Страница:
Кстати, запорожцы с превеликим удовольствие совершали набеги на православную Молдавию, где с одинаковым усердием грабили как турецкие деревни, так и своих единоверцев – и несколько раз пытались захватить Молдавию в собственность (очень уж богатый был край), но зловредные турки воспрепятствовали (подозреваю, при поддержке самих молдаван, которые вряд ли приходили в восторг оттого, что их жгут и грабят не турецкие янычары, а вполне православные «лыцари»...)
Как на деле проходила «борьба с басурманами», прекрасным образом показывает история набега на Крым запорожского атамана на Сирко в 1675 г. Как следует там побуйствовав и пограбив, запорожцы вернулись в свои степи, уводя с собой несколько тысяч пленников, схвачены без различия вероисповедания. Остановившись лагерем, начали их сортировать. Христиан оказалось семь тысяч. Тогда атаман Сирков вопросил: кто из вас, православные, хочет идти с нами, а кто вернуться в Крым?
Так вот, три тысячи из семи – русские, православные – пожелали как раз вернуться в Крым! Мотивируя это тем, что им с татарами живется не так уж плохо, особого утеснения православной вере не наблюдается, у каждого есть свое хозяйство, которое жаль бросать.
Что-то не вполне похоже на классическую картину угнетенных славян, стенающих под жестоким басурманским игом?
Так вот, Сирко эти три тысячи отпустил назад в Крым – и тут же послал за ними вслед казачий отряд с приказом вырубить всех до единого. Казаки этот приказ скрупулезно исполнили.
Исторический факт.
Да, для ясности: если кому-то доведется перечитывать «Тараса Бульбу», непременно учтите: те города, которые казаки осаждают, штурмуют и разоряют дотла, никоим образом не «польские». Это города с русским населением, разве что исповедующим не православие, а католицизм. Красавица «панночка» из повести Гоголя – никакая ни полячка, а русская девушка. Именно так и обстояло...
Знаменитое письмо запорожских казаков турецкому султану (абсолютно реальное и, кстати, не единственно) известно многим. Безусловно имеет смысл привести начало письма, адресованного на сей раз христианской коронованной особе.
«Божией милостью, августейший и непобедимейший христианский император, всемилостивейший государь. Всепокорнейше чистосердечно мы передаем Вашему Императорскому Величеству как верховной главе всех христианских королей и князей себя самих и постоянную верную покорнейшую службу свою; молимся также Богу всемогущему за здравие и счастливое царствование Его Императорского Величества в христианских странах, и чтобы тот же Всемогущий унизил врагов святого креста, турецких бусурманов и татар, также чтобы даровал Вашему Императорскому Величеству победу, здравие и блага, Вами только желаемые. Вот что все запорожское войско желает Вашему Императорскому Величеству верно и чистосердечно».
Кто же этот христианский император, которому запорожцы готовы верно и преданно служить, за которого запорожцы молятся? Только не подумайте, что это кто-то из русских...
Когда было написано это письмо, в России императоров еще не было, а на царстве сидел Федор Иоаннович. «Верховный глава всех христианских королей и князей», которому верноподданническое послание адресовано... император Священной Римской Империи Рудольф!
Стопроцентный «латынец», к православной вере не питавший ни малейшей любви. Но император нанял казаков к себе на службу (между прочим, в том числе и для похода в православную Валахию), платил хорошие деньги, а потому к католическому монарху следовало относиться с самым что ни на есть раболепием – иначе обидится и денег больше не даст...
Кстати, еще во времена Петра I часть запорожцев (так называемые некрасовцы) ушли в Крым. О их дальнейшей службе пишут русские историки: «Те были гвардией Крымского Хана; в набегах Крымцев на Россию Некрасовцы всегда шли вперед, указывали знакомый путь, выискивали скрывшихся в знакомых местах жителей; были самыми злейшими нашими врагами: зеленые их знамена носились всегда в тех местах, где проливалось больше Русской крови, где более было пожаров и более забиралось пленников».
Интересные дела! Еще менее напоминающие борьбу с басурманами за святую православную веру...
Били челом запорожцы и польскому королю Стефану Боторию – в обмен на пожалования и привилегии. Рассорились они с «чертовыми ляхами» гораздо позже, когда преемник Батория перестал посылать в Сечь золото и наделять «лыцарей» шляхетскими правами. Впрочем, поссорились не навсегда. После завершения Смутного времени и избрания царем Михаила Романова польских королевич Владислав пошел войной на Русь – и запорожцы к нему охотно примкнули, разграбив и спалив дотла немало русских городов. А в 1709 г., накануне Полтавской битвы, запорожцы во главе с атаманом Гордиенко выступили на стороне шведов совместно с гетманом Мазепой – по этой причине им вскоре пришлось бежать в Турцию...
Одним словом, Запорожская Сечь была и оставалась просто-напросто бандой разбойников, готовой служить за хорошую плату кому угодно против кого угодно. Другие казачьи войска, хотя и принимали порой участие в русских смутах на стороне отнюдь не законной власти, все же выглядели гораздо более прилично: они жили оседло, с женами и детьми, пахали землю, разводили скот, занимались охотой, ремеслами – и большей частью служили России верой и правдой (донцы, кстати, запорожцев прямо таки ненавидели). Запорожцы же вели жизнь, далекую от нормальной: в их «малины» женщины категорически не допускались, не говоря уже о том, чтобы заниматься сельским хозяйством или полезными ремеслами – настоящий «лыцарь» признавал исключительно грабеж.
Даже против яицких казаков, поддержавших Пугачева, Екатерина не провела массовыхрепрессий. Реку Яик переименовали в Урал, Яицкое войско – в Уральское. Часть замешанных в бунте императрица попросту переселила в Сибирь, где они положили начало нескольким казачьим войскам.
А вот с запорожской бандой разделалась без малейших церемоний. В один прекрасный день Сечь окружили войска генерала Текели и объявили, что таковая отныне считается ликвидированной на вечные времена, а населяющим ее лоботрясам предоставляется на выбор: либо поступить на службу в русскую армию, либо освоить какое-нибудь полезное ремесло и записаться в городские жители.
