На самом деле тут есть один секрет. В набившей оскомину маминой-тетиной фразе про желудочные пути есть еще один скрытый смысл. И он в том, что путь к сердцу мужчины действительно проходит через желудок. Но это совершенно другой путь.
Вот представьте себе картину – женщина, сосредоточившись мыслями на мужчине, которого она – ну, путь даже не любит, но хочет завоевать – творит что-то такое загадочное. Священнодействует. Варит колдовское зелье. Тщательно выбирает ингредиенты, сверяясь время от времени со старой, проверенной волшебной книгой, заглядывает в список заклинаний, данный ей другой, более опытной женщиной. Добавляет щепотку одного и горстку другого. Мелко режет и трет. Кидает все это в кастрюлю, отгоняет пар, вглядывается туда, принюхивается, добавляет что-то еще… И думает, думает о своем мужчине, и эти мысли неотъемлемо вплетаются в ткань волшебства, пронизывая зелье насквозь. А потом, когда зелье, согласно всем канонам, наконец, готово – она дает его тому, о ком думала, и он поглощает зелье, потому что не может отказаться, и чувствует, как его охватывает приятное тепло, и тяжесть в усталых членах, и общая благодать, и – неизбывное чувство благодарности и привязанности к той, кто дал ему это.
И вот он перед той самой женщиной – завороженный, готовенький, как кабан, завязший в снегу, и его можно брать голыми руками и нести, куда вам будет угодно – хоть в самый ЗАГС.
Хорошая сказка, скажете вы. Да ни фига! От сказки здесь очень мало. Это, что называется, может каждый. Секрет нашего счастья у нас в руках – все дело только в правильном подходе к предмету. Ну и маму, между прочим, слушать полезно – она, в отличие от тех же журналов, плохого не посоветует. А макияж и богатый внутренний мир своим чередом тоже ничему не мешают. Кто сказал, что колдунья непременно должна быть страшной и ограниченной?
И еще – всегда есть надежда, что, может быть, если вам очень-очень повезет, впоследствии может оказаться, что ваш мужчина и сам умеет неплохо готовить. Сейчас это, как говорят, тоже модно.
Кстати, волосы Ирина потом все равно покрасила в рыжий цвет – правда, только оттеночным шампунем, чтобы не радикально. Эффект был слабый. Ей не понравилось.
Часть вторая
Завязь
Жизнь продолжалась. Январь не спеша перетек в слезливый февраль, а тот, не приходя в сознание, то есть осознанно не меняя погоды, стал мартом – и это тоже не принесло с собой перемен. Ирина возилась по дому, провожала и встречала мужа из поездок, занималась детьми, готовила еду, в промежутках писала свои колонки – все как всегда. Конечно, в это привычное русло вливался теперь еще и тонкий ручеек светской жизни, обеспечиваемый общением с князем – они действительно подружились, и эта дружба реализовывалась не только в телефонных разговорах и посиделках в каком-нибудь симпатичном кафе (что само по себе можно считать светской жизнью), но и в настоящих, без дураков, выходах в большой «свет». Князя постоянно приглашали то на прием, то на какую-то вечеринку по поводу или без, и он неизменно предлагал Ирине присоединиться. Они не обсуждали это вслух, но, судя по всему, наличие постоянной спутницы для таких выходов было для князя вполне существенным моментом. А уж тот факт, что спутница была понимающей и не предъявляющей по окончании раута никаких претензий с дальним прицелом, и вовсе превращал «момент» в удовольствие. Что же касается Ирины, то ее тоска по какой-то «большой» светской жизни, выходящей за рамки корпоративных вечеринок на сашкиной фирме, которые она и посещала-то всегда скорее по обязанности, была выходами с князем вполне избыта. Справедливости ради, большой тоски по светской жизни Ирина никогда не испытывала, но если так получилось, то почему нет? И, кроме всего прочего, выходить куда-либо с князем было исключительно приятно – отдать ему должное, он всегда был самым галантным кавалером, которого только можно было желать, и, находясь в его компании, можно было сколько угодно ощущать себя в центре его внимания и быть «прекрасной дамой», сердцем, знаменем, флагом, стягом и всем, чего душа пожелает.
