Когда я открываю свою дверь, в квартире почему-то горит свет. Я даже не успеваю ничего сообразить и испугаться, как из кухни выходит Игорь. (У него тоже есть мои ключи, я как-то дала ему на всякий случай, надо вообще-то забрать.) Но сейчас я страшно рада, мне просто необходим слушатель, он даже не успевает спросить, где я была, как я обрушиваю на него всю сагу о сапогах. Я триумфально тащу коробку в комнату, распаковываю, примеряю и при этом не закрываю рта. Собака возбужденно носится вокруг, сует нос то в коробку, то в сапог. Она-то всегда чувствует мое настроение, лапочка, все понимает и разделяет, нет бы Игорю так, но от него разве дождешься... Спокоен, как удав.
– Ненормальная, – говорит он мне ласково. – Ну купила, и замечательно, хорошие сапоги, но нельзя же так. Ты успокойся, пойди хоть чаю попей, там чайник горячий. Может, поешь чего-нибудь?
Есть я не хочу. Игорь наливает мне чаю, но я не пью, я все еще переживаю случившееся вслух. Нет, ни одному мужику, даже самому лучшему, этого не понять. Ведь я купила са-по-ги! Я их столько искала, столько мечтала... Ходила почти босиком. Так настрадалась в этом магазине, а тут какой-то чай.
Внезапно я как-то сразу ощущаю сильную головную боль и общую усталость. Меня начинает знобить и трясти, испуганный Игорь приносит градусник, сую его под мышку – 38,2. Так и есть, заболела, не прошли мне даром мокрые ноги. Я сразу же съедаю две таблетки анальгина, влезаю в теплую пижаму, халат и шерстяные носки. Ну никак нельзя заболевать, завтра кровь из носу надо в ФИАН. Ох, черт, ведь еще и с собакой гулять...
Добрый Игорь сам выходит с собакой. С его стороны это просто гражданский подвиг, он мою собаку терпеть не может. Она была куплена, невзирая на громкие протесты с его стороны, и он поклялся никакого участия в собачьей жизни не принимать. Сам он страшный кошатник, но при этом все равно хороший человек. И чего мне еще надо?
Анальгин действует, озноб понемногу утихает, но в висках стучат молоточки, и перед глазами мелькают белые искры. Еще, наверное, и давление поднялось. Все-таки, скорее всего, это не простуда, а стресс от пережитого. Если так, то ничего, до завтра пройдет, надо просто лечь скорее спать, и все.
Игорь возвращается, я делюсь с ним своими предположениями. Он соглашается, что такое запросто может быть, в стрессах он, будучи альпинистом, кое-чего смыслит. У него, правда, в голове не укладывается, как можно добиться стресса простым актом покупки сапог, но рецепт во всех случаях один – расслабиться, согреться и постараться заснуть. Я ухожу в Костькину комнату, не зажигая света, снимаю халат и забираюсь в неубранную с утра постель – вот как хорошо не быть излишне аккуратной, а то возиться бы пришлось. Собака, мокрая и холодная после прогулки, тоже тут как тут. «Ну и денек», – успевает еще пронестись в голове последняя на сегодня мысль, и я блаженно отключаюсь.
ЧЕТВЕРГ, 22 ноября
– Ненормальная, – говорит он мне ласково. – Ну купила, и замечательно, хорошие сапоги, но нельзя же так. Ты успокойся, пойди хоть чаю попей, там чайник горячий. Может, поешь чего-нибудь?
Есть я не хочу. Игорь наливает мне чаю, но я не пью, я все еще переживаю случившееся вслух. Нет, ни одному мужику, даже самому лучшему, этого не понять. Ведь я купила са-по-ги! Я их столько искала, столько мечтала... Ходила почти босиком. Так настрадалась в этом магазине, а тут какой-то чай.
Внезапно я как-то сразу ощущаю сильную головную боль и общую усталость. Меня начинает знобить и трясти, испуганный Игорь приносит градусник, сую его под мышку – 38,2. Так и есть, заболела, не прошли мне даром мокрые ноги. Я сразу же съедаю две таблетки анальгина, влезаю в теплую пижаму, халат и шерстяные носки. Ну никак нельзя заболевать, завтра кровь из носу надо в ФИАН. Ох, черт, ведь еще и с собакой гулять...
Добрый Игорь сам выходит с собакой. С его стороны это просто гражданский подвиг, он мою собаку терпеть не может. Она была куплена, невзирая на громкие протесты с его стороны, и он поклялся никакого участия в собачьей жизни не принимать. Сам он страшный кошатник, но при этом все равно хороший человек. И чего мне еще надо?
Анальгин действует, озноб понемногу утихает, но в висках стучат молоточки, и перед глазами мелькают белые искры. Еще, наверное, и давление поднялось. Все-таки, скорее всего, это не простуда, а стресс от пережитого. Если так, то ничего, до завтра пройдет, надо просто лечь скорее спать, и все.
Игорь возвращается, я делюсь с ним своими предположениями. Он соглашается, что такое запросто может быть, в стрессах он, будучи альпинистом, кое-чего смыслит. У него, правда, в голове не укладывается, как можно добиться стресса простым актом покупки сапог, но рецепт во всех случаях один – расслабиться, согреться и постараться заснуть. Я ухожу в Костькину комнату, не зажигая света, снимаю халат и забираюсь в неубранную с утра постель – вот как хорошо не быть излишне аккуратной, а то возиться бы пришлось. Собака, мокрая и холодная после прогулки, тоже тут как тут. «Ну и денек», – успевает еще пронестись в голове последняя на сегодня мысль, и я блаженно отключаюсь.
ЧЕТВЕРГ, 22 ноября
Я как-то очень славно просыпаюсь, медленно, постепенно, блаженно потягиваясь с закрытыми глазами, не то что обычно – толчок и все, как будто и не спала. И сны снились хорошие, жаль, не помню о чем, знаю только, что хорошие. Они даже еще не до конца разлетелись, вот бы поймать их и досмотреть, но я зачем-то приоткрываю глаз и бросаю взгляд на часы. Без четверти восемь! Катастрофа! Опоздала! Вся благостность мигом исчезает, я вскакиваю с постели, как ошпаренная, и мчусь в ванную.
Под душем до меня вдруг доходит, что никуда я, собственно, и не опаздываю, я же сегодня не работаю, сегодня надо в ФИАН, а туда можно прийти хоть в одиннадцать, раньше в лаборатории все равно почти никто не появится. И вообще надо еще посмотреть, может, я все-таки заболела вчера. Вслушиваюсь в свой организм повнимательнее, вроде бы все в порядке. Горло не болит, насморка нет... А сапоги вот у меня теперь есть! Сейчас одену и в новеньких пойду!
