Бушнелл Кэндес. Четыре Блондинки

   На самом деле мне хочется кричать, что они ВСЕ просто мошенники.
   Но я не делаю этого.
   Я улыбаюсь и смешиваю карты:
   – Конец игры.

X

   Я прикуриваю сигарету.
   На мне небесно-голубое платье от Бентли, под ногами похрустывает гравий, Хьюберт в черном галстуке сопровождает меня, мы забираемся в «Мерседес SL500-конвертибль», отправляясь на свадьбу Джульетты Морганц – «малютки из Вермонта», и я думаю, почему мы не можем быть как все? А вдруг мы сможем?
   А нужно ли мне это?
   У Хьюберта хорошее настроение; он мастерски проводит машину по Аппочок-лейн под душераздирающие аккорды британской группы «Дайер Стрейтс», временами поглядывая на меня. И это вдруг задевает меня за живое: ну кто же этот человек? Кто он? Мы с ним женаты два года, а вместе – уже четыре, но, по правде говоря, я его совсем не знаю.
   А он не знает меня.
   Абсолютно.
   И сознавать это столь тягостно, что я откидываюсь назад, скрещиваю руки на груди и чувствую, как благие мысли улетучиваются подобно воздуху из надувного шарика. Хьюберт снова смотрит на меня, и я вижу, что настроение его падает, и это моя вина. Он спрашивает:
   – Что случилось?
   – Ничего, – отвечаю я.
   – Что-то случилось, – говорит он устало и с раздражением, – в который уже раз.
   – Нет, ничего, – настаиваю я, сознавая, что все тщетно – у нас что-то не клеится и, наверное, не склеится никогда. Я не могу отвести глаза от большого иссушенного картофельного поля за окном.
   – Ну почему мы всегда ссоримся? – спрашивает Хьюберт.
   – Понятия не имею. – Я разглаживаю пальцами свое платье из сетчатой ткани такой искусной выделки, что оно кажется прозрачным, хотя на самом деле это не так. – А это важно?
   – Я устал, – признается он.
   – Я тоже, – отвечаю я, выглядываю из машины и вижу, что мы проезжаем тот утиный пруд, где произошел несчастный случай, случай, сблизивший нас пережитым вместе ужасом. Другое дело, что мы никогда не говорим об этом.
   Остаток пути мы проехали молча.
   Мне хочется плакать от жалости к себе, но я не могу, ведь мы уже у церкви, вокруг – машины и люди, лакей открывает мне дверцу, и я выпархиваю наружу, само воплощение элегантности. Подходит Хьюберт, и наши глаза встречаются. И тогда мы делаем то, что делаем вот уже несколько месяцев, куда бы мы ни пошли и с кем бы ни встретились на людях, – мы притворяемся, что все просто прекрасно.
   И когда мы идем к церкви, он держит одну руку в кармане, а другой обнимает меня за талию, и я не могу не отметить мысленно, как чудесно мы смотримся вместе, как мы подходим друг другу и как это мало значит теперь. Тут фоторепортеры замечают нас, и один кричит:
   – Вот и счастливая парочка!
   Они щелкают затворами как сумасшедшие, а мы стоим и улыбаемся, обнимая друг друга, и какой-то фоторепортер спрашивает:
   – Хьюберт, вы не возражаете, если мы сфотографируем вашу жену одну? Без обид.
   И все смеются и снова щелкают затворами, в то время как Хьюберт галантно отходит в сторону.
   Я стою, заведя руки за спину, с высоко поднятой головой, улыбаясь, одна нога чуть выставлена вперед. Когда я смотрю в сторону входа, то вижу Хьюберта: руки у него в карманах, он сияет от гордости.
   Д.У. прав, все дело в антураже.