Причем – и с этим парадоксом Ирина не могла по настоящему разобраться – все это было отнюдь не игрой на публику ради конспирации, как можно было бы подумать, нет, его отношение к ней в качестве собственной дамы было абсолютно искренним. Это подтверждалось хотя бы тем, что и без всякой публики, даже когда они сидели вдвоем у князя на кухне – этим Ирина гордилась, потому что, надо сказать, добиться такого уровня доверительности удалось далеко не сразу, месяца два князь порывался принимать ее исключительно в гостиной – но даже на кухне, которая, кстати, по уютности могла дать любой гостиной здоровенную фору, князь оставался рыцарем и джентльменом. При этом – и это не переставало быть если не обидой, то источником постоянного легкого разочарования – дальше этого «джентльменства» дело никогда не шло, да и не могло пойти, и всем участникам это было прекрасно известно по определению, но черт возьми, на фоне такого ухаживания, пусть чисто платонического… Обидно, обидно, ах! И даже не за себя, Бог с ним, то есть с ней, с собой, она-то уж как-нибудь не пропадет, у нее есть Сашка, и дети, и вообще из этого все равно бы ничего хорошего не вышло, так что оно и к лучшему, но в целом! Обидно за человечество, вернее, за лучшую его половину – ведь только представить себе, какой счастливой князь мог бы сделать любую женщину… Очень ненадолго, конечно, потому что она, Ирина, тут же убила бы ее своими руками, ибо нефиг покушаться на князя, но в принципе… Неужели же никогда не было подобной счастливицы? Как-то во время одной из кухонных посиделок Ирина даже спросила князя об этом напрямую.
– Ну, как сказать… – Задумался он. – Была, наверное… Только она об этом не знала. Во всяком случае, я на это очень надеюсь…
– Я не поняла, – призналась Ирина. – Как это – была, но не знала? Расскажи…
– Да нечего рассказывать, в сущности. Так… Это даже и не чувство было, скорее – ощущение, что ли. Мне было шестнадцать лет, а эта девушка была дочерью нашего соседа, классический случай – «the girl next door», девочка по соседству… Да, только дело было в Кембридже, и сосед, соответственно, тоже был профессор, как мой отец, другие там и не водятся, но дело не в этом… Она была… Она была не просто красавица, а особенная красавица – такое совершенно прозрачное, воздушное, нечеловеческое существо. По крайней мере, мне так тогда казалось. Я видел ее редко – я учился в Париже, приезжая домой на каникулы, и она тоже нечасто приезжала из своей частной школы, так что, может быть, раз в год… Но зато этот каждый раз был – видение, нет – явление… Как, помнишь, где-то это было… У Тарковского, кажется. «Свиданий наших каждое мгновенье/ Мы праздновали, как богоявленье/ Одна на целом свете, ты была/ Нежней и легче птичьего крыла». Ну и так далее. Вот – лучше, пожалуй, и не сказать. Для меня это действительно всякий раз было богоявлением, только, конечно, это были никакие не свидания, а так, случайные встречи. Но в остальном… Волосы, глаза, а главное – какая-то такая трепещущая прозрачность… Я совершенно искренне считал ее ангелом и был уверен, что она может летать, а ходит по земле только для того, чтобы не смущать нас, грешных…
– Ну, и, – с непонятным замиранием сердца спросила Ирина. – И что дальше?
– Да, собственно, ничего, – пожал плечами князь. – Ничего больше. Потом я стал учиться уже в университете, то есть – в Эколь Нормаль, и не видел ее несколько лет. Она за это время вышла замуж. Потом мы случайно встретились.
– И?