Вылезаю, воодушевленная, из ванны и иду смотреть в окно – оценивать климатические условия. На улице снова ясно и холодно – минус пять. В плаще на халатик уже не погуляешь, надо придумывать что-то более основательное. Не мучаясь долгими раздумьями, надеваю джинсы и старый свитер – тепло, и переодеваться потом недолго. Опять же, и при мужике в халате не ходить.
Игорь крепко спит в большой комнате, я заглядываю туда тихонько, но будить его мне жалко, пусть поспит пока. Вернусь с прогулки, тогда разбужу, ему вроде бы тоже опаздывать некуда, на лекции он не ходит, а компьютер может и подождать. Здорово я вчера продинамила беднягу со своими сапогами, но, с другой стороны, не нарочно ведь...
Новые сапоги одевать на прогулку с собакой все-таки жалко, влезаю в старые, сырые после вчерашнего. Естественно, напрочь забыла сунуть их вечером на батарею. Собака нетерпеливо топчется по прихожей, отпихиваю ее в сторону, чтоб не мешалась, и открываю дверь, стараясь по возможности не скрипеть. Тщетно. Не скрипеть моя дверь не может в принципе, а уж если в доме кто-то спит... Как будто нарочно. Смазать бы ее надо, может, на выходных соберусь и сделаю, масло постное есть... Конечно, дверь лучше бы машинным смазывать, но где ж его взять? Про мужиков я вообще молчу – как в доме толпиться, так кучами, а как дверь смазывать, так нет, все самой приходится...
На улице хорошо, легкий морозец бодрит, я иду, не спеша, вокруг дома, похрустывая снежком, а собака деловито шныряет по газонам туда-сюда. Если такая погода достоит до субботы, надо будет выбраться с Костькой в лес погулять. Может, в Коломенское или еще куда-нибудь. Игоря тоже можем позвать, если он не уедет на свои очередные альпинистские тренировки. А и уедет, не беда, позовем Димку. Да нам с ребенком и самим неплохо. Собаку возьмем – и отлично. А то мужиков этих потом не прокормишь, сожрут, нагулявшись, всю еду в доме на неделю вперед...
Когда мы возвращаемся, из ванной слышен шум воды – разбудили-таки Игоря при уходе. Раз ванна занята, собака остается грязной. Она, впрочем, этим обстоятельством весьма довольна, бежит на кухню, оставляя за собой по всему коридору следы лап, и гремит оттуда своей миской, напоминая мне о более насущных вещах.
Я тоже прихожу на кухню, ставлю чайник и начинаю соображать, из чего бы такого сделать Игорю завтрак. Самой-то мне вполне достаточно чашки чая, но мужиков надо с утра кормить. Эта истина намертво вложена в меня мамой. С детства. В ее версии, правда, это относилось ко всем домочадцам, но я со временем есть по утрам отвыкла, а других баб в моем доме не водится, если не считать собаки. Ее-то я раньше всех кормлю – поди не покорми такую.
Можно, конечно, поджарить яичницу с сосиской, но жалко сосиску, да и яиц осталось четыре штуки – для Костьки хватит еще на неделю, а если сейчас скормить Игорю пару яиц, то в субботу придется вместо гулянья тащиться на рынок. Перетопчется. Ни сыра, ни творога тоже нет, что же такое придумать-то? О, сварю овсянку. Вот узнаю только на всякий случай, будет ли он ее есть.
Игорь как раз появляется в кухне, здоровается и спрашивает, как я после вчерашнего.
На овсянку он согласен, он вообще непривередлив в еде, я, например, такую пакость, убей меня, по доброй воле есть бы не стала. Я не терплю каши с детства. Тогда каждое воскресное утро начиналось с овсянки – в будние дни маме было некогда готовить завтрак, она спешила на работу, а мы (папа, сестра и я) ели что придется, бутерброды или яичницу (яичных проблем тогда почему-то не возникало), зато в воскресенье каша была неизбежна, как небесная кара. Костьке я каш не варю, только гречневую, а овсяную крупу держу в доме исключительно для собаки. Ну и для Игоря.
Пока я варю кашу, помешивая, чтобы не подгорела, мы обсуждаем грядущие планы. На выходные Игорь собирался поехать тренироваться в Царицыно, лазать там по стенкам до посинения, я так и предполагала, поэтому даже не огорчаюсь. Кроме того, у него новая идея – в конце января, сразу после сессии, они, оказывается, решили сходить в лыжный поход на Белое море недели на две и уже сейчас начинают активные сборы.
Сборы в поход – жуткий процесс, в ходе которого по всей Москве собираются по знакомым или добываются иными правдами и неправдами разнообразные палатки и примуса, каны и котелки, рюкзаки и скатки и прочее снаряжение. Все это сваливается в кучу посреди той квартиры, которая назначена общей базой, параллельно закупается необходимое продовольствие и складывается в шкафы и холодильники той же квартиры. И в довершение всего то оборудование, которое нельзя достать, изготавливается (шьется из парашютного шелка или сваривается из металла, как повезет) прямо на месте.
Года полтора назад, на заре нашего романа, будучи влюбленной и неопытной, я сдуру согласилась устроить в своей квартире основную базу. Мне, видите ли, хотелось таким образом достичь понимания и слияния душ, сама-то я в походы не хожу. Хорошо, что это было летом, хоть Костька был на даче. Я даже ничего не говорю о том, что месяц по квартире шастали загадочные бородатые личности в брезентовых куртках, что не умолкала швейная машинка и что я неоднократно набивала себе синяки о странные металлические предметы типа ледорубов, только «гораздо лучше, это же принципиально другая конструкция», – к этому всему я была морально готова, да и Игорь предупреждал о легких неудобствах. Но когда после их отъезда по всей квартире остались масляные пятна на полу, мелкие клочья капроновых ниток на стульях, диванах и одежде и стойкий бензиновый запах, я сломалась. Особенно запах меня достал. Нитки за месяц Игорева отсутствия почти все удалось изничтожить, но вонять бензином не стало меньше ничуточки. Происхождение вони вернувшийся Игорь объяснил так: «Ну, перебирали примус, разлили немножечко, впиталось, конечно, да ерунда, уже ведь и не пахнет почти».
