Страница:
В один прекрасный день Петербург был буквально ошарашен известием о том, что Елизавета Воронцова получила от государя орден св. Екатерины – которым по статусу награждались только особы российского императорского дома и иностранные принцессы. «Просто» дворянки, даже титулованные, на него не имели права. И коли уж Петр, сторонник порядка и законности, так себя ведет, это событие, как говорят в наши дни, знаковое...
Петр уже пробалтывался пару раз, что намерен упрятать Екатерину в какой-нибудь надежный монастырь, а «сына» лишить прав на престол. На что имел законное право: по установленному еще Петром I порядку, всякий российский самодержец (или самодержица) мог по собственному хотению назначать наследником престола кого угодно (лишь бы православный был) – а также «разжаловать» из наследников родных детей.
Что касаемо развода... Развод в те времена считался делом не вполне богоугодным, но при некоторой твердости характера его можно было добиться. В конце-концов, еще был свеж в памяти нагляднейший прецедент, когда Петр I запрятал жену в монастырь, а сына «разжаловал» и велел убить. Еще были живы люди, которые тому оказались свидетелями...
Екатерина висела на волоске!
Петр преспокойно уехал в Ораниенбаум давать бал...
И тут-то грянуло...
Самое любопытное, что переворот произошел отнюдь не оттого, что заговорщики наконец стали приводить в действие свои планы согласно расписанию. Совсем наоборот. Им просто-напросто неожиданно для себя самих пришлосьвыступить. Произошла очередная глупая случайность – из тех, что либо проваливают дело, либо ведут к успеху...
Общее настроение умов было таково, что один из гвардейских солдат подошел к своему офицеру и с детской непринужденностью поинтересовался: мол, ваше благородие, когда будем Петрушку свергать? Столько разговоров, а дела не видно, терпеть нету мочи. Пора бы...
Очевидно, он и не подозревал, что кто-то в полку может находиться вне заговора – любопытный штришок к пониманию тогдашней ситуации.
Но офицер-то как раз был преданным сторонником Петра! Он не возмутился, не подал виду, а стал с безразличным видом допытываться: это кто ж с тобой, голубь, поделился жуткими тайнами касаемо нашегозаговора? Гвардеец и бухнул сдуру: капитан Пассек, ясное дело, не сумлевайтесь, мы ж не темные, нам кое-что известно...
Офицер его кое-как уболтал, а сам помчался куда следует. Пассека моментально сграбастали под арест – и сделать это незаметно для окружающих не удалось.
К Екатерине тут же примчался Алексей Орлов и выпалил с порога:
– Пассека арестовали!
У Екатерины, надо полагать, потемнело в глазах. Пассек как-никак был одной из главных пружин заговора, знал все и всех, и, если его начнут допрашивать круто...
Есть сильные подозрения, что заговорщики крайне невысоко оценивали стойкость и несгибаемость Пассека, определенно считали, что он после первой же оплеухи моментально расколется и всех сдаст. Косвенным подтверждением этому как раз и служит тот факт, что после известия об аресте Пассека все моментально пришло в движение...
Екатерина, не мешкая ни минуты, села в карету и помчалась из Петергофа в Петербург. Гнала так, что верст за пять до города лошади совершенно выбились из сил. Тут навстречу показался Григорий Орлов, ехавший в одноколке с Федором Барятинским.
В гвардейских полках уже шуровализаговорщики. Первым на улицу вышел Измайловский. В Преображенском все поначалу шло не так гладко – там несколько офицеров пытались удержать солдат (среди них были брат фаворитки Семен Воронцов и дедушка А. С. Пушкина). Только когда их арестовали, удалось вывести преображенцев и семеновцев.
Вся эта орава направилась в Казанский собор, где Екатерина в офицерском мундире торжественно приняла от гвардейцев присягу на верность. После чего уже никому не было дороги назад...
По городу моментально стали распространяться самые дурацкие слухи: что Петр якобы вызвал из Голштинии орду «лютеранских попов», которые выгонят из всех церквей православных священников и займут их места; что крымский хан идет на Россию войной, пользуясь тем, что Петр собрался увести армию на войну с Данией; что еще во времена Гросс-Эгерсдорфа Апраксин по приказу Петра «к пороху песок подмешивал», отчего русские ружья и не стреляли. Наконец, старательно распускали слух, что Петра уже нет в живых – спьяну упал с лошади и расшибся насмерть.
А через пару часов по Петербургу прошла роскошная траурная процессия! Петра еще не взяли в плен, а «общественное мнение» уже готовили к его смерти! Когда впоследствии юную княгиню Дашкову спрашивали об этой похоронной процессии, она с «загадочной улыбкой» отвечала:
– Мы хорошо приняли свои меры...
Последующие события давно и подробно описаны, так что нет нужды повторяться. Скажу лишь, что, в противоположность устоявшемуся мнению, у Петра все же были серьезнейшие шансы одержать верх. Заговор был задумкой исключительно гвардейских полков, вся остальная армия в этом не участвовала. Более того, в самом начале, когда войска Екатерины двинулись на Ораниенбаум (где находился Петр), меж преображенцами и измайловцами начался разлад, кое-кто стал говорить о «примирении» с императором. Происходящее все же было вспышкой, и когда прошел первый азарт, многие начали думать. Кто-то вспомнил, что Петр, как ни крути – родной внук Петра I, а его супруга – чистокровная немка. Кто-то попросту боялся последствий, а в Нарве стояла обстрелянная армия Румянцева, нисколечко не охваченная заговором, и Петр мог довольно быстро до нее добраться почтовым трактом...
Однако сопротивляться он не стал – скорее всего, и этаситуация не укладывалась в его представления об обязанностях императора. Такой уж был человек, абсолютно не умевший действовать в экстремальных обстоятельствах...
Его захватили и увезли в Ропшу. В Петербурге началось пьяное веселье без малейшей идеологической подоплеки. Не кто иной, как Гаврила Державин, вспоминал: «Войскам были открыты все питейные заведения, солдаты и солдатки в бешеном восторге тащили и сливали в ушаты, бочонки, во что ни попало водку, пиво, мед и шампанское». Его дополнял датский дипломат Шумахер: «Они взяли штурмом не только все кабаки, но также винные погреба иностранцев, да и своих; те бутылки, что не смогли опустошить – разбили, забрали себе все, что понравилось, и только подошедшие сильные патрули с трудом смогли их разогнать».