– И все. Чудо кончилось. Она была замужем, стала дамой, не училась, не работала, сидела дома, и это ее устраивало. Я чувствовал, что меня обманули. Видишь ли, для той, для особенной красавицы, как мне казалось тогда, это все – замужество, быт – было бы невыносимым. А она… Нет, она осталась красавицей, разве что слегка округлилась, но это ей даже шло. Она, безусловно, была очень красива, но… из ангела стала голубем. Он тоже может летать, но, согласись, является вовсе не небесным, а совершенно земным созданием. Вот и все. Зачем мне голубь? Это, в сущности, почти курица. Я разочаровался, уехал, забыл…
– Очень грустно, – вздохнула Ирина. – А что же, выходит, если женщина замужем и в быту, она в принципе не может быть интересной?
– Ну да, – князь неожиданно подмигнул ей. – Перестань лучше сразу.
– Что перестань?
– Ну что ж я – совсем болван? Ты примеряешь ситуацию на себя, и думаешь: «А как же он тогда со мной общается? Наверное, совсем за курицу держит?» Ну, или что-то в это роде. Вовсе нет. Ты пойми – то, что сейчас – совсем другое. Я говорю даже не про наши с тобой отношения – если стоит говорить про отношения в принципе. Но я даже не о них – о нас. Я совсем другой, ты другая. Это, в воспоминаниях, не имеет отношения ни к чему, что происходит сегодня. Я тогда… Ну, совсем не понимал еще, кто я и что. Болтался так, где-то между… Пробивало на эстетику. А ты… В тебе я, если хочешь, вижу мужчину. Друга. В лучшем смысле этого слова. Ты настоящая.
– М-да. Вот и поди пойми – это комплимент или повод для драки. А может, я не хочу, чтобы ты видел во мне мужчину? Может, мне обидно?
– Ну, не совсем мужчину в том смысле, как это воспринимается обывателем. Тут дело не во внешности, а в сути. Наоборот, внешне ты как раз совершенно замечательная, очень красивая женщина. Но для меня важнее, что ты… Это сложно объяснить. Андрогин, если хочешь.
– Не хочу. Илья, давай лучше не будем вдаваться. А то и правда до курицы дойдем. Или до яйца. Кстати, говоря о котором… Впрочем, нет, не надо. Скажи мне, что в этом месяце интересного в театре?
Из колонок Ирины Волгиной
5. Конюшни Авгия
Вы любите убираться? Нет, не в смысле, когда вас откуда-то выгоняют, (этого никто не любит), а в смысле – наводить порядок? Хотя, я подозреваю, этого тоже никто не любит. Я, по крайней мере, уж точно.
Если уж совсем точно, то я очень не люблю убираться. Поэтому я делаю это один раз в неделю. У меня выделен для этого один такой специальный день (ни в коем случае не выходной, чтобы не портить праздник) когда я прямо с утра, выгнав подальше всех домашних, чтоб не мешали (а помощи от них все равно никакой) начинаю убираться-убираться убираться.
Я ставлю на место все ботинки, и вешаю все рубашки, и разбираю завал из одежды у себя в комнате – между прочим, очень забавно по слоям разнообразных тряпок вспоминать, где я успела побывать за неделю… Хм, даже вечернее платье попалось, что же это было… А, ну да, это в том ресторане… Неважно. Продолжим.
Я разгребаю авгиевы конюшни детских спален и вытираю пыль на мужнином столе. Что интересно, мой муж мусорит в доме меньше всех. Точно меньше меня, а уж о детях и говорить не приходится. И это странным образом никак не согласуется с фактом, что, когда он в отъезде, в доме становится чище само по себе. Я замечала этот эффект многократно, и мои подруги наблюдают то же самое. Да, и времени свободного тоже становится больше. И еда всегда остается.
Ну ладно. Барахло – в стирку, ванную – намазать чистящим средством… Почему от мытья ванной всегда болит спина? А ведь это я еще в кухню не заходила, не говоря уже про пылесос.
