Когда я вернулась в шерстяных носках и халате, Яша уже согрел на кухне чайник. Я полезла за заваркой и обнаружила, что та кончилась. Пришлось искать по сусекам – у меня на полочке над диваном стоит примерно с десяток жестяных коробочек из-под чая, я их люблю и вечно выклянчиваю у всех знакомых. Торопясь, неловко задела рукой, коробки со звоном посыпались, я еле увернулась. В конце концов чай я нашла и заварила, но пить его все равно пришлось безо всего, впустую. Даже сахара не было.
Яшка спросил, нет ли у меня рюмки водки. Сказал, что у него болит голова, а это помогает. Водка у меня, как ни странно, нашлась – стояла в холодильнике початая бутылка чуть ли не со дня рождения, там как раз и было примерно на рюмку. И тут, под эту водку и пустой чай, наш разговор почему-то вышел на какой-то новый уровень – неожиданно доверительный и серьезный. Он рассказал мне о себе, о бывшей жене и детях, о нелепой одинокой жизни, а я зачем-то о себе, о Костьке, о своей зиме и о том, как я устала, и вообще...
Потом мы стали говорить про стихи, и оказалось, что оба мы любим Бродского, да еще чуть ли не одни и те же стихотворения, и знаем их наизусть, и стали наперебой друг другу рассказывать, и потом...
И вдруг я увидела – именно увидела, – как через увлеченный треп у него болит голова. Спросила – и правда, болит. И мне стало его так жалко – большого, сильного человека, и я подошла (мы сидели напротив, через стол), положила руку на стриженую голову, погладила, потерла виски... Он сказал, что смешно, но – действительно стало легче.
Потом я принесла гитару (Лилькина, осталась со дня рождения), и мы пели песни. А потом – времени было часов одиннадцать – он поднялся и стал прощаться. Я на полном серьезе предложила ему остаться и переночевать – без всякой задней мысли, Димка сегодня на даче, комната свободна, и можно не скакать под дождем на другой конец Москвы. Но он отказался. Я не настаивала. Мы договорились созвониться, Яша поцеловал меня на прощание куда-то в лоб и ушел.
Я тут же кинулась звонить Лильке. Она выкупила свой билет и в среду утром улетает. А еще куча дел, к ней должно прийти сто человек, и вообще. Мы сговорились, что завтра я уйду с работы пораньше и сразу приеду к ней. Под конец она спросила, как мое свидание.
– Да знаешь... Странно.
– То есть?
– Лилька, он хороший мужик. Правда хороший.
– И что?
– И то. На недельный роман не годится, а на что-то серьезное времени нет – он и сам улетает через неделю.
– Ерунда. Неделя – это куча времени. Мы вон за три дня с Лешкой пожениться успели.
– Так мне еще доразвестись надо.
– Так у тебя и времени в два раза больше.
– Значит, он должен сделать мне предложение не позже пятницы, а если нет – то нет.
– До пятницы сколько – три с лишним дня? Ты справишься, я не сомневаюсь.
– Ага. Прям счас. Все, до завтра, я спать пошла, у меня гайморит начинается.
– Хорошо, что хоть не геморрой.
На этой оптимистической ноте мы распрощались, и я отправилась спать.
ВТОРНИК, 8 сентября
СРЕДА, 9 сентября
Яшка спросил, нет ли у меня рюмки водки. Сказал, что у него болит голова, а это помогает. Водка у меня, как ни странно, нашлась – стояла в холодильнике початая бутылка чуть ли не со дня рождения, там как раз и было примерно на рюмку. И тут, под эту водку и пустой чай, наш разговор почему-то вышел на какой-то новый уровень – неожиданно доверительный и серьезный. Он рассказал мне о себе, о бывшей жене и детях, о нелепой одинокой жизни, а я зачем-то о себе, о Костьке, о своей зиме и о том, как я устала, и вообще...
Потом мы стали говорить про стихи, и оказалось, что оба мы любим Бродского, да еще чуть ли не одни и те же стихотворения, и знаем их наизусть, и стали наперебой друг другу рассказывать, и потом...
И вдруг я увидела – именно увидела, – как через увлеченный треп у него болит голова. Спросила – и правда, болит. И мне стало его так жалко – большого, сильного человека, и я подошла (мы сидели напротив, через стол), положила руку на стриженую голову, погладила, потерла виски... Он сказал, что смешно, но – действительно стало легче.
Потом я принесла гитару (Лилькина, осталась со дня рождения), и мы пели песни. А потом – времени было часов одиннадцать – он поднялся и стал прощаться. Я на полном серьезе предложила ему остаться и переночевать – без всякой задней мысли, Димка сегодня на даче, комната свободна, и можно не скакать под дождем на другой конец Москвы. Но он отказался. Я не настаивала. Мы договорились созвониться, Яша поцеловал меня на прощание куда-то в лоб и ушел.
Я тут же кинулась звонить Лильке. Она выкупила свой билет и в среду утром улетает. А еще куча дел, к ней должно прийти сто человек, и вообще. Мы сговорились, что завтра я уйду с работы пораньше и сразу приеду к ней. Под конец она спросила, как мое свидание.
– Да знаешь... Странно.
– То есть?
– Лилька, он хороший мужик. Правда хороший.
– И что?
– И то. На недельный роман не годится, а на что-то серьезное времени нет – он и сам улетает через неделю.
– Ерунда. Неделя – это куча времени. Мы вон за три дня с Лешкой пожениться успели.
– Так мне еще доразвестись надо.
– Так у тебя и времени в два раза больше.
– Значит, он должен сделать мне предложение не позже пятницы, а если нет – то нет.
– До пятницы сколько – три с лишним дня? Ты справишься, я не сомневаюсь.
– Ага. Прям счас. Все, до завтра, я спать пошла, у меня гайморит начинается.
– Хорошо, что хоть не геморрой.
На этой оптимистической ноте мы распрощались, и я отправилась спать.
ВТОРНИК, 8 сентября
Спала плохо. Проснулась – голова болит и нос заложен. Ну все, ясное дело – вот она, вчерашняя прогулка под дождем, здравствуй, здравствуй, гайморит.
Но двигаться и жить все равно надо. На работу и потом к Лильке. Лилька уезжает – Господи, уже завтра. Один день – и все. И я останусь одна. Но что-то ведь было и у меня хорошее в этой жизни...
А, вспомнила – Яков. Который на самом деле Андрей. Мы с ним так хорошо вчера пообщались. И вообще он хороший. С ним так разговаривать легко, и смотрит он по-доброму. И понимает. Правда, и он тоже уедет, совсем скоро. Это Лилька ерунду говорит, что за неделю можно пожениться, они с Лешкой все-таки полгода встречались. Я же и не знаю о нем ничего...