Созданная потом комиссия старательно подсчитала, что в течение одного дня, 28-го июня, «солдатами и всякого звания людьми безнадежно роспито питий и растащено денег и посуды» на головокружительную по тем временам сумму: 22 697 рублей. Причем были учтены только убытки кабатчиков – частные винные погреба русских и иностранцев в реестр не вошли.
Гульба продолжалась до вечера – а вечером оставшийся неизвестным для Истории пьяный гусар проскакал по слободам Измайловского полка, вопя, что в Петербург нагрянули «тридцать тыщ пруссаков», которые хотят похитить «матушку».
Те из измайловцев, кто еще способен был передвигаться, хлынули в императорские покои – хотя на дворе стояла полночь. Екатерине пришлось одеваться, выходить к «народу» и долго утихомиривать гвардейцев, объясняя, что пруссаки гусару почудились с перепою...
Ситуация создалась уникальнейшая, редко встречавшаяся не только в России, но и во всем мире: в империи одновременно находились три совершенно законных самодержца. Два из них – злосчастный Иоанн Антонович и Петр – пребывали под замком, третья вроде бы при власти, но в самом что ни на есть неустойчивом, зыбком, шатком положении. Причем все трое, повторяю, были законными самодержцами – но ни один из них не коронован!
А главное, те двое, что сидели под надежным караулом, представляли для Екатерины смертельную опасность самим фактом своего пребывания в добром здравии. Как-никак один был родным внуком Петра Великого, а другой – его внучатым племянником. Все-таки Романовым. Меж тем Екатерина... Ну, понятно.
Нет ничего удивительного, что в первую очередь Екатерина принялась раздавать награды всем заинтересованным лицам. Офицерам задействованных в перевороте полков выплатили 226 000 рублей – в виде полугодового жалованья. Солдатам досталось гораздо меньше: сорок одна тысяча наличными и вином. Двадцать пять тысяч получила княгиня Дашкова, три тысячи – Григорий Орлов. Многие получили ордена, в том числе Иван Иванович Бецкой, к тому времени генерал, принимавший в перевороте самое деятельное участие. Ордена, чины, «души»... Среди прочих четырехсот рублей и некоторого количества крестьян удостоился и гвардейский унтер-офицер Григорий Потемкин, еще совершенно незнаменитый и вроде бы незнакомый вовсе императрице...
Как водится в подобных случаях, среди главных заговорщиков (впрочем, как известно, закончившийся удачей заговор именуется уже совершенно иначе) вспыхнула перепалка: каждый настаивал, что это он один, исключительно он и обеспечил успех, а остальные были так, на подхвате. Никита Панин открытым текстом говорил, что лишь благодаря ему... Дашкова оскорблялась: нет, все знают, что лишь благодаря ей... Другие помалкивали, но поглядывали так, что сразу было ясно, о чем они думают...
Бецкой, якобы, принародно бухнувшись перед Екатериной на колени, умолял ее объявить всем и каждому, что именно он был главным виновником ее воцарения. Говорю «якобы», потому что эта история известна исключительно со слов княгини Дашковой, далеко не всегда следовавшей истине. Есть косвенные данные, позволяющие считать этот рассказ «уткой»: Бецкой был человеком умнейшим, и от негостоль глупой выходки вряд ли стоило ожидать.
Гораздо больше похож на правду другой рассказ Дашковой – о том, как она, войдя вскоре после переворота в покои Екатерины, обнаружила там вольготно разлегшегося на диване Григория Орлова, который со скучающим видом вскрывал пакеты. В них Дашкова моментально опознала особо важные бумаги из государственной канцелярии, которые имела право читать только императрица и специально ею назначенные люди. В доме своего дяди, канцлера Воронцова, она таких пакетов навидалась. И воззвала оторопело:
– Поручик, что вы делаете? Это государственные бумаги!
– Совершенно верно, – с нарочитой скукой ответил Орлов, с треском распечатывая вкривь и вкось очередной пакет. – Меня государыня просила просмотреть, а мне и лень – такая скука...
Вот это крайне похоже на Григория. Совершенно в его стиле. Поскольку вскоре после того он прямо за обеденным столом Екатерины, в присутствии немалого количества придворных начал шутить, прямо скажем, дубовато:
– А ведь я, матушка, такое влияние на гвардию имею, что если бы захотел, совместно с братишками тебя с престола скинуть, то через месяц справился бы...
Можно представить, что чувствовала Екатерина. Обстановку разрядил гетман Разумовский, сказавший, в общем, резонную вещь:
– Месяц, говоришь, Гриша? Так мы б, месяца не дожидаясь, тебя бы уже через неделю за шею повесили...
Такая была обстановочка. Такой был Гришка Орлов, человек бесхитростный и ума не великого...
А всего черед две недели в Ропше, под арестом, скоропостижно скончался Петр III...
Произошло это в присутствии немалого количества народа, компания подобралась прелюбопытнейшая. В трогательном единении гвардию представляли недавние враги, Алексей Орлов и тот самый Александр Шванвич, что нарисовалему шрам (полное впечатление, что этот пустячок их не особо расстроил). Академию наук олицетворял собою Теплов. Был за столом и известный актер Федор Волков, а также князь Федор Барятинский и еще несколько человек, в том числе Потемкин.
Вся эта история до сих пор являет собою клубок загадок, которые вряд ли когда-нибудь удастся распутать, если не будет изобретена машина времени...
В официальном манифесте смерть императора объясняется «апоплексическим ударом». Правда, в письме к Понятовскому Екатерина добавляет еще одну причину: «Его унесло воспаление кишок и апоплексический удар». Так уж несчастливо сложилось: в один день воспаление кишок случилось и удар присовокупился...