Между прочим, я хоть и пользуюсь пылесосом, но в душе (где ударение падает на второй слог, конечно) я предпочитаю старый добрый веник. Пылесос, не спорю, наверное, эффективнее и продуктивнее, но веник – это так основательно, так как-то правильно, так из детства, когда домашняя повинность – уборка – в основном состояла из подметания пола, так… И потом он молчит! Правда, от подметания потом тоже болит спина, хотя и от возни с пылесосом она все равно болит не меньше.
Опять же, можно было бы не мучиться и пригласить уборщицу. Денег это стоит умеренных, проблемы с поиском особенной быть не должно. Можно было бы вместо противного каряченья уходить куда-нибудь на полдня и возвращаться в чистую квартиру… Но нет, я из недели в неделю мучаюсь тут, проклиная все на свете.
На самом деле позвать уборщицу мне мешают два обстоятельства. Нет, даже три. Во-первых, я потом ничего не найду. Никаких своих нужных бумажек, на которых записан ценнейший номер телефона и которые уже два месяца лежат на краю стола, никаких скомканных салфеток, в которые завернута оторвавшаяся пуговица от пальто, никаких… Да мало ли у меня ценных вещей?! И все должны лежать на месте, то есть там, куда я их сама положила и где я могу их найти. И это все еще не говоря про детей и мужа. Не потому, что я не знаю, где их найти, а потому, что у них этих ценных вещей гораздо больше.
Даже когда в моей квартире случайно прибирается моя мама… Такое случается, если она оказывается здесь в мое отсутствие, и это приходится на день, отличный от дня уборки. Маме всегда кажется, что у меня бардак. И действительно, после маминых визитов все квартира сияет, как никогда у меня, но вот найти в ней что-либо… А чужую тетку я вообще убью!
Во-вторых… Я не хочу, чтобы чужой человек знал мои маленькие тайны. Ну, вроде тех, что я ем конфеты в кровати и кидаю фантики на пол под тумбочку, а в правом тапочке у меня дыра. И только ли это… Когда мой младший сын был младенцем, мы часто гуляли с ним в сквере. Там же собиралась большая компания нянь, выгуливающих своих подопечных. Я такого наслушалась про секреты их хозяев… Страшно представить, о чем рассказывают друг другу уборщицы, собираясь в свободное время!
Ну и наконец – это в-третьих – я люблю свой дом. Мне кажется, то, что я убираю его сама, нас как-то сплачивает. Мы становимся ближе, а это важно. И потом я люблю, вылизав наконец все углы (пусть не так чисто, как мама, но все же), сесть в чистой кухне, заварить себе чашку чая, медленно выпить ее и поставить в раковину, не споласкивая – как зародыш будущего недельного бардака.
Яичная тема, озвучить которую Ирина так внезапно и резко отказалась, была для нее в последнее время довольно актуальной, но в то же время болезненной. Собственно, потому в разговоре так и получилось – ей очень хотелось с кем-нибудь это обсудить, и князь был как раз тем человеком, разговаривать с которым ей было во всех отношениях комфортно, но в последний момент стыдливость все-таки пересилила. Потому что уж тема-то была такая… Чересчур деликатная, почти до неприличности. И опять же – Ирина отнюдь не была ханжой, и по необходимости могла вслух называть любые вещи своими именами, так что дело было даже не собственно в физиологии, а скорее в том ее внутреннем аспекте, который…
Две недели назад у нее случилась задержка. В общем, конечно, достаточно обычное дело, с кем не бывает. Хотя с ней, с Ириной, этого как раз почти никогда не бывало, ее организм всю жизнь, однажды начав, работал как часы. Их размеренный ход не могли сбить ни перелеты через океан, ни перемены климата, ни нервотрепки, не говоря уже о каких-то мелочах вроде поездки на море. Все происходило всегда в заранее известное и задолго вычисленное время. Сбой, если это можно так называть, происходил только дважды. Собственно, эти два раза и стали потом Лешкой и Мишкой. Ну, и была еще та история. Но это к делу совершенно не относится.