Хотя нет, что-то все-таки знаю. И то, что знаю, мне нравится. Тридцать два года. Работа приличная – профессор, лекции читает. Из ученых, значит – это нам знакомо и симпатично. Ничего, что не физик, а программист, это даже интересно. Разведен. Двое детей. Ну и что... Мало ли. Севка вон даже разведен не был, и детей у него гораздо больше, и все от разных жен. Мне же это не мешало. А двое детей от одной жены – это почти невинность. Так, что там еще было? Развелся он года три назад – мне Севка говорил. Детям сейчас... Дочке семь, она в школу пошла, а сыну на два больше... Это получается – женился он года в двадцать три, почти десять лет назад, развелся... С тех пор не женился и связей порочащих, в отличие от того же Севки, не имел... Если б имел, уж Севка мне бы точно рассказал. Нет, просто очень хороший мужик – жалко, времени мало. А снова кого-то ждать много месяцев я не буду.
Под все эти размышления я добираюсь до работы. Рассказываю Марье Владимировне про Лильку, отпрашиваюсь уйти с обеда. Сижу, ковыряюсь в своих бумажках. Звонит телефон. Беру трубку.
Дивной красоты мужской голос на чистейшем английском языке осведомляется, может ли он поговорить с референтом академика ХХХ. Слегка оторопев, признаюсь, что это я и есть.
– Асенька, привет. Ты меня не узнала, что ли?
Это Яков. Признаюсь, что не узнала – потеряла рассудок в восторге от произношения. А он-то меня чего не узнал? Впрочем, у меня нос заложен.
– Знаешь, это может показаться смешным, но я по тебе соскучился.
Конечно, смешно. А еще смешнее, что я, пожалуй, тоже.
– Я хочу с тобой встретиться сегодня. Ты когда работать кончаешь?
Я говорю, что с работы-то я уйду рано, но сразу поеду к Лильке. Она завтра улетает. Я ему вчера рассказывала про Лильку, он должен понять.
– Слушай, а если я за тобой туда зайду? Ненадолго? Мне правда очень хочется тебя повидать. Мы погуляем где-нибудь недалеко, и я тебя опять к Лильке отведу.
На чем мы и договариваемся.
В двенадцать я срываюсь с работы и в половине первого звоню в Лилину дверь. В квартире дым коромыслом. Посреди Лилькиной комнаты лежат две огромные сумки, из них торчат во все стороны разные вещи. Еще какие-то вещи раскиданы по диванам. Сама Лилька на кухне поит чаем некоего дальнего знакомого. Вглядевшись в меня, она мгновенно хватает с плиты кастрюлю с горячей картошкой, плюхает ее на стол, заставляет меня сесть рядом и накрывает мою голову махровым полотенцем.
– Дыши. Картошка горячая, только что сварила. Дыши паром немедленно. А потом я тебе таблетку дам, мне Лешка американский аспирин оставил. Ты мне нужна здоровая.
Я пытаюсь протестовать, но из-под махрового полотенца получается слабо. Я смиряюсь и дышу. В конце концов это и правда полезно, я и сама знаю, просто что ж я – сама себе картошку, что ли, буду варить?
Лилькина вера в американский аспирин кажется мне смешной, но через час я действительно чувствую себя почти человеком. Даже нос задышал. Лилька к тому времени выпроводила знакомого, и в ожидании следующего визитера мы с ней судорожно пытаемся застегнуть сумки и обсудить мою судьбу.
– Лилька, он сюда за мной зайдет, сама посмотришь. Но он мне нравится, и я прикинула – там все очень прилично.
– Посмотрим, – фыркает Лилька. – Во всяком случае, не хуже Севки твоего, это уж точно.
– Да уж, – соглашаюсь я. – Хуже трудно придумать.
Следующий посетитель не заставляет себя ждать, потом еще один, потом заходят Ляля с Сашкой, потом забегает Лилькина мама с очередной курткой, которую Лилька непременно должна взять с собой. Поток гостей бесконечен и непрерывен – это такой своеобразный ритуал провожания человека Туда. Сейчас хоть и многие уезжают, это все равно кажется чем-то странным, пугающим и замечательным одновременно. Поэтому люди идут и идут. Новость об очередном отъезде разносится по знакомым с быстротой молнии, кто-то хочет проститься, потому что никогда неизвестно точно, вернется ли человек, кому-то нужно передать с оказией письмо или посылку – почта и по стране-то ходит еле-еле, а уж до заграницы-то почти не доходит совсем. Звонки по телефону страшно дороги. Передача с оказией – едва ли не самая надежная возможность общения с уехавшими близкими. Я это точно знаю – год ожидания Севки дал мне возможность отлично изучить все эти «воздушные пути».
В какой-то момент среди всей этой неразберихи в кухне появляется Лилькин дед. Приветствует меня: «Здравствуй, Соня», забирает свою кашу (когда Лилька успела ее сварить, остается для меня загадкой), треплет внучку по голове: «Спасибо, куколка», и важно отбывает в свою комнату. Между прочим, он абсолютно в здравом уме и прекрасно знает, что меня зовут Асей, но почему-то предпочитает Соню. Когда я звоню Лильке и попадаю на него, он ей потом аккуратно передает: «Тебе звонила твоя Соня, которая Ася».
Господи, а что же с ним будет теперь, после Лилькиного отъезда? Спрашиваю.
– Не трави душу, – машет рукой Лилька. – Мать сейчас его в санаторий для ветеранов устраивает, на месяц, а потом... Придумают что-нибудь, или мать к себе возьмет, или брат ее, дядя Слава...
– А он согласится? – сомневаюсь я.
– Да в том-то и дело... Никуда он из этой квартиры ехать не согласится, он тут всю жизнь прожил, и бабушка здесь умерла... Он уж мне говорил: «Куколка, передай своей Соне, которая Ася: если она захочет, может жить у меня, когда ты уедешь».
– Лилька, но я не смогу каждый день приходить... Ты же знаешь. Пару раз в неделю – да, но...
Лилька не дает мне договорить.
– Да ты с ума сошла, я же не к тому. Еще тебе не хватало... У деда, между прочим, здесь двое взрослых детей – мать и дядя Слава. Только кашу три раза в день никто не будет бегать варить. Но, я думаю, они как-нибудь разберутся, иначе бы дед меня не отпустил.
– А он тебя отпустил? – поражаюсь я.
– А то. И благословил, все как положено. Мать забыла, а он – никогда.
– Ну маме Рите и некогда особенно было, – хихикаю я. – Если учесть, с какой скоростью все случилось.
– И то верно, – соглашается Лилька. – Даже бедная Ляля, и та ничего не успела узнать.
Мы снова вспоминаем подробности Лилькиной свадьбы, наш летний отдых, безумие моего дня рождения, мои передряги с Севкой, потом появляется очередной визитер...
Яша приходит около пяти. Сперва он звонит от метро, я объясняю ему дорогу и через десять минут иду открывать дверь на звонок. Совершенно случайно мы с Лилькой в это время снова одни. Лилька встречает Яшу как старого знакомого.
– Привет. Думаю, заочно мы уже хорошо знакомы. Проходи, раздевайся, садись и рассказывай.
