Брэнд Макс. Остаться в живых

   — Возвращаясь к разговору о конокрадстве, могу заверить тебя, земляк, что Том Экер никогда не обвинит меня в краже своей лошади, потому что тогда ему пришлось бы объяснять, как я сумел и посмел завладеть ею, а Том, что ни говори, не захочет портить себе репутацию. Нет, сэр, он сам бросится в погоню и сядет мне на хвост, никому не сказав ни слова. Том Экер никогда не просил помощи у закона. Знаешь, о чем мне это напомнило?..
   По правде говоря, эта история уже вылетела у меня из головы. Мои собственные беды в тот момент навалились на меня всей своей тяжестью, так что я был не в состоянии следить за рассказом. Помню только, что мы долго скакали по холмистой местности и я бездумно следовал за Лэнки всю дорогу, пока мы не оказались у кромки леса, где из кустов прямо у нас перед носом выскочили два кролика и стремглав бросились прочь. В тот же миг длинный винчестер вылетел из чехла, притороченного к седлу под правой ногой Лэнки, и дважды выстрелил. Оба кролика ткнулись в землю.
   Никогда я не видел такой замечательной стрельбы. Свалив второго кролика, Лэнки лукаво посмотрел на меня.
   — Мне везет сегодня с винтовкой, — усмехнулся он.
   — Ну конечно! — воскликнул я. — С той самой секунды, как твоя рука потянулась за оружием, ею двигало только везение, и ничего больше!
   Я подобрал кроликов, и мы прямо на месте освежевали их и поджарили — на завтрак и на обед. Лошадей привязали пастись на поляне меж деревьев, где росла высокая, сочная трава, а сами укутались, во что только могли, и завалились спать.
   Когда я проснулся, было уже далеко за полдень.
   Я зевнул, потянулся и сел. Голова кружилась, а в висках стучало, почти как при лихорадке. Я увидел, что Лэнки тоже не спит. Он сидел скрестив ноги и обстругивал ножом тонкий прутик, что было одним из любимых его занятий.
   — Лэнки, я думаю, здесь наши дороги расходятся, — сказал я, когда в голове у меня немного прояснилось.
   — Как это? — слегка опешил мой спутник.
   Наклонив голову, Лэнки внимательно оглядел свой прутик, как будто для него сейчас не было задачи важнее, чем обтесать его ровно и гладко, от одного конца и до другого.
   — Ну, — принялся я объяснять, — насколько я понимаю, никто и слыхом не слыхивал, что ты помог мне бежать из тюрьмы. Зато все знают, что я в бегах, а те, кто оказывает беглецу помощь, имеют все шансы самим угодить за решетку. Ты подарил мне жизнь и лошадь в придачу. Этого вполне достаточно. Надеюсь, за лошадь я когда-нибудь смогу расплатиться, а вот за второй твой подарок, похоже, я навсегда твой должник. Но теперь нам лучше распрощаться на какое-то время — сказать друг другу «до свидания».
   — Конечно, мы скажем друг другу «до свидания», — неожиданно встрепенулся Лэнки. — Но сегодня вечером тебе еще предстоит кое-что сделать, и для этого тебе, возможно, понадобится моя помощь, точнее, все, на что я способен.
   — Что это мне предстоит сделать сегодня вечером? — насторожился я.
   — Ты как будто хотел повидать эту девушку — Бобби Мид или я ошибаюсь?
   — Да, хорошо бы увидеться с ней… Конечно, если выйдет.
   — Вот я и подумал, что тебе этого захочется, — бодро затараторил Лэнки, — поэтому съездил в поместье Мида, пока ты спал, и договорился за тебя о встрече.
   Я вскочил на ноги, ошеломленный его заявлением;
   — Какого черта!
   — Ну, — нисколько не смутившись, начал он, — это ведь совсем близко — там, за холмами, не больше трех миль отсюда. Мы же все время двигались к дому Мидов — с тех самых пор, как сегодня утром уехали с ранчо Порсонов. Разве ты не заметил?