Некоторая часть так и поступила. Другая предпочла сбежать как раз к басурманам – в Турцию, отчего-то предпочитая покровительство «нехристей» жизни среди единоверцев.
Эх, и помотало эту братию по Европе! Как известный предмет в проруби... Сначала турки их поселили на Балканах – но там, легко догадаться, не было никаких возможностей для грабежи, и часть запорожцев оказалась в Австрии, где тем более не прижилась. Кое-кто из них все же вернулся в Россию, положив начало Кубанскому казачьему войску, но многие так и остались на чужбине. Последнего кошевого атамана Сечи Екатерина без всякой гуманности определила за решетку. Сидел он и при Павле, и при Александре I, пока не помер...
Последние осколки некогда грозной Запорожской Сечи, не в силах отрешиться от традиций, основали в Турции Задунайскую Сечь, просуществовавшую (точнее, прозябавшую) аж до 1828 года. Потом все-таки ушли в Россию. На том и кончилась история примитивной банды, опоэтизированной Николаем Васильевичем Гоголем совершенно не по заслугам, вопреки суровым историческим фактам...
Что еще можно рассказать о внешней политике Екатерины? Порой ее упрекают в том, что она не оказала должной помощи в борьбе с революционной заразой, исходившей от Франции.
Однако обвинения эти насквозь несправедливы. В конце-то концов, не могла же Россия практически в одиночку посылать армию через всю Европу. Поскольку никакой «коалиции», поставившей бы целью восстановить во Франции монархию, попросту не существовало. Поначалу против нее выступили армия из эмигрантов и пруссаков – но главнокомандующий, герцог Брауншвейгский (как достоверно выяснилось только через двадцать лет, после его смерти), попросту принял от посланцев революционного Парижа в виде взятки бриллиантов на сумму в пять миллионов (революционеры инсценировали «ограбление неизвестными лицами» королевской сокровищницы, и камушки уплыли к герцогу).
Равным образом и Англия первые несколько лет не проявляла никакого желания воевать против Франции. По весьма житейской и крайне выгодной для себя причине. Дело в том, что, как это обычно водится во времена революций, французы, увлеченно ликвидируя все «принадлежности старого режима», вместе с тем, что безусловно заслуживало отмены, изничтожили и некоторые вполне полезные учреждения, необходимые любой власти. В частности, отменили не только пережиток средневековья, внутренние таможни, но и таможенные пункты в портах, через которые ввозились иностранные товары. Два или три года английские негоцианты ввозили во Францию все, что хотели, в любых количествах, не платя ни копейки пошлины. Это было так доходно, что в британском парламенте «купеческое лобби» блокировало любые меры, направленные против революционной власти...
Что же, Россия должна была в одиночку донкихотствовать?
Екатерининские дипломаты в свое время любили говаривать: «Без нашего позволения ни одна пушка в Европе выстрелить не сможет».
И это, знаете ли, вполне соответствует истине...
В этой короткой фразе, в общем, прекрасно характеризуется тогдашнее положение России на международной арене.
Рассказ о политике закончен, и теперь мы перейдем к тем самым увлекательным вещам, о которых читать гораздо интереснее, чем о скучных словопрениях дипломатов – интригам, заговорам, самозванцам екатерининских времен.
Глава десятая
Как на деле проходила «борьба с басурманами», прекрасным образом показывает история набега на Крым запорожского атамана на Сирко в 1675 г. Как следует там побуйствовав и пограбив, запорожцы вернулись в свои степи, уводя с собой несколько тысяч пленников, схвачены без различия вероисповедания. Остановившись лагерем, начали их сортировать. Христиан оказалось семь тысяч. Тогда атаман Сирков вопросил: кто из вас, православные, хочет идти с нами, а кто вернуться в Крым?
Так вот, три тысячи из семи – русские, православные – пожелали как раз вернуться в Крым! Мотивируя это тем, что им с татарами живется не так уж плохо, особого утеснения православной вере не наблюдается, у каждого есть свое хозяйство, которое жаль бросать.
Что-то не вполне похоже на классическую картину угнетенных славян, стенающих под жестоким басурманским игом?
Так вот, Сирко эти три тысячи отпустил назад в Крым – и тут же послал за ними вслед казачий отряд с приказом вырубить всех до единого. Казаки этот приказ скрупулезно исполнили.
Исторический факт.
Да, для ясности: если кому-то доведется перечитывать «Тараса Бульбу», непременно учтите: те города, которые казаки осаждают, штурмуют и разоряют дотла, никоим образом не «польские». Это города с русским населением, разве что исповедующим не православие, а католицизм. Красавица «панночка» из повести Гоголя – никакая ни полячка, а русская девушка. Именно так и обстояло...
Знаменитое письмо запорожских казаков турецкому султану (абсолютно реальное и, кстати, не единственно) известно многим. Безусловно имеет смысл привести начало письма, адресованного на сей раз христианской коронованной особе.
«Божией милостью, августейший и непобедимейший христианский император, всемилостивейший государь. Всепокорнейше чистосердечно мы передаем Вашему Императорскому Величеству как верховной главе всех христианских королей и князей себя самих и постоянную верную покорнейшую службу свою; молимся также Богу всемогущему за здравие и счастливое царствование Его Императорского Величества в христианских странах, и чтобы тот же Всемогущий унизил врагов святого креста, турецких бусурманов и татар, также чтобы даровал Вашему Императорскому Величеству победу, здравие и блага, Вами только желаемые. Вот что все запорожское войско желает Вашему Императорскому Величеству верно и чистосердечно».
Кто же этот христианский император, которому запорожцы готовы верно и преданно служить, за которого запорожцы молятся? Только не подумайте, что это кто-то из русских...
Когда было написано это письмо, в России императоров еще не было, а на царстве сидел Федор Иоаннович. «Верховный глава всех христианских королей и князей», которому верноподданническое послание адресовано... император Священной Римской Империи Рудольф!
Стопроцентный «латынец», к православной вере не питавший ни малейшей любви. Но император нанял казаков к себе на службу (между прочим, в том числе и для похода в православную Валахию), платил хорошие деньги, а потому к католическому монарху следовало относиться с самым что ни на есть раболепием – иначе обидится и денег больше не даст...
