Страница:
Если вспомнить Достоевского, которого так часто притягивают к Солженицыну, то, что ж, он тоже был почти доволен острожными харчами: " Арестанты уверяли, что такой нет в арестантских ротах европейской России...Впрочем, хвалясь своею пищею, арестанты говорили только про один хлеб. Щи же были очень неказисты, они слегка заправлялись крупой и были жидкие, тощие. Меня ужасало в них огромное количество тараканов. Арестанты же не обращали на это никакого внимания". Словом, у одного страдальца за щекой шоколадка, а у другого во щах насекомое шоколадного цвета, только всего и разницы. А общий итог таков: у одного - отдельная комната всего лишь с тремя соседями, кроватка с матрасиком, другой вспоминал: "Это была длинная, узкая и душная комната, тускло освещенная сальными свечами, с тяжелым удушливым запахом. Не понимаю, как я выжил в ней-На нарах у меня было три доски: это было всё мое место. На этих же нарах размещалось человек тридцать...Ночью наступает нестерпимый жар и духота. Арестанты мечутся на нарах всю ночь, блохи кишат мириадами.."; у одного восьмичасовой рабочий день с послеобеденным мертвым часом, у другого каторжный от темна до темна; у одного - 60 выходных в году, у другого три: Пасха, Рождество да день тезоименитства государя; один после обеда из трех блюд валяется на травке, или играет в волейбол, другой весь срок каторги ходит в кандалах; один наслаждается музыкой, чтением классики и сам сочинительствует, другой писал потом: "В каторге я читал очень мало, решительно не было книг. А сколько мук я терпел оттого, что не мог в каторге писать..."А сколько мы потеряли из-за этого!
При столь различных условиях жизни, естественно, и облик двух каторжан был весьма несхож. Когда Солженицын находился на Краснопресненской пересылке, В.Н.Туркина, родственница Решетовской, писала ей из Москвы в Ростов, для конспирации превратив молодого арестанта в молодую девушку: "Шурочку видела. Она возвращалась со своими подругами с разгрузки дров на Москве-реке. Выглядит замечательно. Загорелая, бодрая, веселая. Смеется, рот до ушей, зубы так и сверкают. Настроение у нее хорошее." Это начало срока. Ну, а как Шурочка выглядела в Марфинской в "Шарашке", валяясь на травке или сражаясь в волейбол, мы можем представить сами. Но летом 1950 года Шурочку везут в Экибастуз. Решетовская пишет: "Он чувствует себя легко и привычно, выглядит хорошо, полон сил и очень доволен последними тремя годами своей жизни". Еще бы! Сколько маслица сливочного истребил, сколько опер наизусть выучил. И вот Шурочка на новом месте: "И не болеет, и выглядит ничего. Заверяет, что отнюдь не находится в унынии. Дух его бодр." Еще позже: "Лицо у Сани худое, но свежее и с румянцем." Столь отрадная картина вполне понятна: для человека вполне благополучно, без единой царапины, миновала страшная война; весь срок заключения находясь в несравнимых условиях, он оставался совершенно здоровым и только в самом конце, в январе 1952 года заболел, но легко перенес успешную операцию, вскоре после которой пишет, что "выглядит хорошо, чувствует себя крепко"...А вот портрет Достоевского, оставленный П.К. Мартьяновым, знавшим писателя на каторге: "Его бледно испитое, землистое лицо, испещренное темно-красными пятнами, никогда не оживлялось улыбкой, а рот открывался только для отрывыстых и коротких ответов по делу. Шапку он нахлобучивал на лоб до самых бровей, взгляд имел угрюмый, сосредоточенный, неприятный, голову склонял наперед и глаза опускал в землю." Ни тебе рта до ушей, ни сверкающих зубов, ни тебе румянца...Таковы портреты ушлого каторжанина сталинской эпохи и честного каторжанина царских времен. Остается добавить, что к эпилепсии Достоевский подхватил на каторге еще ревматизм, после каторги да солдатчины прожил только двадцать лет с небольшим и умер в шестьдесят лет. И опять же никакой Пушкинской или Демидовской премии. А Солженицын вот уже пятьдесят пять лет свободно сотрясает мир воплем "Мне ли не знать вкус баланды!" и на всех парах мчится к своему 85-летию... Вероятно, просто не зная многого из этого и уверив себя, что Солженицын великий страдалец, каких свет не видовал, Г.Бондаренко делает такой вывод из своей неосведомленности: "Голод лагеря и сибирской глубинки до предела обострили чувства и чуткость Солженицына и Распутина к каждой несправедливости. И не сломали их, не превратили в человеконенавистников." Чуткость Солженицына...О, это нечто!.. Батюшка Григорий Владимирович, да почитай же на досуге, хотя бы то, что пишет ваш любимец о Достоевском и Омском остроге. Отбыв по сравнению с ним не каторжный, а санаторный срок, волейболист злобно издевается, бесстыдно глумится над истинным страдальцем и его собратьями по несчастью. И ведь как всегда лжет напролом.
Вот выхватил в "Записках из мертвого дома" фразу: "Летом все ходили, по положению, в полотняных белых куртках и панталонах. "И потешается: "Белые куртки и штаны!- ну, куда уж дальше? "Как известно, достославный Остап Бендер тоже считал белые панталоны символом благоденствия, но ему простительно не знать, что во времена Достоевского солдаты даже в сражение ходили в белых штанах...А вот уличает в лживой хитрости сразу трех авторов: "Ни Достоевский, ни Чехов, ни Якубович не говорят нам, что было у арестантов на ногах. Да уж обуты, иначе бы написали." Но заглянем хотя бы в чеховский "Остров Сахалин" и читаем: "Мы входим в небольшую комнату, где размещается человек двадцать...Оборванные, немытые, в кандалах, в безобразной обуви, перетянутой тряпками и веревками..." А какую обувь носил в лагере сам волейболист? Молчит. Да уж обут был, иначе бы всю жизнь трезвонил... Глумление Солженицына над каторгой Достоевского по низости и подлости можно поставить в один ряд только с тем, что он пишет еще и о Шолохове. А нам твердят о чуткости! О Господи...