   — Утром у меня в голове стоял сплошной туман и я настолько отупел, что вообще не думал, куда мы направляемся, — признался я. — Я просто-напросто ехал за тобой. А ты, значит, уже побывал у Мидов и виделся с Бобби?
   — Не совсем, — терпеливо пояснил он. — Тот, с кем я имел дело, — сам старик Мид. Личность яркая и незаурядная, как мне показалось. Верно, Нелли?
   — Да, — согласился я. — Но о чем ты с ним говорил?
   — Как о чем? О том, что ты приедешь повидаться с его дочерью. Разве это не правда?
   — Но он против того, чтобы я виделся с ней!
   — Да, сэр, я тоже это заметил, — важно кивнул Лэнки. — Стоило мне заикнуться, что ты к ним приедешь, Мид сказал «нет». Ты, мол, не сможешь с ней повидаться, а во исполнение своей воли он располагает всеми средствами тебя остановить. Я ответил, что мне крайне неприятно слышать такие речи, но, желает он того или нет, ты все-таки приедешь, увидишься с девушкой и уйдешь обратно, потому как преисполнен почтения к мисс Бобби и должен поблагодарить за все, что она для тебя сделала.
   Я разинул рот от удивления, не в силах произнести ни слова.
   — Видел бы ты, как отреагировал на мои слова этот мистер Мид! — продолжал Лэнки. — Он прямо-таки взбесился. Сказал, что первым заметит тебя, проклятого, — точно не помню, возможно, он употребил более грубое слово, — и ради твоей собственной безопасности советует держаться от его дочери как можно дальше. Ну, я, конечно, ответил, что вообще-то ничего точно не знаю, но, насколько могу судить, безопасность — отнюдь не главная твоя забота.
   — Поражаюсь тебе, Лэнки, — буркнул я, вновь обретя дар речи. — Зачем тебе понадобилось выставлять меня сорвиголовой и отчаянным повесой? Разве я похож на безумного храбреца?
   — Ну, я всего лишь говорил так, как, по-моему, ты сам хотел бы, чтобы я говорил. Мид, конечно, еще немного побушевал, проклиная и ругая тебя на все корки, а потом сказал, что берет ситуацию в свои руки и позаботится, чтобы ты до конца дней своих не забыл об этом. А я ответил ему, что ты, будучи парнем на редкость пунктуальным, появишься у них в доме ровно в девять тридцать и повидаешься с Бобби Мид.
   — Великий Боже! — обессиленно пробормотал я. — И что он сказал на это?
   — Ну, знаешь ли, — протянул Лэнки, — мне очень жаль, что приходится сообщать такие известия, но Мид позволил тебе прийти посидеть с ним, с «го женой и дочерью у них в гостиной. Закавыка в том, что с каждой стороны дома он выставит часовых. Коли ты сумеешь пройти мимо них — с оружием или без, — Мид с удовольствием примет тебя в своем доме, но если его люди заметят тебя — пристрелят на месте как поганого пса и преступника, находящегося вне закона!
   Вконец обомлев от всего услышанного, я уперся затылком в дерево.
   — Ну а что ты? — только и смог выдавить я из себя.
   — Я, естественно, уверил его, что, коль скоро ты идешь просто навестить свою девушку, у тебя нет ни малейшего желания поднимать стрельбу, поэтому вечером ты не выпустишь ни «диной пули, но ровно в девять тридцать войдешь в эту их гостиную и выпьешь с ними чашечку кофе, если, конечно, кофе окажется под рукой. Тут Мид взвился на дыбы и объявил, что кофе непременно будет ждать тебя, а заодно он сам и девушка тоже — лишь бы доставить тебе такое удовольствие!

Глава 22
 

   ЛЭНКИ О ЛЮБВИ
   У меня мелькнула мысль, что Лэнки, мой странноватый друг, должно быть, немного не в своем уме. Уж наверняка у парня не все дома, коли он пошел на безмерный риск, чтобы помочь Дэну Порсону и мне — двум совершенно чужим людям, значившим для него не больше человека на луне.