Кстати, еще во времена Петра I часть запорожцев (так называемые некрасовцы) ушли в Крым. О их дальнейшей службе пишут русские историки: «Те были гвардией Крымского Хана; в набегах Крымцев на Россию Некрасовцы всегда шли вперед, указывали знакомый путь, выискивали скрывшихся в знакомых местах жителей; были самыми злейшими нашими врагами: зеленые их знамена носились всегда в тех местах, где проливалось больше Русской крови, где более было пожаров и более забиралось пленников».
Интересные дела! Еще менее напоминающие борьбу с басурманами за святую православную веру...
Били челом запорожцы и польскому королю Стефану Боторию – в обмен на пожалования и привилегии. Рассорились они с «чертовыми ляхами» гораздо позже, когда преемник Батория перестал посылать в Сечь золото и наделять «лыцарей» шляхетскими правами. Впрочем, поссорились не навсегда. После завершения Смутного времени и избрания царем Михаила Романова польских королевич Владислав пошел войной на Русь – и запорожцы к нему охотно примкнули, разграбив и спалив дотла немало русских городов. А в 1709 г., накануне Полтавской битвы, запорожцы во главе с атаманом Гордиенко выступили на стороне шведов совместно с гетманом Мазепой – по этой причине им вскоре пришлось бежать в Турцию...
Одним словом, Запорожская Сечь была и оставалась просто-напросто бандой разбойников, готовой служить за хорошую плату кому угодно против кого угодно. Другие казачьи войска, хотя и принимали порой участие в русских смутах на стороне отнюдь не законной власти, все же выглядели гораздо более прилично: они жили оседло, с женами и детьми, пахали землю, разводили скот, занимались охотой, ремеслами – и большей частью служили России верой и правдой (донцы, кстати, запорожцев прямо таки ненавидели). Запорожцы же вели жизнь, далекую от нормальной: в их «малины» женщины категорически не допускались, не говоря уже о том, чтобы заниматься сельским хозяйством или полезными ремеслами – настоящий «лыцарь» признавал исключительно грабеж.
Даже против яицких казаков, поддержавших Пугачева, Екатерина не провела массовыхрепрессий. Реку Яик переименовали в Урал, Яицкое войско – в Уральское. Часть замешанных в бунте императрица попросту переселила в Сибирь, где они положили начало нескольким казачьим войскам.
А вот с запорожской бандой разделалась без малейших церемоний. В один прекрасный день Сечь окружили войска генерала Текели и объявили, что таковая отныне считается ликвидированной на вечные времена, а населяющим ее лоботрясам предоставляется на выбор: либо поступить на службу в русскую армию, либо освоить какое-нибудь полезное ремесло и записаться в городские жители.
Некоторая часть так и поступила. Другая предпочла сбежать как раз к басурманам – в Турцию, отчего-то предпочитая покровительство «нехристей» жизни среди единоверцев.
Эх, и помотало эту братию по Европе! Как известный предмет в проруби... Сначала турки их поселили на Балканах – но там, легко догадаться, не было никаких возможностей для грабежи, и часть запорожцев оказалась в Австрии, где тем более не прижилась. Кое-кто из них все же вернулся в Россию, положив начало Кубанскому казачьему войску, но многие так и остались на чужбине. Последнего кошевого атамана Сечи Екатерина без всякой гуманности определила за решетку. Сидел он и при Павле, и при Александре I, пока не помер...
Последние осколки некогда грозной Запорожской Сечи, не в силах отрешиться от традиций, основали в Турции Задунайскую Сечь, просуществовавшую (точнее, прозябавшую) аж до 1828 года. Потом все-таки ушли в Россию. На том и кончилась история примитивной банды, опоэтизированной Николаем Васильевичем Гоголем совершенно не по заслугам, вопреки суровым историческим фактам...
Что еще можно рассказать о внешней политике Екатерины? Порой ее упрекают в том, что она не оказала должной помощи в борьбе с революционной заразой, исходившей от Франции.
Однако обвинения эти насквозь несправедливы. В конце-то концов, не могла же Россия практически в одиночку посылать армию через всю Европу. Поскольку никакой «коалиции», поставившей бы целью восстановить во Франции монархию, попросту не существовало. Поначалу против нее выступили армия из эмигрантов и пруссаков – но главнокомандующий, герцог Брауншвейгский (как достоверно выяснилось только через двадцать лет, после его смерти), попросту принял от посланцев революционного Парижа в виде взятки бриллиантов на сумму в пять миллионов (революционеры инсценировали «ограбление неизвестными лицами» королевской сокровищницы, и камушки уплыли к герцогу).
Равным образом и Англия первые несколько лет не проявляла никакого желания воевать против Франции. По весьма житейской и крайне выгодной для себя причине. Дело в том, что, как это обычно водится во времена революций, французы, увлеченно ликвидируя все «принадлежности старого режима», вместе с тем, что безусловно заслуживало отмены, изничтожили и некоторые вполне полезные учреждения, необходимые любой власти. В частности, отменили не только пережиток средневековья, внутренние таможни, но и таможенные пункты в портах, через которые ввозились иностранные товары. Два или три года английские негоцианты ввозили во Францию все, что хотели, в любых количествах, не платя ни копейки пошлины. Это было так доходно, что в британском парламенте «купеческое лобби» блокировало любые меры, направленные против революционной власти...
Что же, Россия должна была в одиночку донкихотствовать?
Екатерининские дипломаты в свое время любили говаривать: «Без нашего позволения ни одна пушка в Европе выстрелить не сможет».
И это, знаете ли, вполне соответствует истине...
В этой короткой фразе, в общем, прекрасно характеризуется тогдашнее положение России на международной арене.
Рассказ о политике закончен, и теперь мы перейдем к тем самым увлекательным вещам, о которых читать гораздо интереснее, чем о скучных словопрениях дипломатов – интригам, заговорам, самозванцам екатерининских времен.
Глава десятая
Кавказская княжна и прочие
Сначала – о заговорах, если можно так выразиться, «внутренних», то есть задуманных гвардией здесь же, в Петербурге, я бы даже сказал, в тесном семейном и дружеском кругу.
После неудачного предприятия Мировича года три было совершенно тихо, никто на императрицу не злоумышлял.
Ну, а потом – началось...