Потом было еще несколько походов, но тут уж я, плюнув на слияние душ и репутацию
«своего парня», защищала квартиру, как лев. Игорь, впрочем, не очень настаивал, известно, что, как правило, человек, не будучи сам походником, может вынести «серьезные сборы» только единожды.
Поэтому, едва заслышав о сборах в очередной поход, я на автомате выпаливаю:
– Только не у меня.
Игорь, недоуменно подняв глаза, отвечает:
– Да не волнуйся, что ты сразу так дергаешься, никто и не собирался у тебя, мы уже назначили базу у Шурика, у него родители не такие нервные.
Поскольку основная напасть миновала, я начинаю рассматривать грядущий поход уже с других позиций и более спокойно, одновременно накрывая на стол. Опасно ли это? Не более, чем прочие походы, и даже менее, так как тут не по горам лазать, а на лыжах по равнине идти. Тут я понимаю, что все это придется по времени как раз на мою защиту диплома, и спрашиваю Игоря, какого черта, я ведь просила его мне помочь. Со временем будет страшная напряженка, лишние руки нужны как никогда, и вообще ответственный момент. Но про мой диплом Игорь благополучно забыл, а сейчас что-либо переносить уже поздно – компания собралась, раскладку сделали, билеты заказали. Он предлагает мне перенести защиту диплома на попозже – дескать, сейчас я иду в первых рядах, а можно попроситься в конец списка и выйти на защиту с другой группой. Студентке с ребенком деканат должен пойти навстречу.
Объяснять в двадцать пятый раз, что уже с первого февраля я буду работать на целую ставку, и это для меня существенно – с нового года перестают платить стипендию, а, значит, защититься надо обязательно успеть в январе, не хочется. Мне лично мой диплом кажется важнее любого каникулярного развлечения, но об этом не раз говорено, и если в решающий миг все было забыто, то повторять бессмысленно, и вообще, ну его к черту с его походом.
А кроме того, уже все равно пора выходить из дому, поэтому я молча ставлю чашку в раковину и иду собираться. Так, свитер переодела, лицо нарисовала. Что надо взять с собой, чтобы предъявить шефу как свидетельство своих непрестанных научных бдений? Захожу в большую комнату и собираю с письменного стола уже написанные части диплома, черновики, особенно те, где теоретические выкладки, – что-то мне про них сегодня скажут. Графики заберу из редакции по пути, а еще из сумки надо вынуть те, что я вчера принесла, но их как раз брать не стоит, а то шеф враз изымет, это самые красивые, так, что еще – ручка-карандаш, тетрадка, она же дневник проведения работ, студбилет, вроде все. А, чуть не забыла, надо взять денег на всякий случай, вдруг удастся отдать девчонкам долг.
Из кухни слышен шум льющейся воды – это Игорь моет посуду, как же, такой непорядок, оставлять в раковине немытую. Заглядываю в кухню, спрашиваю:
– Ты идешь, а то мне уже пора? – Он кивает, выключает воду и тоже идет собираться.
Мы выходим вместе, ехать нам тоже в одну сторону, до «Октябрьской», там я сяду на троллейбус и поеду дальше по Ленинскому проспекту, а Игорь пойдет в наш институт, до которого два шага. Я никогда не любила Ленинского проспекта, хотя вся моя сознательная жизнь проходит на нем – институт, редакция, даже диплом в ФИАНе. ФИАН, впрочем, возник на моем жизненном пути случайно: после рождения Костьки я уже не могла часто ездить в Подмосковье, в НИИ, где начинала заниматься научной работой, пришлось искать место в Москве. Знакомый моего бывшего научного руководителя возглавляет в ФИАНе лабораторию, сюда-то меня и удалось пристроить на диплом. Всю работу пришлось начинать сначала, новая тема оказалась не очень интересной, но к тому времени я уже поняла, помыкавшись по разным местам, что никакая аспирантура и научная карьера мне с малышом, да еще без мужа, не светят, и начала искать работу где-нибудь в прикладных сферах. И неплохо, между прочим, получилось.
По дороге Игорь на все лады уговаривает меня перестать дуться из-за похода, и на подъезде к «Нагорной» это ему удается. Мы договариваемся, что, когда я сегодня освобожусь, зайду за ним, и мы сходим в Дом художника на Крымском валу. Там сейчас выставка японской керамики, Ляля уже была на ней и очень хвалила. А еще Игорь клянется придумать новую теорию для диплома, если мою сегодня забракуют. За разговорами мы доезжаем до «Октябрьской», выходим из метро, Игорь сажает меня в троллейбус, целуя на прощанье, и бежит к зданию института.
Забрав по дороге графики из редакции и удачно увильнув в троллейбусе от контролера, я подъезжаю наконец к остановке «Магазин „Москва“», перехожу Ленинский и медленно иду к парадному входу ФИАНа, обдумывая очередные планы проникновения внутрь. Дело в том, что ФИАН – институт секретного режима, система пропусков здесь очень суровая, и для человека со стороны получить постоянный пропуск – занятие на несколько месяцев. А мне всего-то нужно было проработать здесь чуть больше полугода, так что с пропуском никто и возиться не стал. Сотрудники лаборатории показали мне дырку в заборе, она, правда, довольно далеко, и идти к ней – большой крюк. Так что я придумала для себя несколько способов проникновения через главный вход, а дыркой пользуюсь в крайних случаях. Начинаю я с того, что с уверенным и независимым видом иду через проходную мимо вахтера, что примерно в половине случаев удается без осложнений. Если все же останавливают, показываю в окошко студенческий билет. Если вахтер попался бдительный, то я делаю круглые глаза и говорю кодовую фразу: «Я же в сегодняшнем списке». За все это время списки вахтер проверял только дважды, причем один раз ухитрился-таки найти мою фамилию в списке приглашенных академиков (я, честное слово, тут ни при чем), а в другой раз, правда, все же не пустил. Пришлось через дырку лезть.
Сегодня я попадаю на территорию с минимальными затратами и, поплутав по задворкам в поисках дорожки почище – не пачкать же новые сапоги, вхожу в полуподвал, где расположена наша лаборатория.
Поскольку времени только начало одиннадцатого, в ней почти пусто. Всего два человека сидят за компьютерами и режутся в «Диггера», судя по довольно противненькой мелодии, звучащей почти синхронно из обоих углов. В одном из играющих я узнаю Сашу, своего одногруппника, сгорающего таким способом на ниве научной работы. Пользуясь ранним временем, занимаю себе рабочее место – стул и угол стола. В крохотном помещении лаборатории работает человек пятнадцать (сколько точно, я не знаю, всех одновременно никогда не бывает), поэтому пространство и инструменты для работы – вопрос весьма актуальный. По лаборатории ходят слухи о выделении двух новых комнат, но я-то точно их уже не увижу.