   Ошалело уставясь на Лэнки, я наконец выпалил:
   — Лэнки, но ведь мистер Мид и Бобби… Они точно решат, что я чокнутый.
   — Послушай, дружище, — улыбнулся мой спутник. — Ты мне скажешь одну вещь?
   — Конечно скажу.
   — Ты ведь влюбился в нее, правда?
   — Думаю, да, — признался я.
   — Ну, тогда все нормально.
   — Что нормально?
   — Все, говорю же тебе. Нормальное сумасшествие в ярко выраженной форме.
   — Что ты хочешь этим сказать?
   — А вот что, — принялся объяснять Лэнки. — Никогда у джентльмена не бывает так мало здравого смысла, как в то время, когда он влюблен. Это любому ясно.
   — Что? По-твоему, в любви нет здравого смысла?
   — Вот именно. Это же просто — как дважды два.
   — Ну, так объясни и мне!
   — Все это выглядит примерно так, — Лэнки выставил перед собой огромные костлявые руки и ткнул указательным пальцем одной из них в ладонь другой.
   Это был его излюбленный жест. Он часто использовал его, когда пытался что-нибудь растолковать. Лэнки вообще обожал всяческие жесты. Глядя со спины, можно было подумать, что говорит мексиканец или француз — так энергично он размахивал руками. При этом двигались и его ступни, а длинные ноги так и вертелись юлой. Движения ног помогали Лэнки оживить рассказ не меньше, чем движения рук.
   — Да, примерно так, дружище, — продолжал он. — Сколько всего в мире мужчин?
   — Не знаю. Ну, скажем, шестьсот или семьсот миллионов.
   — И почти все они когда-нибудь женятся?
   — Да, — согласился я, — полагаю, что так.
   — И главным образом из-за того, что влюбились?
   — Да, — подтвердил я.
   — И каждый из них считает, что его девушка умна и красива, а также необычайно много смыслит во всем на свете — пусть даже на поверку окажется, что она и стряпать-то почти не умеет?
   — Да, это правда. — Я по-прежнему не понимал, к чему он клонит.
   — А теперь сам рассуди, Нелли, — продолжал Лэнки. — Ты только глянь на всех этих женщин, сколько их есть на свете. Большинство — кривобокие; ноги — колесом, колени — скрученные, плечи — сутулые. И они так нескладно сложены в большинстве своем, что в сравнении с ними стена, криво-косо сляпанная начинающим каменщиком, кажется идеально ровной поверхностью!
   Я кивнул, сообразив наконец, куда он ведет.
   — А возьми их лица, — рассуждал Лэнки. — Пока им еще нет двадцати пяти, дело не так уж плохо. Но они улыбаются и ухмыляются, щурятся и приглядываются, спорят и торгуются — разве все это не оставляет морщин? А бессонные ночи, а дети и все такое прочее? Разве это не добавляет борозд и вмятин? Разве это не заставляет их раздаваться вширь все больше и больше? Или же худеть и таять на глазах, становясь вконец изможденными?
   — Да, похоже, ты прав, — хмуро согласился я.
   — А что уж говорить о тех несчастных девицах, которым не повезло с самого рождения, — с косыми глазами, впалыми щеками, кривыми ртами и торчащими наружу зубами. Эти меня просто убивают! И все-таки большинство таких уродин выскочат замуж, и избравшие их джентльмены будут прямо с ума по ним сходить. Так отчего же эти джентльмены будут так убиваться по таким мымрам? Ты можешь мне ответить?
   Уставясь в голубизну небес, проглядывавшую сквозь стволы деревьев, я покачал головой. Лэнки вытащил откуда-то две парочки горных куропаток и, бросив одну из них мне, сам занялся второй парой — то есть начал общипывать и потрошить их перед готовкой. Но вскоре он охладел к этому занятию и, опершись спиной о ствол дерева и заложив руки за голову, прилег отдыхать. Одновременно Лэнки вернулся к теме нашего недавнего разговора и говорил без умолку все время, пока я обрабатывал птиц.