В 1767 г. определенно что-то произошло. Достоверных данных нет до сегодняшнего дня, но долго, подозрительно долго ходили слухи, что во время поездки Екатерины в Москву там на нее было совершено покушение. Быть может, и правда. В характере Екатерины как раз было бы скрыть понадежнее все детали, подробности и обстоятельства. Умные правители так и поступают – чтобы меньше было болтовни. Глупые, наоборот, поднимают шум на всю прилегающую Вселенную. Вот, скажем, некий идеалист по фамилии Дамьен совершил покушение на жизнь Людовика XV – точнее, чуточку поцарапал его перочинным ножичком не в целях смертоубийства, а демонстрации ради. Чтобы таким образом, изволите ли видеть, сообщить его обожаемому величеству: страна на пороге пропасти, финансы в кризисе, министры дураки и короля обманывают...
Дамьена торжественно и принародно раздернули на куски четверкой лошадей посреди Гревской площади – а попутно самым подробным образом рассказали стране о нем, его мотивах и его показаниях на следствии. Страна на пороге пропасти, финансы в кризисе, министры дураки и короля обманывают – лишний раз прозвучало на всю Францию...
В том же шестьдесят седьмом году капитан кавалергардского полка Панов и еще несколько гвардейских офицеров начали вести меж собой крайне крамольные разговоры: мол, великому князю Павлу Петровичу исполнилось тринадцать лет, по законам Российской империи он вошел в совершеннолетие... а потому не положить ли конец «бабьему царству»? Самым решительным образом, как уже не раз поступала гвардия?
Всех их быстрехонько сослали кого в Сибирь, кого на Камчатку – тогдашний край света, далее которого никакой Макар со своими телятами уже не доберется.
1769 г. Восемнадцатилетний офицер из нарвского гарнизона Опочинин, поддержанный корнетом Батюшковым, начал всем рассказывать, что он – сын Елизаветы и «англицкого короля» (с которым Елизавета в жизни не виделась). А потому Екатерину следует заарестовать и посадить в крепость, Орловых перебить без жалости, всех пятерых, чтобы не маячили и не воображали из себя – а на трон возвести Павла Петровича. Впрочем, Опочинин тут же мечтательно уточнял, что здоровье у великого князя слабое, того и гляди, помрет скоро, и тогда уж императором будет он сам.
Поначалу его слушали, не выдавая, но потом Опочинин нарвался на батальонного лекаря Лебедева, который, как истинный интеллигент, тут же сообщил куда следует. Обоих офицеров моментально арестовали. На допросах они валили вину друг на друга – Опочинин клялся, что это Батюшков его уверил в «царском» происхождении, Батюшков отпирался, и оба утверждали, будто «все спьяну», прекрасно зная, что на Руси именно этот аргумент сплошь и рядом служит смягчающим обстоятельством.
То ли и судьи так же думали, то ли постарался настоящий отец Опочинина (не англицкий король, а русский генерал-майор), но юные обормоты отделались, по меркам того столетия, довольно легко: смертную казнь Екатерина заменила Батюшкову пятилетней каторгой, а Опочинину – и вовсе ссылкой в Иртышский гарнизон.
Лично меня такой мягкий приговор крайне удивляет. Потому что в протоколах допросов попадаются такие показания, которые непременно должны были заставить Екатерину насторожиться. Опочинин: «Настоящая государыня не императрица, а управительница». Батюшков: «Вот-де, когда цесаревич вырастет, то, верно, спросит, куда батюшку-то его девали, и так-де Бог Орловым за это заплатит...»
Опасные были словеса... Но – обошлось.
В 1772 г., накануне восемнадцатилетия Павла в гвардии вновь начались совершенно предосудительные разговоры. Солдат Исаков рассказал солдату Жихареву, что Гришка Орлов хочет извести наследника Павла Петровича и сам сесть на царство. Жихарев побежал с этакой новостью к солдату Карпову, тот – к капралу Оловенникову. Оловенников пересказал все подпоручику Селехову, но, в отличие от предыдущих, не просто разнес сплетню, а еще и предложил немедленно составить план действий, как возвести на трон Павла, пока Гришка его не погубил.
Все вышеперечисленные, не теряя времени даром, тут же стали планировать переворот. В этой непринужденности не было ничего от клиники или тупоумия: в конце-то концов, в Российской империи примерно такая же горстка гвардейцев свергала и Бирона, и Анну Леопольдовну...
Екатерину решено было бестрепетно прикончить – а если Павел Петрович проявит чистоплюйство и не захочет занимать добытый подобным образом трон, то и его зарезать к чертовой матери, а в государи выбрать, «кого солдаты захотят». Впрочем, разошедшийся капрал Оловенников предложил в развитие идеи не связываться с волеизъявлением масс (что они понимают в высокой политике?), а назначить самодержцем всероссийским его самого. За поддержку он обещал сообщнику, солдату Подгорцеву, чин фельдцехмейстера, то есть командующего всей российской артиллерией, его брату – пост генерал-прокурора, а солдату Карпову – звание генерал-адъютанта. Однако Подгорнев с таким раскладом не согласился и выдвинул уже свою кандидатуру в императоры, вполне логично заявив капралу: «Если тебе можно, отчего мне нельзя?» Какое-то время шумно препирались, кому же все-таки быть царем, но к согласию так и не пришли. Чтобы не погрязнуть в бесконечных спорах, решили выбрать в цари того самого князя Щербатова, как человека честного, умного и доброго (князь от такой чести, надо полагать, с инфарктом бы свалился).
Заговор ширился, на полном серьезе стали разрабатывать план похищения наследника. Как обычно случается, когда вовлекают много народу, нашлись доносчики...
Всех замешанных выдрали кнутом и сослали в Сибирь.
А по необъятным просторам Российской империи к тому времени уже шастали многочисленные «чудесно спасшиеся Петры Федоровичи»! В немалых количествах.
Дело в том, что в смерть Петра упорно не верили. За свое короткое полугодовое царствование он успел сделать много толкового и доброго – и возбудил еще больше надежд. Не только среди простонародья, но и в кругах столичных дворян ходили слухи, что Петр все же жив, что похоронили неизвестно чье тело, совершенно постороннее, а настоящий император то ли сумел бежать за границу, то ил содержится в Шлиссельбургской крепости, то ли сидит в уединенном каземате в Риге.
