Бреза Тадеуш. Стены Иерихона

   Слишком заурядна для красавицы. Не было в ней какой-то своей искорки, но как же все в ней великолепно. Очаровательная головка, радовался Костопольский. Фигура чересчур грузновата, словно постамент. Все вместе напоминает статую вообще, ничью статую? Теория очень красивого тела, а не кто-то конкретно.
   - В принципе все хотели бы мной руководить, а на самом-то деле я всегда одна, - призналась она.
   Костопольский не сводил с нее глаз. Невыразительных, тусклых, водянистых. Но это разбавленное винцо больше кружило головы женщинам, чем нередко самые красивые глаза. Оно, капля по капле, приковывало к себе внимание. Метке недавно снился экзамен на аттестат зрелости Учитель математики смотрел на нее то своими глазами, то глазами Костопольского; она вспомнила свой сон. И подумала, что еще очень нескоро забудет эти взгляды.
   - А муж?! - невзначай бросил Костопольский.
   Из целого набора чьих-то кокетливых приемов в памяти ее осталась такая вот фраза. Она выдала ее за свою.
   - Нельзя одновременно поклоняться двум богам, женщине и карьере.
   Костопольский не строил иллюзий, что с Меткой у него все пойдет просто, как это можно было бы заключить из ее слов.
   Она, конечно же, страшно желала, чтобы Костопольский приступил к делу, причем желание подогревалось еще и тем, что Метка знала, как она строптива. Он чувствовал в ней и эту готовность, и то, что именно на него она возложит бремя увлечь себя. Он ведь так опытен. Донжуаны существуют затем, чтобы и у неприступных женщин кто-нибудь был. Мысль эта рассмешила Костопольского.
   - Я к вашим услугам! - прошептал он и подморгнул в знак того, что это шутка.
   Она сделала вид, что не расслышала, но, хотя и не без колебаний, следуя своему решению, рассказала историю, которую ей напомнили слова Костопольского.
   - Сестра моей мамы была известной во всей Варшаве красавицей. Однажды обе они очень поздно возвращались домой.
   На Саксонской площади кто-то пристал к ним. Мама, скромная, тихая женщина, чуть не в слезы: "Какие несносные эти мужчины!" А та, опытная, которая была нарасхват, утешает ее: "Не бойся, они только притворяются такими".
   Костопольский позволил себе быть чуть менее серьезным.
   - Притворяются! - улыбнулся он. - Вовсе не притворяются, просто тотчас же у них пропадает всякая охота.
   Метка Сянос вздрогнула, припомнив что-то.
   - И это наихудший вид притворства! Все мы предпочитаем тех, кто ничего не умеет, тем, кто ненадолго.
   Она немного сконфузилась.
   - Вы понимаете, о чем я говорю, - сама того не желая, пояснила она торопливо. - Совсем не о физической стороне дела!
   Д о том, что не успеешь оглянуться, а с любовницей такой обращается уже как муж, все как-то обыденно, все как по обячанности. Любить хотели бы нес, да вот никто не умеет!
   Костоно.тьский обж.';! взглядом гостиную.
   Никто? - (hi поморщился. - HI.! хороню искали?
   Ничто уже нс напоминало и Метке женщину, которая кокстни'!;н'т, Она смтрс,'ш i!n Костопольского хмуро, слонно се донимали какие ю дом.цпяис хлопоты. I'n'im (H.I и"; слышать, о чем он.)
   (спорит, можно было б!"1 нолум.т., чк1 ее !апимяст проблема (.[-"мжшктн w к мужчинам, а к цо.чнотс. И обеспокоена он;) тем, ill" Tciiepi, придется во многим ccf"f "TK;!.".шаг!.. но 'по JTU (""v;io tit ЖИШ1.''
   Я "с Moi у слишком часто sipof)u4;JTi", скачала она. - Да и нооГицс подобные пещи немного пугают меня. Истее! пенно, я ни и чем, чю было, нс жа,'кчо. Л если мне и нс хочется, то понес нс оттого, что с этим связано немало неприятностей. Желание отпивает у меня, скорее, само удовольствие.