   — Не думаю, что смогу найти ответ, — признался я, когда он повторил свой вопрос.
   — Зато у меня ответ найдется, — бодро объявил Лэнки. — Все дело в том, что любовь сама по себе является одним из видов сумасшествия. Влюбленный джентльмен всегда немного помешан, вот так-то. Ты не заметишь ничего особенного в моей возлюбленной с одиноко торчащим зубом, а я не найду ничего привлекательного в твоей любимой девушке, у которой зубов больше, чем нужно. Как видишь, каждый из нас предпочитает свой собственный, особенный вид яда, и стоит только ей взглянуть, как у нас тут же сердца из груди выпрыгивают от волнения и земля из-под ног уходит! Да, это один из видов безумия, никак иначе. И поэтому не случится ничего страшного, если ты будешь вести себя как ненормальный во всем, что касается этой девчушки Мид. Чем безумнее твои поступки, тем больше она уверует, что ты в нее влюблен. И наоборот, чем более здраво ты вздумаешь себя вести, тем сильнее ее папа и она сама будут склоняться к мысли, что не так-то уж ты и увлечен ею на самом деле. Ты следишь за ходом моих мыслей, Нелли?
   — Слежу, — ответил я. — Но ляпнуть, что я заявлюсь к ним в девять тридцать, проскочив мимо толпы вооруженных людей, которым приказано стрелять, как только они меня заметят…
   — Видишь ли, в чем дело, партнер. — Лэнки разжег трубку, а затем выбросил одну руку вперед, широким жестом снисходительного и великодушного мудреца. — Видишь ли, в чем тут дело… Не будь старик Мид и сам отчасти заинтересован этой идеей, он не стал бы строить на твоем пути столько препятствий.
   — Каким образом ты пришел к такому выводу? — полюбопытствовал я, начиная разжигать костер.
   — Каким, говоришь, образом? Да очень просто, сынок! Мистер Мид, можешь не сомневаться, романтик по натуре, поэтому, даже вскипая и неистовствуя от одной только мысли, что ты свидишься с его дочкой, он вовсе не запрещает тебе сделать это и не прячет девушку подальше, а собирается сделать эту встречу невозможной для тебя. А это слово — «невозможный» — очень уж обширное и многозначительное, браток. Его легко произнести, легко написать черным по белому, но выполнить то, что за ним стоит, не так-то просто. Мид сказал, что собирается сделать эту встречу невозможной для тебя, а он человек богатый, он умен и вдобавок может расставить повсюду кучу вооруженных людей, готовых выполнить любой приказ. Но все равно есть шанс, что Мид выстроит стену, в которой один кирпич окажется слабым, и если мы найдем и вышибем этот один-единственный кирпич, то легко пролезем сквозь образовавшуюся брешь!
   Лэнки закинул ногу на ногу, пока излагал мне все это, и на лице его проступило выражение такого живейшего удовольствия, какого я еще никогда в жизни не видывал.
   — Но как нам обнаружить этот слабый кирпич в сплошной стене? — спросил я.
   — Не знаю, — усмехнулся он. — Как раз об этом я и собираюсь теперь поразмыслить. Лучший способ обдумывания проблемы состоит в том, чтобы не дергаться, не беспокоиться, а просто глубоко дышать, как будто бы ты спишь, и довольно скоро, когда ты полностью расслабишься, в голову сами собой потекут новые мысли. Сначала — смутные и едва уловимые, как бесформенные, призрачные картины сновидения, которое еще не овладело тобой целиком, затем — все более ясные и отчетливые и, наконец, — готовенькие, во всей своей полноте и завершенности.
   Я искоса поглядывал на Лэнки, продолжая готовить ужин. Я настолько проголодался, что, приписывая свой зверский аппетит и спутнику, решил запечь всех четырех куропаток сразу. Я насадил обработанные птичьи тушки на прутья, затем укрепил их перед костром, слегка наклонив и намереваясь таким образом хорошенько пропечь куропаток до появления соблазнительно хрустящей корочки.