   И позже, на приеме, когда мы ступаем по мраморному полу, усыпанному розовыми лепестками, я вся поглощена Хьюбертом, а он весь поглощен мной, как бывало в прежние времена, когда только стало известно, что мы с ним встречаемся и, как решило общественное мнение, я была лишь его очередной подружкой. Он держит руку на моей спине, а моя рука ласкает его затылок, и люди смотрят на нас с завистью, и я спрашиваю себя, долго ли смогу это выносить. К счастью, почти тут же я нахожу Дайану, и это очень хороший предлог для нас с Хьюбертом разойтись, не вызывая пересудов.
   Дайана болтает с Раймоном Элли – главой косметической компании «Элли». Раймон, которому по меньшей мере девяносто, сидит в инвалидном кресле, а Дайана курит «Мальборо ред», и ей, похоже, наплевать, что ей не стоило надевать розовое платье от Бентли, органзу, – наряд, который может выигрышно смотреться на плоскогрудой женщине, тогда как у Дайаны пышный силиконовый бюст. Она из тех, кто здорово смотрится на фотографиях, но, общаясь с ней, нельзя не заметить, что она неряха, и кажется, Раймону это нравится.
   – Посмотри-ка на нашу девочку, – говорит мне Раймон о Дайане, обвивая мою шею рукой, – она стала совсем как настоящая леди.
   Я смотрю на него, не понимая, шутит он или издевается, и с легким ужасом осознаю, что он совершенно искренен.
   – Да, конечно, – соглашаюсь я, поскольку с людьми, для которых видимость – это главное, не поспоришь, даже если вы точно знаете, что перед вами полнейшее ничтожество.
   – И ты наверняка понятия не имеешь, чтоя о ней знаю. Ведь вы подружки, правда?
   – Лучшие подружки, – говорит Дайана, целуя меня в щеку.
   Раймон тянет меня за руку.
   – Ну, раз уж вы лучшие подружки, тебе следует это знать. Эта юная леди очень, очень сообразительная. Ей нужно было иметь кое-что здесь, – указывает он на бюст Дайаны, – но ей нужно было иметь кое-что и здесь. – И он прикасается к своей голове.
   – И это можно купить. – Я указываю на его грудь.
   – О, мужчинам нет дела до того, настоящие эти штуки или силиконовые, уж если они у вас есть. А если нет, можно пойти и купить, иначе удачи не видать. Но это, – говорит он, снова постукивая по своей голове, – ты не купишь. Это либо есть, либо нет. И у этой девочки – есть. – Он быстро протягивает свою искривленную, узловатую руку и хватает запястье Дайаны, подносит ее руку к губам и жадно целует. – Вот так, – говорит он. – А сейчас, девочки, идите веселитесь. Ведь вам же не хочется возиться со стариканом вроде меня. Ступайте.
   Я вопросительно смотрю на Дайану, и мы уходим. Она пожимает плечами:
   – Старики меня любят. Впрочем, все мужчины меня любят. Эй, я бы сделала этому дедуле минетик, будь я уверена, что это поможет. Но мне наплевать на мужчин, Сесилия; мне не наплевать только на тебя.
   – И мне не наплевать только на тебя, – говорю я, и, может быть, это правда, а может, и нет, но это не так уж важно, поскольку мы все идем сквозь толпу, кивая и улыбаясь.
   – Говорила я тебе, что лучше меня в постели нет? – спрашивает Дайна, взяв с подноса бокал шампанского.
   – Да. – Я смеюсь немного деланно, потому что именно так когда-то говорила о себе Аманда. Она утверждала: «Я могу получить любого мужчину, поскольку точно знаю, что с ним делать в постели».
   И мне всегда хотелось закричать в ответ: «Да, но ты не можешь их удержать!»
   И только посмотрите, что с ней стало.
   Дайана, наверное, такая же чокнутая и бесшабашная, как Аманда, и когда-нибудь она окончательно сбрендит и попытается сотворить со мной что-то ужасное, но это будет потом. А сейчас к нам приближается Д.У. под руку с Джульеттой Морганц, ее свадебное платье сплошь из бусинок, кружев и бантиков (определенно не от Бентли), и Джульетта набрасывается на нас и тащит фотографироваться с ее матерью и еще примерно пятнадцатью родственниками.