   И она опят), покраснела.
   - Я и сейчас нс говорю о фижчсгкой стороне дела, с трудом прошептала она.
   - Вы л угом уверены?
   Костопольский упорно рассматривал лицо Метки. Можно было еще глубже погрузиться в ее глаза. Выражение их не менялось, казалось только, что, хотя 1ц"ст их, темно-синий, стал еще гуще, они сделались прозрачнее, пропуская в себя человеческий взгляд.
   К беседе, которую она вела, она нс готовилась заранее. Ей и в голову не пришло бы разговаривать подобным тоном с кем-нибудь из знакомых мужчин. Так исповедоваться в своих недостатках может молодой поэт перед критиком, который пробудил в нем доверие к себе. И если, кто знает, он этим воспользуется, нс страшно; самое главное, помог бы советом. И действительно, хотя Костопольский и был ею очарован, он не относился к разговору как к возможности сразу же приступить к стараниям присоединить Метку к своей коллекции. Ему хотелось докопаться до сути самой проблемы.
   - Вообще-то верите ли вы в примат плоти? - допрашивал он ее, словно на экзамене по катехизису.
   Ее захлестнул гнев, почему, говоря на эти темы, нельзя обойтись без нелепостей. Она запуталась.
   - А что такое плоть? Разве это известно? Не красота, она слишком хрупка. Не сила в сближении, хотя, правда, тут обо всем забываешь, но потом тотчас же забываешь и о сближении. Так какой прок мне от такого забвения, к которому не привлечена даже память. Все не то.
   Костопольский не мог еще понять, какова она. Холодна или, напротив, как раз горяча. Мысль обладать ею все больше захватывала его. А не сама Метка. Она все еще казалось ему скорее олицетворением красоты, а г;е женщиной. Воплощением совершенства того типа, которому покорялись ушедшие эпохи. Он даже и не знал, как к ней подступиться. Его это нимало не огорчало. Школой Костопольского был полный покой. Он не говорил, что восхищен. И сам не пытался вызвать к себе восхищения. В любовных делах он добивался своего, овладевая предметом. Не очаровывал, зато выслушивал исповедь о разочарованиях. Казалось, он отправлялся в страну любви как посланец рассудка. Он предлагал себя, не гарантируя, что любовь придет, а обещая, что это не будет пошло.
   - Одно могу утверждать со всей определенностью, - начал он тоном доктора, который сидит за столо?, после осмотра больного, но еще не взялся выписывать рецепт, - просто-напросто никто вас не занимает. Ну хорошо, узнаете вы об этом. И что? Можно прожить годы и годы-и не влюбиться! Но любовь-то в эти годы нужна. Чужой, как видно, вам недостаточно. Результат она приносит ничтожный. Вы все удивляетесь, что ваш жизненный фонд так скромен. Но вы ведь в одиночку пополняете его! Так вас ничто не удовлетворит. Послушайте-ка меня. Поразмышляйте обо мне. Я присматриваюсь к вам очень давно. Если вы мне поможете, я разгадаю вас. От меня вы о себе узнаете все, что может подметить человек у другого и осмыслить в нем. К слову, и очень сжившиеся друг с другом люди не всегда любят говорить кое о каких вещах. А я и тут помогу вам понять себя.
   Костопольский обращался к женщине, словно выступал в комиссии сейма, если принять во внимание, что-так говорилик комиссии он обращался как к женщине. Что он умел делать как никто другой, так это кротостью завоевывать к себе доверие.
   Во-вторых, не допускать и тени подозрения, что у него есть свой интерес, убеждать, что, когда речь заходила о решении, нельзя медлить и минуты. Он советовал выгодное дело, которое его якобы не занимало. Он указывал людям на пропасть перед самым их носом, указывал словом, даже не жестом, и уж никогда не вскакивал со стула. Причем поступал так не оттого, что был флегматичен или бесчувствен, а в убеждении, что спокойствию и рассудительности-этим двум надежным крыльям, всегда способным спасти, всюду должно найтись место, даже на самом дне пропасти. Впрочем, если уж пропасть, то на дне ее всегда спасение; если дно, то непременно лестница, ведущая наверх, или боковой выход не сразу, так спустя какое-то время отыщутся.