Те, кто ходил посмотреть на покойного (а всех явившихся переписывали, причем дипломатический корпус поклониться праху не допустили вовсе, что шло вразрез с традицией), шептались потом, что лицо у него было совершенно черное, такое, какое бывает у удавленников. В том, что свергнутый император умер насильственной смертью, уже в первые дни после его кончины мало кто сомневался. Различия были только в деталях: большинство полагало, что Петра задушил Алехан, но ходили и другие версии: что это ружейным ремнем сделал Шванвич по приказу Теплова; что государю подлили в бургундское что-то этакое...
Кстати, оба иностранных дипломата, оставивших подробные воспоминания о перевороте, которому были очевидцами, и Шумахер, и Рюльер, пишут, что еще раньше была предпринята попытка отравить Петра неким «питьем». А дошлый Шумахер вдобавок клялся, будто вызнал, что придворный хирург Паульсен, отправленный в Ропшу еще до убийства, надзирать за здоровьем узника, уехал туда вовсе не с лекарствами, а с инструментами, употребляемыми исключительно при вскрытии и бальзамировании...
Встретив как-то князя Федора Барятинского, граф Воронцов спросил напрямую:
– Как ты мог совершить такое дело?
Барятинский, пожав плечами, с самым непринужденным видом ответил:
– Что тут поделаешь, мой милый, у меня накопилось так много долгов...
Сторонники «случайной» гибели императора (точнее, случайного убийства) в доказательство приводят письмо Екатерине Алексея Орлова из Ропши. Вот оно целиком:
«Матушка, милосердная Государыня. Как мне изъяснить, описать, что случилось? Не веришь верному рабу своему, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал. И как нам задумать поднять руку на Государя. Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором, не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй мня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил, прогневали тебя и погубили души навек».
Каждый волен думать, что ему угодно, но лично я не в силах отделаться от впечатления, что перепуганный, хнычущий автор письма мало напоминает Алехана Орлова, категорически чуждого всякой сентиментальности, душевным колебаниям и прочим глупостям. Все, что мы о нем знаем (кое о чем будет рассказано позже), позволяет заключить, что такогописьма Аленах попросту не мог написать... Ну не те люди были брательники, совершенно не те!
А главное – этого самого письма, опубликованного в девятнадцатом веке... не существует в природе!
Публикация была сделана с копии, которую якобы снял уже при Павле I граф Ростопчин. Принято считать, что после смерти Екатерины ее особо секретную шкатулку вскрыл Павел, нашел там помянутое письмо, прочитал сыновьям и приближенному графу Ростопчину, а потом уничтожил – но Ростопчин успел снять копию. О чем подробно повествует опять-таки княгиня Дашкова.
Дело даже не в том, что Дашковой не всегда можно верить. Сам Ростопчин, на которого всегда ссылаются как на достоверный источник, при жизниничего подобного не рассказывал. Только после его смерти в 1828 г. среди его бумаг якобынашли записку, где граф излагал сведения, полностью подтверждающие воспоминания Дашковой. Но и этой записки никто не видел, и где она сейчас – неизвестно...
В общем, «письмо Алексея Орлова», если добраться до самой сути – не более чем легенда...
И вовсе уж наивным романтиками выглядят те, кто упирает на отсутствие писаных указаний Екатерины вроде: «С получением сего лишите живота мужа моего, об исполнении донести тайно». Когда это в мировой истории такиеуказания давали в письменном виде?!
Мне доводилось даже читать утверждения, будто смерть Петра Екатерине была «невыгодна и опасна»! Мол, живой он ей абсолютно не страшен, а после его смерти самозванцы могли завестись...
Они и завелись, кстати – в поразительном количестве. И что, это вызвало у Екатерины апоплексический удар? Да ничего подобного, самозванцев ловили, били кнутьем и ссылали в каторгу, а самого опасного из них, Пугачева, раздавили военной силой, в общем, не приходя в особенный ужас...
Смерть Петра Екатерине была необходима.
Не то что первые недели, в первую пару лет она на престоле чувствовала себя крайне неуверенно.
Всеобщее ликование народное» по поводу свержения Петра, на которое иные исследователи так любят порой ссылаться, существовало только в чьем-то воображении. Действительность была несколько прозаичнее...
В Петербурге, стараясь экстренными мерами завоевать популярность, императрица быстренько сбавила налоги на соль. Но вопреки ее расчетам, собравшееся у дворца простонародье вместо того, чтобы разразиться ликующими криками, постояло, молча перекрестилось да и разошлось. Императрица, стоявшая у окна и ожидавшая более восторженного приема, не выдержала и сказала во всеуслышание: «Какое тупоумие!»
Ну, вряд ли такую реакцию следует именовать тупоумием. Положительно, тут что-то другое.
В Москве тамошний губернатор собрал народ, выстроил местный гарнизон, огласил манифест Екатерины о восшествии на престол, выкрикнул здравицу новой единовластной государыне – и получил в ответ всеобщее молчание, угрюмое, многозначительное, жуткое. Крикнул вторично – молчание, только в третий раз «Ура Екатерине!» с грехом пополам подхватили. И то – кучка стоявших рядом с губернатором офицеров. А по солдатским рядам, как вспоминали очевидцы, прошел глухой ропот: «Гвардия располагает престолом по своей воле...»
Это уже не тупоумие, а мнение! Своя оценка событий, напрочь расходящаяся с официальной...
Де Рюльер подробно описывал свои наблюдения сразу после переворота: «Солдаты удивлялись своему поступку и не понимали, какое очарование руководило их к тому, что они лишили престола внука Петра Великого и возложили его корону на немку. Большая часть без цели и мысли была увлечена движением других, и когда всякий вошел в себя и удовольствие располагать короной миновало, то почувствовали угрызения. Матросы, которым не льстили ничем во время бунта, упрекали публично в кабаках гвардейцев, что те за пиво продали своего императора, и сострадание, которое оправдывает и самых величайших злодеев, говорило в сердце каждого...»
С полным текстом воспоминаний де Рюльера читатель сам ознакомится, заглянув в Приложение. Скажу лишь, что Екатерину его книга форменным образом взбесила...