   Я только улыбаюсь. Я не хочу скандалов.
   Мне все немного поднадоело, и когда начинает петь Сэнди Сэнди – новый популярный исполнитель – и все танцуют и поют, я брожу по дому, в отделанной мрамором ванной комнате на втором этаже вдыхаю немножко кокаина, чтобы вспомнить старые добрые времена, а потом вновь возвращаюсь к гостям, прохожу через танцевальный зал и иду во двор, из-под навеса, по мосткам, на белый причал и там закуриваю сигарету.
   Дайана Мун идет за мной.
   – Эй! – Она пьяна, и язык у нее слегка заплетается. – Давай-ка смотаемся отсюда.
   У причала покачивается очаровательно ветхая шлюпка, и Дайана забирается в нее. Я лезу за ней, и мы едва не переворачиваемся, но потом садимся на дно и пытаемся грести. Течение помогает нам, лодку медленно относит от причала.
   – Эй, – говорит Дайана, – я должна тебе что-то сказать.
   – Только не про Христа, ладно?
   – Ой, Сесилия, мне сказали, что ты убила свою лучшую подругу.
   – Кто сказал?
   – Невил Маус.
   – Невил Маус… Он идиот! – смеюсь я.
   – Мне кажется, он тебя ненавидит, – говорит Дайана.
   – Это потому, что я не стала с ним встречаться. Много лет назад.
   – Он говорит, что ты не такая, какой стараешься казаться. Я послала его в задницу.
   – И что он ответил?
   – Что ты убила… Аманду. Свою лучшую подругу. Подмешала ей что-то в выпивку.
   О Боже! Ну как только людям такое в голову приходит?
   – Это было давно, – говорю я так, будто это меняет дело.
   И это, правда, кажется очень далеким, почти нереальным, хотя произошло всего четыре года назад. В конце того долгого, безумного лета, когда я встретила Хьюберта и мы начали видеться тайком. Аманда и я – мы жили вместе.
   – Она наложила на себя руки, – говорю я.
   – Христос забрал ее.
   – Нет, – трясу головой я, – она была пьяна и вдохнула слишком много кокаина. Она въехала на машине в утиный пруд и утонула.
   Она ехала к Хьюберту. Тайком от меня.
   – Насрать. Думаешь, я это всерьез? – спрашивает Дайана. – Люди считают, что я убила собственного мужа.
   Я вижу лилии. Опускаю в воду руку. Мы смотрим на берег: вечеринка в разгаре.
   – Что мне в тебе нравится, – признается Дайана, – так это то, что мы обе за бортом. Мы чужие для этих «сливок общества».
   – Общества больше нет. – Мне приходит это на ум уже второй или третий раз за год.
   – Моя мать была проституткой. Она даже не знала, кто мой настоящий отец.
   – Брак – это и есть проституция.
   – Но моя мать… не была замужем.
   – Ну и что, – говорю я, – а моя мать была долбаной наркоманкой.
   – Я хочу поплавать, – заявляет Дайана. Она прямо-таки вываливается из лодки, и в какой-то момент, когда она отчаянно молотит руками по воде, я осознаю, что она, наверное, не умеет плавать, и спрашиваю себя, должна ли я буду ее спасать. К счастью, пруд неглубок, что-то около трех футов, она встает на ноги и бредет к берегу.
   Я смотрю на нее и, пожалуй, чувствую облегчение.
   Я сижу в лодке одна.
   Немного погодя я направляю свою очаровательно ветхую лодчонку к причалу. Во рту у меня сигарета, и я словно вижу себя со стороны: короткие светлые волосы, легкий румянец, обнаженные плечи.
   И когда я уже почти у берега, Патрис кричит:
   – Эй, Сесилия!
   Я оборачиваюсь, и он делает столько снимков, сколько можно успеть сделать за пять секунд.