   Вот самоубийство как раз и доказывает, что люди умеют загонять себя в угол! Можно ли относиться к самоубийцам всерьез, хотя и трудно быть более серьезным, - рассуждал Костопольский. Пуля им в голову входит легко, а все остальное-с огромным трудом.
   Это прекрасно, что поступком своим они как бы объявляют:
   жизнь для них не единственная крайность Но не надо из-за этого впадать в другую. В смерть! Жизнь дана нам пожизненно. Есть ведь такие спекуляции, которые с нею не проходят. Костопольский сверлил Метку глазами. Чудная женщина! Кто знает, не будет ли она моим прощанием с родиной! расчувствовался он.
   Он давно сказал себе, чт ) уедет. В последние месяцы мысль эта стала навязчивой идеей. Может, в Южную Америку? В далекий мир. Лишь бы не в иной.
   - Открою вам свой секрет, - решившись на искренность, он совершил преступление, отходя от своих принципов и немного злясь на себя, но и был растроган тем, что Метка вынудила его к этому. - Я убираюсь отсюда.
   Она не поняла.
   - От Штемлеров?
   - Нет, из Польши. Хотел бы, прощаясь с нею, поклониться вам.
   Метку однажды кто-то надул разговорами об отъезде. Сегодня она бы сказала, что никакой это не повод. Почему же путешественник может иметь на нее больше прав. Куда бы это привело?
   Она слегка надула губы.
   - Хорошо, что вы мне об этом говорите с самого начала.
   Стало быть, эти курсы о жизни и обо мне будут заочными.
   Костопольский почувствовал иронию, но посчитал это своего рода флиртом.
   - Нет, - ответил он, - курсы состоятся здесь. Я уеду, когда мы исчерпаем весь материал. - И снова вернулся к своим мыслям. - Вы будете моим расставанием.
   - Вы уверены, - спросила она, - что я пожелаю вам счастливого пути, как вы того хотите?
   - Совершенно, - признался он.
   - Судьба благословила нас, женщин, всякий раз, как мы начинаем уступать мужчине, одним таким мгновеньем, когда мы, словно в белый день, видим, чего будет стоить то приключение, которое близится. Я как раз переживаю сейчас такое мгновенье.
   Костопольский сделал вид, что ему приходится кричать.
   - Смотрите же, всматривайтесь же в него.
   А спустя минуту:
   - И что вы увидели?
   Но не дал ей ответить. Сам ответил за нее.
   - Путь из этого приключения не ведет ни к страданию, ни к горечи. Ценность его в том, что вы всегда будете вспоминать о нем и память о нем не будет ни тоской, ни укором. Все предшествующие ему годы мысль ваша объединит в неразрывное целое с годами детства. Знаете, приключения бывают либо глупыми, либо такими, которые нас умудряют. Верите ли вы в приключение, которое вместило в себя всю возможную зрелость?
   Такое приключение рядом.
   Сянос, хоть и разозлилась на себя за то, что скажет вещь само собой разумеющуюся, тем не менее предупредила:
   - А если я решусь. Вы не думали об этом?
   - Вы лучше обдумайте, согласны ли вы? И что? Предпочитаете это? Выбирайте.
   Сам выбор, казалось, не очень занимал ее.
   - У вас большие трудности?
   - Как и всякий раз'--удивилась она. - Если не большие' Признаваться в этом ужасно грустно. Все прошлое свести только к этому! Тогда его пускаешь в распродажу но очень невыгодному курсу. И что еще хуже-с ведома чужих. Хотя бы и одного. Это и вправду горько.
   - Да, - повторила она. - Есть у меня трудности. Во всяком случае, куда значительнее, чем при родах. Мне приходится исповедоваться под наркозом.