Яша, нисколько не теряясь, проходит в комнату, садится за неимением свободных стульев прямо на пол и действительно начинает что-то рассказывать. Через пять минут мы все увлеченно треплемся, а еще через двадцать приходит очередной визитер, и Лилька выгоняет нас погулять на пару часов «чтобы не толпиться на кухне, все равно от вас толку нету». Закрывая за нами дверь, она тихо показывает мне большой палец и шепчет: «Одобряю».
Мы прогуляли не два часа, а, наверное, все четыре, бродя переулочками центральной Москвы и, по-моему, не очень видя дороги. Сидели на каких-то лавочках, стояли под какими-то деревьями в каких-то скверах. Дождя, к счастью, не было, но к вечеру похолодало, Яша надел на меня свою куртку и грел, прижимая к себе. О чем мы разговаривали? Обо всем, это почти невозможно воспроизвести, разговор перескакивал с каких-то глобальных вещей на мелкие и неважные, но существенным было то, что по каждому поводу мы совпадали во мнениях настолько, что иногда произносили какие-то фразы хором, не сговариваясь. Как близнецы, которые обрели друг друга после долгой разлуки. Казалось, этому человеку можно рассказать совершенно все что угодно, и он услышит меня и поймет все как надо. Не то чтобы я собиралась такое делать, на это я достаточно ученая жизнью, но все равно – было хорошо. И просто невозможно казалось ни расстаться, ни перестать говорить.
К Лильке мы вернулись около десяти. Посетители закончились, вещи упаковались. Мы сели на кухне, Лилька поставила чайник... Среди общего трепа я на минутку вышла в ванную, а, возвращаясь (у Лильки в ванную нужно идти длинным темным коридором), услышала:
– Только ты должен понимать – ее нельзя сейчас обидеть. Ей и так хватило. – Это Лилька.
– Я не обижу.
– Ты постарайся. А то я уезжаю, а она совсем одна остается.
– Понимаю. Ты не думай, я...
В этот момент я вошла. Они тут же замолчали, как виноватые, и Лилька стала всем горячий чай наливать. Вот так. Стоит уйти пописать, тебя тут же за спиной начинают сватать изо всех сил. Но не то чтобы я на нее за это сердилась...
Яков вскоре засобирался уходить. Я проводила его до двери. Мы договорились, что завтра, после того как я провожу Лильку в аэропорту (у нее самолет в шесть утра), я подъеду к метро «Речной вокзал», это все равно по дороге, и позвоню. А Яша, который живет там в двух шагах, придет за мной и напоит кофе перед работой. Ну и вообще. После Лилькиного отлета мне, пожалуй, не помешает дружеская компания.
Прощаясь, он поцеловал меня – опять куда-то в макушку – и ушел.
Остаток вечера – или ночи, или нашего последнего дня – мы с Лилькой просидели, обнявшись, на ее узенькой коечке. Разговаривали, конечно, вспоминали, как сидели на этой же коечке год назад, в августе, судорожно слушая радио. Как бежали потом к Белому дому по пустым улицам. Забавно, конечно: так верилось тогда, что вот-вот начнется новая жизнь... В общем, она в каком-то смысле и началась. У Лильки – точно. Но – маленькая деталь – ту новую жизнь, что все-таки началась, мы сделали своими руками. И никакая революция тут ни при чем.
– Этот твой Яков – он в самом деле хороший мужик, – шепчет мне Лилька. – И если он тебе нравится, за него можно выйти замуж. Главное – он тебя увезет отсюда. Работа у него нормальная, не пропадете. И дети свои были, он их любит, значит, и к Костьке будет хорошо относиться.
– Да, это все так, – отвечаю я. – Но времени совсем мало. Он и сам улетает в воскресенье. Что тут сделаешь?
– Все сделаешь, если захочешь. Женят в загсе за два дня, если договориться. Сегодня пришел – завтра поженили. Мы с Лешкой даже взяток не давали, просто попросили, сказали – он уезжает, очень надо срочно пожениться... В субботу загсы работают – значит, у тебя есть время до пятницы.
– Вот и решили, – смеюсь я. – Если до пятницы сделает предложение – так тому и быть, а если нет – то нет.
– Ну и правильно. Тогда будешь думать, ехать ли с мужем в Италию.
– Я-то могу думать, непонятно, что себе думает он...
– А что?
– Понимаешь, я же знаю, как оформляются такие поездки, сама скольким людям оформляла. По срокам – ему уже давно пора начинать...
– Ну?
– Ну – а он у меня пока никаких бумажек не спрашивал. Ни на меня, ни на Костьку. Значит, или сам не едет, или едет, но без нас. Оба, что называется, хуже.
– Не бери в голову. Все равно вы плохо ладите.
– Ладим-то мы неплохо. У нас плохо получается вместе жить.
– Ну тем более. Новый вариант чисто по-человечески гораздо симпатичней, на нем и концентрируйся. Аська, ты пойми, у тебя обязательно должно все получиться, просто должно! Вспомни, как со мной было. Никто же поверить не мог, а получилось же. И у тебя все получится, я буду кулаки держать.
Лилька права. С жизнью все равно надо что-то делать – отчего бы и не замуж... Тем более – мне с Яшей хорошо. С ним можно разговаривать. С Севкой тоже было можно, но не так. Он меня все время чему-то учил, воспитывал – это тоже, может, было неплохо и уж точно интересно, но тут мы говорим на равных. И я, как мне кажется, нужна Яше ничуть не меньше, чем он – мне. Ну или буду нужна. Я же могу стать очень хорошей женой.
Главное – тут все будет понятно очень быстро. Если до пятницы не решится – нечего и мучиться. Забуду – и все, буду что-то еще придумывать, а не так, как с Севкой было. В сущности, я сама дура, что отпустила его год назад, надо было тогда же настаивать и проситься замуж, он бы уговорился, тогда – после путча – он меня действительно любил. Хотя, может, все и к лучшему вышло: с Севкой умирать идти хорошо, а жить, наверное, почти невозможно. И Лилька его всегда не любила...
– Смотри, уже почти три, – говорит вдруг Лилька. – Сейчас мама Рита приедет. Давай сумки пока к дверям вытащим.
Лилькина мать – красавица. Это ее профессия. То есть, конечно, она еще и умница, и очень хороший врач, но это все в ней вторично. Главное, она – красавица. Даже в свои пятьдесят с чем-то лет. Дело тут не в том, как она выглядит, а в том, как она себя ведет. Когда я ее вижу, я замираю и только гляжу в восхищении. Мне бы так хоть когда-нибудь научиться... Впрочем, я многому и научилась. Тут главное – внимательно смотреть и слушать, ничего не упуская. А уж мама Рита за советом не постоит. Ей нравится учить нас жизни.
– Девочки, – щебечет она, – вы запомните: бриллианты должны быть крупные. Обязательно. Только крупные. А бижутерия, наоборот, – помельче. И тогда вы будете совершенно неотразимы. Если важный выход, то нужно скромненько, неярко – только бриллиантики. Но чтобы сверкали. А если не очень важно, то можно просто бусики прицепить.
