Страница:
– Честно признаться, мы обошлись без пушки… – сказал Мазур.
– Да? Еще лучше, я вами восхищена. Помните, коммодор… Нет, давайте лучше забудем, все, что было в прошлом, следует забыть, Эрнандо как-никак моя последняя и окончательная любовь… Я, конечно, хочу сказать, что забыть прошлое следует исключительно частично – то, что касается нас с вами… а все остальное можно вспоминать, и даже вслух. Эту страшную схватку на русском теплоходе, когда вы меня так героически спасли… Помню, как увидела вас на носилках, окровавленного, сердце едва не взорвалось от горя…
Мазур украдкой вздохнул. На носилках она его видеть не могла – его просто вели, поддерживая, двое погранцов – и уж тем более ни от чего ее не спасал, но с доньей Эстебанией не больно-то поспоришь, если вбила себе что-то в голову, убедив себя и других, что именно так все и было…
– Вы как нельзя более кстати, – трещала Эстебания. – У нас уже началось веселье, днем все отсыпаются, а с темнотой начнется опять. Нужно что-то срочно придумывать, нельзя же предъявить вас обществу в таком виде… С девушками проще, у меня осталась масса платьев той поры, когда я была в их возрасте, отличные платья, никакое не старье, просто я в них давненько уже не в состоянии влезть, между нами, Влад… Этот черный тоже с вами? Я имею в виду, он не какой-то местный кахо – тоже шпион, офицер, дипломат и прочее?
– Именно, – сказал Мазур.
– Это, конечно, меняет дело… Подыщем фраки ему и Мигелю. Что до вас, Влад… О! Придумала! Мой четвертый муж был как раз коммодором военного флота Санта-Кроче… я вам там, в России, рассказывала о моем четвертом муже?
– Кажется, вы на него направляли винчестер? – добросовестно попытался припомнить Мазур.
– Нет, вы все перепутали. Из винчестера – к тому же даже незаряженного я целилась в третьего, а четвертый муж – отдельная история, он вовсе не заслуживал такого обращения… Словом, в шкафу висит его великолепный мундир из английской шерсти, мы его моментально приведем в надлежащий вид… Вы будете выглядеть настоящим флотским офицером.
– Простите, но я ведь служу не в здешнем флоте…
– Влад, я все прекрасно продумала, – непререкаемым тоном заявила донья Эстебания. – Просто-напросто слуги быстренько спорют с мундира все эмблемы нашего флота, останутся лишь пуговицы с якорями и шевроны коммодора на рукавах, так что выглядеть это будет вполне приемлемо… И не вздумайте перечить! Я о вас рассказывала часто, слишком многим, вы просто обязаны предстать перед теми, кто заочно вами восхищается, в облике настоящего морского офицера! И не спорьте!
– Я и не пытаюсь, – сказал Мазур, подчиняясь неизбежному. – Вот только все же немного беспокоюсь…
– Что эти заявятся следом за вами? – пренебрежительно процедила донья Эстебания. – Точнее, что они смогут как-то мне повредить? Какие глупости, Влад! Не сочтите за бахвальство, но эта асиенда за последние сто лет повидала визитеров, которые были не в пример опаснее: гражданская война, переворот Такаро, индейские кампании, восстание гаучо, события тридцатых и многое, многое другое… Будьте уверены, я умею защищаться. Необходимые распоряжения будут вскоре же отданы, а если и мои гости соберут своих людей – этому щенку Мануэлю проще будет повеситься самому…
И Мазур почувствовал себя – а главное, девушек – в безопасности.
Неловкость давно прошла, показалось даже, что он вернулся домой, хотя настоящего дома у него не было уже два года, после смерти той Ольги…
Глава 6
– Да? Еще лучше, я вами восхищена. Помните, коммодор… Нет, давайте лучше забудем, все, что было в прошлом, следует забыть, Эрнандо как-никак моя последняя и окончательная любовь… Я, конечно, хочу сказать, что забыть прошлое следует исключительно частично – то, что касается нас с вами… а все остальное можно вспоминать, и даже вслух. Эту страшную схватку на русском теплоходе, когда вы меня так героически спасли… Помню, как увидела вас на носилках, окровавленного, сердце едва не взорвалось от горя…
Мазур украдкой вздохнул. На носилках она его видеть не могла – его просто вели, поддерживая, двое погранцов – и уж тем более ни от чего ее не спасал, но с доньей Эстебанией не больно-то поспоришь, если вбила себе что-то в голову, убедив себя и других, что именно так все и было…
– Вы как нельзя более кстати, – трещала Эстебания. – У нас уже началось веселье, днем все отсыпаются, а с темнотой начнется опять. Нужно что-то срочно придумывать, нельзя же предъявить вас обществу в таком виде… С девушками проще, у меня осталась масса платьев той поры, когда я была в их возрасте, отличные платья, никакое не старье, просто я в них давненько уже не в состоянии влезть, между нами, Влад… Этот черный тоже с вами? Я имею в виду, он не какой-то местный кахо – тоже шпион, офицер, дипломат и прочее?
– Именно, – сказал Мазур.
– Это, конечно, меняет дело… Подыщем фраки ему и Мигелю. Что до вас, Влад… О! Придумала! Мой четвертый муж был как раз коммодором военного флота Санта-Кроче… я вам там, в России, рассказывала о моем четвертом муже?
– Кажется, вы на него направляли винчестер? – добросовестно попытался припомнить Мазур.
– Нет, вы все перепутали. Из винчестера – к тому же даже незаряженного я целилась в третьего, а четвертый муж – отдельная история, он вовсе не заслуживал такого обращения… Словом, в шкафу висит его великолепный мундир из английской шерсти, мы его моментально приведем в надлежащий вид… Вы будете выглядеть настоящим флотским офицером.
– Простите, но я ведь служу не в здешнем флоте…
– Влад, я все прекрасно продумала, – непререкаемым тоном заявила донья Эстебания. – Просто-напросто слуги быстренько спорют с мундира все эмблемы нашего флота, останутся лишь пуговицы с якорями и шевроны коммодора на рукавах, так что выглядеть это будет вполне приемлемо… И не вздумайте перечить! Я о вас рассказывала часто, слишком многим, вы просто обязаны предстать перед теми, кто заочно вами восхищается, в облике настоящего морского офицера! И не спорьте!