   Костопольский пробурчал с деланным добродушием:
   - Во всяком случае, вы должны. - И он коснулся ее руки. - Непременно. Теперь надо только не отступить от собственного мнения. Закройте глаза и скажите себе: я больше ничего не переменю.
   Но Метка смотрела теперь на своего мужа. Тот стоял в дверях. Черные раскосые глаза его смеялись. Он вырвался из какой-то компании, в которой пили. Внимательно окинул гостиную. И скрючился, словно в руках держал чашечку кофе, который боялся пролить. Плотно сжал губы. Ноздри мягкого, оплывшего носа-он резко дышал носом-раздуты. Наконец он заметил жену. Немного сконфузился.
   - Иди! - Метка протянула мужу руку.
   В последний момент Костопольский отдернул свою. Появление Янека Сяноса не рассердило его. Он успел обговорить свое дело.
   А теперь пусть будет и муж. Он весело поздоровался с ним.
   Подвинулся, дав ему место, когда Метка попросила:
   - Посиди с нами.
   Мотыч, впервые увидев его, сказал:
   - Что касается черт его лица, то сразу видно, бог создал их, наплевав на всякую там географическую формалистику.
   Сянос услышал это и расхохотался. Здесь он понимал бога.
   Если тот хотел сохранить их семейную фирму, ему надо было подумать о весьма изощренном интерьере будущего директора.
   Когда он был готов, лицо он мог, в сущности, дать любое, лучше помилее, но главное-побыстрее. И дозревать Сяносу пришлось кое-как. В день совершеннолетия он принял на себя руководство заводом. Идея эта принадлежала матери, по мнению которой предприятие уже дышало на ладан. Так пусть же и он приложит руку к их разорению. Наравне с отцом на том свете и с нею самой, неведомо на каком свете живущей. До сих пор Сянос ни во что не вмешивался. Был под опекой. Опеке не доверял, но и себе тоже. Чужая глупость не умещалась в его голове. Он выговаривал себе, что упрощает дело, что плохо смотрел, что так быть не может. Подозревал, что ощущения каким-то образом подводят его. Непохоже, чтобы моя семья отличалась таким идиотизмом, остерегал он сам себя. Он ошибался-понял это, когда подрос.
   Четыре поколения Сяносов владели в Варшаве заводом игрушек. Самым знаменитым и самым большим в Польше. Гигантский игрушечный магазин на Театральной площади. Помимо еще одиннадцати в провинциальных городах. Когда молодой Сянос стал прсдседа гелем правления, директор, отвечавший за сбыт, сострил, чю завод игрушек спасет ребенок. Сянос, казалось, разделял это мнение. Истолковав его, однако, по-иному. Он женился. Мечтал о потомстве. Сам он уже так давно готовился к своей серьезной роли, что позабыл, чем забав-ияются в детстве.
   Ему хотелось приглядеться к этому по возможности поближе.
   Для Метки он был хорошей партией. Ее отец, высокопоставленный чиновник в министерстве просвещения, торопливо шел к пенсии. Больной, желчный, скрытый -правда, не очень искусно! - -эндек. Ничто нс могло спасти его от отправки на отдых. А значит, нечего было тянуть, когда Сянос сделал предложение. У Метки наверняка времени впереди оставалось немало. У отца не оставалось вовсе. Венчал их кардинал. Департаменту по делам вероисповеданий устроить это для директора завода было делом пустячным. Министерские автомобили, швейцары, множество поблажек, которых они добились через министерство, и торжество приобрело блеск. Хотя завтрашний день мог оказаться совсем серым. И старик, обычно такой невозмутимый, плакал, растроганный свадьбой дочери. Пригодилось и уважение к своей должности, к чему не без труда удалось ему приучить людей.