После долгого раздумия с горечью и досадой приходишь к мысли, что скорей всего основа близости Распутина с Солженицыным, конечно, не голод, которого во втором случае и не было, а, как видно, обшее у них отношение не к Октябрьской революции и социализму, к советской власти и коммунистам. Принципиальной разницы между коммунистами, вознесшими родину до небесных высот, и ельцинской бандой, загнавшей её на задворки мира, Распутин, как и Солженицын, не видит: "И в 17-м , и в 91-м году к власти пришла антинациональная революционная верхушка". В выступлении на Х съезде писателей России в ноябре 1999 года будущий солженицынский лауреат назвал Октябрьскую революцию"подлой" /"НС"№2'2000,с.186/. Значит, как видим, и совершили её подлецы. Мой отец, как тысячи русских офицеров, в Семнадцатом году стал на сторону народа, на сторону революции. И вот его сыну теперь говорят: "Поручик Григорьев-Бушин, родитель ваш, сударь, подлец из подлецов!" Мерси...Забыть это невозможно. Одно такое словцо в устах двукратного ленинского орденоносца и "совести народа" тянет на тысяч 10-15 заморских и, разумеется, оно привело в восторг пророка и его "Сараскину контору".Тем более, что оратор еще и присовокупил: "Революция...посягнула на душу, отменив небо, но труд она отменить не могла..."А судя по всему, и сам труд был ей ненавистен, и она хотела его запретить.
Всё это очень интересно, только есть маленькая неясность: как мирская власть может "отменить небо", если оно есть, и кусочек его у меня в душе? Да кто ж вам, болезные, мешал размышлять и обливаться слезами, допустим, над мыслями, охватившими Пьера Безухова зимой Двенадцатого года в плену у французов в подмосковной деревне Шамшево, где он с товарищами по несчастью грелся у костра, наевшись жареного конского мяса: "Жизнь есть всё. Жизнь есть Бог. Все перемещается и движется, и это движение есть Бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить Бога .Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий"...Так вот - что мешало? Отсутствие команды? Или под "отменой неба" имеется в виду просто отделение церкви от государства? Тогда чего ж до сих пор не добиваетесь реституции?
В дополнение к перечисленным грехам социализма Распутин еще и объявил социализм "скомпрометировавшей себя обочиной". Да уж не в отличие ли от столбовой "спасительной дороги" капитализма, ничем и никогда, понимаешь, себе не скомпрометировавшего? И тут же мы услышали, что была , мол, "прямая директива Агитпропа: "Взорвать, разрушить, стереть с лица земли старые художественные формы"/Там же,с.185/. Правда, никаких исходных данных этой "директивы'/ кто автор, когда издана и т.д./ оратор по рассеянности не указал. А между тем, ленинский орденоносец мог бы знать слова Владимира Ильича о том, что он не может и не желает преклоняться в искусстве перед новым только потому, что это новое. Да еще о таком бурном разрушителе старых форм и творце новых, как Маяковский, сказал: "Я не принадлежу к числу поклонников его таланта". А ведь из нынешних лидеров никто не посмеет сказать критическое словцо даже о Хазанове или Наташе Королевой, буйной любимице Ельцина.
Впрочем, подлость революции и коммунистов Распутин видит не только в их отношении к искусству, дело тут гораздо глубже. "Большевики не скрывали своих целей...У большевиков была идея..."Что же за цели, что за идея? Для разъяснения этой тайны писатель обращается к большому для него авторитету, к упомянутому выше пушкинисту: "В одной из последних статей Валентин Непомнящий сказал, что роковой ошибкой большевиков было то, что они не стерли с лица земли русскую классику и позволили ей спасти культуру XX века и тем самым спасти Россини/Там же/. Поняли? Цель-то коммунистов состояла в том, чтобы истребить искусство, литературу, а идея - уничтожить Россию, но они почему-то роковым образом оплошали, промешкали, не выполнили помянутую директиву Агитпропа "стереть с лица земли" и только благодаря этому позволили России спастись. Вот какой душевный консенсус у Валентина Григорьевича с Валентином Семеновичем...А ведь совсем не трудно с большой степенью вероятности предугадать судьбу обоих Валентинов, если большевики не взяли бы власть и не повели Россию к социализму. Скорей всего, первый так и остался бы вольным землепашцем иркутского села Усть-Уда. Второй запросто мог бы угодить в Бабий Яр или в Освенцим. Полезно друзьям Валентинам, поскольку оба они оказались непомнящими, напомнить и о том, что при коммунистах все семьдесят лет, начиная с 1918 года, вопреки "директиве Агитпропа" издавались-переиздавались невиданными в истории тиражами не только русские классики и советские писатели, в том числе В.Г.Распутин, но и писатели всего мира - от Гомера до Кафки, не к ночи будь помянут. Так что слова оратора, нас, мол, "зовут то консерваторами, то традиционалистами, то моралистами..." следует уточнить: такие моралисты, как Солженицын и его почитатели с их поношением советской истории, истории их отцов и дедов, оказались драгоценными пособниками горбачевско-ельцинского режима. Вся разница между ними только во времени созревания.
Однако вернемся к статье В.Нилова и к протесту против нее трех членов редколлегии. По-моему, редакция поступила разумно: пригласила высказаться читателей. Они живо откликнулись, их письма напечатаны в восьмом номере журнала за прошлый год. Причем в противоположность несокрушимо согласному хвалебному хору пяти литературных знаменитостей, о котором говорилось, на этот раз редакция дала возможность выразить разные точки зрения. Разумеется, у Солженицына нашлись почитатели, но, увы, доводы их оказались однообразны и неубедительны, главный из них - "патриоты бьют по патриотам". Особенно примечательно здесь письмо С.Н.Куликова, патриота, прекрасно освоившего язык новых русских: "Уважаемые господа...Господин Солженицын...Господин Нилов..."и т.д. Статью Нилова об объясняет "завистью эмигранта-неудачника к писателю с мировым именем, который составляет гордость Русской культуры и делает честь Нации." Такое объяснение вполне закономерно для новых русских, подыхающих от зависти друг к другу из-за евроквартир, фазенд и "мерседесов". Не удивлюсь, если тов. Куликов и эту статью объяснит завистью автора к мультиорденоносцу, суперлауреату, к Герою и "совести нации". И ведь как правдоподобно будет: нет же у меня ни таких наград, ни подобных званий, ни суперквартиры в Старо-Конюшенном с вертолетом на крыше, и 25 тысяч заморских никто мне не суёт...