Помимо всех прочих плюсов такая точность была исключительно удобна из чисто бытовых соображений. Всегда можно было знать заранее, когда лучше планировать отпуск, поездку, да хотя бы – на какой день не назначать себе закупку тяжелой провизии и покраску волос. Всем известно, что в эти дни с волосами вообще лучше ничего не делать.
Ну вот, а тут система неожиданно забастовала. И в день, когда, согласно расчетам, все должно было быть, ничего не произошло. И на следующий, вот ведь безобразие, тоже. Тут, конечно, самое время было бы вспомнить про прецеденты, благо их последствия толклись тут же в квартире, и поднять панику, но главное было в том, что основной виновник всех прецедентов и их последствий, то есть муж Сашка, уже три недели, как находился за океаном, и, следовательно, был ни при чем. Конечно, история знала примеры, допустим, и непорочного зачатия, но в этом месте Ирина предпочитала смотреть на вещи трезво.
Тем не менее, когда через три дня картина не изменилась, она все же зашла в аптеку и купила тест на беременность. «Береженого Бог бережет», – бормотала она себе под нос, запершись в ванной и выполняя дурацкие действия, предписанные инструкцией теста. У нее почему-то никогда не получалось аккуратно написать в стакан с первого раза. Главное, раздражала общая бессмысленность процесса. Так в конце концов и оказалось. Результат, естественно, был отрицательный. «Вполне предсказуемо», – фыркнула Ирина, отправляя стакан в посудомойку а тест со всеми упаковками и инструкцией в помойное ведро.
Успокоения не наступило. Да и откуда бы ему было взяться, успокоению, когда в организме происходит черт знает что, и объяснения этому нет. Лучше бы уж тест показал что другое, в сердцах подумала Ирина. Там хотя бы ясность была. И тут же перебила сама себя – потому что, помилуйте, откуда возьмется ясность, если Сашка, как в том анекдоте, в командировке в Америке?
В общем, еще через несколько дней Ирина все же решила идти к врачу. Пусть ей скажут, в конце концов, что происходит. Сложность была в том, что своего, надежного постоянного врача у нее не было. Детский врач был, зубной для Сашки – был, а вот ее, женского, не было. Да, она знала, что это неправильно, что к зубному и к гинекологу нужно ходить хотя бы раз в год, а лучше в полгода, и, живя в Америке, она так и делала, но, вернувшись в Москву, где жизнь была такой быстрой и суетной, все откладывала и откладывала. И потом, как уже было сказано, организм-то работал, как часы, то есть непосредственной необходимости не наблюдалось, а искать врача впрок, пусть даже для регулярных проверок, было как-то все не с руки, всегда находились дела поважнее. Да и потом, визит к гинекологу – не самое, в общем, приятное занятие, чтобы проявлять ради него какую-то повышенную активность. То есть был, конечно, когда-то врач, который, вернее, которая, наблюдала за ней в период беременности старшим, Лешкой, но это когда было… Она уж, небось, и не принимает вовсе, где ее искать, да и надо ли? Проблема наверняка не такая уж сложная, можно сходить к любому врачу, наугад, посмотреть, что получится, а там уже, смотря по обстоятельствам, можно будет понять, как дальше.
С этой несложной мыслью Ирина забрела в находящийся неподалеку от дома платный медицинский центр с каким-то отвратительно-непроизносимым названием «Медиплюс». При чем тут, казалось бы, плюс? Флюс! Или сделали бы тогда, что ли, лучше минус…
Но внутри было тепло и чистенько. На стенках висели картинки в рамочках и слегка пыльные пластмассовые цветочки. За регистрационной стойкой сидела сестричка в белом халате. Мило улыбаясь, она взяла с Ирины энную сумму денег – не такую маленькую, между прочим – и предложила ей пройти в пятый кабинет к врачу.