   Теперь он передавал его в другие руки, что куда как больше, чем отдать Метку, вмиг терял их обоих, выпестованных всем сердцем, так заботливо. Сянос обнял его, гордый женой, довольный, что и свадьба вышла великолепная. Это-то ему и нужно было, чтобы подняться над собственной семьей. Он хотел порвать с ней, отодвинуть от себя, занять сердце кем-нибудь еще. Он давно пришел к мысли, что нет иного способа развязаться со своей семьей, как только найти другую. Он и завел ее. Теперь Сянос обрел покой. Свои не могли часто посещать его. Ему нетрудно было выставлять их вон. Обирать себя он не давал. Благодаря жене дом его стал для них почти чужим. Он смеялся. "Женитьба-отличная идея", - повторял без конца. Ко всему прочему Метка была так красива! Ее тоже радовало, что у нее есть дом. И может, дом этот, эта радость, что он их, притупили их бдительность. Если бы случай оторвал их от него навсегда, они стали бы друг для друга чем-то большим, не исключено даже, что всем.
   Вдобавок Сянос в те же самые дни, когда он связал свою судьбу с Меткой, вступил и еще в один союз. С заводом. Самое плохое, что это совпало по времени. Он готов был поклясться, что днем на заводе думал о Метке, правда, ночью он чаще думал о заводе.
   Не потому, что завод был ему ближе, но потому, что с Меткой, полагал он, все улажено, а с заводом-нет.
   А между тем и с Меткой, и с заводом дело обстояло одинаково. Он должен был их обоих сохранить, подкрепить собой, развивать. Только вот заводу, это было видно невооруженным глазом, срочно требовалась мужская рука. Метка могла подождать. Сянос порой отдавал себе отчет в том, что голова его занята не ею, а какой прок Метке от его туловища с головой, вроде бы отсеченной! Он возвращался пораньше. Но все, что у него было сказать, он выговаривал на заводе. Он добился, что его полюбили, столь же быстро дал возможность оценить себя, а потому не искал дома ни похвал, ни восторгов. И в этом отношении завода ему хватало. Именно с помощью постепенных усовершенствований он сумел укрепить его. Он переменил в фирме все, но ничего не делал одним махом. Никто в подобном случае не решился бы уволить меньше людей. Часть прежнего персонала осталась и при новом руководстве просто благодаря своему возрасту. Сянос мирился с этим, но в душе рассчитывал, что они скоро перемрут. Некоторым даже удалось оправдать его расчеты; от их семей он узнавал, как сильно страдали они перед смертью оттого, что уходят, когда завод начинает вставать на ноги. Один, уже занеся ногу на порог того света, извинялся перед Сяносом от своего имени и от имени всей старой гвардии за то, что в такой момент они покидают его. Сянос выслушивал подобные слова со всей серьезностью. Он многое сделал бы, чтобы ускорить выздоровление фирмы, но из средств, которые могли этому способствовать, он исключал те, что ущемляют интересы людей старых. На места старых он брал самых молодых, которых только можно было найти в Варшаве. И не из-за каких-нибудь предрассудков. Молодые обладали прежде всего тем достоинством, что их можно было заменить, если они не выказывали иных достоинств. Но в этом наборе, который ни в малейшей степени не был выбором, Сяносу сопутствовало счастье. Когда образовывалось свободное место, он легко соглашался, довольствуясь простой рекомендацией, ибо полагал, что одинаково некрасиво было и выбрасывать вон старых, и не предоставлять шансы молодым. Оказалось, что во всем этом судьба держала в мыслях прежде всего его собственный шанс.
   Фирма дедов и внуков, в которой не осталось ни одного человека под сорок, быстро шла в гору. Наверняка это не было результатом столь удачно подобранного коллектива, но i .^лько в подобных обстоятельствах и могла сложиться та особая атмосфера, которая воцарилась в фирме. Канули в прошлое всякая грубость, а с нею вместе и известный тип тупой и настырной амбициозности, свойственной возрасту, для которого солидный заработок и власть превыше всего.