   На следующей неделе фотография разлетается по всему миру. На ней будет мое лицо – немножко хмурое, слегка удивленное, все еще молодое, и я одета в почти прозрачное небесно-голубое платье от Бентли, красивые изгибы моего до сих пор стройного тела ясно видны. Подпись: «Богатая, красивая и отчаянно независимая принцесса Сесилия Келли Люксенштейнская – лидер общества нового тысячелетия».
   И я понимаю: это и есть моя жизнь.
   Улыбайся.

РАССЛЕДОВАНИЕ БЕЗ ПАРТНЕРА

I

   В Нью-Йорке говорят так: англичанки, которых считают красивыми в Лондоне, в Нью-Йорке – просто хорошенькие, но американки, которых называют привлекательными в Нью-Йорке, в Лондоне считаются красавицами. Из этого проистекает одно из основных отличий жизни Нью-Йорка и Лондона. В Лондоне, если вы милая, привлекательная девушка, если у вас есть индивидуальность и профессия, вы можете встретить мужчину, условиться с ним о свидании, а потом – если пожелаете – и выйти за него замуж. Напротив, в Нью-Йорке вы можете быть красавицей с фигурой Синди Кроуфорд и впечатляющей карьерой – и вам не удастся даже получить приглашение на свидание.
   Возможно, оттого, что англичанки умеют подцепить мужчину – и это несмотря на жидкие волосы, ненакрашенные ногти и дряблые ягодицы, – в них есть некая неприятная чопорность, когда дело касается узаконенных отношений. Не так давно мне случилось столкнуться с одной из таких женщин в Нью-Йорке. Она ела сандвич с копченой лососиной и брала у меня интервью о моей жизни (при этом мне самой моя жизнь казалась все более жалкой), а я глаз не могла отвести от ее массивного обручального кольца с сапфиром.
   Мне не следовало бы ненавидеть ее за это, но я ничего не могла с собой поделать.
   – Так, посмотрим, – спрашивала она, проверяя диктофон, – есть ли сейчас в вашей жизни какой-нибудь мужчина?
   – Не-е-ет… – отвечала я, хотя только что рассталась с человеком, который отказался жениться на мне после шести месяцев свиданий. Помнится, последними его словами были: «Я, конечно, когда-нибудь женюсь, но не на тебе».
   Ну ладно, может, я и правда слишком на него нажимала. Но с другой стороны, он все вечера смотрел фильмы про кунг-фу. А когда я пыталась заговорить с ним, он, бывало, отвечал только: «Ш-ш-ш… Стрекоза сейчас получит урок». После того как это повторилось несколько раз, я поняла, что Стрекоза действительно получила урок: когда вы достигнете возраста Стрекозы, вам уже совершенно не нужен будет мужчина, который все то время, что вы с ним живете, смотрит фильмы про кунг-фу.
   Но не было никакого резона сообщать это английской журналистке.
   – Как это… интересно, – сказала она, – а я замужем уже шесть лет.
   – Ах вот как… – Я пила «Кровавую Мэри» и спрашивала себя, не набираюсь ли я. – А вот если бы вы жили в Нью-Йорке, вы бы не смогли так о себе сказать. Если бы вы жили в Нью-Йорке, вы бы скорее всего прозябали в маленькой однокомнатной квартирке с придурковатым парнем, с которым спали раза три. – Вот так. Пусть Стрекоза получает что заслужила. – Вы думаете, что вот-вот узаконите ваши отношения, а парень вдруг просто звонит вам и говорит, что он не хочет брать на себя никаких обязательств. Он так и скажет: «Я не хочу ничего регистрировать».
   Я заказала еще одну порцию «Кровавой Мэри».
   – Обязательства здесь рассматривают как некое таинство, – добавила я.
   – В Лондоне не так, – ответила английская журналистка, – мужчины в Лондоне, то есть англичане, они лучше американцев. Они довольно… – тут ее лицо приобрело отталкивающее выражение, которое я могла бы, пожалуй, охарактеризовать как мечтательное, – они надежнее. Для них важны узаконенные связи. Они любят это. Англичане любят… уют!