Пятый кабинет Ирина нашла, слегка поплутав. За чистенькой приемной лежали какие-то длинные, извилистые и довольно унылые коридоры с желтыми стенами и полом, застеленным расплющенными картонными коробками. «Ремонт у них, что ли? Да нет – это чтоб пациенты грязь не таскали», – догадалась Ирина. Картинок и цветов здесь уже не наблюдалось. Там и сям, притулившись к стенам, стояли шаткие скамейки-банкетки. Возле дверей их количество увеличивалось. На ближайшей обнаруженной Ириной двери была цифра восемь, потом почему-то сразу три, а искомый пятый кабинет обнаружился только за вторым поворотом. «Врач-гинеколог», – гласила табличка на двери. Очереди не было. Ирина постучала и вошла.
Довольно молодая (слишком молодая для врача) миловидная (слишком же для врача миловидная) женщина в белом халате приветливо поздоровалась с Ириной, предложила ей присесть к столу и, не спрашивая о причинах визита, быстрым почерком стала заполнять на нее медицинскую карту. И, вместо того, чтобы освободиться наконец от своей проблемы, Ирине пришлось долго и нудно описывать всю свою предыдущую женскую жизнь. Да, наверное, так полагается, и от этого «сбора анамнеза» есть какая-то безусловная польза, но все равно… Наконец, пробравшись через многочисленные: сколько лет-чем болели– давно ли замужем-как предохраняетесь и прочего в том же духе, приступили к делу.
– Что сейчас беспокоит? – дежурно улыбнувшись, спросила врач.
Ирина рассказала.
Последовала новая серия вопросов, немного более относящихся к существу вопроса. Ирина отвечала, как партизан на допросе, самой было смешно. Нет, никогда, ничего такого. Врач, честно все записав, некоторое время помолчала. После чего слегка задумчиво предложила Ирине пройти за занавесочку на кресло.
За занавесочкой было не только кресло, но и аппарат для ультразвукового исследования. Ирина обрадовалась. В Америке она привыкла к таким осмотрам, они казались ей более эффективными и уж точно были гораздо менее противными чисто технически.
Но врач указала ей на обычное кресло.
– Может быть, сделаем ультразвук? – пыталась настаивать Ирина.
– Сделаем, если хотите, – мягко ответила врач. – Но сперва обычный осмотр.
Пришлось терпеть. Рука в шершавой перчатке, холодные металлические трубки зеркал, острые инструменты для соскобов – Ирина всегда переносила подобные осмотры страшно болезненно. Потому, собственно, так долго и не могла выбрать время для визита. Но вот, наконец, экзекуция закончилась.
– Так у вас все в норме, – сказала врач, стягивая перчатку. – Если хотите, давайте на УЗИ поглядим.
Ирина и без таких мучений знала, что у нее все в норме. Вот только бы еще разобраться, куда сама норма-то делась.
Перебралась на кушеточку к аппарату. Легла. Приладили датчики, и врач долго и вдумчиво разглядывала переливающиеся картинки на мониторе.
– Нет, ничего не вижу. Когда, вы говорите, должно быть?
Ирина снова назвала пропущенные даты.
– Нет, беременности никакой не вижу. Яичники в норме, не увеличены. Когда, вы говорите?
Ирина повторила.
– Знаете, я вообще не вижу, чтобы у вас была овуляция. Ну, чтобы яйцеклетка была созревшей. Ни в одном яичнике, ни в другом. Вот, в правом, только-только что-то начинается…
– И что это значит?
Врач выключила аппарат, сделала Ирине знак одеваться, встала и прошла к столу.
Ирина, наскоро одевшись, вышла за ней. Врач, склонившись над картой, строчила там мелким неразборчивым почерком. Ирина присела.
– Доктор, и что же все это значит?