А ведь, пока велись такие разговоры, Петр был еще жив! Рюльер подметил точно: «Пока жизнь императора подавала повод к мятежу, тут думали, что нельзя ожидать спокойствия». Его дополнял граф де Дюма, хотя и не очевидец событий, но долго при Потемкине служивший в России: «Следует помнить, что она (Екатерина – А. Б.) неизбежно должна была погибнуть и подвергнуться той же участи, если бы это убийство не совершилось».
В гвардии и армии слишком много было обделенных – и попросту недовольных происшедшим. А ведь здесь же, в Петербурге, имелись и недовольные вельможи! Тот же Никита Панин, человек крупный и влиятельный, практически не скрывал, что лично он видит на престоле не Екатерину, а малолетнего Павла Петровича (и себя в качестве главного министра)...
Буквально через пару месяцев после переворота в том самом Измайловском полку произошла какая-то загадочная история, подробности которой нам уже никогда не узнать точно. Осталось лишь донесение английского посла Кейта в Лондон: «Со времени переворота меж гвардейцами поселился скрытый дух вражды и недовольства. Настроение это, усиленное постепенным брожением, достигло таких размеров, что ночью на прошлой неделе оно разразилось почти открытым мятежом. Солдаты Измайловского полка в полночь взялись за оружие и с большим трудом сдались на увещевания офицеров. Волнения обнаруживались, хотя и в меньшем размере, две ночи подряд, что сильно озаботило правительство; однако с помощью отчасти явных, отчасти тайных арестов многих офицеров и солдат выслали из столицы, через что порядок восстановлен, в настоящую минуту опасность не предвидится».
Это описание ничуть не похоже на искаженный молвой и дошедший до англичанина через третьи руки рассказ о достопамятном ночном визите измайловцев в гости к императрице, когда они зигзагом ползли «спасать матушку от похитителей-пруссаков». По срокам не совпадает совершенно. Тут определенно что-то другое, серьезнее...
Уже после смерти Петра, в том же 1762 г. было раскрыто два самых настоящих заговора, направленных против Екатерины. Первый, «дело Гурьева и Хрущова», выглядел крайне серьезно. Под предводительством этой парочки составилась партия, собиравшаяся возвести на престол то ли Павла, то ли узника Иоанна Антоновича. Ходили слухи, что настоящие предводители – князь Голицын и Никита Панин.
Иные биографы Екатерины это именуют «нелепой болтовней среди немногих офицеров». Однако реакция властей на эту болтовню была скорая и жестокая: Гурьеву и Хрущову быстренько отрубили головы, еще несколько офицеров отправили на каторгу. Причем следствие велось в величайшей спешке, и главарей на допросах не пытали – то ли из гуманизма, то ли не хотели копаться слишком глубоко: мало ли какие имена могли всплыть, а на престоле Екатерина себя чувствовала еще крайне неуверенно и с вельможамиссориться никак не могла. Гурьев с Хрущовым-то мелочь, поручики...
Второй заговор 1762 г. как раз похож был на ту самую «нелепую болтовню немногих офицеров». В нем участвовали всего трое – Ласунский, Раславлев и Хитрово. Обделенныеучастники переворота, считавшие, что за участие в столь великом свершении получили слишком мало. Детали толком неизвестны, но с троицей обошлись гораздо мягче, чем с Гурьевым и Хрущовым – всего-то навсегда устроили словесную взбучку. Екатерина письменно поручила передать означенным нытикам, что стыдно им требовать денег, поскольку они помогали ей взойти на престол «для поправления беспорядков в отечестве своем». Мол, коли цель была самая благородная, то денег требовать стыдно...
(Кстати, разоренным кабатчикам тоже заплатили лишь какую-то мелочишку. Екатерина наложила на их прошения резолюцию: поскольку казнакабаки грабить не велела, то и оплачивать убытки не обязана...)
Еще весной 1763 г. французский посол доносил в Париж: «Никогда еще Двор не был так терзаем партиями, они растут с каждым днем, а императрица показывает только слабость и неуверенность, недостатки, ранее не показывавшиеся в ее характере».
Месяц спустя он же писал: «Боязнь потерять то, что Императрица имела смелость взять, так ясно заметна в ее ежедневном поведении, что всякий, хотя и не много имеющий власти, чувствовал бы себя сильнее ее. Удивительно, как эта принцесса, которая всегда слыла за храбрую, слаба и нерешительна, когда нужно решить какой-нибудь малейший вопрос, который может потерпеть поражение внутри страны. Ее тон высокомерный, гордый, чувствуется только в вещах, находящихся извне, потому что как только опасность не ее личная, она надеется нравиться ее подданным».
Да, Екатерина и через неполный год после переворота чувствовала себя неуверенно. Взойдя на престол, она раздала в качестве платы почти миллион рублей, не считая чинов, орденских лент и крепостных душ – но ведь на всех не напасешься. Да и не в деньгах дело: мотивы Панина, например, никак не упираются в деньги, у Панина идеи, а это еще опаснее. И, наконец, некоторыми движет просто-напросто примитивная зависть к Орловым: три брата из пяти получили графские титулы, Григорий и вовсе обнаглел, на каждом углу треплет, что вот-вот обвенчается с «Катериной» и тогда вообще всех за пояс заткнет, всем покажет кузькину мать...
Ага, вот именно. В 1763 г. на заседании Государственного Совета был озвученпроект о возможном бракосочетании императрицы с Орловым. Нет сомнения, что самому Григорию эта затея нравилась чрезвычайно. Никита Панин был против и свою точку зрения высказал тут же:
– Императрица может делать, что ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет русской императрицей...
Наш старый знакомый, бывший канцлер Бестужев (возвращенный Екатериной из ссылки и осыпанный милостями) идею с замужеством поддерживал активно (уж не хапнул ли от Григория приличную деньгу? Опыт у него в таких делах богатейший). Именно с его подачи отправился к отошедшему от всех дел и мирно живущему в Москве Алексею Разумовскому, законному супругу Елизаветы, Воронцов. Как-никак прецедент, господа! Коли уж одна императрица заключила в свое время законный брак с простолюдином Разумовским, то и Екатерина преспокойно может поступить тем же образом.