И при этом улыбается, и кокетничает, и машет ручкой с этими самыми скромненькими, но крупными бриллиантиками... Просто картинка. Через час, впрочем, немного начинает в глазах рябить. И в ушах позванивает.
А с Лилькой, по ее словам, она всю жизнь так себя ведет. Когда они вместе, то совершенно неясно, кто из них мать, кто дочка. Мама Рита щебечет и чирикает, а Лилька пытается о ней заботиться. Лилька рассказывала, что так было всегда, и, пока они жили вместе, она от этого серьезно уставала. К счастью, лет пять назад их квартирный вопрос разрешился к всеобщему удовольствию, потому что мама Рита вышла замуж. За нового русского. Или старого нового русского. Или просто старого еврея – все это совершенно неважно. Важно то, что муж ее обожает – с мамой Ритой по-другому нельзя. Он ее балует, одевает, возит на машине с шофером. На ней-то она сейчас и приедет за Лилькой.
Но двигаться и жить все равно надо. На работу и потом к Лильке. Лилька уезжает – Господи, уже завтра. Один день – и все. И я останусь одна. Но что-то ведь было и у меня хорошее в этой жизни...
А, вспомнила – Яков. Который на самом деле Андрей. Мы с ним так хорошо вчера пообщались. И вообще он хороший. С ним так разговаривать легко, и смотрит он по-доброму. И понимает. Правда, и он тоже уедет, совсем скоро. Это Лилька ерунду говорит, что за неделю можно пожениться, они с Лешкой все-таки полгода встречались. Я же и не знаю о нем ничего...
Хотя нет, что-то все-таки знаю. И то, что знаю, мне нравится. Тридцать два года. Работа приличная – профессор, лекции читает. Из ученых, значит – это нам знакомо и симпатично. Ничего, что не физик, а программист, это даже интересно. Разведен. Двое детей. Ну и что... Мало ли. Севка вон даже разведен не был, и детей у него гораздо больше, и все от разных жен. Мне же это не мешало. А двое детей от одной жены – это почти невинность. Так, что там еще было? Развелся он года три назад – мне Севка говорил. Детям сейчас... Дочке семь, она в школу пошла, а сыну на два больше... Это получается – женился он года в двадцать три, почти десять лет назад, развелся... С тех пор не женился и связей порочащих, в отличие от того же Севки, не имел... Если б имел, уж Севка мне бы точно рассказал. Нет, просто очень хороший мужик – жалко, времени мало. А снова кого-то ждать много месяцев я не буду.
Под все эти размышления я добираюсь до работы. Рассказываю Марье Владимировне про Лильку, отпрашиваюсь уйти с обеда. Сижу, ковыряюсь в своих бумажках. Звонит телефон. Беру трубку.
Дивной красоты мужской голос на чистейшем английском языке осведомляется, может ли он поговорить с референтом академика ХХХ. Слегка оторопев, признаюсь, что это я и есть.
– Асенька, привет. Ты меня не узнала, что ли?
Это Яков. Признаюсь, что не узнала – потеряла рассудок в восторге от произношения. А он-то меня чего не узнал? Впрочем, у меня нос заложен.
– Знаешь, это может показаться смешным, но я по тебе соскучился.
Конечно, смешно. А еще смешнее, что я, пожалуй, тоже.
– Я хочу с тобой встретиться сегодня. Ты когда работать кончаешь?
Я говорю, что с работы-то я уйду рано, но сразу поеду к Лильке. Она завтра улетает. Я ему вчера рассказывала про Лильку, он должен понять.
– Слушай, а если я за тобой туда зайду? Ненадолго? Мне правда очень хочется тебя повидать. Мы погуляем где-нибудь недалеко, и я тебя опять к Лильке отведу.
На чем мы и договариваемся.
В двенадцать я срываюсь с работы и в половине первого звоню в Лилину дверь. В квартире дым коромыслом. Посреди Лилькиной комнаты лежат две огромные сумки, из них торчат во все стороны разные вещи. Еще какие-то вещи раскиданы по диванам. Сама Лилька на кухне поит чаем некоего дальнего знакомого. Вглядевшись в меня, она мгновенно хватает с плиты кастрюлю с горячей картошкой, плюхает ее на стол, заставляет меня сесть рядом и накрывает мою голову махровым полотенцем.
– Дыши. Картошка горячая, только что сварила. Дыши паром немедленно. А потом я тебе таблетку дам, мне Лешка американский аспирин оставил. Ты мне нужна здоровая.
Я пытаюсь протестовать, но из-под махрового полотенца получается слабо. Я смиряюсь и дышу. В конце концов это и правда полезно, я и сама знаю, просто что ж я – сама себе картошку, что ли, буду варить?
Лилькина вера в американский аспирин кажется мне смешной, но через час я действительно чувствую себя почти человеком. Даже нос задышал. Лилька к тому времени выпроводила знакомого, и в ожидании следующего визитера мы с ней судорожно пытаемся застегнуть сумки и обсудить мою судьбу.
– Лилька, он сюда за мной зайдет, сама посмотришь. Но он мне нравится, и я прикинула – там все очень прилично.
– Посмотрим, – фыркает Лилька. – Во всяком случае, не хуже Севки твоего, это уж точно.
– Да уж, – соглашаюсь я. – Хуже трудно придумать.
Следующий посетитель не заставляет себя ждать, потом еще один, потом заходят Ляля с Сашкой, потом забегает Лилькина мама с очередной курткой, которую Лилька непременно должна взять с собой. Поток гостей бесконечен и непрерывен – это такой своеобразный ритуал провожания человека Туда. Сейчас хоть и многие уезжают, это все равно кажется чем-то странным, пугающим и замечательным одновременно. Поэтому люди идут и идут. Новость об очередном отъезде разносится по знакомым с быстротой молнии, кто-то хочет проститься, потому что никогда неизвестно точно, вернется ли человек, кому-то нужно передать с оказией письмо или посылку – почта и по стране-то ходит еле-еле, а уж до заграницы-то почти не доходит совсем. Звонки по телефону страшно дороги. Передача с оказией – едва ли не самая надежная возможность общения с уехавшими близкими. Я это точно знаю – год ожидания Севки дал мне возможность отлично изучить все эти «воздушные пути».
В какой-то момент среди всей этой неразберихи в кухне появляется Лилькин дед. Приветствует меня: «Здравствуй, Соня», забирает свою кашу (когда Лилька успела ее сварить, остается для меня загадкой), треплет внучку по голове: «Спасибо, куколка», и важно отбывает в свою комнату. Между прочим, он абсолютно в здравом уме и прекрасно знает, что меня зовут Асей, но почему-то предпочитает Соню. Когда я звоню Лильке и попадаю на него, он ей потом аккуратно передает: «Тебе звонила твоя Соня, которая Ася».