   Костопольский симпатизировал Сяносу. Ему по душе были его разумный размах в мыслях, его счастье, которого он добивался, относительно немного отбирая у других. С какими же людьми, совсем на Сяноса не похожими, сталкивался Костопольский в жизни. Если самому ему хотелось чем-нибудь завладеть, с какой силой приходилось давить. А какую атаку некогда предприняли против него! Его даже вынудили расстаться с политикой. Где деньги, где должность, там сразу же и хищничество. А тут вдруг вовсе не такое уж пустячное дело ведется, как в сказке.
   - Столько о вас разговоров. - Лицо Сяноса приняло озабоченное выражение, хотя услышанные им слова Костопольского согревали его сердце. А никто не знает, в чем ваш секрет. Ваша человечность в фирме-что это анахронизм или музыка будущего?
   Сяноса подобные вопросы ставили в тупик.
   - То вы мне напоминаете о Диккенсе, а то об Уэллсе, - добавил Костопольский.
   Метка растроганно воскликнула:
   - Ну что Янеку на это отвечать!
   И еще раз взглянула на него своими сказочными глазами.
   Конечно же, он был таким милым. Как ребенок! И она чувствовала, что при нем, как при ребенке, нельзя на кое-какие темы говорить. А она так любила порассуждать о проблемах пола.
   Янека она стеснялась. Куда-больше, чем, к примеру, Костопольского. А ведь он не волновал ее. Она перевела взгляд на Костопольского. Ничегошеньки в нем нет! - утвердилась она в своем мнении.
   Так что же так ломает в ней всякое сопротивление? Его зрелость?
   Он наклонился к Сяносу и зашептал:
   - Вы достаточно думаете о будущем?
   Как это? Только о нем и думаю! Но он не так понял.
   Костопольский пояснил свою мысль.
   - Вы имеете в виду завод, каким он станет когда-нибудь. Вы его развиваете. Но жизнь не всегда прямая линия. Бывают внезапные, крутые повороты.
   Голос его повис в тишине. Слова Костопольского не произвели на Сяноса должного впечатления.
   - Держимся, - Сянос искал, но так и не нашел слова поскромнее, - прима! - проговорил он и опустил глаза.
   - Знаю, знаю. - Костопольский похвалил его. - Скоро вы станете миллионером. На ваш комнатный бильярд натыкаешься на каждом шагу. Фантастическая идея!
   Его собственная! Сяносу опять пришлось покраснеть. Несколько лет назад он купил патент. Но чгобы^ расставить бильярд повсюду как собственность фабрики-на такую мысль он напал не сразу. В каждом кафе, клубе, пансионе сумел найти уголок для бильярда. Небольшой. Не более двух квадратных метров. Перед столом счетчик для двадцатигрошовых монет. Плата ча четверть часа игры, которой хозяин делился с заводом. А на нем и-! - ча этого так много новых людей. Двадцать пять одних только "летучих голландцев", как называли агентов, мехакикои, сборщиком денег. Наконец-то игрушечный эанод мог отыграться. Не то время Костопольский выбрал, чтобы путать Сяноса.
   А ему так хотелось выразить им свою симпатию! Искреннюю, А по отношению к Метке - даже и с походом, Но что же такое хороший сонет без столь же хороших аpгументoв Ноли они у нею'' Можно ;IH ему косшгп.чов.гп.ея ими'' Коси.пючьский ifiTox"ут. Не должен он Почему они нс хотят мерин" ла слоно, 'по ;i.(':w 11.4(1х11- Сам он- i! 'лом, кстяти, Костонольс^ий причнался Метке- уе т/кает. Порой он даже обнипя'! себя и том. что. юиоря точнее, бежит Моральное ираио ГЯ.ЕЧО на ею стороне. Так ли уж л'о верно'' Прошло целых носемь лег как он перестал быть министром То самое нремя, когда он из кожи лез вон, чтобы стать премьером' Затем.. пересчитав нее ступеньки карьеры, соскользнул "низ Сегодня должность н небольшом частном балке Он-Хирам! - бесспорный председатель самых крупных то'"яйс'п"снпых институтов. Где он очутился. За что'' За пессимизм. За бельмо, которое закрывало от него силы страны. За нее свое беспокойство, из-за которого он не верил, что сами угонимся за временем. От его памятных записок отворачивались с нсприязнью Печататься он не пытался, предчувствуя, что наверняка зарежу! И все реже говорил и своих опасениях. Не ровен час, попадешь еще в дом для душевнобольных. Он взрастил в себе какую-то хворь, беспокойство, страсть к снетке, манию, что нависла какая то угроза. ЕСЛИ страна как целое могла бы страдать неврастенией, он был бы ее выразителем. Так говорили о нем настроенные к нему благожелательно. Нынешний премьер определил это иначе: "Трус, вот что, достаточно одного слова-трус.