   – Совсем как… котята? – спросила я.
   Англичанка улыбнулась мне с видом превосходства:
   – Сами посудите. Вам сейчас… сколько лет?
   – Сорок, – тихо ответила я.
   – Вот именно. Значит, уже пришло время, когда вы осознаете, что, возможно, останетесь одна до конца дней.
   Случилось так, что месяц спустя Стрекоза оказалась в самолете на пути в Лондон. Следуя славной американской традиции, она направлялась в Англию, чтобы найти то, чего не чаяла найти в Нью-Йорке, – мужа.
   Но это, конечно, было моим секретом.
   Будучи одной из тех умных американок, которые настолько умны, что умудряются уверить самих себя в чрезмерной обременительности семейной жизни, я нуждалась в некоем прикрытии. Им стала большая английская газета, которая за смехотворную сумму предлагала выяснить, как в Лондоне с сексом. Если, конечно, принять как данность, что таковой там вообще имелся.
   В мои планы входило потребление алкоголя в больших количествах, а также шатание по барам, открытым ночь напролет, – то есть я хотела окунуться в ту самую атмосферу, в которой я себя чувствовала как рыба в воде. Возможно, поэтому замужество никогда не было для меня на первом месте.
   Но было и то, что тревожило меня: Секс и Смерть.
   Так вышло, что много лет назад я уже встречалась с двумя англичанами. К несчастью, оба они пытались меня угробить. Один – прыжками по волнам десятифутовой высоты в Австралии на двадцатипятифутовой яхте, которую он потом разбил о причал (он был пьян), а другой – подушкой, которой перекрывал мне кислород (этот англичанин был вполне трезвый). Вообще-то, когда я позвонила Джеральду Душителю, желая сказать, что приезжаю в Англию, он ответил так: «Вот и ладно. Я смогу закончить».
   Что же касается секса, тысячи и тысячи раз я слышала, насколько ужасны англичане в постели. Народная мудрость гласила, что они отстают по трем параметрам: во-первых, у них маленькие члены; во-вторых, у них нет любовной прелюдии; в-третьих, они кончают за две минуты. Иными словами, у всех у них преждевременная эякуляция, и если бы они жили в Нью-Йорке, нашлась бы какая-нибудь разумная женщина, которая нанесла бы на головку их члена мазь, уменьшающую чувствительность, а потом заставила бы их заниматься сексом в течение трех часов; возможно, член какого-нибудь бедняги от этого порядком бы натерся – но это, в конце концов, не наша проблема. Но может, у них в Англии нет мазей, снижающих чувствительность. А может, для них слишком мало значит секс.
   Я решила начать свои изыскания в доме у мужчины, известного как Лис. Лис был одним из самых выдающихся театральных режиссеров и одним из самых отъявленных ловеласов Лондона. За несколько лет до этого жена Лиса, которую, как я слышала, в Лондоне называли святой за то, что она живет с таким человеком, развелась с ним из-за чего-то вроде «вопиющего нарушения супружеской верности и возмутительного поведения». Возмутительное поведение включало в себя прибытие домой в четыре утра в совершенно голом виде с кредитной карточкой «Америкэн экспресс» в руке, прикрывающей половые органы.
   Итак, во вторник около полудня я прибыла в дом Лиса с тремя чемоданами от Луи Вюиттона, в которых были набиты – по мне самой малопонятной причине – вечерние туалеты от Прады, Дольче и Габбаны и Гуччи, а также одна пара армейских брюк. Лиса не было дома, но была его экономка, которая гладила полотенца и не говорила по-английски.
   После серии жестов я начала понимать, что, так как в доме всего две спальни, а комната для гостей сейчас занята каким-то крупным мужчиной и еще более крупным запасом вина, предполагается, что я буду спать в кровати Лиса.
   Ага.