Но полезно заметить, что в подборке читательских писем преобладали совсем иные суждения о том, есть ли Солженицын гордость и честь нации, и по своим ли ударил Нилов. Вот несколько выдержек. А.А.Сидоров: "Это общечеловек горбачевского типа, обладавший определенным талантом литератора, но растерявший его в антисоветской злобе...Я лично был бы совершенно безразличен к нему, если бы он в угоду русофобам не поддержал клевету на Шолохова"...П.Васильева:
"Все , кто оплевывает советскую власть, мне противны. А уж такой фарисей, как Солженицын, и вовсе не по нутру"...А.В.Бобров:
"В.Нилов абсолютно верно оценил Солженицына как врага нашей родины и прислужника Запада"...С.И.Анисимов: "Около пятидесяти лет Солженицын всей своей яростной деятельностью антикоммуниста находился в стане наших самых лютых врагов...Поэтому его и прославили наши враги, за это и Нобелевскую дали. Этого "художника и мыслителя" можно с полным правом назвать одним из самых заслуженных могильщиков страны...Никаких чувств, кроме ненависти, я к нему не испытываю ...За то, что произошло у нас и с нами, вина его так огромна, что ему ничем её не искупить, и он не заслуживает никакого снисхождения...Его фигура достойна занять место среди Горбачева, Яковлева, Шеварднадзе, Ельцина"...Софья Авакян: "Он - враг моей родины. Он употребил все свои силы, весь свой холодный, расчётливый фанатизм на её уничтожение, а потому он мой личный враг на самом сокровенном уровне моей души, такой же враг, как Гайдар, Чубайс, Ростропович. И я ненавижу его...Я испытываю почти физическую боль, когда пытаются прислонить его хоть каким-то бочком к Толстому..."
Всё это член редколлегии "Нашего современника" В. Распутин, конечно, читал. И его, так возвышенно говорящего и читателе, о связи , о дружбе с ним, всё это не остановило :4 мая он явился на церемонию вручения премии и произнес речь. А казалось бы, достаточно было одного лишь напоминания о злобном и самом активном участии Солженицына в травле Шолохова, чтобы опомниться. Ведь Распутин же не только недавно по случаю юбилея, но и раньше устно и письменно многократно объяснял нам великое значении творца "Тихого Дона" в нашей литературе, и твердил о своей неизбывной любви к нему. А Солженицын давно
Исходит пещерной ненавистью свирепого одноглазого циклопа даже к его внешности: "Невзрачный Шолохов...Стоял малоросток и глупо улыбался...На трибуне он выглядел еще ничтожнее". Одно это должно бы, как током, ударить руку патриота России и её литературы, если она невзначай протянулась вдруг за премией ненавистника Шолохова.
А тот угомону не знает: "Мой архив и сердце мое терзали чекистские когти,- именно в эту осень сунули Нобелевскую премию в палаческие руки Шолохова." Его терзали! Именно так он писал и почти о двух первых годах своей службы в армии, что провел вовсе не на фронте. Миллионы сверстников кровь проливали, оставались калеками на всю жизнь, гибли в боях за родину, а он где-то в Сталинградском военном округе /в ту пору глубокий тыл!/ кантовался в обозной роте, а потом - в училище. И его терзали!.. На веку Солженицына было два огромных исторических события - Отечественная война и ельцинская контрреволюция. И в обоих случаях, все рассчитав, взвесив, устроив, он изловчился явиться к "шапочному разбору": на фронт попал только в мае 1943 года, после Сталинградского перелома, когда всё определилось, и война была уже совсем не та, что в 41-м да в 42-м; и вернулся из Америки лишь после того, как всё определилось и стало для него вполне безопасно...А Шолохов всю жизнь был на переднем крае, и своими бесстрашными хлопотами в 1932 году столько земляков спас от голодной смерти, столько в 1937 году вызволил из неволи, столько великого таланта, жара души да и собственных денежных средств отдал на благо соотечественников, что сказать о нем "палаческие руки" мог только... Предлагаю читателям самим найти здесь подходящее слово для человека, способного на это: у меня цензурных слов для него нет.
Торжественная церемония состоялась в Доме русского зарубежья. Дом тесный, и даже супруга учредителя премии жаловалась на это, но Г.Бондаренко утешает: "В тесноте, да не в обиде". А сам В.Распутин был очень доволен: "Хорошо, что это произошло в этих стенах..." И даже увидел тут некий добрый символ. Странно... Ведь не Бунина чествуют, не Иосифа Бродского. Существует же просторный Дом литераторов, там есть где и побалакать и за воротник пропустить. Нет! Там же ненавистный Солженицыну советский дух, поди , еще не совсем выветрился из туалетов. Все было им пропитано! И Александр Исаевич скорее согласился бы на американское посольство , чем на ЦДЛ... "Гостей в зал набилось много, не все и сидели", - сообщает Г.Богдаренко. Всех их, "литературных и окололитературных", "VIP- гостей" и проныр-безбилетников он , как ныне принято на таких церемониях в таких Домах, именует, разумеется, господами. Едва лишь порадовались мы тому, что господа не в обиде, как вдруг тут же читаем о них:: "Наверное, и те и другие чувствовали себя в этом "невольном" объединении немного не в своей тарелке..." Я думаю! Вот, допустим, VIP- гость Андрей Вознесенский. Наверняка он чувствовал себя в чужой тарелке. Ведь учредитель премии сказал о нем когда-то: "Деревянное сердце! Деревянное ухо!" А он всё равно тут как тут и еще, того гляди, стихи напишет об этом. Он уже давно не оставляет без своей рифмы ни один юбилей, ни одно награждение, ни одни похороны.