Господи, а что же с ним будет теперь, после Лилькиного отъезда? Спрашиваю.
– Не трави душу, – машет рукой Лилька. – Мать сейчас его в санаторий для ветеранов устраивает, на месяц, а потом... Придумают что-нибудь, или мать к себе возьмет, или брат ее, дядя Слава...
– А он согласится? – сомневаюсь я.
– Да в том-то и дело... Никуда он из этой квартиры ехать не согласится, он тут всю жизнь прожил, и бабушка здесь умерла... Он уж мне говорил: «Куколка, передай своей Соне, которая Ася: если она захочет, может жить у меня, когда ты уедешь».
– Лилька, но я не смогу каждый день приходить... Ты же знаешь. Пару раз в неделю – да, но...
Лилька не дает мне договорить.
– Да ты с ума сошла, я же не к тому. Еще тебе не хватало... У деда, между прочим, здесь двое взрослых детей – мать и дядя Слава. Только кашу три раза в день никто не будет бегать варить. Но, я думаю, они как-нибудь разберутся, иначе бы дед меня не отпустил.
– А он тебя отпустил? – поражаюсь я.
– А то. И благословил, все как положено. Мать забыла, а он – никогда.
– Ну маме Рите и некогда особенно было, – хихикаю я. – Если учесть, с какой скоростью все случилось.
– И то верно, – соглашается Лилька. – Даже бедная Ляля, и та ничего не успела узнать.
Мы снова вспоминаем подробности Лилькиной свадьбы, наш летний отдых, безумие моего дня рождения, мои передряги с Севкой, потом появляется очередной визитер...
Яша приходит около пяти. Сперва он звонит от метро, я объясняю ему дорогу и через десять минут иду открывать дверь на звонок. Совершенно случайно мы с Лилькой в это время снова одни. Лилька встречает Яшу как старого знакомого.
– Привет. Думаю, заочно мы уже хорошо знакомы. Проходи, раздевайся, садись и рассказывай.
Яша, нисколько не теряясь, проходит в комнату, садится за неимением свободных стульев прямо на пол и действительно начинает что-то рассказывать. Через пять минут мы все увлеченно треплемся, а еще через двадцать приходит очередной визитер, и Лилька выгоняет нас погулять на пару часов «чтобы не толпиться на кухне, все равно от вас толку нету». Закрывая за нами дверь, она тихо показывает мне большой палец и шепчет: «Одобряю».
Мы прогуляли не два часа, а, наверное, все четыре, бродя переулочками центральной Москвы и, по-моему, не очень видя дороги. Сидели на каких-то лавочках, стояли под какими-то деревьями в каких-то скверах. Дождя, к счастью, не было, но к вечеру похолодало, Яша надел на меня свою куртку и грел, прижимая к себе. О чем мы разговаривали? Обо всем, это почти невозможно воспроизвести, разговор перескакивал с каких-то глобальных вещей на мелкие и неважные, но существенным было то, что по каждому поводу мы совпадали во мнениях настолько, что иногда произносили какие-то фразы хором, не сговариваясь. Как близнецы, которые обрели друг друга после долгой разлуки. Казалось, этому человеку можно рассказать совершенно все что угодно, и он услышит меня и поймет все как надо. Не то чтобы я собиралась такое делать, на это я достаточно ученая жизнью, но все равно – было хорошо. И просто невозможно казалось ни расстаться, ни перестать говорить.
К Лильке мы вернулись около десяти. Посетители закончились, вещи упаковались. Мы сели на кухне, Лилька поставила чайник... Среди общего трепа я на минутку вышла в ванную, а, возвращаясь (у Лильки в ванную нужно идти длинным темным коридором), услышала:
– Только ты должен понимать – ее нельзя сейчас обидеть. Ей и так хватило. – Это Лилька.
– Я не обижу.
– Ты постарайся. А то я уезжаю, а она совсем одна остается.
– Понимаю. Ты не думай, я...
В этот момент я вошла. Они тут же замолчали, как виноватые, и Лилька стала всем горячий чай наливать. Вот так. Стоит уйти пописать, тебя тут же за спиной начинают сватать изо всех сил. Но не то чтобы я на нее за это сердилась...
Яков вскоре засобирался уходить. Я проводила его до двери. Мы договорились, что завтра, после того как я провожу Лильку в аэропорту (у нее самолет в шесть утра), я подъеду к метро «Речной вокзал», это все равно по дороге, и позвоню. А Яша, который живет там в двух шагах, придет за мной и напоит кофе перед работой. Ну и вообще. После Лилькиного отлета мне, пожалуй, не помешает дружеская компания.
Прощаясь, он поцеловал меня – опять куда-то в макушку – и ушел.
Остаток вечера – или ночи, или нашего последнего дня – мы с Лилькой просидели, обнявшись, на ее узенькой коечке. Разговаривали, конечно, вспоминали, как сидели на этой же коечке год назад, в августе, судорожно слушая радио. Как бежали потом к Белому дому по пустым улицам. Забавно, конечно: так верилось тогда, что вот-вот начнется новая жизнь... В общем, она в каком-то смысле и началась. У Лильки – точно. Но – маленькая деталь – ту новую жизнь, что все-таки началась, мы сделали своими руками. И никакая революция тут ни при чем.
– Этот твой Яков – он в самом деле хороший мужик, – шепчет мне Лилька. – И если он тебе нравится, за него можно выйти замуж. Главное – он тебя увезет отсюда. Работа у него нормальная, не пропадете. И дети свои были, он их любит, значит, и к Костьке будет хорошо относиться.
– Да, это все так, – отвечаю я. – Но времени совсем мало. Он и сам улетает в воскресенье. Что тут сделаешь?
– Все сделаешь, если захочешь. Женят в загсе за два дня, если договориться. Сегодня пришел – завтра поженили. Мы с Лешкой даже взяток не давали, просто попросили, сказали – он уезжает, очень надо срочно пожениться... В субботу загсы работают – значит, у тебя есть время до пятницы.
– Вот и решили, – смеюсь я. – Если до пятницы сделает предложение – так тому и быть, а если нет – то нет.
– Ну и правильно. Тогда будешь думать, ехать ли с мужем в Италию.
– Я-то могу думать, непонятно, что себе думает он...
– А что?
– Понимаешь, я же знаю, как оформляются такие поездки, сама скольким людям оформляла. По срокам – ему уже давно пора начинать...
– Ну?
– Ну – а он у меня пока никаких бумажек не спрашивал. Ни на меня, ни на Костьку. Значит, или сам не едет, или едет, но без нас. Оба, что называется, хуже.
– Не бери в голову. Все равно вы плохо ладите.
– Ладим-то мы неплохо. У нас плохо получается вместе жить.
– Ну тем более. Новый вариант чисто по-человечески гораздо симпатичней, на нем и концентрируйся. Аська, ты пойми, у тебя обязательно должно все получиться, просто должно! Вспомни, как со мной было. Никто же поверить не мог, а получилось же. И у тебя все получится, я буду кулаки держать.