Спрашиваю у Саши на всякий случай, не видел ли он Леню, моего шефа, хотя ответ знаю заранее. Ну что ж, пока его нет, можно сделать еще раз измерения тех образцов, данные которых не ложатся на общие кривые. Сверяюсь с таблицами данных и своими графиками, достаю из ящика коробки с образцами, отбираю нужные и начинаю отлаживать измерительную установку.
В двух словах суть работы состоит в следующем: в образец, кремниевую пластинку с очень ровной поверхностью, размером в квадратный сантиметр, имплантируются галогеновые контакты разной глубины проникновения. Контактов на пластинке примерно шесть, а на некоторых и все десять. Я измеряю электропроводность в каждом контакте и смотрю, как она изменяется в зависимости от различных параметров. Потом обрабатываю результаты измерений, строю графики и делаю выводы. Делать выводы, впрочем, не столько моя обязанность, сколько Ленина, мое дело – образцы. Образцов восемьдесят шесть штук, на каждом по шесть контактов, и все их я перемерила вручную по несколько раз, а наиболее удачные измерения – обработала. Но шеф Леня все равно считает меня лентяйкой и выводами делиться не хочет. Может, у него их и нет еще, выводов, ему спешить некуда, он свою диссертацию уж какой год пишет, но диплом-то мне надо уже сейчас сдавать. Поэтому я, не дождавшись, выводы написала сама, не понравится шефу – пусть покажет свои, обижаться не стану.
К половине двенадцатого я успеваю перемерить несколько образцов и кое-где даже отыскать ошибки предыдущих измерений, но тут появляется Леня. Быстро, пока он снова не удрал в какую-нибудь соседнюю лабораторию, подхожу к нему и, едва дав ему снять куртку, сую свои листочки, не обращая внимания на его ехидные замечания вроде: «О, какие люди к нам сегодня пришли!» Но все же он садится на мое место – других свободных к этому времени не осталось – и начинает читать со словами: «Ну посмотрим, посмотрим, что у тебя тут».
Он быстро просматривает мои записи, возвращается к началу, читает еще раз, потом опять перелистывает назад, а брови его лезут все выше, и в конце концов он подымает на меня слегка округлившиеся глаза и спрашивает строгим голосом:
– Признавайся, кто тебе это написал?
– Никто, Леня, я сама, третьего дня.
– Не ври, этого не может быть, я же вижу. Я не буду ругаться, что ты списала, только скажи, у кого.
– Господи, да правда же, я сама, а что, собственно, ты там такое увидел? У меня и графики похожие получились, показать?
Лезу в сумку, достаю графики, и начальник погружается в рассмотрение, сортируя листы на несколько стопок. Его подозрения в мой адрес не совсем беспочвенны, я действительно приставала и к Димке, и к Игорю, и даже к собственному отцу с просьбами
подогнать теоретическую базу под мои эксперименты, ведь они все-таки физики-теоретики, им и карты в руки. Но никому неохота было разбираться в этой горе данных и вникать в посторонние детали, так что в результате я все написала сама, честнее некуда.
Тут Леня берет часть графиков со словами:
– Вот эти, кажется, дельные, я их возьму, – задумывается на секунду и добавляет: – Да, и дай мне этот свой текст, надо дома еще разок просмотреть в более спокойной обстановке.
Графиков не жалко. Те, что мне были нужны, я и не приносила, а вот текст я отдавать не хочу. Я уже догадалась, что по счастливой случайности моя теория оказалась правильной, и боюсь, что Леня записей не вернет, а воссоздать это еще раз мне почти наверняка не удастся. К тому же, если все правильно, я бы больше сюда и не таскалась, подписала бы потом диплом у завлаба – моего формального руководителя, и все. Так что отдавать бумажки я отказываюсь наотрез. Леня сердито пожимает плечами, говорит:
– Ладно, подожди здесь, – берет листочки и уходит, как я догадываюсь, на ксерокс в секретариат. То-то же, а то все умные такие.
Пока он ходит, я продолжаю обрабатывать дефектные образцы, но уже с меньшим старанием. Через сорок минут вернувшийся Леня кладет передо мной мои листки и в ответ на вопрос, можно ли это переписывать в диплом, бурчит что-то неразборчивое. Расценив эту его реакцию как положительную, я задаю следующий вопрос: а какие, собственно, у него на меня дальнейшие виды и надо ли нам еще встречаться до защиты диплома. Ответом служит очередное пожатие плеч и издевательская тирада о том, что, конечно, таким занятым особам, как я, не до занятий наукой, и что он не смеет более настаивать... В конце концов я решаю, что с меня хватит, сколько уж можно-то, я, конечно, не образец прилежания, но все-таки работу как-никак сделала, вон даже выводы сама себе написала, да и ему, глядишь, кое-что пригодится... Я встаю, складываю образцы в кучку, сухо говорю:
– До свидания, приятно было с вами сотрудничать, – беру свои вещи и ухожу.
Озадаченный Леня замирает посреди лаборатории с разинутым на полуслове ртом, а потом бежит за мной со словами:
– Эй, подожди, куда ты, ты что, обиделась?
Еще бы, кто же ему теперь все остальное-то будет доделывать...
От Лени я решительно, хотя все-таки, по-моему, достаточно вежливо избавляюсь уже во дворе, не поддаваясь на его извинения и заверения, что вообще-то я работаю и соображаю хорошо, только приходить могла бы почаще, вот он и сердился в воспитательных целях. Тоже мне, Песталоцци, а то я без него не догадывалась, что я еще не совсем потерянный член общества. Под конец я отказываюсь от предложения встретиться как-нибудь на нейтральной территории за чашкой кофе, машу на прощанье рукой и быстро удаляюсь в направлении выхода. Ф-фу, неужели все это кончилось, да еще так относительно быстро и безболезненно? Теперь хотя бы одной заботой меньше.
Ну что ж, да здравствует свобода! Теперь сам Бог велел зажить культурной жизнью. Вскакиваю в удачно подошедший троллейбус и опять еду вдоль длиннющего, столь нелюбимого мною Ленинского проспекта в обратную сторону.
Мой институт, куда я как раз направляюсь, расположен в самом его начале. Высоченное здание на тоненьких ножках, повернутое, как та избушка, «к лесу задом». Это не шутка, на полном серьезе: здание строилось по проекту архитектора, который жил где-то далеко и в процессе строительства не участвовал. Впервые создатель увидел свое детище только уже в построенном виде. И упал в обморок – здание водрузили фасадом во двор.
