного Ала! Он прост как ребенок. Все говорили ему, что он плохой, и он начал им верить. Он даже не поверил… не поверил… что я люблю его!
Губернатор потер подбородок. Эти необыкновенно большие голубые глаза начали выводить его из равновесия. В них не было слез, только отчаянная мольба. Кроме того, сам он не был прожженным политиканом, в груди у него билось обычное человеческое сердце. И у него самого был сын.
— Ну, моя дорогая, — произнес губернатор, — я допускаю, что произошла ошибка…
И девушка внезапно зарыдала:
— Слава Богу, что вы добрый человек… как Ал… как Ал. Он поступил бы так же.
— Это будет мне стоить тридцати голосов, — заметил губернатор.
— Но вы будете счастливы, — сказала она.
— Пожалуй, это самое главное. Еще мне хотелось бы, чтобы мой сын повстречался… — Он закашлялся. — Все, о чем вы просите, будет исполнено.
Три недели бушевали газеты. Бумагомараки изливали несчетные бочки своего сарказма. Но губернатору оставалось еще два года до перевыборов, а за эти два года произошло много счастливых перемен в деле Аллана Винсента.
Спустя год он женился. Еще через год он стал отцом. Тогда же, как заместитель шерифа, некоего Элиаса Джонстона, он изловил Ловкача, Джо Мэттью. Вот и вся история.
А общественное мнение переменилось очень быстро, и когда подошли новые выборы, помощники губернатора могли бы указать на маленькую процветающую ферму в горах близ Эль-Райдела и назвать эту политическую звезду пророком.
Глупее всего было то, что все поверили, будто Аллан полностью изменился; точно так же они были убеждены, что он в один день стал негодяем. И больше всех в это верил сам Аллан. И вместе с остальными в страхе ожидал, что его «дурной» характер однажды проснется и покажет себя. Этот страх наложил печать печали и сдержанности на его внешность и поведение.
Только двое понимали и принимали его таким, каким он и был всегда, — славным, добрым парнем. Первым был шериф Элиас Джонстон, который заплатил за знакомство с Алланом переломом правой руки. А второй была его жена. Они не испытывали рядом с ним благоговейного трепета. И когда он начинал всерьез говорить о своих грехах и молить Бога, чтобы они не передались его ребенку, Джонстон и Фрэнсис только переглядывались и прятали улыбки.
Но они так и не смогли убедить Аллана, что он по характеру — не изгой и одиночка. Когда они начинали спорить с ним, Ал грустно улыбался и не говорил в ответ ни слова, будто считал, что они стараются успокоить его, скрывая истинное положение вещей.
Он вправду так до конца и не поверил, что Фрэнсис любит его, поскольку превозносил ее в своих оценках очень высоко. Ал считал, что она вышла за него замуж из жалости.
Но если на их доме и лежала тень прошлого, она только делала счастье настоящего полнее и прекраснее.
— Около пяти с половиной футов ростом? — спросил сенатор.
— Да, — подтвердил секретарь.
— Белокурая и кудрявая?
— Да, сэр.
— С чудесными голубыми глазами?
— Именно, сэр.
— Чертовски хорошенькая?
— Даже лучше!
— Я знаю, зачем она пришла. Она наверняка хочет поговорить со мной по делу Винсента Аллана.
— А… — вздохнул секретарь. — Я думаю…
— Именно. Закон должен соблюдаться. Еще раз… нет, я не намерен пересматривать это дело! Кроме того, все уже выразили свое мнение.
— Конечно, сэр. Я передам ей, что вы не можете ее принять.
— Наверное, она из газеты, — высказал предположение губернатор. — Объяснись с ней помягче. Никогда не известно…
Секретарь ушел в глубокой задумчивости. У него в голове не укладывалось, как человек, облеченный такой властью, может не принять девушку с такой внешностью и не воспользоваться подвернувшейся возможностью сделать ей приятное. Но пути великих были выше его понимания. Он вернулся к Фрэнсис Джонс и сообщил, глядя в пол, что губернатор очень занят и не может ее принять.
Она вздохнула. Секретарь не смог удержаться и взглянул на нее. Большие печальные глаза тут же завладели его взглядом.
— Неужели никак нельзя? — прошептала девушка.
— Я очень сожалею, но боюсь, что нет.
— У меня осталось всего два дня…
— Я понимаю.
Внезапно она выпрямилась и вскинула голову.
— Выход должен быть! — твердо заявила она и выскользнула из комнаты.
Секретарь был так очарован девушкой, что провел ее до двери и провожал глазами, пока она шла по улице. Вернувшись, он сел в кресло, скрестив руки, и погрузился в мечты о голубых глазах и нежной улыбке, время от времени глубоко и тяжко вздыхая. А Фрэнсис тем временем развернулась и пошла обратно, поднялась в холл, к двери с величественной табличкой «Губернатор». Повернув ручку двери, она быстро прошмыгнула внутрь. Губернатор поднял голову и мысленно застонал, увидев ее.
— Моя дорогая леди… — начал он.
— Не-е, так не пойдет, — быстро сказала она. — Вы должны выслушать меня.
Услышав это «не-е, так не пойдет», губернатор успокоился. Девушка была явно не из газеты. И решимость его окрепла.
— Я действительно слишком занят, чтобы беседовать с вами!
— Вы выглядите не слишком занятым. Сидите тут ноги на стол да поплевываете в окошко!
Губернатор вспыхнул:
— Девушка…
Она пожала плечами и продолжала:
— Дело идет о жизни и смерти. Вы должны выслушать!
— Простите, милая моя девочка, но мое время принадлежит государству, а не частным лицам.
— Звучит неплохо. Не знаю даже, что это должно означать, — сказала девушка. С этими словами она повернула ключ в замке.