И появились самозванцы, самые разные типажи. Некий пропившийся капитан Оренбургского гарнизона начал было признаваться окружающим: «Хочу сказаться государем Петром Федоровичем, может, какой дурак и поверит», – но, поразмыслив, от столь опасной затеи все же отказался.
Зато гораздо больше решительности проявил беглый солдат Гаврила Кремнев. Сначала он, выдавая себя за капитана, ездил с двумя сообщниками по Воронежской губернии и мутил народ, утверждая, будто прислан огласить указы об отмене подушных податей и набора в солдаты. Потом решил не мелочиться и провозгласил себя Петром. Одного своего «оруженосца» произвел в «генералы Румянцевы», другого – в «генералы Пушкины», собрал небольшую ватагу, но был изловлен. Естественно, драли кнутом, клеймили, загнали в вечную каторгу. Так же поступили с объявившем себя Петром армянином Асланбековым, беглыми солдатами Евдокимовым и Чернышовым, казаком Каменьщиковым, дерзнувшими тоже утверждать, будто они – Петры.
Таких «императоров» набралось десятка два. А то и гораздо больше. Время от времени объявлялись Иоанны Антоновичи, а однажды мелькнул даже... Алексей Петрович, да не один, а в компании с Петром II. Право слово, эпидемия какая-то...
Самое интересное, что и за границей объявились «Петры Федоровичи», целых три. Двое из них промелькнули по страницам истории бледными тенями, не оставив ни малейшего следа, а вот третий, некто Степан Малый, оказался гораздо активнее: его даже выбрали правителем Черногории. История известная и откровенно сюрреалистическая: какое-то время русские представители в Черногории не делали ни малейших попыток самозванца изобличить – поскольку на русский трон он не претендовал, а России важно было утвердить свое влияние на Балканах, потеснив турок. «Петру Федоровичу» даже вручили в подарок от императрицы русский военный мундир. Потом, правда, арестовали – что интересно, при полном нейтралитете черногорских «поданных». Под арестом Степан и умер – а чуть позже появился уже егодвойник-самозванец...
Ну, а потом объявился Пугачев.
События, известные, как «Пугачевский бунт», до сих пор остаются во многом непроясненными и крайне загадочными. Они ничем не напоминают мятеж Разина. Разинская ватага, собственно говоря, была всего-навсего лишенной всякой идеологии и программ гигантской разбойничьей шайкой. Поначалу Разин ходил разбойничать в Персию, но потом его оттуда вышибли, и он, поднакопив силенок, стал промышлять уже в России. Какое-то время, пользуясь слабостью гарнизонов, громил и грабил города, но, как только послали регулярные воинские части, Разину пришел конец.
Так вот, у Пугачева, в отличие от предшественника, имелась и программа, и идеология, и даже система управления...
Изучая те скудные сведении, что доступны (а доступно отчего-то крайне мало), невозможно отделаться от впечатления, что Емельянов Пугачевых было два. Перед нами – два совершенно разных человека. Один – ничем не примечательный, не блиставший ни умом, ни талантами рядовой казак, неграмотный дезертир, в котором окружающие не отметили ровным счетом ничего выдающегося, достойного внимания. Второй – предводитель восстания – оказался толковым организатором, превратившим в самые сжатые сроки свое воинство в прекрасно организованную армию.
Уже через месяцпосле того, как Пугачев «объявился», начала действовать Военная коллегия, форменным образом возникшая на пустом месте. Она занималась прежде всего комплектованием полков и снабжением войск продовольствием, обмундирование и вооружением, а также ведала административными делами на контролируемой повстанцами территории, финансами, распределением изъятого имущества, разбирала жалобы пострадавших от «неорганизованных» бесчинств. Это было крупное, работоспособное и эффективное учреждение. Как такое ухитрился устроить простой неграмотный казак, остается загадкой. Смешно было бы объяснять этот успех стараниями его есаулов-самородков. Чудеса, конечно, случаются, и самородки встречаются, но не перебор ли с чудесами?
Любопытно, что первые манифесты «государя императора» вовсе не провозглашали поголовное истребление дворянства. Пугачев лишь обещал «отобрать» у помещиков земли и крестьян, но взамен... «платить большое жалованье». Лишь гораздо позже, во время крупных неудач, «государь» велел вырезать дворян поголовно.
А если учесть, что при Пугачеве находилось немало якобы «пленных» офицеров, служивших тем не менее верой и правдой... В том числе прототип пушкинского Швабрина – сын того самого Шванвича, что полоснул саблей Орлова, Алексей Шванвич. И бывший депутат Комиссии по составлению Уложения Тимофей Падуров. И еще многие. При штабе и в войсках Пугачева оказалось немало ссыльных польских конфедератов, были там и какие-то загадочные французы – а в составе армии повстанцев сражались отряды поволжских немцев-колонистов, приглашенных Екатериной в Россию.
Связи Пугачева тянулись и за границу. До сих пор неизвестно, чем он, собственно, занимался во время своего пребывания в Польше. Есть глухие упоминания о его контактах с мощной общиной староверов, обитавших в местности под названием Ветка на территории Жечи Посполитой. А впоследствии у Пугачева неведомо откуда обнаружилось подлинноеголштинское знамя – одно из четырех, когда-то принадлежавших голтшинской гвардии Петра III. Подозревали как раз староверов.
Что интересно, пугачевская артиллерия была... лучше той, которой располагали правительственные войска. Генерал Кар, самонадеянно решивший шапками закидать «толпу мужичья», но сам в два счета моментально разбитый этой толпой (а ведь у него была тысяча триста опытных солдат!), доносил настоящейВоенной коллегии: «Артиллериею своею чрезвычайно вредят, отбивать же ее атакою пехоты весьма трудно, да почти и нельзя, потому что они всегда стреляют из нее, имея для отводу готовых лошадей, и как скоро приближаться пехота станет, то они, отвезя ее лошадьми дальше на другую гору, опять стрелять начинают, что весьма проворно делают и стреляют не так, как бы от мужиков ожидать должно было».