Я, правда, не понимаю, чего уж он так убивался, этот архитектор. Честно говоря, предполагаемый фасад ничуть не лучше существующего. Ну чуть больше на нем бетонных выступов – большое дело. Главное, ножки-то сохранились. Еще учась на первом курсе, мы с друзьями от большой любви к альма-матер все мечтали как-нибудь ночью их подпилить...
Поднявшись на одиннадцатый этаж своей «альмы матерь», как говорит Костька, я захожу в компьютерную лабораторию, в которой Игорь проводит все свое время, не связанное так или иначе с походами. Когда он учится и как умудряется сдавать сессии на отлично, для меня остается загадкой. Но как раз сейчас в виде исключения его тут нет, а тетка, которая блюдет порядок в комнате и Игорем совершенно приручена, сообщает, что он вышел полчаса назад, но обещал вернуться. Я решаю подождать здесь, а потом сходить вместе с ним пообедать в столовку, тем более что на столе у тетки замечаю телефонный аппарат. На просьбу позвонить хранительница порядка реагирует довольно неожиданно:
– А кто вы Игорю будете?
Н-да, и в самом деле, а кто ж я ему буду-то? Задавшись чуть ли не впервые для себя этим вопросом, я выдавливаю что-то вроде:
– Ну, м-м, некоторым образом, жена...
Тетку эта расплывчатая формулировка совершенно удовлетворяет, она пододвигает ко мне телефон и деликатно отворачивается в сторону.
Сначала я звоню маме узнать, как там Костька. Все в порядке, сейчас он спит, а после они собирались пойти гулять. Потом я быстро набираю Наташкин рабочий, отчитываюсь о вчерашней экспедиции, но она уже в курсе, Ляля звонила ей вчера вечером. Я искренне благодарю ее, и тут в лаборатории появляется Игорь.
Он, оказывается, вот только что пообедал, такая досада. Одна я в столовку не пойду, пищу, которой там кормят, можно проглотить только в компании под увлекательную беседу. Игорь предлагает сходить со мной еще раз, но я решаю съесть лучше что-нибудь по дороге на выставку или зайти в кафешку выпить кофе.
Зайти выпить кофе – это только так называется, кофе я вообще не пью, а кафешка – крохотная забегаловка около входа в институт. Кофе там готовят в джезвах, настоящий и правильный, еще там бывают соки, бутерброды с засохшим сыром и мороженое, но главное не это, а то, что кафешка – исторически сложившееся место встречи всей нашей институтской компании.
Когда кто-нибудь из нас забредает в институт по какой-либо своей надобности, обязательно заглядывает в кафешку. Вот и сейчас я уже через окно вижу Лялю, сидящую в одиночестве и задумчивости над чашкой кофе. Мы заходим, подсаживаемся, Игорь идет добывать чего-нибудь съестного, а я отдаю Ляле вчерашний долг и рассказываю, как развязалась с шефом Леней и ФИАНом вообще.
Под душем до меня вдруг доходит, что никуда я, собственно, и не опаздываю, я же сегодня не работаю, сегодня надо в ФИАН, а туда можно прийти хоть в одиннадцать, раньше в лаборатории все равно почти никто не появится. И вообще надо еще посмотреть, может, я все-таки заболела вчера. Вслушиваюсь в свой организм повнимательнее, вроде бы все в порядке. Горло не болит, насморка нет... А сапоги вот у меня теперь есть! Сейчас одену и в новеньких пойду!
Вылезаю, воодушевленная, из ванны и иду смотреть в окно – оценивать климатические условия. На улице снова ясно и холодно – минус пять. В плаще на халатик уже не погуляешь, надо придумывать что-то более основательное. Не мучаясь долгими раздумьями, надеваю джинсы и старый свитер – тепло, и переодеваться потом недолго. Опять же, и при мужике в халате не ходить.
Игорь крепко спит в большой комнате, я заглядываю туда тихонько, но будить его мне жалко, пусть поспит пока. Вернусь с прогулки, тогда разбужу, ему вроде бы тоже опаздывать некуда, на лекции он не ходит, а компьютер может и подождать. Здорово я вчера продинамила беднягу со своими сапогами, но, с другой стороны, не нарочно ведь...
Новые сапоги одевать на прогулку с собакой все-таки жалко, влезаю в старые, сырые после вчерашнего. Естественно, напрочь забыла сунуть их вечером на батарею. Собака нетерпеливо топчется по прихожей, отпихиваю ее в сторону, чтоб не мешалась, и открываю дверь, стараясь по возможности не скрипеть. Тщетно. Не скрипеть моя дверь не может в принципе, а уж если в доме кто-то спит... Как будто нарочно. Смазать бы ее надо, может, на выходных соберусь и сделаю, масло постное есть... Конечно, дверь лучше бы машинным смазывать, но где ж его взять? Про мужиков я вообще молчу – как в доме толпиться, так кучами, а как дверь смазывать, так нет, все самой приходится...
На улице хорошо, легкий морозец бодрит, я иду, не спеша, вокруг дома, похрустывая снежком, а собака деловито шныряет по газонам туда-сюда. Если такая погода достоит до субботы, надо будет выбраться с Костькой в лес погулять. Может, в Коломенское или еще куда-нибудь. Игоря тоже можем позвать, если он не уедет на свои очередные альпинистские тренировки. А и уедет, не беда, позовем Димку. Да нам с ребенком и самим неплохо. Собаку возьмем – и отлично. А то мужиков этих потом не прокормишь, сожрут, нагулявшись, всю еду в доме на неделю вперед...
Когда мы возвращаемся, из ванной слышен шум воды – разбудили-таки Игоря при уходе. Раз ванна занята, собака остается грязной. Она, впрочем, этим обстоятельством весьма довольна, бежит на кухню, оставляя за собой по всему коридору следы лап, и гремит оттуда своей миской, напоминая мне о более насущных вещах.
Я тоже прихожу на кухню, ставлю чайник и начинаю соображать, из чего бы такого сделать Игорю завтрак. Самой-то мне вполне достаточно чашки чая, но мужиков надо с утра кормить. Эта истина намертво вложена в меня мамой. С детства. В ее версии, правда, это относилось ко всем домочадцам, но я со временем есть по утрам отвыкла, а других баб в моем доме не водится, если не считать собаки. Ее-то я раньше всех кормлю – поди не покорми такую.