Разумовскому за содействие предлагалось возвести его в сан «его императорского высочества» со всеми привилегиями и почестями. Но бывший свинопас, послушав гостя, взял да и шарахнул пожелтевшую церковную бумагу в огонь... То ли не хотел попусту трепать память покойной супруги, то ли не любил Орлова...
Петр уже пробалтывался пару раз, что намерен упрятать Екатерину в какой-нибудь надежный монастырь, а «сына» лишить прав на престол. На что имел законное право: по установленному еще Петром I порядку, всякий российский самодержец (или самодержица) мог по собственному хотению назначать наследником престола кого угодно (лишь бы православный был) – а также «разжаловать» из наследников родных детей.
Что касаемо развода... Развод в те времена считался делом не вполне богоугодным, но при некоторой твердости характера его можно было добиться. В конце-концов, еще был свеж в памяти нагляднейший прецедент, когда Петр I запрятал жену в монастырь, а сына «разжаловал» и велел убить. Еще были живы люди, которые тому оказались свидетелями...
Екатерина висела на волоске!
Петр преспокойно уехал в Ораниенбаум давать бал...
И тут-то грянуло...
Самое любопытное, что переворот произошел отнюдь не оттого, что заговорщики наконец стали приводить в действие свои планы согласно расписанию. Совсем наоборот. Им просто-напросто неожиданно для себя самих пришлосьвыступить. Произошла очередная глупая случайность – из тех, что либо проваливают дело, либо ведут к успеху...
Общее настроение умов было таково, что один из гвардейских солдат подошел к своему офицеру и с детской непринужденностью поинтересовался: мол, ваше благородие, когда будем Петрушку свергать? Столько разговоров, а дела не видно, терпеть нету мочи. Пора бы...
Очевидно, он и не подозревал, что кто-то в полку может находиться вне заговора – любопытный штришок к пониманию тогдашней ситуации.
Но офицер-то как раз был преданным сторонником Петра! Он не возмутился, не подал виду, а стал с безразличным видом допытываться: это кто ж с тобой, голубь, поделился жуткими тайнами касаемо нашегозаговора? Гвардеец и бухнул сдуру: капитан Пассек, ясное дело, не сумлевайтесь, мы ж не темные, нам кое-что известно...
Офицер его кое-как уболтал, а сам помчался куда следует. Пассека моментально сграбастали под арест – и сделать это незаметно для окружающих не удалось.
К Екатерине тут же примчался Алексей Орлов и выпалил с порога:
– Пассека арестовали!
У Екатерины, надо полагать, потемнело в глазах. Пассек как-никак был одной из главных пружин заговора, знал все и всех, и, если его начнут допрашивать круто...
Есть сильные подозрения, что заговорщики крайне невысоко оценивали стойкость и несгибаемость Пассека, определенно считали, что он после первой же оплеухи моментально расколется и всех сдаст. Косвенным подтверждением этому как раз и служит тот факт, что после известия об аресте Пассека все моментально пришло в движение...
Екатерина, не мешкая ни минуты, села в карету и помчалась из Петергофа в Петербург. Гнала так, что верст за пять до города лошади совершенно выбились из сил. Тут навстречу показался Григорий Орлов, ехавший в одноколке с Федором Барятинским.
В гвардейских полках уже шуровализаговорщики. Первым на улицу вышел Измайловский. В Преображенском все поначалу шло не так гладко – там несколько офицеров пытались удержать солдат (среди них были брат фаворитки Семен Воронцов и дедушка А. С. Пушкина). Только когда их арестовали, удалось вывести преображенцев и семеновцев.
Вся эта орава направилась в Казанский собор, где Екатерина в офицерском мундире торжественно приняла от гвардейцев присягу на верность. После чего уже никому не было дороги назад...
По городу моментально стали распространяться самые дурацкие слухи: что Петр якобы вызвал из Голштинии орду «лютеранских попов», которые выгонят из всех церквей православных священников и займут их места; что крымский хан идет на Россию войной, пользуясь тем, что Петр собрался увести армию на войну с Данией; что еще во времена Гросс-Эгерсдорфа Апраксин по приказу Петра «к пороху песок подмешивал», отчего русские ружья и не стреляли. Наконец, старательно распускали слух, что Петра уже нет в живых – спьяну упал с лошади и расшибся насмерть.
А через пару часов по Петербургу прошла роскошная траурная процессия! Петра еще не взяли в плен, а «общественное мнение» уже готовили к его смерти! Когда впоследствии юную княгиню Дашкову спрашивали об этой похоронной процессии, она с «загадочной улыбкой» отвечала:
– Мы хорошо приняли свои меры...
Последующие события давно и подробно описаны, так что нет нужды повторяться. Скажу лишь, что, в противоположность устоявшемуся мнению, у Петра все же были серьезнейшие шансы одержать верх. Заговор был задумкой исключительно гвардейских полков, вся остальная армия в этом не участвовала. Более того, в самом начале, когда войска Екатерины двинулись на Ораниенбаум (где находился Петр), меж преображенцами и измайловцами начался разлад, кое-кто стал говорить о «примирении» с императором. Происходящее все же было вспышкой, и когда прошел первый азарт, многие начали думать. Кто-то вспомнил, что Петр, как ни крути – родной внук Петра I, а его супруга – чистокровная немка. Кто-то попросту боялся последствий, а в Нарве стояла обстрелянная армия Румянцева, нисколечко не охваченная заговором, и Петр мог довольно быстро до нее добраться почтовым трактом...
Однако сопротивляться он не стал – скорее всего, и этаситуация не укладывалась в его представления об обязанностях императора. Такой уж был человек, абсолютно не умевший действовать в экстремальных обстоятельствах...
Его захватили и увезли в Ропшу. В Петербурге началось пьяное веселье без малейшей идеологической подоплеки. Не кто иной, как Гаврила Державин, вспоминал: «Войскам были открыты все питейные заведения, солдаты и солдатки в бешеном восторге тащили и сливали в ушаты, бочонки, во что ни попало водку, пиво, мед и шампанское». Его дополнял датский дипломат Шумахер: «Они взяли штурмом не только все кабаки, но также винные погреба иностранцев, да и своих; те бутылки, что не смогли опустошить – разбили, забрали себе все, что понравилось, и только подошедшие сильные патрули с трудом смогли их разогнать».