– Я и не пытаюсь, – сказал Мазур, подчиняясь неизбежному. – Вот только все же немного беспокоюсь…
– Что эти заявятся следом за вами? – пренебрежительно процедила донья Эстебания. – Точнее, что они смогут как-то мне повредить? Какие глупости, Влад! Не сочтите за бахвальство, но эта асиенда за последние сто лет повидала визитеров, которые были не в пример опаснее: гражданская война, переворот Такаро, индейские кампании, восстание гаучо, события тридцатых и многое, многое другое… Будьте уверены, я умею защищаться. Необходимые распоряжения будут вскоре же отданы, а если и мои гости соберут своих людей – этому щенку Мануэлю проще будет повеситься самому…
И Мазур почувствовал себя – а главное, девушек – в безопасности.
Неловкость давно прошла, показалось даже, что он вернулся домой, хотя настоящего дома у него не было уже два года, после смерти той Ольги…
Глава 6
«МАЛАГУЭНА»
Признать по правде, Мазур не обнаружил какого-то особо искрометного, зажигательного веселья – на его плебейский взгляд, было не скучно и не весело, в плепорцию, как выражались лет двести назад. Хотя, быть может, столичные приемы большого света проходили настолько чопорно, что эта провинциальная вечеринка как раз и казалась буйным карнавалом… Чужому с маху разобраться трудно.
Человек пятьдесят обоего пола степенно перемещались на огромной лужайке, освещенной фонарями и гирляндами цветных лампочек, словно иллюстрируя собой неспешное броуновское движение. Под деревьями, в отдалении, жарко светился квадрат углей, над которым прислуга старательно вертела парочку упитанных тельцов, и любому, кто туда забредал, откраивали выбранный ломоть на серебряную тарелку. Выглядело крайне аппетитно, но Мазур туда не пошел опасался, что не сможет светски управиться с огромным бифштексом, или на себя накапает, или, что похуже, на соседа. У других это получалось удивительно ловко, но Мазур примерно представлял, какая за этим стоит практика, и мнимой легкостью не обольщался.
Благо можно было подсесть к дюжине столов, расставленных в художественном беспорядке, моментально появлялся официант в белом смокинге и порхал вокруг.
Выбрав стол, где не было ни единой живой души – чтобы не выставить себя на посмешище не столь уж утонченными манерами, – Мазур перехватил того-сего и почувствовал себя веселее. По крайней мере, он хотя бы знал, что начинать следует с крайних ножей и вилок.
Увы, одиночество продлилось недолго – к нему подсел нестарый благообразный сеньор, обрадованный случаю покалякать о военном флоте.
Изрядно поддавший светский лев, как выяснилось, ни во флоте, ни в армии никогда не служил, но недостаток личного опыта возмещал платонической любовью, выражавшейся в собирании всевозможных коллекций. Держался он столь непринужденно, что Мазур поначалу даже заподозрил собеседника в голубеньких пассивных потугах, но довольно быстро уяснил, что это попросту предельно эксцентричный светский бездельник, должно быть, всех уже измучивший своим хобби и потому воспрянувший духом при появлении свежей жертвы. За каких-то четверть часа на Мазура низверглась целая Ниагара неизвестных доселе фактов, курьезов и подробнейших сведений о забытых ныне военных кораблях: от дрейковской «Золотой лани» и незадачливого фрегата «Ваза» до чилийского броненосца «Бланко Энкалада», более ста лет назад вошедшего в историю исключительно потому, что он оказался первым броненосцем, потопленным в Латинской Америке с помощью торпеды. Он даже подарил Мазуру настоящую пуговицу от военно-морского мундира Германской империи – с кайзеровской короной, лентой и якорем. Сначала это было интересно, но потом стало надоедать, поскольку все более хмелевший собеседник откровенно пытался объять необъятное. В самые сжатые сроки Мазур ускользнул, притворившись, будто кто-то его зовет, быстренько замешался в толпу и пробрался подальше.
Сначала он чувствовал себя немного неловко в черной тужурке с нашивками коммодора и якорями на рукавах, но потом убедился, что ни у кого этот наряд недоумения не вызывает. Если на него и таращились с любопытством, то исключительно из-за того, что донья Эстебания представила его этакой помесью Джеймса Бонда с Рэмбо и, разумеется, не умолчала о его роли в недавнем уничтожении Тилькары, изъясняясь недомолвками, конечно, но так, что все было ясно любому мало-мальски сообразительному слушателю. С большим подъемом встретили трудящиеся, как говорится. Братцы Гарай, выскочки и парвеню, ничьей любовью не пользовались – Мазур втихомолку подозревал, что дело тут не в высоком моральном облике и законопослушности окрестных помещиков, а в вульгарной спеси старых родов. Циничный Кацуба мельком заметил, что, очень может быть, кто-то из присутствующих как раз и займет место Гараев в некоем явственно припахивающем бизнесе – разумеется, ведя дела как раз с присущим истинному кабальеро деликатным изяществом, которого выскочки напрочь лишены…
По этой причине – активнейшем участии в наказании нуворишей – Мазура даже пообещал наградить орденом некий седовласый идальго, оказавшийся ни много ни мало приближенным претендента на бразильский престол дона Дуарте, Браганца (как с изумлением узнал Мазур – по совместительству председателя Общества российско-португальской дружбы). Даже старательно записал имя и фамилию русского коммодора. Мазур, конечно, не стал говорить благожелательному старичку, что отправленная на эту фамилию в Россию награда никогда не найдет героя…
«Беда с этими иностранными регалиями, право», – подумал он, бочком-бочком отодвигаясь от сеньора, имевшего полное право награждать орденами давным-давно отмененной Бразильской империи. Из тех орденов, что у Мазура были, ровно пять пришлось закинуть подальше в ящик стола, поскольку их отменили новые правительства разных экзотических стран, куда его заносило…
Что хорошо, здесь без труда можно было затеряться в толпе, в крайнем случае попросту бродя с мизантропическим видом на периферии вечеринки. К некоторому удивлению он обнаружил, что проспавшаяся Лара, трудами хозяйки наряженная в черное вечернее платье, чувствует себя здесь, как рыба в воде немного оттаяв, на хорошем английском болтает с новыми знакомыми и при этом ухитряется ничуть не выглядеть инородным телом: полнейшее впечатление, что для нее подобные приемы ничего нового и не представляют. Попозже, правда, она немного перебрала и стала откровенно вешаться на шею какому-то молодому мачо с квадратной челюстью, но и здесь, по сравнению с парочкой столь же молодых гостей, она не выглядела белой вороной. В конце концов она со своим кавалером, стараясь перемещаться понезаметнее, ускользнула в сторону старого особняка (их тут было два, столетней постройки и более современный). Тенью следовавший за ней Франсуа поневоле отстал, оглянувшись на Мазура, сплюнул:
– Девочка в своем репертуаре…
– Слушай, кто она все-таки такая? – тихонько спросил Мазур.