   Теперь осталось только присматривать за ними. У Лэнки нашлись кофе и кофейник, а также сухари и соль. Все это хранилось в походных сумках за седлом «медвежьей» лошади. Я вытащил и разобрал его припасы и, обнаружив неподалеку от нашей стоянки ручеек, журчавший среди деревьев, принялся готовить кофе.
   Затем я снова взглянул на Лэнки: по-прежнему закинув руки за голову, он как в трансе смотрел на верхушки деревьев. Двигалась только его трубка — то медленно переползала из одного угла рта в другой, то просто покачивалась вверх-вниз. Лэнки же словно и не замечал этого, смотрел себе вверх ничего не выражающим взглядом — как лунатик.
   Спустя какое-то время, не вытерпев, я задал новый вопрос:
   — Лэнки, а ты сам когда-нибудь влюблялся?
   — Да, пару-тройку раз.
   — Так расскажи мне об этом!
   — У-у-у, братишка, — протянул он, — у меня наблюдались все признаки помешательства, которые, я думаю, есть и у тебя сейчас. Ночью я не мог уснуть, а днем ходил сонный и вялый, не в силах ни есть, ни пить, ну и все такое прочее!
   — И в кого это ты мог так сильно влюбиться, Лэнки?
   — Да вот была одна такая дамочка близ Эль-Пасо, немного вверх по реке. Страшная как смертный грех, хуже и не придумаешь. Жила она в крошечном домике и разводила коз.
   — Она была мексиканкой, Лэнки?
   — На вид вроде как испанка. — Долговязый задумчиво нахмурил брови и добавил со вздохом: — А какие у нее были глаза!..
   — А усов у нее, случайно, не было?
   Лэнки моргнул одним глазом и перевел взгляд на самые верхние ветки.
   — Что-то там такое виднелось вроде пушка над верхней губой, — признал он. — Я играл ей на банджо, ну и все остальное… Почти каждый вечер таскался туда повидать ее.
   — Ну и что дальше?
   — А дальше случилась одна очень грустная история, — вздохнул Лэнки. — Мне неприятно вспоминать об этом, и я бы не стал, не будь намного старше тебя. Но я обязан поделиться с тобой жизненным опытом. Так вот, однажды в полнолуние выехал я на дорогу к ее дому и увидел сбоку от себя огромную желтую луну. Она висела, просвечивая сквозь ветви деревьев, да так низко, что я мог бы вскарабкаться и оторвать ломоть.
   Добравшись до места, подхожу я к крыльцу и вижу, что дверь закрыта, хотя внутри горит свет. Я стучу.
   «Кто там?» — спрашивает Чикита. «Я, сестренка», — отвечаю я ей.
   Тут в разговор вклинивается мужской голос. «Какой это, — я?» — рычит он по-испански.
   А Чикита, эта подлая изменница, эта кукла набивная, и говорит ему: «Да ну, не бери в голову, это всего лишь никчемный янки, он уже довольно долго пытается приударить за мной». — «Пойду-ка я вспылю ему как следует», — заявляет мексиканец.
   И вот он выходит, здоровый как шкаф, а кончики его усов торчат в обе стороны — как у кота…
   Здесь Лэнки останавливается.
   — Надеюсь, он не слишком грубо с тобой обошелся? — прыснул я, ожидая продолжения рассказа.
   Лэнки пожал плечами.
   — Это было давным-давно, браток, — ответил он, подумав. — А боец из меня плохой, да и память на драки короткая.