Можно, конечно, поджарить яичницу с сосиской, но жалко сосиску, да и яиц осталось четыре штуки – для Костьки хватит еще на неделю, а если сейчас скормить Игорю пару яиц, то в субботу придется вместо гулянья тащиться на рынок. Перетопчется. Ни сыра, ни творога тоже нет, что же такое придумать-то? О, сварю овсянку. Вот узнаю только на всякий случай, будет ли он ее есть.
Игорь как раз появляется в кухне, здоровается и спрашивает, как я после вчерашнего.
На овсянку он согласен, он вообще непривередлив в еде, я, например, такую пакость, убей меня, по доброй воле есть бы не стала. Я не терплю каши с детства. Тогда каждое воскресное утро начиналось с овсянки – в будние дни маме было некогда готовить завтрак, она спешила на работу, а мы (папа, сестра и я) ели что придется, бутерброды или яичницу (яичных проблем тогда почему-то не возникало), зато в воскресенье каша была неизбежна, как небесная кара. Костьке я каш не варю, только гречневую, а овсяную крупу держу в доме исключительно для собаки. Ну и для Игоря.
Пока я варю кашу, помешивая, чтобы не подгорела, мы обсуждаем грядущие планы. На выходные Игорь собирался поехать тренироваться в Царицыно, лазать там по стенкам до посинения, я так и предполагала, поэтому даже не огорчаюсь. Кроме того, у него новая идея – в конце января, сразу после сессии, они, оказывается, решили сходить в лыжный поход на Белое море недели на две и уже сейчас начинают активные сборы.
Сборы в поход – жуткий процесс, в ходе которого по всей Москве собираются по знакомым или добываются иными правдами и неправдами разнообразные палатки и примуса, каны и котелки, рюкзаки и скатки и прочее снаряжение. Все это сваливается в кучу посреди той квартиры, которая назначена общей базой, параллельно закупается необходимое продовольствие и складывается в шкафы и холодильники той же квартиры. И в довершение всего то оборудование, которое нельзя достать, изготавливается (шьется из парашютного шелка или сваривается из металла, как повезет) прямо на месте.
Года полтора назад, на заре нашего романа, будучи влюбленной и неопытной, я сдуру согласилась устроить в своей квартире основную базу. Мне, видите ли, хотелось таким образом достичь понимания и слияния душ, сама-то я в походы не хожу. Хорошо, что это было летом, хоть Костька был на даче. Я даже ничего не говорю о том, что месяц по квартире шастали загадочные бородатые личности в брезентовых куртках, что не умолкала швейная машинка и что я неоднократно набивала себе синяки о странные металлические предметы типа ледорубов, только «гораздо лучше, это же принципиально другая конструкция», – к этому всему я была морально готова, да и Игорь предупреждал о легких неудобствах. Но когда после их отъезда по всей квартире остались масляные пятна на полу, мелкие клочья капроновых ниток на стульях, диванах и одежде и стойкий бензиновый запах, я сломалась. Особенно запах меня достал. Нитки за месяц Игорева отсутствия почти все удалось изничтожить, но вонять бензином не стало меньше ничуточки. Происхождение вони вернувшийся Игорь объяснил так: «Ну, перебирали примус, разлили немножечко, впиталось, конечно, да ерунда, уже ведь и не пахнет почти».
Потом было еще несколько походов, но тут уж я, плюнув на слияние душ и репутацию
«своего парня», защищала квартиру, как лев. Игорь, впрочем, не очень настаивал, известно, что, как правило, человек, не будучи сам походником, может вынести «серьезные сборы» только единожды.
Поэтому, едва заслышав о сборах в очередной поход, я на автомате выпаливаю:
– Только не у меня.
Игорь, недоуменно подняв глаза, отвечает:
– Да не волнуйся, что ты сразу так дергаешься, никто и не собирался у тебя, мы уже назначили базу у Шурика, у него родители не такие нервные.
Поскольку основная напасть миновала, я начинаю рассматривать грядущий поход уже с других позиций и более спокойно, одновременно накрывая на стол. Опасно ли это? Не более, чем прочие походы, и даже менее, так как тут не по горам лазать, а на лыжах по равнине идти. Тут я понимаю, что все это придется по времени как раз на мою защиту диплома, и спрашиваю Игоря, какого черта, я ведь просила его мне помочь. Со временем будет страшная напряженка, лишние руки нужны как никогда, и вообще ответственный момент. Но про мой диплом Игорь благополучно забыл, а сейчас что-либо переносить уже поздно – компания собралась, раскладку сделали, билеты заказали. Он предлагает мне перенести защиту диплома на попозже – дескать, сейчас я иду в первых рядах, а можно попроситься в конец списка и выйти на защиту с другой группой. Студентке с ребенком деканат должен пойти навстречу.
Объяснять в двадцать пятый раз, что уже с первого февраля я буду работать на целую ставку, и это для меня существенно – с нового года перестают платить стипендию, а, значит, защититься надо обязательно успеть в январе, не хочется. Мне лично мой диплом кажется важнее любого каникулярного развлечения, но об этом не раз говорено, и если в решающий миг все было забыто, то повторять бессмысленно, и вообще, ну его к черту с его походом.
А кроме того, уже все равно пора выходить из дому, поэтому я молча ставлю чашку в раковину и иду собираться. Так, свитер переодела, лицо нарисовала. Что надо взять с собой, чтобы предъявить шефу как свидетельство своих непрестанных научных бдений? Захожу в большую комнату и собираю с письменного стола уже написанные части диплома, черновики, особенно те, где теоретические выкладки, – что-то мне про них сегодня скажут. Графики заберу из редакции по пути, а еще из сумки надо вынуть те, что я вчера принесла, но их как раз брать не стоит, а то шеф враз изымет, это самые красивые, так, что еще – ручка-карандаш, тетрадка, она же дневник проведения работ, студбилет, вроде все. А, чуть не забыла, надо взять денег на всякий случай, вдруг удастся отдать девчонкам долг.
Из кухни слышен шум льющейся воды – это Игорь моет посуду, как же, такой непорядок, оставлять в раковине немытую. Заглядываю в кухню, спрашиваю:
– Ты идешь, а то мне уже пора? – Он кивает, выключает воду и тоже идет собираться.