– Наказанье божье, если откровенно. Ты еще не понял?
– Это-то я понял… Ничего мудреного.
Франсуа с простецкой улыбкой развел руками. Ясно было, что просить у него более конкретных сведений бесполезно. Крайне неприятный тип, но профессионал, этого у него не отнять…
– А ты-то отчего бродишь, как печальная тень отца Гамлета? При наличии такой подруги? – Франсуа посмотрел в ту сторону. – Я бы на твоем месте…
– Прекрасная погода сегодня, не правда ли? – сухо спросил Мазур и отошел к столу с напитками.
Он и оттуда прекрасно видел Ольгу – в вишневом бархатном платье, с обнаженными плечами и руками, золотистым пламенем волос. Чуть ли не с самого начала вечеринки Мазур держался от нее подальше, а ее, что обидно, это словно бы и не особенно задевало, сначала еще искала его глазами, все реже и реже, а потом окончательно, как писали в старинных романах, окунулась в омут светских удовольствий.
Причина отчуждения – возникшего целиком по его инициативе – была банальнейшая. Мазур все явственнее и острее ощущал себя Золушкой, по-местному – Сандреллиной. Никто не смотрел на него свысока, с ним, сразу видно, держались, как с равным – как же, дипломат, полковник, выполняющий некую загадочную миссию, добрый знакомый хозяйки, – но сам-то Мазур чувствовал себя лакеем, напялившим господскую одежку и пробравшимся на бал в дом, где его никто не знает, а значит, не сможет и разоблачить.
Он был не отсюда. Чужой. А вот Ольга – своя. Это можно определить моментально, даже если бы не знал ее прежде, а впервые увидел только что. Она была здесь так же на месте, как бриллиант в маршальской звезде. Дело даже не в спокойной, светской непринужденности, с какой она двигалась, беседовала, знакомилась. Каждый жест, посадка головы, привычное движение пальцев, подбирающих подол платья, бокал шампанского, взятый у лакея так, словно не существовало ни лакея, ни подноса, а бокал сам прыгнул в руку, небрежно приподнятая бровь, улыбка и кивок, когда приглашали на танец, рука на плече партнера, кокетливая гримаска после непонятного Мазуру комплимента и многое, многое другое – все это делало ее чужой, незнакомой, прежде Мазуру с этой стороны решительно неизвестной. Дочь загадочного суперинтенданте, наследница поместий – теперь-то понимаешь, как они выглядят, – богатейшая невеста, оказавшаяся среди своих. И рядом, изволите ли видеть, засекреченный Каперанг, бедный, как церковная мышь, хотя и потомок дворян, блестящих морских офицеров империи, но бесповоротно растерявший то, что они здесь сохранили… М-да. Вот теперь понятно, как они выглядели не в скороспелом дешевом фильме, а в реальности – юные барышни из хороших семей (в том числе и Мазурова прабабушка), легко выпархивавшие из карет на брусчатку Петербурга, выезжавшие, дававшие согласие на мазурку, принятые в свете, без тени неловкости и неуклюжести общавшиеся с генерал-адъютантами, камергерами, тайными советниками, великими князьями и его величеством… Именно так они и выглядели.
Он осушил бокал чересчур уж по-русски – хорошо еще, никто не смотрел.
Музыканты на помосте старались, говоря местным языком, во всю хуановскую три скрипки, четыре гитары, страстно рыдающий корнет, восемь необычайно колоритных парней в ярко расшитых куртках, галстуках в красную полоску, широкополых шляпах. Добрая половина песен, даже не знающему языка понятно, самого что ни на есть душещипательного содержания томная печаль, вселенская скорбь: на смертном одре должен тебе открыть, сын мой, что ты не сын мой, а дочь моя…
Сейчас, правда, они играли нечто веселое, и двойная цепочка танцующих двигалась навстречу друг другу, приплясывая, хлопая в ладоши, цепочки порой переплетались в сложных фигурах, кавалеры, припадая на одно колено, вертелись волчком в этой позе, не сводя глаз с круживших вокруг дам, потом цепочки превращались в круги, снова вытягивались – и Ольга эти замысловатые фигуры исполняла без малейшей ошибки, прекрасная, разрумянившаяся, золотистые волосы стелились облаком, глаза сияли, представить ее вне действа было уже невозможно, как невозможно вырезать ножницами фигурку из знаменитой картины, все, что меж ними до этой поры происходило, стало понемногу представляться Мазуру сном. Нечего ему здесь было делать, если откровенно, лучше всего будет тихонечко вернуться в свою роскошную комнату, подавляющую размерами и обстановкой, и, не мудрствуя лукаво, прикончить бутылочку, благо замаскированный резной панелью холодильник-бар предоставляет для этого поразительные возможности…
– Влад, вы что, скучаете?
Он обернулся. Донья Эстебания опиралась на руку своего Эрнандо, взиравшего на Мазура вполне благожелательно, – лет на пятнадцать моложе и невесты, и Мазура, восходящая футбольная звезда, как выяснилось, мотогонщик и пилот-любитель, вроде бы даже и удачливый бизнесмен, чересчур уверенный в себе и довольный собой, чтобы испытывать к кому-то хоть подобие зависти и неприязни. Ну и дай им бог, она, в принципе, неплохая баба, а если этот мачо сделает что-то не то, навыки Эстебании в крутом обращении с разонравившимися мужьями общеизвестны, тут вам и пальба навскидку от крутого бедра, и прочие схожие прелести…
– Ну что вы, – сказал он торопливо. – Остановился вот выпить…
Пожалуй что, она все же перехватила его тоскливый взгляд, не отрывавшийся от Ольги, кружившей в объятиях усатого фрачника, на ревнивый взгляд Мазура, чересчур вольных.
