Будур Наталия. Гамсун. Мистерия жизни

    С тем, что касается ограниченности культуры, я могу лишь согласиться. Сейчас о культуре много говорят, это стало уже обычной темой в последние годы, даже норвежские газеты часто затрагивают ее. Культура – это прежде всего множество поездок, множество увиденных картин, множество прочитанных книг, вообще работа памяти. Недостаток же культуры – это неуважительное отношение к Джону Стюарту Миллю, как, например, у Ницше, о чем Вы упоминаете. Недостаток культуры заключается в том, что родители не дали ребенку образования, не выучили его на врача или кого-нибудь еще. Недостаток культуры гонит тебя в Америку, заставляет заниматься физической работой в прериях, а потом оказывается, что ты не в состоянии усвоить мнение образованных людей обо всем, что признано великим, несмотря на то, что самым честным и упорным образом стараешься перевоспитать самого себя. Не знаю, понимаю ли я, что значит культура, но мне кажется, что это нечто из области воспитания души. У нас в Норвегии я встречал немало людей, прежде всего журналистов, слабовольных и непостоянных характером, с меньшим жизненным опытом, чем у меня, не слишком великодушных и не особенно стремящихся к истине, и эти люди с врожденным и взлелеянным чувством собственного превосходства могут сморщить нос при виде тех, кому недостает «культуры». И тогда я подумал, что если у меня имеется более или менее связное мировоззрение и я пытаюсь в своих книгах выступить против тех благоглупостей, на которых все еще строится и на которые опирается наша система образования, то мне нет смысла жаловаться на нехватку в целом положительных знаний, необходимых для получения аттестата об образовании. Всем ведь известно, что я по происхождению крестьянин, и у меня никогда не было средств для занятий философией в течение пятнадцати-восемнадцати лет, а это очень важно для тех, кто решает вопрос о моей культуре. И я не сомневаюсь в том, что и для Вас это тоже очень важно».

   Но Гамсуну и одного письма Брандесу было мало. Через некоторое время он вновь пишет ему:

...

    «Г-н д-р Георг Брандес!
    Прошу простить меня за то, что я вновь обращаюсь к Вам, причиняя тем самым беспокойство. Хочу узнать Ваше мнение о моей последней книге – "Виктория ".
    Я пишу уже десять лет из моих тридцати восьми, издал одиннадцать книг, но вот сейчас стал сомневаться, стоит ли мне продолжать заниматься этим. Я не думал об этом раньше, но сейчас нервничаю, нахожусь в подавленном состоянии, меня обуревают сомнения. «Викторию» я писал днем и ночью, я рыдал над ней как сумасшедший. Однако норвежская "Моргенбладет " отозвалась о книге как о чем-то незначительном.
    К весне, по моим предположениям, должен был выйти мой первый сборник стихов, но сейчас я поколеблен в своей вере: я по-прежнему убежден в правоте того, что пишу и думаю, но потерял веру в свой талант.
    Я был самоуверен и без разрешения посылал Вам свои книги. Может быть, это было истолковано неправильно, но делал я это лишь из глубокого уважения к Вам. Однако мы не встречались в течение целого ряда лет, и у меня не было возможности узнать Ваше мнение о моих книгах. Именно поэтому я сегодня прошу вынести Ваш приговор, если это не затруднит Вас. Я буду благодарен даже за почтовую открытку.
    С уважением
    Кнут Гамсун».

Глава одиннадцатая ПУТЕШЕСТВИЕ В СКАЗОЧНУЮ СТРАНУ

   Гамсун всегда мечтал о путешествии на восток и неоднократно писал об этом друзьям еще во времена своей голодной юности в Копенгагене.
   И наконец, в 1898 году мечта его сбылась: он получил заветную стипендию в 1200 крон от Союза писателей Норвегии, которую не смог получить годом ранее.
   Зимой 1898 года он вместе с молодой женой уезжает в Финляндию. После целого года мучений (развод Бергльот, преследование Анны Мунк), который писатель называл «самым ужасным годом из моих 37 лет», Гамсун обрел наконец покой и счастье.
   Сначала пара жила в Гельсингфорсе в отеле, но потом сняла небольшой домик на острове недалеко от города.
   Гамсун вместе с двумя плотниками сам отремонтировал свое новое жилище, чем был несказанно горд, и в декабре молодожены стали жить своим домом – в прямом и переносном смысле.
   В Финляндии Гамсун встретил старых парижских друзей – художников Аксели Галлена [89] и Альберта Эдельфельдта [90] , композитора Яна Сибелиуса [91] – и обрел новых, в том числе шведа Альберта Энгстрёма [92] .
   Кнут прекрасно себя чувствовал в этой компании. Все очень хорошо относились к фру Бергльот, называя ее Альвильдой – по имени героини «Стихов страсти», к которой, в частности, обращены следующие строки:

    Будь проклята, Альвильда!
    Тобою свет мой взят,
    Ты не сдержала слова,
    Из жизни сделав ад.
    О, долго мне брести
    Без солнца на пути,
    Будь проклята, Альвильда!
    Господь с тобой, Альвильда,
    За данные тобой
    Сто ласковых прозваний,
    За это – «мальчик мой»!
    За то, что хоть недолгий срок
    Рук, губ твоих касаться мог —
    Господь с тобой, Альвильда![93]

   Богемная компания, помимо серьезных разговоров о политике, искусстве и литературе, умела и любила повеселиться, часто придумывая самые невероятные развлечения.
   Так, Гамсун вспоминал, что однажды Сибелиус, который, как правило, и задавал тон в компании, решил разобрать в честь него, великого норвежца, печь.
   «Ряд за рядом, – писал Гамсун, – друзья снимали кирпичи, из которых была сложена печь, и бросали их на пол. Это было чистой воды безумие, в котором, наконец, захотелось принять участие и мне. Я поплевал на руки и принялся за работу, но они не дали мне ничего сделать: я почетный гость, и печь они разбирают в мою честь!»
   Гамсун очень любил Сибелиуса и даже, скучая в путешествии по друзьям, написал ему из Константинополя следующее стихотворение:

    Сибелиус,
    И в музыке ты,
    И в царстве мечты —
    Зеленоокий[94] бог наших небес.
    В игре и в гульбе
    Ты верен себе,
    Ты чудо, наш северный бес[95] .

   Фру Бергльот отлично вписалась в эпатажную компанию и шокировала добропорядочную публику своими нарядами – например, платьями без рукавов, что было верхом неприличия в то время.
   Однако, несмотря на чудесное времяпрепровождение, между супругами Гамсун не все было ладно. Это замечали даже окружающие.
   Бергльот очень тяжело давалась жизнь в Финляндии: ей, избалованной жизнью аристократке, было холодно в деревянном доме, стирать белье вообще приходилось в проруби, в ледяной воде, а за продуктами ходить по замерзшему льду озера в ближайший поселок, где цены оказались намного выше, чем можно было ожидать. Молодая жена Гамсуна жаловалась сестре в одном из писем, что от снега и холода, от долгой финской зимы можно было «просто сойти с ума».
   В конце мая супружеская чета переехала в город, и вскоре Бергльот отбыла в Вену, вероятно, повидаться с маленькой дочерью.
   Гамсун остался в Гельсингфорсе.
   В это время в Финляндии происходили события, которые не могли не заинтересовать его. В страну был прислан новый русский генерал-губернатор Бобриков, который осуществил, как считали финны, настоящий государственный переворот. Многие друзья писателя стали участниками национально-освободительного движения против русификации родной страны. В Гельсингфорсе был организован Фонд народного просвещения, и Гамсун передал в него гонорар за прочитанную лекцию «Жизнь писателя» (1899).
   Через некоторое время в Гельсингфорс вернулась Бергльот, и семейная пара стала планировать путешествие в Россию, на «родину Достоевского», и далее в Турцию.
   Гамсун опасался, что после прочитанного доклада русские власти начнут чинить препятствия путешествию, но все обошлось благополучно.
   Кнут с женой проехали через Россию по маршруту Санкт-Петербург – Москва – Кавказ и далее отправились в Турцию.
   Результатом этого сказочного путешествия стали две книги очерков – «В сказочном царстве» и «В стране полумесяца» (1903).

* * *

   Описание путешествия Гамсуна в Россию, Азербайджан и Турцию внешне представляет собой идеальный образчик путевых заметок, поскольку построено в виде хронологически точного повествования о поездке конкретных людей с приведением точных географических названий, описаний природы и действующих лиц.
   Однако «В сказочном царстве» не простая книга путевых очерков, она, по мнению скандинавских критиков, – одно из самых субъективных описаний путешествий, которые когда-либо выходили из печати. Ее тема не столько Россия или Кавказ, сколько «самовыражение в высшей степени своеобразной личности автора» (Р. Фергюссон). Русские же критики, сразу после появления книги, считали ее неудачной, потому что в ней «немало наивностей, неточностей, а иногда и просто ошибок». Эта же особенность не ускользнула и от внимательного взгляда горячего поклонника Гамсуна А. Куприна, писавшего: «Увы! талантливый писатель все-таки не избежал здесь исторической клюквы и самовара».
   Однако невозможно не заметить, с какой любовью описывает Гамсун увиденное им и услышанное на совершенно непонятном русском языке. В его описаниях нет ни злобы, ни раздражения, зато есть удивительное чувство детской радости от встречи с незнакомой жизнью, с чудом. Он действительно оказывается в сказочной стране, где все по-другому, все иначе, чем дома, – и это его увлекает и развлекает.
   Мы уже не раз писали о чувстве самоиронии, присущем писателю. В книге путевых очерков оно проявилось в полной мере. Взять хотя бы рассказ о получении норвежского паспорта в Санкт-Петербурге: «Я не позаботился заранее оформить свой паспорт и тем самым доставил послу немало хлопот. Но барон Фалькенберг оказался моим ангелом-хранителем. Он выписал мне необъятных размеров паспорт, увенчанный короной и горностаевой мантией, а потом объездил посольства некоторых азиатских стран, где мой паспорт разукрасили причудливейшими крючками, завитушками и печатями» [96] .
   Или выдержка из очень смешного описания похода Гамсуна в ресторан:
   «Я научился произносить слово „щи“. Это удается далеко не всем, но у меня получается превосходно. Могу даже написать это слово без "ch”, как пишут немцы. Щи – это мясной суп, но не обычный безвкусный мясной суп, а замечательный русский суп, приготовленный из разных сортов мяса, яиц, сметаны и зелени. Я заказываю щи, их подают. Официант старается угодить мне и предлагает еще несколько блюд. Потом я уже по собственному почину требую икру, но едят ли ее с тем, что мне предложил официант, я не знаю.
   ...Официант приносит жаркое. После сытных щей мне уже не хочется есть, и тем не менее официант прав, полагая, что человеку следует есть много, но зато потом долго обходиться вовсе без пищи – такова точка зрения здоровых людей. Теперь я хочу кофе и сигарет, и мне с первого же раза удается заказать и то, и другое» [97] .
   Впрочем, Гамсуну свойственно не только чувство юмора и самоиронии, но и чувство прекрасного. Писателя приводит в восторг величественность Петербурга, неповторимая красота Москвы, неоглядные русские степи и дикая кавказская природа. Вот как он описывает Москву:
   «Худо-бедно, но я повидал четыре из пяти частей света [98] . Правда, я не все там видел, а в Австралии так и вовсе не был, но кое-где я все-таки побывал и кое-что все-таки повидал, однако ничего подобного Московскому кремлю мне видеть не приходилось. Я видел прекрасные города, Прага и Будапешт, по-моему, очень красивы, но Москва – это сказочный город. Между прочим, сами русские произносят не Москва, а Масква. Как правильно, я не знаю.
   ...В Москве четыреста пятьдесят церквей и часовен, и, когда на всех колокольнях звонят колокола, кажется, будто над этим миллионным городом содрогается воздух. С Кремлевского холма открывается великолепнейший вид. Я и представить себе не мог, что на земле есть такой город: куда ни глянь, повсюду зеленые, красные и золотые шпили и купола. Это золото и небесная синь затмевают все, что могло нарисовать мое воображение.
   ...У меня нет склонности к преувеличениям. Возможно, я не все верно запомнил: в храме я не мог записывать и был слишком потрясен увиденным – у меня глаза разбегались от обилия этих немыслимых сокровищ... весь храм в целом представляется единой неповторимой драгоценностью. Он украшен с такой роскошью, что это не всегда производит приятное впечатление, я помню, в частности, что огромные драгоценные камни царей на стене показались мне ненужными и безвкусными. Позже я видел персов с одним-единственным камнем на тюрбане, и мне это показалось более красивым» [99] .
   Не обошел Гамсун своим вниманием и русскую литературу, которая дала ему повод, как и в докладах, еще раз высказать свое критическое отношение к произведениям 1870 – 1880-х годов.
   Но если в докладах под огнем его критики оказываются преимущественно норвежские литераторы, то теперь главным образом «великий русский писатель Толстой», за которым отвергается право «быть мыслителем и учителем жизни». Как и прежде, Гамсун считает, что задача писателя – в исследовании души современного человека. Из русских прозаиков, по его мнению, с этой задачей блестяще справился Достоевский. «Никто не проник так глубоко в сложность человеческой натуры, как Достоевский, он обладал безупречным психологическим чутьем, был ясновидцем. Нет такой меры, которой можно было бы измерить его талант, он – единственный в своем роде».
   Однако в частном письме Дагни Кристенсен Гамсун меняет свое мнение о любимом Достоевском. Он пишет:

...

    «Книга будет готова, скажем, месяца через три, но выйдет она месяцев через шесть-семь, то есть осенью... Она будет большая... в норвежском издании 350 – 400 страниц... Меня поражает, какой плохой мыслитель Достоевский, такой же плохой, как и Толстой. Нашим европейским мозгам трудно понять болтливое несовершенство этих двух великих гениев»[100] .

* * *

   Из Москвы Гамсун с супругой едут во Владикавказ и далее – в Тифлис и Баку.
   Баку поразил Гамсуна, который увидел в нефтяных вышках не технический прогресс, а грязь и зло, которые несут разрушение естественной среде. «Но вот сюда вторглась Америка с грохотом своих машин», – сетует он. И ему нет дела до того, что Америка тут совершенно ни при чем – ведущей нефтяной компанией в те времена была компания Нобелей, шведских предпринимателей.
   Бергльот же напишет подруге из Баку: «Мы сейчас в самом восточном городе Европы на берегу Каспийского моря... Керосин и нефть бьют прямо из-под земли целыми фонтанами... Скоро мы едем в Константинополь».
   На пароходе Гамсуны пересекают Черное море и прибывают через Босфор в Константинополь.
   В путешествии писатель покупал много открыток и собирал туристические проспекты. Он рассчитывал, что его книга будет «богато иллюстрирована».
   В письме Лангену Гамсун сообщает:

...

    «За два последние месяца я совершил долгое путешествие по России, Кавказу и через Кавказские горы до самого Каспийского моря, потом проехал по окрестностям Персии и вернулся обратно по Черному морю через Константинополь, Болгарию и Сербию. Теперь я прибыл в Копенгаген, где останусь до конца года. Как Вы относитесь к изданию в Германии моей книги об этом путешествии? Книга должна быть богато иллюстрирована, у меня есть большой выбор хороших фотографий»[101] .

   Действительно, после возвращения из путешествия чета Гамсунов остановилась в Копенгагене, сняв «две уютные комнатки на окраине». Именно в Дании Гамсун начнет писать книгу путевых очерков, вот только работать над ней он будет с большим удовольствием долгих три года, и выйдет она без иллюстраций...
   Зато сразу после выхода «Путешествие в сказочную страну» собрало восторженные отзывы критики. Так, в газете «Эребладет» было написано: «Совершенно очевидно, что Гамсуну под силу любой жанр литературы, он мастерски справляется с любым из них. Но „В сказочном царстве“ он показал себя с новой стороны, ведь он написал книгу путевых очерков – а путевой очерк, как известно, скучен по определению, – и вот этот самый скучный жанр он превратил в литературный шедевр».

* * *

   Для внимательного читателя не составит труда заметить, что книга путевых очерков пишется от лица самого Гамсуна, который о своей жене упоминает вскользь и называет фру Гамсун «попутчицей». Такое высокомерно-снисходительное упоминание Бергльот критики объясняют все усиливающимся разладом в их отношениях. Гамсун предпочитает говорить о себе как о путешественнике, путнике, бродяге...
   В Копенгагене странник тоже надолго не остается, и уже в апреле 1900 года супруги возвращаются в Кристианию. Тоска по родному дому, а, быть может, в достаточной степени и невозможность подолгу жить под одной крышей неожиданно толкают Гамсуна впервые за 25 лет поехать к родителям. Бергльот остается в столице.

Глава двенадцатая ТЯЖЕЛЫЕ ГОДЫ

   В Хамарёе Кнут чувствовал себя прекрасно. Он вновь вернулся домой – и произвел просто ошеломительное впечатление на своих земляков и даже собственных родителей.
   В деревушке ходили слухи, что отец и мать Гамсун были так потрясены новым «городским» видом сына, что никак не хотели признать господина в дорогом костюме, с усами и в пенсне за своего Кнута и все порывались обращаться к нему на «Вы».
   Гамсун пишет Эрику Фрюденлюнду:

...

    «Если бы ты только знал, какие замечательные люди живут в Нурланне! Они до сих пор верят в Шестую книгу Моисея и особенно следят за новолунием и полнолунием. Я хотел было выкупить отцовскую усадьбу (пару лет назад он вынужден был продать ее за тысячу шестьсот крон), но ее нынешний владелец ни за что не хочет расстаться с ней. Я хотел купить ее для своего несчастного брата, но ничего из моих планов не исполнилось, и поэтому я злюсь, но вообще-то у меня прекрасное настроение. И я собираюсь работать – когда придет время».

   И время пришло. Гамсун снимает небольшую землянку рядом с отцовским хутором, чтобы иметь возможность уединиться, и начинает писать историческую драму в стихах «Мункен Вендт» (1902), сюжет которой относится к концу XVIII века. Первоначально он хотел написать трилогию, но в ходе работы отказался от первоначального замысла и создал драму в восьми действиях.
   К сожалению, как и большинство пьес Гамсуна, особое значение она имеет только для историков литературы. Однако после выхода пьеса получила прекрасные отзывы критиков, хотя поставить ее не удалось из-за слишком большого объема. Впоследствии Гамсун часть монологов включил в сборник стихов «Дикий хор».

* * *

   Пробыв с родными почти полгода, писатель возвращается в Кристианию.
   Это было тяжелое время для Гамсуна. Брак его трещит по всем швам. Ситуацию ухудшает еще и нехватка денег. Свои гонорары и стипендию Гамсун потратил, а жить на деньги жены ему не позволяла гордость.
   Весной 1901 года он уезжает в Бельгию в надежде выиграть какую-то сумму в казино и тем самым поправить свое финансовое положение, но его поездка закончилась печально. Он проиграл в казино в Остенде очень большие деньги, и только, как пишет Туре Гамсун, финансовая помощь Бергльот помогла ему избежать долговой ямы.
   Однако дело обстояло намного хуже: Гамсун взял деньги жены без ее разрешения. Он пишет Бергльот после проигрыша в настоящей истерике:

...

    «Я отправился в эту поездку вовсе не ради развлечений, а исключительно ради хлеба насущного. Я хотел расплатиться с банком и вернуть кредит, который взял. Но все закончилось полным крахом – по воле нашего Отца небесного. Этот заботливый Отец по своему разумению послал мне тяжелейшее испытание, и, должно быть, сейчас Он потирает ручки, видя, как я страдаю. Я не просто просил Его один-единственный раз, я молил Его целый месяц, а может, и пять недель, стоя на коленях на ночных улицах в Остенде. И Он услышал меня и ответил – как Он обычно отвечает...
    Я сейчас надеваю по четыре рубашки, потому что у меня нет денег купить осеннее пальто, и я ношу мой летний серый плащ, а ведь здесь по утрам и вечерам холодно, как зимой. У меня нет денег на новые ботинки, а у старых отвалилась подошва, и тут всё время идет дождь, так что у меня постоянно мокрые ноги. Я пишу тебе не для того, чтобы расстроить, вовсе нет, у меня и в мыслях этого не было. Я пишу, чтобы наказать самого себя и... сказать, что я собирался пополнить твой и мой счета в банке, а вовсе не проиграться в пух и прах. Я ехал сюда не за развлечениями».

   Насколько Гамсун не собирался развлекаться – неизвестно, однако определенная доля скептицизма в оценке его письма должна присутствовать, потому что в Бельгии он не отказывал себе ни в чем – и даже взял в аренду авто: неслыханная по тем временам роскошь и определенное пижонство.
   Поверила ли Бергльот мужу или нет, но деньги на билет домой Гамсуну выслала (да и что ей оставалось делать?) – и ее несчастный муж возвращается домой, а потом вновь уезжает.
   Для Гамсуна проигрыш стал ужасным ударом. Он ненавидел долги, ибо прекрасно помнил, как тяжело ему было выплатить занятые в юности деньги, и вот ситуация повторилась, только теперь он был должен своей жене...
   В сентябре 1901 года он пишет Венцелю Хагельстаму [102] :

...