Мы выходим вместе, ехать нам тоже в одну сторону, до «Октябрьской», там я сяду на троллейбус и поеду дальше по Ленинскому проспекту, а Игорь пойдет в наш институт, до которого два шага. Я никогда не любила Ленинского проспекта, хотя вся моя сознательная жизнь проходит на нем – институт, редакция, даже диплом в ФИАНе. ФИАН, впрочем, возник на моем жизненном пути случайно: после рождения Костьки я уже не могла часто ездить в Подмосковье, в НИИ, где начинала заниматься научной работой, пришлось искать место в Москве. Знакомый моего бывшего научного руководителя возглавляет в ФИАНе лабораторию, сюда-то меня и удалось пристроить на диплом. Всю работу пришлось начинать сначала, новая тема оказалась не очень интересной, но к тому времени я уже поняла, помыкавшись по разным местам, что никакая аспирантура и научная карьера мне с малышом, да еще без мужа, не светят, и начала искать работу где-нибудь в прикладных сферах. И неплохо, между прочим, получилось.
По дороге Игорь на все лады уговаривает меня перестать дуться из-за похода, и на подъезде к «Нагорной» это ему удается. Мы договариваемся, что, когда я сегодня освобожусь, зайду за ним, и мы сходим в Дом художника на Крымском валу. Там сейчас выставка японской керамики, Ляля уже была на ней и очень хвалила. А еще Игорь клянется придумать новую теорию для диплома, если мою сегодня забракуют. За разговорами мы доезжаем до «Октябрьской», выходим из метро, Игорь сажает меня в троллейбус, целуя на прощанье, и бежит к зданию института.
Забрав по дороге графики из редакции и удачно увильнув в троллейбусе от контролера, я подъезжаю наконец к остановке «Магазин „Москва“», перехожу Ленинский и медленно иду к парадному входу ФИАНа, обдумывая очередные планы проникновения внутрь. Дело в том, что ФИАН – институт секретного режима, система пропусков здесь очень суровая, и для человека со стороны получить постоянный пропуск – занятие на несколько месяцев. А мне всего-то нужно было проработать здесь чуть больше полугода, так что с пропуском никто и возиться не стал. Сотрудники лаборатории показали мне дырку в заборе, она, правда, довольно далеко, и идти к ней – большой крюк. Так что я придумала для себя несколько способов проникновения через главный вход, а дыркой пользуюсь в крайних случаях. Начинаю я с того, что с уверенным и независимым видом иду через проходную мимо вахтера, что примерно в половине случаев удается без осложнений. Если все же останавливают, показываю в окошко студенческий билет. Если вахтер попался бдительный, то я делаю круглые глаза и говорю кодовую фразу: «Я же в сегодняшнем списке». За все это время списки вахтер проверял только дважды, причем один раз ухитрился-таки найти мою фамилию в списке приглашенных академиков (я, честное слово, тут ни при чем), а в другой раз, правда, все же не пустил. Пришлось через дырку лезть.
Сегодня я попадаю на территорию с минимальными затратами и, поплутав по задворкам в поисках дорожки почище – не пачкать же новые сапоги, вхожу в полуподвал, где расположена наша лаборатория.
Поскольку времени только начало одиннадцатого, в ней почти пусто. Всего два человека сидят за компьютерами и режутся в «Диггера», судя по довольно противненькой мелодии, звучащей почти синхронно из обоих углов. В одном из играющих я узнаю Сашу, своего одногруппника, сгорающего таким способом на ниве научной работы. Пользуясь ранним временем, занимаю себе рабочее место – стул и угол стола. В крохотном помещении лаборатории работает человек пятнадцать (сколько точно, я не знаю, всех одновременно никогда не бывает), поэтому пространство и инструменты для работы – вопрос весьма актуальный. По лаборатории ходят слухи о выделении двух новых комнат, но я-то точно их уже не увижу.
Спрашиваю у Саши на всякий случай, не видел ли он Леню, моего шефа, хотя ответ знаю заранее. Ну что ж, пока его нет, можно сделать еще раз измерения тех образцов, данные которых не ложатся на общие кривые. Сверяюсь с таблицами данных и своими графиками, достаю из ящика коробки с образцами, отбираю нужные и начинаю отлаживать измерительную установку.
В двух словах суть работы состоит в следующем: в образец, кремниевую пластинку с очень ровной поверхностью, размером в квадратный сантиметр, имплантируются галогеновые контакты разной глубины проникновения. Контактов на пластинке примерно шесть, а на некоторых и все десять. Я измеряю электропроводность в каждом контакте и смотрю, как она изменяется в зависимости от различных параметров. Потом обрабатываю результаты измерений, строю графики и делаю выводы. Делать выводы, впрочем, не столько моя обязанность, сколько Ленина, мое дело – образцы. Образцов восемьдесят шесть штук, на каждом по шесть контактов, и все их я перемерила вручную по несколько раз, а наиболее удачные измерения – обработала. Но шеф Леня все равно считает меня лентяйкой и выводами делиться не хочет. Может, у него их и нет еще, выводов, ему спешить некуда, он свою диссертацию уж какой год пишет, но диплом-то мне надо уже сейчас сдавать. Поэтому я, не дождавшись, выводы написала сама, не понравится шефу – пусть покажет свои, обижаться не стану.
К половине двенадцатого я успеваю перемерить несколько образцов и кое-где даже отыскать ошибки предыдущих измерений, но тут появляется Леня. Быстро, пока он снова не удрал в какую-нибудь соседнюю лабораторию, подхожу к нему и, едва дав ему снять куртку, сую свои листочки, не обращая внимания на его ехидные замечания вроде: «О, какие люди к нам сегодня пришли!» Но все же он садится на мое место – других свободных к этому времени не осталось – и начинает читать со словами: «Ну посмотрим, посмотрим, что у тебя тут».
Он быстро просматривает мои записи, возвращается к началу, читает еще раз, потом опять перелистывает назад, а брови его лезут все выше, и в конце концов он подымает на меня слегка округлившиеся глаза и спрашивает строгим голосом:
– Признавайся, кто тебе это написал?
– Никто, Леня, я сама, третьего дня.
– Не ври, этого не может быть, я же вижу. Я не буду ругаться, что ты списала, только скажи, у кого.
– Господи, да правда же, я сама, а что, собственно, ты там такое увидел? У меня и графики похожие получились, показать?
Лезу в сумку, достаю графики, и начальник погружается в рассмотрение, сортируя листы на несколько стопок. Его подозрения в мой адрес не совсем беспочвенны, я действительно приставала и к Димке, и к Игорю, и даже к собственному отцу с просьбами
подогнать теоретическую базу под мои эксперименты, ведь они все-таки физики-теоретики, им и карты в руки. Но никому неохота было разбираться в этой горе данных и вникать в посторонние детали, так что в результате я все написала сама, честнее некуда.