– Это наша история, – пояснила хозяйка. – Вот этот танец, токамо. Однажды, лет сто тридцать назад, светские люди вдруг с великим неудовольствием обнаружили, что прислуга и прочий народ низких сословий, оказывается, танцует те же самые танцы, что и сеньоры – или, по крайней мере, их подобия. Некий асиендадо, ведущий род чуть ли не от Альмагро, ужасно этим оскорбился, выписал из Европы какого-то знаменитого балетмейстера, щедро ему заплатил и велел выдумать новый танец: такой, чтобы его и танцевать было интересно, и чтобы он нисколько не походил на все прежние. Композитор постарался на совесть, танец вошел в моду – правда, через несколько лет он опять-таки был подхвачен низшими слоями, но времена изменились, никого это уже особенно не заботило, а там грянули индейские войны, все немножко перемешалось, в аристократию влилось сразу много народа… Токамо, конечно, для неумелого крепкий орешек. Но, позвольте, за это время исполнялась куча более простых а я ни разу не видела, чтобы вы с ней танцевали… Влад, вы меня разочаровываете. Я помню, на теплоходе вы неплохо со мной танцевали незатейливое танго… – Она повернулась к жениху. – Если бы ты видел финал – корабль пылает, бегают автоматчики, переполох, все с ума сходят от страха, пальба, вопли, одним словом, в точности наши первые свободные выборы после вынужденного отъезда Дона Астольфо. И посреди этого апокалипсиса коммодор храбро полосует кого-то из пулемета…
Мазур мысленно вздохнул: не было у него на «Достоевском» пулемета, и не было там никакого пожара, но нашу донью не переделаешь…
Она бросила что-то по-испански, и Эрнандо послушно ушел к ближайшей кучке беседующих.
– Влад, вы что, с ней поссорились? – серьезно спросила донья Эстебания. – Будьте уверены, я мгновенно разобралась, какие у вас отношения, думаете, вам апартаменты случайно отвели напротив ее комнаты? Неужели поссорились?
– Да что вы, – сказал Мазур. – Просто… Я себя здесь чувствую немножко не на месте…
– Какой вздор! Вы мой старинный друг…
– Все равно. Мне, знаете ли, практически не приходилось бывать на таких… приемах, – честно признался Мазур. – Вот и не хочу ей мешать, по-моему, ей весело и без моей персоны.
Донья Эстебания покрутила головой с видом полнейшего неодобрения и вдруг цепко взяла за рукав с таким видом, словно собиралась немедленно куда-то поволочь:
– Влад, а почему бы вам на ней не жениться?
– Мне?
– Пресвятая Дева Сантакрочийская, ну не Эрнандо же! Отчего вы так изумились? Я вижу, как вы на нее смотрите. Видела, как она смотрит на вас. Вы уже не беззаботный юноша, а Ольга – не романтичная девчонка, только что выпорхнувшая из монастырской школы. Простите за вульгарность, но вы наверняка успели изучить друг друга во всех необходимых смыслах… Так в чем же дело? Надеюсь, у вас в России нет печально ждущей супруги с выводком ребятни? Вот видите. Она – прекрасная партия.
– Вот только я голодранец.
– Ну, не прибедняйтесь. То, что у вас нет состояния или недвижимости, еще ничего не значит. В конце концов, вы – полковник военного флота, следовательно, занимаете определенное положение в обществе, вас никак нельзя посчитать юным жиголо или нищим студентом…
Бесполезно ей что-либо объяснять. Дело даже не в том, что полузабытая, заросшая паутиной питерская квартирка Мазура раза в три поменьше, чем кирпичная сторожка у ворот асиенды. Есть еще масса нюансов, которые иностранка понять не в состоянии. Для нее-то каперанг военного флота фигура с весом, и не объяснишь, что есть страны, где все с точностью для наоборот. Ничего не объяснишь. У них были свои инфляции-девальвации, кризисы-провалы – но вот здесь с Егоркой Гайдаром за нечто, подобное раскулачиванию всей страны (сиречь превращение вкладов в пыль), поступили бы решительно. Есть все-таки свои прелести жизни в этой стране, где существует стойкая и давняя традиция – при нужде министрами, генералами, а то и президентом без особого почтения украшают фонарные столбы главной авениды столицы. Им не понять нас, потому что нормальный человек, узнав о нашей жизни подробнее, непременно решит, что его разыгрывают… Здесь есть вещи, за которые министров и президентов прямо-таки автоматически вешают, а вот нам до столь райских денечков вряд ли дожить…
– Наконец, я иностранец… – промямлил он.
– Тем более – глупости. Я знаю одного испанского капитана, он вышел в отставку у себя на родине, принял наше гражданство и давно уже получил военный фрегат… Хорошие специалисты везде пригодятся. Что тут думать? Хотите, я с ней поговорю? Я на своем веку с полдюжины нерешительных парочек поженила, клянусь Мадонной…
– Нет, не нужно, – сказал Мазур в некотором расстройстве чувств. – Я сам… я… В общем, я подумаю и как-нибудь справлюсь сам…
– Ну, смотрите. Ловлю на слове, и попробуйте только потом пойти на попятный… – Донья Эстебания погрозила ему пальцем и направилась к своему очередному избраннику.
Мазур остался у стола, благо запасов спиртного хватало. Он все сильнее чувствовал себя Золушкой – стрелка уже почти доплелась до роковой цифры, скоро начнут бить часы, и пышное платье обернется мешковиной, карета тыквой, шмыгнет в темный угол вновь ставший крысой кучер, и никакая фея на помощь не придет…
– А где труп?
Он обернулся. Ольга рассматривала его с наигранным ужасом:
– Нет, на первый взгляд жив и даже пытается пить спиртное…
– А почему это мне следует быть мертвым? – спросил Мазур, изо всех сил стараясь не ляпнуть какую-нибудь грубость, – Ольга-то ни в чем не виновата…
– Подошла донья Эстебания, – безмятежно сказала Ольга, – и с ходу заявила, что я, по ее мнению, веду себя, как бесчувственная кукла – пляшу с посторонними, кокетничаю… в то время как человек, который давно и безнадежно от меня без ума, впал в самую черную меланхолию, вот-вот застрелится прямо на публике, и я, бессердечная, буду во всем виновата… Примерно так. – Она подошла ближе и пытливо заглянула в глаза:
– Влад, я, правда, не могла и подумать… Я решила, ты здесь опять решаешь какие-то дипломатическо-шпионские дела и добросовестно пыталась не навязываться… Правда. Ты на меня сердишься?
Не мог Мазур на нее сердиться – на себя следовало сердиться в первую очередь, на свою нескладную жизнь…
– Глупости, – сказал он решительно. – Наша энергичная хозяйка привыкла вмешиваться решительно во все, королевой себя чувствует… А уж думать и решать за других…
– Ну, вообще-то, она славная… старушка, – прищурясь, протянула Ольга. – Пойдем танцевать? После такой выволочки я от тебя и не отойду. Надо было сразу сказать, что ты сегодня не работаешь… Кто вас поймет, шпионов? Я тоже шпионка, промышленная, как ты помнишь, но это же совсем другое…
– Да какой из меня шпион? – в сердцах сказал Мазур.