Церемония началась, естественно, речами, по выражению того же Г.Бондаренко, "двух знаковых русских писателей". Знаковый писатель А.С. говорил длинно и возвышенно. Он, разумеется, очень хвалил знакового писателя В.Р. Но как-то очень странно. С одной стороны, назвал его прозорливцем. Прекрасно! Но, с другой, заявил: "Он не ищет слов, не подбирает их, - он льется с ними в одном потоке. "Красиво, но сомнительно. Как это "не ищет слов"? Пушкин, о чем буквально вопиют его черновики, искал. Толстой, по несколько раз переписывая романы и повести, искал. Блок искал. Маяковский божился, что изводил "единого слова ради тысячи тонн словесной руды"... Да ведь и сам оратор даже в этой речи буквально землю роет в поисках нужного словца, другое дело -всегда ли удачно. Например: "перепущен /!/ срок отъезда"... "война явно при конце/!/"..."каждение /от слова "кадило", видите ли/ советскому режиму"... "повествование просочено/!/ сибирской натурой", то есть природой... "писатель натурально сжит/!/ с природой", то есть натурально "сжит" с натурой "... "писатель передаёт природу нутряно"...Даже о трагическом говорит так, что невольно становится смешно: "догружается неизбежность раскрыва беременности"... "Настёна утопляется /!/ в Ангаре"... Я не стану это обстоятельно комментировать, /о языке живого классика у нас еще будет речь/, а замечу только, что в том же номере "Дня" Виктор Топоров пишет: "Сатира Ильфа и Петрова, как прежде, бьет не в бровь, а в глаз. "Инда взопрели озимые". Да разве всё ,что я привел, не того же пошиба?.. Так вот, все писатели, включая оратора, ищут нужные слова, и только один-единственный Распутин не ищет их, а как только возьмет перо в руки, так оно и скачет само по бумаге:
трр...трр...трр...Полно, Александр Исаич, напраслину-то на человека возводить, изображая его литературным выродном.
Но еще удивительнее то , как он нахваливает повесть " Живи и помни": "Валентин Распутин заметно выделился в 1974 году внезапностью темы дезертирством - до того запрещенной и замолченной, и внезапностью трактовки её. "Всё тут - привычное для велосипедиста самоуверенное кручение колес. Никто тему дезертирства и предательства не запрещал, и вовсе не была она "замолчена". Еще в 1941-42 годах печатались в многомиллионной "Правде", в "Красной звезде", в других газетах и передовались по радио произведения, в которых были и предатели и дезертиры,- таков, например, сильный рассказ Александра Довженко "Отступник". В те же годы написана и шла во многих театрах страны пьеса Леонида Леонова "Нашествие", в которой выведена целая галерея образов предателей: городской голова Фаюнин, его прихвостень Кокорышкина, фашистский холуй Мосальский, начальник полиции Федотов...Где ж тут запрет да умолчания? А чуть ли не за пятнадцать лет до Распутина повесть, которая так и называлась - "Дезертир", опубликовал у себя на родине, а потом в Москве замечательный писатель участник Отечественной войны Юрий Гончаров, живущий в Воронеже. Еще раньше появилась повесть Чингиза Айтматова "Лицом к лицу" - тоже о дезертирстве. И вот при всем этом, не моргнув глазом, публично врет благим матом : " Запретили!Замолчали! Зарезали!" И так всегда и во всем...
А в чем же "внезапность трактовки"? А вот слушайте: "В Советском
Союзе в воину дезертиров были тысячи и даже десятки тысяч, о чем , наша история сумела смолчать..." Во-первых, откуда знать велосипедисту Анике о "десятках тысяч", если в истории Великой Отечественной войны он так безграмотен, что даже, как увидим дальше, не знает, где он сам-то воевал. Во-вторых, а с какой стати аж сама История должна заниматься хотя бы и "десятками тысяч" шкурников и трусов, оказавшихся в многомиллионной армии? У Истории есть дела поважней. И потом, уж чья бы корова мычала: сам-то он любуется предателем Власовым, нахваливает мастерство фашистских летчиков, афиширует бесстрашие и ловкость румынских диверсантов, а о героизме защитников Брестской крепости и Одессы, Москвы и Ленинграда, Севастополя и Сталинграда, о мужестве всей Красной Армии не только "сумел смолчать", но и все это оболгал, уверяя, например, что в 41-м году мы бежали в панике по 120 километров в день, - да что ж тогда помешало немцам через две недели быть в Москве? И ведь сам Гитлер признавал уже в конце войны, что ни в одной капании немецкая армия не одолевала в день больше 50 километров, и притом - лишь короткое время.
И вот венец похвалы: "В отблещенной советской литературе немыслимо было вымолвить даже полслова понимающего, а тем более сочувственного к дезертиру. Распутин - переступил этот запрет". И на девятом десятке велосипедист не устаёт выдавать отблещенные образцы лжи. Валентин Григорьевич, да вы поняли, что он сказал публично и вам в глаза или до вас не дошло сквозь трепет торжестсвенной церемонии? Я всегда считал, что герой повести Андрей это не родной брат гоголевского Андрия, сознательно предавшего своих и заслужившего смерть, что он не шкурник и трус, а лишь/оступился, допустил слабость, не устоял перед соблазном, но в жестоких условиях войны и это было недопустимо, и это привело к страшной беде. Суть повести выражена уже в самом заглавии, и я толкова его так: "Что ж, война кончилась, 7 июля 45-го года была амнистия дезертирам, черт с тобой, ЖИВИ, но всю свою жизнь ПОМНИ, какой тяжкий грех на тебе, сколько зла натворил не только предал свою армию, своих живых и убитых товарищей, но и стал причиной безмерных мучений, а затем и гибели любившей тебя жены, беременной твоим долгожданным сыном. Автор сурово осудил дезертира и справедливо наказал его, виновника таких бед, лишив и жены, и ребенка, и обрекая до конца дней на тяжкие мучения совести."- "Ничего подобного!- заявил меч Божий,- Распутин сочувствует дезертиру! " Для предателя такое понимание повести закономерно, но как же вы, Валентин Григорьевич, могли проглотить это, смолчать да еще принять из рук такого толкователя повести премию?..
Увы, проглотил, принял , да еще пять раз "спасибо" сказал в ответной речи: "великое и огромное спасибо" персонально благодетелю за саму премию, еще одно "спасибо"- ему же за "мудрое слово", в котором он раскрыл автору глаза на его собственную повесть, два подряд "больших спасибо" - членам жюри, дружно проголосовавшим за премию, и последнее пятое "спасибо" аудитории, то есть Андрию Вознесенскому , Беле Ахмадулиной и всем остальным , в том числе тем, сказал он, кто "не очень понимают меня и не очень принимают мое творчество. Но это сегодня не так уж и важно". А что же важно ? То, как понимает тебя учредитель премии?.