Созданная потом комиссия старательно подсчитала, что в течение одного дня, 28-го июня, «солдатами и всякого звания людьми безнадежно роспито питий и растащено денег и посуды» на головокружительную по тем временам сумму: 22 697 рублей. Причем были учтены только убытки кабатчиков – частные винные погреба русских и иностранцев в реестр не вошли.
Гульба продолжалась до вечера – а вечером оставшийся неизвестным для Истории пьяный гусар проскакал по слободам Измайловского полка, вопя, что в Петербург нагрянули «тридцать тыщ пруссаков», которые хотят похитить «матушку».
Те из измайловцев, кто еще способен был передвигаться, хлынули в императорские покои – хотя на дворе стояла полночь. Екатерине пришлось одеваться, выходить к «народу» и долго утихомиривать гвардейцев, объясняя, что пруссаки гусару почудились с перепою...
Ситуация создалась уникальнейшая, редко встречавшаяся не только в России, но и во всем мире: в империи одновременно находились три совершенно законных самодержца. Два из них – злосчастный Иоанн Антонович и Петр – пребывали под замком, третья вроде бы при власти, но в самом что ни на есть неустойчивом, зыбком, шатком положении. Причем все трое, повторяю, были законными самодержцами – но ни один из них не коронован!
А главное, те двое, что сидели под надежным караулом, представляли для Екатерины смертельную опасность самим фактом своего пребывания в добром здравии. Как-никак один был родным внуком Петра Великого, а другой – его внучатым племянником. Все-таки Романовым. Меж тем Екатерина... Ну, понятно.
Нет ничего удивительного, что в первую очередь Екатерина принялась раздавать награды всем заинтересованным лицам. Офицерам задействованных в перевороте полков выплатили 226 000 рублей – в виде полугодового жалованья. Солдатам досталось гораздо меньше: сорок одна тысяча наличными и вином. Двадцать пять тысяч получила княгиня Дашкова, три тысячи – Григорий Орлов. Многие получили ордена, в том числе Иван Иванович Бецкой, к тому времени генерал, принимавший в перевороте самое деятельное участие. Ордена, чины, «души»... Среди прочих четырехсот рублей и некоторого количества крестьян удостоился и гвардейский унтер-офицер Григорий Потемкин, еще совершенно незнаменитый и вроде бы незнакомый вовсе императрице...
Как водится в подобных случаях, среди главных заговорщиков (впрочем, как известно, закончившийся удачей заговор именуется уже совершенно иначе) вспыхнула перепалка: каждый настаивал, что это он один, исключительно он и обеспечил успех, а остальные были так, на подхвате. Никита Панин открытым текстом говорил, что лишь благодаря ему... Дашкова оскорблялась: нет, все знают, что лишь благодаря ей... Другие помалкивали, но поглядывали так, что сразу было ясно, о чем они думают...
Бецкой, якобы, принародно бухнувшись перед Екатериной на колени, умолял ее объявить всем и каждому, что именно он был главным виновником ее воцарения. Говорю «якобы», потому что эта история известна исключительно со слов княгини Дашковой, далеко не всегда следовавшей истине. Есть косвенные данные, позволяющие считать этот рассказ «уткой»: Бецкой был человеком умнейшим, и от негостоль глупой выходки вряд ли стоило ожидать.
Гораздо больше похож на правду другой рассказ Дашковой – о том, как она, войдя вскоре после переворота в покои Екатерины, обнаружила там вольготно разлегшегося на диване Григория Орлова, который со скучающим видом вскрывал пакеты. В них Дашкова моментально опознала особо важные бумаги из государственной канцелярии, которые имела право читать только императрица и специально ею назначенные люди. В доме своего дяди, канцлера Воронцова, она таких пакетов навидалась. И воззвала оторопело:
– Поручик, что вы делаете? Это государственные бумаги!
– Совершенно верно, – с нарочитой скукой ответил Орлов, с треском распечатывая вкривь и вкось очередной пакет. – Меня государыня просила просмотреть, а мне и лень – такая скука...
Вот это крайне похоже на Григория. Совершенно в его стиле. Поскольку вскоре после того он прямо за обеденным столом Екатерины, в присутствии немалого количества придворных начал шутить, прямо скажем, дубовато:
– А ведь я, матушка, такое влияние на гвардию имею, что если бы захотел, совместно с братишками тебя с престола скинуть, то через месяц справился бы...
Можно представить, что чувствовала Екатерина. Обстановку разрядил гетман Разумовский, сказавший, в общем, резонную вещь:
– Месяц, говоришь, Гриша? Так мы б, месяца не дожидаясь, тебя бы уже через неделю за шею повесили...
Такая была обстановочка. Такой был Гришка Орлов, человек бесхитростный и ума не великого...
А всего черед две недели в Ропше, под арестом, скоропостижно скончался Петр III...
Произошло это в присутствии немалого количества народа, компания подобралась прелюбопытнейшая. В трогательном единении гвардию представляли недавние враги, Алексей Орлов и тот самый Александр Шванвич, что нарисовалему шрам (полное впечатление, что этот пустячок их не особо расстроил). Академию наук олицетворял собою Теплов. Был за столом и известный актер Федор Волков, а также князь Федор Барятинский и еще несколько человек, в том числе Потемкин.
Вся эта история до сих пор являет собою клубок загадок, которые вряд ли когда-нибудь удастся распутать, если не будет изобретена машина времени...
В официальном манифесте смерть императора объясняется «апоплексическим ударом». Правда, в письме к Понятовскому Екатерина добавляет еще одну причину: «Его унесло воспаление кишок и апоплексический удар». Так уж несчастливо сложилось: в один день воспаление кишок случилось и удар присовокупился...
Те, кто ходил посмотреть на покойного (а всех явившихся переписывали, причем дипломатический корпус поклониться праху не допустили вовсе, что шло вразрез с традицией), шептались потом, что лицо у него было совершенно черное, такое, какое бывает у удавленников. В том, что свергнутый император умер насильственной смертью, уже в первые дни после его кончины мало кто сомневался. Различия были только в деталях: большинство полагало, что Петра задушил Алехан, но ходили и другие версии: что это ружейным ремнем сделал Шванвич по приказу Теплова; что государю подлили в бургундское что-то этакое...