– Действительно. Сколько тебя знаю, ни одного военного объекта не попытался сфотографировать, и зажигалка у тебя самая обыкновенная, без ножа или бомбы, даже скучно… Пошли?
И решительно ухватила его под руку. В опасной близости возник пошатывавшийся фанат военно-морской истории, и Мазур побыстрее ретировался, подхватив Ольгу, поближе к круглой эстраде. На сей раз музыка гораздо более походила на то самое незатейливое танго, восемь смуглых ребят оглашали окрестности нескончаемым гимном вселенской печали, рыдающей тоски. Казалось, от этой песни все вокруг должны были упасть на колени и зарыдать. У Мазура, человека непривычного, временами морозец пробегал по коже, но остальные держались не в пример спокойнее, правда, у танцевавшего рядом сеньора повисла на седых усах хрустальная слеза, но он выпил столько, что удивляться тут нечему…
Ольга, прижавшись и закинув руки ему на шею, неотрывно смотрела в лицо.
Eres linda у hechicra, como el candor de una rosa, como el candor de una rosa…
«Рехнусь, – подумал Мазур, каждой клеточкой ощущая под тончайшим бархатом гибкое, сильное тело. – Точно, рехнусь. Это неправильно, так нельзя, наше дело незамысловатое: пришел-прикончил-отступил, вынырнул-взорвал-уплыл, всю жизнь мы занимались только этим, и не гожусь я для таких декораций и таких сложностей, совершенно не мое, что ж теперь делать-то?»
– Como el candor de una rosa… – промурлыкала Ольга ему на ухо, покачиваясь в его объятиях с расслабленной покорностью. – Это «Малагуэна». Душещипательное признание отчаянно влюбленного юноши, он хотел бы вечно глядеть в глаза своей волшебнице, прекрасной, как невинная роза… – И тихонько фыркнула: – Милый, ты можешь мне объяснить разницу меж невинной и беспутной розой? Как ни стараюсь, не получается… Можешь?
– Нет, – сказал он, тяжело переводя дыхание.
– А ты попытайся. Пойдем, вдруг да тебе у дастся объяснить мне разницу… – Ольга отстранилась, взяла его за руку и решительно повела к особняку. – Мне это, с позволения сказать, веселье уже успело наскучить, ничего особенного. Да вдобавок тот, с которым я танцевала токамо, стал распространяться на лошадиные темы – мол, у него есть три друга, которые прекрасно ездят верхом и будут только рады проехать вблизи нашего поместья…
– Ну и что?
– Ничего-то ты не знаешь… – Ольга на ходу чмокнула его возле уха. – Так сватаются в юго-восточных провинциях, понимаешь? Три всадника вплетают коням в гривы красные ленты, длинные такие, скачут к дому, где живет нареченная их друга и во всю глотку орут: «Фуэго!» «Огонь!» Подразумевается, что у того, кто их послал, в сердце пылает неугасимый огонь. Все зависит от того, как отреагирует сама девушка, а в старые патриархальные времена ее отец: если появится с пучком соломы, значит, есть пища для огня, а вот если выйдет с ведром воды… Эй, не вздумай возвращаться! Он держался в рамках, как истый кабальеро…
– Я и не собирался…
– Ну вот, ты меня разочаровал. Так хотелось, чтобы из-за меня стрелялись благородные идальго… Как в старые добрые времена.
– В старые времена ты, я подозреваю, сидела бы дома, не мечтая ни об учебе в Англии, ни о министерстве…
– Тоже верно… Нет, подожди, – Ольга развернула его в другую сторону. – К тебе в комнату я не пойду. Мы как-никак находимся в доме с вековыми традициями. Незамужняя девушка не должна навещать комнату холостого идальго, в особенности офицера… Офицеры как-никак-главная опасность для благонравных девиц из хороших семей…
Человек пятьдесят обоего пола степенно перемещались на огромной лужайке, освещенной фонарями и гирляндами цветных лампочек, словно иллюстрируя собой неспешное броуновское движение. Под деревьями, в отдалении, жарко светился квадрат углей, над которым прислуга старательно вертела парочку упитанных тельцов, и любому, кто туда забредал, откраивали выбранный ломоть на серебряную тарелку. Выглядело крайне аппетитно, но Мазур туда не пошел опасался, что не сможет светски управиться с огромным бифштексом, или на себя накапает, или, что похуже, на соседа. У других это получалось удивительно ловко, но Мазур примерно представлял, какая за этим стоит практика, и мнимой легкостью не обольщался.
Благо можно было подсесть к дюжине столов, расставленных в художественном беспорядке, моментально появлялся официант в белом смокинге и порхал вокруг.
Выбрав стол, где не было ни единой живой души – чтобы не выставить себя на посмешище не столь уж утонченными манерами, – Мазур перехватил того-сего и почувствовал себя веселее. По крайней мере, он хотя бы знал, что начинать следует с крайних ножей и вилок.
Увы, одиночество продлилось недолго – к нему подсел нестарый благообразный сеньор, обрадованный случаю покалякать о военном флоте.
Изрядно поддавший светский лев, как выяснилось, ни во флоте, ни в армии никогда не служил, но недостаток личного опыта возмещал платонической любовью, выражавшейся в собирании всевозможных коллекций. Держался он столь непринужденно, что Мазур поначалу даже заподозрил собеседника в голубеньких пассивных потугах, но довольно быстро уяснил, что это попросту предельно эксцентричный светский бездельник, должно быть, всех уже измучивший своим хобби и потому воспрянувший духом при появлении свежей жертвы. За каких-то четверть часа на Мазура низверглась целая Ниагара неизвестных доселе фактов, курьезов и подробнейших сведений о забытых ныне военных кораблях: от дрейковской «Золотой лани» и незадачливого фрегата «Ваза» до чилийского броненосца «Бланко Энкалада», более ста лет назад вошедшего в историю исключительно потому, что он оказался первым броненосцем, потопленным в Латинской Америке с помощью торпеды. Он даже подарил Мазуру настоящую пуговицу от военно-морского мундира Германской империи – с кайзеровской короной, лентой и якорем. Сначала это было интересно, но потом стало надоедать, поскольку все более хмелевший собеседник откровенно пытался объять необъятное. В самые сжатые сроки Мазур ускользнул, притворившись, будто кто-то его зовет, быстренько замешался в толпу и пробрался подальше.