Иногда это объясняют тем, что у пушек-де стояли опытные в стрельбе «мастеровые уральских заводов» – но в том-то и соль, что сражение с Каром происходило до того, как Пугачев достиг Урала! Во время осады Оренбурга (опять-таки до похода на Урал) пугачевцы навесным огнем, что опять-таки требует немалого мастерства, громили дома в центре города – и по сохранившимся подробным описаниям историки делают вывод, что действовали опытные артиллеристы. Снова самородки?
Кстати, рота гренадер, двигавшаяся на соединение с Каром, по собственному почину сдалась, едва завидев не такие уж и превосходящие силы пугачевцев. И отряд полковника Чернышова преспокойным образом сдался...
Вот тогда-то Кар и совершил странный поступок, которому историки до сих пор не находят объяснения – помчался в Петербург. Получив от президента Военной коллегии графа Чернышова предписание вернуться назад, он продолжал путь. В конце концов его задержали в Москве и тут же уволили со службы, объявив «трусом», дезертиром. Однако он был старым служакой и прежде в трусости не замечен. Быть может, он стремился сообщить императрице нечто важное касаемо «бунта», выходившее за пределы официальной версии? Трудно сказать. Но тогда же возникли упорные слухи, что «Петра» втайне поддерживают некие важные лица из Петербурга...
Прибывший к месту действия из Петербурга Владимирский гренадерский полк пришлось поставить под бдительный тайный надзор – оказалось, что «меж рядовыми солдатами существует заговор положить во время сражения перед бунтовщиками ружья».
И если бы только солдаты... В Саратове при приближении «Петра Федоровича» ему навстречу вышли с развернутыми знаменами и местный пехотный гарнизон, и артиллерийская команда со всеми офицерами во главе и самим начальником гарнизона в чине секунд-майора. Любопытно поведение офицеров – ясно, что они нисколько не верили официальной версии, будто самозванец истребляет поголовно всех офицеров, попавших ему в руки. В Самаре при приближении пугачевцев горожане вышли навстречу под предводительством духовенства, певшего благодарственные молебны, и начальника гарнизона капитана Балахонцева. В Заинске на сторону Пугачева моментально перешли местный воинский начальник капитан Мертвецов, его ближайший помощник подпрапорщик Буткевич, все духовенство – а за ними, понятно, и жители.
А человек, в свое время находившийся в центре событий – майор Рунич, член особой следственной комиссии – отчего-то в своих мемуарах, написанных уже при Николае I, связывал бунт Пугачева с «известиями о ссылке в Сибирь некоторых лейб-гвардии офицеров»...
Духовенство «государю» присягало практически поголовно. После подавления восстания в Петербурге сгоряча решили было расстричь всех примкнувших к самозванцу священников – но оказалось, что тогда без духовенства окажутся целые губернии, поскольку примкнули, за редчайшими исключениями, чуть ли не все. Во главе крестных ходов к Пугачеву выходили и архимандриты крупных монастырей. Против казанского архиепископа Вениамина существовали серьезные и обширные улики касаемо его тайной связи с Пугачевым – но дело решили замять.
После неудачного предприятия Мировича года три было совершенно тихо, никто на императрицу не злоумышлял.
Ну, а потом – началось...
В 1767 г. определенно что-то произошло. Достоверных данных нет до сегодняшнего дня, но долго, подозрительно долго ходили слухи, что во время поездки Екатерины в Москву там на нее было совершено покушение. Быть может, и правда. В характере Екатерины как раз было бы скрыть понадежнее все детали, подробности и обстоятельства. Умные правители так и поступают – чтобы меньше было болтовни. Глупые, наоборот, поднимают шум на всю прилегающую Вселенную. Вот, скажем, некий идеалист по фамилии Дамьен совершил покушение на жизнь Людовика XV – точнее, чуточку поцарапал его перочинным ножичком не в целях смертоубийства, а демонстрации ради. Чтобы таким образом, изволите ли видеть, сообщить его обожаемому величеству: страна на пороге пропасти, финансы в кризисе, министры дураки и короля обманывают...
Дамьена торжественно и принародно раздернули на куски четверкой лошадей посреди Гревской площади – а попутно самым подробным образом рассказали стране о нем, его мотивах и его показаниях на следствии. Страна на пороге пропасти, финансы в кризисе, министры дураки и короля обманывают – лишний раз прозвучало на всю Францию...
В том же шестьдесят седьмом году капитан кавалергардского полка Панов и еще несколько гвардейских офицеров начали вести меж собой крайне крамольные разговоры: мол, великому князю Павлу Петровичу исполнилось тринадцать лет, по законам Российской империи он вошел в совершеннолетие... а потому не положить ли конец «бабьему царству»? Самым решительным образом, как уже не раз поступала гвардия?
Всех их быстрехонько сослали кого в Сибирь, кого на Камчатку – тогдашний край света, далее которого никакой Макар со своими телятами уже не доберется.
1769 г. Восемнадцатилетний офицер из нарвского гарнизона Опочинин, поддержанный корнетом Батюшковым, начал всем рассказывать, что он – сын Елизаветы и «англицкого короля» (с которым Елизавета в жизни не виделась). А потому Екатерину следует заарестовать и посадить в крепость, Орловых перебить без жалости, всех пятерых, чтобы не маячили и не воображали из себя – а на трон возвести Павла Петровича. Впрочем, Опочинин тут же мечтательно уточнял, что здоровье у великого князя слабое, того и гляди, помрет скоро, и тогда уж императором будет он сам.
Поначалу его слушали, не выдавая, но потом Опочинин нарвался на батальонного лекаря Лебедева, который, как истинный интеллигент, тут же сообщил куда следует. Обоих офицеров моментально арестовали. На допросах они валили вину друг на друга – Опочинин клялся, что это Батюшков его уверил в «царском» происхождении, Батюшков отпирался, и оба утверждали, будто «все спьяну», прекрасно зная, что на Руси именно этот аргумент сплошь и рядом служит смягчающим обстоятельством.
То ли и судьи так же думали, то ли постарался настоящий отец Опочинина (не англицкий король, а русский генерал-майор), но юные обормоты отделались, по меркам того столетия, довольно легко: смертную казнь Екатерина заменила Батюшкову пятилетней каторгой, а Опочинину – и вовсе ссылкой в Иртышский гарнизон.