Кстати, оба иностранных дипломата, оставивших подробные воспоминания о перевороте, которому были очевидцами, и Шумахер, и Рюльер, пишут, что еще раньше была предпринята попытка отравить Петра неким «питьем». А дошлый Шумахер вдобавок клялся, будто вызнал, что придворный хирург Паульсен, отправленный в Ропшу еще до убийства, надзирать за здоровьем узника, уехал туда вовсе не с лекарствами, а с инструментами, употребляемыми исключительно при вскрытии и бальзамировании...
Встретив как-то князя Федора Барятинского, граф Воронцов спросил напрямую:
– Как ты мог совершить такое дело?
Барятинский, пожав плечами, с самым непринужденным видом ответил:
– Что тут поделаешь, мой милый, у меня накопилось так много долгов...
Сторонники «случайной» гибели императора (точнее, случайного убийства) в доказательство приводят письмо Екатерине Алексея Орлова из Ропши. Вот оно целиком:
«Матушка, милосердная Государыня. Как мне изъяснить, описать, что случилось? Не веришь верному рабу своему, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал. И как нам задумать поднять руку на Государя. Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором, не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй мня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил, прогневали тебя и погубили души навек».
Каждый волен думать, что ему угодно, но лично я не в силах отделаться от впечатления, что перепуганный, хнычущий автор письма мало напоминает Алехана Орлова, категорически чуждого всякой сентиментальности, душевным колебаниям и прочим глупостям. Все, что мы о нем знаем (кое о чем будет рассказано позже), позволяет заключить, что такогописьма Аленах попросту не мог написать... Ну не те люди были брательники, совершенно не те!
А главное – этого самого письма, опубликованного в девятнадцатом веке... не существует в природе!
Публикация была сделана с копии, которую якобы снял уже при Павле I граф Ростопчин. Принято считать, что после смерти Екатерины ее особо секретную шкатулку вскрыл Павел, нашел там помянутое письмо, прочитал сыновьям и приближенному графу Ростопчину, а потом уничтожил – но Ростопчин успел снять копию. О чем подробно повествует опять-таки княгиня Дашкова.
Дело даже не в том, что Дашковой не всегда можно верить. Сам Ростопчин, на которого всегда ссылаются как на достоверный источник, при жизниничего подобного не рассказывал. Только после его смерти в 1828 г. среди его бумаг якобынашли записку, где граф излагал сведения, полностью подтверждающие воспоминания Дашковой. Но и этой записки никто не видел, и где она сейчас – неизвестно...
В общем, «письмо Алексея Орлова», если добраться до самой сути – не более чем легенда...
И вовсе уж наивным романтиками выглядят те, кто упирает на отсутствие писаных указаний Екатерины вроде: «С получением сего лишите живота мужа моего, об исполнении донести тайно». Когда это в мировой истории такиеуказания давали в письменном виде?!
Мне доводилось даже читать утверждения, будто смерть Петра Екатерине была «невыгодна и опасна»! Мол, живой он ей абсолютно не страшен, а после его смерти самозванцы могли завестись...
Они и завелись, кстати – в поразительном количестве. И что, это вызвало у Екатерины апоплексический удар? Да ничего подобного, самозванцев ловили, били кнутьем и ссылали в каторгу, а самого опасного из них, Пугачева, раздавили военной силой, в общем, не приходя в особенный ужас...
Смерть Петра Екатерине была необходима.
Не то что первые недели, в первую пару лет она на престоле чувствовала себя крайне неуверенно.
Всеобщее ликование народное» по поводу свержения Петра, на которое иные исследователи так любят порой ссылаться, существовало только в чьем-то воображении. Действительность была несколько прозаичнее...
В Петербурге, стараясь экстренными мерами завоевать популярность, императрица быстренько сбавила налоги на соль. Но вопреки ее расчетам, собравшееся у дворца простонародье вместо того, чтобы разразиться ликующими криками, постояло, молча перекрестилось да и разошлось. Императрица, стоявшая у окна и ожидавшая более восторженного приема, не выдержала и сказала во всеуслышание: «Какое тупоумие!»
Ну, вряд ли такую реакцию следует именовать тупоумием. Положительно, тут что-то другое.
В Москве тамошний губернатор собрал народ, выстроил местный гарнизон, огласил манифест Екатерины о восшествии на престол, выкрикнул здравицу новой единовластной государыне – и получил в ответ всеобщее молчание, угрюмое, многозначительное, жуткое. Крикнул вторично – молчание, только в третий раз «Ура Екатерине!» с грехом пополам подхватили. И то – кучка стоявших рядом с губернатором офицеров. А по солдатским рядам, как вспоминали очевидцы, прошел глухой ропот: «Гвардия располагает престолом по своей воле...»
Это уже не тупоумие, а мнение! Своя оценка событий, напрочь расходящаяся с официальной...
Де Рюльер подробно описывал свои наблюдения сразу после переворота: «Солдаты удивлялись своему поступку и не понимали, какое очарование руководило их к тому, что они лишили престола внука Петра Великого и возложили его корону на немку. Большая часть без цели и мысли была увлечена движением других, и когда всякий вошел в себя и удовольствие располагать короной миновало, то почувствовали угрызения. Матросы, которым не льстили ничем во время бунта, упрекали публично в кабаках гвардейцев, что те за пиво продали своего императора, и сострадание, которое оправдывает и самых величайших злодеев, говорило в сердце каждого...»
С полным текстом воспоминаний де Рюльера читатель сам ознакомится, заглянув в Приложение. Скажу лишь, что Екатерину его книга форменным образом взбесила...
А ведь, пока велись такие разговоры, Петр был еще жив! Рюльер подметил точно: «Пока жизнь императора подавала повод к мятежу, тут думали, что нельзя ожидать спокойствия». Его дополнял граф де Дюма, хотя и не очевидец событий, но долго при Потемкине служивший в России: «Следует помнить, что она (Екатерина – А. Б.) неизбежно должна была погибнуть и подвергнуться той же участи, если бы это убийство не совершилось».