Глава 23
ДОМ МИДОВ

   Никогда не забуду, как быстро мы расправились с дичью. То, что осталось от птиц, вряд ли могло бы прельстить даже самого голодного пса. Я спросил у Лэнки, сколько пуль он потратил на эту четверку, и тот ответил, что пришлось сделать шесть выстрелов. Я удивился, так как совсем недавно собственными глазами видел, как он одного за другим уложил двух бегущих кроликов. Такой потрясающе четкой стрельбы мне никогда раньше видеть не доводилось. Заметив мое удивление, Лэнки с серьезным видом просто и скромно пояснил, что ему никогда не нравилось стрелять в сидящую дичь, а именно так и ведут себя обычно куропатки, пока к ним не приблизишься настолько, что еще чуть-чуть — и хватай голыми руками. Лэнки же всегда вспугивал дичь и только после этого позволял себе выстрелить,
   Я молча переваривал эту информацию. На того, кто без винтовки способен шестью пулями сбить на лету четырех куропаток, безусловно, можно положиться в случае опасности или крайней нужды.
   — Сколько противников ты сразил, Лэнки? — вдруг спросил я его.
   Мой друг грустно покачал головой.
   — Нелли, ты всегда все разговоры переводишь на бои и сражения, — с огорчением заметил он. — А у меня от таких разговоров всегда холодок по спине пробегает. Ну сколько мне тебе объяснять, что я не боец и не вояка, а самый мирный человек?
   После еды мы выкурили по сигарете, потом я вымыл кофейник и собрал весь наш скарб. Я давно уже успел заметить, что Лэнки абсолютно беспомощен во всем, что касается привала, обустройства лагеря, приготовления пищи — любых заурядных домашних дел. Он готов был скорее с голоду помереть, чем взяться за стряпню. А что до рубки дров, привязывания лошадей или их оседлывания, укладки и распаковывания вещей или даже невинной прогулки за водой для кофе, то всякий раз, как только возникала подобная необходимость, он долго и тяжко вздыхал, медленно поднимался с выражением муки на лице, затем, постанывая, вновь падал на место, после чего делал еще одну попытку встать — и так до тех пор, пока столь невыносимые страдания не начинали терзать вас раскаянием. Так что всю «домашнюю» работу на стоянке выполнял я. И я был даже рад этому! Пока в руках у Лэнки винтовка, любой его спутник мог не бояться голода! Пусть только какой-нибудь самый мелкий зверек хотя бы на дюйм высунется из норки — мой долговязый друг мог запросто срезать ему голову с расстояния, на котором она казалась лишь черным пятнышком. Лэнки принадлежал к числу тех, кто просто не умеет промахиваться, и если мне случалось видеть людей, не уступавших ему в меткости, то о таких, у кого меткость сочеталась бы со столь же фантастической быстротой, мне и слышать не приходилось.
   Когда все вещи были собраны, мы тронулись в путь.
   Солнце уже клонилось к закату, когда мы подъехали к густым зарослям, где Лэнки слез с седла, велев и мне сделать то же самое. Мы привязали лошадей и двинулись вперед пешком. Заросли потихоньку редели, пока не перешли в чахлую, открытую рощицу, у самой кромки которой моему взгляду предстал огромный сад, а за ним — великолепный дом, выкрашенный в белый цвет и окруженный со всех сторон солнцезащитными навесами. По стороне ближнего к нам крыла тянулась широкая терраса. Усадьбу строили с размахом и заботой о комфорте, поэтому она больше напоминала дом на людном курорте, чем обычное жилье хозяина крупного ранчо.
   Это немедленно показало мне дистанцию, отделявшую меня от Бобби Мид. Легко говорить, что все люди рождаются равными и свободными, но те, кто имеет деньги и привилегии, всегда обречены возвышаться над менее везучими собратьями, прозябающими в бедности и вынужденными самостоятельно пробивать себе дорогу в жизни.
   Нечего удивляться, что Роберт Мид хотел держать меня подальше от своей дочери с того самого момента, как она проявила интерес к простому ковбою, не отягощенному ничем, кроме того, что на нем надето.
   Я тяжело переживал все это, сидя под деревьями и наблюдая, как темнота постепенно поглощает дом и в окнах зажигаются огни.
   Но было там и кое-что, стоившее гораздо большего внимания, чем дом и огни: на террасе, о которой я уже упоминал, стали появляться люди. Я видел, как они прохаживаются взад-вперед. И больше всего меня поразило, что ходившие дозором мужчины были вооружены двуствольными обрезанными дробовиками. Такие короткоствольные обрезы — и не ружья вовсе, а настоящие орудия убийства!