Лично меня такой мягкий приговор крайне удивляет. Потому что в протоколах допросов попадаются такие показания, которые непременно должны были заставить Екатерину насторожиться. Опочинин: «Настоящая государыня не императрица, а управительница». Батюшков: «Вот-де, когда цесаревич вырастет, то, верно, спросит, куда батюшку-то его девали, и так-де Бог Орловым за это заплатит...»
Опасные были словеса... Но – обошлось.
В 1772 г., накануне восемнадцатилетия Павла в гвардии вновь начались совершенно предосудительные разговоры. Солдат Исаков рассказал солдату Жихареву, что Гришка Орлов хочет извести наследника Павла Петровича и сам сесть на царство. Жихарев побежал с этакой новостью к солдату Карпову, тот – к капралу Оловенникову. Оловенников пересказал все подпоручику Селехову, но, в отличие от предыдущих, не просто разнес сплетню, а еще и предложил немедленно составить план действий, как возвести на трон Павла, пока Гришка его не погубил.
Все вышеперечисленные, не теряя времени даром, тут же стали планировать переворот. В этой непринужденности не было ничего от клиники или тупоумия: в конце-то концов, в Российской империи примерно такая же горстка гвардейцев свергала и Бирона, и Анну Леопольдовну...
Екатерину решено было бестрепетно прикончить – а если Павел Петрович проявит чистоплюйство и не захочет занимать добытый подобным образом трон, то и его зарезать к чертовой матери, а в государи выбрать, «кого солдаты захотят». Впрочем, разошедшийся капрал Оловенников предложил в развитие идеи не связываться с волеизъявлением масс (что они понимают в высокой политике?), а назначить самодержцем всероссийским его самого. За поддержку он обещал сообщнику, солдату Подгорцеву, чин фельдцехмейстера, то есть командующего всей российской артиллерией, его брату – пост генерал-прокурора, а солдату Карпову – звание генерал-адъютанта. Однако Подгорнев с таким раскладом не согласился и выдвинул уже свою кандидатуру в императоры, вполне логично заявив капралу: «Если тебе можно, отчего мне нельзя?» Какое-то время шумно препирались, кому же все-таки быть царем, но к согласию так и не пришли. Чтобы не погрязнуть в бесконечных спорах, решили выбрать в цари того самого князя Щербатова, как человека честного, умного и доброго (князь от такой чести, надо полагать, с инфарктом бы свалился).
Заговор ширился, на полном серьезе стали разрабатывать план похищения наследника. Как обычно случается, когда вовлекают много народу, нашлись доносчики...
Всех замешанных выдрали кнутом и сослали в Сибирь.
А по необъятным просторам Российской империи к тому времени уже шастали многочисленные «чудесно спасшиеся Петры Федоровичи»! В немалых количествах.
Дело в том, что в смерть Петра упорно не верили. За свое короткое полугодовое царствование он успел сделать много толкового и доброго – и возбудил еще больше надежд. Не только среди простонародья, но и в кругах столичных дворян ходили слухи, что Петр все же жив, что похоронили неизвестно чье тело, совершенно постороннее, а настоящий император то ли сумел бежать за границу, то ил содержится в Шлиссельбургской крепости, то ли сидит в уединенном каземате в Риге.
И появились самозванцы, самые разные типажи. Некий пропившийся капитан Оренбургского гарнизона начал было признаваться окружающим: «Хочу сказаться государем Петром Федоровичем, может, какой дурак и поверит», – но, поразмыслив, от столь опасной затеи все же отказался.
Зато гораздо больше решительности проявил беглый солдат Гаврила Кремнев. Сначала он, выдавая себя за капитана, ездил с двумя сообщниками по Воронежской губернии и мутил народ, утверждая, будто прислан огласить указы об отмене подушных податей и набора в солдаты. Потом решил не мелочиться и провозгласил себя Петром. Одного своего «оруженосца» произвел в «генералы Румянцевы», другого – в «генералы Пушкины», собрал небольшую ватагу, но был изловлен. Естественно, драли кнутом, клеймили, загнали в вечную каторгу. Так же поступили с объявившем себя Петром армянином Асланбековым, беглыми солдатами Евдокимовым и Чернышовым, казаком Каменьщиковым, дерзнувшими тоже утверждать, будто они – Петры.
Таких «императоров» набралось десятка два. А то и гораздо больше. Время от времени объявлялись Иоанны Антоновичи, а однажды мелькнул даже... Алексей Петрович, да не один, а в компании с Петром II. Право слово, эпидемия какая-то...
Самое интересное, что и за границей объявились «Петры Федоровичи», целых три. Двое из них промелькнули по страницам истории бледными тенями, не оставив ни малейшего следа, а вот третий, некто Степан Малый, оказался гораздо активнее: его даже выбрали правителем Черногории. История известная и откровенно сюрреалистическая: какое-то время русские представители в Черногории не делали ни малейших попыток самозванца изобличить – поскольку на русский трон он не претендовал, а России важно было утвердить свое влияние на Балканах, потеснив турок. «Петру Федоровичу» даже вручили в подарок от императрицы русский военный мундир. Потом, правда, арестовали – что интересно, при полном нейтралитете черногорских «поданных». Под арестом Степан и умер – а чуть позже появился уже егодвойник-самозванец...
Ну, а потом объявился Пугачев.
События, известные, как «Пугачевский бунт», до сих пор остаются во многом непроясненными и крайне загадочными. Они ничем не напоминают мятеж Разина. Разинская ватага, собственно говоря, была всего-навсего лишенной всякой идеологии и программ гигантской разбойничьей шайкой. Поначалу Разин ходил разбойничать в Персию, но потом его оттуда вышибли, и он, поднакопив силенок, стал промышлять уже в России. Какое-то время, пользуясь слабостью гарнизонов, громил и грабил города, но, как только послали регулярные воинские части, Разину пришел конец.
Так вот, у Пугачева, в отличие от предшественника, имелась и программа, и идеология, и даже система управления...