В гвардии и армии слишком много было обделенных – и попросту недовольных происшедшим. А ведь здесь же, в Петербурге, имелись и недовольные вельможи! Тот же Никита Панин, человек крупный и влиятельный, практически не скрывал, что лично он видит на престоле не Екатерину, а малолетнего Павла Петровича (и себя в качестве главного министра)...
Буквально через пару месяцев после переворота в том самом Измайловском полку произошла какая-то загадочная история, подробности которой нам уже никогда не узнать точно. Осталось лишь донесение английского посла Кейта в Лондон: «Со времени переворота меж гвардейцами поселился скрытый дух вражды и недовольства. Настроение это, усиленное постепенным брожением, достигло таких размеров, что ночью на прошлой неделе оно разразилось почти открытым мятежом. Солдаты Измайловского полка в полночь взялись за оружие и с большим трудом сдались на увещевания офицеров. Волнения обнаруживались, хотя и в меньшем размере, две ночи подряд, что сильно озаботило правительство; однако с помощью отчасти явных, отчасти тайных арестов многих офицеров и солдат выслали из столицы, через что порядок восстановлен, в настоящую минуту опасность не предвидится».
Это описание ничуть не похоже на искаженный молвой и дошедший до англичанина через третьи руки рассказ о достопамятном ночном визите измайловцев в гости к императрице, когда они зигзагом ползли «спасать матушку от похитителей-пруссаков». По срокам не совпадает совершенно. Тут определенно что-то другое, серьезнее...
Уже после смерти Петра, в том же 1762 г. было раскрыто два самых настоящих заговора, направленных против Екатерины. Первый, «дело Гурьева и Хрущова», выглядел крайне серьезно. Под предводительством этой парочки составилась партия, собиравшаяся возвести на престол то ли Павла, то ли узника Иоанна Антоновича. Ходили слухи, что настоящие предводители – князь Голицын и Никита Панин.
Иные биографы Екатерины это именуют «нелепой болтовней среди немногих офицеров». Однако реакция властей на эту болтовню была скорая и жестокая: Гурьеву и Хрущову быстренько отрубили головы, еще несколько офицеров отправили на каторгу. Причем следствие велось в величайшей спешке, и главарей на допросах не пытали – то ли из гуманизма, то ли не хотели копаться слишком глубоко: мало ли какие имена могли всплыть, а на престоле Екатерина себя чувствовала еще крайне неуверенно и с вельможамиссориться никак не могла. Гурьев с Хрущовым-то мелочь, поручики...
Второй заговор 1762 г. как раз похож был на ту самую «нелепую болтовню немногих офицеров». В нем участвовали всего трое – Ласунский, Раславлев и Хитрово. Обделенныеучастники переворота, считавшие, что за участие в столь великом свершении получили слишком мало. Детали толком неизвестны, но с троицей обошлись гораздо мягче, чем с Гурьевым и Хрущовым – всего-то навсегда устроили словесную взбучку. Екатерина письменно поручила передать означенным нытикам, что стыдно им требовать денег, поскольку они помогали ей взойти на престол «для поправления беспорядков в отечестве своем». Мол, коли цель была самая благородная, то денег требовать стыдно...
(Кстати, разоренным кабатчикам тоже заплатили лишь какую-то мелочишку. Екатерина наложила на их прошения резолюцию: поскольку казнакабаки грабить не велела, то и оплачивать убытки не обязана...)
Еще весной 1763 г. французский посол доносил в Париж: «Никогда еще Двор не был так терзаем партиями, они растут с каждым днем, а императрица показывает только слабость и неуверенность, недостатки, ранее не показывавшиеся в ее характере».
Месяц спустя он же писал: «Боязнь потерять то, что Императрица имела смелость взять, так ясно заметна в ее ежедневном поведении, что всякий, хотя и не много имеющий власти, чувствовал бы себя сильнее ее. Удивительно, как эта принцесса, которая всегда слыла за храбрую, слаба и нерешительна, когда нужно решить какой-нибудь малейший вопрос, который может потерпеть поражение внутри страны. Ее тон высокомерный, гордый, чувствуется только в вещах, находящихся извне, потому что как только опасность не ее личная, она надеется нравиться ее подданным».
Да, Екатерина и через неполный год после переворота чувствовала себя неуверенно. Взойдя на престол, она раздала в качестве платы почти миллион рублей, не считая чинов, орденских лент и крепостных душ – но ведь на всех не напасешься. Да и не в деньгах дело: мотивы Панина, например, никак не упираются в деньги, у Панина идеи, а это еще опаснее. И, наконец, некоторыми движет просто-напросто примитивная зависть к Орловым: три брата из пяти получили графские титулы, Григорий и вовсе обнаглел, на каждом углу треплет, что вот-вот обвенчается с «Катериной» и тогда вообще всех за пояс заткнет, всем покажет кузькину мать...
Ага, вот именно. В 1763 г. на заседании Государственного Совета был озвученпроект о возможном бракосочетании императрицы с Орловым. Нет сомнения, что самому Григорию эта затея нравилась чрезвычайно. Никита Панин был против и свою точку зрения высказал тут же:
– Императрица может делать, что ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет русской императрицей...
Наш старый знакомый, бывший канцлер Бестужев (возвращенный Екатериной из ссылки и осыпанный милостями) идею с замужеством поддерживал активно (уж не хапнул ли от Григория приличную деньгу? Опыт у него в таких делах богатейший). Именно с его подачи отправился к отошедшему от всех дел и мирно живущему в Москве Алексею Разумовскому, законному супругу Елизаветы, Воронцов. Как-никак прецедент, господа! Коли уж одна императрица заключила в свое время законный брак с простолюдином Разумовским, то и Екатерина преспокойно может поступить тем же образом.
Разумовскому за содействие предлагалось возвести его в сан «его императорского высочества» со всеми привилегиями и почестями. Но бывший свинопас, послушав гостя, взял да и шарахнул пожелтевшую церковную бумагу в огонь... То ли не хотел попусту трепать память покойной супруги, то ли не любил Орлова...