Лилька права. С жизнью все равно надо что-то делать – отчего бы и не замуж... Тем более – мне с Яшей хорошо. С ним можно разговаривать. С Севкой тоже было можно, но не так. Он меня все время чему-то учил, воспитывал – это тоже, может, было неплохо и уж точно интересно, но тут мы говорим на равных. И я, как мне кажется, нужна Яше ничуть не меньше, чем он – мне. Ну или буду нужна. Я же могу стать очень хорошей женой.
Главное – тут все будет понятно очень быстро. Если до пятницы не решится – нечего и мучиться. Забуду – и все, буду что-то еще придумывать, а не так, как с Севкой было. В сущности, я сама дура, что отпустила его год назад, надо было тогда же настаивать и проситься замуж, он бы уговорился, тогда – после путча – он меня действительно любил. Хотя, может, все и к лучшему вышло: с Севкой умирать идти хорошо, а жить, наверное, почти невозможно. И Лилька его всегда не любила...
– Смотри, уже почти три, – говорит вдруг Лилька. – Сейчас мама Рита приедет. Давай сумки пока к дверям вытащим.
Лилькина мать – красавица. Это ее профессия. То есть, конечно, она еще и умница, и очень хороший врач, но это все в ней вторично. Главное, она – красавица. Даже в свои пятьдесят с чем-то лет. Дело тут не в том, как она выглядит, а в том, как она себя ведет. Когда я ее вижу, я замираю и только гляжу в восхищении. Мне бы так хоть когда-нибудь научиться... Впрочем, я многому и научилась. Тут главное – внимательно смотреть и слушать, ничего не упуская. А уж мама Рита за советом не постоит. Ей нравится учить нас жизни.
– Девочки, – щебечет она, – вы запомните: бриллианты должны быть крупные. Обязательно. Только крупные. А бижутерия, наоборот, – помельче. И тогда вы будете совершенно неотразимы. Если важный выход, то нужно скромненько, неярко – только бриллиантики. Но чтобы сверкали. А если не очень важно, то можно просто бусики прицепить.
И при этом улыбается, и кокетничает, и машет ручкой с этими самыми скромненькими, но крупными бриллиантиками... Просто картинка. Через час, впрочем, немного начинает в глазах рябить. И в ушах позванивает.
А с Лилькой, по ее словам, она всю жизнь так себя ведет. Когда они вместе, то совершенно неясно, кто из них мать, кто дочка. Мама Рита щебечет и чирикает, а Лилька пытается о ней заботиться. Лилька рассказывала, что так было всегда, и, пока они жили вместе, она от этого серьезно уставала. К счастью, лет пять назад их квартирный вопрос разрешился к всеобщему удовольствию, потому что мама Рита вышла замуж. За нового русского. Или старого нового русского. Или просто старого еврея – все это совершенно неважно. Важно то, что муж ее обожает – с мамой Ритой по-другому нельзя. Он ее балует, одевает, возит на машине с шофером. На ней-то она сейчас и приедет за Лилькой.
СРЕДА, 9 сентября
Мама Рита прилетает, щебеча. Шофер под ее руководством запихивает сумки в машину, она заставляет Лильку в двадцать пятый раз проверить билет и паспорт, и вот машина уже мчится по пустынной предутренней Москве. Ленинградское шоссе в сторону «Шереметьево». Мама Рита продолжает что-то щебетать с переднего сиденья о красотах Америки. Мы с Лилькой сидим сзади, прижавшись друг к дружке, молчим.
Странно – у меня никогда не было близких подруг. Как-то не получалось. Или было не нужно – я всегда была очень близка со своей семьей, особенно с мамой. Это гораздо теплее и надежнее, чем любая подруга.
А тут, за этот год... То ли потому что жизнь стала такая жесткая и нервная, то ли оттого что не все из нее уже можно было рассказать маме (жалко ее, зачем ей из-за меня переживать, всем и так тяжело), а Лилька так и так была частью этой самой жизни, но я поняла, каким близким человеком может стать подруга. И сколько всего можно с ней разделить. И как это самое разделенное от дележа только приумножается. И как больно потом – расставаться...
В аэропорту нас встречает толкотня и суета. Тут время как будто не существует. Народ бегает, катает тележки, стоит в очередях на таможню. Мы тоже находим нужную очередь, Лилька идет заполнять декларацию. В какой-то момент очередь начинает приближаться к заветному пропускному пункту, я бегу, чтобы позвать скорее Лилю, и, не заметив, со всего маху вбегаю в железную стойку, которой очереди разделяются между собой. Лбом.
Из глаз сыплются искры. Я на минутку слепну и глохну, но тут же, зажав ушиб рукой, бегу дальше. Некогда тут с синяками, очередь пройдет – и что тогда делать? Самолет-то ждать не будет...
Ну вот и все. Очередь подошла, Лилины сумки уехали в пасть просвечивающего аппарата, таможенник-пограничник шлепнул ей в паспорт разрешающий штампик... И она пошла, пошла туда вглубь, по коридорчику, такая вдруг маленькая, в джинсах и черной маечке, тоже совсем одна... И совершенно неизвестно, куда...
Я стою и реву. Прямо так, на людях, никого не стесняясь. Мне страшно жалко – и ее, и себя, и вообще. Что ж за жизнь такая дурацкая...
Ко мне подлетает мама Рита, хватает за руку и тащит куда-то, продолжая щебетать, что в городе неотложные дела, что шофер ждет, что она страшно рада за Лильку, и что мы с ней молодцы. Может, она и права, так и надо. И мы, конечно, молодцы, кто бы спорил, вот только, только...
Я снова сижу на заднем сиденье. Только одна. Машина мчится к Москве. У меня страшно болит голова – и от рева, и от бессонной ночи, и незалеченный гайморит вдруг проснулся. Да еще шишка эта теперь на лбу...
Мама Рита спрашивает, куда меня подвезти. Я вспоминаю наш с Яшей вчерашний договор и говорю, что к метро «Речной вокзал». Оказывается, я вовремя – мы его чуть не проехали.
У метро нахожу телефон-автомат, из кошелька выуживаю монетку.
– Алло. Привет, это я.
Голос хриплый, как спросонья. Собственно, наверное, так и есть, время-то – начало седьмого...
– Кто? Асенька, ты? Ты где?
– Тут. У метро. Ты спишь?
– Вовсе нет. Совсем даже. Ты стой, где стоишь, я через пять минут буду. Жди.
Мне что – я стою. Жду. Да хоть бы и не ждать – как-то все равно. Голова болит, соображается плохо. Выгляжу, наверное, отвратительно, да это и неважно. Опять набежали слезы, я с ними и не борюсь. Стою, реву. Ерунда все это, все наши с Лилькой грандиозные планы... Вот встречусь сейчас, выпью кофе и поеду себе на работу. Она-то точно от меня никуда не денется, за нее и надо держаться. Работать надо, а не глупости мечтать...