Некоторые места затейливо витиеватой и несколько натужной, но возвышенной лауреатской речи В.Распутина я не совсем понял. Так, верный своей манере анонимных иносказаний, вот он продекламировал совершенно в библейском стиле: "И погнали совесть и чистоту в рабском виде прочь из дома. И возгласил всемогущий и любимый сюзерен самого короля новый нравственный, закон: больше наглости! И кинулись исполнять вассалы это приказание по всем городам и весям... И трон самого Царя Тьмы с небывалыми почестями перенесен был в Москву"...И в своем недоумении я не одинок, вот и автор "Молнии"/№12/ вопрошает: "Это о ком? "Предположил, что о Ленине... Как известно, помянутый "закон" был оглашен Чубайсом. Но почему он назван сюзереном короля /надо полагать, Ельцина?/, когда на самом деле он вассал сюзерена. т.е. короля. Да и уместны ли вообще такие вызвышенно архаичные словеса там, где речь идет о прохвостах vulgaris прочем в речи есть вещи поважнее.
При столь различных условиях жизни, естественно, и облик двух каторжан был весьма несхож. Когда Солженицын находился на Краснопресненской пересылке, В.Н.Туркина, родственница Решетовской, писала ей из Москвы в Ростов, для конспирации превратив молодого арестанта в молодую девушку: "Шурочку видела. Она возвращалась со своими подругами с разгрузки дров на Москве-реке. Выглядит замечательно. Загорелая, бодрая, веселая. Смеется, рот до ушей, зубы так и сверкают. Настроение у нее хорошее." Это начало срока. Ну, а как Шурочка выглядела в Марфинской в "Шарашке", валяясь на травке или сражаясь в волейбол, мы можем представить сами. Но летом 1950 года Шурочку везут в Экибастуз. Решетовская пишет: "Он чувствует себя легко и привычно, выглядит хорошо, полон сил и очень доволен последними тремя годами своей жизни". Еще бы! Сколько маслица сливочного истребил, сколько опер наизусть выучил. И вот Шурочка на новом месте: "И не болеет, и выглядит ничего. Заверяет, что отнюдь не находится в унынии. Дух его бодр." Еще позже: "Лицо у Сани худое, но свежее и с румянцем." Столь отрадная картина вполне понятна: для человека вполне благополучно, без единой царапины, миновала страшная война; весь срок заключения находясь в несравнимых условиях, он оставался совершенно здоровым и только в самом конце, в январе 1952 года заболел, но легко перенес успешную операцию, вскоре после которой пишет, что "выглядит хорошо, чувствует себя крепко"...А вот портрет Достоевского, оставленный П.К. Мартьяновым, знавшим писателя на каторге: "Его бледно испитое, землистое лицо, испещренное темно-красными пятнами, никогда не оживлялось улыбкой, а рот открывался только для отрывыстых и коротких ответов по делу. Шапку он нахлобучивал на лоб до самых бровей, взгляд имел угрюмый, сосредоточенный, неприятный, голову склонял наперед и глаза опускал в землю." Ни тебе рта до ушей, ни сверкающих зубов, ни тебе румянца...Таковы портреты ушлого каторжанина сталинской эпохи и честного каторжанина царских времен. Остается добавить, что к эпилепсии Достоевский подхватил на каторге еще ревматизм, после каторги да солдатчины прожил только двадцать лет с небольшим и умер в шестьдесят лет. И опять же никакой Пушкинской или Демидовской премии. А Солженицын вот уже пятьдесят пять лет свободно сотрясает мир воплем "Мне ли не знать вкус баланды!" и на всех парах мчится к своему 85-летию... Вероятно, просто не зная многого из этого и уверив себя, что Солженицын великий страдалец, каких свет не видовал, Г.Бондаренко делает такой вывод из своей неосведомленности: "Голод лагеря и сибирской глубинки до предела обострили чувства и чуткость Солженицына и Распутина к каждой несправедливости. И не сломали их, не превратили в человеконенавистников." Чуткость Солженицына...О, это нечто!.. Батюшка Григорий Владимирович, да почитай же на досуге, хотя бы то, что пишет ваш любимец о Достоевском и Омском остроге. Отбыв по сравнению с ним не каторжный, а санаторный срок, волейболист злобно издевается, бесстыдно глумится над истинным страдальцем и его собратьями по несчастью. И ведь как всегда лжет напролом.
Вот выхватил в "Записках из мертвого дома" фразу: "Летом все ходили, по положению, в полотняных белых куртках и панталонах. "И потешается: "Белые куртки и штаны!- ну, куда уж дальше? "Как известно, достославный Остап Бендер тоже считал белые панталоны символом благоденствия, но ему простительно не знать, что во времена Достоевского солдаты даже в сражение ходили в белых штанах...А вот уличает в лживой хитрости сразу трех авторов: "Ни Достоевский, ни Чехов, ни Якубович не говорят нам, что было у арестантов на ногах. Да уж обуты, иначе бы написали." Но заглянем хотя бы в чеховский "Остров Сахалин" и читаем: "Мы входим в небольшую комнату, где размещается человек двадцать...Оборванные, немытые, в кандалах, в безобразной обуви, перетянутой тряпками и веревками..." А какую обувь носил в лагере сам волейболист? Молчит. Да уж обут был, иначе бы всю жизнь трезвонил... Глумление Солженицына над каторгой Достоевского по низости и подлости можно поставить в один ряд только с тем, что он пишет еще и о Шолохове. А нам твердят о чуткости! О Господи...
После долгого раздумия с горечью и досадой приходишь к мысли, что скорей всего основа близости Распутина с Солженицыным, конечно, не голод, которого во втором случае и не было, а, как видно, обшее у них отношение не к Октябрьской революции и социализму, к советской власти и коммунистам. Принципиальной разницы между коммунистами, вознесшими родину до небесных высот, и ельцинской бандой, загнавшей её на задворки мира, Распутин, как и Солженицын, не видит: "И в 17-м , и в 91-м году к власти пришла антинациональная революционная верхушка". В выступлении на Х съезде писателей России в ноябре 1999 года будущий солженицынский лауреат назвал Октябрьскую революцию"подлой" /"НС"№2'2000,с.186/. Значит, как видим, и совершили её подлецы. Мой отец, как тысячи русских офицеров, в Семнадцатом году стал на сторону народа, на сторону революции. И вот его сыну теперь говорят: "Поручик Григорьев-Бушин, родитель ваш, сударь, подлец из подлецов!" Мерси...Забыть это невозможно. Одно такое словцо в устах двукратного ленинского орденоносца и "совести народа" тянет на тысяч 10-15 заморских и, разумеется, оно привело в восторг пророка и его "Сараскину контору".Тем более, что оратор еще и присовокупил: "Революция...посягнула на душу, отменив небо, но труд она отменить не могла..."А судя по всему, и сам труд был ей ненавистен, и она хотела его запретить.