   Я вспомнил волевой подбородок и решительный взгляд Роберта Мида. Да, теперь мне представили недвусмысленное доказательство, что и характер у него под стать внешности!
   — Это место — там, братишка, — ткнул пальцем Лэнки. — Я про эту их гостиную. И точно в девять тридцать — чуть больше чем через час — ты должен войти туда, потому как, насколько я понимаю, именно там они усядутся после ужина с кофе и прочим. Что скажешь?
   И, выкладывая мне все это, Лэнки довольно посмеивался! Помню, с какой ухмылкой он сел на землю, поджав колени к груди и продолжая хихикать, да так громко, что я диву давался, почему люди на террасе ничего не слышат.
   — Неужели это такая веселая шутка, Лэнки? — спросил я его с горечью. — Может, мне и удастся войти в их гостиную в девять тридцать, вот только я наверняка буду чрезмерно перегружен картечью, когда там окажусь.
   — Да, на вид задачка вроде бы невыполнима, правда? — засмеялся Лэнки. — Но если хорошенько поразмыслить, трудно найти что-либо и впрямь невозможное. Поскольку у людей, в отличие от животных, есть не только руки и ноги, но еще и мозги.
   Он опустил колени и потер костлявые ладони одну о другую так энергично, что я услышал шуршание кожи.
   — Так каков же ответ? — не вытерпел я, чувствуя, что пауза затягивается.
   Лэнки ничего не ответил. Потянулись долгие минуты ожидания. Около девяти часов я заметил неясные, силуэты нескольких людей, входящих в расположенную за террасой комнату. Их было хорошо видно, поскольку ближняя к нам стена комнаты являла собой сплошную череду французских окон — двустворчатых, от самого пола, лишь слегка прикрытых тонкими, как паутина, занавесками. Я знал, что сейчас около девяти, так как перед самым появлением на веранде людей до нас донесся бой часов.
   А когда эти самые часы пробьют в следующий раз, мне предстоит войти в эту комнату и выпить чашку кофе!
   Не стану скрывать: думая о такой перспективе, я обливался потом. Меж тем, когда я, запинаясь, повторил вопрос, у Лэнки все еще не было ответа.
   Спустя какое-то время он вдруг встал и тихо растворился среди деревьев, пока я рассеянно размышлял о том, как удается его огромным лапам так бесшумно ступать по земле. Утешала меня только одна надежда: возможно, Бобби Мид поймет, что мой посланец вышел за рамки дозволенного и наболтал лишнего, а у меня самого таких бредовых намерений никогда не было.
   Хотя, говоря от моего имени, Лэнки мог принять такой простецкий вид, что никому бы и в голову не пришло, что все сказанное — лишь плод его безудержного воображения! Нет, скорее всего, они решили, что я слабоумный, глупый хвастун!
   Это навеки разлучило бы меня с Бобби. Но вообще-то я уже чувствовал, что всем моим мечтам — конец. Стоило только взглянуть на этот великолепный сад, огромный дом, где все дышало роскошью и богатством.
   Тут наконец вернулся мой фантазер. В руке он нес что-то вроде змеи.
   — Для чего нам веревка, Лэнки? — спросил я.
   Я чуть слышно шептал, но ответ прозвучал так громко, что меня так и подбросило от страха.
   — Да так, есть одна идейка. Осталось всего десять минут до нашего выхода на сцену. Ты готов, братишка?
   Вместо того чтобы ответить, я задал новый вопрос:
   — Но что это за идея, Лэнки?
   — Сейчас покажу. Ты сам все поймешь, как только мы двинемся.
   Я вздохнул.
   — Может, предпочтешь идти вслепую? — полюбопытствовал долговязый. — Дело в том, что идейка у меня и в самом деле крохотная-крохотная.
   Я отчаянно махнул рукой в темноту: