Страница:
В 1914 году Гамсун неоднократно писал и говорил о своей приверженности Германии. Собственно, он давным-давно признался в любви к этой стране и сохранил ей верность до последних дней. В 1894 году он пишет из Франции Лангену: «Мне бы хотелось прямо сегодня покинуть Париж, уехать в Германию и жить там. Я чувствую себя в душе целиком и полностью германцем».
Неужели он любил немецкий народ только за внимание к собственной персоне?
Конечно, нет.
Он симпатизировал Германии прежде всего потому, что очень любил своюстрану и искренне верил, что маленькая Норвегия всегда была игрушкой великих держав. Он совершенно не сомневался, что при первом же удобном случае Англия вновь подвергнет Норвегию голодной блокаде, как во время Наполеоновских войн, тем более что сразу после начала Первой мировой войны в Англии, особенно среди командования ВМФ, всерьез обсуждалась возможность создания военно-морской базы на юге Норвегии для военных действий на море против Германии.
Кроме того, Англия решила закупить все запасы норвежской рыбы (так называемые «блокирующие закупки»), чтобы предотвратить ее экспорт в Германию, и огромные запасы соленой рыбы скопились в порту Бергена. Норвежцев это радовать не могло, потому что сами они не могли покупать свою же рыбу из-за завышенных цен, вызванных предприимчивостью одного бергенского оптовика, тайно осуществлявшего закупки от лица Англии.
Было еще и много других мелких «пакостей» со стороны некоторых проанглийски настроенных местных толстосумов, поэтому особых симпатий в Норвегии к Англии в те годы не наблюдалось.
«Норвегия была аграрной страной, никогда не знавшей крепостного права, и свободный крестьянин-хуторянин являлся ведущей силой ее социального развития до той поры, пока капиталистические отношения не стали охватывать все области общественной жизни страны, – пишет историк литературы Б. Сучков. – Для Гамсуна крестьянство с его патриархальными традициями, органической связью с землей, родной почвой было основным фактором социальной стабильности, гарантом национальной самобытности норвежской культуры, источником духовного здоровья народа. Ко всем событиям национальной и мировой истории современности он начал подходить с позиций консервативного крестьянства, делая его интересы единственным мерилом ценности материального и духовного прогресса. Как и патриархально-консервативное крестьянство, Гамсун с подозрением и недоброжелательством относился к городу, к городской цивилизации. Индивидуалистические настроения хуторского крестьянина питали индивидуалистические настроения самого Гамсуна. Они лежали в основе его неприятия коллективистского мировоззрения пролетариата и негативного отношения к социализму и организованной борьбе рабочего класса.
Ход исторических событий, казалось, подтверждал верность мировоззренческих принципов Гамсуна: разразившаяся мировая война была вызвана капитализмом, буржуазной демократией – всем тем, к чему Гамсун всегда относился с враждебностью. Война и порожденные ею бедствия в его глазах были следствием неправильности самого исторического процесса, аномалией, вызванной тем, что городская культура, машинная цивилизация, индустриальный прогресс искажают человеческую натуру, лишают человека естественных связей с землей и трудом на земле. Однобокость прогресса вызывает в людях дух брожения, недовольства, протеста и враждебности. Гамсун считал своим долгом дать позитивный ответ на вопрос о тех силах, которые могли бы придать историческому прогрессу правильное развитие».
Помешать дальнейшему разложению Норвегии могла, по мнению Гамсуна, только сильная Германия, которая должна была помешать британцам и дальше лелеять планы по захвату Норвегии и заражать его родину различными нововведениями типа демократии и индустриализации, эмансипации и консервов (которые он просто ненавидел), а также помешать наплыву туристов, которые шастали по норвежской земле и мешали крестьянам трудиться.
Германия могла победить ненавистную дряхлеющую Англию потому, что была сильной и молодой страной.
В немецком журнале «Симплициссимус» в девятом номере за 1914 год Гамсун объявил:
«Я убежден, что в один прекрасный день Германия одержит победу над Англией. Это естественная необходимость. Англия охвачена перманентным регрессом; у нее еще уцелели кой-какие длинные цепкие корни, но нет цветов, нет живой верхушки, нет кроны. Германия же, напротив, бурлит силой и молодостью. <...> Зная оба народа, я совершенно убежден, что однажды Германия подчинит себе Англию. И надеюсь, что Германия победит сейчас. Эта надежда продиктована моей давней, непоколебимой симпатией к Германии, а также любовью к отечеству, которое только выиграет от победы немцев» [135] .
В письме профессору Коллину, с которым он вступил в дебаты по «немецкому вопросу», Гамсун все в том же 1914 году писал: «Почему победа Германии над Англией „простая и естественная необходимость“? Да потому, что немцам, как сильной и процветающей нации, у которой рождается много детей и не очень большая территория, требуются колонии».
Норвежский исследователь Атли Киттанг писал, что «в политической мифологии Гамсуна Германия являла собой молодую нацию с юношеской жаждой развития и самораскрытия. Англия же при этом представляется старухой, которая всеми силами пытается одержать верх над девушкой. Но не один он придерживался этих идиотских воззрений. Подобные идеи разделяли в то время многие, безо всякой приверженности нацизму».
В 1915 году экономическая война между Англией и Германией достигла такого размаха, что стало понятно: это вредит экономике Норвегии. Англия пыталась выплачивать дотации норвежским фирмам, которые были готовы сотрудничать с нею, но взамен требовала полной исчерпывающей информации обо всех сделках, что вредило бизнесу Норвегии. Контролировали англичане и норвежский импорт медной проволоки – до такой степени, что это грозило полностью прекратить осуществление программы электрификации страны. Так что все основания не любить Англию у Гамсуна были.
С друзьями, которые не поддерживали его в любви к Германии, Гамсун мог спорить и даже выступать с обличительными статьями, как это случилось с датским издателем Свеном Ланге. Когда Ланге категорически не согласился, что датско-норвежская духовная жизнь вообще хоть чем-то обязана Германии, Гамсун написал «протестную» и язвительную статью в датскую же газету «Политикен» (9 ноября 1914 года). Однако на дружеские отношения подобные споры никак не влияли (так было на протяжении всей жизни писателя). Гамсун продолжал общаться с Ланге и в 1917 году пишет ему: «Если бы Америка все время (Первой мировой войны. – Н. Б.)не поддерживала Англию и другие страны альянса и не посылала ей амуницию и вооружение, то война закончилась бы полтора года назад. Но сейчас Америку остановили немецкие подводные лодки [136] , будем надеяться, что и война остановится!
Вновь и вновь убеждаюсь я в правильности своего мнения по поводу материализма янки, которое было у меня в молодые годы».
В 1928 году в статье «Festina lente» («Спеши медленнее») он напишет:
«...для нас, европейцев... совершенно непонятна поразительная жестокость, заметная в некоторых государственных акциях со стороны Америки: я имею в виду жесткие таможенные барьеры, беспощадность во взыскивании военных долгов с европейских стран. Как дилетант, обыватель, я рассуждаю следующим образом: да, в настоящее время благодаря своей финансовой политике Америка богатеет, как никакая другая страна; но возникает вопрос: а что же она создает все-таки для будущего, для грядущих поколений? Америка, как и любая другая страна на земном шаре, не может жить в одиночку. Америка – это еще не весь мир. Америка – это только часть мира и должна сосуществовать со всеми другими странами.
...Современное состояние духовной жизни Америки и то, которое я застал в восьмидесятые годы, разнятся как небо и земля. Духовная жизнь здесь всегда бурно кипела, ее всегда характеризовал размах, обусловленный большими экономическими и интеллектуальными возможностями, но в наши дни во всех областях знаний Америка достигла таких вершин, что стала признанным лидером... Искусство в теперешней Америке – предмет особого внимания, живопись многообразна и талантлива, литература процветает, особенно роман, созданные здесь молодым поколением писателей образцы именно этого жанра поражают свежестью и новизной по сравнению с тем, что имеется в других странах, это пример для подражания в Европе. Ощутимо влияние Шопенгауэра, так же как и Ницше, но есть и вполне оригинальные духовные лидеры в американской культуре, такие как глава прагматизма в философии Уильям Джеймс.
Если бы в моем распоряжении было бы больше газетной площади! Я бы поведал о чудесных ребятишках и об американских женщинах, являющих собой самый очаровательный женский тип на нашей земле. В молодости я исколесил полмира, встречал представительниц всех рас, но нигде я не сталкивался с образцами такой совершенной красоты, как в городах на востоке Америки. Черты лица, каждый изгиб их тела, манеры, изысканность, кокетство – все дышало красотой. А ведь мне, простому рабочему, не доводилось даже мельком взглянуть на представительниц привилегированных классов.
То немногое газетное пространство, которое у меня осталось, я употреблю для выражения искреннего восхищения Соединенными Штатами за то, что они доказали всему человечеству, что такое честный пламенный труд. Америка трудится. Америка учит весь мир трудолюбию. Я не имею в виду участие в бешеной гонке с целью пробиться, да еще, если надо, с пистолетом в руке, золотую лихорадку, суматоху на бирже. Я имею в виду среднего американца, у которого есть рабочие руки да голова на плечах и который вполне умеет распорядиться ими. Но использует чересчур.
Для американцев главное – труд, но в целом нация, народ работает прямо-таки с какой-то алчностью, в лихорадочном темпе. Я читал в автобиографической книге Генри Форда, что на своих заводах он устанавливал станки так близко друг к другу, чтобы рабочие делали ровно столько шагов, переходя от одного станка к другому, сколько необходимо. Время – деньги, а деньги – это всё. Так считают исключительно все в соответствии с логикой экономических интересов. В свое время мне доводилось вместе с другими сельскохозяйственными рабочими трудиться на уборке урожая по шестнадцать часов в день, чтобы как можно скорее закончить страду. Помимо всего прочего, в таких условиях мы могли трудиться только как негры, как рабы, мы работали в ужасающем напряжении, от нас не требовалось красиво выполнять свою работу, а для настоящего рабочего в этом ее нравственный смысл. По утрам бывало так холодно, что приходилось согревать масленку с машинным маслом над зажженной скирдой из шести снопов пшеницы. Мы всегда были в такой лихорадочной спешке, что у нас не было времени сложить костер из соломы.
Но ведь все дело в том, что человеческая жизнь коротка, так давайте же стремиться к тому, чтобы у нас было время ее прожить! Работая на износ, мы изнашиваемся и дряхлеем до времени. "Festina lente”.
Американцы не привыкли довольствоваться малым. Им всегда хочется превосходства. Изобилия. Жители Востока своей умеренностью, своим природным даром довольствоваться малым являют им полную противоположность. В Персии мне доводилось видеть сидящих на козлах возчиков, отщипывающих от хлебного ломтя и виноградной грозди, это был их обед, они обходились без мяса. Они способны обходиться также, например, без золотого брегета. Однажды я спросил своего кучера, когда мы приедем в следующий город. Он взглянул на солнце и ответил: «Сдается, будем там до большой жары» (до полудня). Какое точное и одновременно поэтическое выражение, звучит, как стихотворная строка.
Американцы скажут, что их неуместно сравнивать с персами и что какой-нибудь «форд» проделал бы этот короткий путь меньше чем за час. Персия, скажут они, – одно, а прогресс другое. Да, мой возница правил лошадью, у него было на это время, это ему нравилось, по дороге он развлекался тем, что разговаривал с конем, как со старым товарищем. Он увещевал коня, уговаривая его поторопиться: "Посмотри, как пылает солнце, ты что, хочешь сгореть?”
Что такое прогресс? Разве он заключается в том, чтобы быстрее передвигаться по дорогам? Отнюдь нет, если так подходить к положительным и отрицательным сторонам прогресса, то окажется, что издержки слишком велики. Прогресс состоит в том, чтобы обеспечить телу отдых, а душе – покой. Прогресс – в благополучии человека» [137] .
Америка всегда «беспокоила» Гамсуна, однако никогда он не испытывал к ней такой же ненависти, как к Англии.
В Америке издавались его книги, и в 1914 году писатель даже собирался отправиться, как в годы молодости, в лекционное турне по Штатам. Это, помимо всего прочего, очень помогло бы поправить финансовое положение семьи, поскольку денег на Скугхейм тратилось много и долги Гамсуна были велики. Предложенный гонорар за лекции впечатлял и не мог не порадовать писателя, однако он был слишком занят своим основным делом – написанием книг – и так и не собрался в путешествие через океан.
;Для начала Гамсун организовал сбор средств для французского детского дома и первым внес в его фонд деньги.
Сиротам он помогал всегда. В 1922 году он отправил телеграмму Фритьофу Нансену, в которой писал, что посылает «господину профессору тысячу крон на помощь страдающим от голода детям» и выражает сожаление, что не может «послать миллион».
Особое внимание Гамсуна вызвал новый закон, принятый в Норвегии в годы Первой мировой войны, по которому матери, убивавшие своих детей, получали минимальное наказание за свое преступление.
Гамсун выступил против матерей-детоубийц. Понимая, что виноваты не они, не имеющие возможности прокормить новорожденных младенцев, а виноваты социальные условия, тем не менее в январе 1916 года Гамсун пишет статью «Ребенок» в «Моргенбладет», в которой призывал «повесить первую сотню» родителей-детоубийц – это, по его мнению, должно будет напугать остальных.
Статья, как и следовало ожидать, вызвала бурную реакцию общественности. Многие считали – вполне справедливо, – что силой и уж тем более насилием ситуацию не исправить, однако Гамсун продолжал упорствовать, поскольку считал, что убийцы собственных детей «просто совокупляются в первый и последний раз в своей жизни» на вечеринке или после случайного знакомства, «выпивают и расходятся по домам».
Но, несмотря на многочисленные статьи в газете и развернувшуюся дискуссию, найти решение болезненного вопроса не удалось.
Гамсун не отступил, но понял, что ничего изменить не в силах, и заперся в Скугхейме. Он работал и жил своей жизнью, отказываясь от всех приглашений внешнего мира.
Глава семнадцатая СОКИ ЗЕМЛИ
Гамсун, получивший возможность уединяться и писать поблизости от дома, теперь больше времени проводил с детьми. Он часто брал старших мальчиков с собой на прогулку в буковый парк, однако, по воспоминаниям Туре, почти не вслушивался в мальчишечье стрекотание – так был погружен в свой роман.
Но удивительна не отрешенность Гамсуна от всего происходящего вокруг, а его почти невероятная экономия на бумаге. Вот что пишет Туре Гамсун: «В кармане жилетки у него всегда была бумага для записей – он использовал листки старого календаря. Отец был чрезвычайно бережлив в мелочах. Он никогда не покупал отрывные календари. Их можно было получать бесплатно. Каждый год оптовики рассылали лавочникам и предпринимателям рекламные календари, и отец никогда не упускал случая пополнить свой запас таких календарей. Обратную сторону листов он использовал для своих записей. Так он относился ко всему, что касалось его лично: если одна страничка присланного ему письма оставалась чистой, он отрывал ее, аккуратно клал в стопку на своем письменном столе и потом использовал для черновиков.
В письмах он больше всего любил эти чистые странички. И, должно быть, у него были на то основания» [140] .
Летом Мария сняла в окрестностях города небольшой домик и переехала «на дачу» с детьми. Предполагалось, что Гамсун останется в городе, чтобы закончить работу, но не успела шумная семейка разместиться на новом месте, как приехал ее глава – и остался с близкими на все лето.
«Соки земли» закончены, рукопись отослана в «Гюльдендаль», теперь Гамсун мог позволить себе отдохнуть и весело провести время с детьми. Кроме того, он ездит в Кристианию, где, наконец, встречается с дочерью Викторией, которую не видел с 1912 года.
После возвращения с дачи в Ларвик Кнут и Мария понимают, что вилла «Морской пейзаж» была лишь их временным пристанищем. Они начинают ездить по округе и искать большую усадьбу.
Гамсун пишет своему другу, директору банка в Лиллесанде, Биркенесу:
Биркенес предпринял несколько попыток найти усадьбу для Гамсуна, но все предложенные варианты его не устраивали.
Зато в декабре 1918 года напечатаны «Соки земли».
Сразу после выхода роман стал настоящим бестселлером. Первое издание появилось в продаже 1 декабря, а уже к Рождеству весь тираж в 18 тысяч экземпляров был распродан. В течение двух лет было продано 36 тысяч экземпляров, а к 1927 году – 55 тысяч.
Неужели он любил немецкий народ только за внимание к собственной персоне?
Конечно, нет.
Он симпатизировал Германии прежде всего потому, что очень любил своюстрану и искренне верил, что маленькая Норвегия всегда была игрушкой великих держав. Он совершенно не сомневался, что при первом же удобном случае Англия вновь подвергнет Норвегию голодной блокаде, как во время Наполеоновских войн, тем более что сразу после начала Первой мировой войны в Англии, особенно среди командования ВМФ, всерьез обсуждалась возможность создания военно-морской базы на юге Норвегии для военных действий на море против Германии.
Кроме того, Англия решила закупить все запасы норвежской рыбы (так называемые «блокирующие закупки»), чтобы предотвратить ее экспорт в Германию, и огромные запасы соленой рыбы скопились в порту Бергена. Норвежцев это радовать не могло, потому что сами они не могли покупать свою же рыбу из-за завышенных цен, вызванных предприимчивостью одного бергенского оптовика, тайно осуществлявшего закупки от лица Англии.
Было еще и много других мелких «пакостей» со стороны некоторых проанглийски настроенных местных толстосумов, поэтому особых симпатий в Норвегии к Англии в те годы не наблюдалось.
«Норвегия была аграрной страной, никогда не знавшей крепостного права, и свободный крестьянин-хуторянин являлся ведущей силой ее социального развития до той поры, пока капиталистические отношения не стали охватывать все области общественной жизни страны, – пишет историк литературы Б. Сучков. – Для Гамсуна крестьянство с его патриархальными традициями, органической связью с землей, родной почвой было основным фактором социальной стабильности, гарантом национальной самобытности норвежской культуры, источником духовного здоровья народа. Ко всем событиям национальной и мировой истории современности он начал подходить с позиций консервативного крестьянства, делая его интересы единственным мерилом ценности материального и духовного прогресса. Как и патриархально-консервативное крестьянство, Гамсун с подозрением и недоброжелательством относился к городу, к городской цивилизации. Индивидуалистические настроения хуторского крестьянина питали индивидуалистические настроения самого Гамсуна. Они лежали в основе его неприятия коллективистского мировоззрения пролетариата и негативного отношения к социализму и организованной борьбе рабочего класса.
Ход исторических событий, казалось, подтверждал верность мировоззренческих принципов Гамсуна: разразившаяся мировая война была вызвана капитализмом, буржуазной демократией – всем тем, к чему Гамсун всегда относился с враждебностью. Война и порожденные ею бедствия в его глазах были следствием неправильности самого исторического процесса, аномалией, вызванной тем, что городская культура, машинная цивилизация, индустриальный прогресс искажают человеческую натуру, лишают человека естественных связей с землей и трудом на земле. Однобокость прогресса вызывает в людях дух брожения, недовольства, протеста и враждебности. Гамсун считал своим долгом дать позитивный ответ на вопрос о тех силах, которые могли бы придать историческому прогрессу правильное развитие».
Помешать дальнейшему разложению Норвегии могла, по мнению Гамсуна, только сильная Германия, которая должна была помешать британцам и дальше лелеять планы по захвату Норвегии и заражать его родину различными нововведениями типа демократии и индустриализации, эмансипации и консервов (которые он просто ненавидел), а также помешать наплыву туристов, которые шастали по норвежской земле и мешали крестьянам трудиться.
Германия могла победить ненавистную дряхлеющую Англию потому, что была сильной и молодой страной.
В немецком журнале «Симплициссимус» в девятом номере за 1914 год Гамсун объявил:
«Я убежден, что в один прекрасный день Германия одержит победу над Англией. Это естественная необходимость. Англия охвачена перманентным регрессом; у нее еще уцелели кой-какие длинные цепкие корни, но нет цветов, нет живой верхушки, нет кроны. Германия же, напротив, бурлит силой и молодостью. <...> Зная оба народа, я совершенно убежден, что однажды Германия подчинит себе Англию. И надеюсь, что Германия победит сейчас. Эта надежда продиктована моей давней, непоколебимой симпатией к Германии, а также любовью к отечеству, которое только выиграет от победы немцев» [135] .
В письме профессору Коллину, с которым он вступил в дебаты по «немецкому вопросу», Гамсун все в том же 1914 году писал: «Почему победа Германии над Англией „простая и естественная необходимость“? Да потому, что немцам, как сильной и процветающей нации, у которой рождается много детей и не очень большая территория, требуются колонии».
Норвежский исследователь Атли Киттанг писал, что «в политической мифологии Гамсуна Германия являла собой молодую нацию с юношеской жаждой развития и самораскрытия. Англия же при этом представляется старухой, которая всеми силами пытается одержать верх над девушкой. Но не один он придерживался этих идиотских воззрений. Подобные идеи разделяли в то время многие, безо всякой приверженности нацизму».
В 1915 году экономическая война между Англией и Германией достигла такого размаха, что стало понятно: это вредит экономике Норвегии. Англия пыталась выплачивать дотации норвежским фирмам, которые были готовы сотрудничать с нею, но взамен требовала полной исчерпывающей информации обо всех сделках, что вредило бизнесу Норвегии. Контролировали англичане и норвежский импорт медной проволоки – до такой степени, что это грозило полностью прекратить осуществление программы электрификации страны. Так что все основания не любить Англию у Гамсуна были.
С друзьями, которые не поддерживали его в любви к Германии, Гамсун мог спорить и даже выступать с обличительными статьями, как это случилось с датским издателем Свеном Ланге. Когда Ланге категорически не согласился, что датско-норвежская духовная жизнь вообще хоть чем-то обязана Германии, Гамсун написал «протестную» и язвительную статью в датскую же газету «Политикен» (9 ноября 1914 года). Однако на дружеские отношения подобные споры никак не влияли (так было на протяжении всей жизни писателя). Гамсун продолжал общаться с Ланге и в 1917 году пишет ему: «Если бы Америка все время (Первой мировой войны. – Н. Б.)не поддерживала Англию и другие страны альянса и не посылала ей амуницию и вооружение, то война закончилась бы полтора года назад. Но сейчас Америку остановили немецкие подводные лодки [136] , будем надеяться, что и война остановится!
Вновь и вновь убеждаюсь я в правильности своего мнения по поводу материализма янки, которое было у меня в молодые годы».
В 1928 году в статье «Festina lente» («Спеши медленнее») он напишет:
«...для нас, европейцев... совершенно непонятна поразительная жестокость, заметная в некоторых государственных акциях со стороны Америки: я имею в виду жесткие таможенные барьеры, беспощадность во взыскивании военных долгов с европейских стран. Как дилетант, обыватель, я рассуждаю следующим образом: да, в настоящее время благодаря своей финансовой политике Америка богатеет, как никакая другая страна; но возникает вопрос: а что же она создает все-таки для будущего, для грядущих поколений? Америка, как и любая другая страна на земном шаре, не может жить в одиночку. Америка – это еще не весь мир. Америка – это только часть мира и должна сосуществовать со всеми другими странами.
...Современное состояние духовной жизни Америки и то, которое я застал в восьмидесятые годы, разнятся как небо и земля. Духовная жизнь здесь всегда бурно кипела, ее всегда характеризовал размах, обусловленный большими экономическими и интеллектуальными возможностями, но в наши дни во всех областях знаний Америка достигла таких вершин, что стала признанным лидером... Искусство в теперешней Америке – предмет особого внимания, живопись многообразна и талантлива, литература процветает, особенно роман, созданные здесь молодым поколением писателей образцы именно этого жанра поражают свежестью и новизной по сравнению с тем, что имеется в других странах, это пример для подражания в Европе. Ощутимо влияние Шопенгауэра, так же как и Ницше, но есть и вполне оригинальные духовные лидеры в американской культуре, такие как глава прагматизма в философии Уильям Джеймс.
Если бы в моем распоряжении было бы больше газетной площади! Я бы поведал о чудесных ребятишках и об американских женщинах, являющих собой самый очаровательный женский тип на нашей земле. В молодости я исколесил полмира, встречал представительниц всех рас, но нигде я не сталкивался с образцами такой совершенной красоты, как в городах на востоке Америки. Черты лица, каждый изгиб их тела, манеры, изысканность, кокетство – все дышало красотой. А ведь мне, простому рабочему, не доводилось даже мельком взглянуть на представительниц привилегированных классов.
То немногое газетное пространство, которое у меня осталось, я употреблю для выражения искреннего восхищения Соединенными Штатами за то, что они доказали всему человечеству, что такое честный пламенный труд. Америка трудится. Америка учит весь мир трудолюбию. Я не имею в виду участие в бешеной гонке с целью пробиться, да еще, если надо, с пистолетом в руке, золотую лихорадку, суматоху на бирже. Я имею в виду среднего американца, у которого есть рабочие руки да голова на плечах и который вполне умеет распорядиться ими. Но использует чересчур.
Для американцев главное – труд, но в целом нация, народ работает прямо-таки с какой-то алчностью, в лихорадочном темпе. Я читал в автобиографической книге Генри Форда, что на своих заводах он устанавливал станки так близко друг к другу, чтобы рабочие делали ровно столько шагов, переходя от одного станка к другому, сколько необходимо. Время – деньги, а деньги – это всё. Так считают исключительно все в соответствии с логикой экономических интересов. В свое время мне доводилось вместе с другими сельскохозяйственными рабочими трудиться на уборке урожая по шестнадцать часов в день, чтобы как можно скорее закончить страду. Помимо всего прочего, в таких условиях мы могли трудиться только как негры, как рабы, мы работали в ужасающем напряжении, от нас не требовалось красиво выполнять свою работу, а для настоящего рабочего в этом ее нравственный смысл. По утрам бывало так холодно, что приходилось согревать масленку с машинным маслом над зажженной скирдой из шести снопов пшеницы. Мы всегда были в такой лихорадочной спешке, что у нас не было времени сложить костер из соломы.
Но ведь все дело в том, что человеческая жизнь коротка, так давайте же стремиться к тому, чтобы у нас было время ее прожить! Работая на износ, мы изнашиваемся и дряхлеем до времени. "Festina lente”.
Американцы не привыкли довольствоваться малым. Им всегда хочется превосходства. Изобилия. Жители Востока своей умеренностью, своим природным даром довольствоваться малым являют им полную противоположность. В Персии мне доводилось видеть сидящих на козлах возчиков, отщипывающих от хлебного ломтя и виноградной грозди, это был их обед, они обходились без мяса. Они способны обходиться также, например, без золотого брегета. Однажды я спросил своего кучера, когда мы приедем в следующий город. Он взглянул на солнце и ответил: «Сдается, будем там до большой жары» (до полудня). Какое точное и одновременно поэтическое выражение, звучит, как стихотворная строка.
Американцы скажут, что их неуместно сравнивать с персами и что какой-нибудь «форд» проделал бы этот короткий путь меньше чем за час. Персия, скажут они, – одно, а прогресс другое. Да, мой возница правил лошадью, у него было на это время, это ему нравилось, по дороге он развлекался тем, что разговаривал с конем, как со старым товарищем. Он увещевал коня, уговаривая его поторопиться: "Посмотри, как пылает солнце, ты что, хочешь сгореть?”
Что такое прогресс? Разве он заключается в том, чтобы быстрее передвигаться по дорогам? Отнюдь нет, если так подходить к положительным и отрицательным сторонам прогресса, то окажется, что издержки слишком велики. Прогресс состоит в том, чтобы обеспечить телу отдых, а душе – покой. Прогресс – в благополучии человека» [137] .
Америка всегда «беспокоила» Гамсуна, однако никогда он не испытывал к ней такой же ненависти, как к Англии.
В Америке издавались его книги, и в 1914 году писатель даже собирался отправиться, как в годы молодости, в лекционное турне по Штатам. Это, помимо всего прочего, очень помогло бы поправить финансовое положение семьи, поскольку денег на Скугхейм тратилось много и долги Гамсуна были велики. Предложенный гонорар за лекции впечатлял и не мог не порадовать писателя, однако он был слишком занят своим основным делом – написанием книг – и так и не собрался в путешествие через океан.
* * *
Зато много внимания он уделял в это время – в тяжелые годы войны – детям. Он имел своих малышей, которых очень любил, поэтому не мог спокойно смотреть на ужасы войны.;Для начала Гамсун организовал сбор средств для французского детского дома и первым внес в его фонд деньги.
Сиротам он помогал всегда. В 1922 году он отправил телеграмму Фритьофу Нансену, в которой писал, что посылает «господину профессору тысячу крон на помощь страдающим от голода детям» и выражает сожаление, что не может «послать миллион».
Особое внимание Гамсуна вызвал новый закон, принятый в Норвегии в годы Первой мировой войны, по которому матери, убивавшие своих детей, получали минимальное наказание за свое преступление.
Гамсун выступил против матерей-детоубийц. Понимая, что виноваты не они, не имеющие возможности прокормить новорожденных младенцев, а виноваты социальные условия, тем не менее в январе 1916 года Гамсун пишет статью «Ребенок» в «Моргенбладет», в которой призывал «повесить первую сотню» родителей-детоубийц – это, по его мнению, должно будет напугать остальных.
Статья, как и следовало ожидать, вызвала бурную реакцию общественности. Многие считали – вполне справедливо, – что силой и уж тем более насилием ситуацию не исправить, однако Гамсун продолжал упорствовать, поскольку считал, что убийцы собственных детей «просто совокупляются в первый и последний раз в своей жизни» на вечеринке или после случайного знакомства, «выпивают и расходятся по домам».
Но, несмотря на многочисленные статьи в газете и развернувшуюся дискуссию, найти решение болезненного вопроса не удалось.
Гамсун не отступил, но понял, что ничего изменить не в силах, и заперся в Скугхейме. Он работал и жил своей жизнью, отказываясь от всех приглашений внешнего мира.
Глава семнадцатая СОКИ ЗЕМЛИ
Жизнь на севере была одновременно приятна и тяжела для Гамсуна.
Прежде всего, было очень затруднено общение с остальной частью Норвегии, да и при пересылке корректур и рукописей в Копенгаген и Кристианию возникало много препятствий.
Кроме того, и Скугхейм, и семья Гамсуна воспринимались как туристический аттракцион, и все приезжавшие в Нурланн непременно старались посетить усадьбу известного писателя и пообщаться с ним. Это не могло не раздражать Гамсуна и его домочадцев.
Возникали проблемы и с приездами старшей дочери Гамсуна Виктории. Она была в гостях у отца в Скугхейме только один раз – в 1912 году, сразу после рождения Туре. Поездка оказалась для девочки очень утомительной, больше Виктория к отцу не приезжала, да и у него были на счет дочери другие планы: в 1920 году Гамсун отправил ее с матерью во Францию. Он пишет Виктории: «Я подумал о том, что ты с мамой могла бы поехать во Францию и пожить там некоторое время, тогда бы ты смогла выучить французский в совершенстве... Бедная дорогая Виктория, мне так хочется сделать хоть что-нибудь для тебя, что в моих силах».
Поездки самого Гамсуна по делам тоже были сопряжены с массой проблем, особенно во время войны, когда стало затруднено передвижение по стране, да и дозвониться домой порой было очень непросто, тем более что именно в это время писатель стал глохнуть и пользоваться телефоном ему становилось все труднее и труднее, а терпимостью и смирением он никогда не отличался.
Звонить же домой он хотел как можно чаще: заботы о хозяйстве все время беспокоили его – и уборка урожая, и ремонт дома и хозяйственных построек, и многие другие каждодневные дела в усадьбе, требовавшие его хозяйского пригляда. Гамсун надоедал Марии своими бесконечными ценными указаниями, хотя жена прекрасно управлялась со всеми делами, но Мария неизменно писала ему успокаивающие письма. Надо думать, что это ее тоже мало радовало, и напряжение в семье нарастало.
Поэтому в начале 1916 года Скугхейм выставили на продажу за 12 тысяч крон. Мария, которая успела полюбить усадьбу, была против: она считала, что с такими маленькими детьми переезжать, да еще со всем скарбом, будет тяжело. Кроме того, она действительно полюбила жизнь на севере и в последние годы жизни писала:
«Когда мы приехали в Хамарёй, чтобы „прожить здесь остаток жизни“, его пастбища не показались мне какими-то особенными. Ни болот, ни пустошей, ни густых лесов!
...Северонорвежский диалект Вальборг, услышанный теми, кто говорит на южном наречии, часто вызывает воспоминания о Хамарёе, вдыхает в них жизнь. Этот медлительный, негромкий говор долго доходит до ушей собеседника, это язык Кнутова детства. На нем он любил говорить со мной, когда бывал веселым и шутливым, каким он мог иногда быть. Память о Хамарёе в основном светлая. Тяжелые периоды длились во время написания всех этих значительных книг, прежде чем они увидели свет, или, может, великолепие звездной ночи здесь, на севере.
И какое счастье, что все это позади!
Я могу теперь с легкой улыбкой взирать на прошлое. Вспоминать о его ребяческих, иногда гротескных причудах. Однажды он вернулся домой с большим пакетом каштанов. "Тебе надо посмотреть в поваренной книге, как можно приготовить блюдо из каштанов. А потом мы пригласим доктора, и ленсмана, и Георга Ульсена – как ты думаешь, не пригласить ли нам и пастора? Нет, они, скорее всего, уже видели прежде каштаны, они ведь с юга...”» [138]
Гамсун уступил, согласившись с доводами жены, и решил не продавать Скугхейм. Но в апреле того же года он пишет другу детства Эрику Фрюденлюнду в Вальдрес, прося его подыскать для него и семьи дом где-нибудь поблизости, а затем обращается к друзьям в Кристиансунне все с той же просьбой. В новогоднем поздравлении Эрику Фрюденлюнду в конце 1916 года Гамсун вновь пишет о переезде и о своем уже окончательном решении приобрести усадьбу – обязательно с большим домом – как можно быстрее – в Вальдресе. Судя по всему, мнение Марии по этому вопросу его уже не волновало.
За Скугхейм Гамсун решает получить 20 тысяч крон, но на севере не было таких богатых покупателей, и он обращается с просьбой найти заинтересованное лицо к редактору «Афтенпостена» Кристоферсену. Тот немедленно отвечает Гамсуну, что он и его 13 друзей готовы купить Скугхейм. Писатель принимает предложение, и сделка совершается. Через год друзья продают усадьбу властям округа и получают ничтожную прибыль по 18 крон на человека. Совершенно очевидно, что покупка Скугхейма была совершена только из любви к известному писателю и показывает, каким безграничным уважением пользовался Гамсун у своих сограждан.
Семья подыскивает себе временный дом в Ларвике, неподалеку от Осло и в 1917 году уезжает из Нурланна. Переезд, как и предполагала Мария, был очень тяжелым, тем более что сама она находилась уже на последнем месяце беременности.
Вместе с багажом ехал и чемодан с рукописью очередного романа – «Соки земли» (другой вариант русского названия «Плоды земли»).
В Ларвике Гамсуны вынуждены некоторое время жить в пансионате, потому что дом, купленный ими у зубного врача, оказывается все еще занят. Стоматолог, женатый на очень красивой шведке, представляет чету Гамсунов лучшим семействам Ларвика, и очень быстро почти все местные дамы влюбляются во все еще красивого и очень привлекательного 57-летнего известного писателя, что очень не нравится 34-летней Марии, которая страшно ревнует мужа – особенно к красивой супруге местного врача. Фру Гамсун неуютно чувствует себя в обществе – она беременна и неуклюжа, да и от светских развлечений, живя долгое время на севере Норвегии, она успела отвыкнуть – в отличие от мужа, который регулярно выезжал на «большую землю».
Но наконец купленный дом освобождается и семья переезжает в собственную виллу «Морской пейзаж» с большим садом на берегу фьорда.
Туре Гамсун вспоминал о том времени:
«Отец сказал, что в Ларвике мы будем жить недолго, однако я быстро освоился и уже чувствовал себя там как дома. У нас с братом появилось много друзей и товарищей. На улице перед нашим домом дети играли в пуговицы. Мы приехали в самый сезон этой игры, и я не видел ни одного мальчика, карманы которого не были бы набиты пуговицами.
Дети быстро приняли нас с Арильдом в свою компанию, они же посоветовали нам опустошить мамину шкатулку со швейными принадлежностями, что мы и проделали весьма основательно. Арильд в своем усердии дошел даже до того, что спорол все пуговицы со своих штанов...
Наша жизнь в Ларвике... протекала мирно и беспечно... В первое время нас с Арильдом дразнили за наш нурланнский диалект. Но мы скоро в совершенстве овладели местным языком, а первое время случалось, что прибегали домой в слезах – мы подрались из-за своего диалекта, и нас вздули. Некоторые отцы говорят в таких случаях: "Подставь другую щеку, сынок!” Отец же говорил иначе: "Ответь тем же, да посильней!”
Недели через две после того, как мы приехали в Ларвик, родилась моя вторая сестра. Ее назвали Сесилия. Теперь нас, детей, было четверо... Отцу пришлось искать комнату в городе» [139] .
Прежде всего, было очень затруднено общение с остальной частью Норвегии, да и при пересылке корректур и рукописей в Копенгаген и Кристианию возникало много препятствий.
Кроме того, и Скугхейм, и семья Гамсуна воспринимались как туристический аттракцион, и все приезжавшие в Нурланн непременно старались посетить усадьбу известного писателя и пообщаться с ним. Это не могло не раздражать Гамсуна и его домочадцев.
Возникали проблемы и с приездами старшей дочери Гамсуна Виктории. Она была в гостях у отца в Скугхейме только один раз – в 1912 году, сразу после рождения Туре. Поездка оказалась для девочки очень утомительной, больше Виктория к отцу не приезжала, да и у него были на счет дочери другие планы: в 1920 году Гамсун отправил ее с матерью во Францию. Он пишет Виктории: «Я подумал о том, что ты с мамой могла бы поехать во Францию и пожить там некоторое время, тогда бы ты смогла выучить французский в совершенстве... Бедная дорогая Виктория, мне так хочется сделать хоть что-нибудь для тебя, что в моих силах».
Поездки самого Гамсуна по делам тоже были сопряжены с массой проблем, особенно во время войны, когда стало затруднено передвижение по стране, да и дозвониться домой порой было очень непросто, тем более что именно в это время писатель стал глохнуть и пользоваться телефоном ему становилось все труднее и труднее, а терпимостью и смирением он никогда не отличался.
Звонить же домой он хотел как можно чаще: заботы о хозяйстве все время беспокоили его – и уборка урожая, и ремонт дома и хозяйственных построек, и многие другие каждодневные дела в усадьбе, требовавшие его хозяйского пригляда. Гамсун надоедал Марии своими бесконечными ценными указаниями, хотя жена прекрасно управлялась со всеми делами, но Мария неизменно писала ему успокаивающие письма. Надо думать, что это ее тоже мало радовало, и напряжение в семье нарастало.
Поэтому в начале 1916 года Скугхейм выставили на продажу за 12 тысяч крон. Мария, которая успела полюбить усадьбу, была против: она считала, что с такими маленькими детьми переезжать, да еще со всем скарбом, будет тяжело. Кроме того, она действительно полюбила жизнь на севере и в последние годы жизни писала:
«Когда мы приехали в Хамарёй, чтобы „прожить здесь остаток жизни“, его пастбища не показались мне какими-то особенными. Ни болот, ни пустошей, ни густых лесов!
...Северонорвежский диалект Вальборг, услышанный теми, кто говорит на южном наречии, часто вызывает воспоминания о Хамарёе, вдыхает в них жизнь. Этот медлительный, негромкий говор долго доходит до ушей собеседника, это язык Кнутова детства. На нем он любил говорить со мной, когда бывал веселым и шутливым, каким он мог иногда быть. Память о Хамарёе в основном светлая. Тяжелые периоды длились во время написания всех этих значительных книг, прежде чем они увидели свет, или, может, великолепие звездной ночи здесь, на севере.
И какое счастье, что все это позади!
Я могу теперь с легкой улыбкой взирать на прошлое. Вспоминать о его ребяческих, иногда гротескных причудах. Однажды он вернулся домой с большим пакетом каштанов. "Тебе надо посмотреть в поваренной книге, как можно приготовить блюдо из каштанов. А потом мы пригласим доктора, и ленсмана, и Георга Ульсена – как ты думаешь, не пригласить ли нам и пастора? Нет, они, скорее всего, уже видели прежде каштаны, они ведь с юга...”» [138]
Гамсун уступил, согласившись с доводами жены, и решил не продавать Скугхейм. Но в апреле того же года он пишет другу детства Эрику Фрюденлюнду в Вальдрес, прося его подыскать для него и семьи дом где-нибудь поблизости, а затем обращается к друзьям в Кристиансунне все с той же просьбой. В новогоднем поздравлении Эрику Фрюденлюнду в конце 1916 года Гамсун вновь пишет о переезде и о своем уже окончательном решении приобрести усадьбу – обязательно с большим домом – как можно быстрее – в Вальдресе. Судя по всему, мнение Марии по этому вопросу его уже не волновало.
За Скугхейм Гамсун решает получить 20 тысяч крон, но на севере не было таких богатых покупателей, и он обращается с просьбой найти заинтересованное лицо к редактору «Афтенпостена» Кристоферсену. Тот немедленно отвечает Гамсуну, что он и его 13 друзей готовы купить Скугхейм. Писатель принимает предложение, и сделка совершается. Через год друзья продают усадьбу властям округа и получают ничтожную прибыль по 18 крон на человека. Совершенно очевидно, что покупка Скугхейма была совершена только из любви к известному писателю и показывает, каким безграничным уважением пользовался Гамсун у своих сограждан.
Семья подыскивает себе временный дом в Ларвике, неподалеку от Осло и в 1917 году уезжает из Нурланна. Переезд, как и предполагала Мария, был очень тяжелым, тем более что сама она находилась уже на последнем месяце беременности.
Вместе с багажом ехал и чемодан с рукописью очередного романа – «Соки земли» (другой вариант русского названия «Плоды земли»).
В Ларвике Гамсуны вынуждены некоторое время жить в пансионате, потому что дом, купленный ими у зубного врача, оказывается все еще занят. Стоматолог, женатый на очень красивой шведке, представляет чету Гамсунов лучшим семействам Ларвика, и очень быстро почти все местные дамы влюбляются во все еще красивого и очень привлекательного 57-летнего известного писателя, что очень не нравится 34-летней Марии, которая страшно ревнует мужа – особенно к красивой супруге местного врача. Фру Гамсун неуютно чувствует себя в обществе – она беременна и неуклюжа, да и от светских развлечений, живя долгое время на севере Норвегии, она успела отвыкнуть – в отличие от мужа, который регулярно выезжал на «большую землю».
Но наконец купленный дом освобождается и семья переезжает в собственную виллу «Морской пейзаж» с большим садом на берегу фьорда.
Туре Гамсун вспоминал о том времени:
«Отец сказал, что в Ларвике мы будем жить недолго, однако я быстро освоился и уже чувствовал себя там как дома. У нас с братом появилось много друзей и товарищей. На улице перед нашим домом дети играли в пуговицы. Мы приехали в самый сезон этой игры, и я не видел ни одного мальчика, карманы которого не были бы набиты пуговицами.
Дети быстро приняли нас с Арильдом в свою компанию, они же посоветовали нам опустошить мамину шкатулку со швейными принадлежностями, что мы и проделали весьма основательно. Арильд в своем усердии дошел даже до того, что спорол все пуговицы со своих штанов...
Наша жизнь в Ларвике... протекала мирно и беспечно... В первое время нас с Арильдом дразнили за наш нурланнский диалект. Но мы скоро в совершенстве овладели местным языком, а первое время случалось, что прибегали домой в слезах – мы подрались из-за своего диалекта, и нас вздули. Некоторые отцы говорят в таких случаях: "Подставь другую щеку, сынок!” Отец же говорил иначе: "Ответь тем же, да посильней!”
Недели через две после того, как мы приехали в Ларвик, родилась моя вторая сестра. Ее назвали Сесилия. Теперь нас, детей, было четверо... Отцу пришлось искать комнату в городе» [139] .
* * *
Гамсун продолжал работать над «Соками земли», но неожиданно о романе ему пришлось забыть: серьезно заболела новорожденная дочка. Врач опасался за ее жизнь, и несчастные родители не знали, что делать. Отец от горя поседел. Но, к частью, все обошлось, и вскоре Сесилия пошла на поправку.Гамсун, получивший возможность уединяться и писать поблизости от дома, теперь больше времени проводил с детьми. Он часто брал старших мальчиков с собой на прогулку в буковый парк, однако, по воспоминаниям Туре, почти не вслушивался в мальчишечье стрекотание – так был погружен в свой роман.
Но удивительна не отрешенность Гамсуна от всего происходящего вокруг, а его почти невероятная экономия на бумаге. Вот что пишет Туре Гамсун: «В кармане жилетки у него всегда была бумага для записей – он использовал листки старого календаря. Отец был чрезвычайно бережлив в мелочах. Он никогда не покупал отрывные календари. Их можно было получать бесплатно. Каждый год оптовики рассылали лавочникам и предпринимателям рекламные календари, и отец никогда не упускал случая пополнить свой запас таких календарей. Обратную сторону листов он использовал для своих записей. Так он относился ко всему, что касалось его лично: если одна страничка присланного ему письма оставалась чистой, он отрывал ее, аккуратно клал в стопку на своем письменном столе и потом использовал для черновиков.
В письмах он больше всего любил эти чистые странички. И, должно быть, у него были на то основания» [140] .
Летом Мария сняла в окрестностях города небольшой домик и переехала «на дачу» с детьми. Предполагалось, что Гамсун останется в городе, чтобы закончить работу, но не успела шумная семейка разместиться на новом месте, как приехал ее глава – и остался с близкими на все лето.
«Соки земли» закончены, рукопись отослана в «Гюльдендаль», теперь Гамсун мог позволить себе отдохнуть и весело провести время с детьми. Кроме того, он ездит в Кристианию, где, наконец, встречается с дочерью Викторией, которую не видел с 1912 года.
После возвращения с дачи в Ларвик Кнут и Мария понимают, что вилла «Морской пейзаж» была лишь их временным пристанищем. Они начинают ездить по округе и искать большую усадьбу.
Гамсун пишет своему другу, директору банка в Лиллесанде, Биркенесу:
...
«Я хочу купить усадьбу, расположенную на берегу моря, чтобы там было много света и воды. Непременно должен быть большой дом и небольшой участок земли, но там должны быть и пристань, и лес, а еще поблизости должна располагаться школа, но нам не нужно, чтобы усадьба была близко к городу. Старая и заброшенная "барская усадьба " подошла бы идеально.
...Я хотел бы купить дом для себя и своих малышей – и это должна быть очень красивая усадьба».
Биркенес предпринял несколько попыток найти усадьбу для Гамсуна, но все предложенные варианты его не устраивали.
Зато в декабре 1918 года напечатаны «Соки земли».
Сразу после выхода роман стал настоящим бестселлером. Первое издание появилось в продаже 1 декабря, а уже к Рождеству весь тираж в 18 тысяч экземпляров был распродан. В течение двух лет было продано 36 тысяч экземпляров, а к 1927 году – 55 тысяч.