Всё это очень интересно, только есть маленькая неясность: как мирская власть может "отменить небо", если оно есть, и кусочек его у меня в душе? Да кто ж вам, болезные, мешал размышлять и обливаться слезами, допустим, над мыслями, охватившими Пьера Безухова зимой Двенадцатого года в плену у французов в подмосковной деревне Шамшево, где он с товарищами по несчастью грелся у костра, наевшись жареного конского мяса: "Жизнь есть всё. Жизнь есть Бог. Все перемещается и движется, и это движение есть Бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить Бога .Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий"...Так вот - что мешало? Отсутствие команды? Или под "отменой неба" имеется в виду просто отделение церкви от государства? Тогда чего ж до сих пор не добиваетесь реституции?
В дополнение к перечисленным грехам социализма Распутин еще и объявил социализм "скомпрометировавшей себя обочиной". Да уж не в отличие ли от столбовой "спасительной дороги" капитализма, ничем и никогда, понимаешь, себе не скомпрометировавшего? И тут же мы услышали, что была , мол, "прямая директива Агитпропа: "Взорвать, разрушить, стереть с лица земли старые художественные формы"/Там же,с.185/. Правда, никаких исходных данных этой "директивы'/ кто автор, когда издана и т.д./ оратор по рассеянности не указал. А между тем, ленинский орденоносец мог бы знать слова Владимира Ильича о том, что он не может и не желает преклоняться в искусстве перед новым только потому, что это новое. Да еще о таком бурном разрушителе старых форм и творце новых, как Маяковский, сказал: "Я не принадлежу к числу поклонников его таланта". А ведь из нынешних лидеров никто не посмеет сказать критическое словцо даже о Хазанове или Наташе Королевой, буйной любимице Ельцина.
Впрочем, подлость революции и коммунистов Распутин видит не только в их отношении к искусству, дело тут гораздо глубже. "Большевики не скрывали своих целей...У большевиков была идея..."Что же за цели, что за идея? Для разъяснения этой тайны писатель обращается к большому для него авторитету, к упомянутому выше пушкинисту: "В одной из последних статей Валентин Непомнящий сказал, что роковой ошибкой большевиков было то, что они не стерли с лица земли русскую классику и позволили ей спасти культуру XX века и тем самым спасти Россини/Там же/. Поняли? Цель-то коммунистов состояла в том, чтобы истребить искусство, литературу, а идея - уничтожить Россию, но они почему-то роковым образом оплошали, промешкали, не выполнили помянутую директиву Агитпропа "стереть с лица земли" и только благодаря этому позволили России спастись. Вот какой душевный консенсус у Валентина Григорьевича с Валентином Семеновичем...А ведь совсем не трудно с большой степенью вероятности предугадать судьбу обоих Валентинов, если большевики не взяли бы власть и не повели Россию к социализму. Скорей всего, первый так и остался бы вольным землепашцем иркутского села Усть-Уда. Второй запросто мог бы угодить в Бабий Яр или в Освенцим. Полезно друзьям Валентинам, поскольку оба они оказались непомнящими, напомнить и о том, что при коммунистах все семьдесят лет, начиная с 1918 года, вопреки "директиве Агитпропа" издавались-переиздавались невиданными в истории тиражами не только русские классики и советские писатели, в том числе В.Г.Распутин, но и писатели всего мира - от Гомера до Кафки, не к ночи будь помянут. Так что слова оратора, нас, мол, "зовут то консерваторами, то традиционалистами, то моралистами..." следует уточнить: такие моралисты, как Солженицын и его почитатели с их поношением советской истории, истории их отцов и дедов, оказались драгоценными пособниками горбачевско-ельцинского режима. Вся разница между ними только во времени созревания.
Однако вернемся к статье В.Нилова и к протесту против нее трех членов редколлегии. По-моему, редакция поступила разумно: пригласила высказаться читателей. Они живо откликнулись, их письма напечатаны в восьмом номере журнала за прошлый год. Причем в противоположность несокрушимо согласному хвалебному хору пяти литературных знаменитостей, о котором говорилось, на этот раз редакция дала возможность выразить разные точки зрения. Разумеется, у Солженицына нашлись почитатели, но, увы, доводы их оказались однообразны и неубедительны, главный из них - "патриоты бьют по патриотам". Особенно примечательно здесь письмо С.Н.Куликова, патриота, прекрасно освоившего язык новых русских: "Уважаемые господа...Господин Солженицын...Господин Нилов..."и т.д. Статью Нилова об объясняет "завистью эмигранта-неудачника к писателю с мировым именем, который составляет гордость Русской культуры и делает честь Нации." Такое объяснение вполне закономерно для новых русских, подыхающих от зависти друг к другу из-за евроквартир, фазенд и "мерседесов". Не удивлюсь, если тов. Куликов и эту статью объяснит завистью автора к мультиорденоносцу, суперлауреату, к Герою и "совести нации". И ведь как правдоподобно будет: нет же у меня ни таких наград, ни подобных званий, ни суперквартиры в Старо-Конюшенном с вертолетом на крыше, и 25 тысяч заморских никто мне не суёт...