– Аська! – Меня вдруг сзади обхватывают сильные руки. – Ну вот ты где! А я уже всю площадь обежал – не договорился сразу, как дурак. Как хорошо, что я тебя нашел!
Яша пришел. Такой бодрый, веселый, поволок меня куда-то, спрашивает, что-то хорошее говорит. От всего этого я не выдержала и заревела еще сильнее, совсем в полный голос. Он остановился, развернул меня лицом к себе, уткнул в свое плечо – на майке сразу расплылись мокрые пятна. Минут пять мы постояли в такой живописной позе, хорошо хоть какой-то парк был кругом, людей не так много. Потом меня слегка отпустило, и мы потихоньку дальше пошли.
Пришли. Дом такой – двенадцатиэтажка, квартира совершенно обычная. Яша говорит – тут родители живут, ну и он сейчас с ними. Родители на даче, можно быть как дома. Пока я умываюсь в ванной, он варит кофе – сладкий и очень крепкий, я такой не люблю (я вообще никакой кофе не люблю), но пью, и это помогает. Туман в голове рассеивается, и болит она меньше.
Но разговор не клеится все равно. Какие-то обрывки фраз, утешения, в которые никто не верит, да и чем тут утешишь... Я опять начинаю плакать, Яша опять с готовностью подставляет только-только просохшее плечо...
Оттуда, из этого плеча, я всхлипываю:
– Да-а, вот ты только говоришь, все будет хорошо, а что толку... Сам-то тоже через неделю уедешь. Все говорят – и уезжают, и у них-то, может, все и хорошо, а я тут одна остаюсь с ребенком. Я больше не могу одна... И в «Шереметьево» больше не поеду никого провожать, не могу видеть эти аэропорты, сил моих нет...
И тут слышу:
– Ну подожди, не всегда же только «Шереметьево»... Бывают и другие аэропорты, в них можно приехать. «Бен-Гурион», например...
– Что такое: «Бен-Гурион»?
– Это аэропорт в Израиле, куда я еду. Ты туда прилетишь, а я тебя встречу...
Так. Это уже интересно становится. Слезы у меня сразу пропали. Я спрашиваю:
– Как это я, интересно, туда прилечу? Вот так просто?
– Ну зачем? Я тебе приглашение пришлю.
– В качестве кого? Я так не могу – прилетела, улетела... Я, между прочим, из приличной семьи, меня дома не поймут...
– Тогда, – отвечает, – давай ты прилетишь в качестве жены.
Оп-па! Вот оно! Заработало! И день у нас сегодня какой? Среда? Отлично все успеваем. Так, теперь только не ошибиться...
Продолжаю всхлипывать – а куда от соплей-то деться? Говорю:
– Ну как это? Ну ты что? Мы с тобой знакомы-то всего три дня... Хотя я за эти три дня к тебе привыкла, но как-то все это...
– Я понимаю. Странно. Но знаешь, мне с тобой было очень хорошо. Я знаю тебя три дня, а кажется, что всю жизнь. У меня так никогда не было. И потом – а чем мы рискуем? Вот только разве пожениться нам не успеть – я в воскресенье улетаю...
Но тут-то я как раз знаю, что делать.
– Если постараемся, можно успеть. Мне Лилька говорила – на это двух дней хватает. Успеем, точно. Ты знаешь, где тут ближайший загс?
– Загс знаю где, но у меня в десять сегодня доклад в университете. Давай туда после обеда пойдем.
Вообще-то и мне на работу надо... И штамп о разводе в паспорте еще не стоит... Дел полно.
Дальше мы быстро и деловито обсуждаем предстоящие дела, за деловитостью не замечая полной нереальности и сюра происходящего. Потом мы быстро целуемся у двери, потом еще, потом вместе бежим к метро, я вскакиваю в отходящий поезд, плюхаюсь на сиденье – хорошо уезжать с конечной, хоть сесть можно, а не толкаться...
Туннель темный и мрачный. Вагон еще полупустой, я сижу и тупо пялюсь на свое отражение в окне напротив. И до меня медленно начинает доходить кошмар окружающих событий. Мама дорогая, это что ж я делаю? Во что же я опять влопалась? Какой, к чертям, замуж – я этого человека три раза видела! Я про него не знаю ничего. А у меня, между прочим, маленький ребенок. И потом – Израиль? Какая-то дикая страна, я и про нее не знаю ничего... Нет, пошутили – и хватит. Сейчас доеду до работы, позвоню и скажу, что это я сдуру, у меня приступ гайморита, я ночь не спала и голову ушибла, и пусть он меня извинит...
Доезжаю, выхожу из метро, иду по дорожке к институту... А на улице светит солнышко, и небо такое ясное, липы в золотых листьях, тепло... И я вдруг понимаю, что никакого кошмара, как ни странно, вовсе и нет, а наоборот, все очень хорошо, и будет хорошо, и все, что случилось, – совершенно правильно. Случайно попадаю взглядом на номер проезжающей мимо машины – там две семерки. В детстве была такая игра – кто первый увидит такую парную цифру, скорей кричит: «Семь-семь, мое счастье!» Смотрю на другую машину – там две пятерки, на третью – две тройки. Дохожу до института, уже подымаясь на крыльцо, вижу машину во дворе – две четверки!
Странно – у меня никогда не было близких подруг. Как-то не получалось. Или было не нужно – я всегда была очень близка со своей семьей, особенно с мамой. Это гораздо теплее и надежнее, чем любая подруга.
А тут, за этот год... То ли потому что жизнь стала такая жесткая и нервная, то ли оттого что не все из нее уже можно было рассказать маме (жалко ее, зачем ей из-за меня переживать, всем и так тяжело), а Лилька так и так была частью этой самой жизни, но я поняла, каким близким человеком может стать подруга. И сколько всего можно с ней разделить. И как это самое разделенное от дележа только приумножается. И как больно потом – расставаться...
В аэропорту нас встречает толкотня и суета. Тут время как будто не существует. Народ бегает, катает тележки, стоит в очередях на таможню. Мы тоже находим нужную очередь, Лилька идет заполнять декларацию. В какой-то момент очередь начинает приближаться к заветному пропускному пункту, я бегу, чтобы позвать скорее Лилю, и, не заметив, со всего маху вбегаю в железную стойку, которой очереди разделяются между собой. Лбом.
Из глаз сыплются искры. Я на минутку слепну и глохну, но тут же, зажав ушиб рукой, бегу дальше. Некогда тут с синяками, очередь пройдет – и что тогда делать? Самолет-то ждать не будет...
Ну вот и все. Очередь подошла, Лилины сумки уехали в пасть просвечивающего аппарата, таможенник-пограничник шлепнул ей в паспорт разрешающий штампик... И она пошла, пошла туда вглубь, по коридорчику, такая вдруг маленькая, в джинсах и черной маечке, тоже совсем одна... И совершенно неизвестно, куда...