Сначала он чувствовал себя немного неловко в черной тужурке с нашивками коммодора и якорями на рукавах, но потом убедился, что ни у кого этот наряд недоумения не вызывает. Если на него и таращились с любопытством, то исключительно из-за того, что донья Эстебания представила его этакой помесью Джеймса Бонда с Рэмбо и, разумеется, не умолчала о его роли в недавнем уничтожении Тилькары, изъясняясь недомолвками, конечно, но так, что все было ясно любому мало-мальски сообразительному слушателю. С большим подъемом встретили трудящиеся, как говорится. Братцы Гарай, выскочки и парвеню, ничьей любовью не пользовались – Мазур втихомолку подозревал, что дело тут не в высоком моральном облике и законопослушности окрестных помещиков, а в вульгарной спеси старых родов. Циничный Кацуба мельком заметил, что, очень может быть, кто-то из присутствующих как раз и займет место Гараев в некоем явственно припахивающем бизнесе – разумеется, ведя дела как раз с присущим истинному кабальеро деликатным изяществом, которого выскочки напрочь лишены…
По этой причине – активнейшем участии в наказании нуворишей – Мазура даже пообещал наградить орденом некий седовласый идальго, оказавшийся ни много ни мало приближенным претендента на бразильский престол дона Дуарте, Браганца (как с изумлением узнал Мазур – по совместительству председателя Общества российско-португальской дружбы). Даже старательно записал имя и фамилию русского коммодора. Мазур, конечно, не стал говорить благожелательному старичку, что отправленная на эту фамилию в Россию награда никогда не найдет героя…
«Беда с этими иностранными регалиями, право», – подумал он, бочком-бочком отодвигаясь от сеньора, имевшего полное право награждать орденами давным-давно отмененной Бразильской империи. Из тех орденов, что у Мазура были, ровно пять пришлось закинуть подальше в ящик стола, поскольку их отменили новые правительства разных экзотических стран, куда его заносило…
Что хорошо, здесь без труда можно было затеряться в толпе, в крайнем случае попросту бродя с мизантропическим видом на периферии вечеринки. К некоторому удивлению он обнаружил, что проспавшаяся Лара, трудами хозяйки наряженная в черное вечернее платье, чувствует себя здесь, как рыба в воде немного оттаяв, на хорошем английском болтает с новыми знакомыми и при этом ухитряется ничуть не выглядеть инородным телом: полнейшее впечатление, что для нее подобные приемы ничего нового и не представляют. Попозже, правда, она немного перебрала и стала откровенно вешаться на шею какому-то молодому мачо с квадратной челюстью, но и здесь, по сравнению с парочкой столь же молодых гостей, она не выглядела белой вороной. В конце концов она со своим кавалером, стараясь перемещаться понезаметнее, ускользнула в сторону старого особняка (их тут было два, столетней постройки и более современный). Тенью следовавший за ней Франсуа поневоле отстал, оглянувшись на Мазура, сплюнул:
– Девочка в своем репертуаре…
– Слушай, кто она все-таки такая? – тихонько спросил Мазур.
– Наказанье божье, если откровенно. Ты еще не понял?
– Это-то я понял… Ничего мудреного.
Франсуа с простецкой улыбкой развел руками. Ясно было, что просить у него более конкретных сведений бесполезно. Крайне неприятный тип, но профессионал, этого у него не отнять…
– А ты-то отчего бродишь, как печальная тень отца Гамлета? При наличии такой подруги? – Франсуа посмотрел в ту сторону. – Я бы на твоем месте…
– Прекрасная погода сегодня, не правда ли? – сухо спросил Мазур и отошел к столу с напитками.
Он и оттуда прекрасно видел Ольгу – в вишневом бархатном платье, с обнаженными плечами и руками, золотистым пламенем волос. Чуть ли не с самого начала вечеринки Мазур держался от нее подальше, а ее, что обидно, это словно бы и не особенно задевало, сначала еще искала его глазами, все реже и реже, а потом окончательно, как писали в старинных романах, окунулась в омут светских удовольствий.
Причина отчуждения – возникшего целиком по его инициативе – была банальнейшая. Мазур все явственнее и острее ощущал себя Золушкой, по-местному – Сандреллиной. Никто не смотрел на него свысока, с ним, сразу видно, держались, как с равным – как же, дипломат, полковник, выполняющий некую загадочную миссию, добрый знакомый хозяйки, – но сам-то Мазур чувствовал себя лакеем, напялившим господскую одежку и пробравшимся на бал в дом, где его никто не знает, а значит, не сможет и разоблачить.
Он был не отсюда. Чужой. А вот Ольга – своя. Это можно определить моментально, даже если бы не знал ее прежде, а впервые увидел только что. Она была здесь так же на месте, как бриллиант в маршальской звезде. Дело даже не в спокойной, светской непринужденности, с какой она двигалась, беседовала, знакомилась. Каждый жест, посадка головы, привычное движение пальцев, подбирающих подол платья, бокал шампанского, взятый у лакея так, словно не существовало ни лакея, ни подноса, а бокал сам прыгнул в руку, небрежно приподнятая бровь, улыбка и кивок, когда приглашали на танец, рука на плече партнера, кокетливая гримаска после непонятного Мазуру комплимента и многое, многое другое – все это делало ее чужой, незнакомой, прежде Мазуру с этой стороны решительно неизвестной. Дочь загадочного суперинтенданте, наследница поместий – теперь-то понимаешь, как они выглядят, – богатейшая невеста, оказавшаяся среди своих. И рядом, изволите ли видеть, засекреченный Каперанг, бедный, как церковная мышь, хотя и потомок дворян, блестящих морских офицеров империи, но бесповоротно растерявший то, что они здесь сохранили… М-да. Вот теперь понятно, как они выглядели не в скороспелом дешевом фильме, а в реальности – юные барышни из хороших семей (в том числе и Мазурова прабабушка), легко выпархивавшие из карет на брусчатку Петербурга, выезжавшие, дававшие согласие на мазурку, принятые в свете, без тени неловкости и неуклюжести общавшиеся с генерал-адъютантами, камергерами, тайными советниками, великими князьями и его величеством… Именно так они и выглядели.
Он осушил бокал чересчур уж по-русски – хорошо еще, никто не смотрел.