   К счастью – так как я уже была готова открыть бутылку вина и напиться, чтобы почувствовать себя увереннее в этой ситуации, – приехал ассистент Лиса, Джейсон. Джейсон был привлекательный двадцатипятилетний парень неопределенной национальности, хотя сам он заявил, что он – англичанин. Когда я в шутку пожаловалась ему на так называемые спальные приготовления, он попытался обнять меня и сказал:
   – Не надо тебе спать с Лисом. Спи со мной. Я уверен, что я куда лучше в постели.
   – Джейсон, – ответила я без раздражения, – у тебя хоть была когда-нибудь подружка?
   – Ну, у меня как раз сейчас с этим трудности, – признался он.
   Затем последовал утомительный рассказ о девушке, в которую он был влюблен и с которой он спал однажды, девять месяцев назад. Он встретил ее в пивном баре, и, хотя она была лесбиянка и была там со своей подругой, он каким-то образом уговорил ее пойти с ним в гостиничный номер, где она приковала его к кровати наручниками и у них был «потрясающий» секс. На следующее утро он осознал, что никогда еще не испытывал ничего подобного, влюбился в нее по уши и с тех пор даже не смотрит на других женщин, хотя объект его страсти не отвечает на его звонки и не желает его видеть. И еще она сменила номер сотового телефона.
   – Как думаешь, что мне делать? – решил посоветоваться со мной он.
   Довольно долго я просто смотрела на него, как на ненормального. Потом терпеливо сказала:
   – Джейсон, у тебя была одна ночь. После одной ночи, проведенной с лесбиянкой-садисткой, влюбиться нельзя.
   – Нельзя? – поразился Джейсон.
   – Нет, – отрезала я.
   – Почему нельзя?
   – Потому что… – начала я, но в этот самый момент дверь распахнулась и появился Лис собственной персоной. Он перебежал через комнату к окну и с опаской выглянул на улицу.
   – Вы опоздали, босс, – заметил Джейсон.
   – Опоздал? Опоздал?! Я тебе покажу опоздал! – прошипел Лис. – Моя жизнь – сплошной кошмар. Но разве кто-нибудь это понимает? Миранда снова меня преследует. Мне пришлось бежать всю дорогу по Пиккадилли-серкус, чтобы она от меня отстала.
   Похоже, за Лисом охотилась последняя брошенная им пассия, женщина по имени Миранда, которая играла в одной из его постановок.
   – Вы только посмотрите! – Он потряс измятым листом бумаги. – Она прислала мне это по факсу сегодня утром. Она заявляет, что если я не сделаю все в точности уже к полуночи, то она добьется моего ареста.
   Я взяла у Лиса листок и пробежала глазами. Это был список того, что она оставила в его квартире и теперь желала получить назад. В список входили кухонная раковина, электрические лампочки и кассеты с фильмами Джулии Робертс.
   – Электрические лампочки? – спросила я. – Почему бы ей самой их не купить?
   – Вот именно! – подхватил Лис. – Ну наконец хоть кто-то понял, почему я порвал с этой женщиной.

БОЛТЛИВЫЙ АНГЛИЧАНИН

   В тот вечер я поехала в «Титаник» справлять день рождения Лиса, и Стрекоза получила свой первый урок: англичане болтают без умолку. «Титаник» – превосходный лондонский ресторан, шумный, полный подвыпивших людей и такой большой, что вам приходится кричать, чтобы с кем-то пообщаться. Но для англичанина это, конечно, не проблема. Я поясню. В Нью-Йорке женщине надо «развлекать» «серьезного» мужчину. Нам приходится читать газеты и журналы, ходить в кино для того, чтобы суметь взять на себя инициативу в разговоре. Если же мы окажемся на это не способны, мужчина будет:
   а) просто сидеть как пень;
   б) говорить о своих сугубо личных проблемах или, что более вероятно, -
   в) нудеть и нудеть о своей работе.
   Зато в постели американец великолепен, а англичанин, предположительно, нет. Если честно, я убеждена, что есть прямая связь между способностью много говорить и неспособностью проявить себя в постели.