Губернатор прямо-таки взвился в кресле.
— Что? Что вы делаете? — задохнулся он. — Отдайте ключ!
Фрэнсис проскользнула мимо него к окну.
— Если понадобится, я его выброшу! — предупредила она.
— Это злоупотребление правами женщин, — заявил губернатор.
— Сэр, — твердо сказала Фрэнсис Джонс, — я прошу только пять минут.
— Пять чертей мне на голову! — взорвался губернатор, не в силах сдержаться. Затем достал наручные часы и положил перед собой на стол. — Хорошо. У вас пять минут, — сказал он. — Делайте что хотите, только без слез. Ясно?
— На свете есть только один человек, который заставил меня плакать.
— И кто же это? — спросил губернатор, заинтересовываясь помимо воли. — Ваш папаша с плеткой?
— Винсент Аллан.
— О! Он заставил вас страдать? Я думал, вы пришли по другому поводу. Но вы наверняка должны знать, что скоро он заплатит за все свои преступления!
— Он никогда не совершал преступлений!
Губернатор вздохнул:
— У меня другие сведения. Он перебил кучу народу. Но оставим это. Вы говорите, он невиновен. Он хорошо держится в седле и неплохо танцует, да?
— Я хочу рассказать о нем правду. Он связался с Гарри Кристофером потому, что там был мой брат, Джим Джонс.
— Так вы сестра Джима?
— Да.
— Славно, славно! Я рад, что смог помочь Джиму. Вот видите, закон милосерден, когда это возможно.
— Да если бы Джим был в десять раз лучше, — твердо сказала она, — все равно ему было бы далеко до Ала!
— Не очень любезные речи для сестры.
— Я говорю не как сестра. Я объясняю ситуацию. Ал ушел к Кристоферу из-за Джима. И в первый раз преступил закон, чтобы спасти Джима из тюрьмы. Я это точно знаю.
— Да, да, помню, — сказал губернатор, смутно припоминая детали дела.
— Потом он остался с Кристофером и был с ними во время ограбления поезда. Все, что он делал, это следил за пассажирами, пока Джим обходил их.
— Я не могу отменить помилование вашего брата, даже если вы этого хотите.
— Я хочу сказать, что Ал не стрелял в охранника. Это сделал Том Моррис. Десять человек подтвердили бы это, если бы их спросили. Да и после он не сделал ничего дурного. Он спас Билла Таккера от смерти. И все.
— Этот Таккер, — отозвался губернатор, — написал несколько писем… весьма странных. Но! Правосудие должно свершиться. Должен быть порядок, даже если закон несколько жесток.
— Факты перед вами. Неужели вы не верите?
— Справедливость… — начал губернатор.
Она упала перед ним на колени.
— О, сэр! — взмолилась девушка. — Если бы вы видели бедного Ала! Он прост как ребенок. Все говорили ему, что он плохой, и он начал им верить. Он даже не поверил… не поверил… что я люблю его!
Губернатор потер подбородок. Эти необыкновенно большие голубые глаза начали выводить его из равновесия. В них не было слез, только отчаянная мольба. Кроме того, сам он не был прожженным политиканом, в груди у него билось обычное человеческое сердце. И у него самого был сын.
— Ну, моя дорогая, — произнес губернатор, — я допускаю, что произошла ошибка…
И девушка внезапно зарыдала:
— Слава Богу, что вы добрый человек… как Ал… как Ал. Он поступил бы так же.
— Это будет мне стоить тридцати голосов, — заметил губернатор.
— Но вы будете счастливы, — сказала она.
— Пожалуй, это самое главное. Еще мне хотелось бы, чтобы мой сын повстречался… — Он закашлялся. — Все, о чем вы просите, будет исполнено.
Три недели бушевали газеты. Бумагомараки изливали несчетные бочки своего сарказма. Но губернатору оставалось еще два года до перевыборов, а за эти два года произошло много счастливых перемен в деле Аллана Винсента.
Спустя год он женился. Еще через год он стал отцом. Тогда же, как заместитель шерифа, некоего Элиаса Джонстона, он изловил Ловкача, Джо Мэттью. Вот и вся история.
А общественное мнение переменилось очень быстро, и когда подошли новые выборы, помощники губернатора могли бы указать на маленькую процветающую ферму в горах близ Эль-Райдела и назвать эту политическую звезду пророком.
Глупее всего было то, что все поверили, будто Аллан полностью изменился; точно так же они были убеждены, что он в один день стал негодяем. И больше всех в это верил сам Аллан. И вместе с остальными в страхе ожидал, что его «дурной» характер однажды проснется и покажет себя. Этот страх наложил печать печали и сдержанности на его внешность и поведение.
Только двое понимали и принимали его таким, каким он и был всегда, — славным, добрым парнем. Первым был шериф Элиас Джонстон, который заплатил за знакомство с Алланом переломом правой руки. А второй была его жена. Они не испытывали рядом с ним благоговейного трепета. И когда он начинал всерьез говорить о своих грехах и молить Бога, чтобы они не передались его ребенку, Джонстон и Фрэнсис только переглядывались и прятали улыбки.
Но они так и не смогли убедить Аллана, что он по характеру — не изгой и одиночка. Когда они начинали спорить с ним, Ал грустно улыбался и не говорил в ответ ни слова, будто считал, что они стараются успокоить его, скрывая истинное положение вещей.
Он вправду так до конца и не поверил, что Фрэнсис любит его, поскольку превозносил ее в своих оценках очень высоко. Ал считал, что она вышла за него замуж из жалости.
Но если на их доме и лежала тень прошлого, она только делала счастье настоящего полнее и прекраснее.