   Баста. Точка. Конец!" Костопольский исследовал все, что касалось его положения. Путь передо мной открыт-пришел он к выводу.
   В мыслях он чаще всего уезжал в Аргентину. Туда и искры из Европы не долетят. Континенты разделяет огромный вал воды.
   Оказаться за ним! Костопольский не думал, что будет потом.
   Увильнуть-вот единственное, чего он страстно хотел. Он еще раз обвел взглядом лицо Метки, затем Сяноса. Ему так хотелось дать им хороший совет. Они никак не могли его понять! Даже если в известной мере они и последуют за ним, то не потому, что он их убедил, а из суеверия или на всякий случай. Он уже чувствовал, что улыбка, которая то и дело пробегает по толстым губам Сяноса, вызвана тем, что у него такое серьезное выражение лица. Он не хотел менять его. Им завладел страх, непереносимые жизненные трудности, с которыми он столкнулся, подточили его спокойствие. Его бросало в дрожь от ужаса, что вдруг что-то случится и он не Успеет. Неужели же он, который все предвидел, он, который предостерегал Сяносов, позволит в последний момент застать себя врасплох?
   - Пока хорошая погода! - прошептал он. - Вы держитесь великолепно. Дай вам бог подольше так. - Вдруг он несколько раз топнул ногой, но ковер приглушил звук. - Но почва, почва, - зашипел он. - Вы отдаете себе отчет, на какой почве!
   Сянос веселился, но сумел скрыть это. Костопольский скорее раздразнил его, чем напугал. Агенты, которые объезжали приграничные области, случалось, возвращались с такими же глу постями.
   - Война? - спросил он.
   Толпы, приманенные бильярдами Сяноса, оставляют кии, чтобы освободить руки для винтовок. Такое когда нибудь должно наступить, как смерть. Но Сятюс никак не мог себе представить, что и то и другое может коснуться его самого. Монеты в двадцать грошей, круглые, словно кровяные шарики, серебряной рекой отовсюду стекались в его конторы. Наверняка воды в этих реках со временем поубавится, может, они и пересохнут, по ведь не теперь же. Мяса, цвета, сил должно набрать его дело, еще не растаяли все долги, счета в банках не обросли жирком. Успех пока лишь латал старые дыры, через месяп^другой будет пройден рубеж, когда Сянос сможет выровнять положение и начнет подниматься вверх на чистых прибьыях. Разве он все так хорошо отладил затем, чтобы бросать дело? Это, казалось Сяносу, мало соотносилось с действительностью. Камень катится под гору, чтобы вдруг остановиться. Как?
   Костопольский, по-видимому, тоже исключал подобную возможность.
   - Война! - Он чуть вытянул губы, тихо дунул и, как мог категоричнее, покачал головой. Нет! Война, нет! Но и это его вовсе не радовало. Ибо, говоря так, он отнюдь не имел в виду, что будет мир. Он знал великое множество вариантов. Отбросил самый кровавый. Но и остальные розовыми не назовешь.
   - Здесь что-то произойдет. - Костопольский огляделся по сторонам. Давление в мире растет, вот-вот оно достигнет такого уровня, что нынешний порядок вещей лопнет. Все решат гигантские мобилизации и непосредственно после них мирная конференция. Нынешние достижения статистики, существование различных методов интегрального исчисления позволят людям тотчас же приступить к подведению баланса. Поля сражений-это ведь не единственно возможные счеты.