Музыканты на помосте старались, говоря местным языком, во всю хуановскую три скрипки, четыре гитары, страстно рыдающий корнет, восемь необычайно колоритных парней в ярко расшитых куртках, галстуках в красную полоску, широкополых шляпах. Добрая половина песен, даже не знающему языка понятно, самого что ни на есть душещипательного содержания томная печаль, вселенская скорбь: на смертном одре должен тебе открыть, сын мой, что ты не сын мой, а дочь моя…
Сейчас, правда, они играли нечто веселое, и двойная цепочка танцующих двигалась навстречу друг другу, приплясывая, хлопая в ладоши, цепочки порой переплетались в сложных фигурах, кавалеры, припадая на одно колено, вертелись волчком в этой позе, не сводя глаз с круживших вокруг дам, потом цепочки превращались в круги, снова вытягивались – и Ольга эти замысловатые фигуры исполняла без малейшей ошибки, прекрасная, разрумянившаяся, золотистые волосы стелились облаком, глаза сияли, представить ее вне действа было уже невозможно, как невозможно вырезать ножницами фигурку из знаменитой картины, все, что меж ними до этой поры происходило, стало понемногу представляться Мазуру сном. Нечего ему здесь было делать, если откровенно, лучше всего будет тихонечко вернуться в свою роскошную комнату, подавляющую размерами и обстановкой, и, не мудрствуя лукаво, прикончить бутылочку, благо замаскированный резной панелью холодильник-бар предоставляет для этого поразительные возможности…
– Влад, вы что, скучаете?
Он обернулся. Донья Эстебания опиралась на руку своего Эрнандо, взиравшего на Мазура вполне благожелательно, – лет на пятнадцать моложе и невесты, и Мазура, восходящая футбольная звезда, как выяснилось, мотогонщик и пилот-любитель, вроде бы даже и удачливый бизнесмен, чересчур уверенный в себе и довольный собой, чтобы испытывать к кому-то хоть подобие зависти и неприязни. Ну и дай им бог, она, в принципе, неплохая баба, а если этот мачо сделает что-то не то, навыки Эстебании в крутом обращении с разонравившимися мужьями общеизвестны, тут вам и пальба навскидку от крутого бедра, и прочие схожие прелести…
– Ну что вы, – сказал он торопливо. – Остановился вот выпить…
Пожалуй что, она все же перехватила его тоскливый взгляд, не отрывавшийся от Ольги, кружившей в объятиях усатого фрачника, на ревнивый взгляд Мазура, чересчур вольных.
– Это наша история, – пояснила хозяйка. – Вот этот танец, токамо. Однажды, лет сто тридцать назад, светские люди вдруг с великим неудовольствием обнаружили, что прислуга и прочий народ низких сословий, оказывается, танцует те же самые танцы, что и сеньоры – или, по крайней мере, их подобия. Некий асиендадо, ведущий род чуть ли не от Альмагро, ужасно этим оскорбился, выписал из Европы какого-то знаменитого балетмейстера, щедро ему заплатил и велел выдумать новый танец: такой, чтобы его и танцевать было интересно, и чтобы он нисколько не походил на все прежние. Композитор постарался на совесть, танец вошел в моду – правда, через несколько лет он опять-таки был подхвачен низшими слоями, но времена изменились, никого это уже особенно не заботило, а там грянули индейские войны, все немножко перемешалось, в аристократию влилось сразу много народа… Токамо, конечно, для неумелого крепкий орешек. Но, позвольте, за это время исполнялась куча более простых а я ни разу не видела, чтобы вы с ней танцевали… Влад, вы меня разочаровываете. Я помню, на теплоходе вы неплохо со мной танцевали незатейливое танго… – Она повернулась к жениху. – Если бы ты видел финал – корабль пылает, бегают автоматчики, переполох, все с ума сходят от страха, пальба, вопли, одним словом, в точности наши первые свободные выборы после вынужденного отъезда Дона Астольфо. И посреди этого апокалипсиса коммодор храбро полосует кого-то из пулемета…
Мазур мысленно вздохнул: не было у него на «Достоевском» пулемета, и не было там никакого пожара, но нашу донью не переделаешь…
Она бросила что-то по-испански, и Эрнандо послушно ушел к ближайшей кучке беседующих.
– Влад, вы что, с ней поссорились? – серьезно спросила донья Эстебания. – Будьте уверены, я мгновенно разобралась, какие у вас отношения, думаете, вам апартаменты случайно отвели напротив ее комнаты? Неужели поссорились?
– Да что вы, – сказал Мазур. – Просто… Я себя здесь чувствую немножко не на месте…
– Какой вздор! Вы мой старинный друг…
– Все равно. Мне, знаете ли, практически не приходилось бывать на таких… приемах, – честно признался Мазур. – Вот и не хочу ей мешать, по-моему, ей весело и без моей персоны.
Донья Эстебания покрутила головой с видом полнейшего неодобрения и вдруг цепко взяла за рукав с таким видом, словно собиралась немедленно куда-то поволочь:
– Влад, а почему бы вам на ней не жениться?
– Мне?
– Пресвятая Дева Сантакрочийская, ну не Эрнандо же! Отчего вы так изумились? Я вижу, как вы на нее смотрите. Видела, как она смотрит на вас. Вы уже не беззаботный юноша, а Ольга – не романтичная девчонка, только что выпорхнувшая из монастырской школы. Простите за вульгарность, но вы наверняка успели изучить друг друга во всех необходимых смыслах… Так в чем же дело? Надеюсь, у вас в России нет печально ждущей супруги с выводком ребятни? Вот видите. Она – прекрасная партия.
– Вот только я голодранец.
– Ну, не прибедняйтесь. То, что у вас нет состояния или недвижимости, еще ничего не значит. В конце концов, вы – полковник военного флота, следовательно, занимаете определенное положение в обществе, вас никак нельзя посчитать юным жиголо или нищим студентом…
Бесполезно ей что-либо объяснять. Дело даже не в том, что полузабытая, заросшая паутиной питерская квартирка Мазура раза в три поменьше, чем кирпичная сторожка у ворот асиенды. Есть еще масса нюансов, которые иностранка понять не в состоянии. Для нее-то каперанг военного флота фигура с весом, и не объяснишь, что есть страны, где все с точностью для наоборот. Ничего не объяснишь. У них были свои инфляции-девальвации, кризисы-провалы – но вот здесь с Егоркой Гайдаром за нечто, подобное раскулачиванию всей страны (сиречь превращение вкладов в пыль), поступили бы решительно. Есть все-таки свои прелести жизни в этой стране, где существует стойкая и давняя традиция – при нужде министрами, генералами, а то и президентом без особого почтения украшают фонарные столбы главной авениды столицы. Им не понять нас, потому что нормальный человек, узнав о нашей жизни подробнее, непременно решит, что его разыгрывают… Здесь есть вещи, за которые министров и президентов прямо-таки автоматически вешают, а вот нам до столь райских денечков вряд ли дожить…
– Наконец, я иностранец… – промямлил он.