Но полезно заметить, что в подборке читательских писем преобладали совсем иные суждения о том, есть ли Солженицын гордость и честь нации, и по своим ли ударил Нилов. Вот несколько выдержек. А.А.Сидоров: "Это общечеловек горбачевского типа, обладавший определенным талантом литератора, но растерявший его в антисоветской злобе...Я лично был бы совершенно безразличен к нему, если бы он в угоду русофобам не поддержал клевету на Шолохова"...П.Васильева:
"Все , кто оплевывает советскую власть, мне противны. А уж такой фарисей, как Солженицын, и вовсе не по нутру"...А.В.Бобров:
"В.Нилов абсолютно верно оценил Солженицына как врага нашей родины и прислужника Запада"...С.И.Анисимов: "Около пятидесяти лет Солженицын всей своей яростной деятельностью антикоммуниста находился в стане наших самых лютых врагов...Поэтому его и прославили наши враги, за это и Нобелевскую дали. Этого "художника и мыслителя" можно с полным правом назвать одним из самых заслуженных могильщиков страны...Никаких чувств, кроме ненависти, я к нему не испытываю ...За то, что произошло у нас и с нами, вина его так огромна, что ему ничем её не искупить, и он не заслуживает никакого снисхождения...Его фигура достойна занять место среди Горбачева, Яковлева, Шеварднадзе, Ельцина"...Софья Авакян: "Он - враг моей родины. Он употребил все свои силы, весь свой холодный, расчётливый фанатизм на её уничтожение, а потому он мой личный враг на самом сокровенном уровне моей души, такой же враг, как Гайдар, Чубайс, Ростропович. И я ненавижу его...Я испытываю почти физическую боль, когда пытаются прислонить его хоть каким-то бочком к Толстому..."
Всё это член редколлегии "Нашего современника" В. Распутин, конечно, читал. И его, так возвышенно говорящего и читателе, о связи , о дружбе с ним, всё это не остановило :4 мая он явился на церемонию вручения премии и произнес речь. А казалось бы, достаточно было одного лишь напоминания о злобном и самом активном участии Солженицына в травле Шолохова, чтобы опомниться. Ведь Распутин же не только недавно по случаю юбилея, но и раньше устно и письменно многократно объяснял нам великое значении творца "Тихого Дона" в нашей литературе, и твердил о своей неизбывной любви к нему. А Солженицын давно
Исходит пещерной ненавистью свирепого одноглазого циклопа даже к его внешности: "Невзрачный Шолохов...Стоял малоросток и глупо улыбался...На трибуне он выглядел еще ничтожнее". Одно это должно бы, как током, ударить руку патриота России и её литературы, если она невзначай протянулась вдруг за премией ненавистника Шолохова.
А тот угомону не знает: "Мой архив и сердце мое терзали чекистские когти,- именно в эту осень сунули Нобелевскую премию в палаческие руки Шолохова." Его терзали! Именно так он писал и почти о двух первых годах своей службы в армии, что провел вовсе не на фронте. Миллионы сверстников кровь проливали, оставались калеками на всю жизнь, гибли в боях за родину, а он где-то в Сталинградском военном округе /в ту пору глубокий тыл!/ кантовался в обозной роте, а потом - в училище. И его терзали!.. На веку Солженицына было два огромных исторических события - Отечественная война и ельцинская контрреволюция. И в обоих случаях, все рассчитав, взвесив, устроив, он изловчился явиться к "шапочному разбору": на фронт попал только в мае 1943 года, после Сталинградского перелома, когда всё определилось, и война была уже совсем не та, что в 41-м да в 42-м; и вернулся из Америки лишь после того, как всё определилось и стало для него вполне безопасно...А Шолохов всю жизнь был на переднем крае, и своими бесстрашными хлопотами в 1932 году столько земляков спас от голодной смерти, столько в 1937 году вызволил из неволи, столько великого таланта, жара души да и собственных денежных средств отдал на благо соотечественников, что сказать о нем "палаческие руки" мог только... Предлагаю читателям самим найти здесь подходящее слово для человека, способного на это: у меня цензурных слов для него нет.
Торжественная церемония состоялась в Доме русского зарубежья. Дом тесный, и даже супруга учредителя премии жаловалась на это, но Г.Бондаренко утешает: "В тесноте, да не в обиде". А сам В.Распутин был очень доволен: "Хорошо, что это произошло в этих стенах..." И даже увидел тут некий добрый символ. Странно... Ведь не Бунина чествуют, не Иосифа Бродского. Существует же просторный Дом литераторов, там есть где и побалакать и за воротник пропустить. Нет! Там же ненавистный Солженицыну советский дух, поди , еще не совсем выветрился из туалетов. Все было им пропитано! И Александр Исаевич скорее согласился бы на американское посольство , чем на ЦДЛ... "Гостей в зал набилось много, не все и сидели", - сообщает Г.Богдаренко. Всех их, "литературных и окололитературных", "VIP- гостей" и проныр-безбилетников он , как ныне принято на таких церемониях в таких Домах, именует, разумеется, господами. Едва лишь порадовались мы тому, что господа не в обиде, как вдруг тут же читаем о них:: "Наверное, и те и другие чувствовали себя в этом "невольном" объединении немного не в своей тарелке..." Я думаю! Вот, допустим, VIP- гость Андрей Вознесенский. Наверняка он чувствовал себя в чужой тарелке. Ведь учредитель премии сказал о нем когда-то: "Деревянное сердце! Деревянное ухо!" А он всё равно тут как тут и еще, того гляди, стихи напишет об этом. Он уже давно не оставляет без своей рифмы ни один юбилей, ни одно награждение, ни одни похороны.
Церемония началась, естественно, речами, по выражению того же Г.Бондаренко, "двух знаковых русских писателей". Знаковый писатель А.С. говорил длинно и возвышенно. Он, разумеется, очень хвалил знакового писателя В.Р. Но как-то очень странно. С одной стороны, назвал его прозорливцем. Прекрасно! Но, с другой, заявил: "Он не ищет слов, не подбирает их, - он льется с ними в одном потоке. "Красиво, но сомнительно. Как это "не ищет слов"? Пушкин, о чем буквально вопиют его черновики, искал. Толстой, по несколько раз переписывая романы и повести, искал. Блок искал. Маяковский божился, что изводил "единого слова ради тысячи тонн словесной руды"... Да ведь и сам оратор даже в этой речи буквально землю роет в поисках нужного словца, другое дело -всегда ли удачно. Например: "перепущен /!/ срок отъезда"... "война явно при конце/!/"..."каждение /от слова "кадило", видите ли/ советскому режиму"... "повествование просочено/!/ сибирской натурой", то есть природой... "писатель натурально сжит/!/ с природой", то есть натурально "сжит" с натурой "... "писатель передаёт природу нутряно"...Даже о трагическом говорит так, что невольно становится смешно: "догружается неизбежность раскрыва беременности"... "Настёна утопляется /!/ в Ангаре"... Я не стану это обстоятельно комментировать, /о языке живого классика у нас еще будет речь/, а замечу только, что в том же номере "Дня" Виктор Топоров пишет: "Сатира Ильфа и Петрова, как прежде, бьет не в бровь, а в глаз. "Инда взопрели озимые". Да разве всё ,что я привел, не того же пошиба?.. Так вот, все писатели, включая оратора, ищут нужные слова, и только один-единственный Распутин не ищет их, а как только возьмет перо в руки, так оно и скачет само по бумаге:
трр...трр...трр...Полно, Александр Исаич, напраслину-то на человека возводить, изображая его литературным выродном.