Изучая те скудные сведении, что доступны (а доступно отчего-то крайне мало), невозможно отделаться от впечатления, что Емельянов Пугачевых было два. Перед нами – два совершенно разных человека. Один – ничем не примечательный, не блиставший ни умом, ни талантами рядовой казак, неграмотный дезертир, в котором окружающие не отметили ровным счетом ничего выдающегося, достойного внимания. Второй – предводитель восстания – оказался толковым организатором, превратившим в самые сжатые сроки свое воинство в прекрасно организованную армию.
Уже через месяцпосле того, как Пугачев «объявился», начала действовать Военная коллегия, форменным образом возникшая на пустом месте. Она занималась прежде всего комплектованием полков и снабжением войск продовольствием, обмундирование и вооружением, а также ведала административными делами на контролируемой повстанцами территории, финансами, распределением изъятого имущества, разбирала жалобы пострадавших от «неорганизованных» бесчинств. Это было крупное, работоспособное и эффективное учреждение. Как такое ухитрился устроить простой неграмотный казак, остается загадкой. Смешно было бы объяснять этот успех стараниями его есаулов-самородков. Чудеса, конечно, случаются, и самородки встречаются, но не перебор ли с чудесами?
Любопытно, что первые манифесты «государя императора» вовсе не провозглашали поголовное истребление дворянства. Пугачев лишь обещал «отобрать» у помещиков земли и крестьян, но взамен... «платить большое жалованье». Лишь гораздо позже, во время крупных неудач, «государь» велел вырезать дворян поголовно.
А если учесть, что при Пугачеве находилось немало якобы «пленных» офицеров, служивших тем не менее верой и правдой... В том числе прототип пушкинского Швабрина – сын того самого Шванвича, что полоснул саблей Орлова, Алексей Шванвич. И бывший депутат Комиссии по составлению Уложения Тимофей Падуров. И еще многие. При штабе и в войсках Пугачева оказалось немало ссыльных польских конфедератов, были там и какие-то загадочные французы – а в составе армии повстанцев сражались отряды поволжских немцев-колонистов, приглашенных Екатериной в Россию.
Связи Пугачева тянулись и за границу. До сих пор неизвестно, чем он, собственно, занимался во время своего пребывания в Польше. Есть глухие упоминания о его контактах с мощной общиной староверов, обитавших в местности под названием Ветка на территории Жечи Посполитой. А впоследствии у Пугачева неведомо откуда обнаружилось подлинноеголштинское знамя – одно из четырех, когда-то принадлежавших голтшинской гвардии Петра III. Подозревали как раз староверов.
Что интересно, пугачевская артиллерия была... лучше той, которой располагали правительственные войска. Генерал Кар, самонадеянно решивший шапками закидать «толпу мужичья», но сам в два счета моментально разбитый этой толпой (а ведь у него была тысяча триста опытных солдат!), доносил настоящейВоенной коллегии: «Артиллериею своею чрезвычайно вредят, отбивать же ее атакою пехоты весьма трудно, да почти и нельзя, потому что они всегда стреляют из нее, имея для отводу готовых лошадей, и как скоро приближаться пехота станет, то они, отвезя ее лошадьми дальше на другую гору, опять стрелять начинают, что весьма проворно делают и стреляют не так, как бы от мужиков ожидать должно было».
Иногда это объясняют тем, что у пушек-де стояли опытные в стрельбе «мастеровые уральских заводов» – но в том-то и соль, что сражение с Каром происходило до того, как Пугачев достиг Урала! Во время осады Оренбурга (опять-таки до похода на Урал) пугачевцы навесным огнем, что опять-таки требует немалого мастерства, громили дома в центре города – и по сохранившимся подробным описаниям историки делают вывод, что действовали опытные артиллеристы. Снова самородки?
Кстати, рота гренадер, двигавшаяся на соединение с Каром, по собственному почину сдалась, едва завидев не такие уж и превосходящие силы пугачевцев. И отряд полковника Чернышова преспокойным образом сдался...
Вот тогда-то Кар и совершил странный поступок, которому историки до сих пор не находят объяснения – помчался в Петербург. Получив от президента Военной коллегии графа Чернышова предписание вернуться назад, он продолжал путь. В конце концов его задержали в Москве и тут же уволили со службы, объявив «трусом», дезертиром. Однако он был старым служакой и прежде в трусости не замечен. Быть может, он стремился сообщить императрице нечто важное касаемо «бунта», выходившее за пределы официальной версии? Трудно сказать. Но тогда же возникли упорные слухи, что «Петра» втайне поддерживают некие важные лица из Петербурга...
Прибывший к месту действия из Петербурга Владимирский гренадерский полк пришлось поставить под бдительный тайный надзор – оказалось, что «меж рядовыми солдатами существует заговор положить во время сражения перед бунтовщиками ружья».
И если бы только солдаты... В Саратове при приближении «Петра Федоровича» ему навстречу вышли с развернутыми знаменами и местный пехотный гарнизон, и артиллерийская команда со всеми офицерами во главе и самим начальником гарнизона в чине секунд-майора. Любопытно поведение офицеров – ясно, что они нисколько не верили официальной версии, будто самозванец истребляет поголовно всех офицеров, попавших ему в руки. В Самаре при приближении пугачевцев горожане вышли навстречу под предводительством духовенства, певшего благодарственные молебны, и начальника гарнизона капитана Балахонцева. В Заинске на сторону Пугачева моментально перешли местный воинский начальник капитан Мертвецов, его ближайший помощник подпрапорщик Буткевич, все духовенство – а за ними, понятно, и жители.
А человек, в свое время находившийся в центре событий – майор Рунич, член особой следственной комиссии – отчего-то в своих мемуарах, написанных уже при Николае I, связывал бунт Пугачева с «известиями о ссылке в Сибирь некоторых лейб-гвардии офицеров»...
Духовенство «государю» присягало практически поголовно. После подавления восстания в Петербурге сгоряча решили было расстричь всех примкнувших к самозванцу священников – но оказалось, что тогда без духовенства окажутся целые губернии, поскольку примкнули, за редчайшими исключениями, чуть ли не все. Во главе крестных ходов к Пугачеву выходили и архимандриты крупных монастырей. Против казанского архиепископа Вениамина существовали серьезные и обширные улики касаемо его тайной связи с Пугачевым – но дело решили замять.