    «Дорогой Хагельстам, мне сейчас так скверно. Как ты знаешь, у моей жены были деньги, было состояние. Я истратил из них несколько тысяч. Это так несказанно мучает меня, что я совершенно не могу работать. Когда моя жена уехала в Хельгеланд[103] , я взял деньги без ее разрешения и отправился в казино, рассчитывая выиграть в рулетку несколько тысяч. Но ничего не вышло. Я проиграл 13 000 франков. Боже милостивый, что же мне делать, Хагельстам? Вернуться домой я не могу. Ты не представляешь, что я пережил, и теперь пребываю в полном отчаянии. Милый, милый Хагельстам, я умоляю тебя о помощи. Я понимаю, что у тебя самого нет достаточных средств, но я не знаю ни одного случая, когда бы ты оказался в беде и не обратился к общим друзьям.
    ...Клянусь Богом, ты не потеряешь ни эре. Я собираюсь в лекционное турне по Скандинавии, и деньги у меня будут. Я верну все сполна, еще с процентами. Я не могу вернуться домой, Хагельстам, спаси мое имя и мою жизнь. Я пережил невероятное душевное страдание и никак не могу прийти в себя, будь уж так добр, пошли ответ телеграфом»[104] .

   Гамсун предпринимает поистине титанические усилия, чтобы расплатиться с долгом: пишет Лангену, который не раз выручал его, продает ценные вещи, даже закладывает золотые часы.
   Ланген смог выплатить лишь небольшую сумму. Кроме того, ему порядком надоело все время приходить непутевому писателю на помощь, поскольку денежные вопросы возникали регулярно, и он не видел ничего особенного в проигрыше. Он пишет Гамсуну:

...

    «Я трижды пробовал достать для Вас денег, и три раза получил отказ. Сумма, о которой вы просите, очень велика. Сам же я могу выслать Вам в следующем месяце тысячу франков.

    ;Больше у меня просто нет, хотите верьте – хотите нет. Почти вся моя прибыль за прошлый год была потрачена на помощь друзьям... неужели Ваше положение так ужасно? Да и что такое карточный долг для писателя? Вы же не офицер, для которого подобный проигрыш – дело чести. Конечно, Вы поступили легкомысленно, но ведь от этого Вы не стали менее талантливы и известны. Старики, услышав про Ваш проигрыш, лишь покачают головой, а молодые и вовсе лишь скажут: "Не повезло ". Но и для тех, и для других Вы все равно останетесь автором "Голода " и "Пана "».
   Вероятно, долг еще был так ужасен для Гамсуна и потому, что отношения его с женой все ухудшались, о чем он обиняками писал друзьям. Он все больше стал ценить свободу, возможность делать, чтохочешь и какхочешь, даже бутерброды намазывать маслом по-своему и не открывать дверь, когда не желаешь принимать посетителей.
   В этот период он много пьет и проводит время в веселых застольях с друзьями, часто совершая невероятные глупости. Однажды в газетах даже появляется сообщение о том, что писатель покончил жизнь самоубийством, и Гамсуну приходится давать опровержение.
   О проделках Гамсуна существует много рассказов – и что в них правда, а что ложь, сказать трудно. Рассказывают, что однажды во время попойки в отеле «Гранд» [105] он увидел в окно, как мимо проводили корову, выскочил на улицу, купил несчастное животное, написал письмо даме, живущей на верхнем этаже, пришпилил письмо корове на рога и затащил ее в отель. Он смог «провести» корову наверх к номеру дамы, и, когда та открыла дверь комнаты, то увидела перед собой рогатую морду с наколотым на один рог посланием.
   Еще один анекдот гласит, что однажды Гамсун купил у крестьянина телегу с сеном и лошадью возле одного ресторана, уселся на край телеги и отправился «путешествовать» по столичным улицам, а когда ему это надоело, вернул и сено, и телегу с лошадью крестьянину назад. Для ошарашенного поселянина это был один из самых удачных дней в жизни: и товар продал, и обратно его получил...
   Друзья вспоминали, что перепить Гамсуна было невозможно. Даже после нескольких дней веселья и гульбы он отлично держался на ногах и мог своим ходом добраться до своего жилья.