Тут Леня берет часть графиков со словами:
– Вот эти, кажется, дельные, я их возьму, – задумывается на секунду и добавляет: – Да, и дай мне этот свой текст, надо дома еще разок просмотреть в более спокойной обстановке.
Графиков не жалко. Те, что мне были нужны, я и не приносила, а вот текст я отдавать не хочу. Я уже догадалась, что по счастливой случайности моя теория оказалась правильной, и боюсь, что Леня записей не вернет, а воссоздать это еще раз мне почти наверняка не удастся. К тому же, если все правильно, я бы больше сюда и не таскалась, подписала бы потом диплом у завлаба – моего формального руководителя, и все. Так что отдавать бумажки я отказываюсь наотрез. Леня сердито пожимает плечами, говорит:
– Ладно, подожди здесь, – берет листочки и уходит, как я догадываюсь, на ксерокс в секретариат. То-то же, а то все умные такие.
Пока он ходит, я продолжаю обрабатывать дефектные образцы, но уже с меньшим старанием. Через сорок минут вернувшийся Леня кладет передо мной мои листки и в ответ на вопрос, можно ли это переписывать в диплом, бурчит что-то неразборчивое. Расценив эту его реакцию как положительную, я задаю следующий вопрос: а какие, собственно, у него на меня дальнейшие виды и надо ли нам еще встречаться до защиты диплома. Ответом служит очередное пожатие плеч и издевательская тирада о том, что, конечно, таким занятым особам, как я, не до занятий наукой, и что он не смеет более настаивать... В конце концов я решаю, что с меня хватит, сколько уж можно-то, я, конечно, не образец прилежания, но все-таки работу как-никак сделала, вон даже выводы сама себе написала, да и ему, глядишь, кое-что пригодится... Я встаю, складываю образцы в кучку, сухо говорю:
– До свидания, приятно было с вами сотрудничать, – беру свои вещи и ухожу.
Озадаченный Леня замирает посреди лаборатории с разинутым на полуслове ртом, а потом бежит за мной со словами:
– Эй, подожди, куда ты, ты что, обиделась?
Еще бы, кто же ему теперь все остальное-то будет доделывать...
От Лени я решительно, хотя все-таки, по-моему, достаточно вежливо избавляюсь уже во дворе, не поддаваясь на его извинения и заверения, что вообще-то я работаю и соображаю хорошо, только приходить могла бы почаще, вот он и сердился в воспитательных целях. Тоже мне, Песталоцци, а то я без него не догадывалась, что я еще не совсем потерянный член общества. Под конец я отказываюсь от предложения встретиться как-нибудь на нейтральной территории за чашкой кофе, машу на прощанье рукой и быстро удаляюсь в направлении выхода. Ф-фу, неужели все это кончилось, да еще так относительно быстро и безболезненно? Теперь хотя бы одной заботой меньше.
Ну что ж, да здравствует свобода! Теперь сам Бог велел зажить культурной жизнью. Вскакиваю в удачно подошедший троллейбус и опять еду вдоль длиннющего, столь нелюбимого мною Ленинского проспекта в обратную сторону.
Мой институт, куда я как раз направляюсь, расположен в самом его начале. Высоченное здание на тоненьких ножках, повернутое, как та избушка, «к лесу задом». Это не шутка, на полном серьезе: здание строилось по проекту архитектора, который жил где-то далеко и в процессе строительства не участвовал. Впервые создатель увидел свое детище только уже в построенном виде. И упал в обморок – здание водрузили фасадом во двор.
Я, правда, не понимаю, чего уж он так убивался, этот архитектор. Честно говоря, предполагаемый фасад ничуть не лучше существующего. Ну чуть больше на нем бетонных выступов – большое дело. Главное, ножки-то сохранились. Еще учась на первом курсе, мы с друзьями от большой любви к альма-матер все мечтали как-нибудь ночью их подпилить...
Поднявшись на одиннадцатый этаж своей «альмы матерь», как говорит Костька, я захожу в компьютерную лабораторию, в которой Игорь проводит все свое время, не связанное так или иначе с походами. Когда он учится и как умудряется сдавать сессии на отлично, для меня остается загадкой. Но как раз сейчас в виде исключения его тут нет, а тетка, которая блюдет порядок в комнате и Игорем совершенно приручена, сообщает, что он вышел полчаса назад, но обещал вернуться. Я решаю подождать здесь, а потом сходить вместе с ним пообедать в столовку, тем более что на столе у тетки замечаю телефонный аппарат. На просьбу позвонить хранительница порядка реагирует довольно неожиданно:
– А кто вы Игорю будете?
Н-да, и в самом деле, а кто ж я ему буду-то? Задавшись чуть ли не впервые для себя этим вопросом, я выдавливаю что-то вроде:
– Ну, м-м, некоторым образом, жена...
Тетку эта расплывчатая формулировка совершенно удовлетворяет, она пододвигает ко мне телефон и деликатно отворачивается в сторону.
Сначала я звоню маме узнать, как там Костька. Все в порядке, сейчас он спит, а после они собирались пойти гулять. Потом я быстро набираю Наташкин рабочий, отчитываюсь о вчерашней экспедиции, но она уже в курсе, Ляля звонила ей вчера вечером. Я искренне благодарю ее, и тут в лаборатории появляется Игорь.
Он, оказывается, вот только что пообедал, такая досада. Одна я в столовку не пойду, пищу, которой там кормят, можно проглотить только в компании под увлекательную беседу. Игорь предлагает сходить со мной еще раз, но я решаю съесть лучше что-нибудь по дороге на выставку или зайти в кафешку выпить кофе.
Зайти выпить кофе – это только так называется, кофе я вообще не пью, а кафешка – крохотная забегаловка около входа в институт. Кофе там готовят в джезвах, настоящий и правильный, еще там бывают соки, бутерброды с засохшим сыром и мороженое, но главное не это, а то, что кафешка – исторически сложившееся место встречи всей нашей институтской компании.
Когда кто-нибудь из нас забредает в институт по какой-либо своей надобности, обязательно заглядывает в кафешку. Вот и сейчас я уже через окно вижу Лялю, сидящую в одиночестве и задумчивости над чашкой кофе. Мы заходим, подсаживаемся, Игорь идет добывать чего-нибудь съестного, а я отдаю Ляле вчерашний долг и рассказываю, как развязалась с шефом Леней и ФИАНом вообще.