Но еще удивительнее то , как он нахваливает повесть " Живи и помни": "Валентин Распутин заметно выделился в 1974 году внезапностью темы дезертирством - до того запрещенной и замолченной, и внезапностью трактовки её. "Всё тут - привычное для велосипедиста самоуверенное кручение колес. Никто тему дезертирства и предательства не запрещал, и вовсе не была она "замолчена". Еще в 1941-42 годах печатались в многомиллионной "Правде", в "Красной звезде", в других газетах и передовались по радио произведения, в которых были и предатели и дезертиры,- таков, например, сильный рассказ Александра Довженко "Отступник". В те же годы написана и шла во многих театрах страны пьеса Леонида Леонова "Нашествие", в которой выведена целая галерея образов предателей: городской голова Фаюнин, его прихвостень Кокорышкина, фашистский холуй Мосальский, начальник полиции Федотов...Где ж тут запрет да умолчания? А чуть ли не за пятнадцать лет до Распутина повесть, которая так и называлась - "Дезертир", опубликовал у себя на родине, а потом в Москве замечательный писатель участник Отечественной войны Юрий Гончаров, живущий в Воронеже. Еще раньше появилась повесть Чингиза Айтматова "Лицом к лицу" - тоже о дезертирстве. И вот при всем этом, не моргнув глазом, публично врет благим матом : " Запретили!Замолчали! Зарезали!" И так всегда и во всем...
А в чем же "внезапность трактовки"? А вот слушайте: "В Советском
Союзе в воину дезертиров были тысячи и даже десятки тысяч, о чем , наша история сумела смолчать..." Во-первых, откуда знать велосипедисту Анике о "десятках тысяч", если в истории Великой Отечественной войны он так безграмотен, что даже, как увидим дальше, не знает, где он сам-то воевал. Во-вторых, а с какой стати аж сама История должна заниматься хотя бы и "десятками тысяч" шкурников и трусов, оказавшихся в многомиллионной армии? У Истории есть дела поважней. И потом, уж чья бы корова мычала: сам-то он любуется предателем Власовым, нахваливает мастерство фашистских летчиков, афиширует бесстрашие и ловкость румынских диверсантов, а о героизме защитников Брестской крепости и Одессы, Москвы и Ленинграда, Севастополя и Сталинграда, о мужестве всей Красной Армии не только "сумел смолчать", но и все это оболгал, уверяя, например, что в 41-м году мы бежали в панике по 120 километров в день, - да что ж тогда помешало немцам через две недели быть в Москве? И ведь сам Гитлер признавал уже в конце войны, что ни в одной капании немецкая армия не одолевала в день больше 50 километров, и притом - лишь короткое время.
И вот венец похвалы: "В отблещенной советской литературе немыслимо было вымолвить даже полслова понимающего, а тем более сочувственного к дезертиру. Распутин - переступил этот запрет". И на девятом десятке велосипедист не устаёт выдавать отблещенные образцы лжи. Валентин Григорьевич, да вы поняли, что он сказал публично и вам в глаза или до вас не дошло сквозь трепет торжестсвенной церемонии? Я всегда считал, что герой повести Андрей это не родной брат гоголевского Андрия, сознательно предавшего своих и заслужившего смерть, что он не шкурник и трус, а лишь/оступился, допустил слабость, не устоял перед соблазном, но в жестоких условиях войны и это было недопустимо, и это привело к страшной беде. Суть повести выражена уже в самом заглавии, и я толкова его так: "Что ж, война кончилась, 7 июля 45-го года была амнистия дезертирам, черт с тобой, ЖИВИ, но всю свою жизнь ПОМНИ, какой тяжкий грех на тебе, сколько зла натворил не только предал свою армию, своих живых и убитых товарищей, но и стал причиной безмерных мучений, а затем и гибели любившей тебя жены, беременной твоим долгожданным сыном. Автор сурово осудил дезертира и справедливо наказал его, виновника таких бед, лишив и жены, и ребенка, и обрекая до конца дней на тяжкие мучения совести."- "Ничего подобного!- заявил меч Божий,- Распутин сочувствует дезертиру! " Для предателя такое понимание повести закономерно, но как же вы, Валентин Григорьевич, могли проглотить это, смолчать да еще принять из рук такого толкователя повести премию?..
Увы, проглотил, принял , да еще пять раз "спасибо" сказал в ответной речи: "великое и огромное спасибо" персонально благодетелю за саму премию, еще одно "спасибо"- ему же за "мудрое слово", в котором он раскрыл автору глаза на его собственную повесть, два подряд "больших спасибо" - членам жюри, дружно проголосовавшим за премию, и последнее пятое "спасибо" аудитории, то есть Андрию Вознесенскому , Беле Ахмадулиной и всем остальным , в том числе тем, сказал он, кто "не очень понимают меня и не очень принимают мое творчество. Но это сегодня не так уж и важно". А что же важно ? То, как понимает тебя учредитель премии?.
Некоторые места затейливо витиеватой и несколько натужной, но возвышенной лауреатской речи В.Распутина я не совсем понял. Так, верный своей манере анонимных иносказаний, вот он продекламировал совершенно в библейском стиле: "И погнали совесть и чистоту в рабском виде прочь из дома. И возгласил всемогущий и любимый сюзерен самого короля новый нравственный, закон: больше наглости! И кинулись исполнять вассалы это приказание по всем городам и весям... И трон самого Царя Тьмы с небывалыми почестями перенесен был в Москву"...И в своем недоумении я не одинок, вот и автор "Молнии"/№12/ вопрошает: "Это о ком? "Предположил, что о Ленине... Как известно, помянутый "закон" был оглашен Чубайсом. Но почему он назван сюзереном короля /надо полагать, Ельцина?/, когда на самом деле он вассал сюзерена. т.е. короля. Да и уместны ли вообще такие вызвышенно архаичные словеса там, где речь идет о прохвостах vulgaris прочем в речи есть вещи поважнее.