– Тем более – глупости. Я знаю одного испанского капитана, он вышел в отставку у себя на родине, принял наше гражданство и давно уже получил военный фрегат… Хорошие специалисты везде пригодятся. Что тут думать? Хотите, я с ней поговорю? Я на своем веку с полдюжины нерешительных парочек поженила, клянусь Мадонной…
– Нет, не нужно, – сказал Мазур в некотором расстройстве чувств. – Я сам… я… В общем, я подумаю и как-нибудь справлюсь сам…
– Ну, смотрите. Ловлю на слове, и попробуйте только потом пойти на попятный… – Донья Эстебания погрозила ему пальцем и направилась к своему очередному избраннику.
Мазур остался у стола, благо запасов спиртного хватало. Он все сильнее чувствовал себя Золушкой – стрелка уже почти доплелась до роковой цифры, скоро начнут бить часы, и пышное платье обернется мешковиной, карета тыквой, шмыгнет в темный угол вновь ставший крысой кучер, и никакая фея на помощь не придет…
– А где труп?
Он обернулся. Ольга рассматривала его с наигранным ужасом:
– Нет, на первый взгляд жив и даже пытается пить спиртное…
– А почему это мне следует быть мертвым? – спросил Мазур, изо всех сил стараясь не ляпнуть какую-нибудь грубость, – Ольга-то ни в чем не виновата…
– Подошла донья Эстебания, – безмятежно сказала Ольга, – и с ходу заявила, что я, по ее мнению, веду себя, как бесчувственная кукла – пляшу с посторонними, кокетничаю… в то время как человек, который давно и безнадежно от меня без ума, впал в самую черную меланхолию, вот-вот застрелится прямо на публике, и я, бессердечная, буду во всем виновата… Примерно так. – Она подошла ближе и пытливо заглянула в глаза:
– Влад, я, правда, не могла и подумать… Я решила, ты здесь опять решаешь какие-то дипломатическо-шпионские дела и добросовестно пыталась не навязываться… Правда. Ты на меня сердишься?
Не мог Мазур на нее сердиться – на себя следовало сердиться в первую очередь, на свою нескладную жизнь…
– Глупости, – сказал он решительно. – Наша энергичная хозяйка привыкла вмешиваться решительно во все, королевой себя чувствует… А уж думать и решать за других…
– Ну, вообще-то, она славная… старушка, – прищурясь, протянула Ольга. – Пойдем танцевать? После такой выволочки я от тебя и не отойду. Надо было сразу сказать, что ты сегодня не работаешь… Кто вас поймет, шпионов? Я тоже шпионка, промышленная, как ты помнишь, но это же совсем другое…
– Да какой из меня шпион? – в сердцах сказал Мазур.
– Действительно. Сколько тебя знаю, ни одного военного объекта не попытался сфотографировать, и зажигалка у тебя самая обыкновенная, без ножа или бомбы, даже скучно… Пошли?
И решительно ухватила его под руку. В опасной близости возник пошатывавшийся фанат военно-морской истории, и Мазур побыстрее ретировался, подхватив Ольгу, поближе к круглой эстраде. На сей раз музыка гораздо более походила на то самое незатейливое танго, восемь смуглых ребят оглашали окрестности нескончаемым гимном вселенской печали, рыдающей тоски. Казалось, от этой песни все вокруг должны были упасть на колени и зарыдать. У Мазура, человека непривычного, временами морозец пробегал по коже, но остальные держались не в пример спокойнее, правда, у танцевавшего рядом сеньора повисла на седых усах хрустальная слеза, но он выпил столько, что удивляться тут нечему…
Ольга, прижавшись и закинув руки ему на шею, неотрывно смотрела в лицо.
Eres linda у hechicra, como el candor de una rosa, como el candor de una rosa…
«Рехнусь, – подумал Мазур, каждой клеточкой ощущая под тончайшим бархатом гибкое, сильное тело. – Точно, рехнусь. Это неправильно, так нельзя, наше дело незамысловатое: пришел-прикончил-отступил, вынырнул-взорвал-уплыл, всю жизнь мы занимались только этим, и не гожусь я для таких декораций и таких сложностей, совершенно не мое, что ж теперь делать-то?»
– Como el candor de una rosa… – промурлыкала Ольга ему на ухо, покачиваясь в его объятиях с расслабленной покорностью. – Это «Малагуэна». Душещипательное признание отчаянно влюбленного юноши, он хотел бы вечно глядеть в глаза своей волшебнице, прекрасной, как невинная роза… – И тихонько фыркнула: – Милый, ты можешь мне объяснить разницу меж невинной и беспутной розой? Как ни стараюсь, не получается… Можешь?
– Нет, – сказал он, тяжело переводя дыхание.
– А ты попытайся. Пойдем, вдруг да тебе у дастся объяснить мне разницу… – Ольга отстранилась, взяла его за руку и решительно повела к особняку. – Мне это, с позволения сказать, веселье уже успело наскучить, ничего особенного. Да вдобавок тот, с которым я танцевала токамо, стал распространяться на лошадиные темы – мол, у него есть три друга, которые прекрасно ездят верхом и будут только рады проехать вблизи нашего поместья…
– Ну и что?
– Ничего-то ты не знаешь… – Ольга на ходу чмокнула его возле уха. – Так сватаются в юго-восточных провинциях, понимаешь? Три всадника вплетают коням в гривы красные ленты, длинные такие, скачут к дому, где живет нареченная их друга и во всю глотку орут: «Фуэго!» «Огонь!» Подразумевается, что у того, кто их послал, в сердце пылает неугасимый огонь. Все зависит от того, как отреагирует сама девушка, а в старые патриархальные времена ее отец: если появится с пучком соломы, значит, есть пища для огня, а вот если выйдет с ведром воды… Эй, не вздумай возвращаться! Он держался в рамках, как истый кабальеро…
– Я и не собирался…
– Ну вот, ты меня разочаровал. Так хотелось, чтобы из-за меня стрелялись благородные идальго… Как в старые добрые времена.
– В старые времена ты, я подозреваю, сидела бы дома, не мечтая ни об учебе в Англии, ни о министерстве…
– Тоже верно… Нет, подожди, – Ольга развернула его в другую сторону. – К тебе в комнату я не пойду. Мы как-никак находимся в доме с вековыми традициями. Незамужняя девушка не должна навещать комнату холостого идальго, в особенности офицера… Офицеры как-никак-главная опасность для благонравных девиц из хороших семей…