Я стою и реву. Прямо так, на людях, никого не стесняясь. Мне страшно жалко – и ее, и себя, и вообще. Что ж за жизнь такая дурацкая...
Ко мне подлетает мама Рита, хватает за руку и тащит куда-то, продолжая щебетать, что в городе неотложные дела, что шофер ждет, что она страшно рада за Лильку, и что мы с ней молодцы. Может, она и права, так и надо. И мы, конечно, молодцы, кто бы спорил, вот только, только...
Я снова сижу на заднем сиденье. Только одна. Машина мчится к Москве. У меня страшно болит голова – и от рева, и от бессонной ночи, и незалеченный гайморит вдруг проснулся. Да еще шишка эта теперь на лбу...
Мама Рита спрашивает, куда меня подвезти. Я вспоминаю наш с Яшей вчерашний договор и говорю, что к метро «Речной вокзал». Оказывается, я вовремя – мы его чуть не проехали.
У метро нахожу телефон-автомат, из кошелька выуживаю монетку.
– Алло. Привет, это я.
Голос хриплый, как спросонья. Собственно, наверное, так и есть, время-то – начало седьмого...
– Кто? Асенька, ты? Ты где?
– Тут. У метро. Ты спишь?
– Вовсе нет. Совсем даже. Ты стой, где стоишь, я через пять минут буду. Жди.
Мне что – я стою. Жду. Да хоть бы и не ждать – как-то все равно. Голова болит, соображается плохо. Выгляжу, наверное, отвратительно, да это и неважно. Опять набежали слезы, я с ними и не борюсь. Стою, реву. Ерунда все это, все наши с Лилькой грандиозные планы... Вот встречусь сейчас, выпью кофе и поеду себе на работу. Она-то точно от меня никуда не денется, за нее и надо держаться. Работать надо, а не глупости мечтать...
– Аська! – Меня вдруг сзади обхватывают сильные руки. – Ну вот ты где! А я уже всю площадь обежал – не договорился сразу, как дурак. Как хорошо, что я тебя нашел!
Яша пришел. Такой бодрый, веселый, поволок меня куда-то, спрашивает, что-то хорошее говорит. От всего этого я не выдержала и заревела еще сильнее, совсем в полный голос. Он остановился, развернул меня лицом к себе, уткнул в свое плечо – на майке сразу расплылись мокрые пятна. Минут пять мы постояли в такой живописной позе, хорошо хоть какой-то парк был кругом, людей не так много. Потом меня слегка отпустило, и мы потихоньку дальше пошли.
Пришли. Дом такой – двенадцатиэтажка, квартира совершенно обычная. Яша говорит – тут родители живут, ну и он сейчас с ними. Родители на даче, можно быть как дома. Пока я умываюсь в ванной, он варит кофе – сладкий и очень крепкий, я такой не люблю (я вообще никакой кофе не люблю), но пью, и это помогает. Туман в голове рассеивается, и болит она меньше.
Но разговор не клеится все равно. Какие-то обрывки фраз, утешения, в которые никто не верит, да и чем тут утешишь... Я опять начинаю плакать, Яша опять с готовностью подставляет только-только просохшее плечо...
Оттуда, из этого плеча, я всхлипываю:
– Да-а, вот ты только говоришь, все будет хорошо, а что толку... Сам-то тоже через неделю уедешь. Все говорят – и уезжают, и у них-то, может, все и хорошо, а я тут одна остаюсь с ребенком. Я больше не могу одна... И в «Шереметьево» больше не поеду никого провожать, не могу видеть эти аэропорты, сил моих нет...
И тут слышу:
– Ну подожди, не всегда же только «Шереметьево»... Бывают и другие аэропорты, в них можно приехать. «Бен-Гурион», например...
– Что такое: «Бен-Гурион»?
– Это аэропорт в Израиле, куда я еду. Ты туда прилетишь, а я тебя встречу...
Так. Это уже интересно становится. Слезы у меня сразу пропали. Я спрашиваю:
– Как это я, интересно, туда прилечу? Вот так просто?
– Ну зачем? Я тебе приглашение пришлю.
– В качестве кого? Я так не могу – прилетела, улетела... Я, между прочим, из приличной семьи, меня дома не поймут...
– Тогда, – отвечает, – давай ты прилетишь в качестве жены.
Оп-па! Вот оно! Заработало! И день у нас сегодня какой? Среда? Отлично все успеваем. Так, теперь только не ошибиться...
Продолжаю всхлипывать – а куда от соплей-то деться? Говорю:
– Ну как это? Ну ты что? Мы с тобой знакомы-то всего три дня... Хотя я за эти три дня к тебе привыкла, но как-то все это...
– Я понимаю. Странно. Но знаешь, мне с тобой было очень хорошо. Я знаю тебя три дня, а кажется, что всю жизнь. У меня так никогда не было. И потом – а чем мы рискуем? Вот только разве пожениться нам не успеть – я в воскресенье улетаю...
Но тут-то я как раз знаю, что делать.
– Если постараемся, можно успеть. Мне Лилька говорила – на это двух дней хватает. Успеем, точно. Ты знаешь, где тут ближайший загс?
– Загс знаю где, но у меня в десять сегодня доклад в университете. Давай туда после обеда пойдем.
Вообще-то и мне на работу надо... И штамп о разводе в паспорте еще не стоит... Дел полно.
Дальше мы быстро и деловито обсуждаем предстоящие дела, за деловитостью не замечая полной нереальности и сюра происходящего. Потом мы быстро целуемся у двери, потом еще, потом вместе бежим к метро, я вскакиваю в отходящий поезд, плюхаюсь на сиденье – хорошо уезжать с конечной, хоть сесть можно, а не толкаться...
Туннель темный и мрачный. Вагон еще полупустой, я сижу и тупо пялюсь на свое отражение в окне напротив. И до меня медленно начинает доходить кошмар окружающих событий. Мама дорогая, это что ж я делаю? Во что же я опять влопалась? Какой, к чертям, замуж – я этого человека три раза видела! Я про него не знаю ничего. А у меня, между прочим, маленький ребенок. И потом – Израиль? Какая-то дикая страна, я и про нее не знаю ничего... Нет, пошутили – и хватит. Сейчас доеду до работы, позвоню и скажу, что это я сдуру, у меня приступ гайморита, я ночь не спала и голову ушибла, и пусть он меня извинит...
Доезжаю, выхожу из метро, иду по дорожке к институту... А на улице светит солнышко, и небо такое ясное, липы в золотых листьях, тепло... И я вдруг понимаю, что никакого кошмара, как ни странно, вовсе и нет, а наоборот, все очень хорошо, и будет хорошо, и все, что случилось, – совершенно правильно. Случайно попадаю взглядом на номер проезжающей мимо машины – там две семерки. В детстве была такая игра – кто первый увидит такую парную цифру, скорей кричит: «Семь-семь, мое счастье!» Смотрю на другую машину – там две пятерки, на третью – две тройки. Дохожу до института, уже подымаясь на крыльцо, вижу машину во дворе – две четверки!