   В баре ресторана я встретила мужчину по имени Сонни Снут, стилиста-парикмахера, который выглядел совершенно потрясающе.
   – Классный цвет, – сказал он. Я посмотрела на него непонимающе, и он пояснил: – Ваши волосы. Вы, должно быть, американка. Из Нью-Йорка. Там, похоже, знают, как добиться такого пепельного цвета.
   – Чему я на самом деле рада, так это что все мои волосы на месте. – И потом я расхохоталась – «ха-ха-ха», и он тоже расхохотался – «ха-ха-ха», и вы не успели бы и глазом моргнуть, как он уже вовсю болтал о сексе.
   – Так уж повелось, – сказал он. – Если в Италии секс на первом месте, то в Лондоне – на седьмом. Если мужчине не выпадет случай заняться сексом, значит, он останется при своих интересах и займется чем-нибудь другим. Но говорят о сексе мужчины постоянно. На самом деле одна из причин, чтобы заниматься сексом, – это желание поговорить о нем на следующий день. Мы обсуждаем его в мельчайших подробностях, и получается действительно занимательная картинка. А иногда, – продолжал он, – вам вдруг захочется поговорить о сексе как раз во время полового акта. Например, если вы находитесь в какой-нибудь необычной позе, вас так и подмывает позвонить по сотовому приятелям и спросить: «Угадайте-ка, чем я сейчас занимаюсь?»
   – Оральным сексом, – предположила я.
   – Ну нет! – Сонни потряс головой. – Американцы – они очень похотливые. Мы здесь такими вещами не занимаемся.
   За обедом я сидела рядом с Питером, редактором журнала. Его подружка только что переехала к нему, и он не переставал говорить о том, как счастлив.
   – Мы, конечно, знаем друг друга уже десять лет, – сказал он, – но однажды утром, собираясь уходить к себе, она просто сказала: «Нам, пожалуй, стоит жить вместе», – и, как только она это сказала, я понял, что она права. Так что сейчас мы купили квартиру. Англичане не выступают против брака или связанных с ним обязательств, как это делают американцы, – заявил он с гордостью, – здесь очень легко создать семью.
   Ну да, если у вас есть десять лет.
   – Конечно, я не знаю, каково это для американки, – продолжал Питер, – ведь американки очень озабочены, переживают из-за карьеры, в то время как англичанки переживают только из-за секса. – Он сказал это так, будто тут было чем гордиться. – Англичанки не любят им заниматься. Ну, может, и любят, но они думают, что мужчин интересует только одно. – Возможно, все дело было в шампанском, но Питера, что называется, понесло. – Англичанки страдают от своего недоделанного феминизма. Им кажется, они вполне раскованны в сексуальном плане, но проходит время – ага! – и они замечают у себя те же комплексы, что были у их матерей.
   – Вероятно, на то есть причина, – отважилась вставить я. – Может, если вы прерветесь на минуточку…
   Но Питер пресек мою попытку прервать его.
   – Женщины у нас думают, будто все, что происходит в спальне, делается для мужского удовольствия, – сказал он с видом победителя.
   Английская болтливость продолжала досаждать мне в ночном клубе «Чайна уайт», где я попыталась спрятаться в одном из закрытых кабинетов, оформленных в марокканском стиле, со своей подругой Софией, которая снимала документальные фильмы и жила в Ноттинг-Хилле. Я как раз устроилась на подушках с бутылкой водки, когда случайно подняла взгляд и увидела высокого темноволосого, потрясающе красивого мужчину. Хотя подобное, как предполагалось, не может произойти в Лондоне, мужчина подошел и сел рядом со мной. И Богом клянусь – вот вам образчик хваленой «английской сдержанности», – он тут же пустился в разговор о сексе.
   – Все думают, что если женщина не испытывает оргазма, то это вина мужчины. Ну почему он не наступает у них просто… ну, как у мужчин? – вопросил он.