– Да ничего страшного. Просто пропущена овуляция. Не созрело яйцо. Там уже зреет другое, так что цикл скоро, надо думать, восстановится. Сколько, вы говорите, вам лет?
– Тридцать семь. С половиной.
– Ну, в принципе, так может быть. Рановато, но может.
– Что рановато? – Не поняла Ирина.
– Ну вы же понимаете, с возрастом в организме происходят определенные изменения. А количество яйцеклеток у женщины, оно вообще заложено изначально, может начать истощаться…
– Подождите, – перебила ее Ирина. – Вы хотите сказать, это… климакс, что ли?
– Ну не прямо сам климакс, конечно. Но… Предвестники…
Ирина молчала, потрясенная. Все, что было дальше, было неважно.
Врач выписала ей какие-то витамины, какие-то дополнительные направления, на анализы, кажется, какие-то счета, в общем, дала в руки кучу бумажек и просила прийти еще раз, через месяц. Ирина механически согласилась, попрощалась, прошла, как в тумане, по всем картонным коридорам, узким банкеточкам и пыльным цветам, заплатила по счетам в регистратуре, вышла на улицу, вдохнула холодного воздуха…
Бред. Какой-то просто бред. Этого не может быть. Она, конечно, не первой юности, но чтобы уж так уж… Да нет, ерунда. Какой, к черту, климакс? Ей всего тридцать семь. Она просто устала, понервничала, вот и пожалуйста. Ну и что, что раньше так не было – возраст сказывается.
Вот именно. Возраст. Сказывается. Еще немножко – и скажется совсем. А это нечестно, нечестно.
И ужасно обидно.
Домой Ирина пришла в расстроенных чувствах. Всплакнула в ванной. Испортила суп на обед. Не то, чтобы окончательно, есть его было можно, но вкусно было не очень. Накричала на детей, когда те вечером устроили очередную разборку. Попыталась позвонить и поплакаться Сашке, но тот был занят и не воспринял – и вот так всегда, да, он занят, а у нее жизнь проходит, почти вся кончилась, и даже яйцо не зреет. В общем, безрадостно.
Наутро забылось, стало полегче. Спустя пару дней и совсем отпустило. Ну, не совсем, конечно, что-то осталось, выскакивало по поводу и без повода, как вот при разговоре с князем. Может быть, зря все-таки не рассказала? Но нет, нет, незачем. Время пройдет, яйцо созреет, цикл наладится, и совершенно не нужно всем рассказывать про свое внутреннее несовершенство. Даже если это просто случайный эпизод. Тем более – если эпизод.
Но спустя пару месяцев и несколько безукоризненных – как всегда, как прежде – циклов «эпизод» повторился. То есть вот так вот – взял и повторился. И опять Ирина судорожно считала и сверяла даты, безнадежно вглядывалась в себя и прислушивалась к движениям организма. Издевательство какое-то!
Правда, здесь было одно «но». В отличие от предыдущего раза Сашка был в Москве, рядом, и это значило… Нет, совсем не то, что можно было плакаться на месте ему в жилетку, хотя и это, безусловно, тоже, но главным было все-таки то, что все происходящее, вернее, не происходящее, можно было благополучно списать на него. И, Господи, думала Ирина, как было бы хорошо, если бы и в самом деле оказалось бы так, что все можно было бы списать на него. То есть, конечно, ничего хорошего, наверное, все-таки не было бы, потому что возник бы целый ряд новых вопросов и проблем, но по крайней мере не было бы сомнений в моем… в моей… А в чем, собственно, твоем? Чего ты так надрываешься? – Спросила она себя. Возраст? Так тут нет никаких вопросов. Не девочка, да. И двадцати пяти тебе тоже уже никогда не будет. Фертильности? А оно тебе нужно? У тебя, строго говоря, уже есть некоторое количество доказательств этой самой фертильности, и новых, пожалуй, не хочется. Вот окажись ты сейчас беременна, и что? Лучше не надо.